C сердцем в корнях (Евгения Савина) / Проза.ру

            «C сердцем в корнях»

            Автор: Евгения Савина
            Редактор: KosharikWildCat



Кратко:

Кто начал его читать, я попрошу не судить поступки и поведение героев. Прочитайте до конца, а потом делайте выводы.
Я очень надеюсь, что эта история хоть немного, да зацепит каждого и просто напомнит, какими мы все когда-то были безрассудными и влюбленными до беспамятства.
От автора: я всегда знала, что я должна рисовать. Это словно какое-то предназначение свыше. Я не скажу, что не умею рисовать, или что когда-то не ходила в художественную школу, или что папа не учил меня рисовать. Я всегда мечтала именно этому посвятить свою жизнь. Но по определенным обстоятельствам я бросила рисование и никогда к нему не вернусь…
Это отчасти моя дань частичке моей души, что осталась в моих рисунках! И в который раз моему любимому Алексею, чью душу я в них оставила…

   Предупреждение:

инцест, нет? Ну-у, они, по сути, не кровные братья, но я вынуждена предупредить, разрушив весь рассказ. Как же мне этого не хочется делать!!! Все равно, не смотря на это советую прочитать мою маленькую работу.
Все совпадения случайны! Персонажи и все события придуманы автором!

;

            «C сердцем в корнях»

   P.S. Обращайте внимание, пожалуйста, на год (заглавие главы)!!!

            2004

Помню, как в далеком 2004 сквозь шум гостей, гам и веселые разговоры за праздничным столом в канун отъезда моего брата с его невестой, я сидел в своей спальне на постели и пытался делать вид, что рад подарку Игоря.
Он подарил мне тогда мой первый мобильник: крошечный такой, с маленьким черно-белым экраном марки Sony. Выглядело это словно своеобразная взятка, чтобы я, наконец, перестал расстраиваться из-за его отъезда.
Хотя это не могло бы и на долю грамма помочь мне справиться с тоской по нему. Он был для меня всем: моим супергероем, когда я был помладше, тем, кто понимал меня и поддерживал, когда я стал постарше, и единственным, кто так поддержал меня в моем желании рисовать.
Мне было плевать, что Игорь подарит, и, смотря на телефон, мне хотелось горько плакать от досады.
– Ты сможешь мне позвонить, когда захочешь, – объяснял мне брат, словно слабоумному.
Он в последнее время только так ко мне и относился, будто бы я могу сорваться и сотворить какую-то глупость.
– Хорошо, – пробормотал я, натянуто улыбнувшись.
Мать просила не портить брату настроение и не показывать, как мне на самом деле грустно. Но знала бы она хоть часть, хоть кусочек моей огромной планеты печали и боли, она бы не просила меня о невозможном.
Я посмотрел ему в лицо, увереннее улыбнувшись, а Игорь, чуть поколебавшись, обнял меня, заключая в своих теплых медвежьих объятиях.
И мне оставалось только совладать со своими тараканами в голове и отпустить его очень далеко, надеясь, что меня он тоже отпустит…

            2004

– Ты когда-нибудь пробовал, какова на вкус гуашь? – спросил Максим, смотря на свои испачканные красной краской ладони. Он казался мне странным и отрешенным от всего, что касалось нормального. У него, в отличие от всего остального класса, мать была известным художником, и он часто разрешал мне рисовать вместе с ним в огромной и просторной студии матери. Но отнюдь не это давало мне право называть его странным. Он единственный, кто предпочитал рисовать красные разводы на холсте, красивые лица с изуродованными телами со звериными масками и со сломанными руками и ногами. Наша художественная школа хоть и отличалась консервативностью и прочей ерундой, но и тут его откровенно сторонились все ребята из студии, и, что самое главное, он, кажется, и сам не горел желанием с ними общаться. Обычно Максим говорил только со мной, порой странно себя ведя или делая то, что мне казалось не совсем правильным. Когда ему было девять, он, чтобы посмотреть, что случится с попугаем, засунул его в духовку. А в одиннадцать задушил маленького котенка и подарил маме, объяснив это тем, что на живого у нее все равно не достаточно времени. И, кажется, если бы не знаменитая мать, его бы вряд ли взяли в художественную школу. Хотя, честно признаться, хоть рисунки Максима пугали, но всегда завораживали…
А поскольку мне найти общий язык с кем-либо было очень затруднительно, я был рад и такому странному, но молчаливому другу.
– Чем-то похожа на кровь, – ответил я, наблюдая за Максимом.
– Я не знаю, какова на вкус кровь, – оторвавшись от своих ладоней, посмотрел на меня парень.
Я оглянулся по сторонам и, найдя на столе канцелярский нож, неглубоко полоснул по запястью. Подойдя к Максиму, я протянул ему руку. Капли крови уже выступили на руке, напоминая красные бусины, рассыпанные на белом снегу.
Парень, чуть поколебавшись, осторожно взял меня на руку и, чуть притянув к себе, присосался к ране. Я ощутил, как его мокрый язык коснулся кожи, жадно слизывая кровь, пытаясь через рану вытянуть еще, словно он вампир.
Оторвавшись от занятного занятия, парень, все еще держа мою ладонь в своих руках, облизал губы и, наконец, произнес:
– Как слезы на вкус…
Выдернув руку, я отвернулся от него, снова вернувшись к рисунку.
– Скучаешь по нему? – спросил он, тоже вернувшись к своему мольберту.
– Я не скучаю, я тоскую. Это слово больше подходит… – вымолвил я, не решаясь прикоснуться кистью к рисунку. – Кажется, будто бы я теряю почву под ногами… и тону в своем море…

            * * *

Медленно плыли синие корабли в грязной луже, отражающей неживое серое небо, плотно затянутое тучами.
Громко хохотала шпана, и один из них, явный предводитель этой стаи, пересматривая один рисунок за другим, отдавал моих разноцветных голубей, крылатых воздушных ангелов и выдуманные миры на казнь своему поплечнику. Этот громила-переросток без сожаления рвал рисунки на четыре части и бросал на испачканный асфальт.
Стянув одну варежку зубами, я попытался дотянуться до плавающего рисунка в луже.
– Теперь некому защищать мелкого уродца! – расхохотался их вожак, наблюдая за тем, как я пытаюсь вытащить рисунок из воды.

            * * *

– Ты опять в драку попал? – взволновано произнесла мама, подняв мое лицо.
– Нет, – соврал я. – Упал просто…
Она молча осмотрела меня с ног до головы. Сначала ее взгляд задержался на пальто, испачканном в грязи и синих потеках, потом на перепачканном в крови и красках лице.
– Кому ты врешь? – тяжело вздохнула она. – Скажи, – практически шепотом произнесла она, взяв меня за руки, – кто это сделал?
Я осторожно выдернул свои ладони из ее рук.
– Только брату не говори, – попросил, пытаясь не смотреть ей в лицо. – Ему незачем волноваться.
– А то, что я волнуюсь, это ничего? – разозлилась она. – Подраться средь белого дня!
– Мам, все нормально, – попытался я ее успокоить, – все утрясется.

Умывшись холодной водой и застирав пальто, я наконец оказался в своей спальне, где по-прежнему беспокоил мою память старший брат.
Только здесь я мог оказаться наедине со своими многочисленными рисунками, которыми были завешаны все стены. Они помогали мне думать и вспоминать все самое хорошее.
Осторожно достав из кармана свернутый мокрый листок с синими потеками, бережно его развернул и, смахнув все со стола на пол, расстелил рисунок. Я смотрел на листок бумаги с еле видным контуром кораблей. Эта испачканная тряпка уже не напоминала рисунок, который я закончил пару дней назад и сегодня захотел забрать.
Тяжело вздохнув, я уселся на стул, не отрывая глаз от бумаги.
Внутри меня словно так же поплыли все мои мечты и желания… Они остались в грязной луже, и, наверное, их поглотит безжизненный асфальт, или, может, вылакает бродячая собака…
Открыв первый ящик, я достал оттуда телефон и, нажав кнопку, уставился на пустой дисплей. Мне пока не хотелось звонить брату. Даже не то что не хотелось… Просто мне было стыдно дергать его по пустякам. У него полно дел поважнее. Как-никак, надо освоиться на новом месте, уладить все с работой и провести, наконец, вечер со своей невестой. Без назойливых звонков младшего брата. Без маминых упреков, без этого дома, окутывающего безнадегой и усталостью к миру.
Я по нему тосковал…

            * * *

– Я хочу, чтобы вы нарисовали мне то, что предоставлено на столе перед вами, – огласил наш преподаватель, которого в школе называли по кличке Тюлень, медленно расхаживая по студии, изредка касаясь чьего-нибудь мольберта. Хотя, как по мне, он не был похож на тюленя.
– Мне кажется, что я большой морской кит, – шепотом обратился ко мне Максим, смотря куда-то сквозь меня.
– Что? – переспросил я, не совсем поняв, к чему он это.
– Давай не будем рисовать эти чертовы горшки, а нарисуем кита? У тебя будет хвост, а у меня голова…
– Макс! – перебил его преподаватель. – Неужели это важнее, чем то, что я объясняю?
– Ни в коем случае, – ответил на это парень, хотя я заметил, как теперь он смотрит сквозь преподавателя, словно у него в груди огромная черная дыра.
Наконец он разрешил нам приступить, и, пока он был чем-то занят, я, дернув Максима за воротник, чуть наклонившись, поинтересовался:
– Большого и синего кита?
– Ты подрался? – посмотрел на меня парень, наконец спустившись на планету Земля.
– Да так, – отмахнулся я, отстраняясь.
Это, похоже, всех беспокоило больше, чем меня. Я знал, что дворовой шпане во главе с высоким и злобным демоном в людской шкуре скоро непременно надоест ко мне придираться, и они отстанут. Эти ребята когда-то зацепили меня. Также порвали все мои рисунки и разбили нос. Не знаю, как Игорь догадался, что это сделали они, но до его отъезда они ни разу и пальцем ко мне не прикоснулись, ограничиваясь редкими обидными фразочками, кинутыми мне вдогонку.

            * * *

– Да ладно тебе, – уламывал меня Макс, – просто непростительно столько лет прожить и не выкурить ни одной сигареты.
– Я не хочу, – пробормотал я.
– Легче станет, – похлопал меня по плечу парень, протягивая сигарету. – А то ты сегодня совсем захандрил…
– Ладно, – согласился я, выхватив у него из пальцев сигарету.
– Только не торопись, хорошо? – попросил Максим и, чиркнув спичкой, поднес к моей сигарете.
Я, кажется, сотни раз видел, как это делает Максим и, по-моему, это было очень даже просто. Но все равно волновался, боясь показаться глупым.
Но все оказалось куда проще. Подкурив сигарету, я посмотрел на Максима, ожидая дальнейших указаний.
– А теперь глубоко затягиваешься. Представь, что можно дышать только через сигарету, – чуть улыбнулся парень и, выудив вторую сигарету, мигом ее подкурил и, затянувшись, выпустил дым куда-то вверх.
Ну вот, я словно стал чуть взрослее. С этой сигаретой в руках, где-то за какими-то грязными гаражами с мыслями о том, что бы по этому поводу сказал мой старший брат.

            * * *

– Ты так плохо поел! – озабоченно пробормотала мама и потянулась ко мне, касаясь рукой моего лба. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – отмахнулся я и, поднявшись из-за стола, направился в прихожую. – Я пойду прогуляюсь.
– Может, дома посидишь? – по пятам за мной направилась она и, нависнув надо мной в прихожей, замолчала, сложив руки на груди. – И позвони, я тебя прошу, брату! Он волнуется…
– Хорошо, позвоню, – соврал я, выбегая из квартиры.
А разве люди так поступают? Бросают людей на съедение системе, а потом еще волнуются. Как мне здесь, далеко от тебя? Плохо мне тут! Меня пожирают по кусочкам, отрывая их от меня без предупреждения. И мне хочется выть от досады! Почему я не такой же сильный, как был ты? Почем я не могу так же нагло посмотреть в глаза этому миру и бросить вызов тому, что меня не устраивает?
Сказать, нет, закричать, как мне тебя не хватает. И как все это душит…
Меня это душит!

            * * *

Я сидел в столовой вместе с ребятами только потому, что не было больше свободных мест. Максим сегодня, похоже, был не в настроении и просто ковырялся в тарелке, еще ни разу не притронувшись к еде.
– Ну и как оно? – спросил один из моих одноклассников у другого, что тоже сидел, не притронувшись к еде.
– Это вы о чем? – решил вмешаться в разговор, думая, что они будут говорить о весеннем конкурсе. Я уже не мог дождаться, кому же предложат написать работу на ежегодную выставку, что было так почетно среди студентов художественной школы.
– Да Денька у нас мужик! Прикинь, он вчера трахнул ту черненькую Катю из класса на третьем.
– Она же вроде твоя девушка? – вмешался в разговор еще один из ребят.
Я же чуть смутился. От этих разговоров мне было немного не по себе. Не то чтобы я совсем не знал, как оно делается. Просто мне всегда казалось, что это что-то личное, что-то интимное.
– Вот бы и мне девушку! – мечтательно протянул он и снова обратился к Денису: – И как она?
– Смущалась жутко. Вроде я там чего не видел, – заржал он. – А вообще, кайф. У нее сиськи у меня в ладони помещаются. А там она такая мокрая…
– Не за обедом же, – покосился на них я.
– Иди ты, – отмахнулся его друг. – Ты, поди, и нецелованный даже.
За столом все дружно заржали. Не смешно было только мне, и Макс, похоже, тоже уже слушал наш разговор.
– А ты вроде целованный, – зыркнул на него Максим, кинув в тарелку вилку.
– То, что у меня нет девушки, не означает, что я с ними не целовался, – явно разозлился он.
– Да ладно, у парня все еще впереди! Он же самый младший в группе. Эй, Влад, у тебя хоть член по утрам встает?
Я проигнорировал вопрос, чувствуя себя, мягко говоря, не в своей тарелке.
Просто встать и уйти я не мог, это было бы трусливо.
Но звонок спас всю ситуацию, и, облегченно вздохнув, я поднялся со стула. Все остальные тоже начали лениво подниматься, уже забыв о разговоре.
Не став никого дожидаться, я быстро направился в студию, пытаясь побороть неприятное ощущение внутри.

            * * *

– Я же сказал, что позвоню, когда соскучусь, – пробормотал я в трубку.
– Ах ты врунишка! Скучаешь же, признайся, – расхохотался на другом конце Игорь.
– Совсем нет, – соврал я, проглотив колючий ком, подступивший к горлу.
– Так никто тебя не обижает, а? – поинтересовался брат.
– Нет. Все хорошо, – снова соврал я.
– Ты мне нарисовал обещанные корабли? Ты обещал успеть к Новому году! – тем же веселым голосом произнес Игорь.
Казалось, что он до кончика волос пропитался жарким солнцем и абсолютным счастьем того, что он вырвался отсюда. И все наши сумбурные и серые дни здесь теперь не имеют значения. А я – словно старый знакомый… У меня складывалось впечатление, словно я, в отличие от него, застрял где-то на разломе времени. Между тем, когда плохо и когда чертовски плохо…
Меня только голос не спасал, и его солнечные пряди не доставали в маленькое захолустье, где он меня оставил.
– Учеба, экзамены… не успеваю, – ответил я сдержанно, хотя на самом деле синие корабли в луже больно кольнули, оставляя очередную рану.
Мое нутро практически до краев наполнилось печалью, и, тяжело вздохнув, слушая рассказ, как здорово в Америке, я на секунду закрыл глаза.
– Ладно, мне бежать пора, – в который раз солгал я, – давай в другой раз поговорим?
– Хорошо! Будь умницей, любимый младший братец! Тебе от Раи привет!
Я не хотел ей передавать привет и, просто попрощавшись, положил трубку. Сжав в ладони телефон, я вжался в подушку, пытаясь заглушить болезненный стон…

            * * *

Когда с отцом приключился тот невообразимый случай, мне только исполнилось шесть лет.
Он очень любил зимнюю рыбалку и старался удрать из дома очень рано, пока еще я и брат крепко спали. На самом деле Игорь был мне сводным братом. Я узнал об этом лет в пять. Мой отец сошелся с матерью Игоря, когда мне было около двух лет. Игорю тогда было около пяти. Несмотря на все это, я любил и свою мачеху, и старшего брата.
Мне потом подробности того несчастного случая рассказал Игорь, но тогда, когда мне было шесть, и мне сказали, что на папу упало дерево, я не мог поверить в услышанное. Словно я попал в страну Оз, где дома летают по воздуху…
Та самая береза, которая, по словам брата, упала на отца, у корней тлела больше недели. Папа пришел на рыбалку и, перекинувшись парой слов с пацанами, которые там же ловили рыбу, сел на их место, а те пошли себе домой. Наверное, он услышал треск ломающегося пополам дерева, или, может, все было как-то по-другому, но папа стал удирать, и, по злой случайности, одна из двух веток накрыла его, ударив по голове.
Помнятся врачи, мама, что бегала из кабинета в кабинет, и тот день, когда отца привезли обратно домой.
В общем, отца спасли, если это можно так назвать, но он до конца жизни остался не только в инвалидном кресле не в состоянии пошевелиться, так еще в придачу ко всему он, как говорят сейчас по-простому, стал дурачком.
Я помню, как он пускал слюни, когда мама звала папу по имени, помню, как она таскала его на своей спине в ванную купаться и как ночами плакала навзрыд. Мне тогда казалось, что ей еще хуже, чем мне.
Все это продолжалось почти два года…
Я помню, как однажды ночью я проснулся и, осторожно выбравшись из объятий Игоря, сам пошел в туалет. Но, увидев, что свет в ванной горит, а дверь немного приоткрыта, я спрятался, наблюдая через щель.
Мама, положив отца в полную воды ванну, присела на краешек и тихо заплакала. Она плакала долго, крепко прижимая его руку к своей груди.
– Прости меня. Прости меня! Но я так не могу больше… Прости меня… Я не могу так больше…
Все же отпустив его руку, мама чуть повозилась над ним и, выйдя из ванной, закрыла за собой дверь. Она снова зарыдала, пытаясь заглушить свои стоны, уселась под дверью в кромешной тьме.
Я больше не смог за этим наблюдать и, тихонько пробравшись обратно в спальню, залез в постель к Игорю и, прижавшись к нему, и сам горько отчего-то заплакал.
Утром мне сказали, что папа умер… Захлебнулся по неосторожности водой в ванне…

            * * *

– Слушай, Влад, – оторвался от фильма Максим и уставился на меня, замолчав.
– Что? – спросил я, усмехнувшись.
– Ты когда-то с кем-то целовался?
– Ты что, думаешь, что меня задели слова ребят? – поинтересовался я.
– Ну, знаешь… Ты бы, наверное, тоже бы хотел себе девушку, – серьезно посмотрел на меня парень.
– Я не знаю, – пожал я плечами.
– А если честно, ты целовался когда-то? – настоял на своем Максим.
– Еще нет, – вздохнул я, уже совсем потеряв интерес к происходящему на экране.
– А можно я тебя поцелую? – спросил парень, коснувшись рукой моего плеча.
– Зачем? – спросил я, нервно сглотнув комок, подступивший к горлу.
– Я еще ни с кем не целовался, – смутился Максим.
– Шутишь? – не поверил я. – Ты же почти на год меня старше!
– Не заставляй меня чувствовать себя неловко, – раздраженно пробормотал он и сильнее сжал мое плечо.
– Мне кажется, это немного неправильно, – начал я.
– А мне кажется, что нет разницы, с кем целоваться.
– Скажи еще, – хмыкнул я, – что нет разницы, кого любить.
– Я судить о таком не стану, – ответил парень.
– Ты так хочешь этого? – спросил я, отчего-то чувствуя дрожь внутри.
– Да! – ответил Максим.
– Тогда можно, – вздохнул я.
Максим подсел ближе, и, когда его ледяная ладонь коснулась моего лица, мне почему то захотелось закрыть глаза.
Чуть поколебавшись, он все таки прикоснулся своими губами к моим. Они оказались такими мягкими и теплыми, что я не успел опомниться, как повторял за ним, касаясь друг друга губами.
– Открой рот, – чуть отстранившись, попросил он.
Я послушно исполнил просьбу. Сначала его горячий и влажный язык коснулся моих сухих губ, а потом он и вовсе оказался у меня во рту.
Я снова за ним повторил простые движения, касаясь его языка своим.
Он снова осмелел, и, почувствовав, что Максим теряет контроль, я отстранился, тяжело дыша, словно пробежал кросс.
– Ну как тебе? – спросил Максим, ни секунды не смущаясь после произошедшего.
Я промолчал и, отвернувшись, облизал пересохшие губы и проглотил очередной ком в горле.
– Прости, что попросил тебя о таком, – пробормотал парень.
– Пустяки, – соврал я.
– Ты на вкус как соль, кровь и гуашь вместе…

            2002

– Если ты будешь драться с ними, то они никогда не отстанут от тебя. Потом, пытаться дать сдачу хорошо организованной толпе глупо, – объяснял Игорь, обрабатывая перекисью разбитые руки.
– Они хотели уничтожить мои рисунки, – злобно пробормотал я.
– Нет, ну ты посмотри, – с досадой произнес брат, потрепав меня по голове.
– Папа говорил, что всегда надо давать сдачи, – уже тише пробормотал я.
– Но не в таких ситуациях, – покачал головой Игорь, – сам же видишь – они старше тебя и им бы кого зацепить.
– Значит, надо просто стоять и ждать, пока им наскучит? – посмотрел на него я.
– Я не хочу учить тебя плохому. Конечно, надо всегда давать сдачи и все такое, но не с этими ребятами. Ты не волнуйся по этому поводу – они тебя больше не тронут, – улыбнулся он, – я просто не переживу, если с моим любимым братиком что-то случится.
– Я не настолько беспомощен, – нахмурился я.
– Я знаю! Ты еще сильнее, чем сам думаешь…

            2004

Я, конечно, понимал, что устные уроки и то количество занятий, на которых мы просто сидели за партой и писали, были тоже немаловажными, но мне было куда приятнее учить, как называется какой либо оттенок, стоя за мольбертом. Да и что-то сомневался я в том, что великие художники, рисуя ту или иную картину, вспоминали все названия оттенков, которые наносили. Мне казалось, что цвет видит душа и рисует мое сознание, а не знания.
Тогда рисунок Максима начинает звучать, словно какое-то снадобье, приворотное зелье или, к примеру, яд.
Он брал за основу цвет ангельских крыльев и вечернего песка и четкими линиями наносил гранатовый, подмешивал туда рубинового вина и раскаленной лавы. И в довершение – потеки огненно красного с рыжеватым оттенком портвейна…
Я встретился с Максимом взглядом, увидев там ту же самую скуку и усталость. От долгого писания у меня часто затекала рука, и поэтому я лишь делал вид, что пишу, хотя на самом деле рисовал тетради свой будущий рисунок. Положив ручку на тетрадь, я уставился в окно, желая как можно скорее приблизить окончание этой пары. Я слышал монотонный бубнеж преподавателя, во время которого меня всегда клонило в сон.
Наконец нас всех отпустили, и, медленно шагая по коридору, я, кажется, все еще витал в своих мыслях, идя по коридору чисто по памяти.
– Владик! – услышал я позади себя и, развернувшись, чуть не столкнулся лицом к лицу со своим преподавателем. Я мысленно приготовился к тому, что он начнет упрекать за мою рассеянность на устных уроках и снова повторять, насколько это важно…
– Влад, ты слышал о весеннем конкурсе?
– Слышал, – напрягся я, кажется, затаив дыхание.
– Я бы хотел, чтобы ты защищал честь нашей художественной школы и написал что-то особенное, – улыбнулся он.
– Я? – удивился я, кажется, не поверив, что именно мне предложили нарисовать картину на весенний конкурс.
Дело в том, что это было очень престижно, и только одному студенту в год могли предложить представлять свою школу на ежегодной весенней выставке.
– Да, ты. Твои успехи все больше меня радуют, даже несмотря на то, что ты совершенно не слушаешь, что говорят на парах, – все-таки подколол меня Тюлень.
– Я думал, Максим… – пробормотал я, опустив глаза.
– Его рисунки в самом деле отличаются оригинальностью, но я и мои коллеги не уверены, что его рисунок по достоинству оценят на городской выставке.
– Спасибо…Но я не уверен, что справлюсь, – замялся я, – может, лучше пусть нарисует Максим?
– Я уверен, что ты справишься, – похлопал меня по плечу преподаватель, – ты можешь попросить его о помощи, если хочешь…
– Спасибо за доверие. Я обязательно постараюсь, – посмотрел на него я.

            2002

Я только проснулся и, потерев заспанные глаза, медленно побрел в ванную, и каково было мое удивление, когда я застал там Игоря с повязанным на бедрах полотенцем, с еще мокрыми волосами, с которых срывались капли воды и падали ему на плечи и грудь и медленно сползали вниз, отчего по телу у него появилась гусиная кожа. Поставив в чашечку свою зубную щетку, Игорь повернулся ко мне и как ни в чем ни бывало улыбнулся:
– Я уже ухожу, так что можешь принять душ.
Я сглотнул подступивший ком в горле, чувствуя себя какой-то маленькой хрупкой девушкой рядом с ним, готовой вот-вот обомлеть, увидев его полуголым. Это было не какое-то там пошлое чувство или желание, нет, это был щенячий восторг. Он был отлично сложен, с идеальным лицом, хорошими волосами, которое не путались так, как у меня, например. Игорь был великолепен, и мне как мужчине хотелось выглядеть в его возрасте точно так же.

            2004

– Мне кажется, ты меня избегаешь, – заглянул ко мне в лицо Максим, на самом деле не показывая своих эмоций. Я не знал, что он при этом чувствует.
Мне хотелось, чтобы у него была табличка…
Утром, направляясь в студию к Максиму, я встретил на улице странно одетую женщину с небольшой табличкой, на которой было написано обычным черным маркером: «Помогите».
Она стояла около магазина, и из-за таблички были видны только ее глаза. Мне почему-то захотелось написать с нее картину. На весь листок огромный великолепный мир с невообразимыми цветами самых чудных расцветок, с огромным замком вдали и сказочными тропами с великанами-елями и деревьями с большим количеством налитых солнцем и теплом яблок. А в стороне этого праздника жизни и цветения мне захотелось нарисовать ее; в этих же странных лохмотьях, используя только черную краску, с такой же обычной табличкой, закрывающей ее лицо, и только глаза, ясно-синие глаза оставить нетронутыми, попробовав вложить туда всю обиду и боль.
Она стояла околевшая и продрогшая, показывая безразличному миру вот эту просьбу о помощи, и мне показалось на долю секунды, что я ее понимаю. Что точно такая же табличка у меня в груди, безмолвно висит на мне и душит меня… И мне не хватает ни сил, ни смелости протянуть к кому-то руку и пробормотать вслух свою немую мольбу о помощи…
– Ты расстроен? – поинтересовался я, заглядывая ему в лицо.
– Мне просто неудобно… Я подумал, что ты за что-то в обиде на меня… – отвел взгляд парень.
– За что? – не унывал я.
– Я видел, к тебе подходил преподаватель, – перевел он тему.
– Мне предложили написать картину на весеннюю выставку…
– Это же здорово, – ответил на это Максим, искренне улыбнувшись, – я за тебя рад!
– Я, если честно признаться, думал, что выберут тебя, – сознался я, смутившись.
Но в самом деле было чего смущаться. Я тем самым признался ему в том, что считаю его работы лучше моих. Что они мне нравятся куда больше моих. Я не умел так управляться всеми оттенками красного и не знал анатомию настолько хорошо, насколько знал он.
– Я бы тоже выбрал тебя, – еще шире улыбнулся Максим, – твои работы дают надежду на лучшее. У меня никогда так не получится, потому что во мне слишком много всего плохого.

            * * *

– Если хочешь, можешь на зимних каникулах слетать на неделю к брату, – сказала мама и, поставив на стол передо мной тарелку, села напротив и продолжила:
– Вижу, что ты скучаешь по нему. Я тоже скучаю… Но у меня пока работа, и я не могу вырваться на зимние каникулы. А ты мог бы погостить у него и заодно увидеть Америку. А то ты ничего не видел… И, думаю, тебе было бы полезно проветриться.
– Я хочу на каникулах поработать над картиной. Некогда мне гостить, – ответил я.
– Влад, ты подумай хорошенько, ладно? – тяжело вздохнула мама.
– Я подумаю, – произнес я.
– Тебя не узнать последнее время, – отвернувшись в сторону, пробормотала она. – Тебя, может, кто обижает?
– Все нормально, мам, – улыбнулся я, – давай лучше на праздниках куда-то вдвоем сходим?
– Хорошо, – тоже улыбнулась она. – Но ты подумай насчет Америки. И с Игорем поговори об этом. Думаю, он будет рад тебя видеть!

            2002

Я снова смял незаконченный рисунок в комок, бросив его в урну, ругаясь про себя, что мне не удавалось нарисовать столь обычное и несложное.
Каждый раз, нарисовав все, не упуская ни одной детали, срисовывая по памяти каждую тень, каждую капельку воды, все изгибы, мне казалось, что рисунок получался искаженным, словно мне не хватало знаний. Я не чувствовал того, что пытался перенести на бумагу. Мне становилось дурно, как только я начинал рисовать лицо, плечи…
Мне становилось неловко, и отчего-то я боялся быть пойманным, словно я злодей, ворующий чужие вещи. Это чувство не давало мне покоя, не давало расслабиться, и полностью погрузиться в работу, и воспроизвести в памяти каждый незначительный бугорок и переход цвета.
А когда у меня в который раз не получалось, я начинал злиться и выходить из себя, разрывая на кусочки рисунок, чего раньше никогда не делал.
Он оказался для меня непосильной задачей. Я не мог его нарисовать. Не мог уловить всех цветов и многогранность его образа.
Будто бы я совсем был с ним незнаком, и портрет – это невыполнимая миссия. Как я смею называться себя художником, если не способен на такую малость? И каждый последующий набросок казался мне все уродливее предыдущего.

            2004

– Я хочу поехать к брату, – озвучил я свое желание и, подняв глаза, посмотрел на реакцию Максима.
– Отчего ты мне это говоришь? Сомневаешься, что ли? – не отрываясь от холста, пробормотал парень и, закусив кончик кисточки, наклонил голову в сторону, внимательно изучая свои кровавые цветы, растущие прямо из разворошенного живота девушки, которая лежала в складках черной ткани, искусно написанной рукой мастера. Ее изящные руки все еще сжимали ткань под ней, и прорисованные на руках и шее жилки давали четкое представление, насколько больно нарисованной девушке.
Он уже давно корпел над этой девушкой, кажется, нарочно нарисовав ее так, что лицо на холсте не помещалось. И, что самое главное, это была первая картина, на которой было целое тело, а не части, как обычно он рисовал.
– Наверное, да, – ответил на это я.
– Почему? Он же твой брат, и я знаю точно, что ты по нему тоскуешь. Не хочешь снова встретиться с его невестой? Она, похоже, тебе не нравится…
– Я, кажется, тоскую больше, чем должен бы. И поэтому мне не хочется отвлекать его… – тяжело вздохнул я.
– Ты боишься понять, что невесте он уделяет больше времени, чем тебе, – произнес Максим, все еще изучая свою картину, – я могу поспорить, что со времени его отъезда ты с ним созванивался максимум раза три… А прошло почти три месяца.
– Дважды, – поправил его я.
– Я бы не поехал, – ответил Максим и, отставив палитру и кисти, наконец посмотрел на меня, – когда-то же надо братьям идти своими путями. Он уже нашел свой путь, вот пусть и следует ему, а ты не мешайся и найди поскорее свой.
Я снова вздохнул и уставился в окно. Максим же, кажется, в чем-то колебавшийся, наклонился и, приблизившись к моему лицу, застыл.
Я поднял на него глаза, отчего-то подумав, что он сейчас меня поцелует. Но именно сейчас, когда моя голова была переполнена мыслями о старшем брате и желании, несмотря ни на что, поехать к нему в гости, и снова повидаться с его невестой, и найти в ней что-то хорошее, мне хотелось, чтобы он это сделал, и все это улетучилось.
Растворилась, как краска в воде, оставив от себя только оттенок, который не даст на бумаге тот цвет, который нужен.
– Можно я тебя нарисую? – выдохнул парень, все еще непозволительно близко нависая надо мной.
– Можно, – ответил я, отстраняясь от него.
Но меня неосознанно передернуло. Что-то зацепило и не отпускало.
– Только мне надо… – пробормотал Максим и, коснувшись моего лица, застыл на месте.
– Делай что угодно, – прошептал ему я, чувствуя напряжение между нами.
Он шумно втянул воздух и, приблизившись еще ближе, провел своим носом по моей щеке, кажется, принюхиваясь.
Я сейчас понимал его как никто другой, и, чуть оттолкнув от себя, поднялся с кресла и, стащив через голову толстовку вместе с футболкой, бросил ее на кресло, оглянувшись по сторонам, подошел к столу и сел прямо на него.
Максим внимательно за этим наблюдал, и, очнувшись от оцепенения, он все-таки шагнул ко мне навстречу и коснулся пальцами подбородка. Сейчас я ясно почувствовал, что пальцы у него холодные. Они заскользили по шее, заставив меня неосознанно откинуть голову назад… Вторая рука коснулась моего плеча и медленно поползла к ключице, осторожно, словно рисуя каждый бугорок и изгиб тела. От прикосновений чужих пальцев губы пересохли, и дико захотелось пить. Со стороны, наверное, это казалось совершенно странным и не влезало ни в какие рамки. Но у нас с Максимом свои рамки. У него – кроваво-красные на холсте, а у меня, как мне часто чудилось, такая же каша внутри.
Он медленно изучал меня, слишком пристально, не отрывая глаз. Не видел, но чувствовал ледяные пальцы… холодный взгляд…
Он еще ближе подступил. Я уже ощущал, как правое бедро Максима касается моего колена. Наконец я встретился с ним взглядом и, неосознанно облизав пересохшие губы, потянулся к его губам.
Знал ли он, как я замерзаю внутри и осыпаюсь осколками с каждым новым днем без Игоря и его поддержки? Знал ли, как быстро коченеет спина, пока он жарко целует мои губы, пытаясь в который раз выпить меня до дна?
Максим крепко сжал мои плечи, все еще давая мне свободное пространство между нами. Чуть поколебавшись, я протянул руки и обнял парня, прижав к себе.
Так мне целоваться было неудобно, зато гораздо теплее. Оторвавшись от его губ, я отвернулся от него, положив голову ему на плечо.

            * * *

– Ты там как? – поинтересовался Игорь, снова пытаясь передать мне через телефонную трубку свое тепло.
– Нормально…
– Мама вроде говорила, что ты участвуешь в весенней выставке! Мои поздравления, Влад!
– Спасибо, – сдержанно пробормотал я, все еще не решаясь ему сказать то, зачем, собственно говоря, звонил.
– Ты решил, что именно хочешь нарисовать? – поинтересовался Игорь.
– Нет, пока еще не знаю, – честно ответил я. – Эй, Игорь, тут мама… э-э, – замялся я и, проглотив подступивший ком, продолжил: – Можно я прилечу на пару дней после Нового года?
– Оу-у-у, – поменялся в голосе Игорь, – Влад, я рад буду тебя видеть, но сейчас немного не подходящий момент…
Внутри, казалось, меня медленно полосуют разделочным ножом, а из живота вырастают огромные кровавые цветы, разрывая меня на куски.
– …Раиса ждет ребенка, и у меня тут так много работы… Правда, Влад, давай перенесем это на лето, например. Я буду рад тебя видеть! И Рая тоже…
Из глаз побежали слезы. И только теперь я понимал значение «крокодильи». Они были настолько огромными, что, казалось, я могу захлебнуться ими.
– Ребенок? – переспросил я.
– Я хотел тебе позже сказать… Влад, даже мама еще не знает! Рая не хотела, чтобы я пока говорил кому-то… – продолжал он говорить. – Ты только пока не говори ей. Я тебе по секрету сказал…
Я закрыл глаза, пытаясь совладать с собой. Лучше бы у нее был рак, а не ребенок…

            2003

Я тогда напился впервые, кажется. Не сильно, но все-таки напился. Почему-то у меня не было страха идти домой в таком состоянии, и, оставив на скамейке такого же вполусмерть пьяного Максима, я направился домой.
Я знал, что мамы нет дома. А брат же… Брат всегда поймет. Он сам часто приходил таким же пьяным.
Зайдя в квартиру, я по неосторожности зацепился за оставленную обувь и оказался на полу, сильно ударившись головой.
Из спальни выглянул Игорь и, уставившись на меня, лежащего на полу и держащегося за голову, сразу понял, в каком я состоянии.
– Ну, с почином! – ответил Игорь и помог мне подняться. – Я не отчитываю тебя, потому что сам только пришел и тоже нетрезвый…
– Просто… – попытался я оправдаться, но Игорь меня перебил:
– Не надо ничего говорить. Все когда-то впервые. Только лучше не бухай много и матери не показывайся в таком виде…
Я мог и сам добраться до спальни, но Игорь настоял и, притащив меня в мою спальню на плече, наконец опустил на землю, кинув на постель, а сам сел на край.
– Ты такой хороший, – ляпнул я, повиснув у него на шее.
– Ты тоже хороший, – улыбнулся Игорь, на мое удивление, сжав в своих ладонях мои руки.
Между нами повисла тишина, и, крепче к нему прижавшись, я нарушил ее, пытаясь как можно дольше продолжить эти прикосновения.
– Я тут пытался тебя нарисовать…
– И? – повернулся ко мне Игорь.
От него на самом деле пахло алкоголем, но, несмотря на это, он не терял свой запах, который я знал наизусть.
– Я же вроде хорошо тебя знаю, но у меня ничего не получается, – грустно ответил я.
Меня на самом деле это тревожило и не давало покоя.
– Я могу тебе чем-то помочь в твоей проблем? – спросил он.
– Не знаю… – пожал я плечами и, отстранившись, упал на постель. – Чувствую себя ничтожеством…
– Да ладно, – ответил на это Игорь и, улегшись рядом, осторожно убрал спутанные волосы с моего лица. – Если бы я так же рисовал, как ты, я бы рисовал только тебя…
– Тогда пообещай мне, что я получу свой портрет от тебя, – улыбнулся я, и, придвинувшись ближе и положив ладонь ему на грудь, продолжил: – Ты же даже не пробовал! А вдруг у тебя получится лучше, чем у меня?
– Не получится, – ответил он, чуть покачав головой.
– Откуда ты знаешь… – пробормотал я и, тесно к нему прижавшись, закрыл глаза, наслаждаясь теплом и тем, насколько защищено и уютно я ощущал себя рядом с ним.
Он осторожно снова погладил меня по волосам.
– Ты когда-то с кем-то целовался? – спросил вдруг Игорь.
Я открыл глаза и подняв голову, серьезно на него посмотрев. Закусив губу, я отрицательно покачал головой. Мне не было неловко признаваться ему в этом.
– Хочешь, научу? – снова задал он вопрос, положив свою горячую ладонь мне на щеку.
– Хочу, – ответил я, затаив дыхание.
– Закрой глаза, – попросил он, что я беспрекословно выполнил.
Как только губы коснулись моих, я понял, почему не могу его нарисовать. Сжав его футболку на груди, еще крепче к нему прижался, пытаясь стать частью Игоря.
Игорь отстранился, перестав мять мои губы, но теперь к нему потянулся я.
К счастью, он не оттолкнул меня… Его язык скользнул по мои губам, и теперь наш поцелуй был настоящим. Голову кружило от алкоголя, а его мне было мало…
Одна ладонь Игоря запуталась в моих волосах, перебирая их и не позволяя мне отстраниться, второй он крепко меня прижимал к себе.
Одну ногу я перекинул через него, чуть выгнувшись в спине. Мне дико захотелось коснуться оголенной кожи под футболкой. Алкоголь толкал меня на то, что бы я никогда не сделал, будь трезвым. Одной рукой я вцепился ему в волосы, ощущая, как его вторая ладонь, что до этого лежала на моей талии, скользнула под мою рубашку.
От поцелуя стало жарко… Мне захотелось снять с себя одежду и раствориться в нем.
Он отстранился первым. Резко оторвался от моих губ и, полностью отстранившись, уселся обратно на край постели.
Мои глаза расширились от ужаса. Внутри все похолодело и упало куда-то на дно. Вот сейчас он поднимется и уйдет… На глазах появились слезы. Совсем не вовремя…
Я не переживу, если он отвернется сейчас от меня. Если его не будет рядом, я просто умру от горя.
Вытерев набежавшие слезы с щек рукавом рубашки, я крепко сжал зубы и хотел к нему прижаться, но Игорь поднялся с постели и, не сказав ни слова, вышел из комнаты, оставив меня наедине с заледеневшим ужасом.

            * * *

Он не разговаривал со мной неделю! Ужасная неделя, в которой я бился о стены и снова рисовал…
Губы, шея...
Казалось, я схожу с ума. У меня не получалось! Я не мог его нарисовать!
Я тогда срывал все свои рисунки со стен, разрывая их на кусочки и забиваясь в каждый угол от безысходности. Я не мог смириться с тем, что потерял то единственное, что всегда было рядом со мной, поддерживая меня.
Я стоял в темном углу, смотря на маленький проем в ванную, где его мать извинялась перед папой.
Выйдя из ванной, она прикрыла за собой дверь и села на пол, а я проснулся от душераздирающего вопля и не сразу понял, что кричал я сам, и что меня трясет Игорь, и мы вдвоем на полу в спальне.
– Влад! Влад! Ты в порядке?
В его глазах читался испуг и недоумение.
На мои же навернулись слезы, и, кинувшись его обнимать, я начал нести какую-то чушь. Кажется, я тогда говорил о матери, о той самой ночи, о которой ни разу не говорил, и о кошмарах, которые мучили меня с того времени.
Я уже и не помню, кто первый потянулся, ища утешения или облегчения, кто первый так крепко обнял, пообещал не отпустить и все тому подобное.
Эти головокружительные поцелуи на полу в моей спальне…
Их было так много, и они были такими солеными от слез, что, казалось, меня вот-вот стошнит.
Моя постель, невразумительный шепот…
Я стащил с него футболку… Стащил свою…
Он много задавал вопросов. Так много, что я и половины не помнил.
– Ты с ума меня сводишь… Я голову теряю… Влад, прошу, останови все это… Только скажи, пожалуйста, чтобы я остановился…
Резкий толчок заставил меня забыть обо всем… Боль пронизала все тело, словно разряд тока. Это боль разрывала меня напополам. Я от нее задыхался! Это словно был какой-то неописуемый бред. Он до боли сжимал мою ногу чуть выше колена, а другое еще сильнее сжимал мое бедро, тяжело дыша надо мной. Я в голос застонал от раздирающей напополам боли.
– Влад, – словно голос издалека из испорченного приемника. – Тебе больно?
Мне будет гораздо больнее, если ты остановишься. Это было то, что мне надо было.
– Нет, – выдохнул я, – продолжай… пожалуйста… продолжай…
Он снова толкнулся, а от еще одной волны боли на глаза навернулись слезы. Отвернувшись, я крепче обнял его, пытаясь не падать в дыру, которая меня поглощала. Казалось, это сами черти из ада тянут меня вниз, полосуя тело и оставляя внутри ожоги.

Я не помню, как уснул, но помню, как проснулся от боли и того, что Игоря рядом не было. Осторожно поднявшись на ноги, я дошел до двери и, толкнув ее, оперся о дверной косяк и тут же натолкнулся на Игоря, что тут же подхватил меня.
Я прижался к нему, ощущая, как мне становится лучше, а физическая боль становиться чуть легче.
– Ты в порядке? – поинтересовался озабочено Игорь, явно чувствуя себя от чего-то виноватым. Я ощущал это в его голосе.
– Пока ты так рядом, все нормально, – пробормотал я, закрывая глаза.

            2004

– …но так получается, что ты первый, кто об этом узнает, – закончил Игорь.
– Почему у меня нет от тебя детей? – сжав от злости зубы, напрямую поинтересовался я.
– Влад, – нервно засмеялся он на другом конце, – что за ерунду ты несешь?
Я дышал через раз, ощущая бешеную злость и обиду. Я все прекрасно понимал. Я все понимал, но не хотел в это верить.
– Или во мне недостаточно было твоей спермы?
– Ты больной, – зашипел в трубку Игорь. – Не понимаешь, что ли, совсем ничего?
– Я все понимаю, – выдохнул я, ощущая, как горячие слезы бегут по щекам, по шее, оказываются на губах, – и я больше всего на свете хочу, чтобы моя любовь к тебе оказалась раковой опухолью, и чтобы я от нее умер.
Отключившись, я наконец дал волю слезам, позволив им полностью меня поглотить. Я не хочу этого чувствовать! Вырвите! Вырежете из меня это!
Я хочу умереть на операционном столе, пока у меня будут удалять мою слепую любовь к нему.

            * * *

– Расскажи мне, что это будет? – поинтересовался Максим, став у меня за спиной.
– Это будет дерево, – ответил я, – и я хочу, чтобы ты мне помог с ним.
– Оно и так прекрасное, – выдохнул парень.
– Нет, – ответил я и, развернувшись к нему, внимательно на него посмотрел. – Корни у него гнилые…
– Хм-м-м, – задумчиво уставился на картину он. – Это поэтому ты еще не рисовал их, да?
Я не ответил и, тяжело вздохнув, просто обнял его, заключив в объятиях.
– Ты начал меня рисовать?
– У меня не получается, – ответил Максим.
– Что не получается? – спросил я, отстранившись от него.
– Ну-у, – замялся он, – тебя нарисовать не получается…
Я, взяв его лицо в ладони, потянулся к его губам, сразу проникая языком в рот. Мы целовались всего-то третий раз, но мне казалось, что мы вечность делаем это. С ним было так легко и непринужденно.
Оторвавшись от губ, я внимательно на него посмотрел. Максим также внимательно меня изучал.
– Если бы я мог лучше тебя узнать, – произнес парень и, притянув к себе.
– Хочешь вспороть мне живот? – поинтересовался я совершенно серьезно.
– И это тоже, – честно сознался он.
– Ты будешь у меня первый, – улыбнулся я.
– И последний, – добавил Максим, забираясь руками под одежду.
– Только не тут, – попросил я.
– Ну ладно…

            * * *

– Прошу, осторожнее, – попросил я, обнимая его за шею и чувствуя на щеках выступившие горячие слезы.
– Эй, если ты не хочешь… – испуганно уставился на меня Максим, чуть отстранившись, – то не надо себя заставлять.
– Ты просто у меня первый, и я волнуюсь, – соврал я.
Парень осторожно вытер мои слезы и, поцеловав, навис надо мной.
– Я буду осторожен…

            * * *

Мир казался таким маленьким и нелепым с крыши многоэтажки, что хотелось просто плакать от досады и от того, что я почему-то все еще держался за него.
Меня пожирало изнутри непонятное и необъяснимое ощущение. Словно я был проклят. Словно во мне и впрямь росла опухоль.
Вытащив из кармана телефон, я, ни секунды не колеблясь, закинул его как можно дальше. Он упал на асфальт, разбившись на маленькие кусочки, как и мое сердце.
– Теперь пошли? – протянул мне руку Максим. – Замерзнешь еще…
Я спустился с бордюра, взяв его за руку.
– Ничего, все пройдет…

            2003

Я осторожно выбрался из постели и, пройдя мимо гостиной, где спала мама, пробрался в спальню к брату.
Забравшись к нему в постель, я осторожно подергал его за руку, пытаясь разбудить.
– Влад? – удивленно прошептал сонно Игорь. – Что ты тут делаешь?
– Не могу уснуть один, – честно ответил я и прикоснулся к его губам, невесомо целуя.
Игорь ответил, но секундой спустя отстранился и, посмотрев на меня во мраке спальни, тихонько рассмеялся.
– Ты же не собираешься… ну… пока там моя мать спит за стеной?
– Почему нет? – улыбнулся я, усаживаясь на нем верхом.
Игорь мигом опрокинул меня на постель.
– Только если тихо…
– Обещаю, – выдохнул я, обнимая его за шею.

            2004

Я посмотрел на календарь, висящий на стене. Мы уже больше полугода занимаемся любовью, а я так и не решился ему сказать о том, как люблю его. Мне хотелось, чтобы он любил меня хотя бы вполовину так же, как я его!
Сначала, конечно, было немного не по себе. Ему в особенности. В конце концов, мы не кровные братья, и детей-уродов у нас явно не получится хотя бы потому, что я не женщина. Но потом скованность и многочисленные вопросы и угрызения совести пропали, и теперь мне трудно было сказать, что мы не перепробовали в постели.
Я был влюблен до беспамятства, я хотел его до разламывающей истомы пополам. Он врос в меня корнями.… Сросся с каждым жизненно важным органом, крепко сплелся с моим сердцем, прирос ко мне кожей, стал моей частью.
И почему? Почему именно мой названый брат? Но меня это не особенно беспокоило. В принципе, я был готов на что угодно, лишь бы быть рядом с ним…

            2005

Мои однокурсники громко хохотали у кабинета, что-то между собой обсуждая. Вместе с ними стоял и Максим, но он, в отличие от остальных парней, как обычно, не смеялся.
Подойдя к ним, хотел было забрать Максима и уйти прочь, но Денис, фыркнув в сторону Максима, обратился именно к нему:
– А ты уже затащил кого-то в койку? Или с таким чокнутым, как ты, никто не захочет переспать?
Тот, кажется, и не собирался отвечать, и, взяв его за руку, я равнодушно зыркнул на Дениса и ответил за друга:
– Я с ним сплю.
– Чего? – все еще улыбался Денис, кажется, не поняв меня с первого раза.
– Ты что, не знаешь, как это делается? – все в том же тоне спросил я. – Мы вот думали попробовать в школьном туалете и поэтому из-за твоего бесполезного трепа мы теряем время.
– Гонишь! – отозвался его друг.
– Иди к черту! – огрызнулся теперь уже Максим и дернул меня за руку, утащив прочь.
Затянув меня под лестницу, он гневно на меня уставился. Растирая запястье, я так же злобно на него зыркнул:
– Что такое? – огрызнулся я.
– Что с тобой происходит? – спокойно поинтересовался Максим.
– Да ничего! Просто эти ребята порядком надоели…
Максим шагнул ко мне навстречу и заключил в объятиях.
Я ответил ему, крепко к нему прижимаясь.
– Ты будешь со мной встречаться? – спросил он, все еще обнимая меня.
– Конечно, буду…

            2004

– Влад, – произнес Игорь, остановившись у прохода в гостиную.
– Садясь рядом, я тут фильм смотрю, – ответил я, не отрываясь от телика.
– Мне надо поговорить с тобой…
– Да, конечно, – согласился я, все еще не отрываясь от происходящего на экране.
– Влад, нам надо все это прекратить, – выдохнул он.
Оторвавшись от телевизора, я медленно перевел на него взгляд и, нажав на пульте кнопку, выключил телевизор.
– Что? – переспросил я, бросив в сторону пульт.
Игорь вздохнул и, пройдя в гостиную, сел на диван рядом со мной.
– Я не знаю, как даже обозначить наши отношения, но это надо прекратить…
– Зачем? – спросил я.
– Потому что в сентябре я улетаю в Америку. Навсегда…
– Так в чем проблема? – улыбнулся я. – Забери меня с собой!
– Нет, Влад, я туда еду не один, – посмотрел на меня Игорь.
– А с кем? – не понял я, ощущая, как внутри все сжимается в комок, словно звезда перед взрывом и смертью.
– С девушкой. Я давно ее знаю, и сразу по приезду у нас свадьба…
Я соскочил с дивана, увернувшись от Игоря, что пытался меня поймать.
– Что ты только что сказал? – заорал я что есть силы.
Игорь шагнул ко мне навстречу:
– Влад…
– Не прикасайся ко мне! – заорал я.
Но он уже сгреб меня в охапку, пытаясь меня удержать, в то время как я пытался вырваться.
Все-таки вывернувшись, я мигом рванул в ванную. Игорь не растерялся и метнулся за мной. Забежав внутрь, я захлопнул дверь и еле успел закрыться на защелку.
– Влад! – заорал за дверью Игорь, пытаясь открыть дверь.
Я отступил от двери на пару шагов, чувствуя, как задыхаюсь от слез.
– Оставь меня одного! – заорал я в ответ.
– Открой немедленно дверь!
Игорь все еще кричал, пытаясь выломать дверь, а я, оглянувшись по сторонам, быстро нашел его станок и, собравшись с силами, полоснул по руке. Это оказалось больнее, чем я предполагал… Кровь сразу побежала из раны, но, еще раз вздохнув, я повторил движение и, кинув лезвие на пол, залез в ванну.
В ванную со страшным грохотом сначала ввалилась дверь, а потом и Игорь. Он на секунду ошарашено уставился на меня и, сорвав с сушилки полотенце, бросился ко мне.
Все происходило так быстро, что я не успел опомниться, как уже лежал с привязанными к больничной койке руками.
Игорь сидел рядом с низко опущенной головой, и больше всего мне хотелось снова уснуть и не проснуться… никогда.

            2014

Я долго собирался. И дело было в том, что я не мог выбрать подходящую рубашку к галстуку. Вообще-то, мне всегда было трудно подобрать все идеально. При умении рисовать вкус в одежде у меня отсутствовал. Единственным, кто в этом разбирался из нас двоих, был Максим. Вот он обычно и выбирал мне одежду на такие важные мероприятия, как сегодня.
– Макс, твою ж мать! – заорал я на всю квартиру. – Еще минута, и мы опоздаем!
Зайдя в спальню, парень, уже полностью одетый, осмотрел меня с ног до головы, покачав головой, подошел ко мне и, заглянув в шкаф, начал там копошиться:
– Неужели за столько лет нельзя научиться одеваться? – злился парень.
– Я тебя прошу, быстрее определяйся, – попросил я, стоя у него за спиной.
Максим злобно на меня фыркнул и, все-таки вытянув какую-то рубашку, кинул ее мне и полез в шкаф за галстуком.
– Ты иногда медленный, как черепаха, – злился я, застегивая рубашку.
– Может, сам выберешь тогда? – спросил он.
– Ты же знаешь, что я без твоей помощи не справлюсь…
– Вот, – наконец определился Максим и, подойдя ко мне, стал завязывать галстук, пока я заправлял рубашку.
– Не волнуйся ты так, – улыбнулся он.
– Я не видел эту картину несколько лет и не знаю даже… – пробормотал я.
Парень притянул меня за галстук и, поцеловав в губы, снова повторил:
– Не волнуйся!
– Ладно, – отстранился я, – поехали уже. Ты поведешь только…
Доехали мы довольно быстро и в полном молчании. Мне было не по себе и немного подташнивало.
У галереи уже толпилась куча журналистов.
– Меня сейчас стошнит, – предупредил я Максима.
– Ты всегда так говоришь, – улыбнулся парень и, положив ладонь на мое колено, легонько сжал:
– Мне с тобой пойти?
– Да, пожалуйста, если можешь, – ответил я.
Выбравшись из машины, я начал долгие рукопожатия, все больше волнуясь и ища в толпе Максима. Он, к счастью, отлично знал меня и находился неподалеку, иногда фотографируясь рядом со мной для журналистов.
Наконец, оказавшись в галерее, я медленно поднялся на нужный этаж и, проходя мимо людей, которых, кстати говоря, здесь собралось немало добрался до той картины, которую искал. Максим, идя по пятам, извинялся перед гостями, которые хотели поговорить со мной, обещая, по всей видимости, что я обязательно позже уделю им минутку. Несомненно, все это будет, но потом…
Подойдя вплотную к картине, я застыл, кажется, перестав дышать.
Передо мной была картина безмятежного прекрасного дерева. Оно было невероятным, с большим количеством веток, с прорисованными яблоками на них. Корни же у дерева уходили вниз, где на самом деле было небо, и среди множества черных и коричневых жилистых завитков, что соединялись друг с другом и парили в облаках, свернутым калачиком спал мальчик, приросший к корням с маленьким, анатомически правильно выполненным окровавленным сердцем в руках, которое единственное не было соединено с деревом.
Она была так легка и так прозрачна… Картина была на самом деле неописуемо красивой, но маленький мальчик в корнях с искаженным от боли лицом и с перепачканными в крови руками казался невыносимо печальным, и его было до слез жалко. Казалось, маленькое, вырванное сердечко еще билось в руках. Было больно смотреть на него столько лет спустя…
Я незаметно вытер набежавшие слезы и отступил на шаг от картины.
– Красоту этой картины можно сравнить только с болью, которая в нее заложена, – пробормотал какой-то парень, стоящий справа.
– Надеюсь, я ее больше не увижу, – пробормотал я и, развернувшись, натолкнулся именно на этого мужчину.
Подняв глаза, я попятился от него и в оцепенении застыл на месте.
– Надеюсь, ты простишь меня столько лет спустя…
Чуть отшатнувшись, я шагнул ему навстречу, уперся лбом в его широкую грудь и, вдохнув, кажется, знакомый до боли запах, все-таки решился и крепко его обнял. Постояв так пару секунд, я отстранился от него и протянул руку для рукопожатия. Игорь тоже протянул руку, крепко пожимая мою ладонь.
– Рад тебя видеть, старший брат…