Деда своего Захара мне никогда не довелось видеть: он умер в 1943 году от язвы желудка. Когда-то он и его отец, то есть мой прадед, строили этот дом, в дальнейшем принадлежавший моей бабушке Елизавете. А находилось наше жилище в деревне с красивым названием - Красиково. К тому времени, когда я посещала бабушку, домов в деревне было не так-то уж и много: наверное, около десятка.
Бабушкина усадьба состояла из старинных построек, небольшого сада и огорода. За домом находилась постаревшая от времени клеть, где круглый год в сундуках хранились мука, зерно, а зимой - солёное мясо или сало. Здесь же, в проходе между сундуками, иногда стояла деревянная прялка, которой бабушка при мне редко пользовалась, лишь тогда, когда скала или пряла пряжу. Прялка эта обладала какой-то особой притягательной силой; и мне очень хотелось, прикоснувшись к ней, создать такую же волшебную шерстяную нитку, какая получалась у бабушки. За клетью находилась поветь под высокой крышей, где пилили, кололи и хранили дрова. Так как места здесь было много, то иногда в повети привязывали лошадь, укрывая её от проливного дождя или палящего солнца. К повети примыкал небольшой хлев, где содержались чёрная корова Мирта, телёнок, поросята и куры. В маленьком хлеву зимой было достаточно тепло от дыхания скота и прелости слежавшегося навоза. Рядом со хлевом находился туалет, называемый кабинетом ноль-ноль, а по-бабушкиному, уборной. Далеко, на опушке леса, в стороне от построек, была баня.
Лес этот принадлежал сначала прадеду, а затем моему деду, Захару Андреевичу Тарновскому, двоюродному брату деда, Ефиму Гавриловичу Касперскому, высланному в 1950-м в Красноярский край по решению Псковского облисполкома, и соседу Юлину.
А по другую сторону усадьбы находился амбар, заполняемый летом душистым сеном. Иногда мы спали там в жаркое время года, но нечасто, так как боялись змей (а они водились в этих местах). В более поздний период, когда я уже вышла замуж, муж мой шутливо говорил, что в этой деревне водилась только одна змея (это он имел в виду меня). Когда-то к амбару примыкал сарай, в котором, говорят, находилась колхозная овчарня. Но в ту пору, в пору моего беззаботного детства, он был разобран. Неподалёку от сарая, в сторону деревни Выставка, простиралась земляная насыпь - это немцы в годы Великой Отечественной войны силами русских пленных строили здесь железную дорогу, но при отступлении взорвали.
За домом находился небольшой сад: несколько яблонь, черноплодная рябина и кусты красной смородины. За садом, по обе стороны дорожки, ведущей к дому, находилось два огорода, где выращивали картофель, огурцы, лук, чеснок, укроп. Огурцы бабушка засаливала в больших кадушках, а лук хранила в связках в доме, недалеко от русской печки.
В центре усадьбы находился колодец, из которого на толстой верёвке путём накручивания на деревянный барабан, поднимали ведро с водой.
Дом был старинный, построенный ещё прадедом вместе с моим дедом; дед умер рано, а бабушка всегда преданно вздыхала: "Ах, если б был жив Захар!.." Перед входом в жилище, почти во всю длину дома, простирались сени, и лишь небольшое пространство, справа от двери, открывающей вход в кухню, занимал чулан. В сенях бабушка хранила различные вещи: двуручную пилу, ножовки, топоры, молотки. На стенках были развешаны пучки различных пахучих целебных трав. А на полу сеней стояли кадушки с ароматными хрустящими грибами: их бабушка заготавливала в большом количестве (благо, лес был рядом с домом).
За сенями следовала кухня с большой русской печкой. Перед топкой плиты в целях пожарной безопасности лежали толстые металлические плиты (они были принесены с железной дороги). В плиту был вмонтирован котёл, в котором грелась вода. Вправо от топки плиты находилось то место русской печки, где за железной заслонкой бабушка пекла белый хлеб и пирожки. Большой белый хлеб, величиной во весь противень, она выпекала к Троице. В печь закладывались дрова; когда они прогорали и оставались лишь угли, бабушка ставила на них большие прямоугольные противни с тестом и закрывала печь железной заслонкой. Испечённый хлеб она вынимала из этого горячего места, смазывала яйцом, маслом, а иногда ещё и посыпала сахаром. Часть этого белого хлеба мы съедали дома сами, а часть тётушка отвозила в церковь - батюшке с матушкой.
Из кухни дверь вела в большую половину - так называли самую большую комнату, которая зимой слабо отапливалась. В маленьких печурках здесь сушили носки и варежки, намокшие от снега. Из мебели здесь остался лишь шкаф, стол, несколько стульев и тумбочка, на которой пел патефон. В 1950-е годы у семьи бабушки было описано и изъято чуть ли не всё имущество. Описи подлежали даже одежда и вещи первой необходимости... Отсюда, из большой половины, вёл вход в глубокий подвал.
Самое тёплое место в доме - это спальня. Здесь в одном ряду стояли две резные красивые кровати, на одной из них, ближе к лежанке, спала бабушка, а на второй - моя тётя. Мне же обычно приходилось спать на противоположной стороне комнаты, на металлической кровати. Но больше мне нравились резные деревянные. У моего изголовья на небольшом столике стояло радио с проигрывателем. До сих пор в моей памяти звучат песни Людмилы Зыкиной и других певиц, фамилии которых мною уже позабыты. А в окно спальни летом заглядывала душистая сирень, прикрывавшая остатки того, что не оказалось изъятым в период коллективизации,- молотилку без мотора. Мотор-то был взят в колхоз!
Бабушка и тётушка всегда усердствовали в моём кормлении и всегда предлагали мне поесть побольше. И хотя у моей матери было более скудное кормление, меня всегда тянуло домой. Я прислушивалась к звукам пролетавших самолётов и почему-то говорила: "Дом гудит!" Это было моё детское восприятие. И как бы хорошо ни было в бабушкином доме, но всегда хотелось домой, к маме.