Туман. часть третiя. глава шестая

               

               

               

                ВАМ  МАЛО  ЗАГАДОК?
 
              ИЗВОЛЬТЕ,  ВОТ  ВАМ  ЕЩЁ!


Так, для стороннего наблюдателя, поведение Кириллы Антоновича, вернувшегося сотоварищи в дом поселкового головы, было более чем непонятно.

Его решимость прекратить прогулку и осмотр Великоважского Лога, сразу после встречи с кузнецовой женой, превратилось в, с позволения сказать, монументальное молчание и, в не менее мощную задумчивость.

Само собою случившееся лидерство в троице наших героев, оставило последних двоих обескураженными перед очевидной надобностию совершать последующие действия, и перед непробиваемой стеной само уединения, коей отгородился от мира новоявленный командир малого отряда.

Перед ожидающими Модестом Павловичем и Карлом Францевичем помещик, словно сомнамбула, вышагивал по дому, иногда подходя к окошку и пробуя перстом стекло. А после сызнова приступал к хождению. Безмолвие никем не нарушалось.

Гоф-медик, не ознакомленный со сложнейшей конструкцией ума философствующего помещика, сохранял вежливое молчание человека, который вот-вот обретёт главнейший ответ на свой мучительный вопрос.

Штаб-ротмистр, напротив, понимал, что его друга беспокоило, и что ввело его в таковое состояние нечто такое, что сам Модест Павлович, попросту упустил их виду притом, что неотрывно находился при своём друге и видел собственными глазами всё то, что видели остальные.

Только вот Кирилла Антонович, поражённый открывшимся, только ему одному откровением, старался побороть два равно означенных, но противу полярных предположения. Первое было таковое, что вот запросто, ну прямо из воздуха, к нему пришло натуральное объяснение того, что происходило в Логе. Второе же говорило о том, что как только помещик примет первое объяснение за правдивое, и совершит попытку озвучить его друзьям, то в тот же час он признан, в лучшем случае убогим, либо блаженным, а в худшем будет помещён в скорбный дом по причине лишения ума.

А ещё помещику остро недоставало зеркала, коего, в сём доме, не наблюдалось вовсе. Но, мы-то, с вами, разумеем, что в действительности ему хотелось увидеть своё отражение. Именно отражение, однажды давшее полезные подсказки.

Думаю, что мне стоило бы принести извинения за столь долгое отступление. Однако задумайтесь, какого времени вам было бы достаточно, чтобы прийти в себя от таких мыслей и растолковать свою отстранённость после прихода оных. Не сильно погрешу супротив истины, ежели скажу, что иному и дня Божьего для подобного было бы мало. А так, слава Господу, Кирилла Антонович совсем не из таковых, и скорее остальных прочих пришёл в себя, оттого-то моё отступление и не случилось аж на пять страниц.

Возвращение к повествованию станет не таким долгим, как отступление, тем более что новые события не заставили себя долго ожидать. Я же не стану более утруждать вас чтением подобных разглагольствований.

Перемещение помещика по комнате завершилось, на исходе второго получаса ожидания, теми событиями, о которых я и сообщаю.

В первую голову, как-то так вдруг, и совершенно непредумышленно, помещик увидел в оконном стекле своё отражение. Пусть и не чёткое, но увидал! Пусть и не прямое, а чуток глядя наискосок, но увидал то самое, искомое отражение!

Во вторых, обретение Кириллой Антоновичем ожидаемого совпало с возвращением хозяина, Митрофана Заведеевича.

С явственно читаемым сожалением на лице, помещик исполнил четвёртое правило приличия, очень и очень нехотя оторвав свой взор от отражения, повернулся передом к хозяину. Так уж случилось, что воспитание и приличное поведения суть черты неискоренимые.

Митрофан Заведеевич присел к столу и жестом пригласил гостей последовать за ним. Кирилла Антонович поблагодарил за приглашение, однако остался стоять у окошка.
Уже привычно неожиданно появились женщины, принявшиеся накрывать на стол. Рядом с вазочками с вареньем и аппетитными пирогами самодовольно запыхтел самовар.

Снова приглашающий жест хозяина и снова вежливый отказ помещика.

--У вас пост? – Поинтересовался поселковый голова, и взял большую кружку.

--У нас вопрос, - ответил Модест Павлович, уловив сперва просительный взгляд друга, а после и благодарственный кивок головы, за своевременно заданный правильный вопрос.

--Поданное на стол завсегда от Бога, а застольное вопрошание – от диавола.

--Схоластика хороша в споре, а не в житейском обычае. И вопросы, уважаемый Митрофан Заведеевич, не по прихоти любопытства, а исключительно дела ради. Прошу, Модест Павлович, продолжайте!

Произведя сей выпад, Кирилла Антонович снова оборотился к окну, однако отражение более не проявляло себя. И в другом окошке оно запримечено не было. Оставив подобные попытки в разряде тщетных, помещик сызнова оборотился лицом к столу, оставаясь, при том, стоять.

А разговор, промеж тем, уж начался.

--А что могут означать сии тряпицы, кои мы наблюдали в лесу? Уж вам-то, дорогой наш хозяин, не знать про то не позволительно! Что же то за тряпицы? Откуда они и кто их повязал?

--Вы не имейте сомнений на мой счёт, господа. Я знаю всё, что надобно знать и, даже, сверх того,- ответил Митрофан Заведеевич, отхлёбывая из кружки. – Однако ведать и понимание иметь тут, простите, не водицы испить. Сии вещи не товарки, они порознь ходют. Вот, к примеру – я ведаю, что это за тряпицы такие. У тутошних Герасимцев имеется обычай – на вспомин умерших вывешивать в лесу тряпицы. Лес, по ихнему разумению, навроде цельного Божьего мира, а те тряпицы – души приставившихся. Одну повязали – одну душу припомнили, две – две души, сто – стало быть, цельную сотню душ не позабыли помянуть. Ведаю я про то? Ведаю, и до подробностей. Но, не понимаю того, по какой такой нужде те раскольники ранее на цельную неделю принялись их повязывать? Такого, за мои пять десятков прожитых годков, не случалось ни разу. И дед мой, царствие ему небесное, ни словечком про такое не обмолвился ни разу. Вот, стало быть, и выходит, что я не понимаю того, про что ведаю.

Хозяин отломил кусок пирога, перекрестил, утопил его во рту и принялся медленно жевать.
 
Тут уж приспичило сказать, что таковая обыденность толкования немного расстроила штаб-ротмистра. Да, и настолько, что он и не принял к вниманию кое-какие слова. А именно «на цельную неделю раньше».

Но тем и хороша пара наших друзей, что они натуральное дополнение друг дружки. Это я к чему? А к тому, что от помещика не утаилось ни одно словцо, сказанное хозяином. Мало того, скажу вам и более. То, что расслышал в словах Митрофана Заведеевич Кирилла Антонович, несказанно его обрадовало! Да, да! Именно обрадовало! Чем же, вправе вы полюбопытствовать? А тем, разлюбезные мои, что мысли о скорбном доме и вероятном сумасшествии рассеивались без следа!
А далее было вот что. Помещик, лёгким взмахом руки, привлёк внимание штаб-ротмистра. После чего сложил руки таковым манером, словно удерживал ружьё  для стрельбы.

Модест Павлович сморщил в напряжении лоб, силясь понять, что сие за подсказка такая? Но, на ум ничегошеньки не приходило. Штаб-ротмистр с сожалением и с недопониманием пожал плечами.

Кирилла Антонович сызнова изобразил ружейный приём под названием «Цельсь!». Ответ друга по-прежнему был отказным. Тогда имитатор потряс представляемым оружием и, не удержавши своего нетерпения и азарта, произнёс.

--Ну?

--Простите, Кирилла Антонович, я понимаю ту часть вашего намёка, касаемо ружья. А какой вопрос вы хотели услыхать?

--Ах, Боже ты мой! – Огорчённо проговорил помещик, и сокрушённо покачал головой.

 – Простите, дорогой мой друг, сейчас я уж стал обгонять собственные идеи.

 Конечно, конечно я растолкую предполагаемую подсказку, но сперва мы обождём окончания трапезы, иначе наш хозяин не станет беседовать с нами о делах. Верно я говорю, Митрофан Заведеевич?

Ответом было медленное жевание и отхлёбывание из кружки. После последовало старательное очищение усов и бороды, произнесение шёпотом чего-то, что помещик с радостию счёл бы за молитву, а не за колдовской навет, и чрезмерно шумное вставание из-за стола. «Вот, и серчать начал» - подумал Кирилла Антонович.

--Вы бы, господа, потрудились говорить со мною напрямки. А то те махания руками у меня за спиною….

--Злят вас? Я вас прекрасно понимаю, дорогой наш хозяин. Мало того, я приношу вам свои глубочайшие извинения за то, что нарушаем установленный в сём гостеприимном доме уклад. Выражаю надежду, что принесённые извинения от моего имени, и от лица моих товарищей, будут вами приняты, и та малость, что послужила причиною извинений, будет вами вскорости позабыта совершенно и, более никогда, не вспоминаема впоследствии.

Ежели бы помещик пустился бы в какой-то грубый туземный пляс, используя тарелку из-под пирогов, как бубен то, уверяю вас, он произвёл бы меньшее впечатление, нежели то, какого он добился своей извинительной тирадой.

--Ну… оно-то так, и … да … впоследствии позабыто … и….

--Вот и славно, Митрофан Заведеевич, вот и славно! Теперь начнём всё сызнова. Согласны? – И не дожидаясь ответа хозяина, продолжил. – Вижу, вижу что согласны. А всё оттого, что вы добрейшей души человек, наделённый благочестивым нравом и множеством добродетелей, переданных вам от ваших же предков. Я имею надобность обратиться к вам с некоторыми мало обременительными для вас просьбами. Могу ли я рассчитывать на ваше соизволение оказать нам посильную помощь?

Тут, хотите вы того, иль не хотите, а есть надобность отметить кое-что не важное, однако характерное. В обыденности дома поселкового головы была одна особенность. Место на стуле, за обеденным столом, занимал хозяин лишь во время трапезы, и только во время трапезы. Окончив оную, Митрофан Заведевич более на то место не пристраивался, пока не приходило время следующей трапезы. Правило сие было неукоснительным и исполнялось все годы, кои провёл сей муж на грешной Земле. А уж про то, что туда мог усесться некто иной, то упаси Господь и думать про такое!
А вот сейчас, в полной мере находясь под впечатлением от слов приезжего господина, хозяин дважды совершал попытку встать со своего трапезного места. И дважды – фиаско! Третия попытка, как и две ранних, была не менее малоудачной, и оттого Митрофан Заведеевич остался сидеть за столом.

Славно проведённая атака, имевшая в своём арьергарде книжицу «О тайных воздействиях на помыслы» Гершика Кабищера, австрийского жида и иезуита, благополучно позабытого сегодняшними читателями, достигла цели с полнейшей Викторией, дополненной бормотанием хозяина.

--Да, да, конечно, не извольте сумлеваться, чем могу, ежели Бог придаст мне сил, тем и помогу.

--Расчудесно, милейший хозяин, рад услыхать подобное! А теперь – к делу! Времени у нас, как мне видится, меньше малого, а совершить надо много и скоро. По первам, те женщины, что появляются тут время от времени, они….

--Жена моя Дария и дочь Анастасия.

--Пригласите сюда жену. Как вы понимаете - это просьба, исполнять которую вы обещались.

--Будь по-вашему, - сразу став недовольным, ответствовал хозяин. Но, жену кликнул.

Вошедшую в комнату женщину Кирилла Антонович сразу же взял под локоток, отвёл в угол и принялся что-то говорить, не позабыв сотворить успокоительный жест хозяину.

Через минуту секретничание было окончено, и диспозиция в комнате поменялась – помещик отошёл к окну, а оставшаяся стоять в углу Дария одними глазами спросила мужа «Что делать?»

--Сполняй, - на горестном выдохе ответил Митрофан Заведеевич, и вместе со стулом повернулся к окну, у которого пристроился помещик.

Поправив головной платок, жена поспешно покинула дом.

--Я делаю то, на что дал обещание, даже не испросив вас про то, что вы наговорили Дарии. Надеюсь, только, что худого вы ей не причините.

--Ни ей, ни вам. Думается мне, что и никому в округе. А жена ваша вскорости возвернётся, и всё обскажет сама. Теперь вторая просьба. Ваш дед, когда он преставился?

--На позапрошлой седьмице были сороковины.

--Так я и знал. А скажите, был ли он Герасимцем?

--Он был добрым человеком, хоть Господь и не лишил его заблуждений.

--Та-ак, значит, был. А как часто вы с ним видались?

--Да… мало видались. Он ведь… мало видались.

--А нет ли у вас его фотографической карточки? Ну, таковой, на которой он не в младенчестве. Скажем, в последние годы жития?

--Да, имеется. Некто, представившийся господином Горским, бывал у Герасимцев, и сделали карточки.

--Я попрошу дать мне те карточки в руки. Именно мне в руки, не показывая ни кому.

Пожав плечами, хозяин вышел прочь.

--Кирилла Антонович, я рад безмерно быть благодарным зрителем на вашем бенефисе, однако и самому мне хотелось побывать на сцене. Вы растолкуете, что у вас за затея?

--Непременно растолкую! Просто прошу вас верить мне на слово и не перебивать. Могу сказать такое – я в точности знаю, что тут творится, и тщусь сыскать доказательства. И это при том, что я опасаюсь поверить в то, что подобное происходит не только со мной и с вами, а вообще происходит! Я, кстати, знаю, какой ответ принесёт Дария и кто запечатлён на карточке. Но, я не верю в это! Не ВЕРЮ!!! Господи, что тут творится?! А, вот и хозяин идёт! Молчите, внемлите и не мешайте!

На вложенную в руку карточку, помещик и мельком не взглянул, а скоренько пристроил оную на подоконнике, прикрыв столовым полотенцем.

Словно на волнах начали раскачиваться действия того дня. Вослед за скорыми поступками помещика наступило некое затишье, словно морской прилив отошёл от берега, оставив после себя непонятные кусочки чего-то большого и тревожного.
Собравшиеся в комнате мужи, оставались молчаливыми соглядатаями  вовсе не ясных поступков одного из присутствующих.

Да, и он, наблюдаемый тремя парами глаз, в те секунды мало что понимал в причинах, побудивших его дать те исполняемые и, частью исполненные, просьбы. Да, да, именно так и было! Кириллой Антоновичем не обыгрывалась театральная интрига, не сочились самолюбование и излишняя самоуверенность, не присутствовала гордыня спасителя пусть и не всего мира, а лишь поселения в Вологодской губернии. Ничего подобного не было и в помине! Была, тут вы мне можете не поверить, человеческая растерянность. Сейчас уместно было бы задать вопрос «Отчего?» Что ж, извольте задать! Но, я не по принуждению, а по здравому размышлению ответствую так – не ведаю. Именно «не ведаю». И вы не обманулись, прочтя написанное. Разве я, описывая приключения дорогих мне героев, мог бы, пусть и единожды, знать грядущие их поступки? Их мысли, речи и, чего уж греха таить, их подвижнические деяния? Истинно говорю вам – мне не ведомо ничего такого из перечисленного! Мои же догадки, равно, как и догадки тех, кто в сей час читает сии строки, правдивы не более чем досужие разговоры на рынке. Я лишь описываю те минуты из жизни моих героев, которые истекают в их, и в моём присутствии. И из всего прежде сказанного, я и счёл за надобность составить предложение «… мало что понимал в причинах, побудивших его дать те исполняемые и, частью исполненные просьбы».
Такое отступление от повествования было сочтено мною за полезное, своевременное и, весьма, пояснительное. И, как ни странно, вовсе не требуемое к прочтению. А посему, после того, как читатель сего, решится-таки прочесть оное, либо напрочь опустить из внимания, я сочту на правильность продолжить рассказ. И продолжить его тем, что в дом вернулась Дария.

Привыкшая к мужниному, почти что домостроевскому, укладу порядка в доме, женщина, войдя в дверь, отступила на шаг в левую часть комнаты и… осталась там стоять молча.

--Митрофан Заведеевич, с вашего позволения, я поспрошаю Дарию, так сказать – приватно? Сие – ещё одна просьба. Спешу вас заверить, что моя порядочность, ко всем вашим домочадцам, будет проявлена в высшей степени!

Сочтя сказанное достаточным для того, дабы иными словесами не испрашивать дозволения говорить с женой хозяина, помещик уединился с Дарией в том самом углу, в коем и давал ей наставление.

Чувствовали ли вы хоть раз в жизни наступление чего-то невидимого и не осязаемого, но такого, что неким манером влияет на вас? Скажем, тонкую перемену в погоде, ещё не определённую, тем не менее, видимую по голландскому прибору, под названием «анероид», либо ощущаемую по начинающейся мигрени и телесной слабости? Знаю, знаю, что все читатели суть молоды и не подвержены погодным «приметам». Но, хоть единожды подобное бывало? Ну, смелее, признайтесь же, что бывало! В подобном признании нет и капли постыдного, уверяю вас! Наше с вами телесное устройство несовершенно, оттого и срамиться подобного откровения в младом возрасте ну никак не стоит. Я припоминаю и сам, как в часы приближения осенней … про что это я? Нет, не про погоду, не про возраст…  Господи, помилуй, припомнил! Я начал говорить об … хотя про то продолжу через миг. Что же вы, любезные читатели, завели себе за скверную привычку не останавливать меня, словно запряжённого коня с отпущенными поводьями? Эдак я и до рассказов о своей гимназической юности дойду, а там, уж поверьте мне на слово, есть что послушать! Ну, вот снова никто не взялся меня остановить?! Ужель вы настолько исполнены невнимательности, иль вам  не интерес приключенческий пируэт наших героев? Хорошо, предлагаю на сей раз условиться так – никаких вольных отступлений с моей стороны вы не терпите, доколе я не завершу тот рассказ, который начал. Условились? Или слово с вас брать? Ладно, про слово-то я перегнул маленько, но впредь удерживайте меня в рамках рассказа неотрывно!

Итак, чувствовали ли вы то, о чём я начал говорить, либо нет, но в комнате, где находились наши герои, да и во всём доме поселкового головы, повисла такая атмосфера, каковая случается промеж людьми за миг до кровавого и бессмысленного кулачного боя. Как мне видится, это «настроение» исходило от хозяина дома.
Погасить эту злость вызвался, снова-таки, Кирилла Антонович.

--Митрофан Заведеевич, дорогой наш хозяин, я имею прошение о последней просьбе. Не откажете?

--Что ещё? – Довольно зло буркнул хозяин.

Этот тон не укрылся от помещика и, как не силился Кирилла Антонович подобного творить, но сменил решение уладить возможную озлобленность миром, на установление рамок поведения для такового собеседника.

--Что ещё, говорите вы? Да, а чего ещё нам захотелось? Вот напасть-то, никак не придумывается! Может, перепелов запечённых? Аль конной прогулки? Или нет – хочу ещё захотеть к завтрашнему утру новое платье из баварского сукна!

--Вы … тута мне шутки шутить станете?

--Нет! – Громко сказал Кирилла Антонович и так ударил ладошкой по столу, что то самое неосязаемое и начинающееся ощущение злобы и неприязни, забилось и страхе в угол, уступив место промеж людей любопытству и особому вниманию.

--Нет, господин поселковый голова, не будет более шуток ни с вами, ни с вашим Логом! На вчерашний день у вас имеется одно смертоубийство и, вполне возможно, покушение на жизнь троих дворян! Вы, видимо придумали себе, что мы прибыли из столицы (ну, зачем про столицу-то?) ради любования кем-то развешенных тряпиц? Иль нам не терпелось поглядеть, как вы жуёте свои пироги замест того, чтоб поведать нам ответы на вопросы, кои так легко осилила ваша жена? Наслаждаетесь своею должностию? У вас труп с пулею в серёдке, а вы мне «что ещё»? Уверяю вас, любезный, ежели через час я не получу требуемого, завтра поутру тут окажется сотня жандармов, которые всё в посёлке перевернут вверх дном, а вас упекут в кутузку, за ненадлежащее исполнение обязанностей! Значит, «что ещё»? А вот что – встать! Теперь станете стоя принимать уж не просьбы, а требования чиновника отдела тайной канцелярии Его Императорского Величества! (Звучит, без сомнения красиво, а есть ли таковой отдел в той канцелярии?) Будет тебе от меня «что ещё»! Итак, - продолжил помещик, когда вытянувшийся во фрунт Митрофан Заведеевич затаил дыхание и прекратил моргать. – Итак, через час предоставить нам дом для постоя. Там же станем столоваться. Доставить туда писчую бумагу, перо и чернил. Карлу Францевичу предоставить извозчика с … этим … что вам более подойдёт? Дрожки, телега, подвода? Одним словом – для доктора, который повезёт убиенного. Далее, далее, нам понадобится верховой для личных поручений. Оплачивать постой и провиант мы станем сами. Хозяевам передайте, что деньгами не обидим. Пока всё. У вас времени – час.  Ступайте!

Слово помолодевший, хозяин выскочил из дома. И поделом ему! Этот Митрофан Заведеевич стал уж привыкать к положению хозяина всего вокруг, помаленьку приучая к этому односельчан. Тот же противный коллежский асессор Турчинов, только поселкового статуса. Нет, правда, поделом!

Переждав три долгих секунды тишины, внутри которых штаб-ротмистр и гоф-медик, чем-то, от удивления, разумеется, напоминали замершего, от дворянского гнева, разумеется, хозяина дома, помещик громко покликал жену Митрофана Заведеевича, Дарию.

Та явилась на удивление скоро, словно стояла за стенкой. А, может, и стола. И подслушивала.

--Вот что, добрая женщина, слушай внимательно. Бери с собою дочь и ступай с нею … куда угодно, туда и ступай. Хотя, нет. Догони своего благоверного. Он, видать, недалече ушёл. Догони и внуши ему, чтобы он устроил нас на постой к кузнецовой жене. Пусть посулит ей денег поболее. Не согласиться она, пусть подыщет постой вблизи от неё. Поняла? Нам, пока, поговорить требуется, и без свидетелей. На то есть причина. Ступай, голубушка, ступай!

И совсем скоро остались господа одни.

--Да-а-а, дорогой друг, таким я вас ещё не видел! Что это на вас нашло?

--Думаю, что таковой оборот в разговоре с этим головой, послужит нам хорошую службу. Хотя, об сём я предпочёл бы говорить позже. Сейчас дело, которое ставит меня в безвыходное положение. Тупик, так сказать.

--Я-то, грешным делом, подумал, что ….

--Я тоже, Модест Павлович, подумал. Подумал и понял, что ничего не понимаю! Давайте по малюсенькому шажку двигаться вперёд, авось и отыщется что-то разумное и понятное. Но, сперва о деле, и только о деле. Карл Францевич, дорогой мой, не сочтите обидой, либо ещё чем, только для чистоты опыта, попрошу вас отступить от стола на несколько шагов к стене. Поверьте, сие мне весьма необходимо!

Когда просьба была исполнена, помещик взял из-под столового полотенца те несколько фотографических карточек. Коротко переглядев их, он выбрал одну, и показал штаб-ротмистру.

--Поглядите на изображённого человека. Ежели вы его признаете, кивните мне молча.
Модест Павлович повертел карточку, приблизил к глазам, после – немного отдалил, и сказал.

--Это ….

--Я же просил молча кивнуть!

--Я лишь намеревался сказать, что я согласительно киваю головой.

Как-то уж откровенно огорчительно вздохнул Кирилла Антонович, и попросил подойти к столу гоф-медика.

--Уважаемый доктор, поглядите со всем тщанием, на какое вы только способны, на карточку сего человека.

Помещик сделал вид, что перебирает карточки, силясь отыскать, именно нужную.

--Я  бы ещё попросил вас представить сего человека годов, скажем, на двадцать старше. Понимаете, о чём я? Реже бородёнка, морщин вокруг глаз добавьте и тому подобное. Не станет ли, сей человек, ежели его умозрительно состарить, вам знакомым? Внешне, разумеется.

Гоф-медик глядел на карточку дольше, нежели его предшественник. Он, даже, ногтем водил по изображению, вероятно воображительно добавляя черты, позволяющие  создать невидимое старение.

--Мне тоже полагается кивнуть?

--Этого требует проводимый  опыт.

--Тогда – киваю!

--Вы уверены в своём решении?

--Совершенно уверен, потому и даю вам согласительный кивок. Ваш опыт удался?

--К моему глубочайшему сожалению – да.

--Отчего же, к сожалению?

--Модест Павлович, скажите мне, кого вы признали на карточке?

--То Никифор Авдеев Зарецкий, человек, который прибыл ко мне в имение, после чего попал и к вам в дом. Благодаря его рассказу мы и оказались в этом месте. А что ….

--Нет, нет, - торопливо перебил его помещик, - остальное позже. Карл Францевич, кто тот человек, которого вы видели на карточке?

--Это, в чём я ни секунды не сомневаюсь, тот самый старец, который оказался дважды убиенным и захороненным в яме, которую нам не позволили откопать.

--Вы, как медик, подтверждаете свои слова?

--Подтверждаю!

--Боже, как я этого опасался! Как я опасался!

--Что произошло, Кирилла Антонович?

--Господа, я не ведаю, что произошло. Однако вы, порознь друг от друга, глядели на карточку одного и того же человека!

Немного театрально, (нет, в самом деле, театральности было немного) помещик бросил на стол фотографическую карточку.

--Модест Павлович, сей муж был покойным без малости две недели, когда решился прибыть к нам на разговор. И в то, примерно в то, время, он оказался в сгоревшей кузнице в виде глубокого старца. В его заслуги входит, помимо прочего, служение в секте Герасимцев, заверение нас в том, что он принимал в своём доме господина Толмачёва, что в Логе, как мы сумели убедиться самолично, ничего подобного не происходит из того, что этот, - помещик постучал пальцами по карточке, - нам так трогательно рассказывал. И прочая, и прочая, и прочая.

--Кирилла Антонович, всё, что вы говорите настолько ошеломительно, что я даже не могу задать вам вопрос: «Что мы станем делать?»

--Станем, если повезёт, выживать. Так-то, господа!