Егорша парень у нас спокойный, вдумчивый. Несуетливый, но и не тормоз. Нормальный, одним словом. Серьезный.
Пришел вчера из школы, ничего не сказал особенного. Да и не из болтливых он. А сегодня днем, убегая в Аничков на тренировку, вдруг остановился уже перед дверью и говорит бабушке:
– Прости, совсем забыл. Я вчера кресты на дороге нашел.
И протягивает ей что-то в кулачке.
– Вот, – говорит. – В карман куртки сунул их и забыл.
Бабушка Пелагея приняла находку-то внука, держит на раскрытой ладони и спрашивает:
– А где нашел ты их, Егорша?
– Да бежал, вдруг блеснуло что-то на асфальте. Я сначала не обратил внимания. Обернулся, а оно блестит. Вернулся, смотрю – кресты. Да странные такие. Вот я и поднял – тебе показать.
– Никогда, – говорит наша Пелагея Сергеевна. – Никогда, Егорша, чужой крест не бери. Никогда, слышишь?
– Хорошо, – говорит Егорша. – Ну, мне пора, а ты посмотри, что за кресты-то такие.
И убежал. А Пелагея наша говорит мне:
– Неси-ка прозрачный стакан да святую воду!
А сама ладонь раскрытой держит, пальцы словно как заморозило у нее.
Взглянула я, и словно холодом обдало.
Лежит у нее на ладони-то змея витая-перевитая, серебром отливает, а из нее крестики торчат. Большие и малые.
И перепутано все так, как будто кто специально скрутил да перекрутил. Ни конца, ни края. Клубок. И кресты поблескивают.
Пелагея Сергеевна наша правой рукой перекрестилась, бумажку взяла и Егоршину находку на нее положила.
– Смотри, не прикасайся, – говорит. – Чужой крест – чужая судьба. Нам своих хватает. Засвети-ка лучше лампадку у Тошеньки.
Это она погибшего нашего Антошу так величает. И лампадка-то в доме с тех пор, как убили его.
Взяла я масло, поправила фитилек, засветила. Смотрю, а Пелагея Сергеевна-то клубок этот с крестиками аккуратно так распутывает, тихонечко, по кругу, а сама молитву все приговаривает. То "Отче…", то "Святый Бессмертный…
Тихонечко так, и тоже как бы по кругу, не останавливаясь.
И клубок этот странно так повел-то себя: путался, путался и вдруг распутываться начал.
И вижу я, что крестики все разные, с надписями – то короткими, то такими меленькими и длинными, что не прочитать.
Поднапряглась я было и смотрю, вроде молитва там, только начинается со слова: "Ад…"
А Пелагея Сергеевна как цыкнет:
– Нечего читать тут, не книги это!
А сама все распутывает да распутывает. И все молитвы читает, как песни мурлычет.
Удивило меня, что на крестике, что побольше, Иисус как бы на двух ногах на кресте. Вроде как не по-русски это. У нас по-другому принято, вроде.
А один крестик даже как бы с ангелом – крылья у него и тоненькая пика в руках…
Словно помогал кто Пелагее Сергевне нашей – распутался клубок-то.
И тут меня совсем сразило: среди всех крестов два-то такие маленькие, как для деток…
А Пелагея Сергеевна шпилечкой цепку с крестами поддела и в стакан со святой водой трижды опустила. И все под молитву.
И что странно, всякий раз, как опускала она эту связку с крестами в святую воду, словно бы закипала вода.
Мелкими пузырьками всю цепочку и каждый крестик обволакивало почему-то. Как ошпаривало!
На четвертый раз опустила она клубок этот распутанный в стакан со святой водой на самое дно и говорит мне:
– Не трогать! Я сейчас.
И быстро так пошла. В ванную, к крану с холодной водой.
Я за ней. Интересно мне.
А она говорит:
– Открой холодную!
И руки под студеную воду подставила, не спеша так поворачивает ладони-то, словно жжет их жаром невидимым, а ей остудить надо…
Потом говорит мне:
– Не ходи со мной. Я сейчас.
Плащик накинула и ушла. А Егоршину находку в бумажку завернула и с собой прихватила.
Вскоре возвращается. Ну, вот, говорит, у кого-то беды убыло, а кому-то добро прибыло.
– А кому добро-то? – спрашиваю.
Смеется:
– Да всем. Больше в Фонтанке никто тонуть не будет.
И опять смеется:
– Забудь. Дел мало, что ли?
– Да много дел-то.
– А я о чем?!
Санкт-Петербург