Дом на горе, что красовался в Подкурново, словно бобыль, стоял особняком в деревне. Правее было лишь широкое поле да вдали чернел своей непроходимость Шилекшинский лес. Сидя на лавочке, спиной к нагретым за день смоляным венцам избы, уже не щурясь от палящего солнца, мы сидели и расслабленно слушали звенящие в обычной деревенской тишине шорохи и звуки. И если прислушаться к ним, то можно оглохнуть от непривычных и удивительных какафоний. А ведь в привычном ритме работы, когда дыхание на каждом выдохе во время тяжелой работы да свист косы при замахе, последний вопль подкошенной травы и шум крыльев взлетающих кузнечиков ,- перекрывали все остальные звуки, что сопровождали нас на каждом шагу. И хоть на косьбе или на пахоте, хоть на стоговании или рубке леса - везде была своя мелодия. Только неразличимая в работе.
И только сейчас , опустив тяжелые руки, плетями повисшими из уставших плеч, когда рядом , на той же завалинке осталась недопитой вспотевшая крынка обеденного молока , да подсыхал духмяный ломоть материнского подового хлеба , кушать не хотелось, хотелось внимать и шорохи и чудодействие, царящему вокруг. И ты, голый по пояс , только что плескавшийся на Елнати, весь сырой , в бляшках воды, местами с мурашками от легкого сквознячка, тянувшемуся с реки , закрыв глаза и открыв тем самым сердце и Душу , внимал таинство и красоту , те самые , что так тревожат душу русского человека. А за закрытыми веками творилось Бог знает что!
Это погружение ногами в шелковую траву, ту, что мать подкашивала литовкой каждые 2-3 недели, почерневшая от дождей и времени древняя скамейка, безумные запахи пряных трав, овощей , что "перли" у матери вопреки окружающей зависти и во славу ее упорству, кудрявые березки, запахом и шелестом напоминавшие о позднем сроке заготовки веников и просто долгий -долгий очередной вдох живого воздуха - все это наполняла ровно стучащее сердце той энергией и силой, что делает нас вечными и благодарными. Картина деревенской пьесы дополнялась звуками подойника, переливаемого парного молока, мяукание попрошающих кошек, перебирание копыт облегченной от молока Жданки, кудахтанье потревоженных светом в хлеву кур с горластым петухом да бормотание из дальнего окна диктора про наши успехи и новости. Уходить не хотелось . Да и куда идти от такой благодати! Разве что на сеновал, там истинное море услады и радости. И вот когда уж кожа вся обветрилась и , надыхавшись испарений от травы и земли, когда ниточки от желудка потянут верхние веки к самому носу, вот тогда, превознемогая усталость, ты встаешь и , слушая как в собственных коленях щелкают пузырьки, идешь на отдельный сеновал, туда , где мягкое ложе из сена , слежавшееся от твоего собственного веса с прошлой ночи , мягкой и неповторимой периной воспринимает тебя и твою усталость.
И вот уже под крышей деревенского будуара, раскидав руки ноги , все тело да так, что потом по утру не можешь найти чем прикрыть любопытную наготу, ты последним , самым сладким вдохом погружаешься в мир еще более ярких красок. И не беда, что твое бельишко невозможно найти сразу, но зато, потом, зимой, в очередной приезд к матери, будешь слушать рассказ ее, где она будет рассказывать, хитро улыбаясь, как Жданка чуть не сжевала какую-то соленую тряпку и она , мать, спасала ее на рогах удивленной Жданки, не забыв, конечно, сфотографировать как безалаберность нынешней молодежи...
Все это вспоминалось с улыбкой и уже вдогонку , навстречу новой заре, ты погружаешься в теплый настоящий сон. Но сон летом недолог. По утру , чуть только рассвет, на конек сарая прилетает пара галок, запросто залетающих во двор, чтобы воровать корм у кур и коровы. И их перебирание лапок по коньку крыши сродни ощущению, что ты находишься внутри барабана, а проклятые барабанщики не щадят никого, кто должен вставать чуть свет и работать согласно закону земли....