Г. Н. Перминов
Мои армейские письма
г. Екатеринбург 2008
От автора.
Конституцией Советского Союза, каждому гражданину мужского пола достигшему восемнадцати лет и до двадцати семи включительно, вменялось в обязанность пройти срочную военную службу. Призванные в сухопутные войска отрывались от семьи на три года, а попавшие в военно-морские на четыре. Отдав свой трёхлетний священный долг Родине, захотелось рассказать своим будущим потомкам как воздействует армия на человека, изменяя его жизнь, характер, отношение к окружающим людям, при этом приобретая и хорошее, и плохое. Первоначальное отсутствие времени, да и природной лени, надолго задержали моё намерение. Помог печальный случай, а именно смерть товарища. Лев Углов, мой самый лучший, верный и многолетний друг, по причине плоскостопия не подлежал призыву в армию. Провожая меня на службу, он попросил подробно информировать его о военной жизни, что я ему с лёгкостью обещал и старательно излагал в своих письмах. Прошло более тридцати лет, как ему была отправлена та моя корреспонденция. Лев никогда не говорил, что мои пробы пера он бережёт и как оказалось, в последствии, сохранил всю полностью. После сорокового дня похорон, жена Льва – Валентина, вернула мои описания непосредственного участника и очевидца носившего военную форму, аккуратно сложенную в пачку, перевязанную белой ленточкой. Она попросила отнестись к ней бережно, как к кусочку памяти о потерянном друге и непосредственно моей исторической реликвии. Принимая пакет мне подумалось, что самое лучшее место этим никому не нужным постаревшим бумажкам в мусорном ведре, но выбросить сразу, рука не поднялась. Несколько дней, пачка с письмами лежала на видном месте, и следовало как-то решить её дальнейшую судьбу. Однако, вовремя шевельнувшаяся память о навсегда потерянном друге и совесть подсказали, что поначалу письма лучше куда-нибудь убрать подальше и при этом постараться не забыть. Пока соображал, в какой долгий ящик положить пачку, неожиданно захотелось взглянуть в некоторые, чтобы убедиться в их ненужности. С непонятным волнением открываю самое первое, написанное аккуратным, ещё не испорченным временем, почерком. Педант всё ж был Лёвка, письма сложены в тех же самых конвертах строго по датам получения. Прочитав буквально махом все до единого, я окунулся в свою молодость и возникло желание как-то зафиксировать события тех лет надолго. И я приступил к написанию воспоминаний, связанных с прохождением срочной военной службы в рядах Вооружённых сил СССР. Отразить только свои биографические данные и личные взгляды, не захотелось, в результате был придуман не существовавший в реальной жизни Антон Соколов. Созданный образ, его характер, поступки, отношение к службе, товарищам и подчинённым, лишь частично соответствуют автору. Он обобщённый, в нём отражены характерные для тех лет социальные качества друзей и сослуживцев, с кем довелось вместе пройти и разделить описываемые события в армейские годы. Отдельные эпизоды почти целиком использованы из рассказов своих сыновей, также в своё время отдавших свой долг на воинской службе Родине, иные слегка подкорректированы из действительно имевших место фактов, происшедших непосредственно в подразделении автора. До призыва в армию молодой человек, как правило, знает армейскую жизнь лишь из литературных произведений и просмотра кинофильмов, которые не могут и не обязаны показывать все стороны её жизни. В них быт, взаимоотношения с сослуживцами, младшими и старшими командирами, остаются в стороне. Большинство новобранцев до призыва воспитывалось и проживало под опекой семьи и не имело опыта продолжительного совместного нахождения в жёстком коллективе сверстников. Школа, техническое училище или техникум не идут в счёт. В эти организации юноша приходит на короткое время, остальное же проводит либо в кругу семьи, либо среди верных товарищей, либо занимаясь любимом делом или хобби, вольно выбирая то, что больше всего ему подходит или нравится. С первых дней службы на ещё неокрепшую душу ложится серьёзное стрессовое состояние: жить по команде, ежедневно испытывать постоянные физические, а порой и моральные нагрузки, исполнять работы или исполнять обязанности нежелательные или нелюбимые, не иметь возможности к свободе, действовать по своему желанию. Попав в непростой, строго дисциплинированный мужской коллектив, с более или менее грамотными, физически и нравственно различными людьми, имеющими непохожее воспитание, национальные особенности, привычки и так далее, требуется в короткий срок найти в нём своё место. Социальное армейское неравенство в отношениях с младшим командиром, различающемся порой в возрасте всего на один год или полгода, и необходимость выполнять его распоряжения и приказы, нравоучения не сразу признаётся и выполняется. Выдержать, приспособиться, суметь перебороть себя и не отчаяться, нелёгкая задача, чтобы за короткий срок превратиться из взрослого ребёнка в самостоятельного мужчину, мужественного воина.
Получив звание сержанта, и став командиром, не каждому удаётся выработать ответственность за судьбы подчинённых, имеющих, индивидуальный характер и мировозрение, привычки, личный жизненный опыт, достоинства и недостатки. Завоевать авторитет и уважение, не опуститься во взаимоотношениях с подчинёнными до уровня рядового(панибрата), также непростая задача.
Автор отдаёт себе отчёт, что в те годы, когда сегодняшним подросткам предстоит надеть армейскую форму и встать в суровый солдатский строй, многое переменится в мире и стране, военной технике, во взаимоотношениях между собой людей и в обществе, нормах морали и этики, и уж никак не станет соответствовать шестидесятым годам двадцатого века, прожитыми совсем в другом государстве под аббревиатурой - СССР с иной господствующей идеологией и культурой. Всё же взаимно контакты восемнадцати девятнадцати летних юношей, двадцать четыре часа непрерывно находящихся на глазах и оценках других лиц, вынужденных иногда даже через силу выполнять то, что совсем не хочется, но нужно и необходимо, вряд ли со временем изменятся коренным образом. Достигнут небывалых высот достижения науки и техники, но психология человека инертна и стабильна, как и его внутренний мир и останутся ещё долгие столетия неизменными. Если хотя бы немного из прочитанного поможет кому-нибудь, не совершать ненужных ошибок, я буду счастлив считать, что добился поставленной цели.
Хотел бы выразить свою благодарность за редакцию моей рукописи Бондарович Татьяне Павловне, хорошему человеку и верному другу.
С волнением открываю самое первое, написанное аккуратным, ещё не испорченным почерком.
Читаю:
Здравствуй, дружище Лев! Начиная с этой строчки, буду постоянно сообщать тебе самым подробным образом о своей жизни среди людей в военных погонах. С одной стороны, это будет летопись прожитых лет, а с другой, много позднее, оглянувшись назад понять и оценить своё поколение.
И так, я начинаю!
Из родимого Свердловска пассажирский поезд доставил нас призывников на станцию Егорино глубокой ночью. Нехотя покинули тёплый вагон. Офицер из военкомата, который нас сопровождал, устроил перекличку, оказалось двоих не хватает. В несколько глоток закричали фамилии потерявшихся, но никто не откликнулся. Вовремя догадались проверить вагон, пока поезд не ушёл дальше. Действительно, парни спали спокойным крепким сном на третьих полках, а разбудить их в суматохе забыли. Пока вся эта кутерьма продолжалась, начали замерзать (октябрь, однако, на дворе и ночь к тому ж). Кто-то зло выматерился на засонь, то же получил обратно от одного из них. Началась ленивая, незлобивая перебранка, офицер прикрикнул на ругающихся, попытался нас построить в колонну по двое, но толком из этой затеи ничего не получилось. Махнув рукой, сопровождающий обречено произнёс: «Ладно, пойдём на сборный пункт беспорядочной толпой. На берегу предупреждаю: Кто отстанет и потеряется, пусть сам ищет дорогу. Решившийся сбежать, будет считаться дезертиром, его разыщут и предадут суду. Всем понятно?» Прозвучало ленивое: « Понятно».
- А коли до всех дошло, то Шагом марш за мной!»
Произнеся устрашение, он повернулся к нам спиной и зашагал по дороге и в след за ним, новобранцы бодрым шагом тронулись в непроглядную ночь. Дорога быстро нырнула в лес, настала такая темень, буквально в двух шагах ничего не стало видно. Хорошо, что шли по асфальту, поэтому не спотыкались и не запинались, а то во мраке могли и покалечиться. Офицер шагает широко, освещая себе дорогу горящим фонариком. Как мошкара летит на свет, так и мы спешим на пляшущий впереди огонёк. Конечно, растянулись, от бодрости не осталось и следа. Не все могут быстро ходить. Откуда-то сзади раздался истошный вопль: «Подождите нас, мы отстали». Остановились. Словно маленькие дети, от страха потеряться, тесно прижимаются к воспитательнице детского сада, так и мы молча сбились в кучу вокруг нашего предводителя. Пугающе давит на психику предстоящая неизвестность и одновременно таинственная тишина осенней ночи. Буквально два часа назад садились в поезд развеселой и разухабистой весёлой пьяной толпой с пением песен под гармони и гитары, шумных наставлений и пожеланий от большого числа провожающих. Сейчас присмирели - ни шуток, ни разговоров. Когда подтянулись протрезвевшие и непривычные к продолжительному пути будущие защитники отечества, офицер, светя по лицам, спросил: «Все в сборе? Никого волки не съели?»
Неуверенно робко ответили: « Да, вроде все».
- Продолжаем движение. Осталось совсем недалеко. Скоро дойдём.
Скоро не получается. Примерно каждые пятьсот-шестьсот метров останавливаемся и дожидаемся медленно плетущихся. Снова пересчёт по головам и при наличии, трогаемся дальше. Вскоре остаёмся с офицером вдвоём. Спрашивает меня: «А вы призывник, вероятно, спортом занимались?»
- В основном только туризмом.
- Туризм тоже спорт, хорошо к армии подготавливает, а, следовательно, служить будет легче, а вот те, - показывает рукой назад, как будто я их вижу, - помучаются.
Оказывается, пройти нам предстояло всего пять километров, а мы уже второй час не можем добраться до места назначения. Начало понемногу светать, офицер выключил свой фонарик. С горем пополам дотянули до областного воинского сборного пункта. Сопровождающий облегчённо вздохнул, что доставил команду без происшествий. В последний раз пересчитал уставшую братию, убедился, никого не потерял и с радостью передал нас дежурившему офицеру не сказав нам даже: До свидания». Заспанный солдат неторопливо подвел нас к к деревянному домику. У входа надпись – «Пятый отряд». Заходим внутрь, там пустота. Солдат широким жестом добродушного гостеприимного хозяина предлагает: «Отдыхайте пока».
- Ничего себе – отдыхайте. А на чём и как?
- На чём стоите.
Устали так, что качать права уже не было ни сил, ни желания, да и не перед солдатом же… . Молча повалились на пол. Ну не по-скотски же спать. По туристической привычке кладу рюкзак под голову, снимаю ботинки, скидываю телогрейку, на одну полу лёг, другой - укрылся. Поджал ноги к самому подбородку, стараюсь закутать их, чтоб не замёрзли, и незаметно проваливаюсь в сон. Сколько пришлось поспать, не знаю, навскидку часа два, а когда прозвучал резкий возглас: «Подъём!», почувствовал - не выспался. Открыл глаза - вижу над нами великаном возвышается старшина. Не позволяя залёживаться, громогласно командует: «Выходи строиться!» Поёживаясь от холода и недосыпания, недовольные и сердитые, лениво выползаем на свежий воздух. Из беспорядочной толпы, старшина сколачивает строй. Некоторые пытались стать рядом со своими знакомыми, может дружками, но строгий старшина всех расставил по росту и повёл наш гражданско-партизанский, не отдохнувший, замёрзший, унылый, продрогший отряд на речку принимать водные процедуры. Хотя утро было солнечным, но умываться ледяной водой никто не решился. Старшина смеётся: «Как же это вы солдатами собираетесь стать, если воды боитесь? Смотрите салаги, как это делается». Сбрасывает гимнастёрку и, зайдя по колено в речку, обтирается водой по пояс, подзадоривает: «Ну, кто смелый? Присоединяйтесь!» Желающих не нашлось. Он - то, наверно, спал в натопленной комнате в кровати, на чистой простыне под тёплым одеялом, а не корчился на полу в холодном щитовом домике в верхней одежде. Меня охватила злость на его ехидный, унижающий нас смех. И хотя умываться желания не испытывал, вдруг решился отличиться. «Да, что я не турист что ли? Ведь не раз приходилось умываться в походах на холоде. (Если честно, не по пояс конечно.) А ну, двум смертям не бывать, одной не миновать».
Лев, не пойми, что придумываю или хвастаюсь, ты же меня знаешь.
- Быстро сбрасываю куртку, раздеваюсь до пояса. Говорю себе: - «Подумаешь, удивил Москву селёдкой», - и была, не была, главное побывала. Набираю полные ладони воды, брызгаю её себе на грудь, живот, затем мою лицо. Вода обжигает ледяным холодом, по телу бегут мурашки, но форс держу. Растираюсь положенным мамой маленьким полотенцем. Стало тепло и хорошо. Одержана моя первая армейская победа. Немного важничая, не спеша одеваюсь. Безусловно, нахожусь в центре всеобщего внимания. На меня почтительно смотрят, а один невысокий мальчишка, изумлённо. По лицу вылитая девчонка с голубыми глазами. На лице нежная кожа и какой-то, не парнишечно-мужской, а девичий восхищённый взгляд. От утреннего октябрьского морозца, у него начинают стучать зубы, его слегка передёрнуло и, заикаясь, обращается ко мне: «Не боишься простыть»? Мне тут же захотелось порисоваться и я так небрежно, с достоинством отвечаю: «Дело привычное, моржуюсь помаленьку». Огромные небесные глаза девчоночного облика парня, расширились и с неподдельным уважением он произнёс: «Вот это да! Впервые вижу живого моржа».
- Давай, не боись, - отвечаю, - снимай одежду, умойся, и не будет холодно. Он конечно не решился, застеснялся, отошел в сторону, и, по-моему, не умылся, Старшина меня похвалил. Всего за одни сутки заслужил два устных поощрения от армейских чинов. Не зря мы с тобой каждые выходные дни бродили по родному краю. Как никак закалились. Старшина разъяснил, что сборный пункт расположен на территории бывшего пионерского лагеря. Домики деревянные, летние, а койки из них убраны потому, что они детские и нам будут малы. Пару- тройку дней поспите на полу, всё не на земле.
- Ничего с вами не случится, - говорит, - пробудете здесь недолго, быстро распределят по воинским частям. Привыкайте, солдат должен уметь переносить временные трудности.
Не фига себе? Что трудно было топчаны сколотить? Всё не на грязных досках лежать. Осень на дворе, да и одеты многие налегке. Вот вам и забота о здоровье призывников.
Старшина привёл нас вы столовую, где нам выдали по тарелке каши с двумя ломтиками хлеба и по стакану чая, правда, достаточно сладкого. Затем нас послали в лес собирать хворост, сушняк и валежник. Этими отходами отапливают котельную нашего лагеря. Понятно, почему в домиках холодно - много ли тепла от таких дров будет. Ближе к вечеру к нам пришел солидный полковник, рассадил всех в круг и стал рассказывать о войне, армейской службе, о долге перед родиной и так далее. Про войну говорил интересно, а об остальном - прописные общеизвестные истины, скучно и нудно. Сейчас нам дали личное время (подчёркиваю-ЛИЧНОЕ), и я пишу тебе письмо, первому (цени!), а затем уж домой родителям.
Ну ладно, будь! Антон Соколов.
Как давно это было. Прочитав письмо, подумалось, что всё происходило не со мной, а с кем-то другим или в иной, навсегда забытой моей жизни. В общем даже приятно было хотя бы виртуально вернуться в молодость. Впоследствии не вспоминались дни, проведённые на сборном пункте. Далее происходили более значимые личные и общественные события, занимающие мысли, дела и поступки. А первое, негативное впечатление от армии: осенью спать на дощатом полу, истоптанном грязными ногами, в не отапливаемом, холодном доме, без какой- либо подстилки, в неснятой верхней одежде и обуви казалось дико и даже по - скотски. Почти через четверть века мой старший сын был призван в армию. Я спросил его на чём он спал на областном сборном пункте? Его ответ меня поразил: «На полу. Хорошо, что вы одели меня в тёплое, а то бы замёрз». Второй мой сын после пребывания на областном сборном пункте получил воспаление лёгких. Ничего не изменилось. Конечно, с государственной точки зрения, использовать пустующие помещения пионерского лагеря для работы призывной комиссии – решение, несомненно, правильное и экономически выгодное. Дети отдыхают в лагере всего три летних месяца, а остальное время все сооружения стоят пустыми. Заняв их для областного сборного пункта, территория и строения на ней, на все сто процентов, поддерживаются в рабочем состоянии. Однако, минимальные вложения для нормального человеческого пребывания в них, хотя и временного, всё же должны были быть выполнены. Военные и гражданские власти постоянно работая в денежном дефиците скупятся, желая отделаться минимумом расходов. Наверное, ни одно цивилизованное государство так, по- хамски, не относится к своим гражданам. Что же за люди мы такие, Россияне? Почему же наши руководители не уважают, не любят и не ценят свой народ, независимо от эпохи, что в царское время, что сейчас? У нас в большей части человек став большим начальником вместо того, чтобы заботиться о подчинённых ему лицах, тем более о зелёной молодёжи, считает «ничего с ними не случится». Пренебрежительно обращаться со стоящими ниже по рангу или положению, не считаться ни с какими потерями в порядке вещей в нашей армии. Так было и во время Великой отечественной войны, и в Афганской и в чеченской компаниях. Сколько же миллионов, если не больше, русского народа, за зря, уничтожено: в первую мировую войну, в годы революции, репрессий тридцатых годов, а уж в отечественной, тем более. Памятники сталинским приспешникам должны состоять из гор невинных трупов и морей крови. Когда необученных людей с голыми руками бросали в бой против хорошо вооружённого противника, это ли не преступление перед своим народом? И никто ни за что не отвечает.
Неизвестно, наступит ли этому конец? Обидно, что мы всё терпим и позволяем себя унижать. Позорное чувство покорности, забитости, сильно в нашем народе. Подобное долго не искоренится, пока у каждого российского гражданина не выработается чувство собственного достоинства, уважения к себе и другим, а от этого и к своей Родине. Психология многовекового крепостного рабства, непротивления злу насилием, сделали своё подлое дело, генетически вбилось оно в подсознание. Ростки гражданского общества робко, но стали прорастать в нашей стране. Например, создание комитетов солдатских матерей. Пора, пора встать на ноги, разогнуть согнутую спину и стать свободными гордыми людьми. Вспомнилось, как меня до глубины поразила картина «Живой мост», находящаяся на первом этаже Бородинской панорамы. Сюжет её прост: По горной местности идёт войско. На пути попалась большая яма. Чтобы через неё перевести пушки, яму заполняют солдатами лежащими друг на друге. Затем по живым людям катят пушки. Рядом сидит на коне офицер и руководит другими солдатами, тянущими тяжелые пушки по своим товарищам. Вот историческая армейская или, правильнее сказать, военная оценка человеческой солдатской жизни. И это наша христианская Россия. Армия, это же молодые сильные мужчины. Отдать им приказ забросать встретившуюся на пути яму камнями, дело то происходит в горах, исполнится за сверхкороткое время. Что за срочность такая? А превратить здоровых людей в калек, разве это гуманно, по божески? Не могу себе представить подобного отношения к человеку в любом цивилизованном уважающем себя обществе. Горько и стыдно.
С другой стороны вопроса: начиная служить, я ещё не понимал законы и смысл уклада армейской жизни, ибо первые месяцы пребывания в армии чем-то напоминают мгновенный прыжок в другой мир, в параллельную реальность, где люди живут другими ценностями и интересами не принимаемые и не понимаемые тобой. К моменту демобилизации, уже не относился к армии негативно, оценивал совсем другим взглядом, в большей степени уважительным. Только прочитав одно письмо, я понял, что необходимо опубликовать пережитое, следует предупредить внуков и правнуков.
Раскрываю следующий конверт.
Привет тебе, дорогой друг Лёва, от человека, призванного в вооружённые силы, но пока военному делу не обученному и не принявшему присягу. Так как по причине плоскостопия ты освобождён от исполнения священного долга перед Родиной, то узнай, каким образом новобранцам даются первые минуты отлучения от дома и вхождение в новую для них жизнь. Терпеливо читай исповедь призывника, прослужившего целых три недели. Люблю рассказывать подробно и строго по порядку.
Через день по прибытии на сборный пункт, началось медицинское освидетельствование призывников о пригодности к военной службе. Прежде всего заставили каждого из нас раздеться до гола. Личные документы в руки и вперёд по очереди. В пустом актовом зале клуба, полукругом расставлены письменные столы, за каждым из которых находятся врачи разных специальностей и с ними молоденькие медсёстры. Завершает строй простых столов, большой руководящий, покрытый бархатной скатертью. За ним сидят два полковника, весьма важный гражданский чин и трое военных пониже рангом, наверное, писари. Ходить голым перед одетыми людьми, особенно перед девчатами, непривычно и стыдно, тем более, если тебя ещё сверху до низу внимательно осматривают. Несомненно, дополнительная проверка состояния здоровья призывника ему не навредит, даже если она проводится не очень внимательно и формально. Положено, вот и выполняют. Для них обычное ежедневное дело, а для нас стрессовая ситуация. Подходишь к очередному врачу специалисту и, не поднимая глаз, особенно на медсестёр, протягиваешь документы, называешь фамилию. Звучит вопрос: «Жалобы на здоровье имеются»?
- Нет.
- Присядь, - приседаю.
- Руки вперёд, пальцы расширить. Коснись с закрытыми глазами указательным пальцем кончика носа. Выполняю. Ставят отметку в медицинской карте.
- Следующий.
Наиболее внимателен и строг хирург. Понятно, почему ощупывает кости, и смотрит на фигуру, а только зачем он велит нагнуться, раздвинуть ягодицы и глядит тебе в зад, непонятно. Что он там видит или не видит, мне неизвестно. Так нагим от стола к столу, даже при проверке зрения. Какие жалобы, лишь бы скорей закончилось постыдное мероприятие. Стою перед последней мандатной комиссией. Рассматривают врачебное заключение и другие бумаги. Здесь разговаривают уважительно на «Вы».
- Товарищ Соколов, назовите, пожалуйста, какими болели заразными болезнями?
- Не болел.
Читают врачебное заключение. Здоров.
- Привлекались ли к уголовной ответственности, были ли судимы?
- Не привлекался, не судим.
- Комсомолец?
- Да. Избирался комсоргом цеха.
- Молодец. Назовите свою рабочую профессию и полученную специальность по техническому образованию?
- Техник-электрик. Электрические станции, сети и системы. Трудился электрослесарем в сборочном цехе.
- В каких войсках желаете проходить службу?
- В радио.
- Ваша просьба по возможности будет удовлетворена. Одевайтесь, свободны.
Бегом скорей натянуть одежду на холодное тело. На выходе у дверей нас поджидает старшина. Курит. Есть время его рассмотреть. Ничего крепышек, видимо, физически силён, форма на нём сидит как влитая, отлично отутюжена, сапоги блестят, лицо гладковыбритое, а морда тупая. Строго спрашивает, не вынимая папиросу из-за рта: «Фамилия?»
- Антон Соколов.
Ставит галочку в списке, что держит в руках. Когда все собрались, снова повёл нас в лес. Работа прежняя. Ко мне прибился пацан с голубыми глазами, уж не немец ли? Вежливо так спрашивает: «Разрешите я вместе с вами буду работать»? Видно подружиться желает с человеком, не боящимся умываться раздетым на морозе. Впервые от сверстника услышав обращение на Вы, великодушно соглашаюсь. Мальчишка оказался старательный, культурный, повторюсь, невероятно похожий на девчонку. Ведёт себя как воспитанная мамочкой нежная цыпочка. Оказывается, приятно быть покровителем. Во время перекура кто-то спросил старшину, сколько дней мы будем тут находиться. Отвечает: «Кто здоров, завтра-послезавтра уедет в воинскую часть, больных держать не будут, отправят домой лечиться». Когда старшина удалился, работу тут же прекратили, как говорится: «Кот из дома – мыши в пляс». Один бойкий парень предложил коллективно выпить. Он с двумя помощниками согласен сбегать на станцию за водкой. Многие активно поддержали решение в последний раз на гражданке напиться. Быть белой вороной не захотелось. Дали и мы с новым приятелем на бутылку. Вечером некоторые ребята стали обсуждать между собой, что надо покрыть тех троих, что ушли за выпивкой. Перед сном старшина построил всех на вечернюю поверку. Называет фамилию, громко отвечаешь: «Я». Так за троих и ответили. Старшина подвоха не уловил и отправил нас спать. Разве уснёшь, если ждёшь вожделенной водяры? Вскоре кто-то вслух высказал предположение, что вот мол убежали парни с нашими денежками, а завтра отправят по частям, и лоханулись мы. Из угла окриком прозвучало гневно: «Заткнись падла! Валерка не курва, общак не возьмёт. Бежать надо туда и обратно, а это десять километров. За час не получится. Ещё заскулишь, сука, морду набью»! Замолчали. Стало понятно, есть среди нас блатные. Надо держать ухо востро. Понятно, почему голубоглазый интеллигентик ко мне пристал. Молодец, не такой уж и промах. Прошло ещё около часа, ушедшие не вернулись. Незаметно я уснул. Проснулся от шепота в самое ухо: «Принесли водку». Открываю глаза. Перед носом бутылка. Слушай, говорю: «Как тебя зовут? Целый день вместе работали, а познакомиться не удосужились». Отвечает: «Эдуард, можно Эдик, а Вас как зовут»?
- Не Вас, а тебя, зовут меня Антон по фамилии Соколов.
- Очень приятно, Антон.
- Эдик, а у тебя случайно не найдётся закусить чем-нибудь?
Парня отлично снабдили родичи, у него был батон ароматной копчёной колбасы, хлеб, сыр и даже консервы.
Дорой друг, Лев Александрович! Не приходилось ли Вам ночью спросонья пить водку? Твёрдо знаю, не доводилось. Не предлагаю, и не советую.
Парни, что бегали за водкой, хотя и пьяньчюжки, но опытные. Купили не только зелья, но для закуси раздобыли даже солёных огурцов. Как они столько всего донесли? Удивительно. Два дня назад едва до сборного пункта дотащились, а чтобы напиться, и десять километров - не околица. Вот, на какие подвиги способно поднять одно желание разогнать кровь водярой, заложить за воротник, нализаться, накиряться, нажраться, быть под шафэ, упиться в доску, в дугу, в тряпку и так далее…. . Откровенно говоря, пить горькую со сна, особого желания не было. Но, как в анекдоте: «Мило не мило, а деньги плачены – ешь», в нашем случае - пей. Ни у меня, ни у моего нового товарища Эдуарда ножа для открытия пробки не оказалось, справились зубами. Эдуард держит горящую спичку, я разливаю, стараясь налить поровну в наши с ним кружки. Ей богу, нет сил глотать её внутрь. Неимоверным усилием воли выпиваю проклятущую с одного захода. Эдик протягивает огурец с ломтем хлеба и большим куском копчёной колбасы. Закусываю. Сам он отпил чуть-чуть, при этом морщился, откашливался, может, и прослезился, но этого я в темноте не видел, врать не стану, а просто почувствовал. Больше он пить не стал, не осилил, отдал кому-то. У меня живительная влага разлилась по всему телу, стало тепло и весело. Появилось чувство беззаботности и всёдозволенности, захотелось спеть что-нибудь задорное - хулиганское и, видно, не одному мне. Коллективная пьянка получилась, а хоровое пение – нет. Стали орать кто во что горазд. Поднялся шум. Прибежал дежурный солдат. Закричал: «Прекратить»! Кто-то запустил в него ботинком и при этом послал к матери с прибавлением неподобающих эпитетов. Он исчез, но вместо родной мамаши привёл десяток солдат и нашего старшину. Тот командует: «Взвод выходи строиться»! Из угла раздалось заплетающимся голосом: «Иди на хрен! Сам стройся». Раздался ехидный смешок. В ответ по приказу старшины, в комнату ворвались трезвые солдаты и с применением грубой физической силы начали выкидывать наружу всех, кто подвернулся им под руку. Не подчиняющихся покинуть помещение добровольно, неподдающихся им, выгоняли пинками в зад и избивая своими пудовыми кулаками не разбирая куда попадут. Началась обоюдная бессмысленная остервенелая драка. Победили организованные не отягощённые дурманом крепкие молодые парни в солдатской одежде. Выстроили нашу качающуюся банду на свежем воздухе под конвоем. Кто буянил, громко и матерно ругался, куда-то увели. Остальных продержали в строю под ночным звёздным небом не один час. Скажу - любоваться природой мироздания, глядя в зенит, при этом мысленно философствовать о смысле жизни, полностью отсутствовало как в желании, так и в настроении. Когда старшина решил, что мы протрезвели, успокоились и «осознали» свои прегрешения, милостиво позволил вернуться в дом. Всё получилось, почти как в известной песне: «Кто весел - тот смеётся, кто хочет - тот напьётся, кто ищет приключения на свою жопу - тот всегда её найдёт». Оценивая «пост фактум» сей поступок не могу не пожурить нас и себя лично: «Ну чего мы добились? Радости от того, что нажрались вдоволь, а в результате: получили сполна по заслугам, кто в морду, кому досталось под задницу сапогом, а кого и побили основательно, намёрзлись до посинения. Неизвестно ещё чем закончилась разборка с теми ребятами, которых увели? Явно не положили отдыхать на кровать под «баюшки баю». Обратно они к нам не вернулись. Я то ладно, не впервой выпиваю, меру знаю. А вот зачем маменькиного сынка, не разу в жизни не выпившего ни рюмки водки, спровоцировал на пьянку? Робкий, голубой крови, мальчик замешкался чуток на выходе, а ему солдат хлесть по башке кулаком. Парню ни за что хороший подзатыльник достался. Я ещё сумел закрыть ребёнка своей спиной и вдогонку получил сапогом в задницу. Драться не решился. Да и смысла не было, больше бы досталось. Когда нас отпустили, то чтоб загладить свою вину трусости попросил у Эдика прощения, за то, что не вступился за него. Робкая интеллигентная душа наоборот давай меня хвалить, что закрыл его своей спиной и поплатился сам. Как в басне: «Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку». Улеглись, но сон пропал, не засыпалось, хмель уже не бродил, одежда не согревала. Стали с Эдиком тихо разговаривать о том, кто откуда призывался, чем занимался. Он сказал, что окончил десять классов школы, хотел поступить в театральный институт, но провалился на вступительном экзамене. Родители его - учителя, деды и бабки также ими были. Он один всеми любимый сын и внук, кроме книг и театра, ничего не знающий. Воспитывался среди девочек, так как в их дворе парней не было. В детстве часто болел, рос хилым, в мальчишеских играх участвовал редко, с парнями не дружил, друга не заимел. Вырос беззащитным, слабосильным, ни к чему не приспособленным. До призыва немного проработал в библиотеке. Водку пил первый раз в жизни и решился на это только потому, чтобы показать мне, что мужик. Замёрз он капитально, дрожал, как осиновый лист. Мне стало жалко парня, ещё простынет, заболеет и чтоб немного согреть, я обнял его и крепко прижал к своему телу. Неожиданно с пьяных глаз, возникли какие-то нежные чувства к Эдику; так в обнимку с ним мы и уснули. Через день, ближе к ночи, нас с Эдиком и большим количеством ребят на открытых грузовых машинах привезли обратно на станцию Егорино и посадили в поезд. Сейчас мы не спеша едем в неизвестном направлении, а куда именно, нам не сообщают. Пишу тебе в движении. Извини, если кое-где строчки получились кривые. Вагон всё ж немного трясёт.
До встречи через три года. Антон Соколов.
Да, восемнадцатилетними мы были. Несомненно, малолетними дурачками. Толком пить не умели, меры своей не знали, не удивительно, что отдельные личности перебрали до зелёных соплей. По уровню развития чуть-чуть выше поднялись от подросткового возраста, а захотелось сразу ощутить себя взрослым, напиться, испытать кайф всёдозволенности и безнаказанности своих безумных действиях. Вместо здравых мыслей, в разгорячённых головах мгновенно сработало обыкновенное стадное чувство, желания похулиганить. Распояшившиеся от хмельного пацаны, повели себя вызывающе хамски. Бросились драться с солдатами, материться. В ответ нас же с удовольствием и побили, а затем не дав выспаться, продержали на морозе. Хорошо, что, к счастью, никто не заболел. Утром с отвращением пришлось убирать облёванный дом внутри и снаружи. И с Эдиком у меня произошел казус. После пребывания на холоде, чтобы согреться, когда улеглись спать, мы с Эдиком прижались друг к другу и, неожиданно, я почувствовал исходивший от него какой-то внутренний трепет. В ответ моё сердце также застучало сильно-сильно. Я не выдержал и спросил его, а не девочка ли он? Парень вроде обиделся: «Почему все интересуются девушка или не девушка я? То, что не выражаюсь как некоторые. Вот и ты также. Парень я. Сегодня, как и все, ходил среди вас голым. Кто не верит, могли убедиться». Я сказал: «Не сердись, у нас в цехе работала девушка, так ты прямо копия её, настолько похоже, что мне показалась, не она ли это, вот я и спросил». Он ответил мне: «Проверь, чтоб больше не спрашивать». Не раздумывая, я засунул руку ему в штаны, нашел и потрогал его яички, взялся за замёрзший членик, помял чтоб согреть, тот начал напрягаться. Я смутился своего поступка, вытащил руку, виновато, пробормотал «Доказал братан» и крепче обнял Эдика. Пацан, вероятнее всего, не рассчитывал на подобный способ проверки, не ожидал моих действий, возможно испугался реакции своего организма, застеснялся и неожиданно притих. Шептаться мы прекратили. На другой день он поначалу дичился меня, держался чуть в стороне, да и я чувствовал себя по отношению к нему дискомфортно. Когда прозвучала команда рассаживаться по вагонам, он вдруг стремительно пробрался ко мне, сел рядом и его дальнейшее поведение показывало, как будто нас связывает многолетняя дружба. Вести себя по отношению ко мне он стал подчинённо и всё ластился. Подобного с парнями в моей жизни никогда не случалось, но той ночью, спьяну или по другой непонятной мне причине, я готов был и целовать и обнимать парня по имени Эдик, неожиданно пробудившем во мне сильные эротические эмоции. Как тогда я нашёл в себе силы сдержаться и не дать им разыграться вволю, не знаю. Вероятно, остановило меня только присутствие вокруг множества других людей и непристойное занятие. С тех пор во мне забурлила неестественная любовь к мягкому доброму необычайно симпатичному Эдику. Где-то глубоко в душе я никак не мог осознавать его парнем, только красивой девушкой. Всё в нём, на мой взгляд, было девичьим: голубые широко раскрытые глаза, приятный внешний вид, поведение, разговор, поступки и главное его беззащитность и нужда в покровительстве. Впоследствии я даже начал ревновать его к другим. По-моему, ни одного раза не назвал его Эдуардом, а, как любимую девчонку, Эдичкой или Дорогушей на что он ни разу не возмутился. Если случайно мы оставались одни, то во мне постоянно происходило трепетное волнение, я невольно тянулся к нему и как бы в шутку обнимал и крепко прижимал к себе. Мы разнились в высоту примерно на десять сантиметров. Я был длиннее его. В строю мы стояли по росту, поэтому были на значительном расстоянии друг от друга, но во всех остальных случаях обязательно рядом. Я уже не представлял себя без его присутствия около меня. Рассказать в письме другу о возникших во мне любовных переживаниях к парню я, конечно, не решился.
Как же так получилось, что обыкновенный сверстник, хотя и похожий на девушку, возбудил во мне такую страсть? Предполагаю, что это была моя первая настоящая любовь. До армии я дружил со многими девчонками, но ни одна из них не вызывала во мне какого-либо экстаза. Оправдывает меня только то, что я влюбился не в парня, а видел в нём девушку в солдатской одежде. Можно конечно и по-другому оценить возникшие тёплые отношения с Эдиком. Мы попали из домашней жизни, где тебя любят, продолжают заботиться как о ребёнке в резко строгую суровую среду, почти в неволю. В миг лишились всего того, что составляло свободу. Распорядок дня строг и не поддаётся корректировке, вся твоя личная жизнь (слова, действия, поступки, поведение) круглые сутки на виду коллектива и оценивается им ежесекундно. За тебя всё продумано: что делать, как делать, когда делать. Куда бы не перемещаться, только строем. Все разговоры с тобой старших по положению строги и в виде приказа. Тобой постоянно повелевают. Конечно, когда появился рядом интеллигентный, воспитанный, душевный человек, начитанный и знающий больше, очень женственный, не побоюсь сказать, любящий и восхищающийся тобой, постоянно нуждающийся в твоей защите и покровительстве, не могло не возникнуть ответного чувства. Видно было, как мучительно трудно давалась Эдуарду армейская служба. Он ничем не был подготовлен к ней. Был слаб физически, висел на перекладине, как сосиска, кидал учебную гранату не по - мужски и чуть ли не себе под ноги, ему не давался парадный шаг, иногда путал команды направо-налево, поначалу не мог есть солдатскую пищу, первые дни буквально голодал, часто простывал. На ежедневных утренних пробежках в один километр я держал его за руку и тащил за собой, только так он мог осилить бег, чтоб не прибежать много позже самого последнего. Когда ему приходилось мыть пол, он больше его пачкал, чем наводил чистоту, не умел правильно заправить постель, за что к нему постоянно придирался старшина и заставлял по несколько раз заправлять её заново. С согласия сержанта, я поменялся койками с парнем, чья кровать стояла рядом с кроватью Эдика и, если позволяло время, помогал и учил его справляться с постелью. Мы ненасытно общались друг с другом. Я узнал, что он совсем не переносит нецензурную лексику. Если он слышал около себя мат, то покрывался пятнами, краснел и сжимал ладони в кулаки. Матерщина просто выводила его из себя. Во мне Эдик, возможно, видел надёжного защитника, жилетку, в которую можно поплакаться, некий образец его любимого мужского идеала и тянулся ко мне изо всех сил. Возможно, он также влюбился в меня. Я мог его выслушать, пожалеть, уговорить, помочь физически, как-то приласкать, не позволял никому его обидеть, а посмеяться, поиздеваться над ним у некоторых зубоскалов были. Я их резко прерывал. В жизни мне приходилось наблюдать, как у нежных девушек женихи всегда были сильные, а порой и отъявленные бандюги. Как говорится, крайности сходятся. Похоже, так было и у нас. Может я был для Эдика как любящий отец или старший брат, первый в его жизни друг - парень, не знаю, а моё тёплое отношение к нему, помощь и защита впервые заставили его познать крепкую мужскую дружбу и привязали ко мне.
Раскрыл следующее письмо.
Здравствуй, Лев! Как живёшь? Кем заменили нас, ушедших служить, молодыми или взрослыми людьми? Что нового на заводе, в нашем цехе? Хочется побольше новостей с родины. Не ленись пиши много, подробно (как я). В армии вести из дома необычайно радуют. Очень славно, что письмо, которое я писал тебе в дороге, ты получил. На одной маленькой станции поезд остановился всего на минуту или две и я первому попавшемуся проходящему мимо нашего вагона мужику сунул письмо в руки и просил бросить в почтовый ящик. Повезло. Порядочный человек оказался.
С чего же тебе начать отчёт о моей жизни? Я уже подумываю, почему пишу тебе всё так подробно, догадываюсь – коплю материал для будущей книги. Нескромно? Как нас учат классики марксизма-ленинизма, ставлю перед собой глобальные задачи и буду стараться их выполнять. Каково, а?
Два дня колесили мы по нашей необъятной Родине. Часами стояли в чистом поле. Зачем? Чтобы не пытались купить водку или её производные, чтоб не воровали на станциях в киосках и у торгующих около поездов женщин. Товар забирали и не расплачивались. Нет у солдата денег и всё тут. Схватит такой проходимец съестное и бегом в вагон, а там ищи свищи его. Никогда не поймаешь. Всё это было. Твой друг Антон разбоем не баловался, даже когда деньги закончились. Меня грешного подкармливает отлично экипированный продуктами товарищ, который делит со мной и ещё двумя будущими солдатиками одно купе. За счёт его и не помираем с голоду. Едой в пути нас обеспечивали только два раза в сутки. Остановят поезд в степи или в чистом поле и по вагонам разносят пищу. Разнообразие в рационе «огромное»: утром – тарелка перловой каши, два куска хлеба и стакан чая, вечером - тарелка пшеничная каши, хлеба два куска и чая стакан. Улавливаешь разницу? Добавки не бывает. Мысль только одна – ещё что-нибудь пожевать. Удивительно - дома мог целый день ничего не есть, а голодным не был. Здесь кормят, аппетит зверский и непроходящее чувство голода. Чтобы мы не скучали в дороге, политработники организовали небольшую солдатскую самодеятельность. На остановках «артисты» ходят по вагонам, поют песни, играют на музыкальных инструментах, читают стихи. Интересно, как и где вычислили талантливых ребят?
Всему наступает конец. Привезли нас в город «К». Прошли его из конца в конец пешим строем. Убедились, что он, несмотря на древность, красивый. Небоскрёбов выше двух-трёх этажей не наблюдали. На улицах много деревьев, но в октябре они уже без листьев и прекрасную картину не создают. Как ты думаешь, Лёва, к нашему приезду подготовились в воинской части или нет? Не гадай, не успели. Ожидая молодое пополнение, в казарме, где нам предстоит жить, накануне произвели косметический ремонт, побелили стены, потолок и покрасили пол. Потому и не пустили нас в неё, пол ещё не высох. Разместили в клубе. Настала ночь, где ночевать будем? Странный вопрос – в креслах. Вам не нравится в кресле - идите на сцену, там деревянный поднятый на метр от земли пол, и вы не простынете. Для начала пробую устроиться на жёстком клубном сиденье. Вытягиваю ноги вперёд под стоящий впереди ряд и полулёжа пытаюсь заснуть. Лежать долго на спине не могу, так как контактируют только три точки, голова со спинкой кресла, зад с сиденьем и ноги с полом, остальное в - воздухе. Повернулся на бок - голова занемела от соприкосновения со спинкой. Никак не засыпается. Изнеженный я оказывается. Мой новый дружок, я тебе о нём писал, умудрился свернуться колечком и уснуть в кресле. Понятно, ростом невысокий, такому и клубное кресло – кровать. Я, промучавшись, не выдержал, пошел на сцену, бросаюсь на пол, ибо имеется опыт ночевки на сборном пункте и двухдневный на полке в поезде (хотя матрац там был). Сразу засыпаю. Давно бы надо догадаться, а не корчиться в кресле. Проснулся, захотелось пройтись до туалета. Смотрю - вся сцена как поле после Куликовской битвы, сплошняком лежат вповалку молодые ребята, сопящие, храпящие, что-то бормочущие и тихо спящие. Зал пуст.
Утром распределили нас по бригадам. Одни устанавливали в казарме металлические кровати в два этажа, другие набивали матрасы и подушки соломой, третьи укладывали их на кровати, а четвёртые заправляли кровати простынями, одеялами и подушками. В этой огромной комнате-казарме будет жить двести человек. Справились с такой весёлой работой часа за два - три. Никогда бы не подумал, что можно столь быстро выполнить такой большой объём. После обеда повели нас измученных в баню. Процедура продумана до мелочей. Вход - с одной стороны, выход - с противоположной. Заходишь, как положено, остаёшься в одежде, в которой мама родила. Первоначально – стрижка наголо под машинку, после чего на помывку. Признаюсь, парилка была хороша. Наскоро помывшись, выходишь в другую дверь, там командует пожилой старшина. Бросив беглый взгляд на голое худощавое юное тело, он своим опытным глазом безошибочно оценивает твои габариты и протягивает полный комплект армейской одежды: гимнастёрку, брюки, кальсоны, майку, портянки, сапоги, шинель и зимнюю шапку. Ты бы знал, Лев, какое это великое искусство вместо привычных с детства носков, правильно намотать на ногу портянку, да ещё умудриться засунуть эту ногу с накрученной на неё тряпкой в сапог и чтоб ничего не натирало, не комкалось, а грело. Когда же я облачился в военную форму, кое-как справился с обувкой и вышел на свежий воздух, то увидел - кругом стояли в новой, цвета хаки робе люди все на одно лицо, с лысыми головами. Куда делись Эдик, Мишка, Пашка, с которыми два дня жил в одном купе? Ни одной знакомой физиономии. Поразительно. Надо было бейджик каждому нацепить, а то не знаешь, с кем конкретно разговариваешь. Наверно, с неделю мы привыкали находить отличие одного от другого. Да, совсем забыл, нашелся предприимчивый фотограф, который за умеренную плату запечатлел каждого желающего, впервые надевшего военную форму. Отказников не нашлось. Слаб человек. Получу фотографию, пошлю домой. Заходи, посмотри, каков защитник отечества появился. На другой день всем двумстам человек поставили в спину под лопатку прививку одновременно от трёх или пяти болезней (каждый по - разному говорил). К вечеру ни одного не было, кто бы не лежал с муками на лице. Боль адская. Два дня ничего мы не делали, некоторые даже на обед и завтрак не могли идти. Сержанты говорят, такие прививки ставят каждому один раз в год. Сквозь слёзы молили: дай Бог остаться в живых. Бог помог выжить. Никто не умер.
Ну, будь здоров. Антон Соколов.
Прочитал письмо, не утерпел, решил посмотреть на себя молодого. Достал альбом, давно к нему не обращался. Нашёл ту свою первую фотографию в военной одежде. Прямо в объектив смотрел высокий, худой, юный улыбающийся парень в помятой, новенькой солдатской форме, в огромных сапогах, зимней шапке, с тонкой (осиной) талией, но широко раздвинутой грудью. Картинно выставив одну ногу в сторону, зацепив рукой ремень, красуется собой; и не видно, чтобы ему солдатская форма была не к лицу. Я согласился с высказанной положительной оценкой тому старшине, который одним беглым взглядом мгновенно определял нужные размеры одежды и обуви. Всё на мне в самый раз - не большое и не маленькое. И в армии находятся талантливые люди. За каких-нибудь час - полтора такому старшине необходимо одеть, обуть и при этом не ошибиться, двести парнишек, отличающихся и по росту, и по телосложению, и по размеру формы, сапог и шапки. Да, молодец старшина.
А насчёт прививки, так на следующий год ,видимо, стал закалённее, или по другой причине, но никаких болей ни я и никто из ребят уже не испытывали.
Опять вспомнил про Эдика, что ж это тогда мы с ним вместе не сфотографировались? Может, деньги кончились, не помню. Жалко. Парнишка в памяти остался, а в образе нет. Через месяц, после прохождения курса молодого бойца и принятия присяги нас направили в разные воинские части. Думаю, что дружба нам обоим была бы на пользу. Он бы имел защиту и образец мужчины, а я набрался бы больше элементов культуры, воспитанности, стал бы более терпим к людским недостаткам и вынужден был быть ему положительным примером в стойкости к суровости армейской жизни. Совсем по иному сложился бы самый трудный первый год службы. Видимо так было надо нашим судьбам. Развели они нас навсегда в разные стороны.
Верю и не верю, что все, о чём я тогда писал, действительно ощущал и пережил. Впечатление, как при повторном прочтении давно забытой книжки, что-то знакомо, а нечто открывается вновь. Аккуратно складываю письмо в конверт и приступаю к следующему.
Здравствуй дорогой мой друг Лев! Передаю тебе свой солдатский привет и наилучшие пожелания! Вовремя ли ты получаешь мои письма? Как тебе нравится мой взгляд на жизнь из армейского нутра? Познай, дорогой, чем живёт, о чём думает и мечтает молодой солдат, что его тревожит и беспокоит. Начну по порядку или как говорится: вернёмся к нашим баранам. Десятого ноября мы впервые надели гимнастёрки, брюки-галифе и сапоги, а уже одиннадцатого начались занятия, называемые «Курс молодого бойца». Распорядок дня такой: шесть ноль-ноль подъём, пять минут туалет, и бегом по пояс раздетыми из казармы на свежий воздух делать физическую зарядку. Она включает в себя бег в один километр, независимо от состояния погоды, затем выполнение физических упражнений, так называемого комплекса номер один, которые иногда заменяются на пятьдесят отжиманий и пятьдесят приседаний. С непривычки тяжеловато. Ну, хорошо, я немного закалённый, всё ж не зря несколько лет подряд круглый год ходил в турпоходы, но не все же пришли служить закалёнными. Некоторые засопливели. Кое-кто уже покашливает, одного положили в госпиталь. Скидок никому никаких не дают. Разбили нас по взводам сорок человек в каждом. Командуют нами в основном сержанты, а офицеры только проводят занятия по уставам, вооружении и политике. Вынужден констатировать, что далеко не все они отличаются культурой. Грязных ругательных слов в их разговорах с молодыми бойцами хватает с лихвой. Должен тебе доложить (О, уже военный лексикон появился – доложить), что армия как сообщество людей разделена на резкие горизонтальные не пересекающиеся слои.
Первый самый низший разрез – рядовые солдаты, как говорилось в старину – «низшие чины», то есть подчинённые, не имеющие никаких прав, а одни обязанности. Рядового может наказать любой главнее его по званию. Постоянная забота от сержанта и до генерала (про маршалов не знаю, но, не ошибусь, и у них также) это не дать солдату никакого свободного времени. Безделье у солдата рождает стремление немедленно напиться, влюбиться, или совершить проступок. В суровое однообразие жизни активного молодого мужского коллектива можно элементарно внести любое не всегда объяснимое с точки зрения здравого смысла развлечение одного требования - солдат должен быть постоянно занят. Существует поговорка: «Для солдата если отдых, то активный, если праздник, то спортивный», если нет ни того ни другого, то должна быть ему найдена любая, даже самая ненужная и бестолковая работа. Например, поступила команда копать траншею. Работаем в поте лица. Окончили. Приходит командир рангом повыше. Ругается - не там копали. Надо на пять метров дальше, ближе – не имеет значения. Выкопанную канаву зарываем, копаем другую во вновь указанном месте. День прошел. Солдат был занят, следовательно, на глупости ни сил, ни времени уже не осталось.
Второй слой – сержантский. Это младшие и самые первые командиры. Они прослужили уже год или два, окончили сержантскую школу или получили лычки за отличную службу. Сержант прошел путь беззащитного рядового и сейчас он отыгрывается над молодыми. Мысль одна – меня гоняли, теперь настала моя очередь, вот уж я теперь отыграюсь. Даже если рядовой физически сильнее сержанта или более образован, ничего не меняет. Сержант - командир и защищён уставом. Для отдельных личностей, доставляет прямо-таки садистское удовольствие, под предлогом научить или проучить новобранцев воинской дисциплине доводить их до потери сознания. Сладкое это слово власть, особенно когда им самозабвенно пользуются умственно отсталые и психически ненормальные личности.
Младшие офицеры - такие же рядовые для старших офицеров. И среди этой категории дурости хватает с избытком. Никогда не будут дружить и даже вместе пить водку майор и старший лейтенант, полковник с капитаном и генерал с подполковником. Дружат, товариществуют офицеры, да и генералы строго по горизонтали. Такова специфика армии. Здесь вся её структура, жизнь и ыт. Отношения строятся на приказах, а приказ, согласно Уставу, есть «Закон для подчинённого. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок». Чуешь разницу с гражданской действительностью. Никто в армии, от солдата до генерала не имеет права не выполнить приказ, не имеет права обсуждать его. Даже если приказ дурной, то ты его сначала исполни, а потом с разрешения командира жалуйся. Бывают анекдотичные случаи, когда невыполним приказ в силу тех или иных обстоятельств. Как доложить? Сказать: «Ваш приказ не выполнен» – Категорически нельзя. Устав такого не позволяет. Выход найден, докладываешь: «Товарищ командир (офицер, генерал – не имеет значения), Ваш приказ ВЫПОЛНЕН. При выполнении приказа оказалось и …(далее перечисляется куча причин)». Устав торжествует. Учим устав как Отче наш. Правильнее сказать, не учим, а зубрим. Устав определяет всю армейскую жизнь и доводит до отупения. Никакого творчества, инициатива наказуема. Если про отдельных командиров говорят, что у них в голове одна извилина, да и то это след от фуражки, то именно Уставная жизнь доводит людей до такого состояния.
«О, воин, службою живущий,
Читай Устав на сон грядущий,
И по утру от сна восстав,
Читай усиленно Устав».
Во, философия! Сможешь ли ты Лев Александрович своим постоянным критическим отношением ко всему сверху исходящему и в большинстве своём ему не верящим, посвятить себя военной службе? Правильно сделал, что сумел откосить. Здесь тебе не выжить, ты бы сошел с ума. Служить необходимо людям бесконфликтным, всех слушающимся и не относящимся ни к чему критически, даже не помышляющим об этом. Сказали: «Идти!», иду, приказали: –«Лежать!», лежу. Никакого вольнодумства, никакой посторонней мысли. Смело ясными глазами ешь начальство и тверди: «Есть, будет выполнено, так точно, никак нет». Других выражений от тебя не требуется. Словарный запас солдата не должен превосходить словарный запас Эллочки-людоедки. С такой колокольни в этом вопросе получился отличный солдат. Знаешь, меня до глубины души оскорбляет, когда от офицеров слышишь выражение – солдатик, типа: «Возьми несколько солдатиков» или «Пошли солдатика». Я же не солдатик, а солдат – защитник Отечества, что же вы так меня принижаете?
Сейчас перечитал написанное и понял, что начав сообщать о распорядке дня, скатился на сплошную критику нашей доблестной, непобедимой Советской армии. Ладно, если тебе станет интересно, опишу в следующий раз.
Сообщи с кем дружишь из непризванных служить? Жду ответа, как соловей лета. До свиданья. Антон Соколов.
Действительно, долго меня оскорбляло слово «солдатик». А как иначе назовёшь? Будучи старослужащим, я не адумывался называя первогодок солдатиками. Они такие молодые, робкие, им ещё мамку надо, ещё учить да учить требуется, чтобы из зелёных юнцов превратить в самостоятельных зрелых людей. А слово «солдат» строгое, солдат - не мальчик, мужчина, обученный и подготовленный ко всему в жизни воин. Солдат ничего не боится, один выдержит бой, не колеблясь пойдёт под пули, сможет за себя постоять, он всё умеет и, как говорится в русской сказке, даже сварит кашу из топора. Называть зелёных салаг солдатами язык не поворачивается, именно – солдатики.
А Устав, не так и глуп как казалось мне зелёному юнцу.
Солдатский привет из города «К». Здорово дорогой друг Углов Лев Александрович!
Сообщаю тебе - свершился великий Акт. Я принял присягу на верность Родине. Стал солдатом – защитником великой страны, получил первое воинское звание - «Рядовой». До принятия присяги, хотя и носил военную форму, но был не подсуден военной прокуратуре и многие армейские законы не распространялись на меня в полном объёме, сейчас в полной ответственности.
Опишу всё по порядку. Дату принятия присяги сообщили за две недели до её проведения, чтобы мы написали письма домой и пригласили на сиё торжество родителей и друзей. Извини, тебе я не сообщил. Просто я подумал, что мчаться за тридевять земель только для того, чтобы посмотреть на меня с оружием в руках, вряд ли стоит, не говоря о ненужных финансовых затратах. Для родителей это, конечно, большое, эпохальное событие – сын становится взрослым, полюбоваться им, повздыхать, о том, как быстро летит время и твердить: «Давно ли я тебя нянчил, и не успел заметить, как ты стал взрослым». Отец, сравнит меня с птенцом самостоятельно покинувшем гнездо и полетевшим во свою взрослую жизнь. (Собственно так и произошло –знать надо своих предков.)
Несколько дней мы по три-четыре часа подряд тренировались ходить в строю парадным шагом с оружием в руках и с ораньем солдатских песен. Немного отвлекусь. В армии существует незыбленный порядок: перед отправкой ко сну каждое подразделение совершает прогулку строем вокруг плаца с обязательным пением хоровых песен преимущественно на военную тематику. Если старшине (он ответственен за организацию прогулок перед сном с песнями) покажется, что исполняли плохо, недостаточно громко, то он приказывает пройти ещё один круг и ещё, пока вся рота не проорёт ему (нам-то конечно не надо) песню. А хочешь ты петь, не хочешь, имеешь слух или медведь отдавил тебе ухо до твоего появления на белый свет, никого не касается. Ты ОБЯЗАН петь. Не умеешь петь – ори слова песни. Возможно, в этом есть какая-то сермяжная правда, но нам она пока неизвестна. Я и без песен заснул бы спокойно, ибо за день так намотаешься, что голова не успевает коснуться подушки, а ты уже видишь сон.
Так вот, касаемо предстоящего торжества. Обычно сигнал «подъём» исполняет горнист, но в тот день нас бодрым маршем разбудил оркестр. Зарядка проходила под его музыку. Не поверишь, и завтрак мы принимали при музыкальном сопровождении. Сам командир части пришёл в столовую, поинтересовался, вкусно ли кормят, и сев за один из столов, позавтракал вместе с нами. Так нагонялось праздничное настроение. После действительно сытной пищи, нам раздали автоматы, и весь полк выстроился на плацу. Замерли многочисленные шеренги, и в этот момент, раскрылись ворота части и во внутрь её устремились толпы родителей, парней, девушек, даже малолетних детей. Всю эту неорганизованную массу гражданских лиц с трудом выстроили на противоположной нам стороне плаца и попросили помолчать. Заместитель командира полка по строевой части подполковник Крейза стоит впереди строя и, увидев появившегося вдали командира части, громогласно командует: «Полк смирно! Для встречи слева На краул!» Офицеры приложили руку к козырьку фуражки, солдаты перевели оружие в парадное положение, головы повёрнуты налево. Непрерывно держа руку под козырёк, Крейза строевым шагом двинулся навстречу командиру полка. Оркестр грянул встречный марш. Не дойдя до командира полка метр-полтора остановился, в миг на полноте замолчал оркестр. Крейза: «Товарищ полковник! Полк для торжественного принятия присяги молодым пополнением построен. Заместитель командира полка подполковник Крейза». Они здороваются за руку. Затем полковник поднимается на трибуну. Крейза даёт команду для выноса полкового знамени. Мимо всего большого строя проносят знамя части. Знаменоносец – красивый подтянутый старшина, его сопровождают два солдата с обнажёнными шашками. Оркестр играет бравурный марш. Наконец знамя установили. Оркестр замолчал. Подали команду приступать к принятию присяги. Мгновенно старослужащие солдаты притащили столы и поставили их перед каждой ротой. Началось незабываемое событие. Происходит это так. Расскажу на своём примере. Ротный командир командует: «Рядовой Соколов!» Громко отвечаешь : «Я».
- Для принятия присяги выйти из строя!
- Есть! – Подходишь к ротному, докладываешь: «Товарищ капитан, рядовой Соколов прибыл для принятия присяги». Ротный протягивает тебе лист бумаги с напечатанным на нём текстом присяги. Громко вслух читаешь весь текст. Когда прочитал, расписываешься против своей фамилии, что присягу принял и докладываешь: «Рядовой Соколов присягу принял».
Тебе командуют : «Стать в строй!»
- Есть встать в строй! Идёшь и становишься на своё место. Так продолжается, пока каждый индивидуально не примет присягу. По окончании офицеры становятся на свои места. Командир полка толкнул небольшую речь и поздравил нас с принятием присяги. Положено после этого реагировать криком «УРА». Крикнули так, что разбудили всех ворон в радиусе нескольких километров в округе. Старослужащие опять быстро уносят столы. Подполковник Крейза подаёт команду к прохождению торжественным маршем. Команда одинаково звучит на всех парадах, поэтому я воспроизводить тебе её не буду. Под маршевую музыку проходим мимо трибуны, на которой стоит командир полка, а около неё командиры батальонов и другие старшие офицеры. Затем идём вторым кругом с исполнением песни. У каждой роты она своя. Мы пели из кинофильма «Максим Перепелица» - « Путь далёк у нас с тобою …» Исполнили перед родными с душой, ротный остался доволен. Опять выстроились на плацу. Полковник обратился к толпе родственников, поздравил и их с принятием сынами присяги, рассказал, как мы живём, попросил подождать до тех пор, пока мы сдадим оружие, а потом разрешил всем посетить казармы и увидеть своими глазами, в каких условиях живётся их чадам.
Батя приехал с Андрюхой, мама не смогла, сказали: «Заболела». Жаль, конечно. Андрюха сразу полез на мою кровать, я сплю на втором этаже. Ему это в радость. Походили, всё осмотрели: ленинскую комнату, туалет, умывальник, раздевалку, кроме закрытой на замок оружейной комнаты. Затем всех отправили в клуб, а нам дали свободу до шести вечера, но, не покидая территории воинской части. Ты бы знал, что начало твориться в клубе. Оказалось, родичи навезли продуктов баулами, сумками и корзинами. Каждый стал впихивать в рот своему родному ребёнку хлеб с колбасой, рыбой, вскрывать консервы, бутылки с водой, печенье, пряники, домашнюю стряпню, фрукты и т. д. Солдатский харч не блещет разнообразием, но не голодаем же мы. Сразу проглотить огромное количество еды невозможно. Отец просит скоропортящееся съесть немедленно, а пряники и тому подобное унести в казарму. После жрачки пошли гулять по территории учебного центра. Разговаривали не переставая, а о чём не помню, наверно по пустякам. Нагулявшись, вернулись, опять жевать. Переговорили уже обо всём, время до шести вечера ещё много, а делать нечего и говорить уже не о чём. Тут хоть Андрюха выручил. За день братишка проголодался. Стали его кормить. По моему, отец вообще к пище не притронулся, но об этом я вспомнил только тогда, когда они уехали. Андрюхе вся военщина быстро надоела, и он откровенно от скуки заныл. Выручил мой армейский товарищ Эдик. Он притащил своих родителей знакомить со мной, отцом и братом. Они у него учителя, если бы я этого не знал, и то бы догадался. Подобный тип людей видно за версту. Какая то постоянная забота о ребёнке, нравоучения и всё такое. Батя оживился, появились новые собеседники с общими родительскими интересами. Живо обсуждая животрепещущие вопросы, взрослым стало как бы не до нас. Эдик - на лицо вылитая девчонка. Когда я увидел его мать, то понял, он полная копия её. От отца получил только низ, а верхнюю часть тела от матери. Ходит легенда: если сын похож на мать, а дочь на отца, то такие дети бывают счастливыми. Если поверье верно, то Эдик будет сверх счастливым. Андрюшка как-то сразу потянулся к нему, и они разыгрались с ним в детские игры. Ну, ладно, Андрюха малец. Десять лет - не возраст, а Эдик взрослый, восемнадцать лет, в армии служит. Они давай бегать, шалить, барахтаться. Дети, да и только. Выгнали их на улицу и сами за ними вышли наблюдать. Его родители вместо того, чтобы урезонить сына, лишь радовались и говорили, что ему игра только на пользу и какой у нас Андрюха хороший мальчик. Наигрались они до сыта и когда провожали родных до ворот части, Андрюшка шёл с ним держась за руку. Со мной он бы так наверно не пошёл, сказал бы, что он не маленький ходить за руку. Прощаясь, его родители благодарили меня за дружбу с их сыном. Оказывается, тот во всех письмах домой восторженно писал обо мне. Стало как-то неловко от их слов, а мой папа с гордостью смотрел на меня и дружески похлопывал по плечу. Оба с Эдиком мы стояли у ворот части и грустно смотрели вслед родным сквозь решётку до тех пор, пока они не скрылись из глаз и уныло поплелись назад в казарму. У обоих стало необычайно тяжело на душе, захотелось домой, и, казалось, нет никаких сил снова втягиваться в однообразную, трудную службу. Перед тем как отправить нас спать, старшина отыгрался за данную нам на полдня свободу и лишил возможное от переедания отложение жира в организме. Раз десять или более того командовал: «Рота отбой!» За пятнадцать секунд нужно раздеться, аккуратно сложить обмундирование, поставить сапоги рядом и параллельно около табурета, после чего лечь под одеяло и заснуть. Снова команда: «Почему так медленно? Рота, подъём!» Вскакиваем. Одеваемся. Команда: «Стройся!» Выстроились. Проверяет, паршивец, намотаны ли портянки в сапогах, застёгнуты ли все пуговицы на гимнастёрках. Опять: «Рота, отбой!» Набегались до одурения в кровать и обратно. Доставили старшине удовольствие. Заснули мгновенно и без сновидений. Так закончился этот торжественно сытный праздник. Служить предстояло ещё около тысячи дней и ночей, но на 8 часов сладкого сна всё же меньше.
Пиши не ленись, чаще и подробно. Рассказывай обо всём.
Присягнувший на верность СССР, Антон Соколов.
До свидания.
Что и говорить, военная музыка вдохновляет. Под её звуки, прохождение торжественным маршем превращается в удовольствие и радость, особенно когда на тебя при этом смотрят родные тебе лица. Появление брата и отца было, как чудо из сказки, увидеть их, поговорить с ними, доставляло высшую степень восторга. Уже позабылось, что существует другой мир, где присутствует свобода, где можно долго поспать, где добрая и родная мама вкусно накормит, а отец чему-нибудь научит. Мир, где тебе рады, тебя любят, хотя иногда и журят за невинные проделки. Шестичасовое счастье промелькнуло как одна минута; и когда за родными закрылись ворота части, наступила жестокая тоска, не хотелось продолжать службу и, казалось, конца её не дождаться. От предстоящих впереди трёх лет службы приходил в ужас. Наверное, правильно поступил тот старшина, что через руки – ноги выбил тоску и грусть из сознания. Опять же тренировка на приобретение нужной резвости никогда лишней не бывает. Когда же пришла пора демобилизоваться, то казалось, что три года промчались как один день. Уже жалко было покидать своих сослуживцев и ничего плохого в армии не замечалось. А ныне, после большой прожитой жизни, думается: «А служил ли я в армии»? Забылось всё, что было связано с ней: и хорошее и плохое, а читая свои письма тех лет, никак не могу относить их к своей персоне. Представление такое, что знакомишься с жизнью чужого человека, носящего твоё имя и фамилию. Удивительно.
Здравствуй Лёвка, друг мой разлюбезный!
Получил твоё большое письмо, за что премного благодарен. Спасибо!
Теперь, как всегда, подробно. Не думал не гадал, а попал служить в Северную группу войск, расквартированную в Польской Народной Республике. После принятия присяги за нами прибыли покупатели из всех родов войск, кроме морских. Непосредственно за мной (ну, не за одним же, конечно) аж в чине майора. Он придирчиво отбирал нужных ему лиц, изучал анкетные данные, с каждым разговаривал, уточнял биографию, интересовался, были ли приводы в милицию, не сидит ли кто из родственников в тюрьме, был ли репрессирован, обращал внимание на здоровье, спрашивал, чем и когда болел. Если у кого на теле или руках были татуировки, сразу браковал. Выбрал из двух сотен тридцать человек. Собрали мы свои нехитрые вещички и под командой майора Попова, как белые люди, поехали за границу в плацкартном вагоне, подцепленном к поезду Варшава-Москва. Государственную границу нам предстояло пересечь в городе Брест. Вагон наш отцепили от международного поезда и закатили в тупик. Вскоре к нему добавили ещё несколько вагонов с такими же салажатами, как и мы. Выходить из вагонов запретили. Железнодорожная колея у поляков не совпадает с нашей по ширине, поэтому чтобы двигаться дальше, следовало пересесть в вагоны поезда, ходящего по их узкой колее. Дождались прибывшего состава из Польши, остановившегося напротив нашего. Поступила команда выйти смениться вагонами и поездами. В пришедшем с той стороны встречном поезде находились демобилизованные воины. Пока пересаживались, между отслужившими и молодняком произошло событие под названием «Махнём не глядя». Старослужащий хватает молодого за руки и что-нибудь суёт ему со словами: «Махнём не глядя». Я существенно не пострадал, мне предложили обмениться солдатским ремнём. Ремни оказались практически одинаковые. Отдал дань традиции. Некоторые менялись часами, портсигарами, куревом, даже сапогами и ещё чем-то. Происходили и обманы молодых. Например, полученные часы не ходили. Про качество обмененных сапог сказать ничего не могу, вроде никто недовольства не высказывал. В шестнадцать часов ноль две минуты тридцатого ноября пересекли государственную границу и через пять минут прибыли в польский город Тересполь. После формального осмотра вагонов польскими пограничниками отправились по стране дальше. От окон не отходили, дивились всему чужому и непривычному. У нас на родине бескрайние поля, а тут полоски. Необычные машины, телеги, дома, одежда людей и так далее. На другой день прибыли в город Легница, где будем проходить дальнейшую службу. Здесь в отличие от России на вокзале нас уже ждали. Мгновенно рассортировали, согласно списков, посадили на машины и повезли в часть. Ехали недолго, минут десять, дорогой во все глаза смотрели по сторонам. Город каменный. Нет ни одного деревянного или одноэтажного дома. Проезжая часть асфальтирована, а тротуары выложены из мелкого булыжника. Тут обувь не испачкаешь. Также не видели и мусора, валяющегося на улицах. Стало больно и обидно за нашу страну. Ну почему поляки могут жить в чистоте, а мы нет? Люди в России не ленивые, трудолюбивые, а живём по колено в грязи. Непонятно. Вроде и лозунги висят: Чистота - залог здоровья, а до народа не доходит. Где едят и спят, там и гадят. До настоящей повсеместной культуры быта нам ещё далеко. Я, видимо, в какой-нибудь предыдущей жизни проживал в благополучной европейской стране: желание чистоты проявляется в моём характере и поступках, а если со мной не было реинкарнаций, то, видимо, кто-то из предков был иностранцем, что передалось по крови. Отвлёкся я. Продолжаю: построили нас на плацу. Пришёл высокий, стройный, вышколенный, холёный подполковник (позже узнал – начальник штаба). Сразу стал говорить: «Вы прибыли служить в отдельный краснознамённый полк связи. Это замечательный, отличный полк с богатой историей. Особенно хорошо полк зарекомендовал себя во время Великой Отечественной войны, за что Приказом Верховного Главнокомандующего награждён полководческим орденом Кутузова 3 Степени. Надеюсь, что вы наше молодое пополнение не посрамите честь нашей части и будете служить только на отлично». Скомандовал у кого средне-техническое образование, тех направить в полковую школу, а у кого только десятилетка, то распределить по ротам. Таким образом, я оказался курсантом полковой школы. Опять предстояло учиться. Определили меня в радисты. Сбылась мечта младенца. Через несколько дней в школе произошёл полный набор и начался учебный год. За восемь месяцев мы должны стать радистами третьего класса, то-есть принимать и передавать морзянку со скоростью восемьдесят знаков в минуту, знать радиостанцию, уметь находить в ней неисправности, а также пройти курс молодого командира, получить звание младшего сержанта. Предстоит напряжённая работа. Пока радует.
До встречи в СССР. Антон Соколов.
Живя в те годы в СССР, о поездке за границу рядового гражданина не могло идти и речи. Не должны были советские люди видеть буржуазный образ жизни и сравнивать его со своим нищенским. Поэтому служба за пределами Родины казалась наградой. Мы радовались этому, хотя Польша считалась не самой развитой страной, но всё же она была заграница. Другой быт, другие люди, другая речь, другая культура. Поэтому понятен восторг письма. Вместе с тем, мне было грустно находиться без верного друга Эдика. Не знаю по какой причине его забраковал майор Попов, не включив в нашу команду. Эдика, вероятно, из за его низкого роста направили в танковые войска, тоже за границу, но в Германию. Расставаясь со мной, он обнял меня и как-то по детски заплакал. Я хотя и не прослезился, но слёзы навёртывались. Мы обменялись домашними адресами, обещали писать друг другу, не теряться. В новой воинской части, на первых порах я тяжело входил в коллектив, так что вспомнить и тосковать по Эдику приходилось довольно часто. Не раз пробовал написать ему письмо, но сначала не получалось по причине отсутствия времени, а потом обнаружил, что потерял его домашний адрес. И мне на домашний адрес также не пришло ни одного письма от Эдика. Удивительно. В течении первого полгода пребывания в воинской части, нас первогодков дальше забора никуда не водили и не пускали. Бог или другая высшая сила всё же есть. Возможно под воздействием начитанности Эдика, я начал больше читать и однажды в библиотеке мне попалась на глаза статья про гомосексуализм. До этого я и слова такого не разу не слышал, а не то чтобы знал. Время было советское, популярная литература по подобной тематике отсутствовала, сексуальное просвещение было дворовое и всегда носило грязный оттенок. Прочитав статью, я испугался, что наши дружеские, но чуть ли не любовные отношения с Эдиком могли непроизвольно превратиться и направиться в нетрадиционную сторону. Поразмыслив не один и не два дня, я решил навсегда забыть Эдика, и вычеркнуть его из своей памяти. В суматохе дней, особенно в минуты душевного одиночества, просто так сразу выкинуть Эдика из сердца, не сумел. Временами наступала такая тоска по нему, что хоть волосы на голове у себя рви, волком вой, так хотелось его увидеть, помять, потискать, прижать к себе, почувствовать ответный трепет, радость голубых глаз и неподдельное восхищение дружбой со мной, да просто голос его услышать, поговорить. Почему то думалось, что его кто-нибудь обижает, унижает, насмехаются над ним, или ещё хуже насильничают. Возникало стремление немедленно упросить начальство перевести его в нашу часть, помчаться за ним, спасать его, забрать немедленно с собой. Однако невозможность выполнить это и благоразумие остановили меня. Время - доктор, лечит все раны, не исключая и душевные, примерно через год я перестал думать об Эдике и тоска сама собой постепенно прекратилась. Больше с ним мы так и не встретились. Однако и Эдик не прислал мне домой адрес своей воинской части и также не подал ни одной весточки о себе. Говорят: Мир тесен, но оказалось не для нас с Эдиком. Мы потерялись. Ничего об Эдуарде не знаю, но даже сейчас, после более тридцати лет разлуки с ним, вспоминаю его с теплом и искренне желаю ему счастья.
Беру следующее письмо. Прежде чем начать читать его, опять задумываюсь об Эдике. Вспомнил, что иногда у меня возникали грустные мысли, что после моего отъезда у него не нашлось подобного защитника как я, что по природе своей он возможно однолюб, и, лишившись верного товарища, не выдержав суровости армейской жизни, трудного коллектива, мог покончить с собой. При таких думах, я начинал ругать себя за резкую отстранённость от него. Допытывал себя: почему я решил, что наши тёплые дружеские отношения должны были обязательно перерасти в нетрадиционные и не находил удовлетворительного ответа. Вспомнив сейчас по истечении такого большого периода прожитой жизни об Эдике, так и не встретив и не предприняв никакой попытки найти его след, сегодня я не могу простить себя. Жив ли он и какова его судьба, снова, как прежде, взволновали меня. Может хоть сейчас стоит попробовать что-нибудь предпринять, тем более, что фамилия его была далеко не типичной - Кырав. Странная, вроде русская и не русская, хотя по внешности его и родителей они типичные славяне. Ну, что Антон Никитич, слабо?
Здравствуй Лёва! У нас на Урале в начале декабре вся земля покрыта снегом, а здесь на деревьях ещё не тронутые осенью листья и на земле зелёная трава. Температура двенадцать – четырнадцать градусов тепла. Ходим по улице в гимнастёрках и без головного убора. Климат тут сырой, чувствуется близость Балтийского моря. Влажность такая большая, что кажется, надетая одежда не просохла после стирки. Встанешь близко к батарее, обжигаешься, отойдёшь в сторону – дрожишь. Прожившие здесь не один год говорят: «С местной погодой зимой не замёрзнешь, летом не согреешься». Световой день короткий. Утром в семь тридцать выключаем электричество, а включаем в четыре часа дня. Прожили аж целых две недели, а солнца не видели. Небо затянуто тучами. Сказать, что подобный полумрак не наводит тоскливого настроения, значит покривить душой. Часовой пояс отличается от Москвы зимой на два часа, а летом на один час. Польша два раза в год переводит стрелки часов: летом вперёд на час, а зимой на час назад. Так они экономят расход электроэнергии. Город Легница, куда занесла меня судьба, до войны был немецким, а по её окончании передан Польше. В нём расположился штаб Северной группы войск. Командует войсками генерал - полковник Хетагуров. Рассказывают, это его жена в тридцатые годы обратилась к девушкам страны с призывом поехать осваивать Дальний Восток и её движение получило название «Хетагуровское». Позднее на его примере сняли кинокомедию «Девушка с характером». В городе есть Дом офицеров и Русский Драматический театр, в труппе которого играет заслуженный артист Белорусской ССР. Наша часть - это отдельный полк связи, расположенный в бывших немецких казармах артиллерийской бригады. Казармы трёхэтажные, основательные, каменные, выполненные с присущей немцам аккуратностью и надёжностью, коричневого цвета с высокой черепичной крышей. Над каждым входом в казарму готикой написано какое-нибудь изречение, но увы, иностранными языками мы не владеем, а политработники их текст нам не переводят. Если не сбили надписи, то, видимо, они ничего крамольного не несут, а наставляют на верность Отечеству, которое в любой стране властями приветствуется. Немецкие солдаты не жили, как наши в России, по двести человек в одной комнате-казарме, а в отдельных комнатах примерно на десять человек. Да и это предположение спорно, у нас кровати ставят в два этажа, а у них, наверняка, в один. Пол выполнен из деревянного паркета, его не моют, а натирают специальной пастой. После этого он блестит как зеркало. На окнах – тюлевые занавески. Имеется так называемая «ленинская комната», в ней можно проводить свободное время. Там газеты, шахматы, шашки, две гармошки, балалайка, мандолина и радиола с десятком танцевальных пластинок. Созданы все условия для культурного отдыха. Ура, товарищи! Забыл сказать, что по приезду в полк, нас сразу переодели в шерстяное обмундирование, заменили кирзовые сапоги на яловые. Знай поляки наших! Ну как же мы можем без показухи?
Десятого декабря начался учебный (армейский) год. Утром после завтрака построили нас на плацу. Неторопливо ходящий, как на прогулке, командир полка полковник Стеценко, среднего роста, весьма упитанный человек с добрым отеческим лицом, напоминавшим больше хорошего председателя колхоза, чем воинского командира, поздравил всех с наступлением боевой подготовки, пожелал успехов, подчеркнул, что полк всегда был лучшим среди войск связи Северной группы войск и мы обязаны продолжать эту славную традицию. После этого, как положено, все роты и школа в том числе промаршировали мимо комполка и офицеров штаба и разошлись по учебным классам. Наш распорядок дня установился таким:
6 часов – подъём, туалет, зарядка, утренний осмотр. Следует остановиться на утреннем осмотре. Выстраивают нас строем в одну линейку. Мимо неторопливо проходит старшина и внимательно осматривает каждого, проверяет, как вымыты лицо, руки, подшит ли свежий подворотничок, аккуратно ли надета форма, начищены ли кремом сапоги. Если что не понравилось, отправляет бегом исправлять под общий смех. Унижает при этом провинившегося, как только хватает его фантазии и уровня развития. В нашем взводе есть один парень, который чистит сапоги только спереди, а также и лицо умывает только по щекам и то это делает лишь «для старшины». Лично ему старшина подаёт команду «Кругом!» Видит грязные сзади сапоги и заставляет у всех на виду их чистить. Для начала старшина наказывает его одним нарядом вне очереди, т. е. когда всех отправят спать, тот будет мыть туалет и умывальник. Пока старшина не победил, парень имеет уже три почти бессонные ночи. У нас даже появилась поговорка, (если что-то выполняется небрежно или только для внешней показухи), то говорим: «Для старшины».
7-00 тренаж. Тренаж - это садиться в классе за ключ и стучать тридцать минут морзянку .
7-30 до 8-00 - завтрак.
8-10 начало занятий. Всего семь уроков по пятьдесят минут каждый. Десять минут между уроками перекур. Расписание занятий составляется на неделю.
15-10 и до 16-00 - обед
16-00-16-30 - чистка оружия.
16-30-18-00 - самоподготовка. Сидим в классах и готовимся к занятиям. Больше всего в это время, втихоря, пишем письма домой.
18-00 до 19-00 - личное время. Можно гулять по территории части, посещать библиотеку, спорт зал, в ленинской комнате играть на музыкальных инструментах, в шахматы, шашки и заниматься другими дозволенными делами. Часто мы танцуем, совсем как в песне: «С матросом танцует матрос». Только мы не матросы, а курсанты полковой школы. За территорию выходить запрещено. Разговаривать с поляками нельзя. Непонятно, вроде друзья, а общаться не положено. Странная политика или военных, или государства.
19-00-20-30 - выполнение каких-нибудь работ.
20-30-21-00 - ужин
21-00 до 21-30 - личное время, служит для придания форме надлежащего чистого вида.
21-30 – вечерняя проверка, прогулка строем с песней и в 22-00 отбой.
По средам и по субботам перед ужином смотрим кино. В воскресенье показывают два разных кинофильма. Один - днём, другой – вечером. Уже сводили в театр. Зал небольшой, человек приблизительно на сто или двести. Уютный. Играли артисты неплохо, но постановка дрянная, сверх патриотическая, и никому из ребят не понравилась. Некоторые ворчали: уж лучше бы на экскурсию в музей сводили. Прошли строем по улицам и поглазели на город и гражданских людей. Отношение местного населения к нам терпимое, провокационных выходок не происходит. Косо не смотрят и гнева не показывают. Девушки очень красивые и не из-за того, что солдатам все нравятся. Любая из них встречавшаяся нам по пути в театр и обратно одна лучше другой. Не влюбиться в них невозможно. Страна набожная. Вера католическая. Костёлы высокими шпилями устремились в небо. Хотелось бы побывать внутри, но такое пока недоступно. Внешнее отличие костёла от православной церкви разительное. У нас маковки разноцветные, весёлые, у них величественная одноцветная суровость острых вершин. Своё - то всегда роднее как та рубашка, что ближе к телу.
Пока скучать некогда. Осваиваю азбуку Морзе. Точка поёт –ТИ, тире – ТАА.
Вот как звучит «До свиданья»: та-ти-ти, та-та-та,(ДО) ти-ти-ти, ти-та-та, ти-ти, та-ти-ти, ти-та, та-ти, та-ти-ти-та, ти-та-ти-та(СВИДАНИЯ). Курсант Антон Соколов.
Если такое письмо дать прочитать незнакомому человеку, у него наверняка сложится мнение, что всё мне в армии нравилось, и служба была не в тягость. Однако я помню, что начало обучения в полковой школе было весьма нелёгким. Сразу не сложились отношения с моим непосредственным армейским начальником - командиром отделения младшим сержантом Бардаковым. До призыва на военную службу я уже имел три года трудового стажа работы на заводе. Избирался неосвобождённым секретарём комсомольской организации цеха, членом Пленума районного комитета ВЛКСМ, меня уважали рабочие и руководство. Окончил без отрыва от производства техникум, имел большой круг друзей и подруг, с которыми постоянно ходил в туристические походы с ночёвкой, посещал театры, участвовал в художественной самодеятельности, жил весело и интересно. Я считал себя образованным человеком и был о себе достаточно высокого мнения. Командир отделения Бардаков родом из какого - то западно-украинского села и по неизвестной мне причине невзлюбил меня. Может, из-за того, что иногда в его речи были такие ляпы, что казалось им никогда не были прочитаны ни одной книги на русском языке, а я в таких случаях, помимо своей воли, делал на лице презрительную мину. Я ставил его ниже себя, считал, что он кроме навоза и коров ничего больше не знает, а вот я такой образованный, начитанный, театрал, городской житель, познавший заводской труд, передовик, лучший молодой рационализатор завода и, конечно, не буду тянуться перед ним. Он, возможно, чувствовал это и придирался ко мне по всяким пустякам, делал замечания, читал нравоучения. Подобное отношение ко мне злило меня, оскорбляло, унижало перед другими, и я тихо ненавидел Бардакова. Удручали меня ежедневные, утомительные многочасовые занятия с телеграфным ключом. Чтобы набрать скорость передачи цифр и букв, осуществлять приём на слух, необходимо много тренироваться, а вот это монотонное однообразие мне надоедало. Бардаков же мог часами неотрывно стучать на ключе, набирая скорость передачи, стараясь получить первый класс, за который выплачивалось дополнительное ежемесячное денежное вознаграждение, как говорится, экономический стимул повышать своё мастерство. Садясь за общий пульт, он время от времени проверял, как кто работает и давал порой правильные рекомендации, но мне казалось, что больше меня никто не получает столько «советов» и он специально находит лишний повод унизить меня перед ребятами и просто издевается. Сразу портилось настроение, я дерзил ему и огрызался. На занятиях по строевой подготовке из всего взвода только мне Бардаков делал замечания, иногда заставляя одному ходить перед всем взводом строевым шагом, при этом громко комментируя мои промахи и ошибки. Однажды младший сержант Бардаков встретил меня в коридоре, я прошёл мимо него отвернувшись.
- Курсант Соколов,- окликнул он меня, - почему не отдаёте честь старшему по званию?
Это ты что ли, деревня, старший по званию? Да кто ты такой, чтобы я тебе козырял. Не дождёшься.
На мою беду из соседней комнаты вышел командир телеграфного взвода старший лейтенант Верхогляд. Он, видимо, слышал наш диалог и, не разговаривая, быстро приказал мне сто раз пройти отдавая честь большому зеркалу стоявшему в коридоре, а за оскорбление командира объявил два наряда вне очереди. Надо ли говорить, с какой ненавистью я вышагивал взад и вперёд мимо зеркала, держа руку под козырёк, под неусыпным надсмотром и офицера, и младшего сержанта. Это был далеко не последний мой срыв во взаимоотношениях с Бардаковым. Однажды я в присутствии всей школы обозвал его дерьмом коровьим и тут же был наказан неделей гауптвахты. Взаимопониманий у нас так и не наступило. Противоположность ему был заместитель командира взвода сержант Клеймёнов. Высокий, худощавый, но лицо полное, житель Новосибирска, из культурной семьи, вежливый, обладавший тонкой иронией и не оскорбляющим других чувством юмора. За такие качества я буквально боготворил его. Он также делал мне замечания, правда, ни разу не наказал, поправлял, учил, но никогда не давал повода на него обижаться. Клеймёнов пытался помирить меня с Бардаковым, но как - то робко и неуверенно. После окончания полковой школы я быстро догнал по званию Клеймёнова, мы немного дружили, часто беседовали на разные темы. У нас нашлось много общих взглядов на жизнь и оценку каких-либо событий. Я считал его равным себе и даже в чём-то превосходящем меня по знаниям. Предполагаю, что он также недолюбливал своего подчинённого командира отделения, но виду не подавал, а в наших с Бардаковым стычках всегда стоял на его стороне и не отменял объявленных им наказаний. Никакого восторга от учёбы в полковой школе я не испытывал. Выматывала строевая подготовка. Однообразие и муштра наводили мрачное настроение, когда каждый прожитый день, как две капли воды, похож на предыдущий и будет таким же и последующий. Чтобы отвлечься, начинал вспоминать Эдика, и одна грустная мысль сталкивалась с другой, набегала третья, и если в это время тупой козёл Бардаков всплывал со своими замечаниями, я в запальчивости говорил и делал глупости. При Эдике я обязательно демонстрировал бы ему свою несгибаемую силу духа, подбадривал его, что-нибудь говорил ободряющее и тем самым укреплял свою волю и не впадал в меланхолию. А пока не нашлось задушевного товарища и постоянно унижающее ко мне обращение, серость и скука, а особенно не прекращающееся чувство голода изводили меня. В школе была отдельная сержантская комната с надписью над входом: «Комната для подготовки сержантского состава». Курсантам заходить в неё не разрешалось. Что в этой комнате делали сержанты, чем занимались, мне в те дни было неведомо. Однажды Бардаков буквально затащил меня туда для проработки. Накурено там было так, что хоть топор вешай, какая может быть подготовка- курилка. С одной стороны, сержанты были недовольны, что курсант вошел к ним, хоть и не по своей воле, а с другой - они должны были как- то воспитать непокорного салагу. В проработку меня включились все сразу. Начались словесные угрозы, казалось переходящие в физическое избиение. Сержант Важенин подошел, взял меня за грудь и с силой тряхнув уже приготовился нанести удар, я вырвался, сжал руки в кулаки и готов был начать драться. Умница Клеймёнов развёл нас в разные стороны, что - то пытался мне втолковать, но я ничего не понимал, пылал огнём ненависти ко всем и только ждал первого удара. Клеймёнов уловил общее состояние и скомандовал мне выйти вон, что я, как мне показалось, с достоинством и не спеша, выполнил. Если бы не он, то побили бы меня наверно крепко. С той поры я немного укротил свой язык, старался не перечить Бардакову, молча, с ненавистью в глазах и душе, выполнял его команды и исправлял замечания, но как ранее сказал, всё равно потом сорвался, уже не помню по какому поводу, и заслужил вторичное наказание гауптвахтой. Армия - не гражданка, здесь от ненавистного командира из части не уволишься, не перейдёшь в другое подразделение и в этом её особенность. Приходится терпеть и ломать себя, научиться подчиняться, а главное жить - в коллективе и не портить свою и чужую нервную систему.
Молодец я тогда был. Во всяком случае в письмах ни на что не жаловался. Появились мужские привычки не перевешивать свои проблемы на других лиц.
Так, о чём я потом писал?
Здравствуй, Лёва, друг ты мой закадычный!
Долго читал и перечитывал твоё письмо, обдумывал и всё ж советую: Не жди меня два года, зимой штудируй учебники и летом немедленно поступай в институт. Будучи студентом ты мне поможешь, когда я вернусь, ибо за долгое проживание в тупой оболванивающей обстановке, я наверняка забуду то, что знал. В голове кроме команд направо - налево и шагом марш, ничего не прибавится. Послушай мудрый совет. Делай всё вовремя, пока молодой и холостой. Женишься, пойдут дети и будет не до учёбы. Вот так!
Передаю тебе свои ощущения от первого ночного дежурства и первого несения караульной службы. Всё это носит название: «Заступить в наряд». Он в армии ежедневный и не прекращающийся ни на миг. Посылают в наряд (по гражданской транскрипции - на дежурство) по очереди каждое подразделение воинской части. Руководит нарядом только офицер. В школе наряд состоит из трёх человек: одного сержанта и двух курсантов. Задача сержанта соблюдать положенный порядок и в отсутствии начальника школы принимать решения, а курсантов, в наряде их называют дневальными - наводить чистоту в помещении, стоять у тумбочки, на которой находится телефон и поставлена она у входа в школу. Заступают в наряд на сутки с восьми часов вечера. Перед тем как заступить в наряд дают выспаться два часа. У тумбочки находишься четыре часа, а потом четыре часа работаешь и так меняешься со своим напарником. Ночью дневальные спят попеременно: один с 10 вечера до 2 ночи, а другой с двух до шести утра. Сержант спит с одиннадцати вечера до шести утра, хотя ему положено спать с двух ночи до шести утра. Мне выпало отдохнуть с десяти вечера до двух ночи. Второй дневальный разбудил меня без пяти минут два, отдал свой штык-нож и упал на кровать, как подкошенный. Я не сказал, что у дневального на ремне обязательно должен быть подвешен штык от карабина. Особого смысла я в этом не вижу. Если защищаться от диверсантов или любых налётчиков, то штык-нож не поможет, а так, видимо, для отличия от других.
Полковая школа полностью занимает трёхэтажное здание. На первом этаже расположены учебные классы, а на втором и третьем - спальные комнаты. Каждое отделение, а оно состоит из двенадцати человек, для ночного отдыха располагается в своей комнате вместе со своим командиром. Заместители командиров взводов, их четыре человека, имеют свою спальную комнату. На ночь учебные классы и этаж закрываются на замок, поэтому дневальный охраняет только сон ста мирно спящих курсантов. Они верят мне, что я бодрствую, не сплю и не дремлю, бдителен и внимателен, хотя если честно признаться, горстке вражеских лазутчиков не составляло бы никакого труда без единого выстрела вырезать сразу всех сто человек. Такие мысли тревожили меня в первое в своей жизни армейское несение наряда. Спящий дневальный, должен сказать, парень трудолюбивый, в свои ночные часы сумел вымыть туалетную комнату, умывальник и коридор нашей казармы, а мне оставил помыть четыре пролёта лестницы и кабинет начальника. Старшина школы, сверхсрочник Демьяненко Анатолий Фёдорович, обязывает нас при помывке лестницы делать из пола «зеркало». Много раз курсантам приходилось перемывать её под строгим взглядом старшины, а так он, ничего, хороший мужик. Заботливый, незлобивый, старательный. Родом он также из деревни, но интеллектуала из себя не гнёт, знает своё дело, честно и добросовестно его исполняет.
Взяв таз с водой и половую тряпку, мою лестницу. Часто приходится менять воду. Стараюсь. Знаю - придёт утром старшина и мне будет неприятно, если заставит перемывать под насмешки других лиц. На наведение зеркального блеска ушло около часа или больше. Посмотрел на свою работу – понравилось. Открываю кабинет начальника школы майора Голубева. Прокурен так, что пахнут дымом и стол и стулья и стены. Открываю настежь окно. Пусть проветрится. Я сам курю, но не до такой же степени. Похоже, майор Голубев только и делает, что курит одну за другой папиросу. Он фронтовик, и этим всё сказано. Выхожу в коридор к тумбочке. Постоял около неё с полчаса и только собрался пойти убираться в кабинете, как услышал по лестнице негромкие шаги. Вздрогнул. Испугался. Что делать? Достал штык-нож из ножен и спрятался на угол. Кто может так тихо идти? Наверно диверсант. Если один, я сразу накинусь на него и ударю штыком. А если их много? Может разбудить сержанта? Тревожные мысли несутся, опережая одна другую. Шаги приближаются. Я с дрожью в голосе закричал: « Стой! Кто идёт?»
Этот или эти остановились. Мне из-за угла ничего не видно, а сердце стучит, того и гляди из груди выскочит. Раздался голос: «Дежурный по части капитан Пронин». Ух, отлегло немного. Я осторожно выглянул из-за угла, с испугом смотрю, кто поднимается по лестнице. Наконец показался капитан Пронин. Докладываю: «Дневальный первого взвода курсант Антон Соколов». Пронин улыбнулся: «Тихо товарищ курсант. Нож зачехлите. Где дежурный?»
- Отдыхает товарищ капитан. Прикажите разбудить?
- Не нужно. Пойдёмте проверим, весь ли наличный состав на месте.
Согласно уставу, я обязан разбудить дежурного по школе сержанта, который должен сопровождать старшего по должности, но капитан будить его не разрешил, чем, наверное, нарушил требования Устава, так как я был вынужден оставить свой пост и не смогу контролировать входную незапертую дверь в казарму, где спокойно спят сто человек. Иду за ним сам, а мне стыдно, наверняка он считает меня трусом. Обошли все комнаты. Отсутствующих не нашли, от нашего появления никто не проснулся. Порядок и чистота есть. Придраться не к чему. Капитан Пронин посмотрел на меня, хитро улыбнулся и сказал: «Меня больше не сопровождайте. Продолжайте нести службу. Благодарю.»
-Есть, - отвечаю, - а в глаза не смотрю. Стыд меня гложет. Начинаю прибирать кабинет майора Голубева. Только закончил и встал к тумбочке, снова услышал шаги по лестнице. Хватаюсь рукой за штык, готов в любую минуту достать его из ножен, опять сильно застучало сердце. С трепетом жду. Пришел старшина. Вздох облегчения. С радостью отдаю честь и докладываю, что за время моего дежурства никаких происшествий не случилось. Поздоровались за руку. Впервые, как начал служить, командир подал и пожал мне руку. Старшина обошел все места, где мы должны навести порядок. Ничего не сказал. Значит доволен. Посмотрел на часы. Через минуту сказал: - «командуйте Подъём».
С восторгом я заорал во всю силу своих лёгких: «Школа! Подъём!». Всё вскочило, забегало, зашумело. Наконец рядом много людей. Да здравствует день! Конец ночным страхам. Ура!
Лев. Письмо получилось длинным. О карауле расскажу в следующий раз.
Не забудь о моём совете и наказе. Готовься к поступлению в вуз. Слушайся своего умудрённого службой друга, он плохого не подскажет. Если бы в своё время, мне после защиты диплома в техникуме кто-нибудь умный подсказал, что следeт не отдыхать от учёбы, а немедленно подать документы в институт. Глядишь, может бы и поступил, не потерял минимум три года и соответственно какие-то, но имеющиеся знания. Сейчас бы не лямку тянул, а грыз гранит науки, глядишь, и открыл какой-нибудь новый закон. Задним - то умом мы все крепки. Хоть на моих промахах учись. Не позволяй себе расслабления. Вот такой тебе мой наказ.
До свидания! Антон Соколов. Армия.
Что скажешь. Опять себя похвалю. Не побоялся рассказать другу о своих страхах, а ведь мог приврать и показать, каким был героем. Необходимо отвлечься и подробнее сказать о старшине, необязательно о школьном, а вообще о такой должности в армии. Во-первых, он должен, да и по сути дела, является отцом и матерью для солдата. Оденет, обует, накормит, уложит спать, помоет, постирает, обеспечит всем минимально необходимым, научит быть самостоятельным, поругает, воспитает – это всё старшина. Он последним ложится спать, он первым встаёт. У хорошего старшины солдаты чистые, подтянутые, здоровые и, не побоюсь этого слова, – красивые. За время службы мне приходилось видеть тупых и недалёких офицеров, глупых сержантов, но никогда я не видел лентяя или дурака старшину. Не может на таком ответственном месте быть лодырь, а вот вороватый, изворотливый, находчивый – сколько угодно. У старшины всегда должна быть заначка: одежды, обуви, постельного белья, мыла, ниток, ножниц, лопат, тряпок, курева и ещё бог знает чего, что может понадобиться в любую минуту. Например, сапоги солдатам выдаются сроком на восемь месяцев, а у отдельных лиц они изнашиваются за полгода. Скажите, где старшина может взять для такого солдата новые? Нигде и никакой склад ему их не выдаст, а приходилось ли вам наблюдать босого солдата или в порванном обмундировании – уверен, не доводилось. Вот то-то. Старшина найдёт подмену, отремонтирует, хотя в воинских частях ремонтных мастерских (не техники) нет. Выкручивается каким-то образом. Культ чистоты в армии привит с незапамятных времён, за неё отвечает старшина, и я не видел за время службы в казармах пыли или грязи. Демьяненко заставлял нас через день стирать и умудряться за ночь высушить портянки. Научил каждого так подогнать и ушить шинель под свою фигуру, что мы все гляделись в них как в выполненных каждому по заказу. Сам старшина Демьяненко был красавец мужчина. Рослый, сто восемьдесят сантиметров, широкоплечий, с высокой грудью, необычайно строен. Лицо простое, черты лица тонкие. Говорил по русски, но приятным певучим украинским языком. Форма на нём была не одета. Она являлась неотъемлемой частью его красивой фигуры. Казалось, что он не получил стандартную шинель или гимнастёрку, а сшил их по особому заказу. Ни на одном из офицеров и сверхсрочников не сидела военная форма так красиво, подтянуто, великолепно наглажена и начищена, как на старшине Демьяненко А.Ф. Великолепный хозяйственник и наставник молодёжи был школьный старшина. Ему, в отличие от других командиров, можно было пожаловаться, посоветоваться, иногда просто посидеть у него в каптерке, и он не отталкивал никого и помогал если не делом, то добрым словом. При разговорах с ним один на один или в отсутствии офицеров мы называли его по имени и отчеству, что в армии категорически не принято, а ему подобное обращение нравилось больше, чем «Товарищ старшина». И если говорить, о ком после службы остались самые лучшие воспоминания, то отвечу без запинки – о старшинах: школьном Демьяненно Анатолии Фёдоровиче и ротном Быковском Олеге Васильевиче.
Здравия желаю, Лев Александрович!
Солдатский привет из дружественного СССР государства - ПНР! Служба моя идёт спокойно, и по ней принципиальных новостей нет. Единственное, что удивляет нас уральцев: на дворе январь (по нашим меркам самое время зимнее, земля давно покрыта снегом), а здесь часто идут дожди, довольно тепло и на этом фоне странно было видеть поляков, везущих ёлки. В конце декабря они готовились отмечать Рождество, а не наступление Нового года. Глядя на них, гадали, поставят в части ёлку или нет? Специально не спрашивали об этом сержантов. Мы всё ещё далеки друг от друга. Наши взаимоотношения строятся только на их командах в наш адрес. В минуты личного времени они запираются в своей сержантской комнате, а мы веселимся, как умеем, в так называемой ленинской. Что в ней ленинского? Обыкновенная большая комната, где можно проводить всяческие мероприятия как увеселительного так и официального характера, например, собрания коллектива. Стоит стеллаж с музыкальными инструментами, две партии шахмат, шашек, баян, гармошка и подшивка газет «Красная Звезда» и выпускаемая в группе войск газета «Знамя Победы». На стене портреты советских маршалов времён Великой Отечественной войны. Масса стульев вдоль стен и несколько столов. Всё. Ничего ленинского, даже портрета его нет. Предполагаю, что мы развлекаемся интереснее наших младших командиров – «капралов» по польски. Некоторые ребята умеют играть на баяне, пиликают на балалайке. Настоящий деревенский острослов, по фамилии Микрюков, подыгрывая себе на гармошке, любит постоянно петь весёлые, озорные частушки, некоторые даже с матюгами, но, удивительно, не похабные. Похоже, он сам их и придумывает. Можешь представить себе, мы даже вальсы танцуем друг с другом. Понемногу свыклись с новой жизнью, втянулись в неё и потихоньку тянем эту лямку. Стали определяться дружеские симпатии. Наконец и у меня стали складываться товарищеские отношения с двумя мужичками из нашего взвода, после чего служба стала не так горька и тягостна.
В предыдущем письме к тебе, я хотел описать свои чувства которые испытывал во время несения первой в своей жизни караульной службы, но по разным причинам не успел. За прошедшее дни довелось аж дважды побывать в карауле. Поделюсь впечатлениями. Как я раньше тебе сообщал, в наряд заступает на сутки полностью всё подразделение. Одних направляют работать на кухню, другие заступают в караул. Учитывая, что на первом году службы каждому солдату еды не хватает, лица, распределённые заместителем командира взвода трудиться на пищеблоке, считают, что сытная жизнь на сутки удалась. В карауле тоже голодом не сидят, но личное присутствие при вареве каши и дружеское общение с поваром как-то приятнее. Не помню, писал тебе или нет, но мои служебные контакты с непосредственным младшим командиром полярно разошлись, и надеяться на его поощрение меня отправкой на чистку картошки, котлов и мытья грязной посуды не приходилось. Пока я постоянный часовой. Порядок несения караульной службы таков: ты два часа спишь в караульном помещении, затем два часа стоишь на посту, два часа там же бодрствуешь, и так четыре раза за сутки. В двенадцать ночи началось моё первое в жизни несение караульной жизни. Мой пост – автопарк, а в нём хождение с автоматом вдоль освещённого забора с колючей проволокой. Я передвигаюсь в тёмной части. Считается, что меня из-за забора не видно, но я в этом не уверен. Положено оружие держать на ремне через плечо сзади, но я перевернул автомат вперёд перед собой. Сказать, что я не страшился, значит покривить душой. Накануне нам поведали историю о разбойном нападении на охраняемый объект здесь в Польше после окончания войны. Караул был выставлен у склада боеприпасов. Состоял он в основном из воинов, призванных в конце войны и немного принявших участие в боевых действиях, поэтому ничего не боявшихся и не очень дисциплинированных. Перед входом в караульное помещение также круглые сутки выставляется пост, но часовой, находившийся на нём в ночное время, прислонился к стенке и заснул. В самой караулке также не было бодрствующих. Все нагло спали. Четверо диверсантов зарезали часового, стоя спящего у входа в караульное помещение, а затем беспрепятственно проникнув внутрь, уничтожили всех остальных. Взяв начальника караула под прицел автоматов, они повели его на склад. Спокойно прошли один пост, также ликвидировав часового, и стали подходить в ограждению непосредственно склада, где часовой стоял на вышке. А вот на этой вышке стоял на посту молодой солдат, который прослужил всего полгода. Порядок подхода к часовому Уставом караульной службы определяется следующим образом: часовой, увидев приближающихся к посту людей, должен громко подать команду: «Стой! Кто идёт!» Идущие обязаны остановиться. Если они не останавливаются, часовой подаёт предупреждающую команду: «Стой! Стрелять буду!» Если опять не останавливаются он открывает огонь. Положено первый выстрел производить в воздух, а только последующие на поражение и подать сигнал в караульное помещение о том, что произошло нападение на пост и он ведёт бой. После команды: «Стой! Кто идёт!», все идущие стоят неподвижно, а начальник караула или разводящий, в зависимости от того кто ведёт людей, должен ответить чётко и громко: «Начальник караула (разводящий) со сменой!» или назвать другую важную причину. Часовой командует: «Начальник караула (разводящий) ко мне. Остальные на месте!»
Когда начальник караула (разводящий) подходит близко к часовому, и тот убеждается в его истинности, то только тогда он (часовой, а не начальник) разрешает подойти смене или другим лицам. Например, пришли зав. складом или солдаты, которые будут выполнять какие-либо работы. Если пришла смена, то часовой пост сдаёт, а другой заступает. Обычно разводящий собирает три - четыре человека с разных постов, и, так обходя всех по очереди проводят смену караула. В том случае, о котором я веду речь, на команду часового «остановиться» никто не среагировал. Диверсанты, подталкивая начальника караула в спину стволами автоматов двигались не останавливаясь на пост. На вторичную команду часового о том, что он будет стрелять, начальник караула закричал часовому: «Стреляй, это враги». Парень мгновенно выпустил очередь из автомата и положил всех сразу наповал. На его поданный сигнал в караульное помещение о нападении на пост никто не появился, все же были мертвы и можно только догадываться, что творилось в душе у мальчишки, расстрелявшего несколько человек, в том числе своего начальника. Он же не знал кого убил, правильно сделал или нет, может, была проверка на его бдительность, или он не то услышал и с перепугу наделал глупостей и неизвестно почему никто не появляется из караула. Только утром в части узнали о разыгравшейся трагедии. Часовой же, простоявший всю ночь без смены и в страхе, никого близко к вышке не подпускал, сразу начинал стрелять. Снимать его с поста пришлось лично командиру части, неся в руках развёрнутое знамя. Когда солдат спустился вниз, он от перенапряжения упал без чувств.
Так вот, выслушав эту историю, я, конечно, с тревогой ожидал нападения на меня. Все два ночных часа я вздрагивал от каждого шороха, постоянно через шаг - два оглядывался и боялся заходить на освещённые места, где меня можно было видеть издалека. Когда я увидел приближающуюся смену, то команду «остановиться» прокричал почти заикаясь. Конечно, согласно закону подлости, разводящий был мой недруг, и он не преминул съехидничать: «Не страшно ли мне»? Как только позволило моё воспалённое состояние, я ответил, что ничего не боюсь. Он хмыкнул, но смолчал. Когда же я сдал свой пост, то не знаю, что творилось в моей душе: то ли разочарование, что ничего не произошло, то ли облегчение, что больше сегодня ночью мне уже не придётся заступать, ибо наступает светлое время суток. А того начальника караула посмертно наградили орденом, часовому присвоили звание героя, и один поэт написал о нём балладу. Комментируя этот случай, наш взводный говорил, что начальника караула надо было не награждать, а даже мёртвого отдать под суд за расхлябанное несение боевой службы и невыполнение уставных требований. В общем, для начала нас немного напугали, но и проинформировали о необходимости быть бдительным и о беспрекословном исполнении уставных положений, ибо они написаны кровью предыдущих поколений, а также не забывать, что служим не дома, а в другом государстве, и всякое возможно. Когда через несколько дней мы снова заступили в наряд, меня назначили охранять знамя части. Если на других постах часовой двигается в оба направления вдоль охраняемого объекта, то тут стоишь по стойке смирно и не имеешь права сделать ни одного шага, почти как у мавзолея Ленина. Пост носит первый номер, считается почётным, но нелюбимым. В одном из моих пререканий с младшим сержантом он пообещал, что сгноит меня на первом посту. Вот тебе и почёт. Ночью на нём стоять довольно страшновато. Знамя части находится в стеклянном колпаке в конце длинного коридора около кабинета командира полка. Вход на этаж расположен в середине коридора, и ночью там включены на полную мощность все лампочки. Любой злоумышленник выпрыгни быстро в коридор из-за угла, часовой и шелохнуться не успеет. Вокруг тепло, светло, а волнение все равно ощущаешь. Вот такие страхи испытывают новички. Не знаю про других, но я в карауле всегда начеку.
Представляю, как страшно служить на границе, если находясь в тылу, и то дрожишь. Мы беспечно спим, надеясь на то, что те, кто нас охраняют, ответственно стерегут наш покой. Если этому не верить, то с ума сдвинешься, поэтому верим не раздумывая и не сомневаясь.
Лёва, отходя ко сну, не думай о плохом. Я на посту. Я весь натянутая пружина, готовая в любой момент вступить в бой.
Напоследок анекдот: «Стоит дневальный у тумбочки, молодой, недавно призванный, первое дежурство. Заходит командир роты. Дневальный, как положено, подаёт команду: «Смирно!». Ротный остановился, ждёт с рапортом дежурного по роте. В это время заходит командир батальона. Дневальный команду «Смирно!» уже подал, команды «Вольно» не было, а начальник пришел рангом выше, и он закричал: «Ещё смирнее!».
До свиданья, друг мой, до свиданья. Польша. Легница. Армия. Антон Соколов.
Прочитал письмо и задумался, а действительно ли опытные солдаты, находясь на посту, бдительно несут службу? Ответить непосредственно за себя не могу, так как, окончив школу, я получил звание младшего сержанта, а сержантов часовыми не назначают. Был разводящим, став старшим сержантом заступал в должности начальника караула. В нашей части с дисциплиной было строго, поэтому и молодые и солдаты, служившие третий год, вели себя в карауле, по моему мнению, ответственно. Конечно, за всю армию ручаться не могу. У нас же могло сказываться нахождение за границей. Друзья друзьями, но всё же мы оккупанты, какая любовь может быть к присутствию чужих войск в своём государстве, поэтому распускаться было нельзя. Правда было два случая, причём один из них мелко драматический, а другой комический. До войны на занимаемой нашей частью территории была расквартированная немецкая артиллерийская бригада. Вдоль складов проходила железнодорожная колея, и технику они грузили сразу на платформы. Поначалу наши военные не разрешали полякам использовать эту железнодорожную ветку. Затем кто-то наверху запрет отменил и по ней стали пропускать только товарные составы. В ночное время при приближении поезда часовым предписывалось становиться в тень и внимательно наблюдать за проходившим паровозом и вагонами, в том числе и грузом. За все мои три года службы никаких провокаций или ЧП на этой магистрали не было за исключением одного. Дело было так: один из наших солдат получил письмо из дома, где ему сообщали, что его любимая девушка собирается выйти замуж и назвали дату свадьбы. Разгневанный такой подлостью с её стороны, парень решил прибыть в родные места и разобраться со всеми на месте. А как попадёшь из Польши домой в Союз? Даже если дезертируешь, нужно как-то перейти государственную границу, а её охраняют с двух сторон, кто-нибудь да поймает (не поляки, так наши). Тогда коварно обманутый несостоявшийся жених решил совершить подвиг и тем самым заработать отпуск. Он достал бензин, а с этим у нас не было проблем, и когда был назначен часовым на пост, мимо которого проходила ж\д колея, дождался ночного поезда, забрался на крышу, разлил по ней бензин и поджёг. Спрыгнул на землю, подал сигнал: «Пожар на посту» и стал не торопясь как бы тушить огонь. Примчавшаяся смена быстро ликвидировала загорание. Вскоре прибыли следователи контрразведки, которым он рассказал, что с проезжавшего поезда был брошен горящий факел на крышу склада. Допрошенные машинисты показали, что, проезжая мимо складов, видели солдата сидевшего на крыше, и даже между собой пошутили на эту тему, не лунатик ли на посту, и отрицали факт диверсии. Солдат всё стоял на своём, тогда его заставили снять штаны и обнаружили в карманах не высохшие пятна от бензина. Запираться больше не имело смысла и, расплакавшись, злоумышленник рассказал всё, как и почему было. Вместо отпуска просидел десять суток на гауптвахте и затаил глубокую обиду на девичье непостоянство. А как отреагировали его сослуживцы? Многие пожалели парня, другие долго насмехались над ним и дали кличку «поджигатель», которую тот носил до конца своей службы. Во втором случае, наш школьный курсант, вероятно, задремал на посту, или задумался о чём-то и не услышал, как к нему близко подошли начальник караула со сменой. Вместо того, чтобы остановить их, как положено, он направил на них автомат и изрёк: «Курсант Латыпин к стрельбе готов»! Рассказывают вся смена вместе с начальником караула прямо легла от смеха.
Привет из оккупационной армии! Здравствуй Лев!
Спешу поделиться впечатлениями от первой боевой учебной тревоги. До окончания школы нас, курсантов, в случае начала боевых действий распределили рядовыми по разным ротам и экипажам. Я попал на радиостанцию старшего сержанта Мельникова. Был ему представлен. Он показал, куда необходимо бежать в случае тревоги и что с собой брать.
Было примерно пять часов утра. Школа сладко спала, впереди был ещё один час блаженства, ибо издавна известно, что когда солдат спит, служба всё равно идёт. Резко раздался мощный крик дневального: «Школа! Подъём! Тревога!». Сон исчез в один миг. Сразу всё задвигалось. Никогда так быстро не надевались брюки, гимнастёрка, портянки и сапоги. Стремглав за автоматом в оружейную комнату, хватаю свою шинель, вещмешок. Как это всё я сумел надеть на бегу и ни с кем не столкнуться, не понимаю. Правда, страха не было. Выскакиваю из казармы. Во все стороны бегут солдаты и офицеры. Но это не беспорядочное движение, а строго определённое. Каждый знает, где он должен быть по тревоге и что делать. Бегу в автопарк. В воздухе рёв от двухсот одновременно заведённых моторов. Машины скинуты с колодок. Не знаю, как где, но в нашей части, машины в автопарке стоят на колодках, то есть колёсами не касаются земли. Шофёр экипажа Мельникова ефрейтор Пидрийко хохол, весёлый парень, певун как все украинцы заливает горячую воду в радиатор. Радиостанция смонтирована на базе автомобиля ЗИЛ. За кабиной водителя большая будка, в ней находится вся радио - аппаратура. Останавливаюсь у машины. Пидрийко спрашивает: «К нам что-ли?»
- Да. Это Мельниковская машина? – уточняю на всякий случай.
- Его, его. Садись в будку.
Влезаю. Радиостанция как радиостанция: приёмопередающая аппаратура, столик и кресло для радиста, два топчана по бокам стен, железная печка. Именно эту фронтовую приёмопередающую радиостанцию, смонтированную на одной машине, мы усиленно изучаем в школе. Поднимаю крышку топчана, вижу пусто, кладу туда вещмешок. Открывается дверь, влезают два солдата, один из них огненно - рыжий. Кидают вещмешки в топчан, ставят автоматы в пирамидку. Который постарше посмотрел на меня и спросил: « Из школы?»
- Да, приписан по тревоге к вам.
- Клади автомат в пирамидку, не держи на руках.
Вставляю свой автомат в свободную ячейку, чтоб не выпал, закрепил дужкой. Сел на топчан. Что дальше должен делать, не знаю. Молча жду. Снова открылась дверь. Мельников с книгами в руках. Крикнул: «Принимайте».
Оба члена радиостанции вскочили со своих мест, взяли стопку книг и вещмешок.
- Из машины без моей команды не выходить! Понятно?
- Так точно!
Машина тронулась с места и быстро поехала, громко хлопнула дверь кабины, видно, старший сержант запрыгнул в неё на ходу. Мы стали с рыжим складывать книги в топчан. Глянул на названия, сплошные учебники.
- Пан капрал готовится поступать в верхнее учебное заведение. Вуз называется - сказал огненно рыжий, - давай знакомиться: Борис!
- Антон Соколов. Мы пожали друг другу руки.
- Павел, - ответил постарше, - ты всегда имя вместе с фамилией называешь?
- Всегда. Когда я учился в школе, нас в классе были двое однофамильцев и имена, и отчества у обоих начинались на одни буквы. А и Н. Он Андрей Николаевич, а я Антон Никитич. Поэтому нас всегда называли одновременно по имени и фамилии. В классном журнале нас писали с именем. Иногда оценки по ошибке ставили не тому, кому следует. Поэтому за годы учёбы в школе я привык так себя представлять, отвыкнуть пока не могу.
- Занятно, - проговорил Павел.
Разговор больше не продлился. Павел улёгся на топчан, а мы с Борисом сели на другой и стали смотреть в маленькое окно, расположенное сбоку будки. Едем по асфальтированной дороге, по бокам которой растут деревья, по виду яблони. Спросил Бориса: «Что за деревья?»
- Яблони и груши. Каждая из них кому-то принадлежит, частная собственность, блин. Сорвёшь яблоко или грушу без разрешения – поймают, блин, хорошо если только побьют, блин.
- А что, убивают?
- Был давно такой случай, блин. Один наш солдат нарвал мешок яблок, поляки его поймали, блин, распороли ему живот и набили, блин, туда все сворованные им яблоки. Пусть, блин, другим будет наука, как зариться на чужое добро.
- А что им было за это?
- Тех, кто, блин, расправился с ним, не нашли. Не оставили они свои координаты, блин. А парень тот умер в страшных муках, блин.
Мы опять замолчали. Вскоре машина въехала в сосновый лес. Люблю такой лес. Высокие стройные сосны вызывают во мне почтение и уважение к ним. Смешанный лес мне меньше нравится, наверно, потому, что у нас на Урале в основном хвойный лес, и я к нему привык с детства.
Машина остановилась. Хлопнула дверь кабины, через несколько минут раздался голос Мельникова: «Экипаж выходи!»
Мы выскочили из будки. Машина стоит на большой поляне. Метрах в двадцати от неё расположилась другая такая же радиостанция. Мельников скомандовал нам установить и подключить антенну, сам же залез в будку и стал включать аппаратуру. Пидрийко оттащил метров на десять в сторону от машины дизель-генератор и стал заводить его. Установить десятиметровую антенну оказалось довольно несложно. Она собирается из разных по диаметру труб, к которым приделаны крючки для подсоединения растяжек. Под руководством Павла мы с этим делом справились быстро. Старший сержант Мельников распорядился: «Захаров садится за рацию, Пидрийко назначается часовым на один час, затем часовым заступает курсант ( к слову: как твоя Фамилия?)
- курсант Антон Соколов.
- Пидрийко сменит курсант Соколов, а затем опять заступает Пидрийко». Так будет продолжаться только три первых часа, а потом, видно будет.
Мне велел пока находиться рядом с Захаровым, (такая фамилия Павла) и учиться у него как устанавливать связь. Ничему Павел меня не научил. Когда я сел с ним рядом, у него уже были надеты наушники, он крутил ручку настройки на нужную ему волну, затем что-то отстучал ключом. Связь он установил сразу. Схватил карандаш, записал на бланке несколько десятков цифр. Подтвердил принятый сигнал и, повернувшись ко мне, велел отнести заполненный бланк Мельникову. Выскакиваю из машины, вижу, стоят и курят командир роты капитан Пьянков и старший сержант Мельников. Вытягиваюсь и почти парадным шагом подхожу к ним, докладываю: «Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему сержанту!» Пьянков как-то странно посмотрел на меня и сказал: «Разрешаю».
Я протягиваю бланк с цифрами Мельникову, докладываю: «Товарищ старший сержант, рядовым Захаровым получена радиограмма, и он просил передать её вам». Мельников взял радиограмму, посмотрел в неё и передал капитану.
- Молодцы,- сказал Пьянков,- не зря в вашем экипаже я никогда не сомневался. Ещё раз внимательно посмотрел на меня и спросил: « Курсант?»
- Так точно! - отчеканил я. Пьянков удовлетворённо кивнул головой и, пожав Мельникову руку, ушёл в сторону другой радиостанции. Мы с Мельниковым влезли в будку радиостанции. Он достал учебник по математике, тетрадь и стал что-то решать, а я сидел без дела. Вскоре старший сержант спросил, могу ли я помочь ему решить уравнение. Я справился, тогда он подсунул мне и задачу. Когда Борис заглянул в кабину и сказал, что пора его менять, то старший сержант вместо меня послал стоять на часах Пидрийко. Так я и продолжал помогать Мельникову решать задачи по математике.
Ближе к обеду поступила команда «Отбой тревоги». Мы выключили аппаратуру, сложили всё по своим местам, выехали из леса. Батальон выстроился в колонну и не торопясь тронулся в обратный путь. Задача учебной тревоги была, как можно скорее покинуть расположение части, выехать в заранее подготовленное место и быстро установить надёжную связь со штабом группы войск. Наш полк состоит из двух батальонов с одинаковыми ротами. Имеется ещё небольшой отдельный батальон, где есть рота подвижных средств связи, хозяйственный взвод и взвод общий (там служат медики, библиотекарь, почтальон, повара и ещё ряд солдат подобных назначений). В основных батальонах первые роты-радисты, вторые роты-телеграфисты, а третьи-телефонисты. Батальоны как бы соревнуются друг с другом, часто подводятся итоги, но первое место почему-то всегда достаётся первому (мы второй батальон). Некоторые офицеры говорят, что так будет всегда. Дело в том, что командир полка – украинец – полковник Стеценко, первым батальоном командует подполковник Манойло – тоже хохол, а нашим батальоном (теперь уже моим) им командует подполковник Кобелев – русский, и в этом вся суть. Вот вроде нет в части национального вопроса, в обоих батальонах поровну русских, украинцев и других национальностей, живут между собой солдаты и сержанты дружно, но всё же хохол хохлу ближе. Самые первые установили на учении связь экипажи Мельникова и Гусманова, из второго батальона, но штаб посчитал, что первыми были роты телефонистов и телеграфистов Манойлы, а значит было два один в пользу первого батальона. В нашем батальоне никто подобному подсчёту голосов не удивился, вот если бы было наоборот, то произошла сенсация. Когда прибыли в расположение полка, я с грустью поплёлся в школу. Жалко было расставаться с экипажем Мельникова, хотя пробыл с ними вместе немного времени, но как-то уютно себя чувствовал среди этих людей. Хорошая добрая аура в этом коллективе. Блин, как говорит рыжий Борис, прибавляя это слово к каждому предложению.
Интересный национальный состав полка. Служащие третий год в основном призваны из Сибири, есть русские, татары, удмурты, даже алтайцы (о существовании подобной национальности я даже не слышал). Проходящие службу второй год на все сто процентов украинцы и в основном из Западной её части. Фамилии их обхохочешься: Пидрий, Чердак, Цепочка, Сивоконь, Сивокобыла, Верхогляд и целая куча всякой разновидности слова гора, например: Обойдигора, Сойдигора, Вернигора и так далее. Мы, первогодки, призваны преимущественно из Уральских областей и Удмуртии. Так, что в части - полный интернационал, но живём дружно, а вот старшие командиры, по моему, не очень, хотя на нас это не отражается, кроме как в подведении итогов соцсоревнования.
Как Вы отметили Новый год? Мы справили его по армейским нормам хорошо. Тридцать первого декабря к вечеру были выбриты, подстрижены, в отутюженных с чистыми подворотничками мундирах и надраенными до зеркального блеска сапогах. Привели нас, умытых и сытых, в клуб. Прибыли все офицеры, одетые по парадному. Батя поздравил с наступающим Новым годом, пожелал всем мира и просил нас постараться занять первое место среди войск связи нашей группы войск. Потом был замечательный концерт артистов из Белоруссии и кинофильм, во время которого офицеров как корова языком слизала из зала. Спать нас дежурный по части отправил в час ночи. Утром подняли в девять часов, позавтракали, довольно плотно и вкусно. Повара постарались, подготовили вкуснейшие макароны по-флотски. Первого января целый день был праздничным, даже после обеда разрешили два часа дневного сна. В общем, такого не ожидал никто. Недовольных не было. Не хватало лишь спиртного. Ничего, пережили, и никто не скончался. Наш командир взвода старший лейтенант Бугаёв к концу дня первого, пришёл с проверкой в гражданской одежде. В офицерском одеянии он смотрится ярко, солидно, а в простой рубашке, куртке и брюках как-то невзрачно и обыденно. Что не говори, а красит человека военная форма. Со второго января праздники кончились.
На такой бодрой ноте прощаюсь. До свиданья друг мой, до свиданья! Сколько бы не длилась служба, но дембель, как и восход солнца, неизбежен. Ждёмсь его постоянно. Антон Соколов.
За всю свою прожитую жизнь, я усвоил, что национальная нетерпимость характерна лишь для высшего руководства. Для рабочего класса и крестьянства национальная принадлежность почти не имеет значения. У каждого народа имеются свои особенности и привычки, но на бытовом уровне к ним относятся терпимо и более уважительно. Например, никогда украинец не демобилизуется рядовым, хоть ефрейтором, но не простым солдатом. Существует насмешливая поговорка: хохол без лычки, что справка без печати. Посмеялись и на этом конец, никто не обиделся.
Вдруг к своему удивлению, увидел письмо, написанное мной домой и предназначенное в основном отцу. Интересно, как оно попало к Лёвке? Вероятно, кто-то из родителей дал его ему прочитать, а он им не возвратил. Странно. Ладно, не буду гадать. Попало, так попало.
Здравствуйте дорогие папа, мама и Андрюша!
Сегодня у меня своеобразная реперная точка. Ровно полгода назад новобранца Антона Соколова в окружении родных, друзей и подруг проводили с весёлыми песнями, с лёгким настроением на три долгих года служить в новом неизвестном коллективе под названием «Советская армия». Об этой организации мною было прочитано масса книг, посмотрена не одна кинолента, прослушаны рассказы лиц, прошедших армейскую школу, но всё равно прослужив, одну шестую часть срока службы, я вынужден изменить своё восторженно-телячье представление о ней на суровую действительность. Во мне произошли серьёзные переоценки ценностей, взглядов на жизнь и людей, которые можно приравнять к коренной ломке, даже революции в сознании. Первый урок – это умение ценить время. Всё в армии, начиная с нормативов и кончая распорядком дня, расписано буквально по минутам и секундам. Не укладываешься в них, наказываешь себя, а в военное время расплачиваешься жизнью. Другой урок – уважение к людям, особенно к подчинённым. К сожалению, в армии это исполняется далеко не всеми, особенно младшим командирским составом, то есть сержантами. Моя доармейская гражданская жизнь проходила в кругу равных себе по возрасту, а на заводе среди старших умудрённых опытом людей и начальников, в том числе прошедших Великую Отечественную войну. При контактах со всеми людьми я имел право голоса, определённую свободу действий и испытывал уважение к себе, как личности. Здесь, выражаясь шахматным языком, я пешка, мною манипулируют как хотят. Никого не интересует моё мнение, моё отношение к чему-либо и мой голос. Я всё должен исполнять беспрекословно, как робот, и слепо верить в ум и мудрость своих командиров. Любой их приказ для меня должен быть законом. Солдат не имеет право обсуждать приказ, не должен усомниться в его правильности, он обязан его выполнить. Я не задумывался об этом пока не произошел случай, который создал смятение в душе и, как я ранее сказал, произвёл переворот в мыслях. Я пережил разочарование в правильности действий нашего правительства и видения армии вообще. Но эта ситуация тем хороша, что помогает разрушить слепую идеализацию советской системы
Дело в том, что нас курсантов радиовзвода изредка привлекают к дежурствам в службе радио контроля. На одном из дежурств я с товарищем слушали передачу радиостанции «Голос Америки» (это делать категорически запрещается). В ней сообщалось, что на недавно жители города Новочеркасска вышли на демонстрацию с требованиям к местным властям наладить нормальное обеспечение людей продуктами питания, ибо в магазинах одни пустые полки. Вместо того, чтобы поговорить с народом, что-нибудь исправить, наказать виновных, власть вызвала армейские части и отдала приказ войскам стрелять в демонстрантов, в результате чего много людей были убиты. Если это правда, так как в наших газетах об этом ничего не писали, не сообщали по радио, то мне становится страшно за нас. Конечно, я отдаю себе отчёт, что армия не должна приемлить никакой демократии и демагогии, но она же должна защищать своё государство лишь от внешних врагов, а не от внутри государственных разборок. Для чего тогда избираются народные депутаты, существуют милиция, суд, прокуратура? На мой взгляд, это их дело оценивать, хорошо работают властные структуры или нет, решать, кого необходимо снимать с должности за развал порученного дела, судить, наказывать, заставлять исправлять недостатки, а не посылать солдат стрелять в свой народ, который они должны оберегать, подчёркиваю только - от внешней агрессии иностранного государства. Если наверху не умеют и не могут наладить нормальную жизнь в каком-либо регионе, то низы вправе сменить такие верхи и, по моему мнению, армия должна быть в стороне от этого спора и не брать ничью сторону. Папа, ответь, в чём я не прав? Тут ни у кого ничего не спросишь, не подискутируешь, не дадут ни в чём разобраться и понять, мгновенно пришьют антисоветизм. Мне иногда становится страшно от мысли, что, допустим вы тоже выдвинете какие-либо справедливые требования к правительству. Какой-то чин решит, что это антисоветчина и отдаст мне команду стрелять по вам, и я обязан это исполнить, иначе при отказе расстреляют меня, как примкнувшего к недовольным. Почему я должен стрелять в своих советских людей? Мне видится, что даже если массы свергнут существующий государственный строй, армия должна быть в стороне и от этого. Не дело армии защищать из рук вон плохо работающее правительство, она обязана охранять страну. Прав я или нет?
Вокруг меня постоянно много людей, я не бываю один ни минуты, нас хорошо кормят, одевают, служу в войсках, которые считаются интеллигенцией армии, но мне такая жизнь напоминает золотую клетку в которой птице также тоскливо как и в обычной. У нас есть библиотека, я записался в неё, теперь есть возможность читать газеты, журналы, книги, расширять свой кругозор, а то я истосковался по информации отличной, от выдаваемой политработниками. Пока я ни в одной книге или статье не нахожу ответа на свои вопросы. Я думаю, что политики всех государств бессовестно используют армию в своих целях, в их руках и генералитет - тоже пешка. Солдат и офицеров посылают сражаться за чьи-то интересы, у капиталистов монополий, у нас «братских народов». Вот свою землю я защищать обязан и стану, а зачем я должен проливать кровь за чужие интересы, становиться калекой или быть убитым. Если вы, глава правительства, обещаете военную помощь, то пусть её оказывают добровольцы, а не посланные по приказу. Наше государство, хоть царское, хоть советское, всегда бросает армию кому-то в помощь, то в Корею, то в Венгрию, то ещё куда-нибудь. Жалости к своим сынам нет никакой. Если бы я стал главой СССР, то, во-первых, заключил бы со всеми мир, во-вторых, дал бы клятву не вмешиваться во внутренние дела иностранных государств, а в – третьих, объявил нас нейтральной страной, как Щвейцария. Уверен, народ бы меня поддержал. Тогда жить стало бы спокойнее, появилось много рабочих рук и дети рождались бы не от калек, больных и немощных, а от здоровых парней, и нация стала бы спокойней и богаче. Разве, папа, я не прав? Ответь мне на мои вопросы и желания. Жду с нетерпением.
За меня не волнуйтесь. Я здоров, сыт и весел.
До свиданья! Ваш сын и брат Антон Соколов.
Вот оказывается, когда у меня начали появляться первые, пока ещё робкие признаки критического отношения к некоторым сторонам нашей жизни. До этого времени вера в непогрешимость и правильность всего того, что исходит из уст глав Советского Союза, из сообщений прессы никогда не исчезала. В армии она впервые пошатнулась и дала пищу для осмысления. Главой государства я не стал, размышления об армии остались нереализованными. Генералы без войн прожить не могут, им необходимо постоянно набираться боевого опыта, совершенствовать орудия убийства и испытывать его в локальных конфликтах. Политики за войнами скрывают своё неумение грамотно управлять страной и отвлекают внимание населения на якобы происки империалистов или коммунистов. Армию как посылали во все дыры, так и продолжают посылать: то во Вьетнам, то в Афганистан, то на свой народ в 1962году или в 1991 году, а то, отдавая приказ стрелять из танков по своему парламенту в 1993 году. Найдётся ли на Руси Великой и в мире такой решительный и волевой гражданин, который покончит с войнами раз и навсегда? Как хочется видеть свою страну мирной, трудовой, богатой и культурной. Наверно, это утопия и недостижимый идеал, а искренно жаль.
Привет, привет тебе, Лёва!
Что-то я не понял из твоего письма. Ты что собрался жениться? Случаем не спешишь друг? Где жить намерены? С родителями или отдельно? Учиться дальше будешь или нет? Обещал вместе со мной поступать, хотя я просил тебя не ждать моего возвращения. Даёшь брат стране угля, хоть мелкого, но много. Значит я теряю друга, ты семьянин, а я холостой. Соответственно будут разные интересы. Но, я тебя не ругаю. Весна наступила, кровь у тебя заиграла, и погнала на баррикады любви. Нас апрель также будоражит. С каждым днём становится теплее и теплее, мы перешли на летнюю форму одежды. Учёба уже не вдохновляет. Кругом благоухает. Окна в классах открыты, а в них стремятся ветви расцветшей черешни, далее видна сплошная белизна от цветущих яблонь, груш, и кругом опьяняющий, дурманящий запах распустившейся черёмухи, вскоре и сирень покажет свои красоты, а там и каштаны. Мысли витают в облаках и только о прекрасном поле, потому что за забором гуляют такие красивые паночки, пальчики оближешь. К глубокому сожалению, контакты с ними нам запрещены. Причина неясна. Если мы братья - славяне, из социалистических стран, одним курсом идём в демократическом движении, то почему нам нельзя общаться друг с другом? Если дружат между собой простые люди, то это в большей степени укрепит и международные связи. Пока строгое табу. Один молодой лейтенант нашего полка решил жениться на полячке, подал рапорт, а его сразу под конвоем увезли в Союз. Не имеет права советский офицер иметь жену из другого государства. Чушь какая-то. Ещё одна бессмыслица. В городе есть наш советский магазин. Польское гражданское население туда не пускают, а их военных - пожалуйста. Почему? Не объясняют. Один раз и я стоял там часовым у дверей. Поляки просятся: «Пропусти жолдат (солдат по - ихнему)». Не имею права. Стыдно. Какая-то пожилая польская женщина сунула мне в карман несколько злотых, я растерялся, а она мышкой проскользнула внутрь. Пока эта женщина не покинула магазин, я всё переживал, что её обнаружат, и меня накажут. Но обошлось.
И живём мы, как заключённые. Увольнений в город нет. Они запрещены приказом командующего Северной группы войск после одного происшедшего случая. В нашем полку имеется отдельная рота под названием: «Рота подвижных средств связи». Сержанты и солдаты, служащие в ней, развозят по территории Польши всякую секретную и иную почту. Однажды двое сержантов из этой роты возвращались из командировки на машине в нашу часть. По дороге немного выпили пива и проезжая мимо стоящего на отшибе костёла, решили в него заглянуть из любопытства. Отставив автомобиль возле костёла, зашли в него и стали рассматривая внутреннее убранство. Внезапно они услышали тихий смешок. Пригляделись. Ба, да это две молодые монашки тайком наблюдают за ними. Наши бравые сержанты не остались в стороне от возможности неожиданного знакомства. Они подошли к девушкам строгой морали, стали с ним разговаривать, а те и не думали отказываться. В общем слово за слово, потом они разделились по парам и разошлись в разные концы костёла. Дошло дело до греха или нет, не знаю, сведения из разных источников противоречивые. Вскоре, некстати, появился ксёндз, который увидев богохульное грехопадение в святом храме, поднял шум. С целью припугнуть ненужного свидетеля один из молодых «казанов» подняв автомат вверх выпустил целую очередь. Святой отец не будь дураком, проворно выскочил вон. Да и наши молодцы не стали задерживаться, а оставив монашек, бросились в машину и скрылись с глаз долой. Приехав в часть, разумеется никому ничего не доложили о случившемся. Однако и ксёндз был не промах. Он сообщил в Варшаву о происшествии и назвал номер автомобиля. Дело в том, что в Варшаве находится так называемая «Конфликтная комиссия», разбирающая всевозможнейшие случаи, пребывания наших войск в Польше и состоящая из шести полковников по трое с каждой стороны (Польши и СССР). На другой день любителей монашек арестовали, судили и приговорили каждому по пять лет дисбата и разжалования в рядовые. По такому неприятному случаю командующий и издал приказ, которым отменил любые увольнения на два года, пока мол не демобилизуются все хулиганы. Из за двоих провинившихся лишил увольнения тысяч ни в чём не повинных рядовых военнослужащих. По этой причине, за воротами части бываем только по тревоге, для пробежки в один километр, на марш-броске и никогда по одному. Если же нас ведут в театр, то только строем по лошадиному паспорту, то-есть по проезжей части дороги. Вечерами к забору части подходят польские спекулянты, просят что-нибудь продать: «Цо пан мает запшедать?» В разговоре смешиваются в одну кучу польские и русские слова, понятные той и другой торгующейся стороне. А что у солдата имеется? Часы, фотоаппараты, сигареты, какая ни будь мелочь. Шоферы в тихоря подторговывают бензином. Главное, чтоб никому из офицеров на глаза не попасться. Интересная особенность у их спекулянтов. Они никогда первыми не скажут цену товара. Лучше не купят, но цену называют только после того, как предложишь свою, и затем торгуются долго и упорно. За мою родную «Победу» (часы) я получил сто злотых. Ребята говорят нормально продал. Ручных часов уже ни у кого нет, все от них избавились. Платят нам рядовым по сорок пять злотых в месяц. Небольшой батон хлеба, весом примерно около килограмма, а тут выпекают только батоны, стоит два злота, а большой – шесть. Крем для сапог стоит два злота сорок грошей, пачка лезвий девять злот. Самые дешёвые сигареты «Север» стоят один злот девяносто грошей, зато спички двадцать пять грошей коробка, но качество самое безобразное. Зажигается только четвёртая или пятая спичка. Так что на солдатскую получку не разгуляешься. Неудобно перед родителями, но приходится просить посылать бандероли со всякой необходимой мне мелочью. Полученных денег катастрофически не хватает. Хочешь не хочешь, а приходится что-нибудь продавать, благо есть спрос. Самое первое предложение на польском языке давно выучил: «Цо пан мает запшедать?» Думаю перевод не требуется. Города, в котором находимся не знаем. Известны лишь те три улицы, по которым ходим в театр. Офицерам проще. Они живут в городских квартирах по соседству с поляками, и их дети общаются между собой. Один старший лейтенант рассказывал, что его жена никак не может выучить польский язык и поэтому всюду ходит со своим пятилетним сыном, который служит ей переводчиком. Вот позавидуешь ребёнку, с детства свободно знает два языка. Отпуск офицеры проводят в Союзе. Существует в армии неписанный закон, в какой месяц положено отдыхать офицерскому составу. Самый низший из них по должности – командир взвода, по званию лейтенант. Для него предназначено следующее: «В январе, зимой холодной, в отпуск едет Ванька взводный.
Солнце светит и палит, в отпуск едет замполит.
В ноябре под грязь и снег, едет в отпуск – зам потех». Что хочешь – офицерский юмор.
В христианской вере есть десять заповедей: не завидуй, не убей, чти отца и мать свою и так далее. У солдат также имеются заповеди:
Служба в армии – это один долгий день, повторяющийся 1095 раз.
Служба всё равно идёт, даже когда солдат спит, не пренебрегай сном.
Армия - это единственное место, где молодой хочет побыстрее быть стариком.
Кривая вокруг начальства всегда короче прямой.
Если зазвонил телефон – трубку не поднимай, обязательно куда-нибудь пошлют.
На крик и свист не оглядывайся – непременно заставят что-нибудь нести.
Напоследок солдатская лирика:
Я помню чудное мгновенье,
Когда я снял противогаз,
И чистый воздух в нос ударил,
И слёзы брызнули из глаз.
Я не забуду этот полдень
Вдали мерцающий песок.
О, как прекрасна ты природа,
Когда закончен марш-бросок.
Испытание на прочность марш-броском я преодолел. Он заключается в следующем: ты одет по полной боевой выкладке, за плечами вещмешок с двадцатью килограммами груза, на груди автомат с двумя магазинами, сбоку противогаз и через плечо скатка шинели. В таком виде ты должен пробежать пять километров. В спортивной форме пять километров - большая дистанция, а в таком наряде кажется бесконечной. Вместе с нами бегут все командиры взводов и даже начальник школы с замполитом. Идти шагом нельзя, офицеры подгоняют. Маленького роста курсант Сафин вскоре упал. Сержант его поднял на ноги, командир взвода – лейтенант, забрал у курсанта автомат, сам его понёс и всё равно того в спину - вперёд бегом. Сапоги на ногах кажутся пятипудовыми гирями, вещмешок больно колотит спину, как не натягивай его лямки, скатка натирает подбородок и шею, автомат клонит к земле, дыхалка сбилась. Бегу, пересиливая себя, но на настоящий бег это не похоже, скорее всего, близко к бегу трусцой. Всё тело мокрое. Глаза ничего не видят, их заливает потом. Бежим по лесной дороге, не до красот. Мысль одна – только не споткнуться, не упасть, тогда точно уже не встану. Себе твержу: «Всем трудно, не одному мне». Вот обгоняет меня хороший интеллигентный парень Лёня Тенсин. Дышит тяжело, но бежит, не жалуется, только автомат держит на вытянутых руках. Гляжу на него, стараюсь не показывать свою слабость, стыдно, я ж человек рабочего класса. Мысленно твержу одно слово: «Выдержать, выдержать, не сдаваться». Смотреть на окружающую природу нет сил, только под ноги. Как бы не было тяжко, но обгонять себя не позволяю, услышав близко за спиной нарастающий топот, невольно увеличиваю скорость. В какой-то момент стало так плохо, что, показалось – сейчас упаду и отдам богу душу. Неожиданно послышались еле уловимые звуки музыки. Мысленно говорю себе: «Всё, копец тебе Антон, начались глюки». Нет, с каждым шагом вперёд звучит слышнее. Стараюсь бежать в такт звучащим аккордам. Все действия и движения невольно настроились на музыку. Появилось второе дыхание, сказать, что стало легче бежать не могу, но то ли сил прибавила музыка, то ли втянулся в бег. Выскочили на открытое пространство, вдали увидел скопление военнослужащих. Оказалось, на финише батя поставил духовой оркестр, который играл весёлые ритмичные мелодии. Скорей, скорей к нему, долгожданному концу мучениям. Пробежал! УРА! Смог, смог одержать над собой победу, значит жить станем и преодолеем многое другое! Ты не представляешь, Лев, как поднялось самомнение и какое это счастье, наблюдать как тяжело бегут отставшие, а ты хотя и не первый, но далеко не последний. Когда другим труднее или тяжелее, то твои тяготы кажутся всего лишь лёгким недомоганием. Конечно подленькое сравнение, но почему-то правильное, о чём в жизни убеждался не раз.
До свиданья, Лёва. Если будешь подавать заявление в ЗАГС, остановись на минуту, сосчитай до десяти, представь себе, что это твой марш-бросок в другую жизнь, если за это время не передумаешь, следовательно, принимаешь правильное решение, подписывайся. Благословляю! Однако знай, жизнь даётся только один раз, а удаётся ещё реже, так и первая женитьба. Однако развод никем не отвергается, как и повторный марш-бросок.
До свидания. ПНР. Армия. Твой холостой друг, оставшийся живым после пятикилометрового марш-броска и уже не боящийся любого следующего. Знаю, выдержу и даже смогу тут же, с ходу вступить в бой. Какого? Хвастун? Да. Не зря нас готовят и воспитывают настоящими воинами. Всё. Антон Соколов.
Прошло много лет. Давно не стало социалистического строя. Распался Советский Союз. В российском обществе всё резко изменилось: мировоззрение, моральные ценности, идеология и т.д., особенно рывком вперёд вырвалась техника. Нынче армия стала хуже по качеству и составу. В шестидесятые годы двадцатого столетия в войсках совсем не было такого понятия как дедовщина. Служили молодой солдат и старослужащий одинаково. Особой резко бросающейся в глаза разницы не ощущалось. Молодые уважали старослужащих, учились у них, некоторые даже дружили между собой. Например, в нашей роте один из демобилизовавшихся солдат переписывался с молодым солдатом. Никого это не удивляло. Равных по званию мы называли по именам. Хорошие, добрые были взаимоотношения, блин. Где ж ты живёшь сейчас, блин Борис? Весёлый, говорливый рубаха - парень. А ты Пидрийко, неужели стал националистом? Не верю. Мы же были все как одна семья, и в разговорах и действиях вопросы национальной принадлежности друг друга даже не поднимали. С теплом вспоминаю всех сослуживцев, кроме Бардакова, но Бог ему судья, да и я, конечно, был не мёд. Всё же армия является отражением общества. Изменится в лучшую сторону общество, изменится и армия, а пока имеем то, что имеем.
И так, о чём же я писал дальше?
Здравствуйте дорогие товарищи: Лев и Валюша!
Приветствует Вас уже не рядовой курсант полковой школы войсковой части п\п 63536, а произведённый в звание младшего сержанта Соколов Антон Никитич, хотя и младший, но всё же КОМАНДИР! Благосклонно принимаю Ваши поздравления, можно в любом виде, но желательнее и приятнее в денежном, не скупитесь любезные, позолотите бедному капралу ручку и вам будет приятно, и мне полезно. Тайком от строгих офицеров выпью пивка благодаря вашей щедрости, ибо здесь в Польше оно качеством и вкусом гораздо лучше нашего, стоит недорого, всего каких - то два злотых за пол-литровую кружку. Что ещё составляет обиду за родную страну, тут продают аж восемь разных сортов пива, на любой вкус и цвет. В Свердловске только одно «Жигулёвское», да и его трудно купить. Невольно вспоминаешь мужскую свердловскую примету: Если навстречу попался мужик с пустым ведром, значит, пиво уже кончилось. Хваля сей напиток, не побоюсь быть антипатриотом аналогичной отечественной продукции. С другой стороны, блин, обидно. В польских воинских частях пиво свободно продают в буфете любому военнослужащему независимо от звания, а нам запрещают его покупать и употреблять. Советское высшие армейское руководство считает пиво алкогольным напитком. Офицеры нашего полка с радостью поглощают его утром по дороге на службу и возвращаясь с неё домой. Где же справедливость, блин? Попробуйте доказать мне хотя бы только их компетентность. Вы ж как никак добропорядочные люди, обременённые семейными отношениями. По досочившимся до меня слухам, ожидаете прибавления в семействе и помалкиваете. Неужели вам не ведомо, что нет ничего тайного, чтоб не стало явным. Позвольте спросить вас: «Кого обещает принести вам добрый аист или вы в капусте пошаритесь»? При получении мной вашей благодетельности, обещаю помолиться католическому Богу, чтоб поспособствовал лёгкому рождению нового человека. От радости за вас, на меня снизошло лирическое озарение и сам собой накропался стишок за отца дитяти в настоящем времени далёкого по расстоянию от меня:
Рождения ребёнка ждёт друг мой Лёва,
Я за него, несказно рад.
Создав семью, он упрочил основу,
Страны фундамент и уклад.
Так пусть растёт от года к году
Угловых крепкий дружный род.
И чтоб уральского народа
Он множил славу и почёт!
Не Пушкин, конечно, но от всей души. Валюшке мои пожелания родить здорового и крепкого малыша. Счастливой жизни Вам, предстоящий молодой папаша! Поделишься потом со мной опытом в воспитании подрастающего поколения. А я, грешный, занимаюсь воспитанием взрослых и состоявшихся мужчин. Но по порядку.
Все воинские дисциплины выпускного экзамена в полковой школе я сдал на отличные оценки. Нескромно хвалиться, но так хочется погордиться. Предварительно был нервный мондраж. Очень боялся за скорость передачи, особенно не хотелось допустить срыв руки. Существует такое профессиональное заболевание у радистов. При наращивании скорости работы на ключе кисть руки иногда клинит, и ничего с ней сделать не можешь, рука немеет. Какая тут быстрота, если кисть не сгибается. Однако Бог был ко мне милостив, и всё обошлось. За приём на слух я не беспокоился. С ним у меня неплохо. Принимаю даже чуть-чуть выше третьего класса. Стрельба, строевая шагистика, подача команд, знание уставов, выполнение обязательных упражнений на гимнастических снарядах, марш-бросок на пять километров прошли на ура. За политподготовку отметку замполит поставил досрочно. Я единственный, кто на политзанятиях вёл себя активно и он меня выделял из всех других, говоря: «Вот что значит, когда человек получил рабочую закалку». Всему наступает конец. Начальник школы, майор Голубев, построил нас, поздравил с благополучным окончанием и зачитал приказ командира полка о присвоении каждому воинского звания младший сержант. Предварительно пугали, мол, поблажек никому не будет, сержантов и так излишек, произносили и другие страшилки. На деле, никого не завалили, даже самых недалёких. Мы дрожали, боялись, а оказалось зря. Чего я переживал? Если курсантов станут выпускать рядовыми, показатели будут неважные, и о квалификации командиров-учителей будут сделаны нелестные выводы. Ещё один армейский урок получил я. Кругом показуха. Главное красиво доложить и отчитаться. Вот причина, почему первый батальон всегда побеждает второй. Умение подполковника Манойло отлично отрапортовать командиру полка. Однако хватит о наших проблемах. Как единственного круглого отличника из радистов нашего взвода, меня направили в первую роту второго батальона на должность заместителя командира взвода. Обычно младший сержант командует отделением, а тут сразу на ступень выше. Ну, как опять не похвастать. Прежде чем прибыть в батальон, пришиваю лычки на всю свою одежду с погонами: на гимнастёрку, китель, шинель. Появиться перед своими первыми в жизни подчинёнными я должен только сержантом. Знаю в памяти надолго остаётся первое впечатление, и мои будущие подчинённые должны сразу видеть меня командиром. Во вверенном мне подразделении двадцать человек, из них два младших сержанта, которые в полковой школе не учились, а получили звания за отличное завершение учебного года, будучи солдатами. Все мы трое новички для этого взвода. Командиры отделений вышли из этой же роты, но начинали службу в других взводах. Для рядовых солдат мои командиры отделений всё равно равные им. Они их и называют по именам, да и те ведут себя ещё робко. Что касается Вашего слуги, то я для всех однозначно: «Товарищ младший сержант» и никаких имён. Встретили меня, я бы сказал, спокойно - равнодушно. Понимаю, будут сравнивать с прежними демобилизовавшимися, но что делать, будем завоёвывать свой авторитет. Для начала я повёл взвод в ленинскую комнату, рассказал о себе, откуда родом, какая у меня семья, где учился, работал, как окончил полковую школу. Больше всего меня удивил вопрос, где я буду спать, у окна или в другом месте комнаты. Сказал, что у окна. Определил командирам отделений - спать во главе своих подчинённых. Познакомился с каждым человеком в отдельности. Младший сержант Макаров Вадим наш уралец из Свердловска, второй, Чистяков Юрий, из области, тоже уралец. Это хорошо – земляки. Старослужащих во взводе двое – украинец Гриценко и татарин с русской фамилией Прокофьев. Служащих второй год шесть человек, остальные первогодки – десять человек. Мне такой расклад нравится, когда молодых больше. Я для них сразу буду бог, судья и воинский начальник. Командир взвода старший лейтенант Карманов. Он мне при первой встрече сказал: «Товарищ младший сержант, я готовлюсь к экзаменам в военную академию. Оставляю взвод на Вас. Пожалуйста, не подведите меня». Прекрасный подарок. Единоличный начальник. Никто не будет вмешиваться в мои дела. Постараюсь сделать из взвода конфетку. За дело, Ваше величество судьба. Нас ждёт ПОБЕДА, только она и никак иначе.
Успехов Вам, супруги Угловы. Жду сообщений о прибавлении нового члена семьи. Хотя заранее не поздравляют, но когда получите сию весточку, допускаю мысль, что она будет к сроку.
До свидания в России. Крепко жму Ваши лапки. Антон Соколов. Армия. ПНР.
Господи, сколько радости, бахвальства, бравады, надежд. Какой оптимизм. Видно, что ещё и сам ребёнок, если можно так радоваться. С другой стороны, полная самостоятельность и никакой робости или страха и ни тени сомнений. Что это? Повышенное самомнение или легкомыслие. Может юношеский задор и смелость. А главное, оно оправдалось.
Поздравляю! Поздравляю! Поздравляю!
Мое гратуляцъе складам панам! (тоже самое по польски)
Дорогие мои друзья, порадовали. Милая моя Ириночка, я тебя не видел, но уже люблю. Благодаря твоему рождению, я впервые стал называться дядей Антоном. Ко мне так ещё никто не обращался, но ты стала самой первой, кто может их с полным правом произнести, и недалёк тот день, когда они прозвучат из твоих уст.
Но, конечно, ребята искренно рад за Вас, простите, разговорился, извиняюсь: Здравствуйте, здравствуйте, дорогие молодые родители Валя и Лев!
Пусть у вас будет всё хорошо!
Теперь о службе. Вожусь со взводом с утра до вечера. Наверно, надоел им до чёртиков. А что делать? Куда ни кинь, всюду клин, всё запущено, направлено на самотёк. Видно, что командир взвода старший лейтенант Карманов к своим обязанностям относился спустя рукава. Похоже, командовавшие сержанты больше думали о демобилизации, и пристального внимания взводу не уделяли. Какой - то дружбы и сплочения в нём нет. Каждый живёт сам по себе. На строевой ходят отвратительно. Многие слабы по выполнению гимнастических упражнений. Из молодых только один может выполнить обязательное упражнение на перекладине: Подъём переворотом. Не любят бег. Хотя и есть старослужащие, но классных специалистов нет. Что характерно, за второй и первый класс доплачивают неплохие для солдат деньги, а желание достичь высокого уровня отсутствует. Инфантильность полная. Технику, по - моему, не знают и побаиваются. Вскоре проверили меня на «вшивость». Старослужащий Гриценко специально (как мне донесли позднее молодые солдаты), а, может, по неосторожности случайно, слегка открутил или не закрутил до конца разъём у одного из блоков радиостанции. Возник пропадающий дефект. Докладывают: «Товарищ младший сержант, радиостанция барахлит». Отвечаю: «Что ж, попробую сам отыскать дефект. В настоящем бою бегать за ремонтниками некогда. При молчащей рации стоит вопрос жизни и смерти тысяч людей». Загнал в будку машины всех молодых и начал прилюдно искать неисправность. Каждый свой шаг громко комментировал. Честно могу ответить. Повозился я долго, но нашёл причину совсем случайно, а об этом промолчал. Доказал свою подготовленность, чем заработал уважение сослуживцев. Больше меня на знание техники не проверяли. Зато на занятиях по физподготовке первогодок Липовцев постоянно ворчит: «В этом вопросе я понимаю больше Вас, товарищ младший сержант». Безусловно это так. Он имеет второй спортивный разряд по гимнастике. Выступал у себя дома на областных соревнованиях. Влюблён в спорт и всё свободное время проводит в самостоятельных тренировках на гимнастических снарядах. Мечтает выступать в составе команды гимнастов Северной группы войск. Признавая прилюдно его превосходство надо мной в спорте, я частенько консультируюсь у него по вопросам тренировок. Это удовлетворяет его самолюбие и после неоднократного использования мной полученных от него советов, стал относиться ко мне восторженно. Чувствую его желание поставить себя на один уровень со мной. Липовцев, до армии работал на заводе, успевал успешно заниматься спортом, как и я, учился без отрыва от производства, только я в техникуме, а он окончил десять классов школы рабочей молодёжи. Среди молодых, он лучший во всех отношениях и пользуется у них авторитетом. Любит поболтать, но необыкновенно ворчлив, а что касается моих распоряжений, то перед тем как их выполнить, сначала забубнит что-то себе под нос, а потом сделает. С таким подчинённым служить можно.
Противоположность Саше Липовцеву – Володя Малюков. Образование шесть классов. Отец погиб на войне. Мать была осуждена, но потом реабилитирована. Удивительно, как мандатная комиссия пропустила его служить за границей. Воспитывался несколько лет в детдоме. Вернувшись из колонии, мать взяла его домой, но вышла замуж, а отчим невзлюбил парня. Володя убежал от них обратно в детский дом. Его отказались принять. Год скитался по стране. Вернулся, видит мать в горе, отчим умер. Чтоб прокормиться поступил работать: был дворником, грузчиком, подсобным рабочим. В общем, радости видел мало в прожитом до армии отрезке своей жизни. Попав служить за границу, считает это подарком судьбы. В армии ему нравится всё - дисциплина, чистота в казарме, особенно наличие простыней на койках, питание, форма. Приятно видеть, с какой любовью он относится к состоянию своей шинели, мундира, гимнастёрки. Он готов пылинки снимать со своей одежды. Считает, что служить нужно честно. Знает как достаются деньги, полученную зарплату на пустяки не использует, начинает копить на демобилизацию. По природе общительный человек, но ужасно безграмотен и панически боится радиостанции. От кого-то услышал, что электромагнитные излучения радиоволн отрицательно влияют на здоровье, и часто интересуется у меня, как бы ему перейти служить в другие виды войск, по его мнению, более безопасные. Всякие разговоры с ним, что это неправда, его не убеждают. Вот такой человек. Если для Малюкова любая работа не в тягость, то для Сани Липовцева лишний повод поворчать. Даже занимаясь самостоятельно в спортзале, если у него что-нибудь не получается, то и в этом случае он высказывает под нос претензии самому себе.
Как ни странно, но моя опора нашлась не в командирах отделений, а в служащем третий год Ильясе Прокофьеве. Разбитной парень, всё умеет, сделает и достанет. Замечательный дружелюбный характер, прекрасный работник, исполнительный. С первого взгляда принял меня за командира, которого необходимо слушаться и поддерживать. Сразу взял на себя заботу обо мне. Поначалу я стеснялся этого, отказывался от его услуг, но, слаб человек, и незаметно привык как к должному. При этом ведёт себя Ильяс ненавязчиво, но всегда находится где-то рядом, поблизости и готов выполнить любую просьбу или просто помочь. Самое главное, он не требует никаких поблажек непосредственно для себя. Такие люди нравятся сразу и до конца. Неудивительно, что незаметно у нас сложились тёплые дружеские отношения, что между командиром и подчинённым практически не бывает, например, в полковой школе.
Стараюсь изучать каждого и сплотить всех в крепкий коллектив. Главное не свалиться на «запанибрата», а быть хорошими, справедливым и объективным командиром. Желаю, чтобы чувствовали во мне если не отца, то старшего брата и защитника. Боюсь, чтоб не возникло у кого-нибудь ко мне чувства ненависти, как в своё время у меня в школе к своему бывшему командиру отделения Бардакову.
Иногда я позволяю себе немного пофилонить. Так, однажды заставил командиров отделений самим проводить строевую подготовку и ушел в казарму якобы готовиться к другим занятиям. Зашёл в каптёрку к старшине, поговорил с ним, он куда - то выскочил по делам, попросив меня подождать его, я прилег на кучу брезента и незаметно заснул. Проснулся оттого, что меня тихонько тормошит Ильяс. Открыл глаза, тот говорит: «Пойдём, Антон, покурим». Когда мы одни, он называет меня по имени, а при всех только: «Товарищ младший сержант». Никакого намёка, что я спал, как будто так и должно было быть. Мы выкурили по папиросе. Я окончательно проснулся. Не стало видно моей заспанной рожи. Репутация соблюдена. Уверен, он не предаст, не воспользуется случаем. Хороший парень и верный товарищ. Вот так и проходит время воинской службы. Не уверен, будет ли вам интересно читать о характере и привычках неизвестных вам лиц, но это моя сегодняшняя жизнь, её смысл, интерес, потери и находки о чём я и делюсь.
До свиданья, мои дорогие друзья. Остаюсь мысленно с вами. Антон Соколов. Армия. Легница. Польша.
Да, до армии я не обращал внимание на то, что люди имеют разные типы характеров. В полной мере познал это лишь при совместном проживании в изолированной солдатской обстановке. Получив в подчинение сразу двадцать человек, я практически с первых же дней столкнулся с двадцатью неодинаковыми живыми людьми, где каждый со своим особенностями, складом характера и устоявшимся взглядом. Все они оказались разные по происхождению, воспитанию, образованию, образу мыслей, темпераменту, жизненному опыту. Не имея никакой педагогической подготовки, сам в возрасте двадцати лет, я должен был на практике постигать премудрость перевоспитания взрослых людей, по сути своих сверстников. Находясь постоянно рядом с ними, приходилось лавировать, согласовывать их интересы как личностей, с жесткими требованиями службы, при этом стараясь быть добрым, всё понимающим человеком с отеческой жилкой и одновременно требовательным командиром. Совместить воедино подобные противоречия на практике мне не всегда удавалось в полной мере. Сплотить в одно целое, крепкий и самое главное дружеский единый коллектив лиц, часто несовместимых на гражданке, но вынужденных обстоятельствами находиться вместе - задача, безусловно, трудная. Необходимой поддержки со стороны более умудрённых жизненным опытом людей я особо не получал и не просил. Некоторые офицеры считали и говорили вслух, что это дано мне от природы, предрекали большое будущее, но, по-видимому, сглазили.
Добрый день, весёлый час, пишу письмо и жду от Вас.
Так в недалёком прошлом начинались солдатские письма домой на Родину. Просто, незатейливо, трогательно и тепло. Мне захотелось разнообразить своё обращение к Вам моим самым близким и дорогим друзьям, уйти прочь от тривиального: «Здравствуйте». Конечно, пожелание здоровья дело благородное, но в наши лета об этом не думаешь, ибо его и так в избытке. Хвори, предполагаю, и Вас обходят стороной. Нас же недавно постиг коллективный недуг. Дело в том, что «некто» занёс в душ ножной грибок и заразил почти весь полк. Не помню, писал я или нет, но мы тут принимаем еженедельную помывку не в бане, как принято на Руси, а под душем. Немцы только так мылись. Помещение для принятия водных процедур составляет примерно двадцать квадратных метров. В нём под потолком на одинаковом расстоянии подвешены (странно, ни разу не сосчитал) штук пятнадцать – двадцать рожков. Из всех течёт вода установленной температуры, так как смеситель холодной и горячей воды один на все рожки. Если я желаю погорячее, а другой по - холоднее, то ничего не выйдет, терпи казак. Это армия, где всё однообразно, и нет индивидуальной душевой кабины. В банный день через этот душ проходит весь полк, что составляет только солдат семьсот человек, а иногда душ принимают и офицерские семьи. Не мудрено, что с пола подхватили грибок. Заводится он между пальцами ног и всё болит и чешется. В общем, неприятно. Наш полковой военврач, узнав о начавшейся пандемии, применил оригинальный способ лечения. Каждое утро мы вместо зарядки босиком бежали по сырой росе (обязательное условие) на расстояние не менее одного километра. Днём в двенадцать часов, в солнечные дни, полк выводили на плац. Поступала команда: «Разуться». Сняли обувь. Команда: «Ложись на спину. Ноги поднять»! Представьте себе картину. Семьсот человек лежат на земле задрав, босые ноги к небу. Весело. Кто в таком положении ноги держать не может, того наблюдающие за нами офицеры бьют палкой по ним, «поднимай ноги ленивец, если желаешь вылечиться». Минут через тридцать надеваем сапоги с новыми чистыми портянками. Помогло. Через неделю такого лечения, грибок пропал как класс. Учиться необходимо у военной медицины. Положительный многовековой опыт, знаете ли, господа не пропьёшь, не прокутишь.
Продолжаю рассказывать о своих подчинённых, особенно служащих первый год. Каждый день приносит что-то новое. Наконец, я окончательно понял, что все люди отличаются друг от друга не только по росту, телосложению, воспитанию и физическим данным, а имеют свой неповторимый индивидуальный характер и свою собственную частную жизнь, с которой необходимо считаться. Вот крепкий невысокий паренёк Миша Озёрский. Внешне красив, вьющиеся волосы, всегда форсистый вид, зубоскал, но не во вред делу, слегка фасонисто заикается, однако сачок, каких поискать ещё нужно. При любой возможности старается исчезнуть с глаз долой как моих так и командира отделения. Порученную ему работу обязательно необходимо проверить, выполнил ли? Не проконтролируешь, не сделает или исполнит так, что лучше бы ничего не делал. Отговорок наговорит не одну тысячу. Сделаешь замечание, обижается: «Вы ко мне придираетесь» и если ещё что-нибудь добавишь - сразу начинает грубить. Положиться на него ни в каком деле нельзя. Случайно узнал, что он теряется, когда на него кричат, тотчас замыкается и с трудом сдерживает слёзы. В таком состоянии я увидел Озёрского при следующих обстоятельствах: проходили занятия по развёртыванию радиостанции в боевое положение с выходом на связь. Миша должен был запустить дизель-генератор для питания радиостанции. Не знаю, понятно или непонятно я объяснил порядок и последовательность проведения работ, но он всё перепутал, и в какой то момент я увидел, что он сейчас попадёт под напряжение. Я заорал на него, чтоб он немедленно остановился, в страхе подбежал к нему и заметил слёзы на его глазах. Вместо того, чтобы замолчать, я с перепугу ещё грубо накричал. У него потекло из глаз, и парень замкнулся в ступор. Весь тот день он ни с кем не разговаривал, был мрачен и несчастен. Я попросил старослужащего Ильяса поговорить с парнем, но у того ничего не получилось. Пришлось мне позвать Мишку в укромный уголок, попытаться успокоить и извиниться. Разговора по душам так и не произошло, но я вывод для себя сделал. Спокойней нужно быть, товарищ сержант, а не драть глотку по случаю и без случая. Ещё один урок для молодого командира.
На такой задумчивой ноте раскланиваюсь с вами. Обещаю быть сдержанней и мудрей. Будьте счастливы! До свиданья! Всегда Ваш друг Антон Соколов. Польша. Легница. Армия.
Действительно с Озёрским на первых порах я много потрепал нервов, ибо он был неисправимый лодырь и бездельник. Сделаешь правильное замечание, в ответ начинает грубить или замыкается. Критики в свой адрес не воспринимал никакой, даже справедливой, как бы она ему ни была высказана: при народе или один на один. Поначалу я так и не мог определить, что это - недостаток полученного воспитания? Вроде нет. Он легкоранимый и чувствительный человек, способный пролить слезу. Постоянно в хорошем настроении, шутник и весельчак. Однако иногда в нём вдруг проявлялась беспричинная агрессивность к окружающим и полное отсутствие контроля своих действий и слов, независимо от того, кому он их высказывал: товарищу, мне как его непосредственному командиру, или офицеру. Единственная его страсть – женский пол. В нашем городе был окружной госпиталь, в котором трудилось много молоденьких медсестёр. Они часто группами по несколько человек приходили к нам в клуб на концерты или посмотреть кинофильм. Такие дни у Озёрского были праздничными, он расцветал и пах. Девушки ещё не дошли от КПП до клуба, как среди них уже был наш Мишаня и летел к ним как муха на мёд. Чем он их брал не могу знать, но такого успеха, как у него, не было ни у одного солдата или сержанта нашего полка. По моему твёрдому убеждению, девчонки мечтали выйти замуж за офицеров, но никак не за нашего рядового брата. К проходящим срочную службу они относились снисходительно, но не сомневаюсь, предложи Михаил руку и сердце любой из медичек, отказа бы он не получил. Многие завидовали его любовным успехам, просили совета, но он лишь смеялся и отделывался шуточками. Однажды в клуб на концерт какой-то приезжей Российской знаменитости в полк пришло большее количество девушек, чем обычно. Озерский в тот день был в наряде на кухне и, услышав об этом, конечно сбежал. Пропустить такое событие, видимо, было свыше его душевных сил. Повара, обнаружив отсутствие солдата, пожаловались дежурному по части. В тот день дежурным по полку был недавно прибывший новый офицер и никого толком ещё не знал. Вызвав меня, разговаривал хамски и грубо, пригрозил, что подаст рапорт, чтобы меня разжаловали в рядовые, ибо какой я командир, если мои подчинённые могут так поступать. Приказал немедленно исправить положение, дав на это десять минут. Вместо Мишки я послал на кухню одного из молодых солдат. К поискам Озерского привлёк своих подчинённых, вытащив их с концерта по тревоге, но мы его нигде не обнаружили. На концерт ребята вернуться не смогли и на Мишку затаили обиду. Появилась наша пропажа только перед отбоем. Он двигался по коридору казармы, пританцовывая и широко улыбаясь. Глаза его испускали лучи счастья, доброты и любви. Его игривое, и, как мне показалось, наглое поведение переполнило мою и без того полную чашу гнева. Вспомнив, что кричать и ругать его бесполезно, будет в ответ оскорблять всех и вся, поэтому, собрав в себе, сколько можно, спокойствия, я, подойдя к нему, змеиным шепотом проговорил:
- Наказывать тебя рядовой Озёрский сегодня я не буду. Пускай с тобой сначала разберутся твои товарищи, твои сослуживцы, которые за тебя, подлого дезертира, должны выполнять порученное лично тебе дело, вместо того, чтобы отдохнуть и послушать хороший концерт. Зря ребята тебя «хитрым солдатом» нарекли. Никакой не хитрый солдат ты, а сачёк, и поступил по – сволочному, подло и втихоря. Морду бы тебе набить надо падле.
Круто развернувшись, я плюнул ему под ноги и ушел. Конечно, никто меня не разжаловал. Наш взвод считался лучшим в батальоне и соответственно я в том числе. Вряд ли дежурный по части докладывал об этом инциденте, тем более что вопрос замены сбежавшего работника был быстро решен. Озёрский ходил униженный, ждущий отправки на гауптвахту, злился, разговаривал со всеми грубо, замыкался в себе. Я умышленно не обращал на него внимание, не сделал ни одного замечания, не поручал какой - либо работы, на занятиях не спрашивал и ничего не объяснял ему, как бы не видел его. Парни также не лезли к нему с разговорами, а особенно со словами сочувствия. Никто, по - моему, даже и не интересовался у него, где тот пропадал длительное время. Долго вытерпеть молчаливое осуждение и ожидание наказания он не смог и дня через два вечером его прорвало.
- Товарищ сержант,- жалобно обратился он ко мне.
- Поговорите со мной тет а тет, прошу Вас.
- А стоит ли?
- Хочу, объясниться за тот день, вообще - то Вы справедливый, думаю, поймёте меня.
- Что ж, выйдем на свежий воздух, послушаю, что ты придумал в своё оправдание. А за данную мне характеристику - спасибо.
Последнюю фразу я произнес язвительно. Он или не среагировал на неё, или предпочёл лучше промолчать. Мы вышли из казармы. Переговорить один на один было негде. Молча дошли до клуба, прислонились к стене, закурили, каждый свои папиросы. Никто первым не начинал беседу. Я не считал это нужным, а он, видимо, собирался с мыслями или, как всегда, придумывал оправдательную историю. Наконец Мишка заговорил.
- Вот Вы называете меня сачком и дезертиром, но я не такой, поверьте, пожалуйста. Просто в армии мне плохо живётся, не люблю я её, этот режим, уклад, чинопочитание, дисциплину и вообще всё военное, не интересна, противна и скучна для меня армейская служба. Невыносимо тяжело мне здесь. Увольнений из части не дают. Разрешали хотя бы полдня побыть без строя, просто побродить по улицам, пообщаться с гражданским населением, с девушками поболтать, отдохнуть от всей этой муштры. Я человек свободный, а жизнь тут почти ничем не отличается от тюремной, сидим, как заключённые взаперти. Бабник я, товарищ сержант. Мне всё время нужна рядом женщина, а не эти мужицкие рожи. Каждую ночь снятся мне одни девчонки. Целуюсь с ними, обнимаюсь. Просыпаюсь в поту, член торчит, как кол. Замечали наверно по утрам?
- Не обращал внимания.
- Все видят, а Вы нет.
- Что у меня на уме только одна мысль наблюдать за твоим членом? Не видел, а если бы и увидел, то это к службе никакого отношения не имеет.
Тут я лукавил, наблюдал, но вида не показывал, считая это состояние естественным для молодого парня.
- И освоение техники не идёт мне на ум, товарищ сержант. Единственное, что мне нравится, так только военная форма, ношу её с удовольствием, но, повторюсь, ни в коем случае не армия. Была бы малейшая возможность откосить от службы, обязательно бы ей воспользовался. А бабство у меня - по наследству от отца. Папаша мой так измучил мать, что когда завёл себе двух любовниц, она только довольна была и крестилась от радости, что могла иногда выспаться полную ночь. Папаня до сих пор живёт одновременно с моей маманей и двумя незаконными жёнами. В него и я уродился такой. Тянет меня к слабому полу, как магнитом. Уже шестнадцатилетним я до безумия влюбился в соседскую девчонку. Мариной зовут. Родители её категорически были против меня. Тогда я сумел увести её от них. С семнадцати мы стали жить гражданским браком. Перед самым призывом в армию Марина забеременела. Просил её родителей разрешения зарегистрировать наш брак. Нет. Отобрали у неё паспорт. Ну и что? Чего добились? Да ничего хорошего. В военкомате умолял, оставьте служить где-нибудь поближе к дому, так нет, за границу отправили, подальше от неё. Ясно Маринкин отец постарался. Родила недавно мне сына, а я его и не видел. Помочь не могу. Пишет - трудно ей жить без меня с моей матерью и к своей возвращаться не хочет. А что я сделаю, чем помогу? Сейчас все мои мысли и думы о семье, а далеко не о службе. Постоянное окружение одними парнями до смерти надоело. Единственная радость - медсестрички, которые из госпиталя приходят, такие хорошенькие. Как пропустить? От меня не убудет. Это же не измена. Маринку я не брошу, люблю её, тем более сына мне родила. Цари мусульманские по большому гарему имели и ничего справлялись, батяня троих обхаживает. Моих сил тоже хватает, вот и хочу насладиться досыта пока молодой, да и организм этого требует. В то злополучное дежурство, не поверите, одна из пришедших девчонок издалека так напомнила Маринку, что в голове у меня всё помутилось. Я буквально ошалел, забыл обо всём на свете, бросился за ней, догнал, схватил и как безумный стал её обнимать, целовать.
Он немного помолчал. Я слушал, не перебивал и не торопил. Затем Озёрский продолжил:
- В общем, что дальше рассказывать. Не до концерта было. Она сначала испугалась. Потом поняла меня. Перелезли через забор и к ней в общагу. Они по двое живут в комнатах.
Снова прервал речь, достал папиросу, но не закурил. Посмотрел прямо мне в лицо, но как бы насквозь и в даль. Видно, собирался с мыслями. Затем почти шепотом:
- Такой обоюдной страсти я ещё никогда не испытывал.
Он глотнул слюну и с надрывом в голосе сказал:
- После всего случившегося спокойно перенёс бы любое наказание, даже без обиды на Вас. Всё правильно, виноват, сбежал из наряда, а бойкот зачем объявлять? Он намного тяжелей любых наказаний. В один миг счастье разрушили, я ж в тот раз впервые после гражданки девчонку поимел. И ей, и себе доставил божественное наслаждение. Облегчил свою плоть и хоть короткое время, но спокойно поживу без эротических сновидений.
Что я мог ему сказать? Честно говоря, растерялся. Восхититься, позавидовать, возмутиться, отругать, поверить, простить, наказать?… Пока я придумывал какие-нибудь умные слова, Миша присел, низко опустив голову, непрерывно куря папиросу за папиросой. Ещё я сомневался, верить ли всему тому, что он наговорил или нет. Во мне боролись противоречивые чувства веры и неверия, стремление чем-либо помочь Мишке или наговорить ему всяких нравоучений. Какой требуется дать совет, кроме общих успокаивающих слов. Безусловно, они ему нужны, но я их в его жизненной ситуации не находил. Он был, к моему сожалению, опытнее меня. Я до армии не имел ни одного полового контакта. Взаимоотношения с женским полом было чисто дружелюбное. Особой страсти ещё не испытал. Да и все мои друзья были такие же, как и я. Примера Озёрского вокруг нас не было. Все мы хотели сначала отслужить в армии, затем получить образование или хорошую специальность, только потом, став крепко на ноги, думать о женитьбе. И здесь в полку, когда учился в школе будущих сержантов, женатых среди нас не было, о девушках или половых вопросах между собой разговоров не вели, были стыдливы что ли, не знаю. Размышляя над ответом Озёрскому, я подумал, чем же всё-таки природа руководствуется, награждая чем-либо людей. Один становится ученым, другой - рабочим, третий, как Мишка Озёрский – быком производителем, ну и так далее. Что интересно предназначено мне? Вот никогда об этом не задумывался. Ну, мечтаю получить высшее образование, обязательно получу, не сомневаюсь, а дальше что? Для чего я рождён? Была ведь какая-то потребность в моём появлении на белый свет. Как её отыскать? Ничего себе, подвесил вопросик этот современный Казанова. Наверное, правы родители его жены, что не давали согласия своей дочери на брак с ним. На что им такой непутёвый зять, тем более ловелас. А, может, зря я отношусь к нему с недоверием. Парень открыл мне свою душу. Честно признался в том, что его тревожит, а я к нему как, к оловянному солдатику. Он живёт совсем в другом измерении, его внутренний мир мне недоступен и непонятен, у него иная совершенно особенная жизненная философия. В песне поётся: «Прежде думай о Родине, а потом о себе». В чём же мысли о Родине? Ну не любит Озёрский армию, так не увиливает, а служит. С другой стороны, как служит? Явно с неохотой и плохо. Вот возникни война как он поведёт себя? Дезертирует при первой возможности или отдаст свою жизнь как Александр Матросов? Да вряд ли он повторит подвиг Матросова. А я лично способен на подвиг или нет? Не задумывался. Неожиданно возникла другая мысль: «Сделать взвод лучшим в части, это мне нужно или Родине?» Ответ прост: Конечно Родине, хорошо подготовленные подразделения легче одолеют врага. А мне для чего – для поднятия личного авторитета и выпячивания своей персоны: «Вот мол какой я хороший и пригожий, умный и талантливый». Хвастун я хороший. У каждого отдельного солдата в уме свои собственные сугубо личные желания, и им далеко наплевать на мои потуги. У них своя индивидуальная жизнь, своё мироощущение, свои радости и печали и они не обязательно должны соответствовать моим. Должен честно признаться самому себе, что обучаясь в полковой школе не менее Озёрского тяготился военной службой, а став командиром, принял за норму армейский уклад. Изменились личные условия существования в армии и я изменил своё мнение. Озёрский рядовой и в этом весь смысл. Отсутствие увольнений и представителей прекрасного пола лично меня, да и многих, во всяком случае внешне, особенно не печалит, а Мишку гнетёт. Как соединить это воедино? В философии существует понятие закона единства и борьбы противоположностей. Вот они и встретились на практике обычной жизни. Я начал что-то объяснять, уже не помню, что конкретно. Говорил много, даже вставлял штампы вроде долга перед Родиной, необходимости каждого мужчины быть защитником своей женщины, детей. Успокаивал, что всё наладится в его судьбе, призывал верить в хорошее. Единственно, чего я не касался, так это его безудержного постоянного желания обладать женщинами. В этой теме я был не компетентен. Под конец своей длинной речи, я положил свою руку на его плечо и спросил:
- А на какие средства ты содержал свою семью до призыва в армию?
Он вздрогнул, странно глянул на меня, не ожидая такой резкой перемены темы разговора, теплоты прикосновения руки, тихо ответил: «Работал, получал зарплату. На эти деньги и жили».
- Где, кем трудился?
- Ну не всё ли равно где товарищ сержант? - произнёс с надрывом в голосе.
- А всё же любопытно, какую рабочую специальность ты освоил?
- Был сантехником.
- На заводе?
- Смеяться будете? В банно-прачечном комбинате. Никуда же не принимали несовершеннолетнего.
- Зачем смеяться. Любой труд почётен, а сантехники в бане особенно необходимы.
- Не говорите ребятам, товарищ сержант, а то они со свету сживут своими насмешками по поводу работы в бане.
Потом жалобно произнёс: - Товарищ сержант, простите меня. Больше никогда Вас не подведу. Давайте лучше будем дружить.
- А что ты понимаешь под дружбой?
- Когда понимают товарища, помогают ему, доверяют.
- Я стараюсь понять тебя, но ты всегда пытаешься поскорей скрыться с моих глаз и не выполняешь порученной тебе работы. Как же тут дружить?
- По большому счёту, я с чём-то согласен. Но, товарищ сержант, не разговаривайте со мной тоном приказов, тем более не кричите на меня. Никогда со мной так никто не разговаривал, не могу я переносить такого обращения, сразу срываюсь.
- Армия, Михаил, - не институт благородных девиц. Без команд здесь не живут. Что касается крика, так это было только один раз и то по делу, но постараюсь не повторять.
- Хочется человеческого обращения, дружеского. Я бы тогда совсем другим стал и может быть и полюбил хоть что-то армейское.
- Попробую поверить тебе, Михаил. Насчёт дружбы согласен, а наказание тебе сейчас всё же объявлю. Не буду тебя позорить перед строем. Даю тебе, Михаил, три наряда вне очереди. С завтрашнего дня ты безо всякой моей команды и особенно без напоминания, в личное время будешь наводить чистоту в нашей комнате, то есть натирать до блеска пол, вытирать пыль, особенно под кроватями. Ясно?
- Так точно, ясно! – прокричал Мишка, затем тихо произнёс: - Спасибо, товарищ сержант, я рассчитывал на более строгое наказание.
Мы разом отошли от стены, пожали друг другу руки и неожиданно он меня обнял.
- Я немного побуду один, разрешаете? - попросил заметно повеселевший Миша.
- Только недолго. Скоро отбой, не опоздай.
Озёрский снова закурил, опустил голову и пошел в сторону от меня. С тех пор наши взаимоотношения более или менее наладились. После изливания мне своих проблем, Мишка получил из дома фотографию сына, и первому с нескрываемой радостью показал её мне, как бы предъявляя доказательство, что не обманывал. Наша «дружба» заключалась в том, что временами, когда никого близко не было, Озёрский подходил ко мне и сладострастным шепотом просил разрешения уйти на час или два в самоволку на свидание с девушкой. Клялся в верности, дружбе и обещал, что если будет задержан патрулём, всю вину полностью возьмёт на себя и меня не выдаст. Что делать, я разрешал. Пусть лучше я буду знать, где он, чем не знать ничего. Возможно, он на самом деле половой гигант, и ему действительно мучительно трудно жить без контактов с женщинами. Главное, после самоволок у Мишки исчезала вспыльчивость и ненормативность лексики, а шутки сыпались из него, как из рога изобилия. Везение было на моей и его стороне, он никогда никому так и не попался. Позднее я узнал, что у своей пассии он переодевался в гражданскую одежду и в таком виде не только гулял с нею по улицам города, но даже посещал польские клубы и танцевал там. Не знаю, догадывались другие солдаты нашего взвода о его внезапных исчезновениях или все умело скрывали, но никто ни разу мне об этом слова не промолвил и не упрекнул. Если до нашего разговора Озёрский старался поскорее исчезнуть с моих глаз, то сейчас стал постоянно крутиться поблизости. Когда всем взводом решили сфотографироваться, он, оттеснив в сторону других, сел рядом со мной. Ильяс, наблюдая наши признаки дружбы, слегка ревновал меня к нему. Он долго не показывал вида, что видит моё особое отношение к Мишке. Однажды Мишаня, когда весь взвод был в наряде, отпросился у меня до утра, объясняя это празднованием дня рождения его подружки. Поколебавшись, я дал согласие, зная, что он не напьётся. Мишка не подвёл, явился в срок. Командир его отделения Вадим Макаров, уловив момент, высказал мне своё «ФЭ», как говорилось у нас о несогласии. Пришлось мне открыться ему. Тот меня понял, но всё же упрекнул, что своим отделением командует не он, а я. Например: Озёрский, Липовцев и Ильяс Прокофьев вообще ни во что его не ставят, а решают все вопросы только со мной через его голову. Назвал их моими любимчиками. Я пообещал исправить положение, но произошло это только на словах и в конечном счёте Вадим смирился. В армии обычно не бывает личной дружбы подчинённого с командиром. Как можно быть другом и при этом приказывать и, если нужно, наказывать друга, делать ему замечания, посылать на работы, требовать и так далее. Не вяжется такая дружба. Дорогой мне Илюшка ни разу не дал повода на него рассердиться. После демобилизации Ильяса я искренне скучал по нему. Мне не хватало его как личности и верного друга, его советов по многим возникающим ситуациям. Озёрский никак не мог заменить Ильяса. Цели дружбы каждого из них со мной были разные. У Ильяса бескорыстные, а у Мишки потребительские. С Ильясом Прокофьевым мы стали активно переписываться. После моей демобилизации Ильяс приезжал ко мне в гости. Мы с радостью долго тискали друг друга, целовались, а потом хорошо посидели, распив не одну бутылку водки, досыта наговорились. Он к тому времени успел жениться, но детей пока ещё не завёл. Странно, подумал я тогда, с Лёвкой я дружу с детства, а Ильяс мне ближе и роднее. Необычайно комфортно и спокойнее с ним. От него исходит такая теплота и надёжность, что не хочется с ним расставаться. Крепко и на всю жизнь сблизила нас армия. Провожая Ильяса, перед посадкой в вагон, мы крепко обнялись, прижались друг к другу, так расцеловались, как будто прощались навеки. Действительно мы больше не встретились. По случаю дней рождения перезванивались, долго разговаривали по телефону, постоянно обменивались открыточными поздравлениями перед всевозможными праздниками, посылали семейные фотографии. У обоих из нас было по два сына и мы шутили, что это плохо, лучше было бы по сыну и дочери и наши дети смогли бы пережениться между собой. Он постоянно приглашал меня с женой к себе в гости, но я так и не собрался. Дети, учёба, работа, семейные дела, далёкие расстояния отодвинули нас от постоянных контактов, но уже более тридцати лет дружим и не забываем друг друга. Мой младший сын дважды был в командировке в Татарстане и всегда по моей просьбе и желанию Ильяса, останавливался не в гостинице, а у него дома, привозя нам в подарок всякие гостинцы и обязательно национальное татарское блюдо «Чак-чак».
Всего лишь одно прочитанное письмо навеяло мне много мыслей и воспоминание об Ильясе Прокофьеве и Михаиле Озёрском. Каждый из них оставил свой неповторимый след в моей памяти. С Мишкой я не переписывался, демобилизовавшись, забыл о нём, а, сейчас вспомнив, хотел бы повидать и узнать, как сложилась его личная жизнь. Вот только получится ли? А перед собой беру обязательство отпуск этого года посвятить встрече с Ильясом, приеду с женой к нему в гости и проживу у него до конца отпуска.
От чтения своей прошлой корреспонденции меня оторвали неожиданно пришедшие гости, и несколько дней я не имел возможности дочитать её до конца. И вот в субботу вечером, когда по телевизору смотреть, на мой взгляд, было нечего, вспомнил о непрочитанных до конца письмах и погрузился опять в мир моей молодости.
Здоровеньки булы, семейство Угловых!
Как там у Вас на Урале, не зимно ( по-польски – холодно)? Чёй-то о погодах Вы ничего не сообщаете. На нашем Западе ещё тепло, а от недалеко расположенного Балтийского моря и влажно. Скоро буду что-нибудь понимать, а, вероятно, и шпрехать по - ихнему. Конечно, если бы нам разрешали ходить в увольнение, тогда бы имелась возможность общаться с местным населением, в результате чего знание панского языка пришло бы само собой, но, увы и ах, контакты не поощряются. Спрашиваем политработников: В чём причина запрета увольнений?
Отвечают: После окончания войны в Польшу вернулись поляки со всего света. Многие из них враждебно относятся к нашему военному присутствию, и к Советскому Союзу, в частности. Россия в истории не раз воевала с Польшей, делило её, имело в своей вотчине. Следовательно, остались и обиды за прошлые годы. С другой стороны, наверняка многие из поляков, прибывших из разных стран на историческую родину, являются агентами империалистических разведок. Зачем советскому государству провокации против наших людей? Не задавайте лишних вопросов. Сказано Вам не положены увольнения, и не интересуйтесь, зачем да почему. Наверху знают что делают. Это не Вашего ума дело.
Вот так солдат, терпи и стойко переноси трудности. Не думай, не спрашивай, не выходи с инициативой, она наказуема, не проявляй свой характер, выполняй лишь то, что приказывают. Помни, что приказы командиров не обсуждаются. Железная убийственная логика. Так становятся тупыми солдафонами.
Перед окончанием полковой школы, многих отличников активно агитировали подать рапорта о поступлении в военные училища. Я тогда наотрез отказался. Недавно опять поступило такое же предложение: грешным делом, вдруг загорелся и решил стать кадровым офицером. Но, слава Богу, вовремя поговорил с одним полковником и отказался от этой мысли навсегда. Он не отговаривал, но и не рекомендовал. Он просто рассказал свою жизнь. Служба у него шла хорошо. Своевременно продвигался вверх по служебной лестнице. Дослужился до высшего офицерского звания - полковника. Глядя со стороны, всё прекрасно. Но, кроме тревожного чемоданчика, нет у него ничего личного, всё казённое. С присвоением очередной звёздочки новая должность, новая воинская часть, новое место жительства. Жизнь постоянно на колёсах, дети учились в семи разных школах. «Скоро пойду в отставку, - говорит, - здесь в Польше не останешься, а куда поеду жить»? Родителей уже нет, родные лишних хором не имеют. На первых порах и остановиться негде, кроме как в гостинице. Даже если государство и предоставит где-нибудь квартиру, то не сразу. Где же взять столько денег, чтобы приобрести всё необходимое для существования, ту же мебель, гражданскую одежду, всякие тряпки, посуду, то да сё, что так необходимо для семьи? Личных накоплений нет. Тронусь в путь только с одними чемоданами. Взвесив его слова, я задумался и понял:. цыганская офицерская жизнь не для меня. Я хотя и бывший турист, но всё ж оседлый человек. Да, мне нравится быть военным командиром, но не более того. Офицер, особенно младший по званию – обыкновенный воспитатель, учитель, если хотите, разница лишь в том, что он не твердит: «делайте так», а показывает личным примером, как нужно выполнять упражнение в спортзале, правильно ходить строевым шагом, собирать и разбирать оружие и вообще всё то, что необходимо в повседневной армейской жизни. Если брать пехоту, а не наши интеллигентные войска – армейскую радиосвязь, то командир взвода поднимает людей в атаку и идёт в бой вместе с подчинёнными. Офицер уровня командира роты, батальона – руководит боем, в атаку не идёт, не гибнет на поле боя от пули противника. Получается, что он скрывается за спинами простых солдат. Вот когда до меня дошла великая сермяжная правда, почему солдат называют пушечным мясом. Каким образом хранить или не сберегать это мясо, зависит от непосредственного командира. Каков он будет – вопрос. Дослужиться до капитана то есть, командира роты, можно спокойно. А как дальше? Мест наверху мало, а желающих их занять много. Не всегда наверх пробивается самый умный и порядочный, а частенько умеющий приспосабливаться или отлично работать локтями. В конечном итоге вакантное место занимает далеко не талантливый человек. Думай голова, шевели извилинами, взвесь все плюсы и минусы. В армии не всё так уж и плохо. Всё ясно, всё расписано, кто, где, когда и что должен делать. Всё лежит на определённом месте. Во всём строгий порядок. С другой стороны, а где процесс творчества? Пожалуй, только в бою, а в повседневной жизни его немного. Задаю себе вопрос: «Желаешь ли ты стать учителем»? Отвечаю: «И да и нет». Коли твёрдый ответ отсутствует и есть колебания, мне нечего делать в армии.
Мучить себя длительными сомнениями не стал, раз решил не для меня такая жизнь, значит так и надо. Всё, точка. Решение принято раз и навсегда. Извините ребята, расфилософствовался.
Продолжаю изучать своих подчинённых. Вот первогодок Битемиров Сайлау. Отчества нет. У казахов фамилия обозначает имя отца (в данном случае – Битемир). Дети Сайлау будут носить фамилию Сайлавов. Парень он интересный. Невысокий, плотный как камень, невозмутимый, мало разговорчивый, но и не замкнутый. Старательный, исполнительный, ответственный на все 100 процентов. Служит шофёром на моей радиостанции. Завёл я его как - то в будку и показал магнитофон. Рассказываю, что могу записать и произвести его речь. Спой что-нибудь казахское, прошу. Он запел такую чудесную песню, что я даже удивился чистоте его голоса и прекрасной мелодии. Прослушал он себя, и сколько я его ни просил ещё спеть, так и не решился. Видно, к своему исполнительскому искусству относится слишком строго. Говорит, что с десяти лет копит деньги на свадьбу. По их обычаям жену необходимо выкупать, заплатив калым, а денежных сбережений пока имеет мало. Ребята посмеиваются над ним по этому поводу, а он на их смешки не реагирует. Возможно, слабо знает русский язык или пока переведёт русские слова на казахские, поймет, что к чему, время на обиды уже давно прошло. Слушается Битемиров меня и старослужащих с уважением и беспрекословно подчиняется. На востоке существуют хорошие, замечательные традиции – почитание родителей и старших. Я для него старший, тем более – командир. Попросил его: «Научи водить машину». Так просто всё мне рассказал, что я не только понял, но и получил первые навыки вождения грузовой машины. Однажды, будучи помощником дежурного по части, я зашёл с проверкой в гараж и слышу какое-то тихое бормотание похожее молитву. Подхожу тихонько к негромко поющему и вижу своего Битемирова, сидящего на корточках, перебирающего чётки и поющего: «Зима, лето, зима, лето, зима, лето и домой». Так повторялось несколько раз. Я понял – три зимы, три лета прожить и демобилизация. Не стал мешать его творчеству или молитве, повернулся и незаметно удалился. Понятно, парень тяготится службой, но молодец, вида не показывает.
А ещё, ребята, я расскажу Вам новость. Уговорили меня вступить в партию. Дело было так: Батальон выехал на стрельбы. К нашему взводу подошел замполит полка и спросил: «Как планируете отстреляться, товарищ сержант?»
- Лично я или взвод, товарищ подполковник?
- Весь взвод.
Один из моих солдат вступает в разговор и говорит: «Товарищ подполковник, наш взвод всегда был и будет отличным. Отстреляемся на одни пятёрки, не сомневайтесь».
Замполит пообещал всех сфотографировать, если так произойдёт. Хотя я и не рассчитывал, что все отстреляются без промахов, но чудо случилось. Замполит тоже слово сдержал и запечатлел на плёнке весь взвод и каждого в отдельности. Через несколько дней вручил каждому по две фотографии, одну общую и персональную. На другой день после стрельб, замполит полка пригласил меня к себе в кабинет и стал предлагать вступить в ряды КПСС. Я немного поотказывался, придумывая всякие причины о неподготовленности, но потом поддался его настойчивым уговорам. Теперь имею в кармане билет кандидата в члены КПСС. Через год, если со мной ничего не случится, стану полноправным большевиком. Посещаю партийные собрания, сижу на равных со старшими командирами и на одном из них рискнул выступить с критикой начальства. Горячо говорил о том, что служим в Польше, а ничего о ней не знаем, а хотелось бы. Боялся ли я? Конечно, дрожал как осиновый лист. Но что же Вы думаете? Примерно через неделю вызывает меня к себе в кабинет замполит полка подполковник Нинько. Я ожидал разноса по поводу моего высказывания, ан нет. Командир полка согласился со мной и дал разрешение совершить экскурсию к могиле Кутузова. Нинько поручил подобрать, на мой взгляд, человек тридцать самых надёжных солдат и сержантов. Догадайтесь с одного раза, кого я ему предложил, правильно, весь свой взвод. В общем, поехало человек сто, но мои все. Хвастаюсь? Не скрываю. От нашего города до города Болеславец, (по-немецки Бунцлау) ехать примерно сто километров. Разве по автостраде Варшава-Берлин это трудно? Не дорога – скатерть, с обеих сторон её посажены красивые деревья, преимущественно фруктовые. Домчались быстро. Памятник Великому русскому полководцу М.И. Кутузову стоит в самом центре города. На нём надпись: «До сих мест Кутузов-Смоленский довёл победоносные русские войска, но здесь смерть положила предел славным дням его. Он спас Отечество своё и отверз путь к избавлению Европы. Да будет благословенна память героя». Вблизи памятника дом- музей, в котором Кутузов М.И. умер 23 апреля 1813 года. В километрах трёх от города на кладбище захоронено сердце Кутузова. Это было выполнено по его завещанию. Перед смертью он сказал своим приближённым: «Прах мой пусть отвезут на Родину, а сердце похоронят здесь, у Саксонской дороги, чтобы знали мои солдаты-сыны России, что сердцем я остаюсь с ними». Эти слова я списал в музее. Сама могила довольно скромная. Небольшой постамент и круглая гранитная колонка. Вокруг братские могилы уже наших советских воинов погибших, при освобождении Польши. Поставлен красивый монумент. За кладбищем хорошо ухаживают. Молодцы поляки. Спасибо им.
Далее привезли нас в бывший немецкий концлагерь. Бараки, в которых содержали военнопленных, сразу после окончания войны сожгли, о чём сейчас жалеют. Остались только крематорий, ограждение и масса фотографий. Концлагерь был небольшой, но сожгли тут до миллиона человек. Около крематория растёт дуб. Когда обречённого к уничтожению человека готовили к сожжению, у него разрезали жилы и спускали кровь, которая стекала под этот дуб. Так вот до сих пор у дуба листья чёрного цвета, несмотря на то, что война закончилась уже пятнадцать лет назад. Вот какие дела, ребята. Посещение концлагеря оставило тягостное впечатление.
В целом мой взвод был в восторге от поездки, скрасившей надоевшее однообразие ежедневных будней. Они решили, что инициатором мероприятия был я, и каждый подходил ко мне и благодарил. Стало неудобно. Один из моих молодых солдатиков, тяготящийся военной службой, потому что женат и имеет ребёнка, расчувствовавшись буквально готов был целовать меня от радости. Со своей стороны, я поблагодарил замполита. Сработала, черт побери, критика. По этому поводу есть анекдот: Змей Горыныч говорит крестьянам: «Завтра всем придти ко мне с верёвкой, буду Вас вешать». Люди стали расходиться унылые. Один, повеселее, спрашивает: «А не приходить можно»? Змей Горыныч отвечает: «Можно». Так и у нас. Не просили и ничего не получали. Теперь попытаюсь потребовать разрешить увольнения в город, вдруг получится?
Ребята, мира и спокойствия вам! Любите, друг друга и не забывайте меня. Пишите. Жду с нетерпением. Всегда Ваш Антон Соколов.
Подумалось. А отчего это я писал о сослуживцах или не было других тем для рассказов? Наверно, и то и другое. В нашем полку солдат и сержантов было около семисот человек, а я рассказывал о наиболее запавших мне в душу личностях. Чем-то они для меня были интересны. Наверное, тем, что, в гражданской жизни общаясь со своим другом, привыкаешь к его характеру и привычкам, а в случае конфликта, можешь не контактировать с ним. На военной службе, находясь два- три года рядом в течение двадцати четырёх часов в сутки одновременно со многими людьми, ты вынужден считаться с ними и просто обязан суметь найти своё место в этом сложном коллективе. Еще, казалось бы, вчера о тебе заботились родители, школа, а на заводе и взрослые начальники, и вдруг ты оказывается многое должен делать сам. Например, подогнать под себя шинель, каждый вечер подшить чистый подворотничок, выгладить форму, постирать портянки, аккуратно заправить постель, вычистить испачканную одежду и так далее. Находясь в наряде, вынужден мыть пол, туалет, умывальник, подметать дорожки, чистить картошку, выполнять различные хозяйственные работы и овладевать армейской специальностью. В армии существует поговорка: не можешь – научим. Не хочешь, – заставим. Через руки-ноги, быстро дойдёт. Нянек в армии нет. Таким суровым мужским способом и готовят к самостоятельной жизни маменькиных сынков. Строго, беспощадно. В армии молодой человек стремительно взрослеет и смотрит на мир совсем другим взглядом. Не зря, вернувшись со службы, парень готов быть отцом и защитником своего дома, своей семьи и детей, а также дела, которому служит. Проучившись всего год в сержантской школе рядовым и получив в подчинение двадцать пять человек, я хотел этого или не хотел, но обязан был отвечать за них. Живя вместе с подчинёнными, командир тем не менее обязан думать и предпринимать все действия, сравнимые с родительскими. Вокруг тебя не роботы, а живые люди со своими мыслями, состоявшимся характером, привычками, национальными обычаями, менталитетом, образованием, воспитанием и многим другим. Одному всё нипочём, другой хватает всё налету, третьему надо долго всё разжевывать, четвёртому доказывать, пятого уговаривать, шестого успокаивать, седьмого наказывать и так до бесконечности. Командир должен и не имеет права не учитывать все эти факторы. На него, а в моём случае, на меня, постоянно изучающе смотрят двадцать пять человек. От моего поведения, слов, команд, обращения с ними и начальством, личного образа жизни, зависит, буду ли я образцом для них или нет. Доверить ли тебе себя, или ты пустое место. Считаю, что школу армии должен проходить любой парень. Теперь о некоторых моих товарищах. Первый из них – Эдик. Будучи хорошо воспитанным, нежным интеллигентным человеком, за которого всё делали его родные, Эдик, попав в агрессивную струю, вряд ли смог бы приспособиться к ней и мог сломаться без моей защиты и опоры. Имея за спиной самостоятельного и не трусливого товарища и образец, не побоюсь этого слова, он нашел своё место в солдатской жизни и не подвергался ни издевательствам, ни насмешкам. Вывод первый – в себе непроизвольно воспитывается чувство сопереживания и необходимость в покровительстве и дотягивания слабого до своего уровня. Далее – Ильяс. Парень как говорится, «от сохи», всему родителями обученный, от природы заботливый и хозяйственный. Он просто не может не помогать, не заботиться о ком - либо, а уж о друге особенно нежно. Он сама бескорыстность. Ещё особая черточка Ильяса – он необычайно честный человек. Он не продаст, не кинет, не даст совершить подлость.
Или взять Володю Малюкова. Этот парень с детства крепко стоит на ногах, он не побрезгует вымыть пол в туалете, вычистить умывальник. Труд для него не наказание, а осознанная необходимость. Служба в радость, где он нужен, на месте и после перенесённых до армии трудностей почти как отдых на курорте. Такому никогда не будет в тягость воинская жизнь.
Михаил Озёрский – сложный человек. Общаться с ним и легко, и трудно одновременно. Его шуточки - прибауточки, весёлый нрав и беззлобливый юмор создают вокруг лёгкую ауру. Невольно забываешь, что Мишка, хотя и бесшабашная голова, но отъявленный лодырь и бездельник. Между тем его любят, он душа любой компании, ловкий хитрец, за которого товарищи выполняют порученную ему работу, помогают, и он этим великолепно пользуется. Я элементарно попался на его удочку, расчувствовавшись, создал ему комфортные условия службы, покрывая его самоходы с ночёвками у любимых женщин. Так запутавшись в его сети, уже не мог из неё выбраться. Трудность заключается в том, что заставить его работать почти невозможно, а требовать начнёшь - он теряет над собой контроль и со злостью огрызается. Вот и пытайся молодой командир разрешить эту непростую загадку. Если пойти лёгким путём – замучить наказаниями, станешь сознательно создавать из себя врага, а этого делать не хотелось. Отравляя подчинённому жизнь, невольно отравлял бы её и себе. Альтернативного варианта я не нашел, как позволять совершать Озёрскому самоходы. Затем я поручал Мишке лишний раз и даже вне всякой очереди выполнять различные необходимые работы или поручения, что ему существенно не нравилось, но он вынужден был подчиняться. Сознательного бойца в нём я не воспитал, но откровенного лодыря в коллективе также не стало. Единственное в чём я устоял перед Озёрским, так не поддаться на его многочисленные уговоры пойти вместе с ним в самоволку к медсестричкам. А соблазн был и не один раз. Я колебался, почти решался, но устоял. Конечно, Лёвка не мог быть помощником в моих проблемах, и в своих письмах ко мне никак не реагировал на описания сослуживцев.
Семье Угловых - армейский привет с Запада!
Извините - долго не писал, но были веские причины. Первая и самая главная из них был участником больших учений Северной группы войск. Я раньше сообщал вам о том, что в армии целый год идёт боевая учёба. Примерно, как в школе. Шесть дней, исключая воскресенье, проводятся занятия общей продолжительностью семь часов с десяти - минутным перерывом после каждых пятидесяти минут. Офицеры учат солдат разным сторонам военного дела: строевой подготовке, умению стрелять и вести бой, технической специальной (в нашем случае – радиоделу), химической защите, несению караульной службы, физподготовке и так далее. Политработники, проводя свои занятия, внушают любовь к Родине, партии и правительству, разъясняют азы марксистко-ленинского учения. На политзанятиях солдаты обычно дремлют или под видом конспектирования лекции пишут домой письма. Наш замполит, когда увидит, что большая половина слушателей задремала, прервав на несколько секунд своё объяснение, тихо скажет: «Кто спит»? – потом громогласно командует: «Встать»! Конечно, кто спал, услышав команду, вскакивают под общий смех. Ну что замполит сделает? Разбудил и то ладно, не в угол же ставить, а тем более не выгонять с занятий. В полку есть штатный контрразведчик в чине капитана по фамилии Цуцкиридзе. Он бдит за нами, знаком, наверное, с каждым, и в отличие от других офицеров, ведёт себя за «панибрата». Случись, кто-нибудь полюбит западный (гнилой) идеологически опасный и развращающий образ жизни и попытается совершить побег к буржуинам, он пресечёт не только его, но даже саму возникшую мысль до её возникновения. Свою задачу Цуцкиридзе выполняет добросовестно – пока никто не выразил желания куда-нибудь смыться, кроме как в самоволку. Не сомневаюсь, он и за такими следит, я не знаю, но даю свою голову на отсечение, что его агентура знает, кто, как и куда ходит в самоволки, с какой целью и с кем общается.
Начинают и завершают день сержанты, обучая и заставляя солдат наводить чистоту в казарме, во дворе, на улице и в других местах общего пользования, посылают на различные работы, направляют в наряд и прививают любовь к службе, порядку и чинопочитанию. От того, как сложатся отношения солдата со своим непосредственным командиром, то бишь сержантом, так и будет протекать его солдатская судьба и жизнь. Она может быть отравленной вплоть до криминала, суицида или болезни, а при умном солдате, не исключая и сержанта, дойти и до манны небесной. Офицер, грубо говоря, утром придёт, занятия проведёт и если не назначен ни в какой наряд, отправляется к своей семье. Сержант свободен и все двадцать четыре часа находится рядом с подчинённым, так что из непокорного солдата может сделать, как в полку говорится, человека, а не получится, то довести до больничной койки. В одной роте, не нашего батальона, солдат от постоянных придирок и наказаний командира отделения едва не совершил суицид – попробовал повеситься. Парня вовремя увидели, откачали, а затем увезли в Союз. Сержанта не наказали, посчитали, что его вины в том нет. Вот и такие дела бывают. Я не хочу подобный грех брать на душу, поэтому усиленно ищу другие методы общения с рядовыми и сержантами своего взвода.
Итак, о больших учениях. Повсеместно, к августу месяцу учебный год заканчивается и наступает своеобразный итоговый ежегодный экзамен, который сдают одновременно и солдаты, и сержанты, и офицеры, и генералы. Называется он «Большие боевые учения». На них производят стрельбу боевыми снарядами, минами и пулями, бомбометание, атаки, наступления и прочие заморочки. Участвуют дивизии и отдельные полки. В воинские части приезжают московские полковники и генералы, проводят всевозможнейшие проверки, затем они наблюдают за ходом больших учений и делают выводы о степени подготовленности войск к вероятной войне. По окончании учений проводится их разбор и орг выводы на всех уровнях, в результате которых одним раздаются награды, повышения по службе, другим - наказания. В учениях предыдущего года я не участвовал ещё учился в полковой школе и нас к ним не привлекали. Сейчас служа второй год в боевом подразделении, в самый раз показать, на что и я способен, хотя и учебной, но войне. Начались Большие учения с боевой тревоги. Для нас она не была внезапной, ибо к ней неплохо заранее подготовились. Каким -то путём Батя (Командир полка) узнал, что её объявят в определённый день в пять часов утра. «По секрету» он сказал это командирам батальонов, те разумеется «по секрету» ротным, которые в свою очередь командирам взводов, и так «секрет» дошел до каждого солдата в отдельности. За тридцать минут до пяти утра всех втихую разбудили. Мы умылись, заправили постели, забрали из каптерки свои вещмешки, шинели, всё, кроме оружия, и сидели на кроватях ждать сигнал «внезапной» Боевой Тревоги. Надеюсь, офицеры в своих квартирах также встали пораньше. Когда проверяющий прибыл в полк и дал команду «ТРЕВОГА», то началось то, что так любимо сердцу солдата – бегом в автопарк и долой из застенков казармы на относительную, но свободу, и по дорогам через города и деревни Польши на учебную войну.
Собрали всю группу войск вблизи Варшавы. По замыслу генералов, враг должен был наступать со стороны Германии. Мы должны «героически» обороняться, а затем, разгромив неприятеля, рвануть вперёд на Запад. Все воинские части прибыли к столице Польши и разместились на отведённых им территориях. Неожиданно я получил приказ со своей радиостанцией сопровождать командующего учениями генерал-лейтенанта Бакланова П.А. Принимал учения командующий группой войск – генерал-полковник Хетагуров К.Г. Прибыв в штаб командующего учениями представился по всей форме. Бакланов П.А. строго глянул на меня и спросил, умеет ли быстро ездить водитель моей радиостанции. Я ответил положительно. Если бы до меня кто-нибудь раньше довёл, на каких скоростях мотаются между разными родами войск командующие, наблюдая за ходом учений, то я никогда бы не рискнул назвать Бетемирова лихим водителем. Шофёр, возивший Бакланова П.А., не просто быстро ездил, он буквально летал по дорогам. Мы постоянно отставали от них, за что один раз были обруганы крепкими нелитературными выражениями. К слову сказать, командующий учениями оказался довольно покладистым человеком. После того инцидента, он перед каждым выездом посылал к нам кого-нибудь из своих адъютантов, которые рисовали нам на карте место, где мы должны были быть на минуту раньше их шефа. Мы тут же мчались в назначенную точку. Прибыв на место и даже в этом случае мы часто опаздывали, экипаж быстро разворачивал радиостанцию в боевое положение и ждал команды что-нибудь и куда-нибудь передать. Заранее скажу, много работы штаб командующего нам не давал, так что в большей мере мы в стороне от Бакланова П.А и его окружения также имели возможность наблюдать «войну». Особенно поразило нас, и не побоюсь сказать, испугала учебная бомбёжка танковой переправы через реку Одер (по-польски – Одра). По «смелому замыслу», танковая армия, прорвав оборону «противника» ринулась к реке Одер и с ходу приступила к её форсированию. Быстро был сооружён понтонный мост, и танки на медленной скорости стали переправляться по нему на противоположную сторону реки. «Противник», обнаружив место переправы, направил к ней несколько реактивных самолётов - бомбардировщиков. И хотя бомбометание было условным, то есть самолёты только пикировали на построенный мост, зрелище сиё не только впечатляющее, но и пугающее своей силой звука, рёвом моторов и каруселью ужаса. Если бы при этом падали бомбы, стреляла бы зенитная артиллерия, были убитые и раненые, вынести это, вероятно, было бы свыше человеческих сил. Смотреть на пикирующие бомбардировщики интересно и страшно. Сначала видишь в небе только точку, которая как бы находясь на одном месте, быстро увеличивается в размерах, и, достигая максимальной величины, со страшным рёвом реактивных двигателей буквально непосредственно над тобой круто взлетает ввысь. Впечатление такое, что кажется, самолёт несётся убить лично тебя. Страх от этого пробирает до самых костей. Хочется немедленно куда-нибудь убежать, спрятаться, зарыться, только не видеть несущейся злой смерти. Благодаря командующему, довелось видеть и танковые атаки со стрельбой на ходу, и прорыв танков сквозь окопы с пехотой, и артиллерийские стрельбы, но бомбёжка оставила самое сильное воспоминание. Когда закончились учения, генерал-лейтенант Бакланов П.А., нашел время поблагодарить меня за чёткую работу нашей команды и всё же сказал: «Шофёр твой сержант ездить быстро не может, а во время настоящей войны ты бы с ним давно погиб». За обеспечение бесперебойной связи Бакланов П.А. своим приказом присвоил мне звание старший сержант, а моему радисту ефрейтору Гриценко,– младший сержант. Через месяц Гриценко должен демобилизоваться, и радости его от нового звания нет предела. Я не отказываюсь от досрочного повышения в звании, но отпуск на Родину был бы намного приятнее. Видимо, Бакланов П.А. отлично руководил учениями, так как его вскоре назначили командующим Западно-Сибирским военным округом, и он покинул нашу Северную группу войск.
Когда вернулись с учений на свои зимние квартиры, наступила расслабляющая пора. До начала нового учебного ждать почти два месяца, молодое пополнение не приехало, старослужащих небольшими группами потихоньку отправляют по домам к родным пенатам, а оставшихся служить, чтобы не очень расслаблялись, загружают всякой ерундой. Например, подполковник Михайлов, наш зам по тылу, заключает договоры с поляками по разборке разрушенных во время войны зданий. На вырученные деньги (злоты) он закупает капусту и огурцы. Мы их квасим в больших чанах. Ежедневно до сотни солдат и сержантов отправляются в город трудиться по демонтажу кирпичных строений. Работа хотя и пыльная, но многим нравится. Появилась возможность непосредственных контактов с лицами польской национальности, что непривычно и не запрещается младшим офицерским составом. Интересно суждение поляков о войне: «Войско польское Берлин брало, а войско русское им помогало». Переубедить их в обратном невозможно. Обратили внимание ещё на одну особенность поляков – ругаются они только нашим матом, ставшим интернациональным. Вступающие с нами в разговоры поляки довольно сносно говорят на русском. Что касается ребят, призванных из Западной Украины, то они с ними разговаривают совершенно свободно. Украинский и польский языки довольно родственные, не смотря на разность написания, у наших на кириллице, у них на латинском. Простые люди всегда найдут общую тему для разговора. Что касается отдыха, то мы его заслужили честно. Наш полк на Больших учениях нигде не подкачал. Через месяц пойдёт мой третий год службы, я стану солдатским аксакалом.
До свидания друзья, до свидания! Всегда Ваш, выходящий на далёкую, но всё же финишную дистанцию Антон Соколов.
Читаю свои письма с большим удовольствием. События давно прошедших лет никогда не возвращались ко мне своей негативной стороной, так и доставляющей удовлетворение, не всплывали во снах. Удивляться не приходится, в мои армейские годы ничего трагического не случилось, в результате мозг убрал в самый дальний угол кладовой памяти те страницы жизни как неважную информацию. По–моему, наше земное пребывание в подлунном мире устроено в виде отдельных строго очерченных фрагментов лет, слегка связанных между собой без плавного переходного периода. Первый, начальный – детство с познанием окружающего пространства, мира, людей и своего Я. У меня оно возникло в возрасте примерно трёх – четырёх лет. Неожиданно кто-то резким толчком как бы вдохнул в меня сознание и открыл глаза. До этого толчка, меня, времени и событий как бы не существовало совсем. Ощущаю себя сидящим на кровати, спиной к тёплой печке. Однако я наполнен определёнными знаниями. Например, за столом сидят и разговаривают две женщины. Я их знаю, та, которая ближе ко мне, моя мама, а другая, высокая дородная – соседка, Александра Васильевна. Почему они мне известны, не знаю и не задумываюсь. Настоящая жизнь началась с этой толчковой секунды, но некоторые появляющиеся люди были уже знакомы: это папа, это тётя Оля, это мамина сестра тётя Саня, а это незнакомый человек и так далее. С того мгновения постоянно работает моё Я. Ежечасно и ежедневно познаётся все, что происходит вокруг. Из раннего детства больше всего помнятся новогодние ёлки с их чарующими сказками и подарками. Детский сад я не посещал и меня часто оставляли одного в доме. В это время мне почему-то казалось, что за мной неотрывно и незаметно откуда-то сверху из-за угла следят родители. Думалось, что они никуда не ушли, а просто скрылись с моих глаз, чтобы понаблюдать, чем я занимаюсь в их отсутствие. Поэтому одиночество никогда не пугало меня, я знал, что меня видят и оберегают. Следует признаться себе, что скрытое наблюдение за собой я ощущал довольно продолжительное время. Долго ли, коротко длилось беззаботное детство, но хватило всего одного дня как революционно изменилась жизнь - наступили школьные годы. Возникла ответственность, в окружении появились новые друзья и товарищи, требовалось научиться жить в коллективе, участвовать в совместных играх, отстаивать своё право быть равным. С подростковых лет на всю жизнь осталась любовь к лесу, с его вселенной разнообразных проживающих живых существ, величия сосен, красотой берёз, трав, цветов, кустарников, освещённых ярким солнцем полян с обилием ягод и грибов. Туристом я стал лет с четырнадцати. Каждый раз отправляясь с друзьями в поход всё больше и больше открывал для себя красоту уральской природы. Иногда останавливался на какой-нибудь вершине и не мог оторваться от уходящих в даль чудес леса, гор и неописуемых красот наших многочисленных озёр.
Так незаметно отдельные жизненные этапы быстро переходили из одного в принципиально другой, появлялись и исчезали плохие и хорошие люди, дела и поступки. Всё промчалось стремительно и безвозвратно. Свои письма из армии и то явились удивительным откровением после прожитых лет, включающих учёбу в институте, женитьбу, рождение детей, рабочих будней с победами и поражениями. Самостоятельные куски различных пройденных путей. Трудно сказать, где они начинались, где кончались. В каждой из них рядом находились люди и столько промелькнуло народу, что трудно и сосчитать. Память сохранила лишь маленькую толику о некоторых. Неизменными все годы рядом были только родители, позднее - брат Андрюха и друг Лёвка. В детские и юношеские годы, примерно до двадцати лет, мне чудилось, что я жил когда-то раньше. Обычно подобная мысль возникала, когда я приступал к выполнению какой-нибудь работы, которой меня никто не обучал, я не видел, как её исполняют другие, но я знаю и умею её делать и делаю. При всём при этом знаю, какие могут быть ошибки. Почему это происходит и чей опыт, знания заложены в голову? Толи опыт реинкарнаций, или всё гораздо проще – генетическая память предыдущих поколений, передающаяся по наследству. Нечто похожее происходит при встрече с незнакомыми людьми. Личность вам неизвестна, но что-то роднит вас и тянет пообщаться.
На днях на улице меня окликнул незнакомый мне мужчина примерно одних со мной лет, которого я не признал. Спросить было неудобно. Говорили, наверное, с полчаса, а я так и не понял, с кем разговаривал. Обменялись телефонами и адресами, но всё равно его фамилия и имя не отыскались в кладовой моего мозгового запоминающего устройства. Где, когда, на каком перекрёстке судьбы я общался с ним, ничего не вспомнил, а вот он каким-то образом знает меня. Чем же, интересно, я ему запомнился? Вряд ли мы с ним вместе служили в армии, потому что, будучи молодыми, называли друг друга только по имени или по фамилии, никогда не применяя отчество. Следовательно, судьба сталкивала нас уже в более позднем возрасте и ненадолго, поэтому странно, что я и не вспомнил этого человека. Допускаю мысль, что он, знал меня со стороны, но либо не общался со мной, либо оно было единичное. Увидев меня по истечении времени, набрался смелости завязать знакомство, установить приятельские отношения, возможно, доставить себе удовольствие пообщаться с человеком, с которым где-то был рядом. Вспоминая случайного знакомого, сравнил другое событие. Из армии я демобилизовался членом КПСС. Поступил на завод и встал на партийный учёт. На одном из первых на гражданке партийных собраний обратил внимание, как один молодой рабочий, выступая, яростно ругался с одним из начальников. В перерыве в курилке я сказал этому парню что - то о необходимости уважать старших по возрасту и положению. В те годы во мне крепко сидели армейские привычки, и мне казалось странным такое «беспардонное» обращение с руководством. Парень этот ничего мне не ответил, лишь взглянув на меня не по - доброму, молча отошел в сторону. Вскоре этого рабочего перевели в другое подразделение завода. Я забыл о нём, тем более о своей критической реплике, которой сам не придал особого значения. С той поры прошло лет двадцать, как мы не имели возможности для общения, а я и о существовании его. За эти годы мы оба без отрыва от производства окончили разные вечерние институты и стали инженерами, но и тогда наши пути нигде не пересекались до тех пор, пока руководством предприятия для срочной разработки новой темы не была организована временная группа, в которую мы оба были включены. Находясь ежедневно рядом и вместе, выполняя интересную творческую работу, незаметно наши деловые отношения переросли в дружеские. Обнаружилось общее в поступках, отношении к людям и семейным ценностям. На многое мы смотрели одинаково, имели примерно равный культурный уровень. По окончании разработки был устроен банкет, и этот человек, назовём его Пирогов, признался мне, что он все прошедшие годы презирал меня за сделанное ему в то далёкое время замечание, которое он расценил тогда как речь приспособленца и лизоблюда. Пирогов попросил прощение за неправильную оценку меня, а я не знал и не догадывался, что он такое длительное время продолжает негативно относиться ко мне и главное помнит по всего лишь одной непонравившейся ему фразе. Вот что случается в жизни и что существует рядом, ты и людей не знаешь, а они по малому поступку, либо неосторожному слову по - своему оценивают тебя - некто отрицательно, а другой, наоборот, положительно, а ты и не догадываешься об этом и живёшь своей спокойной жизнью.
Чтение писем заставило оглянуться меня назад, попытаться понять того молодого сержанта и сравнить со зрелым состоявшимся человеком. Где я был лучше, чище, умнее? Без всякого сомнения, в те три служивых года. Какой же я был тогда наивный. Искренне верил официальной партийной пропаганде, был чист душой, видел мир прекрасным и смотрел на него через розовые очки и никогда в речах других лиц не искал тайных мыслей. Как хотелось быть лучшим и всё вокруг сделать таким же. Ах, молодость, молодость! Критический взгляд наступил гораздо позже, но, по-моему, всё ещё остаюсь тем же близоруким глупым человеком, видящим во всех людях и властях только благородные дела и поступки.
Дзень добры, панове ! Як ше паньстфо маён ?
По - русски - здравствуйте господа. Как Вы поживаете? Потихоньку изучаю разговорный польский по русско-польскому разговорнику, который купил мне один из офицеров. Но, увы, практики постоянной нема. Не положено вступать в контакты. Я об этом уже, наверное, писал не одну тысячу раз. Теперь о нашем, о девичьем.
Несказанно рад каждой Вашей очередной весточке из далёкого далека. Не зря в песне поётся: «когда приходит почта полевая, солдат письмом далёким обогрет». Независимо первый, второй или третий год проходишь службу, а полученному письмецу всегда рад. Говорю без всякого ёрничества, протянутый почтальоном военнослужащему запечатанный конвертик, ещё и не раскрытый и не прочитанный и неизвестно какую информацию содержит, всё равно, уже сам по себе, несёт тепло в душу человека, оторванного обстоятельствами от родных и близких людей. Мгновенно поглощенный, он скрашивает однообразие армейской жизни, притупляет чувство ностальгии. Справедливо считается, что самая обширная корреспонденция присуща только солдатской среде. Удивляюсь, что в суете больших и малых дел, имея на руках грудного ребёнка, вы ещё находите время сесть за стол и написать послание мне. Спасибо Вам.
Наше разнообразие в настоящий момент заключается в том, что, наконец, дождались молодого пополнения. Ко мне во взвод попали пятеро, взамен переведённого на повышение младшего сержанта (уже сержанта) Вадима Макарова, двоих демобилизовавшихся и двоих солдат направленных переучиваться на водителей. Все салажата имеют среднее образование, в институты не поступили, ничего не умеют, однако с заметными элементами нахальства избалованных маменькиных сыночков. Росточком невысокие, телосложение хилое, силой не наделённые, а туда же в калашный ряд. Из этой мелочи необходимо воспитать сильных, смелых, ничего не страшащихся бойцов и классных специалистов. С трудом верится, что и сам два года назад был точно таким же. Конечно, справимся. Но вот вопрос - как? Появилось нововведение. В журнале «Старшина-сержант» напечатали статью министра обороны. Суть его трактата такова: слишком строги младшие командиры, часто используют для рядовых наказание нарядом вне очереди, особенно злоупотребляют выполнением работ после отбоя. Нашел это излишним. «Находите, пишет убедительные слова». Издал приказ, запрещающий объявлять наказание лишением части сна, чем резко сократил власть сержантов и старшин. Политработники схватились за разъяснение министра и стали проводить одно за другим сержантские собрания, убеждая нас и требуя не прибегать к подобной практике и вообще к системе наказаний. Результат не замедлил сказаться – дисциплина резко упала, появились пререкания, отлынивания и посыл рядовыми младших командиров на ту гору, где Макар и телят не пас.
Вот в таких условиях готовь и воспитывай мужественных воинов, способных переносить любые трудности и спаянных железной дисциплиной. Как же тогда командовать, товарищ маршал Советского Союза? Молодой солдат должен с первых дней знать, что служба лёгкой не бывает, и солдатская жизнь не мёдом помазана. В армии прислуги нет. Всё необходимо выполнять самим, причём в основном рядовым. Непросто без предварительной подготовки шестнадцать часов быть на ногах. Не присядь, не полежи, не перекуси, почти весь день строем, под командой. Привыкнуть к режиму, по себе знаю, не так просто. На первом году службы физическая нагрузка кажется огромной, в результате которой катастрофически не хватает пищи, и солдат постоянно ощущает чувство голода. Подчиняться ещё трудней и непривычней, особенно к почти сверстнику. Нервная система не у всех выдерживает. Бывают срывы. Я тоже через такое проходил. Понять могу. Один из моих сержантов, наш земляк Юра Чистяков, кому я со спокойной совестью оставлю взвод, когда предстоит демобилизоваться, сумел найти себя в новых условиях. Его отделение лучшее во взводе. Используя спокойный и твёрдый тон, свою эрудицию, учит молодых солдат военному делу, не прибегая к палке, а убеждая их в необходимости выполнения тех или иных работ, обязанностей и действий. Другой сержант Павел Костенко просто в ярость приходит, особенно когда молодой солдат пытается начать обсуждать его распоряжения. Если Пашку не сдерживать, до мордобоя запросто дойдёт. Когда я сам, будучи салажонком, конфликтовал со своим командиром отделения, то зам комвзвода Клеймёнов никогда не осуждал прилюдно Бардакова. Применяя его положительный опыт, я поступаю также, но в душе с Костенко согласен. Ещё не хватало, чтобы солдат начал пререкаться с командиром. Это вам армия, а не колхозное собрание и тем более не Новгородское вече. С другой стороны, я то чему удивляюсь? За весь свой первый командный год только в исключительных случаях объявлял наряд вне очереди, например, когда у меня один солдат сбежал в самоволку. Недавно нам довели до сведения систему, применяющуюся в старой немецкой армии. Допустим, воин совершил проступок, за который необходимо объявить строгое взыскание. Командир обязан три-четыре дня не принимать никаких мер. Считается, что за это время эмоции поутихнут, можно будет спокойно во всём разобраться, взвесить и принять единственное правильное решение. Этот совет я посылаю Вам как родителям своего чада. Не рубите с плеча, пожалуйста. Дайте остыть чувствам и понять ребёнку меру его ошибки и ожидания неотвратимости справедливого приговора.
Господи, да о чём я пишу. Вам же будет тысячу раз неинтересно читать про наши будни и мелкие проблемы. Извините подлеца. Есть новость в принципе поинтересней. У нас ходят слухи, что поляки обратились к нашему правительству с просьбой вывести советские войска с их территории. По этому поводу вскоре в Польшу должен приехать Хрущёв Н.С. Командующий Северной Группы войск генерал-полковник Хетагуров К. А. приказал подготовить и показать ему небольшой концерт. К ансамблю песни и пляски округа добавили две наши роты, и мы каждый день приходим в дом офицеров и вместе с ними разучиваем и поём три песни. Не знаю, нужно будет это Хрущёву или нет, но из нас пытаются подготовить классных певцов. Однажды, как всегда, строем по лошадиному паспорту возвращались с очередной репетиции, вдруг ротный предложил: «Давайте-ка ребята грянем во всю глотку: Помнят псы-атаманы, помнят польские паны, конармейские наши штыки. Интересно, какая будет реакция населения» ? Тотчас опомнился и предотвратил вероятное исполнение: «Нет, лучше не будем, а хотелось бы». Многие захихикали и поддержали ротного. Вот ведь что интересно. Поляки внешне относятся к нам терпимо и даже, я бы сказал, с уважением хотя бы. Так в чём же причина желания оскорбить их? Неужели память предков течёт в наших жилах? Или за то, что они не такие, как мы? Не тому богу молятся, не так живут, не то едят, не то пьют, не так одеваются. Или мы подспудно ощущаем своё плебейство? Они европейцы, а мы варвары, бегающие ещё по веткам развития человечества. И это несмотря на то, что в технических вопросах наша страна более передовая, чем их, особенно в области промышленности и сельского хозяйства. Все называют себя панами, способным вести себя независимо и с достоинством равным, друг перед другом. Мы в основном холуи при малой касте дворян и не научились считать себя свободными, вольными людьми.
Крепко сидит в нас забитость, страх и робость перед боярином, то бишь начальником. Столетия крепостного права, годы репрессий выбили из русского человека гражданина. Высказывать своё мнение, отличное от руководящего, тоже самое, что плевать против ветра. А солдат - пешка, им повелевают. Ему приказывают и требуют беспрекословного выполнения приказа. Свобода солдата простирается лишь в удовлетворении своих естественных потребностей и то в разрешённое время. Неужели в гражданской жизни не так? Партия, Комсомол, КГБ, Милиция, Суд разве не давят на человека? Туда нельзя, туда не ходи, туда не смотри, с тем не говори, то не читай, то осуждай и главное, как в армии, так и на гражданке – начальник всегда прав. Скажите, ну почему мне нельзя общаться с поляками? Почему запрещены увольнения в город? Почему решение нашего офицера жениться на девушке полячке наказуемо? Многое ещё можно привести таких почему? Так решено наверху во властных структурах, а ты, маленький человечек, не старайся быть умнее, знай всех – сомнём, сотрём в порошок, брысь под лавку. Раз я начальник, то всегда прав, а ты дурак, ты начальник – я дурак, следовательно, ты прав. Этим сказано всё.
До следующего письма ребята.
До видзэня панове, то есть До свидания!
Ваш Антон Соколов.
Вот это ДА. Ничего себе рассуждения коммуниста. С каких это щей я так тогда разъярился? Служба шла неплохо, взвод считался на хорошем счету, и вдруг излияние целого ушата яда. Странно? Каких - либо негативных явлений не припоминаю, но видно были, раз так разгневался. По сути, всё сказанное правильно, только это вопль в воздух, видимо захотелось выговориться.
Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте мои дорогие друзья, Лев и Валюша!
Прошло почти сто дней, как Вы молчите. Всё ли у Вас в порядке, не болеет ли Иринка или кто-нибудь из Вас? Пожалуйста, не забывайте меня. Осталось всего десять месяцев, и я вернусь на мой такой родной и любимый седой Урал. Ходоками из штаба полка началась агитация старослужащих остаться на сверхсрочную. Таких лиц у нас называют «макаронниками» (служащих сверхсрочную службу). В качестве альтернативы заманивают поработать на танкоремонтном предприятии. Оказывается, здесь существует построенный нашей страной подобный завод. Всех слушаю, но своего согласия или отказа вслух не объявляю. Замечено, при решении демобилизоваться, нажим на психику резко увеличивается. Лучше делать глубокомысленный вид, что выбираешь варианты. Придумать убедительный довод объяснить, что хочу получить высшее образование, знаний набраться, стать инженером, не могу. Даже предлагаемые высокие двойные оклады в рублях, кладущиеся на лицевой счёт в банке города Бреста и в польской валюте выдаваемые ежемесячно, меня не остановят. В нашем городе существует всего одна русская средняя школа для обучения детей офицеров и гражданских лиц, а далее - только в Союз. Опять вернусь за старое. Почему мне нельзя получить инженерное образование в Польше? Да не потому, что у них дают более глубокие знания, чем наши Вузы, а, допустим, мне так принципиально хочется. Ну, коли нельзя, то и оставаться на сверхсрочную нет смысла. Кто-то из стариков принёс песню, которую старослужащие всё чаще стали напевать.
В дорогу, в дорогу, осталось нам немного
Носить свои петлички, погоны и лычки.
Так, что же, так, что же, кто побыл в этой коже
Тот не захочет снова надеть её опять.
Ношу три года я свою шинель,
Как надоела мне вся канитель.
Служили честно, друг, с тобой,
Ну, а теперь пора домой.
Мы будем галстучки с тобой носить
Без увольнительной в кино ходить.
С подружкой, девушкой, гулять
И никому не козырять.
Песня немецкая, но в нашем положении точная, верная и любимая. Постоянно её напеваем, мурлыкаем, а кто умеет, тот насвистывает. Стала навязчивой мелодией.
Да, вспомнил. Я Вам сообщал, что наше командование предполагало показать Хрущёву Н.С. концерт по случаю его визита в Польшу. Два месяца каждый день мы разучивали и пели песни в составе сводного хора, но, как говорится, напрасно шею мыли под большое декольте. Хрущёв Н.С. не только в наш город не приехал, он даже, как нам говорят, с командующим не встретился. Возможно были такие трудные переговоры, что не до концерта ему было. А про декольте. Есть такой анекдот: Барышня собирается на бал. Служанка подаёт ей платье с закрытой шеей. Девица и высказывает своей матери: «Что ж Вы, маменька, меня заранее не предупредили, что платье без декольте будет? Я бы тогда не стала шею мыть». Так и мы. Зря горло драли, но нет худа без добра, шея-то чище стала. Хотя и из-под палки, но к культуре прислонились. По городу погуляли, на жителей посмотрели, девушками полюбовались, разнообразие получили. За два года службы со вторым генералом довелось побеседовать. Как то на репетицию пришёл с проверкой начальник политотдела генерал-майор Кашаев. Простецкий мужик. Спокойно разговаривает, на все вопросы отвечает, вызывает доверие. Чем поразил меня? У него на генеральском кителе на спине было порвано и очень аккуратно заштопано. Как то не вяжется заштопанный китель на генерале. Неужели он такой бедный, что не может заменить порванную вещь на новую или наоборот очень бережливый, а может просто эта заплатка ему «До фонаря»? Почему то заштопанный генеральский китель поставил передо мной массу вопросов и я не нашел вразумительного ответа ни на один из них.
Теперь совсем об иной теме. За два с лишним года службы, мне впервые пришлось столкнуться с самосудом, причём проведённым первогодками над солдатом отслужившим почти три года. События разворачивались следующим образом. У молодых солдат не моего взвода, стали исчезать личные предметы быта. Те, у кого что-то пропало, договорились между собой начать выслеживать вора. Они составили список взвода и вычёркивали из него фамилии тех лиц, которых в день кражи, по каким-либо причинам во взводе не было. Так в списке осталось по одному молодому и старослужащему, которые пока не имели твёрдого алиби. Безусловно в мыслях, вором считали парня первогодка. Теперь не затягивания время на слежку, они пошли на провокацию. Ложась спать, один из ранее потерпевших, положил свои наручные часы на тумбочку, хотя раньше этого никогда не делал. Утром часов не оказалось. У парней хватило терпения не начать немедленную разборку, а дождаться личного времени. Как я раньше Вам сообщал, вечером к забору подходят польские спекулянты и солдаты что-нибудь им продают. Молодые «Шерлок Холмсы» устроили засаду и следили за тем и за другим. Молодой к забору не подходил, а старик, которому вскоре предстояло демобилизоваться, пошёл. Сыщики увидели, что он достал из кармана часы и протянул их поляку сквозь щель в заборе. Бросились бегом к нему, отобрали часы, убедились, что они те, что ночью пропали и на глазах у спекулянта начали впятером бить похитителя. Польский мужик струсил и поскорее смылся с глаз долой. Покалечили вора основательно. В тот день наш взвод находился в наряде, а я был дежурным по роте. Старшина попросил меня направить двух-трёх человек к забору, чтобы подмели и убрали опавшие листья. Я направился туда вместе с двумя рядовыми, чтоб им на месте показать работу. Подходя ближе, мы увидели зверское избиение группой солдат одного солдата. Конечно закричав: «Прекратить немедленно!» я остановил побоище, но не смог узнать кого именно они так били. Лицо у парня было сплошное кровавое месиво. Доставили тех и других к командиру роты разобраться. Оказывается, старослужащий решил немного заработать для покупки подарков родне по случаю демобилизации, а иного лучшего способа раздобыть денег не придумал. Для медчасти быстро списали синяки от побоев, как падение из окна по неосторожности. Пострадавших от воровства и участвующих в драке отругали, наказали тремя нарядами вне очереди и таким образом дело замяли. Зачем командиру роты лишние неприятности. Не к чему. Вот так в армии покрываются многие безобразия. Я не осуждаю молодых, но скрытие происшествия, по моему, худшее зло, чем само происшествие.
Опять же, к концу службы, военная судьба свела меня с человеком, получившим помешательство рассудка на почве заболевания «мания преследования». Произошло оно уже в моём взводе. Есть у меня служащий по второму году бесшабашный весёлый парень Миша Озёрский. Рот у него постоянно до ушей. Всё время смешочки, приколы, анекдоты. Большой любитель над кем-нибудь пошутить. Однако беззлобный, что ему и прощается. С появлением молодого пополнения, объектов для розыгрышей у него увеличилось. Особенно чаще стало доставаться одному молчаливому солдатику. Не проходило и дня, чтобы Мишка не разыграл его. Ребята смеются, тот вроде сердится, но молча, скрепя зубами, терпит. Курить нам разрешается только во дворе в специально отведённом месте. Там буквой «П» вкопаны в землю скамейки, а по середине стоит большой казан для окурков. И вот, сижу я как-то там на лавочке с сигаретой в зубах и близко от меня сел тот затюканный парнишка. Посмотрел на него, он сама тоска. Я поинтересовался о причине его грусти? Отвечает, пришло из дома плохое письмо. Больше расспрашивать не стал, посоветовал пережить, если помочь возможностей нет и, докурив папиросу, я ушёл. После случайного разговора, солдат, зовут его Валера, время от времени стал постоянно попадать в поле моего зрения, тереться около меня, по возможности находиться рядом. Поначалу я не придавал этому значения, с утра до вечера вместе находимся, чему удивляться. Потом почувствовал, хлопчик, вероятно, желает излить мне свою душу, может, попросить совета, пожаловаться, но или боится, или стесняется, но что-то его сдерживает. Тогда я первым вступил с ним в разговор. Повод нашёлся сам собой, попросил прикурить, покритиковал плохие польские спички и незаметно с парнем разговорился. Он пожаловался мне на весельчака Мишку, что постоянно унижает его, насмехается, буквально проходу не даёт и вообще следит, что он делает и чем занимается. Наверно, говорит, он английский шпион. Я рассмеялся, принял это за плоскую шутку и посоветовал Валерке не обращать на того внимание и лучше постараться не поддаваться, а главное не показывать своё раздражение. Ещё я сделал глупость, пообещав поговорить с насмешником Озёрским и запретить тому считать Валерку козлом опущения. Если бы наперёд знать, чем всё это закончится. В тот же день я строго настрого потребовал от Мишки перестать шутить над тихим обидчивым Валеркой. Парень служит первый год, по природе застенчивый, пугливый, дома у него неладно, а ты смеёшься над ним. Прекрати немедленно. Мишка фыркнул: «Вот недотрога. Шуток совсем не понимает. Тупой, как сибирский валенок. Ладно, стану сдерживаться, обещаю». Через какое-то время Валерка сказал мне, что Озёрский перестал над ним смеяться, но в отместку начал ночами подсыпать ему в карманы брюк порошок, в результате чего от него стал постоянно исходить запах кала. Я, говорит, - чувствую, что все от меня отворачиваются, думают, испускаю неприятные запахи. Просит меня: «Помогите, товарищ старший сержант». Разумеется, добрая, наивная душа, поверил этому. Мишка дружит с молоденькой медсестрой, часто с ней встречается. Наверняка что-то у неё берёт, подсыпает тому ночью в брюки и таким образом доводит парня до нервного состояния. В гневе вызываю Озёрского на разговор с глазу на глаз и тоном приказа требую перестать третировать парня. Мишка клянётся и божится, что вообще к Валерке не подходит, не имеет никакого порошка и ничего ему не подсыпает, а разговор про запахи тот придумал. С этих пор по несколько раз в день я стал целью постоянного преследования меня Валеркой. Тема для разговора всегда одна – исходящий из его брюк (извините) запах говна.
Ребята, я стал тревожиться обстановкой создавшейся во взводе. Сам я никаких неприятных запахов от Валерки не ощущал, да и разговоров подобных ни от кого не слышал. Говорю ему об этом, но парень чуть ли не плача просит принюхаться повнимательней. Мне эта канитель до чёртиков надоела. С большим трудом уговорил Валерку показаться нашему полковому врачу, вечно выпившему майору с соответствующей фамилией Наливайко. Сам его буквально силой к нему и привёл. О чем они говорили наедине, не знаю, не присутствовал, но жалобы на исходящие запахи прекратились. Наверное, с месяц или два Валерка ябедничать перестал и перед глазами не маячил. Для меня начались другие головные боли и дела. Со своими одногодками стали готовить документы для отправки в институты. Ежедневно вечерами стали устраивать совместные занятиям по математике, с целью подготовки к вступительным экзаменам. По этой причине я стал меньше времени уделять взводу, несколько отделился от повседневных дел, доверившись своим командирам отделений, особенно земляку Юре Чистякову. В этот период Озёрский получает телеграмму, что его отец находится при смерти. Командование даёт ему краткосрочный отпуск на Родину. По возвращению Мишки из Союза, я поинтересовался, как сложились дела дома, отвечает, что отец не умер, но плох и вряд ли долго протянет. Радовался, что повидал своего родившегося без него сына и имел возможность наиграться с ним. Прошла примерно неделя, как вернулся Озёрский, и вновь Валера стал молчаливо обхаживать меня, и, как обычно, первым не заговаривать. Ну, и я молчу. Когда он решился, то повёл со мной такого рода разговор:
- Товарищ старший сержант, я обращаюсь к Вам не только как к своему непосредственному командиру, но и как к члену коммунистической партии Советского Союза. Должен Вам доложить, что мною совершен неблагородный уголовный поступок: «Я лично помог Озёрскому нечестно съездить в отпуск. Он узнал, что моя сестра, работает на почте и приказал мне, чтобы она изготовила и прислала телеграмму, будто бы его отец умирает. Пригрозил, что если сеструха этого не сделает, то для начала меня насмерть изобьёт, а на первых стрельбах как бы невзначай и пристрелит. Я испугался, написал письмо домой, в котором упросил сестру отбить телеграмму, и товарищ ефрейтор Озёрский получил нужное ему послание. Дальше молчать не могу, моя комсомольская совесть требует признаться, и поэтому обо всём докладываю Вам».
Ребята, я опешил. То, что Озёрский парень с хитрецой, я знал, но решиться на такой поступок и главное совершить его? Стал размышлять, задавая себе вопросы, какая причина толкнула его на такой смелый дерзкий шаг?
Письма из дома он получает регулярно. Каких-либо тревожных вестей ему пока не приходило. Его жена воспитывает ребёнка, которому чуть более года, тем более живёт с его матерью. Причин для ревности нет. Отдохнуть от службы? Сомнительно. По его поведению и делам этого не скажешь. Живётся ему легко и весело.
Соскучился по жене? Не верю. Здесь он завёл роман с молоденькой медсестрой, часто её посещает. Следовательно, свои плотские и любовные потребности он удовлетворяет.
Так зачем ему потребовался отпуск? Совершить безумный рискованный поступок? По принципу: кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Затравить и запугать молодого и с его помощью сгонять на Родину? Чего - чего, а травли кого-либо Озёрский ранее не допускал. В случае провала, а он вероятен, ведь привлечены и другие люди, кто-нибудь да продаст, следовательно, дисбата не миновать. С другой стороны, армию Мишка откровенно не любит, поэтому служить лишний год или более того для него невыносимая мука. Не такой он дурак.
Не найдя для себя понятного ответа и внятной причины совершённого, я доложил о необычном признании командиру роты. Тот немедленно отрапортовал наверх и от имени командира полка ушёл секретный запрос в Военкомат и в больницу с просьбой сообщить, подписывалась ли такая телеграмма. Ответ поступил с полным подтверждением ранее присланной. Батя показал бумагу ротному, и тот посоветовал мне хода делу не давать. Вместе решили, что это простая месть обиженного на шутки и розыгрыши недалёкого человека, который думает, что, не разобравшись, мы крепко накажем Озёрского. Через некоторое время Валерка пожаловался на то, что Мишка постоянно за ним следит. Подозревает, что он (Валерка) рассказал мне о незаконной Мишкиной поездке в отпуск и сейчас выслеживает его куда бы он ни пошёл. Я ответил: «Не ходи нигде один, будь всегда с кем-нибудь вместе. Почему ты не завёл себе друга или товарища? Почему сторонишься людей? Будь активнее и посмелее, а Озёрского мы приструним». Конечно, Мишке я и слова не сказал о доносе на него. С этих пор, я стал внимательнее присматриваться к Валерке. Внешне парень вроде толковый и среди молодых не самый худший. Звёзд с неба, конечно, не хватает, однако быстро освоил морзянку, хорошо ходит на строевой, неплохо бегает кроссы, грязных работ не боится и не отлынивает, обыкновенный нормальный человек, хотя слегка замкнутый. Есть в нём какое-то непонятное мне «НО». Что это за «НО», догадаться не могу. После всех этих признаний решил вызвать его на откровенный разговор. Спрашиваю о семье, чем занимался до армии, была ли любимая девушка, какие строит планы на будущее. Ничего особенного не узнал. Жил в рабочем посёлке. Отец - участник войны, весь израненный, не работает, мать трудится на заводе, кроме него, есть старшая сестра. Своей девушки нет. Причину не назвал. Друг детства служит на Дальнем Востоке моряком, переписываются. Сам после семилетки окончил ПТУ. Поработал станочником. На вопросы отвечал нормально, спокойно и вдруг неожиданно беспричинно резко изменился в лице. Глаза налились кровью, стали дикие, агрессивные, его перекосило и, наклонившись ко мне, свистящим шепотом прохрипел: «А Вы, с какой целью допрашиваете меня товарищ старший сержант»? Мне стало не по себе. Сказать, что я не испугался, значит покривить душой, я не просто испугался, внутри меня всё похолодело. По спине пронеслись мурашки. На меня глядел не человек, а страшный зверь со ставшими в миг бешеными расширенными зрачками. Один вид этого взгляда производил грозное впечатление. С трудом собравшись с силами, как можно спокойнее, скрывая дрожь в голосе пробую успокоить его, говорить, что я со всеми молодыми поглубже знакомлюсь. Мне необходимо знать, с кем приходится служить, с кем, может быть, придётся идти в бой, на кого я могу положиться и потому хочу поближе узнать его. Убеждаю, что он мне внушает уважение и так далее в этом роде. На мои слова он отвечает: «Тогда помогите мне разоблачить английского шпиона Озёрского".
- Почему ты решил, что он шпион, тем более английский?
- А зачем он за мной следит? Он не в отпуск ездил, а собирал секретные сведения. Вчера я захожу в нашу комнату, он сидит и что-то пишет, увидел меня, перевернул лист бумаги и, пока я был в комнате, следил за мной.
- Так, наверное, письмо домой писал.
- Ошибаетесь, товарищ старший сержант, он шифровку в Англию готовил.
Заставляю себя поднять свои глаза и заглянуть в его и вижу, что стали пустыми, невидящими. Продолжать обсуждать ерунду и слушать безумные слова его, дальше не было смысла. Я постарался поскорее закончить наше общение и удалиться о него подальше. На другой день по расписанию - строевые занятия с оружием. По окончании урока подходит ко мне Валерка, отмыкает штык-нож и, играя им, тихонько говорит: «Давайте арестуем сейчас шпиона Озёрского. Я подойду к нему сзади приставлю нож к горлу, а Вы прикажите ребятам связать его и сдать в органы». Отвечаю: - «Не вовремя. Сделаем позднее, сейчас у того также имеется в руках оружие. Могут погибнуть другие неповинные люди». Он, как ни странно, согласился.
Два дня меня преследовал Валерка, умоляя взять под стражу Мишку. Однажды пригрозил, что если я не соглашусь, то он этой ночью свяжет его сонного и предаст суду самостоятельно. Тут я наконец сообразил, что с этим надо кончать и побежал к командиру роты за советом, что делать? Пошли с ним в медсанчасть. Врач пообещал на утро вызвать бригаду из психушки, а для прикрытия устроить осмотр. На другой день ротный после завтрака объявил о наличии в подразделении заразной болезни рук и приказал старшине отвести роту в санчасть для выявления заболевших. Валерка, услышав это, забеспокоился, бросился ко мне и давай шептать, что это провокация и, капитан Пьянков, тоже английский шпион. Тут, наконец, я проявил власть и строгим голосом приказал ему стать в строй и выполнять приказ. Он сник, затих и подчинился. В санчасти Валерка решительно отказался показывать врачу свои руки, начал кричать бессмысленные слова и попытался выскочить наружу. Бригада санитаров из четырёх человек едва-едва смогла его связать и, затолкав силой в машину, увезла в госпиталь. В полк он уже не возвратился. Медработник сказал мне, что парень свихнулся и был отправлен в Союз лечиться. Вот такие наши дела.
Ну, будьте здоровы. Ваш Антон Соколов. До свидания!
Конечно, ребятам я написал о сумасшествии Валерия довольно коротко. По прошествии времени я уже не помню его фамилии, да дело не в этом. События, рассказанные в письме, происходили почти год. Приступы безумия у Валерки начинались внезапно без явных причин, длились не более одного дня, также и гасли без переходных периодов почти мгновенно. С месяц или больше он вёл себя как нормальный разумный человек, живущий в мужском солдатском коллективе. Начало заболевания манией преследования начиналось у него, как правило, ближе к вечеру. Это происходило следующим образом: он, находясь вблизи меня, неоднократно произносил мне шепотом всего одну фразу: - «Валера всё видит, всё замечает, но никому ничего не скажет». Я пытался внешне не обращать на его слова внимания, не комментировать их, не вступать с ним в беседу, не предпринимать никаких действий. Моё молчание действовало на него успокаивающе, он уходил в ленинскую комнату, брал лист бумаги и что-то писал. В такие моменты я старался быстрее скрыться с его глаз, чаще всего уходил готовиться к экзаменам и не появлялся во взводе до отбоя. Для меня было странным, что Валерка ни к кому не обращался со своими жалобами, ничего не рассказывал и не делился своими страхами. Для него только один я был жилеткой, в которую можно пожаловаться и поделиться своими тревожными и мучащими его мыслями. По - моему, он в каждом солдате видел врага или обманщика. Чувствуя это, в нашем взводе, никто из ребята не пробовал с ним дружить. И жил этот парень один среди множества окружающих его людей. Временами у меня возникало чувство жалости к странному, нелюдимому человеку, испытывающему неизвестные окружающим муки, хотелось подбодрить парня. В такие моменты я подходил к нему, клал свою руку на его плечо, и по возможности мягко о чём-нибудь спрашивал. Он мгновенно краснел, покрывался потом, поводил плечом, как бы сбрасывая мою руку и всё же в ответ пытался улыбнуться и отвечал так, что продолжать разговор не получалось. Своих командиров отделений я просил, чтобы они не позволяли Озёрскому над ним шутить, учли что парень мнительный и всякие насмешки переживает болезненно. Валерка ростом был выше Мишки Озёрского и в строю стоял впереди. Это действовало не него угнетающе. Он жаловался мне, что Мишка, находясь сзади, гипнотизирует его, и он не может спокойно шагать в строю, чтобы не оглянуться. Если Озёрского близко не было, то ему казалось, что тот следит за ним из какой-нибудь засады. Он беспокойно оглядывался, осматривал пространство за своей спиной, а иногда и стоял несколько минут в ожидающей позе неподвижно. Отсутствие поблизости Мишки не давало ему покоя. Он начинал приставать ко всем с вопросом: «Где он»? Ребята не понимали его и, смеясь, спрашивали: «Что по розыгрышам соскучился»? Валерка чаще не отвечал или в ответ нервно смеялся. То, что с парнем неладно ни у кого долго не вызывало особых подозрений. Видимо зря. Мне следовало бы пораньше обратиться к врачам, может Валерку и вылечили бы? Но, как говорится: «Знал бы где упасть, соломинку бы подложил». Задним умом мы все крепки. Вовремя не уберегли парня от начавшейся болезни. Позднее до меня дошло, что мнительным людям, оценивающим по-своему любую фразу или поступок окружающих их лиц, нельзя долго находиться в большом жестком коллективе. Их непрерывно работающей возбуждённой нервной системе требуется отдых, иначе психика не выдерживает и происходит срыв. Методику невропатологов призывных комиссий следует изменить. Случай, конечно, единичный, но каждый человек государству должен быть дорог, особенно в части здоровья тех кому в руки вручено оружие.
Вскрываю последнее письмо из пачки.
Здравствуйте мои дорогие друзья, Лев, Валюша и Ирочка!
С радостью сообщаю, что из института мне пришёл вызов-приглашение для сдачи вступительных экзаменов. Показал бумагу начальству. Пообещали демобилизовать в июле. Начал вычеркивать в календаре каждый прожитый день. Как будто специально, в наш полк прислали десять молодых лейтенантов. Одного из них, назначили командиром нашего взвода. Возможно ему дали по мне определённую информацию, потому что он сразу отнёсся ко мне как к равному и более опытному человеку. На второй или третий день пригласил меня к себе домой. После ужина мы отправились в его семью. Лейтенанту Леониду Рыжкову столько же лет как и мне. Отличие в том, что он женат, иначе бы не направили служить за границу. Леонид сразу предложил в неформальной обстановке обращаться по имени. Сидели долго. Выпили бутылку вина. В основном он допытывал меня о каждом человеке нашего взвода, поэтому говорил только я. Предлагал заночевать у него. Я не согласился, тогда он решил проводить меня до казармы. Представьте себе картину: офицер и старший сержант тайком, ночью, постоянно оглядываясь перелезают через забор воинской части и оба пьяные. Невероятно и почти неправда. Слава Богу никто не заметил. Договорились с Леонидом, что я буду усиленно готовиться к экзаменам и он даст мне на это время. В общем сошлись и характерами и взглядами, стали друзьями. Я всеми силами поддерживаю его авторитет, а он мой. Повезло мне.
Среди наших будущих абитуриентов я считаюсь самым сильным по математике, но слабым по грамотности. Ни один написанный мной диктант не обходится без массы ошибок как по пунктуации, так и по орфографии. Как умудриться получить за сочинение хотя бы на тройку, не знаю. В наших краях с первых чисел апреля весна вступила в свои права, кругом благоухание от цветущих кустов и фруктовых деревьев. Погода радовала, и в такой радостной обстановке до поры до времени всё шло прекрасно и удивительно, пока не грянули форс-мажорные обстоятельства. Под утро неожиданно и резко тревожно прозвучал сигнал боевой тревоги. Дело солдатское – привычное. Одно удивительно, почему никто заранее из офицеров не проговорился. Мелькнула мысль, наверняка какая-нибудь министерская комиссия из Москвы приехала инкогнито для проверки боеготовности. На случай войны нам приготовлены в одном из лесов, построенные ещё немцами или нашими военнопленными подземные укрытия. Только одни антенны торчат среди сосен, а машины и люди находятся глубоко под землёй. Как положено, мчимся на наш объект, ан нет. Команда «ВПЕРЁД!». Скорости запредельные. Обычно едем не более 40 км в час, а тут до 80 и временами даже больше. Пересекли государственную границу Польши с Германией, углубились в ближайший лес. Как никогда быстро, установили связь со своими заранее определёнными корреспондентами. Заработали передатчики. Весь эфир переполнен звуками морзянки. Прорываемся сквозь помехи. Некогда снять наушники, сплошные поступающие шифрофки в виде цифр, иногда абракадабра из букв. Такого же рода наши ответы. Вскоре Мишка приносит из штаба новость: приземлился вертолет, из которого вышел озабоченный командующий войсками стран Варшавского Договора Маршал Советского Союза А.А.Гречко в сопровождении кучи генералов. Они прошли вблизи него в палатку штаба. Рассказывает: «Вид у всех озабоченный». Уж не война ли?
Леонид принёс приказ: - из радиостанций без дела, носа не показывать. Поступило разъяснение: США напали на Кубу, наше правительство, верное своему интернациональному долгу, объявило войну Америке и встало на защиту острова Свободы. Что ж, и на нашу долю выпадает повоевать. Честно скажу, страха не было. Институт и всё связанное с ним мгновенно вылетело из головы. Вспомнились большие учения. Одно дело со стороны наблюдать, совсем другое участвовать. Переживать между тем некогда, времени в обрез. Комендантский взвод быстро выдал на каждую радиостанцию по ящику гранат и по ящику патронов для автоматов. Гранаты, правда, вскрывать до особого распоряжения не разрешили. Что где происходит, неизвестно, отсутствие всякой информации. Вот Вам и связь, а ничего больше сказанного не знаем. Да, ребята, война - это каторжная работа. Ни сна, ни отдыха. Сразу снялась масса условностей. Отношения солдат, офицеров и генералов в корне изменились. Стали как-то теплее, может роднее. Почти никто никому не козыряет, некогда. Субординация, конечно, соблюдается, но на многие мелочи уже не обращается внимание. Главное – постоянная поддержка надёжной связи. Через восемь часов после объявления войны её отменили, объяснили, переходим на предвоенную обстановку, готовность номер один. Ящики с гранатами забрали. Патроны оставили. Накал же боевого дежурства не ослаб. Политработники собирают свободных от дежурств и доводят до сведения, что вся Группа войск в Германии выстроилась вдоль границы с ФРГ в полной боевой форме, наша Северная Группа войск передвинулась в Германию, а Белорусский военный округ вошел в Польшу. Под ружьё поставлены все войска Варшавского Договора. Американцы испугались, и начались переговоры с нашим правительством. Спустя две недели Северную Группу войск возвратили обратно в Польшу и разделили на две половины. В нашей группе войск расквартированы две танковые армии. Одних придали к одной танковой армии, других - ко второй. Началось движение вдоль границы с ГДР. Одна группа во главе с танковой армией движется с севера на юг, а вторая ей навстречу с юга на север. Так мы накатались целый месяц от Балтийского моря до границы с Чехословакией и обратно. Бензину сожгли море. Но нет худа без добра. Научился водить машину. С водителем менялись местами и, ничего, получалось, понравилось. В один из дней вечером обнаружил, что ничего не вижу, ослеп. Утром всё наладилось, успокоился. Вечером опять слепой. Пожаловался врачу. Диагноз – куриная слепота. Лечение простое – пить рыбий жир. Через несколько дней болезнь как рукой сняло. Ещё раз похвалю армейскую медицину. Нельзя не учитывать, дело они имеют с молодыми сильными и здоровыми людьми, а не со стариками, но всё же по методикам лечения отличаются от гражданской и результат отличный.
Вернулись на зимние квартиры. То, что вместо нас там жили другие воинские части, даже не заметили. Никаких следов не оставили. Всё чисто, прибрано, убрано. Командир взвода рассказал, уехали мы по тревоге, а оставшийся охранять городок хозяйственный взвод тем же вечером получил команду собрать в часть всех жён офицеров с детьми. Разместили их в одной казарме, каждой семье отвели по отдельной комнате. Другие казарменные помещения заняли солдаты и офицеры, прибывшие в полной боевой готовности по тревоге из Белоруссии. Женщины говорили мужьям, что в те дни отношение к нашим людям со стороны польского населения в корне изменилось в худшую сторону. Стало боязно с ними общаться и одним ходить по городу без сопровождения. Надеяться на их дружбу и крепкие союзнические отношения с нашей страной в критические моменты весьма сомнительно. Следует всегда помнить о постоянной исторической нелюбви к нам поляков вспыхивающей мгновенно и повсеместно. Но, Бог с ними. Пусть время рассудит кто прав, кто виноват и, как добрый доктор, когда-нибудь да залечит. А сейчас, надеюсь, наступит долгожданный мир, и я смогу демобилизоваться во время.
До скорого свидания в родном городе!
Ваш Антон Соколов.
На этом закончилась моя переписка с другом детства. Через месяц с небольшим после отправки этого письма уральцев, кто получил вызов из институтов для сдачи вступительных экзаменов, демобилизовали. Командование полка организовало нам торжественные проводы. Весь незадействованный по службе личный состав собрали в клубе. Демобилизовавшихся пригласили на сцену. Замполит сказал о нас хорошие слова. Батя поблагодарил за отличную службу, наградил каждого почётной грамотой, вручил проездные документы, и под аплодисменты мы покинули зал. На сборы и отъезд дали только два часа. Оказалось, прощаться с армейскими друзьями было также тяжело. Долго жали друг другу руки, обнимались, желали успехов, обещали писать. В действительности переписки у меня, кроме как с Ильясом, ни с кем не получилось. В предпоследний день перед отъездом на Родину ко мне подбежал молодой офицер из штаба и попросил подписаться на рапорте, где командир полка представлял меня к званию младший лейтенант. С удовольствием поставил свою подпись. Уже дома, примерно через два месяца, я был приглашен в военкомат где работник отдела учёта офицеров зачитал мне выдержку из приказа Министра Обороны СССР о присвоении Антону Никитичу Соколову первого офицерского звания младшего лейтенанта политорганов. Подобного я не ожидал и расстроился. Службу проходил специалистом радистом, а неожиданно для себя и, не ожидая этого, стал политработником. Отказаться от «доверия» опытный офицер не посоветовал. Слава Богу, служить больше не довелось.
По достижению 55 лет я был снят с воинского учёта в звании – лейтенанта. Высоких военных чинов, будучи в запасе, не достиг, о чём не жалею. Можно, наверное, пофилософствовать об армии, её особенностях, даже резко покритиковать что - то. Только стоит ли? Я всё же служил в интеллигентных войсках. Учитывая специфику нашей воинской части, её предназначения в войне, принимать участие в непосредственном контактном ведении боевых действий она не должна и соответственно не была к ним подготовлена. Вытянутый мною жребий, в каких войсках проходить службу, оказался приятным и щедрым подарком. Спасибо судьбе за это. Позволить себе давать оценку всей армии после прохождения в ней относительно лёгкой жизни, не имею никакого морального права. Свои разногласия с Бардаковым и те трудности вхождения в службу не в счёт. Я захватил и познал только одну тысячную сторону её существования и домысливать другие стороны на основе своего опыта будет неправильно, нелогично и неверно. В настоящее время изменился общественный строй в государстве, а вместе с ним и сама армия, политическая обстановка в стране и мире, а главное - идеология. Распался великий и могучий Советский Союз. Бывшие союзные республики стали самостоятельными государствами. Для отдельных из них Россия и россияне стали именоваться «оккупантами» и перешли в разряд врагов. Интересно, станут ли сейчас мои бывшие украинские товарищи в случае встречи относиться ко мне как к другу. Правительство Украины смотрит на запад и мечтает вступить в НАТО. Горько и обидно. Мы же один славянский народ, с одной культурой, религией и образом жизни. Понять умом, почему в один день русские стали нелюбимыми для украинцев, грузин, молдаван, невозможно. Наверное, следует пожить в разводе сотню лет, и тогда историки найдут толковое и правильное объяснение событиям конца двадцатого века и начала двадцать первого. Не зря говорится: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии». А к письмам моим, если они когда-нибудь будут прочитаны потомками, следует относиться только как к личным воспоминаниям о делах давно минувших лет.
А вот самые первые дни пребывания в России, нельзя не вспомнить без улыбки. Мой товарищ по роте Владимир Моргунов призывался из нашего города, а родители его проживали в городе Рославль, Смоленской области. Вовка уговорил меня на одни сутки заехать вместе с ним в Рославль, навестить предков, а затем поехать в Свердловск, благо время позволяло на подобную задержку в пути. Я согласился. Прибыли мы в Рославль ранним утром. Никто нас не ждал, Вовка родителям ничего не сообщал, поэтому свалились как летом снег на голову. Мать Владимира, высокая, дородная, красивая русская женщина, заохав бросилась обнимать и целовать сына да и меня тоже. Вовкин младший брат побежал за отцом к нему на работу. Чем же мне Вас покормить? - спросила она нас. Жареной картошкой, - не сговариваясь ответили мы оба. За три года ни разу такой не ели. Она обрадовалась и принялась чистить картошку, а когда приступила к жарению её, картошку, я обомлел. Такой огромной сковороды мне никогда видеть не приходилось. Пока мы брились, умывались и приводили себя в порядок, прибежал отец с бутылкой водки в руках, а тут и картошка поспела. Бутылку мы быстро распили, закусывая изумительной по особому способу поджаренной картошкой. Поедая три года в основном только каши, позабыли и соскучились по традиционной русской еде. Как не покажется странным, ели только мы с Вовкой, а члены его семьи смотрели на нас с умилением и радостью. Распив на всех бутылку водки и очистив всю сковороду, родители и Вовкин брат Сергей, повели нас к бабушке и дедушке. Пришли мы всем гуртом к старикам. Тем в радость. Дед отправил Серёгу бежать за водкой, снабдив его деньгами, а сам устроил нам настоящий допрос о службе, вставляя и свои воспоминания. Бабушка, узнав от Екатерины Сергеевны, что мы любим жареную картошку, принялась вместе с ней мыть, чистить и жарить её. Всё повторилось. Поднимали тосты за окончание службы, мы с Вовкой начали поглощать содержимое очередной сковороды, а родные только слегка прикасались к ней. Немного поговорив обо всяких наших дальнейших намерениях, отец с матерью, узнав, что мы завтра уедем, всполошились: «Как же так, - воскликнула Екатерина Сергеевна,- быть здесь и не побывать у тёти Вали, никак нельзя, это же смертельная обида на всю жизнь. Сейчас же все идём к тёте Вале». Окружив нас кольцом, все семеро пошли по улицам Рославля. Екатерина Сергеевна встречавшимся знакомым с гордостью показывала на нас, как мне казалось, картинно раскланивалась с людьми, радостно объясняла, что сын из армии вернулся с другом. Её поздравляли, беспардонно рассматривали нас, некоторые представители мужского пола подходили к нам и жали руки, словно мы совершили великий подвиг.
У тёти Вали предыдущие действия повторились строго в той же последовательности. Три женщины немедленно приступили к чистке картофеля, а Сергей опять был отправлен в магазин за водкой. В этом доме одной бутылкой дело не окончилось. И опять мы с Вовкой ели непосредственно с необъятной величины сковородки жареную картошку, так нам казалось вкуснее, пили с мужиками водку, а женщины смотрели и восхищались нами. Сидят два орла: форма на нас новая, подогнанная, на груди куча значков, морды сытые, сами здоровые, годы молодые, ну как не залюбоваться? Держатся молодцами. Хорошо, что Моргуновы не повели нас к другим родственникам, проживающим в Рославле, а то ещё одну сковороду жареной картошки нам было бы не осилить. Наутро не выспавшихся и не протрезвевших молодых людей, ещё не имеющих опыта в приёме больших доз алкоголя, Вовкин отец привёз на станцию, завёл или, правильнее сказать, занёс в вагон нашего поезда, где мы тотчас немедленно уснули, и отправился восвояси. Лишь приехав в Москву, мы пришли в себя и больше спиртного в рот не брали до самого Свердловска.
В первый день пребывания в родном доме я ходил в армейской форме, в которой и на второй день вместе с мамой отправился в Универмаг покупать мне гражданскую одежду. В отделе рубашек я захотел поближе посмотреть одну из них и машинально обратился к продавщице по польски: «Проше бардзо пани ми показачь кошуле в кратку». Когда дама с выпученными глазами уставилась на меня, затем переспросила, что мне нужно, я поначалу решил, что неправильно назвал рубашку и повторил: «Показачь кошуле, кошуле, в кратку», - вытянутой рукой указал на конкретную рубашку и изобразил ею в воздухе клеточку.
-Я Вас не понимаю - сказала продавщица-.
Только когда она ответила на моём родном языке, я понял, что у меня автоматически сработала привычка обращаться к гражданскому человеку по - польски. Это произошло в первый и далеко не в последний раз. Особенно досаждало в тех случаях, когда не знал конкретных польских выражений и в таких ситуациях стоял, мялся, подбирая слова. Когда же этот недостаток прошел, то я уже стал специально в некоторых случаях говорить по - польски, например: вместо здравствуйте – дзень добры панове, не до свидания, а до видзэня, не сколько сейчас времени, а ктура тэрас годжина, вместо спасибо - дженкуе, не пожалуйста, а проше бардзо, сколько стоит – иле коштуе, не холодно, а зимно и так далее. В общем «выбражал», говоря по - детски.
Нужно отметить, что возвращаясь домой после трёх лет отсутствия, не сразу втянулся в гражданскую жизнь. Что-то неуловимое оборвалось внутри, чего-то не хватало и многое стало непривычно. Увидев на улице солдата, внутренне тянуло к нему, как к родному, и армия в такие моменты казалась родной, любимой и даже, не побоюсь об этом сказать, хотелось в неё вернуться. Не только у меня, но и у многих моих друзей, отслуживших срочную службу, случалось подобное. Общаясь с коллегами по работе и с неслужившими товарищами, остро чувствуешь, что за три года оторванных от пребывания в стране, отстал в своём техническом развитии, в понимании некоторых событий политических ситуаций и их оценки окружающим обществом и становится обидно за «потерянные» годы. Но молодые бешено работающие гормоны, при виде симпатичных девушек заставляют забыть о ненужной горечи и исподволь готовят тебя к новому этапу дальнейшей жизни. Отслуживший в армии становится всеми уважаемым человеком. Девушки глядят на тебя как на потенциального жениха, а их матери приглядываются к возможному зятю. Перед тобой открываются прекрасные перспективы во всех областях. До конца своих дней внутри организма не прекращается чувство гордости, что ты достойно прошел курс перехода от ребёнка к зрелому человеку. Понимаю, если человек наделён от Бога каким-либо гениальным талантом, будь то музыкальным, художественным, научным или другим иным, ему нечего делать в армии, она обойдётся и без него. Пусть поцелованный Богом при рождении дальше развивая свой талант прославляя Россию. Зато всем остальным, особенно сейчас, когда срок службы равняется всему одному году, пройти её было бы, на мой взгляд, весьма полезно и необходимо каждому представителю мужского племени.