До сих пор я лишь любовался Нью-Йорком, вроде как нерешительный юноша любуется красивой девушкой. От нее нельзя отвести глаз, но и духу никак не набраться заговорить. Вот как будто бы уже и осмелел, уж губы было разомкнул сказать,… как вдруг бешеный ход разгоряченного сердца, молотком отдающий в ушах, вырвет из горла то первое слово. И, может быть, долго я бы еще искал смелости, но Нью-Йорк сам заговорил со мной афроамериканским баском администратора хостела. Он был дружелюбен, говорил простецки, но деловито. Мы говорили не больше пары минут и, как можно догадаться, на самые тривиальные темы. Но, как если бы на его месте была та вышеозначенная красавица, я испытывал колоссальный душевный подъем и был крайне возбужден. Я впервые в жизни говорил по-английски в ситуации, где не приходится рассчитывать на родной русский. Языковой барьер перестал для меня существовать – он был начисто снесен быстротечностью англоязычной мысли. Я приехал с уже очень хорошим английским, которым гордился, и который изучал не первые пять лет, и мне было важно получить своего рода признание. Таким образом, поставив себя в зависимые условия, я развил в себе страх неудачи. Но его больше не было. Его сменила уверенность в том, что отныне все мне под силу, что вся Америка у моих ног, да что там – весь мир. Не было больше того нерешительного юноши. Разделив свою близость с ним, перестала существовать и та девушка. Они познали друг друга, и в знании этом они больше не были прежними.
Получив ключи и осмотрев комнату, мы переоделись с дороги. Я был слегка озабочен мыслью, что мои вещи остаются на произвол тех семерых еще незнакомцев, с которыми я делил комнату. Американский хостел – это своего рода пропускной пункт для путешествующей молодежи всего мира. Ты впервые чувствуешь, как твоя национальная принадлежность растворяется в котле десятков других,и ты становишься частью какого-то общего национального арифметического. Это воодушевляющий опыт. Твоя индивидуальность растворяется, становится общей. Ты знакомишься и тут же забываешь имя, оно перестает быть нужным: достаточно лишь просто заговорить, и совсем не важно, кто тебе ответит.
Уверенные теперь в сохранности вещей, мы шагнули наружу, навстречу сумеречному городу. Небоскребы подобно колоннам, казалось, удерживали желтеющий небосвод. То скрываясь за ними, то снова обнаруживая себя, в небе сновали маленькие самолёты с несоразмерно огромными рекламными плакатами. Мало удивленный этим, я искренне удивился грязным нью-йоркским улицам, чего не успел заметить раньше. Мусорные баки были полны, иные перевернуты. Мусор, в пакетах или насыпью, устилал обочины и тротуар. Даже Бродвей был им усеян. Самовлюбленный Нью-Йорк не был чистым городом, но был любим даже таким. Так человек, для которого любовь данность, более не утруждает себя усилиями ей соответствовать. Вот и мы, тоже, простили Нью-Йорку это прегрешение.
На Таймс-Сквер вечерами особенно людно. С высоты зданий на тебя устремлены яркие неоновые вывески, электронные табло, гигантские ТВ-экраны. На площади царит оживленное многоголосье, и, наблюдая с высоты, можно представить, что вся эта людская громада есть не что иное, как сердце Нью-Йорка, вены и артерии которого, подобно ветвям, оплетают улицы, полные живительной силы.
Отель New York Marriott Marquis – это здание высотой почти в пятьдесят этажей, увенчанное панорамным вращающимся рестораном “The View”. Если бы я знал, что, между прочим, наш сопроводитель решит нам показать место столь роскошное, я либо отказался бы, либо надел бы что приличное. Мне было крайне неловко в том, во что я был одет, и, вообще, потому что я на тот момент ощущал себя несостоятельным. Это было такое место, в котором, если я не мог себе позволить снять номер, мне лучше было не быть вовсе. Так я рассуждал в свои восемнадцать лет. Моя вновь приобретенная самоуверенность исчерпывалась койкой в хостеле за двадцать долларов. Но лифт с прозрачными стенами, сквозь которые открывался потрясающий вид на атриум глубиной в сорок пять этажей, увлекал нас все выше, и мне ничего не оставалось кроме как смириться. Однако же, мы поднялись в ресторан, и я смутился много больше прежнего, ведь казалось, все устремили на нас недоуменные взоры. Сконфуженный, я расплылся в американской улыбке универсального применения и быстрым шагом, опережая своих спутников, поспешил завершить круг. Позже я вычитал в Интернете, что из окон “The View” можно было увидеть Мировой торговый центр, реку Гудзон и прочие достопримечательности, но я не смог их разглядеть. Они были сокрыты от меня многочисленными парами любопытствующих глаз. Сейчас, когда я пишу об этом, я совершенно не исключаю, что мог это выдумать, и вряд ли кто вообще специально смотрел в мою сторону. Во всяком случае, я предпочитал специально этот эпизод в памяти больше не ворошить.
Мой первый вечер в Америке близился к ночи. Я был истощен впечатлениями одного лишь дня, который сумел охватить многочасовой перелет из России и знакомство с одним из главных городов мира. Мы вернулись в хостел. Обессиленный, но счастливый, я пренебрег подняться на крышу и выпить пива с абсолютно незнакомыми мне людьми, которые не знали ни моего имени, ни откуда я. Это захватывающее приключение я приберег на следующий день. Я лег и закрыл глаза. Я тщился пролистать в уме страницы ушедшего дня, но каждый раз проваливался в крепкий здоровый сон неопределенного цвета. На один день впечатлений мне хватит.