Один из кандидатских экзаменов сдан,
надо "отметить".
Глава 22
«КАНДИДАТСКИЕ» ИСТОРИИ
К концу шестидесятых у меня собралось достаточно материала для диссертации, их уже стали растаскивать, а я всё тянул - останавливала необходимость сдачи так называемого «кандидатского минимума», куда входили три экзамена – иностранный язык, специальность и марксистско-ленинская философия. На подготовку к ним нужно было время, а его не хватало – мы работали над проектами сразу нескольких крупных разрезов.
Но надо было что-то делать, и я между делом занялся этой проблемой.
В качестве «иностранного языка» я выбрал немецкий. В детстве у нас в семье говорили по-немецки. Но во время войны семью разбросали, родители были в трудармии, я - в детских домах. С мамой я встретился только через десять лет. И за эти годы свой домашний немецкий я успел забыть. Да он бы мало помог – дома говорили на поволжском диалекте, «замороженном» с екатерининских времён.
В школе нам преподавали немецкий язык, но формально, больше упирали на грамматику. А в карагандинском институте «язык» у нас вела старушка, бывшая переводчица генерального штаба, только что освободившаяся из лагеря. Она не столько учила нас «языку», сколько сама училась у нас горняцкой терминологии.
Пришлось пойти на курсы немецкого языка, после которых я этот экзамен сдал.
Много проблем было с экзаменом по марксистско-ленинской философии - и потому что тема бесконечна, и потому что «партийные» постулаты приходилось заучивать наизусть - они не всегда были в ладу с логикой.
При Карагандинском горкоме коммунистической партии существовал так называемый «Дом политпросвещения», занимавший целое здание. Он занимался различными формами пропаганды, одной из которых был «Университет марксизма-ленинизма». Желающих в нём учиться, видимо, не хватало, потому что в местной газете появилось объявление, приглашавшее в этот «университет» и сообщавшее, что
окончившие его получат документ о сдаче кандидатского экзамена по марксистско-ленинской философии.
Желающих получить такой документ набралось достаточно. На занятия в этот «университет» мы ходили в течение двух лет (я, правда, не очень регулярно).
Закончив курс и сдав выпускные экзамены, мы получили удостоверение об окончании Карагандинского университета марксизма-ленинизма.
- А где документ о сдаче кандидатского экзамена, который нам обещали? - спросили мы.
Нам ответили:
- Обещать такое не имели права.
Получается, что нас обманули.
Самые активные из нас (все «партейные») отправились в горком партии добиваться правды, устроили скандал. И горком приказал устроить ещё один экзамен, теперь уже по кандидатскому минимуму.
От повторного экзамена многие отказались. Нас, смельчаков, желавших его сдавать, набралось десять человек.
Из преподавателей разных институтов создали экзаменационную комиссию, назначили дату экзамена.
Я взял отпуск без содержания, стал усиленно готовиться. В назначенный день мы собрались перед кабинетом, где принимали экзамен.
Вызывали поочереди. Оценок не показывали, и каждый выходивший с облегчением говорил, что на всё ответил (что оценка положительная, никто не сомневался).
Вызвали и меня. На первые два вопроса я ответил, сослался на первоисточники. Сложнее было с третьим вопросом, который звучал просто и скромно: «Антропологический принцип философии». Я попытался раскрыть эту тему, сказал, что понятие предложено Фейербахом, рассказал, что читал о ней в письмах Чернышевского и в одной из заметок Ленина в «Философских тетрадях» (том этих «тетрадей» я купил, готовясь к экзаменам). Но тема была такой обширной...
Экзамен закончился, и мы с волнением ждали результатов, но экзаменационная комиссия всё не выходила – за дверью долго совещались. Наконец, к нам вышла председатель комиссии и огласила оценки. Слушали мы её в мёртвой тишине, и легко понять почему – все оценки были отрицательные. И только дойдя до моей фамилии, она сказала: «Удовлетворительно».
Из десяти сдававших положительную оценку получил только я!
Этого, если подумать, и следовало ожидать. При учебных институтах ежегодно создавались платные курсы, где готовили к экзамену по философии. Занятия вели институтские преподаватели, и они же благосклонно принимали экзамен. А мы обошлись без курсов, создали неприятный прецедент, лишив преподавателей «законного» заработка. И ещё – на этом экзамене мы были «ничейные», и экзаменовавшие получили возможность продемонстрировать свою «принципиальность». А подготовлены мы были никак не хуже тех, кто посещал их курсы.
История на этом не закончилась. Мне нужен был документ (с подписью членов экзаменационной комиссии). В «университете», куда я пришёл, мне сказали, что ничего не знают - комиссию собирал горком партии. И посоветовали обратиться к председателю экзаменационной комиссии, проректору одного из институтов. Пришлось отправиться к ней, рассказать, что мне нужно.
Она при мне подготовила экзаменационный лист, и, попросив подождать, куда-то вышла. Минут через десять она вернулась и вручила его мне.
В коридоре я разглядел, что он подписан не членами экзаменационной комиссии, в нём стояли незнакомые мне фамилии. Было видно, что проректор не стала заниматься хлопотным делом - искать по городу членов комиссии, и вместо них вписала «своих» преподавателей. А те, не глядя, «подмахнули» мой экзаменационный лист...
Один мой знакомый (из начальствующих) очень удивился, узнав двухлетнюю историю моего экзамена по философии:
- Зачем тебе это? Сказал бы, я б тебе быстро устроил. Мы с ребятами взяли ящик коньяка, выехали на шашлык и пригласили нужных людей. Через неделю все мы имели документ о сдаче кандидатского экзамена.
-
И я ему поверил, вспомнив, как, не глядя, «оформили» мой экзаменационный лист по марксистско-ленинской философии...
А экзамен по специальности (открытые горные работы) я сдавал во время аспирантуры (заочной). Там меня знали, но проверку всё-таки устроили – предложили вывести формулу, наугад взятую из моей диссертации. Ход был, конечно, правильный – он позволял не только выяснить, знаю ли я свой предмет, но и определить, сам ли я писал диссертацию (некоторым, особенно из начальства, диссертации писали другие). Формулу я, конечно, вывел и экзамен сдал.
А диссертацией я вплотную занялся после приезда в Караганду Ю. А. Чернегова (тогда доцента Московского горного института). Зная о моих работах, он почти заставил меня написать план диссертации. Я уже думал об этом, поэтому план написал быстро. Чернегов увёз его в Москву, и вскоре я получил сообщение, что принят в аспирантуру Московского горного института. Правда, не очным аспирантом, а соискателем (с «плавающим» сроком подготовки).
Моим руководителем была доцент кафедры открытой разработки месторождений, знающая своё дело специалист. Она была вдовой недавно умершего секретаря ЦК КПСС по промышленности. На её причастность к «верхним кругам» замечаешь только, когда она звонит, например, в кремлёвский гараж и вызывает машину, чтобы куда-то ехать, или в разговоре у неё дома мимоходом роняет:
- А, это моя соседка, Долорес Ибаррури.
Это про председателя Коммунистической партии Испании!
Я засел за диссертацию. Работал по вечерам и ночам, да и то, когда не находился в многочисленных командировках. Материала было достаточно, и через год я представил первую редакцию диссертации, а ещё через полгода диссертация была готова.
Не всё, конечно, было так просто – возникали проблемы, простые и сложные. Не все, например, принимали саму идею диссертации:
- Разве может экскаватор влиять на качество угля?
Пришлось доказывать.
Были трагикомичные ситуации, но тогда мне было не до шуток.
Один раз я чуть не потерял её черновик. Я находился в Москве в командировке и с трудом выкроил время, чтобы съездить на кафедру, показать первый вариант диссертации. Командировка была трудной, я совсем замотался, и в городском автобусе меня «сморило». Назвали мою остановку, и я выскочил из автобуса, не вспомнив про портфель с черновиком. Когда вспомнил, автобус уже ушёл. Рукопись была в одном экземпляре, и я кинулся ловить такси. Таксист спросил:
- Какой автобус, скотовоз?
Я не знал, что москвичи так называют широкие, низко сидящие автобусы местной, похоже, конструкции. Я наобум сказал:
- Да.
«Мой» автобус мы догнали на конечной остановке, оказавшейся, на моё счастье, недалеко.
Другой случай связан с авторефератом диссертации. С его изданием затянули, а по обязательным адресам он должен быть разослан за определённый срок до защиты. Не успеешь – защиту переносят на следующий год.
Автореферат мне вручили в день, когда этот срок заканчивался - до конца рабочего дня было несколько часов. Я поймал такси, назвал первый адрес - Ружейный переулок, центр Москвы, и попросил ехать быстрей. Такси помчалось, но я обратил внимание, что мы едем в обратную сторону. Таксист стал оправдываться, сказал, что новичок и Москву ещё не знает. Пришлось разворачиваться. Ружейный переулок мы нашли, но там не оказалось нужного дома. Я кинулся расспрашивать, и оказалось, что дома перестраивались, и их номера присвоили подъездам.
Помчались по другим адресам, были в Публичной библиотеке, подъехали к зданию ЦК КПСС, где реферат приняли в небольшом оконце в стене. Шли последние минуты, оставалась Книжная палата. Мы затормозили около нужного дома, и я кинулся в подъезд.
- Куда?! – бросился ко мне милиционер.
- В Книжную палату.
- Это во дворе, - с облегчением сказал милиционер.
Только тут я разглядел арабские надписи – я чуть не ворвался в какое-то восточное посольство.
Приехав на защиту диссертации в Москву, я остановился (с помощью, конечно, друзей) в роскошной гостинице «Украина». Гостиничные документы я заполнял вместе с известным артистом Баталовым. Но, в отличие от него, меня поселили в трёхместном номере на 31-м (техническом) этаже, где ревели мощные вентиляторы, гудели подъёмные машины лифтов. Шумно было и от моих соседей. К соседу из Еревана приходили земляки и громко распивали армянский конъяк, которого у него был целый чемодан («У меня брат на конъячном заводе»). У другого соседа, молодого телефонного монтажника, постоянно «крутились» молоденькие монтажницы, жившие по соседству.
Сказывалась и высотность здания – за окном мог быть просто туман, а внизу тебя встречал сильный дождь. Как-то утром я заметил, что под окном пробежал человек.
- Но это же 31-й этаж!?
Оказалось, что за окнам баллюстрада, по которой делают утреннюю пробежку.
Нормальной подготовке к защите диссертации такая обстановка, конечно, не способствовала. Но защита прошла успешно, и 22 октября 1971 года я стал кандидатом технических наук.
* * *