Первые паутинки, предвестники начала осени, на прогреве утренней прохлады уже начали свой нескончаемый вальс в прозрачном воздухе. Земля, пропитанная небесными слезами об ушедшем жарком лете и тревога в душе курлыкающей в далеких полях журавлиной тоски, не давали покоя молодому повесе. Он лежал на сеновале, набитым доверху духмяным сеном, лавандой, сон-травой и семенами прошлогоднего разнотравья. Где-то жужжали согревшиеся на сеновале мухи, паутиной в углу паучок пытался нарисовать и обозначить цель, а глаза его, не видя указующего солнечного перста, пронзившего кровлю в свете мельчайших пылинок и обозначавшего раскинутый силуэт на сене, готовились получить от небесного посланца сигнал, что пора принимать решение. И вот светило в своем неукротимом беге, как в древнейшей небесной обсерватории, лишило промедления и, вонзившись в закрытое веко, перекинуло что-то в сознании и разбудило механизм пробуждения воли и принятия решения.
Было решено ехать за тридевять земель за живой душой по имени ИНЬ.
Старый дорожный велосипед «Урал» обреченно стоял, готовый в незнакомую дорогу…. Старый "Урал", дребезжал от воспоминаний, когда его нагружали 2 мешками картошки и насиловали немилосердно его седло, вырывали ему спицы из колес, словно ногти из пораненных пальцев, приседал на кочках, делая восьмерки на стройных ногах - ободах … Он готов был умереть в пути, лишь бы крутили его педали...
Мать пыталась отговорить, но зная характер сына, лишь смахивала уголком плата близкую слезу… Отец же только повертел пальцем у виска, после вопроса – Знает ли он куда ехать?
Итак, решено! Утром, чуть свет, он встал, по - военному собрал нехитрые пожитки, автомобильный насос, 15 рублей, краюху хлеба и вышел со двора.
Железный дорожный конь не развивал большие скорости, но и ехать было на нем все равно комфортней, чем идти, добираться на автобусах или ловить попутку. Да и ветерок свежий в лицо, как привезенный «только вчера» черный хлеб, был вполне упруг, но не настолько, чтобы быстро сдавались тугие икры долговязых ног. Итак в путь!
Ехал он к мечте, к своей, как ему казалось, ждущей его девушке. Видел он ее всего-то пару раз. Но этих коротких встреч хватило, чтобы понять, что румянец на ее щеках, из – за перехваченного его прямого и наглого взгляда во время чтения в местном поезде развернутой газеты с текстом Конституции, выделил ее огромные глазищи из общей массы просто любопытных и издевательских глаз. И испуг от неожиданности, когда он присел на свободное место рядом с ней и она повернулась к нему, не ожидая подвоха. И вот они – кристаллы чистой воды с опушенными огромными ресницами, ворох здоровых, блестящих и красиво уложенных в тугую косу бронзово - рыжых волос. И не передаваемый запах чистого создания, неведомого ему, но заложенному где-то глубоко на генном уровне, стучало пульсом о том, что это – Она.
От него веяло волнующей силой, солнцем, простором, жизнью ... Он заполнял собою всё пространство. .. Другие перестали существовать,... они были лишь тенями, высвеченный живой и осторожный танец любопытных и увлеченных друг другом Душ. И потом, когда, пообещав ему ехать обратно на том же поезде после экзамена и консультаций, она, увлеченная бурным потоком соблазнов и неожиданных студенческих порывов своих однокашников, очутилась на местном пляжу в компании таких же задорных и расслабленных студентов.
Время не имеет таймера, а девичья забывчивость ни к чему не обязывало молодую и красивую Юность, тем более, что на гладкие, юные тела, представленные студентками на всеобщее обозрение, прилипали не только жадные мужские, но и оценивающие взгляды потенциальных соперниц. После сдачи предмета анатомии шмелями и пчелами жужжали и брали взяток с юных тел оценивающие голодные взгляды будущих врачей - хирургов, акушеров, педиатров и прочих будущих главных врачей.
Это были новые ощущения, были ростки профессиональной наглости и всезнайства и по сути, всем было по фиг, есть на каждом из них тонкая полоска плавок или нет. Все, что было имтимно скрыто год назад от всеобщего обозрения, вчера без тени брезгливости держалось шутниками в одной руке и рассматривалось ими с мельчайшим подробностями, до тошноты и одновременно из другой с аппетитом поедалось и запивалось чем Бог послал из студенческой столовой.
Поезд его ушел, увозя горькую пилюлю и уверенность, что все бабы таковы. Их много и не стоит обращать на пустые обещания своего внимания.
Родной город встретил его с вечернего поезда крепким волжским напором и он, по привычке, жадно вбирая влажный штормовой ветер пошел пешком через весь город. На Никольском мосту стихия заставила его остановиться и полюбоваться неописуемым зрелищем – седая, в клочья рвущая свои водяные волосы, Волга стонала и раскидывала свои руки, как в бреду любящая женщина, она рвала свои берега и выплескивала накопившуюся усталость через любовный экстаз в затянувшемся соитии с могучим ветром.
Дома на крутояре было как обычно,- хорошо, радостно, по - штормовому. Старый дом на берегу Волги поскрипывал, листы кровельного железа не уставали громыхать и ждали с нетерпением своего гвоздя. Но воплей ржавых листов никто не слышал, все привыкли, а они исправно справлялись со своей службой - ничего сверху не пущать.
Старая береза, что за домом на обрыве кренилась так, что было ясно, или это скорее последний ее бой за выживание или предпоследний, больше таких штормов она не выдержит. Жалобы и скрипы ее были сродни стонам и воплям природных сущностей.
Всегда такая погода вызывала у него эйфорию и не было лучше места как встать спиной к наклоненной березе, раскинуть руки и упирающийся в грудь ветер держал как героиню на носу Титаника. Но тогда этих кадров ещё не было. А сцены уже были.
Таковы были декорации и обстановка.
Мать постелила сыну на веранде с открытым окном на Волгу и он уж задремал после наваристых щец. Что-то где-то стучало, бренчало, стонало, ветер через открытое окно пытался надуть веранду, как легкие,и развевал занавески так, как полоскала мать стираное белье в деревянном корыте.
- Стучат, вроде? – мать заглянула в террасу и пошла открывать.
- Кого носит в такую погоду?
Лихих людей у нас хватало во все времена и топор всегда наготове стоял рядом с дверью на тот самый случай. Но то, что увидела мать, было достойно описания. Вся сырая, дрожащая от холода, в прилипшим к телу мокром платье, с грязными ногами, но с горящими глазами на пороге стояла девушка.
- Это я! Я заблудилась и вышла по берегу на огонек… Он – дома?
Отец, вышедший на подмогу, увидел пигалицу, все понял и, неодобрительно оценив ее размеры и перспективы свекра, ушел в свою «резиденцию». Переодев в сухое, накормив заблудшую душу зелеными щами с мясом и крепким чаем с плюшками, мать слушала историю забывчивой, но славной девушки...
А потом, когда стихли последние распросы, мать вышла стелить на террасе вторую кровать, полагая, что заложенные ею и отцом целомудренные качества не позволят сыну нарушить границы приличия и 2х метровый проход между кроватей является надежной преградой и препятствием для поругания девичьей чести.
Ага! Не успела скрипнуть зимняя дверь в избу, как юная и чистейшая после дождя девушка сомкнула глазки и ничем их было уже не разомкнуть. Бдительность ее была полностью безответственна, порученное тело, будучи трезвым, ей уже не принадлежало и, благоухая, сверкало для меня гладкой, невидимой доселе кожей.
Оно лежало и доверчиво отдыхало, набиралось сил и во всей красе и представляло классический интерес для легендарного Сандро Боттичелли.
Парень и был в душе таковым как заложил отец.
Не первый раз видя обнаженное женское тело, искреннее его любование и созерцание нечто Прекрасного в данный момент, удалило все остатки его сна. И он, вслушиваясь в глубокое и доверчивое дыхание девушки, был очарован гладкостью кожи, запахом, цветом волос, вздрагиванием глазного яблока во время быстрого сна и подергиванием мышц во время сна. Она была как на ладони, но спала так доверчиво и так сладко, что было бы величайшим кощунством нарушить сие священное путешествие ее души. А она судя по всему, витала далеко в облаках… Рассмотреть можно было почти все, но в голове скульптора были лишь желание продлить сон невинной девы и насладиться невиданным до сего времени зрелищем…
С первыми лучами солнца терраса осветилась и заиграла как солнечная сценка на старинной картине, висящей на противоположной стене. Шторм к утру затих, в окно доносился лишь прибой волн, смягченный кучами зеленых водорослей, нагнанных ветром и волнами по всему берегу, да позвякиванием цепей привязанных истерзанных к буйкам лодок.
Снизу, от Горького, шлепал своими колесами двухпалубный пароход, оставляя за собой шлейф черного дыма. И подходя к пристани, аккурат напротив отчего дома всегда раздавались по Волге его гудки, слаще которых не было для волгаря, всю жизнь отдавшего воде, воле и ветру…
Гудок и разбудил Ее. Глаза ее открылись, улыбнулись солнцу и Ему. А потом соскользнув вниз и увидев частичную наготу, смутилась на мгновенье, ушла в себя и оценив свою целостность, сладкий отдых и еще не стертый сон, улыбнулась во весь рот.
- Так ты не спал?
- Я смотрел на тебя… Всю ночь! Ты была во сне прекрасна!
- Ты – дурачок!
Он не возражал, да и зачем, - побывать в облике дурака полезно побывать каждому, это состояние блаженства тогда станет понятным, выгодным и захватывающим.
Потом был чай и проводы на все тот же поезд, унесший ее в областной город невест. Так завязалась эта маленькая история, корнями связанная со штормом на Волге…
Все это вспомнилось ему, когда один на один с дорогой и мыслями промелькнули твердые дороги и настала пора сворачивать на проселок, грязь, ямы и колдобины. Далекая деревня, где студенты осуществляли героические атаки на бескрайние ряды картошки, была так далека, как за линией фронта.
Никто не знал, где эта деревня, но кто-то рукой показывал уверенно на восток. Путь пролегал через нищие деревни, где местные собакам очень не нравился торчащий боком на заднем багажнике насос, скрип велосипеда да и сам незнакомец.
Да и вид странника, бородатого, здоровенного мужика со студенческой яркой курткой и эмблемами ССО раздражал их не меньше. Пара булыжников в руках как лимонок быстро остужали пыл местных дворняг...
Крутить педали по грязи уже отказывали ноги, руки дрожали, рубаха насквозь пропиталась потом, а тело требовало отдыха. В одной деревне на просьбу дать воды напиться, хозяйка, посмотрев на него, вынесла глиняный кувшин с молоком и огромное блюдо с шанежками. Благодарность в глазах удальца сквозила и поразила хозяйку. Не привыкшие к доброму слову, бабьи глаза наполнились влагой. И её порыв вынести ещё и пирогов, растрогал парня, но он отказался, взяв из уважения пару с черникой.
Прямо на скамейке у палисадника, положив сверху - на верх сыт, вкуснейшие пироги, поблагодарив ещё раз радушную хозяйку, уточнив маршрут и получив трижды благословение в спину, путь его был продолжен.
Запомнилась еще остановка, когда уж сил более не было и в заброшенном соборе с вывеской «Сельмаг» он вошел в помещение местной «думы». Шустрые бабульки, а их было человек 8, живо обсуждали местные сплетни. Как вдруг огромный незнакомец переступил порог. Гробовая тишина повисла в лавке. Ее грабили последний раз лет 20 назад. Все, кто стоял в очереди и около, стали деловито и поспешно набирать продукты и водку. - Чужим водку не продавай, Валя!
Не до водки было незнакомцу. Килограмм пряников и молоко повергло в ступор местных бабушек. Пока шел расчет на кассе, на спине студенческой куртки несколько пальцев пытались отколупнуть масляную краску с эмблемы ССО «Джуг-джур-золото» Якутия ИЭИ. Но, выдержав натиск, эмблема устояла. Но не устоял он, заговорив с маленькими сухими бабушками. Куда, кто, зачем, - ответы были получены, даны советы и благословения. И снова в путь…
День клонился к вечеру и давал слабую надежду на завершение вояжа. Как вдруг на излучине дороги непонятное волнение охватило усталого путника и, повинуясь древнему инстинкту, он острым зрением разглядел в далеком поле непонятное шевеление. Вот так, сравнивая себя с ископаемым лещом, идущим только ему ведомым маршрутом по дну реки, он наткнулся на кишащий на дне студенческий планктон с еле уловимыми движениями рубиновых мотылей. Это заставило его сделать боевую стойку и вытянуть губы в сладострастной улыбке.
Вышедший из леса снежного человека - ейти не вызвал бы такого замешательства от внезапно появившегося невесть откуда бородатого человека у испуганной кучки девушек сидящих на мешках и корточках. Со стороны леса, через заброшенное поле, где и дорог – то не было, лишь необозримая чащоба, да рытвины с колдобинами, с велосипедом в руках, с нелепым поперек багажника торчащим насосом, то ли парень, то ли мужик, вышел он на вывороченные грядки и, высматривая что-то, по - былинному вскинул руку. Девки прыснули от неожиданной картинки, что ничуть не смутило незнакомца.
- Есть ли среди вас самая рыжая? – вопрос с улыбкой теперь уже не смутил озорных девах.
- Танюху ищешь? Да вон она.
- Вторую норму делает, не то, что мы…
Вот и произошла встреча лесного великана с малышкой посреди несметного поля на виду у десятков студентов. В глазах этой рыжей и ловкой бестии сквозило и удивление, и гордость, и жалость к этому великану. Стоя в грядке она и так казалась ему через чур маленькой, худой и немного сердитой за неожиданную постановку жизненной пьесы.
Норма по сбору картошки была выполнена и совесть чиста, когда взявшись за руки, под присмотром сотни глаз, они удалились на полевой стан. Сил уже не было. И только вспомнив про Л.Толстого, что в мире властвуют любовь и голод, второй тезис был поставлен во главу угла. Картоха с мясом и молоко с краюхой хлеба вернуло к жизни героя-любовника. Если б он догадывался, какие страсти кипели в это время в рядах его потенциальных соперников!!!
Девка была на выданье, шустра и хороша собой, виды на нее строили многие, но участвовал в тендере теперь только он. Его рост, сила, и сам вид принца на потрепанном коне, прискакавшего из-за тридевять земель, не оставляли шансов будущим главным врачам. На виду у всех он уводил ее в ночь. В поле...В душистый стог сена, где была тихая ночь, падающие звезды и ощущение, каких-то перемен в жизни...