Дождливый декабрь ... Его голос, холодный, странный, как остывший табак на кухне поутру, прокрадывался под пальто и шарфы, затягивался внутрь глухих глаз, заставлял смотреть сквозь тонкую пленку годовой усталости. Стального цвета небоскребы отсыревали под ветрами, а сталинские высотки давили своим величием. Не лучше выглядели и спальные районы: ряды безликих доминошек пялились пластиковыми зенками на прохожих, уговаривали зайти внутрь, влезть в любимый свитер, надеть взлохмаченные тапки и никогда больше не выходить наружу.
Борис стоял у входа в театр и с интересом разглядывал репертуар. Он был редким гостем у Мельпомены и хотел это исправить, примеряя на себя ту или иную постановку. Заветный билетик на сегодняшний спектакль уже давно обосновался в его бумажнике, но в фойе еще не пускали. Рядом топтались рафинированные барышни с тонкими сигаретами между пальчиков, пожилые театралы из числа старой интеллигенции и такие же, как Борис, пока еще случайные зрители. Все поглядывали друг на друга - с уважением и хитроватым прищуром, как будто пребывание на сырых ступеньках роднило их, делало членами какой-то особой секты или закрытого тайного общества.
Массивные деревянные Двери открылись, а за ними, готовые к несению службы, стояли Привратники. Были они средних лет, в очках и аккуратно уложенными в пучок волосами. Они строго смотрели на толпу и метким взором выделяли опытных Мастеров, Адептов и пока еще непосвященных Неофитов. Неофит Борис потянулся к внутреннему карману плаща, достал кошелек и бережно вынул свой пропуск, на котором четко была прописана явка: 2 декабря, 19 часов. Очередь двигалась медленно и спокойно, плавно перетекая в сторону гардероба и буфета. Оказавшись внутри, люди вели себя по-разному: были видны крохотные группки по два-три человека, семейные пары в обнимку, и одинокие зрители, предоставленные самим себе в этот скоротечный час затишья. Мягкий свет скрывал неровности лиц, оттенял чувства, смягчал утомление и настраивал на иные какие-то мысли; шум города казался чем-то далеким и эфемерным, искусственным, и все его проблемы, заботы остались за толстыми стенами Храма Муз.
Борис сдал свои вещи и с любопытством начал обход. Буфет занимал его внимание в последнюю очередь, куда больше его поглотило изучение портретов на стенах. "Интересно,- подумал он,- а что заставляет этих людей делать то, что они делают? Денег особых вряд ли заработали, рабочий день ненормированный, значит, с семьей тоже, скорее всего, не лады... Но ведь не уходят же! И лица у всех такие... необычные, что ли... Получается, что-то в этом есть..."
Тем временем, мягко пропел первый звонок, и некоторые уже потянулись в сторону зрительного зала. Борис был в их числе: ему хотелось увидеть сцену и занавес. Он нашел свое место в партере почти у самого прохода и шумно сел. Кресло справа от него оставалось пустым по мере того, как мимо него проходили люди. Оно неровным пятном притягивало внимание, как лунка недавно удаленного зуба. Молодой человек взгромоздил на него свой портфель и вытянул ноги. Наконец, после третьего звонка, свет в зале неслышно погас, а занавес плавно отъехал в сторону.
Борис не был знаком с пьесой - а то была "Васса Железнова' Горького - и потому внимательно следил за тем, что происходило. Первое, что заняло его,- как вели себя персонажи. Действие происходило в начале 20-го века, и как же органично современные люди, буквально пару минут назад наверняка говорившие по мобильникам в гримерке, несли на себе старомодные костюмы и манеры! И походка другая, и жесты..."Само собой, это все репетировалось по сто раз, но, Бог ты мой... Они как будто спят! И в их спящем теле живут сейчас совсем другие люди, не они! Наверное, это и есть то самое искусство перевоплощения..."
К своему стыду, Борис был плохо знаком с русской классикой и потому беспокоился, что не уловит сути происходящего. Но, как оказалось, ситуация как две капли воды отражала современные реалии. И крупный бизнес тут, и взятки, семейные разборки, криминал и социальные потрясения. Молодой человек узнавал на сцене своих коллег, начальство, друзей из числа чиновних лиц. "Ничего не меняется, блин,- огорченно думал он.- Как сегодня все написано..."
...когда занавес опустился и объявили антракт, Борис нехотя встал со своего места, и, постаравшись не расплескать впечатление, пошел в буфет выпить кофе. Соседнее так никто не занял.
В буфете отовсюду раздавалось оживленное чириканье. Мастера с видом экспертов разбирали актерскую технику и декорации, Адепты и Неофиты делились своим восхищением. После едва уловимого касания прошлого все старались выбирать более литературные фразы и даже держать спину ровнее. Очередь двигалась размеренно, и Борис чуть прикрыл глаза, прислушивался к стрункам своего естества, которые деликатно звенели внутри него; старые, почти забытые, они вибрировали на высоких октавах. Ничто в его нынешней судьбе не могло заставить их шевельнуться, и позабытое, почти детское ощущение жизни робко мурчало внутри груди.
После первого звонка он уже сидел в своем кресле в предвкушении драматической развязки, и второй акт превзошел его ожидания. Насколько жесток бывает фатум, настолько ярко его отражает искусство. Уже к середине некоторые зрители вокруг Бориса сдерживали всхлипы, а к концу многие достали платочки и еле слышно сморкались. Трагическая судьба сорокапятилетней хозяйки пароходства, которая "выглядит моложе", железной киркой высекала искры горя, боли и... очищения. От всего наносного, хлипкого, что есть в каждом из нас, от собственной лихой доли, страхов и отчаяния. Борис никогда не думал, что наблюдение из темного пространства зрительного зала за драмой других людей, сопереживание им даст такую прививку его душе. Когда свет погас, а занавес закрылся, и люди аплодировали, вставая со своих мест, Борис осознал эту незнакомую, почти стерильную чистоту в душе, словно чернота сцены унесла его собственную тьму. Впервые за очень долгое время он был спокоен и целомудрен.
И вот он снова на ступеньках Храма Мельпомены. Уходить не хотелось, но Борис понимал, что сегодня это место отдало ему все, что надлежало отдать. Теперь это уже его собственная внутренняя работа- сохранить этот звенящий вакуум, который уже вовсю пытался штурмовать привычный поток мыслей про тендеры, переговоры и откаты. Тщетно. И потому с легкой улыбкой шел он к своему автомобилю, пообещав себе вернуться.
Только он сел за руль, как его мобильник мягко загудел в кармане. Борис посмотрел на номер, раздумывая, отвечать или нет. Потом нажал на кнопку приема вызова. "Привет... Да ничего, нормально вроде... А у тебя?... Ну хорошо... Все в силе на пятницу?... Да, у меня тоже... Я вещи все вывез свои, ключ в ящике почтовом, ага... Ну увидимся тогда... Ну да, в загсе, где ж еще... И не забудь свидетельство о браке, оно у тебя лежит... Угу... Ладно...Что? Какой шарф? А, клетчатый такой, ну да, помню его... Найти не можешь?... Ну я его с тех пор и не видел... Ладно, если найду у себя, то принесу в пятницу...ага... Ну давай... Счастливо". Голос умолк, телефон пискнул и погас. Борис посидел в задумчивости, посмотрел на пустое пассажирское сиденье, на котором лежал его портфель. Помолчал. И тут краем глаза он заметил какой-то сверток под креслом. Он нагнулся и не без труда извлек его под свет фонарных столбов, которые светили сквозь лобовое стекло желтовато-белым маревом. Это был длинный мягкий шарф в клетку. От него едва заметно веяло "Ange ou Demon" от Живанши и слезами.
Борис улыбнулся уголками губ, кинул его поверх портфеля и завел двигатель. Теперь он знает, как пахнет пустота.
Посвящается отцу.