Мать Антона
На берегу большой реки, что в низовьях ее и теплоход кажется корабликом, стоит большой город. Прижимаясь друг к другу – как это бывает когда мало земли или мало царя в голове у руководителей – сгрудились два десятка домов из серых панелей, в пять этажей. Мало зелени во дворах, разбит асфальт в микрорайоне. Иногда, в поисках съедобного, бездомная собачонка пробежит в сторону столовой. Немного бочком пробежит, катыши засохшей грязи на холках потряхивает. Некоторые горожане, из неопрятных, с утра заспешат в магазин, беседуя между собою оживленно. Воспоминаниями о вечернем они делятся, взгляды озорные у них. И над всем этим – небо почти без просвета между серых туч.
Был май, валялись пакеты с мусором, стыдливо оставленные под покосившимися железобетонными скамейками. Но, вопреки мерзости запустения, чахлые кустарники, еще зеленые, жались друг к другу. Они хотели жить. Вопреки битым бутылкам и близости важного завода с трубами, взметнувшимися высоко. Дымящими особенно густо ночью, когда все спят. Да, был май, но не покидало предчувствие: все прошло.
В одном из серых домов, в маленькой квартире с запахом лекарств и другими запахами, что бывают у лежачих больных, жила женщина. Еще не старая годами, у которой «все прошло»; как бы, в давней, прошлой жизни она мечтала. С ней жил шестнадцатилетний сын – инвалид, страдавший какой-то болезнью, какой болеют только мальчики. Он был чрезвычайно худ, не мог ходить, но был способен держать книжку и писать, а еще он любил рисовать животных. Его отец, узнав о болезни, ушел к другой женщине, а мать, инженер-конструктор, научившись вязать красивые свитера, стала надомницей. Еще она вышивала пейзажи с веселенькими березками, иногда – иконы по специальной инструкции. Нашелся как-то щедрый покупатель иконы Николая Угодника, и они с сыном вспоминали об этом, показывая глазами на светильник и прикроватную тумбочку, купленные на эти деньги. Мать старалась делать лицо, выражающее оптимизм. Иногда ей это удавалось. «А вот когда ты поправишься, мы с тобой поедем в сосновый бор – это совсем недалеко и ты сам, со своих рук, покормишь белочек орешками».
Когда Антошке исполнилось восемь, мать стала хлопотать, чтобы к нему из школы ходила учительница, а когда он «пошел» в пятый класс, к нему ходили уже разные учителя. Они хвалили его за хорошие знания, отмечали успехи в зоологии, но в особенности той ее части, где рассказывалось о жизни пернатых. (Мать сделала, как могла, у окна кормушку для птичек, и Антон записывал свои наблюдения в специальную тетрадь).
Шли годы, болезнь наступала, в шестнадцать Антону стало совсем хуже. Он был легок, его можно было «сложить пополам», и он уже не мог держать книжку. «Остался месяц, два», – сказал в кухне их участковый врач. Матери всегда было плохо, но в тот день – особенно. Места себе не находила: выходила на балкон, зачем-то шла на кухню, на свой старый плащ, еще купленный при муже, смотрела долго… Еще что-то делала, а спроси «что», и не припомнит.
На следующий день, проведя ночь в беззвучном плаче в подушку, она пошла в школу. Там мать повела себя неадекватно (слово из лексикона образованных): она стала с упорством, достойным лучшего применения (как говорят некоторые из них), она стала просить выдать Аттестат зрелости ее сыну. Понарошке. Инвалиду детства, не имеющему радости. Никакой. Директор школы отнеслась к этому сухо (евреи здесь ни при чем), говоря о каких-то инструкциях. Но, в конечном счете, посмотрев далеко за окно, пригласила завуча и просила помочь. «Случай исключительный, – сказала, – пожалуйста, сделайте как получше. Ответственность я беру на себя, – говорила. – Выдайте Свидетельство».
И вот весной, в тот пасмурный день, с чего мы начали рассказ – в день, когда далеко-далеко, плывущий к Ледовитому океану сухогруз, на котором успешно трудился Антошкин папа и уже имевший к этому времени награду за изобретение и внедрение какой-то железячки, и был назначен день получения Свидетельства об успешном окончании школы учеником восьмого класса. Не все были указаны там предметы, Антон же об этом не знал и радовался новой рубашке, какую ему оденет мама. Впервые он попросил повязать ему галстук. А в холодильнике уже была курица, тушенная с овощами, и был купленный мамой торт с надписью «Антону от друзей». Все было хорошо, чтобы день остался в памяти.
В назначенное время из школы пришли завуч, учительница, что вела, какие возможно, предметы; пришли двое мальчиков – сверстников и девочка Аня. Завуч от имени школы вручила Антону Свидетельство и все стали поздравлять его и маму. Антон, улыбаясь, перевел взгляд на девушку. Смотрел он на нее дольше, чем принято и все гасла его улыбка. Потом еще посмотрел и, вздохнув, попросил назвать имя. Девушка легко покраснела, кофточку на груди поправила. Имя Аня Антону показалось необыкновенно певучим, ему хотелось ее слушать еще и еще. Мама же лицом переменилась, на кухню за тортом пошла быстрее.
«Свидетельство об успешном окончании…» лежало на прикроватной тумбочке. Оценки там были «хорошо», а по зоологии «отлично». От школы Антону подарили большую иллюстрированную книгу «Животный мир России». Поговорили, кто что знал, о повадках городских птиц. Аня сказала: «Мне нравится птица свиристель. В конце зимы прилетает». Никто и намека не сделал о школьных вечерах или, скажем, спортивных состязаниях. Никто не сказал, как хорошо летом в лесу и как далеко-далеко, сбиваясь со счета, плачет кукушка…
Когда гости стали уходить, они желали Антону скорого и полного выздоровления, а Аня легко коснулась его руки. Очень худой и горячей.
Вот, ушли, как и не было их. Только пошевеливающееся на легком ветерке «Свидетельство…» напоминало, что здесь только что была самая красивая в мире девочка. Мать собирала со стола, все более отворачиваясь от Антона. Чтобы не выдать себя, она вышла на балкон и плотно закрыла дверь, а небо, в рваных без всякого просвета тучах, в это время разразилось ливнем. Сердце матери было готово разорваться от мысли: она уже никогда-никогда не спросит сына об уроках. В ее сторону ударил косой дождь, ее спина заметно согнулась. Мысль еще сжала сердце; мать, положив в ладони голову, стала покачивать ею в стороны.
Антон чуть слышно позвал: «Мама…Мамочка, – впервые назвал он так мать. – Мамочка, мне страшно…». Мать подставила лицо под упругую струю дождя, но когда она вошла в комнату, ее выдавали красные глаза и вздрагивающее тело. Сын отвернулся, его, повзрослевшего за эти минуты, тело было неспокойным. А очень худой рукой он гладил красивую книгу о животных, которую уже не смог бы поднять. Матери потребовалась сила, чтобы не упасть на грудь к нему – единственному, ради чего она жила. Но она только вздрагивала, стоя с ним рядом и смотря мимо.
Она была – Мать, на которой держится мир.