Дождливая ночь

               
  Ветер захлёстывал капли дождя в трубу. Сначала капли, а потом и ручеёк зашумел по шестку. Мария встала. Подставила под поток чашку, снова легла на голбчик. Через некоторое время ей показалось, что поток не один, а ещё где-то подтекает и капает на пол. Мария снова встала, зажгла лампу, подошла к печи: и правда, один поток бежал в чашку, и она почти полная уже. Сажа с водой неслась с другой стороны шестка на пол. Теперь уже не капли воды, а поток нёсся стремительно на пол, затем по клеёнке к порогу.  Мария принесла из сеней тряпку, кое-как затёрла лужу возле печи. Подставила помойное ведро, вылила скопившуюся воду из чашки. Подумала: «Идти надо в баню за тазом, он как раз примет оба потока». Накинула фуфайку, галоши, вдруг ей показалось, что кто-то ходит по двору. Задула лампу. Остановилась, прислушалась: «Ветер, наверное, вот и кажется всякая всячина». Снова начала прислушиваться: «Всё же ходит кто-то по ограде, смело, не крадучись даже. Так ночь такая беспокойная, шумная,  «воровская» - сказали бы раньше. Только что у неё, одинокой женщины воровать?»
  И всё же не пошла  Мария  за тазом в баню: «Чёрт с ним, пускай бежит, всё равно печку и трубу забеливать придётся!»
  Мария всё отчётливее слышала шаги по ограде. «Если спрошу,  спугну, хуже бы не было!» - думала женщина. Подошла тихонько к окну, стала всматриваться в темноту: ничего не было видно. «Да кто же там?» Мелкая дрожь разбивала тело. Неожиданно подошла кошка и начала тереться о ногу Марии, повергнув её в шок, она так испугалась, что чуть не вскрикнула, опять же от испуга сдерживая себя. Теперь уж не до любопытства, скорей бы ночь закончилась. Мария отошла от окна – всё равно ничего не видно, села на кровать. Замёрзли ноги – ходила-то в резиновых калошах. Забралась под одеяло. Решила: «Будь, что будет – спать буду!» Но где же уснёшь после такого. Мария тихонько, не шевелясь, лежала на боку, согнув ноги, закрыв глаза. Кошка мурлыкала в самое ухо. Мария забыла про поток в трубе, даже, кажется, не слышала его. Но он не прекращался, как не прекращался и дождь.  Вдруг Марии показалось, что кто-то по углу карабкается на избу. Она быстро соскочила, набросила крючок на петлю: сколько лет не пользовалась, даже подумать не могла, что надо не только на засов в сенях дверь закрывать, но и дверь на крючок между избой и сенями. Как-то совсем жутко стало Марии. Опять стала к кухонному окошку, где ей показалось, что по углу кто-то карабкается на избу: «Да кому что надо? Ой, скорей бы ночь прошла!» А ночь, кажется, не спешила. Мария встала на лавку, потрогала расположение стрелок: половина третьего. Долго до утра. Мария залезла на печь, села спиной к трубе. Её показалось, что на избе у трубы кто-то тоже сидит. «Вымок, небось, вот и схоронился у трубы, не совсем остыла ещё – это в избе, а на улице-то какое тепло. Ну, кто же это там ходит, меня пугает, уж постучал бы, что ли», - подумала Мария. И в этот момент ей показалось, что кто-то пошаркал по трубе руками. «С ума схожу что ли?» - думала Мария, обхватывая голову руками.  Сколько так просидела? Задремала. От стука в окно проснулась. На улице рассвело уже, и дождь, кажется, перестал. Мария свернулась с печи. Лужа, огромная, чёрная от сажи, стояла на полу. Тихонько, обходя её, подошла к окну. Оксинья – соседка настукивала палочкой в окно. Мария отдёрнула задергушку, мотнула головой, дескать, что надо, но соседка шла к дверям. Мария сбросила крючок, отдёрнула в сенях засов, в дверях остановилась, вроде как не хотела впускать Оксинью, но та шумно пробиралась, не интересуясь желанием хозяйки, в избу.
-Ты чё сёдни спишь долго? Вечорось не было свету, не захворала ли, думаю, дай сбегаю, узнаю.
- Да всё у меня нормально, труба вот пробежала только.
-Дак замажь, давай, пособлю, подам ведро с глиной на вышку тибе, а то кто знат, сколь дожжей-то будёт ишшо.  А пол-от успиёшь зашёркать-то, главно, трубу замазать.
-Да глины у меня нет.
-Дак ада, я дам с ведро-то, мне лонись зеть привозил, не всю издержала, тожё трубу замазывала. Осталася глина-та. Ада пошли.
-Да после, попозже.
  А сама думала, вдруг правда, кто-то на вышке есть. А-то хоть бы при Оксинье слазить туда, да и не думать больше.
-Ну, как знашь, пойду ладно. Да, я чё хотела спросить тибя: «Чё-то воротца у те полы утром-то были, Иван Кирилович от тибя табун коров утрось выгнал. Забыла чё ли затворить, али ветром открыло?»
-Дак ветром, наверно. Ты, Оксинья, постой, не уходи, я загляну на вышку, поди и не надо замазывать-то там.
-Ну, дак чё, лезь!
  Мария принесла лестницу из огорода, приставила к избе напротив лаза. Посмотрела – закрыт: «Точно, поблазнило, а навыдумывала сама себе».
  Полезла. Поднялась до лаза, открыла вертушку. Темнота, до трубы далеко. Придётся забираться. Что делать – полезла Мария.
- Оксинья, кошку не потеряла?
-А чёрт его знат, ровно дома была.
-Да твоя вот сидит у трубы с котятами.
-Можёт и моя, сымай!
   Мария сняла с себя платок, сложила троих котят и туда же кошку посадила. Вздохнула облегчённо. Бедолага, из-за тебя да из-за себя (не закрыла, видно, воротца), не сплю всю ночь, дрожу.
-На, принимай, Оксинья, приплод!
-Сколь тамо-ка?
-Да немного, всего-то три! Прокормишь!
  Ох, и напугала ты меня ночесь, Мурка, когда забиралась по углу!
-Дак ты  чула чё ли?
-Чула, чула! Напугалась! Сперва по ограде кто-то ходил, потом по углу на вышку полез, а я всё дрожала, даже на крючок закрылась, сто лет на его не закрывалась, а вечор вспомнила, что есть такой. А коров-то выгонял Иван во  сколь, не заприметила?
-Дак чичас поздо рассветат, дак уж светло было. Глежу – Иван к оградке подходит! Чё ему, думаю, от тибя надо? Загленул, (увидел коров-то, наверно), зашёл, давай выгонеть, штук шесь, наверно, было. От дожжа, скрылися под сараём у те. Полиннису-то как-то не своротили, бестии!
  Мария спускалась, улыбаясь, была рада, что всё так закончилось благополучно: «Хорошо, что Оксинья разбудила, да и раскрутили этот узел вдвоём быстро. Скажи кому – засмеют, а с другой стороны – какой смех? Натерпелась за ночь. Наверное, последнюю зиму останусь  зимовать, поеду на зиму в город ко своим, летом можно пожить. Огородчик посажу… А Оксинья-то как будет? Ей, бедняжке, не к кому ехать. Разве чё племянники заберут к себе. Да кака жё на их надия! Кака надёга!»