- Ненавижу этого мудака, моего папашу, знаешь что он жрет каждый день, финансист могучий- полведра жареной картошки, без нее он не чувствует "насыщения", сидит и жрет из сковородки, потом еще шкварки соскребает и жует, знаешь, как жует, целеустремленно, педантично, как считает, будто даже за это ему надо получить пятерку на экзамене! - это было первое, что сказала мне Хэлен,- кровавые губы гейши на бледном лице содрогались от отвращения, по моему лицу она сразу поняла, что я именно тот человек, кто поймет ее непростую душу.
- Татар ненавижу!- второе откровение, но уже мимика попроще.
- Эта сука, моя мать, вышла за него из-за денег, дрянь продажная, арийская кровь, высшая раса, плевать ей было, что нарожает ублюдков и ее будет трахать это картофельное чудовище! - после третьего откровения ненависти Хэлен отключилась и завалилась со стула на стенку, оклеенную темными испанскими обоями под гобелен.
Если бы она не отключилась, то начала бы выть от боли и биться об эту стену головой, как психи в дурдоме, страдание могло вырасти в ней до такой степени, что начиналась судорога.
Напряженное, белое как мукА лицо, разгладилось и стало почти детским.
Во сне Хэлен посапывала, как розовая хрюшка, морща носик-пятак, ее не портила даже слюна, стекающая с уголка помятого красного рта.
Хэлен была полноценная затворница и эстетический мизантроп.
Она скрылась в этом доме от всех зеркал и глаз, но от самой себя могла укрыться только во сне и алкоголе, окна раз и навсегда завесив персидскими коврами, чтоб ни один луч света из враждебного мира и даже сам бог-свет-святой дух- подонок не проник.
По красному шелковому пеньюару расползалось пятно от опрокинутой ее падением бутылки Брюта, край задрался и обнажил полные белые колени, мягкие и сладкие как булочка, так случалось почти каждый день и я ждала этого момент, как маньяк, когда она отключится и я начну свое грязное дело- любование ее телом.
Самое смешное в этой истории было то, что она завидовала моему, которое я, в свою очередь, ненавидела не меньше, чем она свое и мучила его тоже не меньше, надеясь, что хоть так, муками своего тела смогу донести сложный культурный мэсидж до своих тупых и самодовольных родителей и, главное, не отупею душой.
Я боялась дышать, чтоб не нарушить роскошь видения, живое полотно великого мастера, обнаженная до невозможной визуальности агония души, детское невинное лицо и бесстыже развалившаяся плоть, прикрытая красным шелком, кто-то свыше давно взял привычку рисовать для меня картины живыми телами, он выкладывает их предо мной, уставшими, сломленными, готовыми к любви и кровосмешению, - а я благодарный зритель.
Мне до сих пор неизвестно, знали ли эти живые картины, эти души, как я смотрю на них, как едят и наслаждаются ими мои глаза, вечные, голодные от сотворения мира.
В кухне воняло табачным дымом и протухшим мясом, мы его так и не поджарили, отбитый кусок валялся в мойке и третий день кормил мух, после того как мы его хотели скормить мальчику - проститутке, хотя нет, не мальчику, а такому здоровому амбалу с челюстью Челентано, но это было все, что напоминало Челентано.
Другой еды в доме отродясь не водилось, огромный как кремлевская ёлка холодильник, был всегда забит шампанским и коробками конфет.
Словом "мальчик" этот бык был описан в колонке для ищущих платной любви состоятельных дам.Увидев нас, он тоже чуть не рассмеялся, думал тут полный дом старух, он сделал заранее надменное и порочное лицо, а навстречу вышли три пьяных смущающихся девочки и два пушистых кота. Лицо сразу утратило все черты порока и слиняло в обычное тупое выражение и эдаких расчет, в глазах забегали крестики-нолики цифр.
Мы его выпроводили, доплатив еще двести баксов морального ущерба, чтоб только он убрался поскорее, но честно пытались оказать достойный прием, Хэлен даже мясо откуда - то из холодильника достала, как самая вежливая и воспитанная.
Берлога Хэлен всегда напоминала смесь кладбища с помойкой безумным количеством сухих букетов и огрызков шоколада повсюду.
Мне казалось, что она намеренно умела состаривать цветы, чтоб они не оскверняли пространство скорби своим глупым рвением, мертвые, оторванные от почвы, они делают вид, что живые, даря медленную агонию таким же мертвым людям, так же обреченным и таким же глупым.
Зато высохших скелетиков, некогда бывших красными розами, везде стояло и валялось в избытке, на кухне целая куча лежала в углу и там все время радостно шуршали два, уже упомянутых, персидских кота, черный и белый, которых мы долго переименовывали на культурный лад, прежние хозяева назвали их Вася и Юля, это персов-то экстремалов, их продали папаше Хэлен вместе с этой квартирой.
Нас с Хэл тоже точно так же продали в Россию вместе с чем-то, с чем мы не знаем. знаем только, что мы не вася и юля, а хэл и ева и черта лысого они нас, долбаные монголы...
Неделю коты были безымянные и, наконец, мы их заново окрестили Ютой и Васантой, коты разницы не заметили, зато мы ее точно знали - никаких Юль и Вась тут не будет, - разница в одну букву может быть весьма существенной.
Хэлен тоже могла быть Леной, но судьба решила над ней поиздеваться особенно жестоко, дав душу и имя из одной культуры, а тело и фамилию из другой.
Поэтому она стала Хэлен Абдулвалеевой, фамилию я несколько изменила, но суть та же.
До четырнадцати лет об этой подлости Хэлен и не задумывалась, пока ей все врали, что такую полноту она "перерастет", это такая вроде как детская пухлявость, а потом как пойдет в рост, вытянется, волосы побелеют, как у блондинки матери и ноги будут такие же длинные и стройные и нос изменится.
Она действительно в это верила, бывают же такие странные убеждения, вынесенные из детства, усвоенные как азбука, когда - то от кого-то услышанные и не подверженные сомнениям, они замурованы внутри как анатомические препараты в банках, рукам ума до них не дотянуться.
Но есть у этих убеждений и страшный запал, бикфордов шнур, как непременное условие из подарка феи, ровно в двенадцать надо уйти с бала, ибо платье твое превратится в рубище, а карета в тыкву.
Злая фея прошептала на ушко Хэлен, что в четырнадцать и ни днем позже, она станет похожа на мать.
В реальности именно в этом возрасте у нее начала расти огромная татарская задница и утолщаться ноги.
Весь ужас положения дошел до нее в один миг.
Она подошла к большому зеркалу в гостиной, взглянула и поняла, что прошел год, как он уехал и прислал одно письмо из Чикаго, полное искренних "люблю, тоскую, тут так пусто без тебя, собирай вещи я приеду за тобой..."
Соседский сын профессора, жених с девяти лет, все так удивлялись: "надо же, такие дети и такая любовь, наверное Ромэо и Джульетта растут у нас". Хэлен всегда в тайне гордилась и понимала, что она особенная, раз ей досталась любовь этого белокурого ангела.
Один год, одно письмо и один взгляд в зеркало - она увидела себя, толстозадую татарскую доверчивую дуру, среди роскоши и блеска папашиных татарских денег и он тут ходит - распоряжается, самодовольный, с черной круглой головой, смешной живчик на коротких ножках, мужчина, самец, хозяин, азиат, всегда его все устраивает, будто у него нет души.
Более же всего ее бесила эта круглая голова, у матери лицо было узкое, как у борзой, а у нее и у папаши- арбуз с бахчи.
Сын профессора улизнул как последняя надежда на душу, на то, что выйдет и чудом все изменит и мир и внешность и все, все, все и для них двоих зазвучит чарующая мелодия из "Лоэнгрина".
В тот день она разорвала и сожгла его письмо, все фотографии, подаренные им книги и винилы тоже были растоптаны и сожжены(сартр, кафка, симона дэ бовуар, ха - ха, какой сартр, когда у тебя такое сзади наросло и лицо, круглое, как сырная голова) а после она напилась, страшно, до рвоты и заснула на сутки.
Вся дальнейшая жизнь Хэлен прошла в этом одном дне.
Мне вспоминается другая история, другой женщины - еврейки, она тоже прожила пятьдесят лет в одном дне, когда забрали ее мужа, она решила проблему просто и радикально- сошла с ума на всю оставшуюся жизнь.Пятьдесят лет в одной комнате, пятьдесят лет за закрытой дверью она говорит и говорит на иврите: "он не виноват, не виноват, это ошибка, ведь вы разберетесь, правда?"
Не знаю спала ли она вообще, я все время слышала как она ходит там за дверью и говорит, говорит, взволнованно, быстро, путано, надо успеть сказать им все, пока не ушли.
Квартиру у них не отняли,с ней жил и ухаживал внук, моя недолгая вечная любовь.
Он ни разу не дал мне взглянуть на нее, стеснялся, сам там подолгу кормил ее и гремел ведром, а меня называл Блудница Вавилонская, заикаясь, Б-б-б-лудница и судорожно сглатывая, В-в-в-в-ав-в-в-вилонск-к-к-кая.
Огромная квартира в старом центре была полна книг и древней пыли.
Все это и квартира, и пыль, и особый запах старого дома, бормотание безумной и сам мой друг, длинный, лысый и белый как приготовленный к расстрелу, тоже слилось в один день, в историю без сюжета и продолжения, интенсивную как сама вечность на кончике иглы.
Я тогда и всегда потом существовала одновременно во многих таких комнатах - вечностях, мне ничего не стоило просто купить билет на самолет и улететь в другую вечность на пару недель, так что он и Хэлен жили - были во мне одновременно, как мистически связанные еврейские и немецкие истории.
Еврей не ел с рождения мяса и бродил по городу как длинный двухметровый диковинный жираф, поводя глазами - перископами на длинной - предлинной шее, издалека лица его не было видно, но глаза светились над толпой и лысая голова величаво плыла, поражая негородской несуетностью. Одно время он носил розовые хлопковые штаны и длинную серую рубаху, так что я думала, что он кришнаит, а он оказался невропатологом.
Он жил как бы через силу, еле-еле влача расстрельное тело, наверное его уже убивали в прошлом раз сто минимум и он так привык, что и не дергался особенно.
Он говорил:"Давай уже поженимся, живи светской жизнью, я еще дежурств возьму, конечно все равно мало, ну, будешь через день есть шоколадки"
Опять замуж, вечное замуж, мне это "замуж" как ему расстрел, хочется уже чего-то изменить, хоть каракатицей родится, только б не "замуж".
В каком-то смысле мне был нужен не он сам, а это пространство - призрак в его доме, пространство, ставшее живым благодаря "безумию одного дня" его бабушки.
Рядом с такими людьми, как ни странно, легко дышится, на улице бетон плавится, а здесь пахнет вечным озоном из временной дыры.
У него была мания, что где-то в его теле уже живут раковые клетки, готовится лопнуть аневризма в мозгу и каждую секунду сосуды забиваются холестерином.
Страх это или желание трудно было разобрать.
Моему пофигизму в отношении здоровья он удивлялся как чудесному явлению, я при нем глотала кучами снотворные из его сумки, по его мнению такие дозы могли уложить слона, я же спала пару часов и то тревожно и не каждый день.
Я целые ночи пролеживала, не сомкнув глаз, в большой срединной комнате с балконом, слушая как медленно затихает город, глядя в высокий потолок или в темный просвет двери, ведущей в коридор, там тьма, тени и где-то за дверью, как Минотавр в своем временном тоннеле, все кружит и кружит безумная.
Мысли текли сквозь меня как время.
Однажды она возникла в проеме двери, молодая женщина с прекрасными еврейскими глазами и посмотрела на меня печально и с любовью.
- Он любит тебя, он все для тебя сделает, не думай, что он не дарит тебе цветы из жадности, он думает, что ты не любишь мертвые цветы, он бы все деньги на них потратил, еслиб был уверен.
Я знаю, что это не был сон, я отвлеклась на секунда и ее уже не было там, в дверях.
Утром я попросила посмотреть фотографии безумной бабушки и это была она, даже в том же платье, как на последнем фото с мужем, ей там не больше тридцати.
Потом она пришла ко мне попрощаться, во сне, когда я жила в другом городе, а днем он позвонил и сказал, что умерла.
Я никак не могла понять, что значит "умерла" и до сих пор не понимаю, почему "мертвые" как живые в тебе, а "живые" как мертвые не вызывают никаких чувств.
Вспомнила, как она сказала про цветы, интересно, что именно это показалось ей самым важным и именно это она должна была мне сказать, достучавшись до моего сознания из параллельного мира, самым главным было сказать о любви и не жадности.
А о чем говорят "живые"...
Когда Хэлен страдала при мне, когда корчилась в агонии на полу, дойдя уже до белой горячки и обвиняя меня в сексе с ее мужем, отцом и даже матерью, в этом безумии она была прекрасна, как Медея на пике трагедии и в этом была безумная интенсивность жизни.Да, она ползала по полу с разметавшимися черными космами и пыталась грызть мои тапки, я ползала вместе с ней, пытаясь ее обнять и успокоить, на нас валились ее платья и стулья, а видели и слышали это только два кота. потому, что мы навсегда закрылись от солнца.
Я не отдам эти воспоминания даже если мне пообещают в будущем тело наоми кэмбэлл.
Такая Хэл только моя, я никому не отдам ее безумие.
А что будет если ее вылечить,- банальная татарская домохозяйка, которая будет тупо десять лет возить ребенка в школу и на теннис, размеренная и правильная как конвейер, а потом безропотно скончается от рака в тридцать пять, под лицемерные причитания мужа, который уже давно живет с любовницей - дурой.
Самые прекрасные люди в моей жизни - безумны в общем понимании, а если перестают быть безумными, то это уже серые цветы без цвета и запаха, цветы из бетона на каменном полу, говорящие правильные вещи механическим умом, винтики на бесконечном эскалаторе медленного правильного умирания с яркими картинками и бесконечными воздушными шариками на стенках тоннеля.
Божьи создания должны умирать бодро и весело, не даром в концлагере и гулаге так любят музыку...будьте банальны и воздастся вам...и обязательно. обязательно не забывайте поздравлять себя и всех вокруг с днем святого валентина!