« Дорогой, многоуважаемый шкаф!» А.П. Чехов
Узнав тему конкурса, я хотела сделать объектом своей ностальгии огромную пачку старых грампластинок, купленных моими родителями и дополненных мною впоследствии, а заодно и воспеть радиолу с круглой сеточкой на верхней крышке, вспомнить, как под эту радиолу наши взрослые гости выплясывали сначала твисты, потом шейки или и вовсе плавно ходили парами по комнате под медленные композиции. Но эпиграф, взятый напрокат у Чехова, как-то сам собой раскрутился и предложил мне совсем другой сюжет. Не будем же перечить эпиграфу, друзья, а, напротив, пойдем у него на поводу, ибо здесь собралась аудитория сугубо писательская, а какому писателю не интересен Чехов и всё, что с ним связано, начиная от Лики Мизиновой и заканчивая шедеврами русской словесности, написанными Антоном Павловичем в Ялте. А радиола и пластинки были практически в каждой советской семье или хотя бы у соседей. Итак:
В Малаховке в июле темнеет очень поздно, но всё-таки подмосковный вечер, воспетый Матусовским, томно переходит в ночные посиделки на пленэре при свете подвесной лампы, которая золотистым мерцанием освещает большой стол, накрытый весёленькой клеёнкой и всё ещё уставленный праздничными яствами. Сегодня у Таньки - день рождения… Гости уже разъехались, а оставшиеся ушли в дом, и оттуда доносятся их булькающие голоса.
Ольга, Татьянина сестра, пошла на кухню подогреть чайник, и мы с Танькой остались вдвоём за столом. Я потихоньку отрываю одну виноградинку за другой и слушаю сбивчивый Танькин монолог, представляющий собой поток сознания моей закадычной подружки. Внезапно Танька останавливается, внимательно всматривается мне в глаза, и я понимаю, что настал тот самый ежегодный момент, когда мне опять придётся оправдываться перед подругой за мой «проступок» давно минувших дней. А я уж думала, что на этот раз пронесет…
- А скажи мне, Лариса, ну зачем же ты заставляла меня тащиться по жаре на высоких каблуках через всю Ялту в твой музей Чехова, ведь я же просила тебя подождать, пока придёт троллейбус!
- Тань, но твой троллейбус нас так ни разу и не обогнал…
- Но я ведь прямо плакала, как мне было больно и тяжело, а ты: «Да тут немножко осталось», а сама чешет в своих галошах к цели без остановки…
- Тань, я виновата, прости… Я ведь никогда не носила высокие каблуки…
Пришла Ольга с чайником и в десятый раз включила замолчавшего было ненадолго любимого Танькой Ободзинского. Ольга умело перевела разговор на другую тему, а я, глядя на спускающуюся откуда-то из космоса дачную лампу, вокруг которой по-набоковски кружилась мошкара, вспомнила и ялтинский сад, куда Антон Павлович отовсюду выписывал ценные растения, а затем их собственноручно сажал, и девушку-экскурсовода, проведшую нас по всему дому писателя и остановившуюся наконец у стеклянного шкафа-витрины, где располагалось знаменитое кожаное пальто Чехова, в котором он путешествовал на Сахалин.
Наша красавица-гид начала обширный экскурс по сахалинской поездке писателя, я же с изумлением разглядывала это пальто, которое было прямо-таки исполинских размеров. Надо сказать, что до посещения ялтинского музея я представляла себе Чехова совсем тщедушным и невысоким человеком в очках, таким, каким он смотрел на нас со страниц школьных учебников.
- Простите,- обратилась я к экскурсоводше, сбив её спич, - а какого же роста был Чехов?
Девчушка смерила меня надменным голубым взглядом снизу вверх и сказала обиженно, чётко выговаривая каждое слово:
- Антон Павлович был очень высокого роста. Его рост составлял один метр восемьдесят шесть сантиметров!
- Ого, - сказала я и подумала, что экскурсоводы в подобных домах-музеях так проникаются жизнью и идеями живших здесь знаменитостей, что почитают их почти за родственников. Я тут же вспомнила такую же голубоглазую девушку, которая довела нас с Танькой до слёз своими вдохновенными речами в Царскосельском лицее.
Прощаясь, я горячо поблагодарила нашего гида за столь блистательно проведенную экскурсию, и мы наконец-то увидели на её доселе серьёзном лице смущённую улыбку. Я также сообщила ей, что будучи школьницами мы вместе с классом ездили в Мелихово, и теперь в Ялте картина жизни великого писателя открылась нам с новой стороны.
Кожаное пальто писателя произвело на меня настолько сильное впечатление, что я с бОльшим, чем прежде, пафосом заинтересовалась и творчеством, и личностью Чехова. Осенью того же года в Москве в букинистическом магазине на Покровке (тогда – улице Чернышевского) я купила себе том из собрания сочинений Чехова с письмами Антона Павловича. Это была книга серого цвета, с автографом писателя на обложке и двумя чайками на корешке. Там же я нашла прекрасную фотографию молодого Чехова, которая свидетельствовала, что господин, запечатлённый на ней, вполне имел право требовать от других, чтобы в человеке было всё прекрасно: « и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
На страницах этого серого томика – предо мною вырастала фигура очень разностороннего и очень остроумного человека, образованного, талантливого, высокого, красивого мужчины, который весь мир хотел бы превратить в цветущий сад. Он взял на себя заботу о своём большом семействе и о людях, нуждавшихся в его помощи и поддержке в Мелихово и на Сахалине, тяжёлая поездка на который и стоила ему в конце концов жизни.
Мы мало ещё знаем об этом человеке, хотя и ходим на его пьесы в театры и читаем его рассказы… Серый том писем Антона Павловича занял достойное место в нашей домашней библиотеке, а сахалинское пальто писателя, хотя и осталось за стеклом в Ялте, но оно тоже всегда со мной. А если я о нём забуду ненароком, моя подруга юности - Татьяна Юрьевна опять и опять напомнит мне в середине июля и о нём, и о нашей тяжёлой дороге в гости к писателю по раскалённой Ялте. И я опять буду беззвучно смеяться, сознавая весь трагикомизм Танькиных воспоминаний…
Вслушиваясь в продолжающийся поток сознания подруги и закидывая очередную виноградинку в рот, я подумала: «Только бы она не вспомнила аналогичную ситуацию на Водопроводной улице в Одессе», ибо в отличие от Ялты я уже и сама не помнила, зачем мой пытливый ум краеведа привел нас на эту знаменитую одесскою улицу.
Но Татьяна, как бы прочитав мои мысли, объявила следующий заголовок своего полуночного повествования:
- А Водопроводная улица?! Вот скажи: что тебе там нужно было?
- Девочки, - примирительно сказала я, - сидим, как в Одессе у Павлины… Тань, если бы не я, ты бы нигде, кроме своей Малаховки, и не побывала бы… Так что, как говорил Антон Палыч: "С Днём рождения, друзья мои тунгусы!"