Тень от сердца-2
Защита «Четвёртого измерения»
И дрожу я мелкой мышью
За себя и за семью:
Ой, что вижу! Ой, что слышу!
Ой, что сам-то говорю!
Юлий Ким «Истерическая перестроечная»
Наступила весна, совершенно не заслуженно, в отличие от «пражской» 1968 года или «арабской» 2011, оставшаяся безымянной. Хотя именно эта весна окончательно подорвала весьма прогнивший фундамент казалось бы незыблемой системы, существующей уже восьмой десяток лет.
Этой весной объявили свободные выборы в доселе сугубо декоративный парламент огромной страны.
Мало кто сомневался, что и на этих свободных выборах победят партийные функционеры, передовые рабочие, лучшие доярки, и они с ещё большей радостью будут тянуть руки вверх, одобряя всё, что предложит одобрить мудрое партийное руководство. Тем более, что ценность депутатских пайков, получаемых с заднего хода ГУМА, в стране победившего дефицита резко повысилась.
Однако головастые интеллигенты быстро смекнули, что не всё идёт по партийным планам. И сами же принялись эти планы рушить. Сенсацией стало выдвижение в народные депутаты от Академии наук СССР только-только вышедшего из опалы академика Сахарова.
Акимовский кружок воспринял эту новость с восторгом, а Саша Герц, когда демократы в очередной раз собрались на квартире своего лидера, так вообще рубанул:
– А давайте и мы выдвинем Марата Георгиевича.
Возникла пауза.
Совсем недавно на учредительном собрании местного общества «Мемориал» Марата Акимова удалось подавляющим большинством голосов избрать председателем. Власти вынужденно проглотили горькую пилюлю, но, конечно, всем было ясно, что дальше «Мемориала» Акимова не пустят. Пропуск в парламент – это пропуск во власть. А там места только для своих. Акимов же для них – зловредный инопланетянин.
Стоит ли акимовцам рисковать? Может лучше закрепиться на уже достигнутых позициях? Так во всяком случае рассуждал про себя осторожный Марк Холодов. Видимо, о том же думали и другие, хотя часть акимовцев была готова к битве за его депутатский мандат.
И опять Марат Георгиевич проявил мудрость. Отхлебнув жидкого чаю, размешав оставшийся в нём сахар, он совершенно бесстрастным тоном предложил:
– А что? Давайте проведём эксперимент. Попробуем выдвинуть мою кандидатуру на собрании филиала Академии наук. Если мою фамилию удастся включить в бюллетень для голосования, то это будет означать, что в стране действительно начались необратимые перемены.
ххх
Ирина Лазуренко прилетела из своего Львова совершенно не ко времени и принялась жадно убеждать Герца, брак с которым она уже не считала фиктивным, ехать в Западную Украину, где у них уже имелось вполне приличное двухкомнатное гнёздышко.
– Дорогая моя, но ведь ты же получила, что хотела, – напомнил ей Саша Герц о брачной договорённости.
– Дорогой мой, я тебя хочу, а не только квартиру, – честно призналась Ирина.
А Саше было совсем не до поездки во Львов и совсем не хотелось выяснять матримониальные отношения. Он вместе с Марком Холодовым ломал голову над тем, как сделать популярным в их провинциальном консервативном регионе бывшего антисоветчика, прекрасно отдавая себе отчет, что власти будут им активно мешать.
Однако они – эти власти – сами того не желая, только помогли.
Началось всё с того, что Толя Славкин решил посвятить очередную передачу цикла «Четвёртое измерение» только что созданному обществу «Мемориал» и пригласил его лидеров – Марата Акимова, Леонида Горбатова, Марка Холодова и Александра Герца. Телевизионное начальство, давно уже переставшее понимать, какие ветры дуют из Москвы, передачу разрешило. Но на всякий случай категорически запретило появляться в эфире Холодову и Герцу, памятуя тот скандал, который разразился летом прошлого года.
Холодов и Герц не стали протестовать, считая главным выступление Акимова. Но когда до эфира оставалось всего четыре часа, начальство передумало. Нет, о допуске на экран Холодова и Герца и речи не шло. Наоборот, большие начальники решили не допустить и Акимова, хотя именно он был единогласно избран председателем местного «Мемориала». Они были согласны на участие в передаче только Леонида Горбатова, о чем они уведомили Толю Славкину, а тот в свою очередь сообщил по телефону своему коллеге Холодову.
Горбатов, Герц и Холодов срочно собрались в рабочем кабинете Марка, чтобы выработать общее решение. На выработку ушло не более десяти минут. Леонид Горбатов предложил выйти в прямой эфир, но лишь для того, чтобы объявить об отказе участвовать в передаче без Акимова. Марк тут же позвонил Толе Славкину и пересказал ему вкратце новый сюжетный ход начала передачи. Толя счёл его вполне разумным.
Очередной выпуск передачи «Четвёртое измерение» вышел ровно в десять вечера, как указывалось в программе. Ведущий Анатолий Славкин представил двух гостей – геолога Белозубова, приглашенного, чтобы поведать о новых нефтяных месторождениях в регионе, и Леонида Горбатова. Тема создания в городе «Мемориала» была главной, а потому сначала показали сюжет об учредительном собрании новой организации, а затем Славкин, как бы не зная о намерениях Горбатова, задал гостю вполне невинный вопрос:
– Леонид Павлович, чем «Мемориал» будет заниматься в первую очередь?
Вместо ответа Горбатов повернулся лицом к камере и твёрдым голосом произнёс:
– Здесь в этой студии должен был находиться известный учёный, правозащитник, друг академика Сахарова Марат Георгиевич Акимов. На учредительном собрании мы его единогласно избрали председателем нашего «Мемориала». Однако руководство Гостелерадио, не мотивировав ничем, запретило участие его в этой передаче. Без Марата Георгиевича я не считаю нужным здесь находиться. До свидания!
С этими словами Горбатов снял с лацкана пиджака закреплённый микрофон, аккуратно положил его на стоящий перед ним столик и ушёл.
– Молодец! – воскликнул сидящий у себя дома перед телевизором Марк Холодов. Рядом с ним, тесно прижавшись и обхватив его правую руку, сидела Лиля. В её загадочном сексуальном цикле наступил как раз нежный период, и она терпеливо ждала окончания передачи, надеясь, что за это время уснёт и Серёжа. И теперь появилась надежда, что злосчастная передача, куда её любимого Марека, слава Богу, не пустили, закончится рано, и они смогут слиться своими телами.
Скорому окончанию передачи была рада и Ирина Лузаренко. Ей не терпелось снова заговорить с Сашей Герцом и, наконец, окончательно убедить его уехать во Львов – подальше от этого тупого местного телевизионного начальства. У неё теперь был весомый аргумент – на Западной Украине телевизионные начальники и умнее и либеральнее. Там такой бред, как здесь, был бы просто невозможен.
Между тем ни Холодов, ни Герц выключать телевизор не собирались. Им казалось, что самое интересное ещё впереди.
И они не ошиблись.
Славкин пытался вести серьёзную беседу с геологом Белозубовым, но его ассистент постоянно перебивал его, принося всё новые и новые телефонограммы от телезрителей, возмущённых тем, что Акимова, чьё имя они до этой поры и знать не знали, не пустили в эфир.
Вал звонков шёл по нарастающей и достиг пика ближе к полуночи. И тогда раздался последний звонок – на этот раз от председателя регионального гостелерадио Павла Онищенко. Он потребовал немедленно прекратить эфир.
Ассистент Славкина сообщил эту новость прямо в камеру, после чего картинка с десятков тысяч телеэкранов исчезла. Только Холодов и Герц – каждый у себя дома – долго не выключали телевизоры. Им казалось, что что-то ещё должно случиться. Но в ту ночь ничего уже не случилось. Лиле так и не удалось заняться сексом со своим мужем, а Ирине Лазуренко поговорить по поводу отъезда во Львов. Их мужья – реальный и фиктивный – не могли ни о чём думать, кроме как о случившемся скандале.
Они тогда и не подозревали, что это только начало.
xxx
На следующий день, в полдень, Слава Дубинин вызвал Марка на ковёр.
¬
– Митинг на Театральной площади твоих рук дело? – стараясь быть суровым и одновременно дружелюбным,спросил главный редактор своего зама.
– Какой ещё митинг?
– Ах, так ты ещё ничего о нём не знаешь! – обрадовался Дубинин. Он точно знал, что Холодов в такой ситуации врать не будет. – Митинг в защиту «Четвёртого измерения». Затевают студенты университета, часть преподавателей готова присоединиться.
Холодов замолчал, испытывая очень противоречивые чувства. С одной стороны, ему было очень стыдно, что он сам не приложил никаких усилий к тому, чтобы устроить эту акцию. Но душа его при этом ликовала: запрет на эфир Марату Георгиевичу дорого обойдётся этим чёртовым бюрократам.
– Ну, поскольку руки у тебя чисты, то пойдёшь на этот митинг и сделаешь репортажик строк на двести, – продолжил как ни в чём не бывало главный редактор.
– Сделаю, – коротко пообещал Холодов.
– Фотоаппарат не забудь прихватить, и никакой отсебятины. Только о том, что там было, кто выступил и что сказал.
Дубинин решил, что он сделал гениальный ход. Холодов в любом случае попрётся на этот злосчастный митинг. И если он сделает это по своей воле, неприятности им обоим обеспечены. Другое дело, если Марк побываеттам в качестве репортёра. Он выполнял свой журналистский долг, а потому с него и с редакции взятки гладки.
Вернувшись в свой кабинет Холодов немедленно набрал номер Герца:
– Саша, ты про митинг слышал?
– Да-да, слышал, мне позвонил из универа Ваня Сулимов. Мы должны обязательно пойти. Чего бы нам это не стоило.
– Но я-то точно пойду, – не без гордости сообщил Марк. – Мне поручено репортаж про него сделать.
– Отлично! Встретимся на Театральной.
xxx
К шести вечера на Театральной площади собралось человек двести, но с течением времени число желающих выразить негодование по поводу случившегося в телеэфире неуклонно росло.
Когда на площади скопилось изрядное количество протестующих, на возвышение поднялся студент Иван Сулимов. Он был маленького роста, нескладный, но говорил так яростно и при этом отчаянно жестикулировал, хотя одна рука держала мегафон, что казался высоким и ладным.
Впрочем, высоким он казался ещё и потому, что стоял на постаменте памятника классику местной литературы. Сам бронзовый поэт, некогда писавший грозные стихи, изобличающие царский режим, был спокоен и невозмутим – стоял себе в задумчивости под бронзовым деревом.
Речь вождя студенческой оппозиции публика одобрила бурными овациями. Вслед за ним поднялся Герц. Он осмотрел с высоты Театральную площадь в поисках ОМОНА с дубинками, призванного разогнать мятежную толпу, не увидел никого, кроме парочки милиционеров, и принялся с такой же яростью, как и Сулимов, громить «вконец завшивевшую партийную верхушку», испугавшуюся правдивого слова Марата Георгиевича Акимова. В конце своей речи он заставил всех собравшихся трижды прокричать слово «Позор!».
Холодов понял, что в окопе, прикрываясь журналистским удостоверением, ему не отсидеться и поднялся на постамент сразу после третьего «Позора». Он также осмотрелся и увидел стоящего в стороне заместителя председателя горисполкома Николая Антуфьева, у которого как-то брал интервью. Марк сначала зачем-то поздоровался с местным чиновником, а затем, взяв в руки, как эстафетную палочку, мегафон, заговорил о свободе слова и заодно воспел подвиг Леонида Горбатова.
Именно в этот момент на площади появился сам Горбатов, и Марк тут же позвал его подняться на постамент, всучил ему мегафон.
Горбатов говорил спокойно. Он просто пояснил, что рассказывать о «Мемориале», когда это запретили делать его председателю, было бы не этично.
В это время из толпы раздался крик: «Позор Онищенко!». И именно в это время на проезжей части Театральной площади остановилась машина, из которой вышел председатель регегионального гостелерадио. И его, конечно же, позвали на «трибуну».
Немолодой и немного сгорбленный Павел Петрович Онищенко, как распоследний двоечник, попытался оправдаться, говорил, что Акимов не только председатель «Мемориала», но ещё и кандидат в народные депутаты, а значит его выступление можно было бы расценить как предвыборную агитацию, но его перебили крики «Позор, позор!».
После Онищенко выступили еще два студента и один преподаватель философии по фамилии Петровский. После этого поток желающих выступать иссяк.
Тогда на постамент взошел Николай Антуфьев. Он никаких речей произносить не стал, а просто спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– У вас всё?
– Да вроде – да, – ответил за всех Холодов.
– Ну, тогда расходитесь.
Через пять минут на Театральной уже никого из протестующих не было.
А через два дня в молодёжной газете появилась статья Марка Холодова «Мы стали другими, и с нами надо считаться». Он не избежал «отсебятины», но шеф ему это простил. В центре материала красовалась фотография протестующей молодёжи с плакатами «Требуем защиты «Четвёртого измерения» и «Онищенко в отставку». Автором фоток был Марк Холодов. Во время митинга он всё-таки помнил и про свой профессиональный долг.
xxx
Спустя две недели Холодова и Герца без всякой повестки, просто позвонив на работу, вызвали в отделение милиции. Они пришли вместе, по пути договорились ни в чём не оправдываться, но и своей вины не признавать, упирая на советскую Конституцию, гарантирующую гражданам свободу собраний, митингов, шествий и демонстраций.
В кабинете сидел худощавый капитан. Увидев входивших бунтарей, он тут же поднялся и поздоровался с обоими за руки.
Когда бунтари уселись возле стола, милицейский капитан вежливо представился, предложил закурить (оба отказались) и объяснил, что пригласил их, как они сами понимают, по поводу митинга.
– Тут, ребята, вот какая заваруха получается, – пояснил милиционер. – Нам из обкома звонили и указали: вас как-то надо наказать за этот митинг. Вы меня понимаете?
Холодов и Герц промолчали, не зная, как понимать такого рода заявление.
Капитан закурил сам и продолжил:
– Я был на вашем митинге. Обеспечивал охрану. И он мне, знаете ли, понравился. Всё прошло очень организованно, без эксцессов. Мне нравятся такие митинги. То есть когда организовано и без эксцессов. И если бы не указание из обкома, то ничего бы и не было. Но указание поступило, поэтому я вынужден составить протокол. Так что ждите суда.
Холодов и Герц продолжали молчать. Им просто нечего было сказать. Слова про конституционные права оказались неуместными. Признаться, что не они организовали митинг, означало подставить истинных организаторов.
– Но вы, ребята, суда не бойтесь, – продолжал страж порядка. – Это будет для вас ещё одной трибуной. И наказания не бойтесь, дальше севера не сошлют.
Последние слова, конечно, были шуткой. Друзья прекрасно знали, что теперь за митинги уже не сажают. А потому покинули милицейский участок вполне в благодушном настроении, гордые тем, что даже милиция им сочувствует.
О предстоящем суде, на котором подобно революционерам прошлых лет, они могли бы выступить с какими-нибудь разоблачениями или призывами, друзья не говорили. Вместо этого они принялись вспоминать ту самую передачу, породившую митинг на Театральной, за который они теперь отдуваются. И невольно речь зашла о личной жизни.
Марк впервые узнал, что его соратник, оказывается, женат. Но после той передачи Ирина Лазуренко, поняв, что муженёк во Львов не поедет, подала на развод. Холодов в свою очередь признался, что Лиля затаила в тот вечер на него обиду, правда, не стал вдаваться, в чём именно эта обида состояла.
Повторить подвиг Павла Власова из романа Горького «Мать» друзьям не довелось. Суд над зачинщиками мирного бунта так и не состоялся.
В один прекрасный день Дубинин сам зашёл в кабинет Холодова и сообщил, что его вызывает себе председатель городского суда.
В назначенный час Марк Викторович явился в названный кабинет. Большой хмурый человек, в отличие от милицейского капитана, встретил его без всякого дружелюбия. Первым делом он бросил на стол несколько очень не резких фотоснимков размером 13х18 и с раздражением произнёсл:
– Вы были участником несанкционированного митинга. Ваша вина доказана.
– А почему снимки такие некачественные? – удивился Холодов. – У меня есть хорошие фотографии, некоторые были опубликованы.
– Это не имеет никакого значения. Вы виновны и понесёте наказание в соответствие с Кодексом об административных правонарушениях.
С этими словами председатель суда открыл пухлый том на соответствующе странице и показал статью, по которой Марку полагалось наказание. Беглым взглядом Холодов уяснил, что за участие в этом проступке ему полагается 300 рублей штрафа, что равнялось почти двум месячным зарплатам, или 15 суток административного ареста.
Пока Холодов раздумывал, какое из этих двух зол является меньшим, судья будничным тоном объявил приговор:
– Мы избрали для вас самую мягкую форму наказания – предупреждение.
При этом он ткнул пальцем в Кодекс, где этот вид наказания также значился.
После этого можно было уходить, но Марку Викторовичу не хотелось просто так покидать кабинет председателя суда. Оставалось чувство какой-то неудовлетворённости.
– А вот вы мне скажите: руководителю Гостелерадио Павлу Петровичу Онищенко тоже вынесут предупреждение? Он ведь, как и я, принимал участие в несанкционированном митинге. И даже выступил.
– Молодой человек, и вам не стыдно? – председатель суда сел на своё рабочее место и впервые посмотрел прямо в глаза Холодову. – Вы сейчас вернётесь на работу, и с вами ничего не будет. А Павла Петровича Онищенконе сегодня-завтра уволят. Зачем же их ещё-то наказывать.
Через несколько дней Марк Холодов узнал, что его другу Герцу вынесли такое же предупреждение. А Павла Петровича Онищенко действительно уволили. Он вышел на пенсию и возглавил общество охотников и рыболовов.
Встреча с русской совестью
Предвестьем льгот приходит гений
И гнётом мстит за свой уход.
Борис Пастернак «Высокая болезнь»
Погожим майским днём команда Акимова собралась в полном составе в его квартире, чтобы отметить шестидесятилетие своего лидера. Настроение у всех было праздничное, хотя официальные майские праздники уже отгремели. Но предвыборная кампания подходила к концу, и акимовцы уже ощущали вкус победы. Как в песне, которая совсем недавно звенела со всех динамиков: «Ещё немного, ещё чуть-чуть…»
Не хотелось думать, что «последний бой – он трудный самый». Этих «боёв» за прошедшие несколько месяцев хватило с лихвой, хотя «война» поначалу казалась проигранной. Акимов не поднимался выше третьего места из пяти. Но выборы по округу, по которому баллотировался Марат Георгиевич, были признаны недействительными – никто не набрал большинства голосов. Объявили повторные выборы. Тогда почтенные доктора наук и молодые «мэнээсы» выдвинули Акимова по второму разу.
Второй круг пошёл удачнее. Марат Георгиевич за это время научился общаться с избирателями не как с докторами наук и «мэнээсами», а как с обычными людьми. Марк Холодов сочинил имидж кандидата и велел всей команде строго его придерживаться. Но с ним никто не спорил, все были согласны рассказывать про Акимова, как про борца за справедливость с затхлой советской бюрократией. А Герц придумал «листовки с разделяющейся боеголовкой». Дело в том, что по закону можно было выпустить лишь ограниченное количество печатной агитации. Тогда Саша предложил выпускать их сдвоенными. На одной стороне – Акимов в окружении нескольких учёных и писателей, призывающих голосовать именно за этого кандидата. На другой – портрет одного Акимова и краткая его биография, написанная геологом Наумом Борисевичем в полном соответствии с составленным Холодовым имиджем.
Марат Георгиевич уверенно набирал очки, и его команда позволила себе на один день расслабиться за круглым обшарпанным столом тридцатилетней давности. Ели варёную без мундира картошку с квашеной капустой и чокались стаканами с сухим белым вином. Ничего лучшего продуктовые магазины в эпоху, когда правда лилась в изобилии, а полки были девственно чисты, предложить не могли.
Недостаток вкусной пищи заменяли воспоминания.
– Марк, а ты помнишь, как мы вешали листовки по улице Ленина, а сверху, с балкона, одна тётка спросила: «Вы никак за Акимова агитируете?», – говорил изрядно повеселевший Герц.
– Саша, таких дамочек было много, всех упомнишь, – отмахнулся было Холодов.
– Да нет, она, узнав, что мы за Акимова, громко так на всю улицу крикнула: «И правильно! И пусть он пьёт кровь…»
– Вспомнил! Я тогда пришёл в ужас: Акимов-вампир в моём имиджевом портрете не значился.
– Да-да, конечно. Но она закончила так: «…и пусть он пьёт кровь из проклятых бюрократов».
Все за столом замеялись и поискали глазами самого Марата Георгиевича, чтобы увидеть его реакцию на этот забавный эпизод. Только его в комнате не было. Казалось, он растворился среди книжных полок, которыми вся комната была заставлена по периметру.
Однако вскоре он «проявился» с телефоном в руке, шнур от которого тянулся откуда-то из коридора.
– Тут звонят из московского «Мемориала», спрашивают, кого бы нам послать на подмогу, – пояснил Марат Георгиевич. – Вот если, например, журналист Щекочихин приедет, мы сможем с ним встречу организовать.
Юрий Щекочихин, редактор отдела расследований «Литературной газеты», недавно опубликовал сенсационную статью «Лев прыгнул», где впервые заявил о существовании советской мафии.
– Организуем без проблем, – заверил Герц.
– Проблема будет в том, что эффект получится почти нулевой, – возразил Холодов. – Я знаю Щекочихина – замечательный парень. Только заикается и дикция никакая. А те, кто читал его статью, и так уже за нас.
– Ну что же…, – задумчиво вздохнул Марат Георгиевич и ушел в телефоном куда-то в глубины коридора.
Повисла пауза, поток воспоминаний остановился после невольного напоминания об ещё не сделанной работе.
– А я считаю, что всё-таки зря отказались от Щекочихина, – прервал тишину Герц. – Нам сейчас любая помощь не помешает.
– Но ведь Холодов сказал, что эффект нулевой, а ему видней, он тоже журналист, – бесстрастным голосом произнёс Наум Борисевич и почему-то рассмеялся.
Его смех никто не подхватил, но сразу несколько человек согласились с Герцом. В споре о нужности и полезности визита Щекочихина акимовцы не сразу заметили, что Марат Георгиевич вновь появился в комнатных дверях с трубкой в руках.
– Они предлагают поэта Евгения Евтушенко, – сообщил Акимов.
– Так это другое дело, он популярен, его знают, любят, – обрадовался Холодов тому, что не напрасно отверг Щекочихина.
– А чего мы мелочимся, давайте академика Сахарова попросим, – то ли в шутку, то ли всерьёз предложил Борисевич.
– Да чего уж там, пусть сам Горбачёв Михаил Сергеевич приезжает, – сострил Герц.
Акимов снова удалился, а его команда принялась придумывать, кого бы ещё можно было позвать на подмогу. Дошли до генсека ООН. Дальше ехать было некуда. И в этот момент Марат Георгиевич прервал веселье, вернувшись в комнату уже без телефона:
– Андрей Дмитриевич Сахаров прилетит послезавтра в двенадцать часов сорок пять минут.
ххх
На послезавтра у Саши Герца было назначено свидание на теннисном корте с большеглазой любительницей здорового образа жизни Женей Каневой, а Марк Холодов в этот день должен был идти на день рождение не то чтобы любимой, но всё же уважаемой тещи Регины Павловны. Но если Герц без особых проблем перенёс встречу с девушкой на две недели, чтобы сразиться с ней уже после того, как закончатся предвыборные баталии, то Холодову отвязаться от похода в гости к матери жены оказалось куда как сложнее.
В конце концов, супруги Холодовы заключили мирное соглашение. Лиля договаривается через горком партии об аренде большого зала Дома политического просвещения для того, чтобы Андрей Дмитриевич Сахаров смог именно там встретиться с жителями города, а Марк за это вместо встречи с академиком покупает цветы и идёт поздравлять Регину Павловну.
Соглашение было выполнено в одностороннем порядке. По просьбе Лили горком согласился предоставить народному депутату СССР Андрею Дмитриевичу Сахарову большой зал для встречи. А вот Марк Викторович к тёще в день её рождения не пришёл.
В полдень Акимов со своей командой прибыл в аэропорт. С левой стороны аэровокзала возле зала для особо почётных пассажиров они увидели большую группу людей с плакатом «Приветствуем академика Сахарова на нашей земле!». Впереди группы стоял невысокий мужичок в простеньком костюмчике с хлебом-солью на расшитом полотенце. По обе стороны от мужичка стояли вихрастые девушки – одна в джинсах, другая – в юбке, но обе держали в руках цветы.
Акимовцы оторопели от такой неожиданной самодеятельности, и только Герц с раздражением заметил:
– Это команда лётчика Полугрудова. Вот ведь ненасытные, хотят и тут к нам примазаться!
Лётчик Полугрудов был единственным действующим соперником Акимова на этих выборах. Остальные выбыли на предыдущих этапах борьбы. При этом лозунги Акимова и Полугрудова были схожи: долой партийную бюрократию – даешь демократию!
Акимовцам пришлось разместиться без всяких плакатов между полугрудовцами. Только оказалось, что все они неудачно выбрали место для встречи. Академик Сахаров вышел из самолёта вместе с обычными пассажирами и вскоре показался на ступеньках аэровокзала, мигом окружённый журналистами и оторопевшими зеваками.
И тут выяснилось, что встречать его пришли не только активисты соперничающих команд, но представители местной власти. Первый секретарь горкома партии Громов первым подошёл к академику, и предложил сесть в чёрную партийную «Волгу». Андрей Дмитриевич осмотрелся и хрипловатым тягчим голосом обратился к журналистам.
– Я приехал к вам, чтобы поддержать Марата Георгиевича Акимова, – сказал академик. – Я надеюсь, сумею найти слова, чтобы убедить людей голосовать за него. Это самый широкий человек из всех, кого я знаю.
«Самый широкий человек» не смог предложить лауреату Нобелевской премии мира для перемещения по городу ничего лучшего, чем «Москвич-412», которым владел один акимовцев. Но старенькая и скромненькая машина академика не смутила. Он прошёл мимо партийной «Волги» и сел вместе с Акимовым на заднее сиденье «Москвича». Сотни людей пришедших встречать – кто Сахарова, кто своих родственников – проводили машину аплодисментами.
На сиденье возле водителя устроился Герц. Машина покатила во Дворец культуры целлюлозно-бумажного комбината. Саша каким-то образом сумел уговорить его директора дать большой зал для встречи с академиком.
По пути заехали на местное телевидение. Толя Славкин жаждал записать интервью с Андреем Дмитриевичем. После увольнения Онищенко Толик совсем осмелел и запросто хозяйничал в павильоне, тем более, что был выходной день и никому другому павильон был не нужен.
Андрей Дмитриевич не возражал. Он сел в предложенное кресло, операторы зажгли свет, но тут в павильон впорхнула мадам Московская. Это была симпатичная молодящаяся женщина средних лет с прекрасно уложенными волосами. Московская – это была её фамилия. «Мадам» – называли её за глаза подчинённые. А сама она сменила на посту главу местного гостелерадио Онищенко.
– Та-ак, и кто разрешил съёмку? – поинтересовалась «мадам».
– Это же Андрей Дмитриевич Сахаров, – ошалело, чуть не проглотив язык от изумления и наглости какой-то мелкой телесошки, произнёс Славкин.
– Я разрешения на съёмку не давала, па-апрашу покинуть помещение, – приказала грозная теленачальница.
Скандал разгореться не успел. Андрей Дмитриевич молча встал и вышел из павильона. В коридоре он спросил Славкина:
– Мы можем здесь записать интервью?
– Конечно, можем.
– Тогда начинайте.
Свет был поставлен за пять минут. Всю беседу Славкина с академиком записали на одну камеру.
Через полчаса Андрей Дмитриевич в сопровождении Акимова и Герца входил в переполненный до отказа зал Дворца культуры бумажников. А Марк Викторович Холодов заскочил домой, чтобы успокоить жену и твёрдо ей заявить, что про день рождения Регины Павловны он ничуть не забыл. Вот только он доставит прославленного академика до здания политпросвещения и тут же с цветами отправится к тёще.
В это время Андрей Дмитриевич общался с народом в местном драматическом театре. За это мероприятие отвечал один из активистов акимовской команды Алексей Маркин, служивший в этом театре актёром, но игравший большей частью медведей в детских утренниках и дедов морозов на новогодних ёлках. Он был по-доброму сбит в плечах, да и сам был человеком добрым. И это помогло ему сохранять спокойствие в той ситуации, в которой он оказался.
Когда Марк прибыл в театр, чтобы сопроводить академика на теперь уже последнее ответственное мероприятие, он увидел просто-таки героическую картину. Несколько десятков человек рвались в зрительный зал, но их напор в одиночку сдерживал Лёша Маркин, повторяя, как рефрен, одну и ту же фразу:
– Ребята, ну поймите же, там все места заняты, все проходы тоже заняты. Ну не на люстре же вам висеть?
В ответ он слышал нелепейшие обвинения:
– Вы партийная сволочь!
– Такие, как вы, в 37-м людей сажали и расстреливали.
– Это вы Пастернака в гроб загнали и «Доктор Живаго» запретили.
Алексей и не пытался оправдываться и объяснять, что в 37-м он ещё не родился, а когда умер Пастернак, ему не было и двух лет. Он упорно твердил, как мантру: «Все места заняты, все проходы заняты, не на люстре же вам висеть».
Марк немедленно пришёл на помощь своему соратнику, пригласив всех в дом политпроса, куда желанный академик прибудет через каких-нибудь полчаса. Когда нападавшие ушли на другое место дислокации, Холодов договорился с Маркиным, что тот сам доставит Андрея Дмитриевича до следующей точки. После чего Марк отправился в угрюмое серое здание рядом с главной площадью города, обладавшее актовым залом на шестьсот мест.
Когда Марк Викторович прибыл на место, перед ним предстало зрелище, очень похожее на подготовку к штурму неприступной крепости. Небольшая площадь перед домом политпроса была заполнена людьми. Это были те, кого не пустили на встречу с Сахаровым, до которой оставалось пятнадцать минут. Возле стеклянных дверей стоял невозмутимый директор Виктор Ивановский – стройный и высокий, как жердь. В этой ситуации он напоминал столб с указателем «Проезд воспрещён».
Холодову Ивановский сообщил, что большой зал забит от отказа, ещё до отказа забиты две большие аудитории, куда будет вестись ретрансляция встречи. Больше никого пускать нельзя.
– Остаётся единственный выход: перенести встречу на площадь, туда все поместятся, – предложил Марк.
– Нельзя, – спокойно произнёс Ивановский. – Это будет митинг. А митинг надо регистрировать за десять дней.
– Но ведь толпа разнесёт весь ваш дом политпроса к чёртовой матери, – начал было кипятиться Холодов.
– Что ж, тогда мне придётся искать другую работу.
– Вы-то работу найдёте, а вот где мы через десять лет установим мемориальную доску: «Здесь выступал лауреат Нобелевской премии мира академик Сахаров»? – мрачно сострил Холодов, понимая, что кипятиться бесполезно.
– Но может вы хотя бы большие динамики на окна поставите, чтобы люди могли слышать, – кинул ещё одну идею Марк.
– Нет у нас таких динамиков, – отрезал директор.
Акимов и Сахаров появились на двадцать минут позже назначенного времени. Внешне эти люди ничем не походили друг на друга – высокий, чуть сгорбленный академик с гладко выбритым лицом и бородатый темпераментный Акимов, ростом чуть повыше сахаровского плеча. Сахаров говорил медленно, как бы печатая каждое слово. Акимов, обладая отличной дикцией, выдавал слова быстро, но не суетливо, не смазывая их. И всегда молчал, если говорил его всемирно известный гость, перед которым он, впрочем, не испытывал какого-то пиетета. Пиетет испытывали все остальные.
Андрей Дмитриевич как-то сразу сообразил, что именно Ивановский распоряжается домом, где ему предстоит выступать, а потому подошёл прямо к нему, минуя Марка Холодова.
– Я требую поставить микрофон на площади, – вежливо, но настойчиво проговорил академик. – Люди хотят слышать, вы не имеете права лишать людей этой возможности.
В ответ Ивановский привёл всё тот же аргумент про несанкционированный митинг.
– Тогда поставьте на окна большие громкоговорители. Люди должны услышать то, что будет говорить Андрей Дмитриевич Сахаров, – предложил Акимов, не подозревающий, что эту идею уже подкидывал активист его группы Холодов.
– А-а, ну это без проблем, – невозмутимо согласился Ивановский, и вскоре на двух окнах третьего этажа действительно появились громадные динамики. Марку осталось констатировать про себя избитую истину: что позволено Юпитеру – не позволено быку.
Через десять минут из этих динамиков послышался голос академика. Он говорил тихо, но толпа как-то мгновенно замолчала, стараясь не пропустить ни одного его слова.
– Я приехал сюда на один день, чтобы поддержать моего друга Марата Георгиевича Акимова, – повторил Сахаров то, что уже сказал в аэропорту. – Я знаю его лично с 1968 года, но ещё раньше я знал о политическом кружке, за участие в котором его арестовали в первый раз. Они пытались разобраться в самых главных вопросах развития нашей страны. Они вели свою работу под лозунгами «Вся власть – советам!», «Земля – тем, кто её обрабатывает, заводы – тем, кто на них работает!». Это лозунги Октября, но они были сочтены антисоветскими.
Его спросили, что он думает о Горбачёве. Сахаров для начала попросил поверить ему, что его мнение об этом человеке никак не связано с тем, что он освободил академика от горьковской ссылки. Горбачёв – не идеальный лидер, но сегодня нет другого, кто смог бы повести страну в нужном направлении.
Спросили и про Ельцина.
– Огромная ошибка – те преследования и клевета, которой он подвергся, – спокойно, как бы на одной ноте, говорил Андрей Дмитриевич. – Думаю, Ельцин – крупная личность. Знаю, он пользуется огромной и всё возрастающей популярностью. Она заслуженна. И вместе с тем, я считаю, что для такого масштаба задач, которые стоят перед страной и её руководством, единственным лидером является Горбачёв при всех его недостатках.
Провожали Андрея Дмитриевича в аэропорту немногие – мало, кто знал, когда он улетает. И всё-таки его уговорили пройти через депутатский зал. Вместе с ним туда прошли Акимов, его жена Ирэна, Холодов, Герц и Борисевич. Каким-то образом туда прорывались по одному молодые люди, чаще девушки, чтобы взять автограф и тут же исчезнуть.
Андрей Дмитриевич покорно подписывал книги, какие-то открытки и чьи-то фотографии, а то и просто обрывки газет. Чувствовалось, что он устал, ему не очень-то хочется это делать, но ещё более не хотелось обидеть этих молодых людей. Он только спокойно констатировал:
– Мои автографы в последнее время девальвировались. Я их слишком много раздал.
Марк явился домой прямо из аэропорта. Ехать на день рождение Регины Павловны уже не имело смысла. Он пребывал в настолько возвышенном настроении, что ему верилось, будто убедить жену простить его не составит труда.
Он открыл дверь своим ключом и услышал из спальни её голос:
– Не заходи ко мне, я с тобой развожусь.
Продолжение следует