В 1820-е годы в Берлинском университете Георг Вильгельм Фридрих Гегель преподавал философию. Современному студенту или слушателю трудно представить, как это выглядело. А выглядело это, судя по описаниям, так: «Утомлённый, мрачный, он сидел, опустив голову, словно погружённый в себя. Говоря, он продолжал переворачивать страницы блокнота, словно что-то искал на них, просматривая страницы слева направо и сверху вниз. Он постоянно прочищал горло, и кашель его прерывал его речь. Каждое предложение стояло особняком и давалось ему с трудом, оно было разделено на части, предложения смешивались».
А что же он читал слушателям в такой манере? А читал он, примерно, такое: «В одном из своих органов, в голосе, человек непосредственно имеет такой элемент, который допускает более широкое содержание, чем простую чувственную наличность, и требует этого более широкого содержания».
Гегель собирал большие аудитории. Восторженные поклонники ехали послушать его со всей Германии и даже из-за её пределов. Вслушиваясь, вдумываясь, улавливая каждое слово, они записывали это, потому что больше это нигде нельзя было почитать, а потом, когда Гегеля не стало, издавали эти записи отдельными книгами.
Когда вдумываешься во всё это, слушая доносящиеся из соседней комнаты звуки телевизора, поражаешься невольно. Там, судя по звукам из другой комнаты, идёт концерт. Там, в зале внутри экрана, тоже собралась большая аудитория, они, конечно, не записывают, но слушают! Они тоже съехались на этот звёздный концерт из разных городов, а возможно кто-то и из-за границы. И не то чтобы это было плохо, а тогда было хорошо. И не то, что люди теперь слушают плохое, а прежде слушали хорошее. Но насколько же всё стало другое. Насколько же.