«ПОЛУШАРАШКА»
В тридцатые годы Караганда создавалась как город шахтёров – быстро развивался угольный бассейн. И с первых лет значительную часть городских жителей составляли репрессированные, в городе и вокруг него возникли лагеря ГУЛАГА (среди них знаменитая Долинка). Город стал одним из центров репрессированных, таким, какими были тогда Магадан и Воркута.
Обычной деталью городского пейзажа были заборы с колючей проволокой и вышками по углам, окружавшие здания, которые, как правило, строили заключённые. Они же работали на первых шахтах, а я ещё застал время (1954 год), когда заключённые шахты строили - наше управление производило на них взрывные работы. Один из наших рассказывал, какие интересные беседы он вёл с заключённым, профессором философии, работавшим в шахтёрской раздевалке.
В начале тридцатых пришла первая волна спецпереселенцев. Это были, так называемые, «раскулаченные», крестьяне, вывезенные, в основном, из европейской части России. Высылка была очень жестокой. Старики рассказывали, что их привезли зимой в голую степь. Был холод, голод, людей с детьми косили болезни. Но выжившие копали землянки, как-то устраивались и жизнь продолжалась.
Родителей моей жены, кстати сказать, тоже «раскулачили», вывезли с Поволжья. Двое их детей по дороге умерли, жена родилась уже в Казахстане.
Перед войной стали ослаблять режим - право освобождать от поселения предоставили местным властям, молодым разрешили выезды на учёбу и др. А во время войны освободили семьи мобилизованных на фронт. И когда в пятидесятых окончательно отменили поселения для «раскулаченных», на учете их по всему Союзу оставалось всего несколько процентов от высланных в начале тридцатых.
После кампании «раскулачивания», затронувшей все «советские» народы, депортировать стали по национальному признаку. Перед войной в Караганду привезли греков, корейцев, поляков. Во время войны - «советских» немцев, кавказцев. Для этих спецпереселенцев режим становился всё жёстче и жёстче – в 1945 году ввели спецкомендатуры, в 1948 году приняли закон, в котором объявили, что они высланы «навечно» и что они получат 20 лет каторжных (!?) работ, если оставят место поселения.
Среди тогдашних репрессий были и «комбинированные». Семью работавшего у нас Дмитрия Корнеевича Винса в 1930 году выслали в Караганду как «раскулаченных», в 1938 году его отца арестовали и в Карлаге расстреляли как «врага народа», а в 1941 году они стали спецпереселенцами, уже как «советские» немцы.
Наряду с «раскулаченными» и спецпереселенцами, были политические ссыльные, осуждённые по знаменитой 58-й статье. Многие перед ссылкой «отсидели» в карагандинских лагерях. Но были такие, кто после «отсидки» сами не уехали – жить во многих городах им не разрешали, а в Караганде можно было найти достойную работу, а иногда и приличное по тем временам жильё.
Карагандинский бассейн развивался по проектам ленинградского института «Гипрошахт», и только во время войны была создана «своя» проектная контора, ставшая потом институтом «Карагандагипрошахт».
Это была одна из немногих организаций, где репрессированные могли приложить свои знания. И они потянулись сюда. Специалистами они были в самых разных областях (даже в ракетной и авиационной технике – некоторые работали с Королёвым и Глушко), поэтому работы для них хватало. Они разрабатывали нужные для шахт конструкции, создавали системы управления и электроснабжения, участвовали в проектировании вспомогательных объектов и т. д. Но горные работы они не проектировали– для этого мало быть инженером, даже высокого класса, надо быть горняком (не даром говорят, что горное дело, это не наука, а искусство). Этим занимались горные инженеры, прикомандированные из центральных институтов.
Только после войны появились «свои» горняки, молодые инженеры из местных. Если точнее, то не совсем из местных, они были из семей репрессированных, в основном, «раскулаченных». Некоторые окончили Днепропетровский горный институт, куда они поступили, когда тот находился в Караганде в эвакуации. Другие, окончив Карагандинский горный техникум, учились потом на высших инженерных курсах (ВИК) в Омске.
Вот так и получилось, что в сороковые и пятидесятые годы «Карагандагипрошахт» оказался если не «шарашкой» (в ней работают заключённые), то уж «полушарашкой» точно – большинство его сотрудников были репрессированые или из семей репрессированых. Один из ветеранов мне рассказывал, что И. И. Заковряшин, тогдашний директор института, получил нарекание за то, что в его организации слишком много «политических».
... В институт «Карагандагипрошахт» я поступил в декабре 1954 года. Я обратил внимание, что в институте много интеллигентного вида, часто не очень молодых людей. Мне сказали, что это спецы довоенной, а то и дореволюционной школы, и что все они ссыльные, спецпереселенцы или недавно из лагеря. Внешний вид этих людей, их манера общения были для меня непривычны, мне казалось, что у них какая-то особая аура. Впечатление усиливалось тем, что «58-ая статья», по которой многих осудили, была для меня (и не только для меня) лучшей аттестацией приличного человека.
Одним из проявлений этих в общем-то незаурядных людей, среди которых были и женщины, была подготовка к праздничным вечерам. На концертах, в которых они активно участвовали, звучали фортепьянные пъесы, романсы, акты из пьес, играл приличный оркестр. А метровые развороты праздничных стенгазет были полны почти профессиональными дружескими шаржами с остроумными стихами и очень похожими карикатурами, которые рисовали не только архитекторы нашей мастерской, но и технари-инженеры.
Всех институтских репрессированных я, конечно, знать не мог – некоторые работали ещё до меня (например, известные учёные А. А. Чижевский и К. И. Страхович). Но из тех, с кем я встречался и которых помню, можно было составить целый интернационал, в который вошли бы русские (П. И. Жуков, Г. И. Левин, А. Г. Глебов), евреи (И. Д. Курицкий, семья Кац, Готесман), белорусс П. З. Боровский, поляк В. Л. Пржецлавский, литовец Генрих Урбанас и его жена Агота, корейцы (С. С. Му-ен, Н. Д. Цой), «советские» немцы (семья Гуммелей, Евгений Дик, Дмитрий Винс и др.). А за пределами института я был знаком с греками, с чеченцами.
У молодых спецпереселенцев (таких, как я) высшего образования, как правило, не было – спецкомендатура не разрешала выезд на учёбу, да в институты их тогда не принимали. Максимум, на что они могли рассчитывать – это техникум. Но многие, окончив техникум, работали у нас на инженерных должностях (со снижением зарплаты на десять процентов – через это прошёл и я).
В 1955-56 гг. началась массовая реабилитация спецов. Многие вернулись в Москву, в Ленинград, в другие города, где их когда-то «посадили». Для института это стало катастрофой – мы лишались специалистов. Под дружеским шаржем в нашей стенгазете я тогда написал:
Обратите внимание
На трагедию СТО –
Приезжающих мало,
Отъезжающих сто.
СТО – это сантехнический отдел.
И ещё эпизод того времени. Где-то в марте 1956 года, после известного двадцатого съезда, нашим коммунистам читали письмо о разоблачениии культа личности. Читали в запертом актовом зале, рядом с которым находился институтский буфет, где можно было не только перекусить, но и заказать «сто граммов». Когда я зашёл в буфет, за одним из столиков сидела наша сотрудница, худенькая женщина с копной рыжих волос. Она, похоже, уже «приняла», потому что, ни к кому не обращаясь, громко говорила:
- Они меня не пускают, читают про культ личности! А они не знают, что я от него пострадала ? Что посадили меня из-за квартиры – ночью меня взяли, а уже утром друзьям сказали, что здесь живут другие. И следователь всё повторял, что я анархистка Ляля Чёрная, а я не Чёрная, я Червоная!!
...Но государство нашло «выход» и из этого положения. Из разных городов к нам стали направлять (в обязательном, конечно, порядке) «молодых специалистов», выпускников горных, строительных и других институтов. Отработав обязательный срок, многие возвращались откуда приехали, но некоторые оставались.
В 1953 году в Караганде открылся горный институт (потом он стал политехническим). В первый набор спецпереселенцев не брали (помню, как абитуриент-кавказец послал жалобу в президиум Верховного Совета СССР, которая, конечно, осталась без ответа) . С приходом «Оттепели» в институты стали принимать всех, и проблема с кадрами как-то решилась.
Сегодня можно сказать, что именно в период «полушарашки» определился тот творческий настрой и тот, не боюсь сказать, высокий стиль инженерной работы, которым всегда отличался институт «Карагандагипрошахт», ставший одним из крупнейших и известнейших в отрасли проектных институтов, В этом немалая заслуга целой плеяды репрессированных специалистов – ссыльных, спецпереселенцев, «раскулаченных».
А институт продолжает существовать, преодолевая трудности сегодняшнего времени. Его коллектив сократился в несколько раз, он переехал в меньшее помещение, и он всё больше становился «консалтингом» (на зарубежный манер). Но в нём жива память прошлых лет, и не только о годах былого расцвета, но и o периоде «полушарашки».
* * *