- Сказочник, расскажи сказку.
- Ну, слушай. Под небом голубым есть город золотой...
- С прозрачными воротами?
- Да. И с яркою звездой. А ты откуда знаешь?
- Знаю. Это песня такая есть!
- Есть. Но я ж тебе не песню пою, а сказку рассказываю. Так что слушай и не перебивай. Договорились?
- Договорились.
- Так вот. Под небом голубым есть город золотой. С прозрачными воротами и яркою звездой. А в городе том сад...
А знаешь что... Давай-ка я тебе про город этот не рассказывать буду, а лучше покажу?
- Покажешь? Мы что туда пойдём?
- Да, давай прогуляемся. Собирайся.
- Ура! А что мне взять с собой?
- Да ничего не бери, там всё есть. Ну что, готова?
- Ага. Вот только…
- Что?
- Давай с собой Бармаглота возьмём?
- Зачем?
- Пусть он тоже посмотрит, пусть послушает сказки твои. Может быть, он лучше станет, может быть, он поймёт…
- Может и поймёт. Вот только он их слушать не хочет. То есть он их, конечно, слушает, но не слышит. Сути не понимает, а выгоду извлечь пытается. Мне это не нравится, хотя и не удивляет. Бармаглот есть Бармаглот. Может всё-таки без него?
- Ну, пожалуйста, Сказочник. Ты же такой добрый…
- Добрый, - вздохнул я.
По прозрачным воротам пробежала трещина.
- Но как я его могу взять, если он говорит, что ты меня придумала, и на самом деле меня нет? Не может же тот, кого на самом деле нет, кого-нибудь куда-нибудь взять? Особенно того, кто есть.
- Ну, Сказочник, придумай что-то.
- Да что тут думать... Идём вдвоём, типа его нет, а он в таком случае от нас не отстанет.
Мы вышли из дома и зашагали под небом голубым по залитой летним солнцем тропинке в город золотой.
Цветущее молодостью лето, лесной воздух, птицы и бабочки были нам попутчиками.
Я шутил, а она хохотала.
Она пряталась за деревьями, а я делал вид, что не могу её найти.
Она рвала незнакомые ей лесные цветы, спрашивала, как они называются, а я придумывал им несуществующие названия. Так она нарвала букет из любоцветов, сплела мне венок из подглядышей и заплела себе в волосы ярко-синюю царапышку.
Я незаметно бросал камушки в чащу, она слышала звук и спрашивала кто это. А я уже населял этот лес гномами, кикиморами и единорогами.
Она захотела увидеть волшебное озеро, и я показал ей его - абсолютно круглое с единственной огромной белой лилией посередине.
Она захотела подойти ближе, чтоб увидеть водяного, но не хотела топтать ландыши, которыми густо порос берег.
Я попросил у феи ненадолго крылья, попросил водяного не пугать её сильно и договорился с ландышами, чтоб они пощекотали ей пятки, пока она будет идти над ними, чтобы ей было весело.
Она захотела увидеть настоящую фею, и я их познакомил. Это была мармеладная фея - она как раз смешивала в ступке цветочную пыльцу с улыбками, посыпала их волшебным порошком и раскладывала полученный мармелад на лопуховых листьях.
- Ой, как вкусно, - она облизала пальцы и потянулась за новой порцией. Можно?
Фея кивнула.
- Я такого вкусного ещё никогда не пробовала. А из чего он?
- Из улыбок, - сказал я. Самый лучший мармелад делают из улыбок.
- А фигуре он не повредит? - она доела вторую порцию и с сомнением посмотрела на третью.
- Не повредит. Скорее наоборот. Лишняя порция улыбок ещё никому не помешала.
- А можно... можно я этим мармеладом Бармаглота угощу? Пожалуйста, Сказочник. Я переживаю - вдруг он голодный...
- Хм... Ну что ж, покорми... Только осторожно.
- Не переживай! Я быстро, - она чмокнула меня в щёку и побежала назад по тропинке.
Я присел на пенёк и вздохнул. Подождём... Я же добрый Сказочник...
Фея грязно выругалась, пнула ногой свою ступку, достала из кармана окурок и попросила спичек. Я дал, она прикурила, разразилась пивной отрыжкой и шаткой пьяной походкой направилась куда-то в лес.
- Вот и я. Не сильно долго?
- Ну, так себе.
- Ты что, соскучился?
- Есть немного. Я всегда скучаю, когда один.
- А фея?
- Ушла куда-то... Ну что, наелся Бармаглот, можем идти дальше?
- Можем.
И снова мы шагали под небом голубым, шаг за шагом подходя всё ближе к городу золотому.
- Сказочник, а нам ещё долго идти?
- Не очень. Сегодня придём, если с пути не собьёмся.
- А если собьёмся?
- Смотря как собьёмся. Если только слегка заблудимся и сможем доаукаться друг до друга, то ничего страшного. А если забредёт кто из нас в Корявую Чащу, то можем и вообще не дотопать.
- А если я там заблужусь в этой Чаще, ты в город один пойдёшь?
- Нет. Одного меня туда не пустят. Да и нечего мне там одному делать.
- Почему?
- Потому что сказки некому будет рассказывать, а Сказочник, который не рассказывает сказки это уже совсем и не Сказочник.
- А что это за Корявая чаща такая? И как в неё не попасть?
- Сейчас увидишь. Вон там за берёзками начинается. Пошли, посмотришь ближе.
Мы подошли ближе, и перед глазами нам предстала ужасная картина.
В двух шагах от нас лес и трава внезапно обрывались, словно срезанные ножом.
А дальше в жирной чёрной земле росли деревья-корявки.
Вздыбленные из земли корни, голые и сухие, практически лишённые коры ствол и ветви увенчивались шипастой кроной. Листьев было мало, они имели вытянутую, как пики форму и были усыпаны множеством маленьких присосок. Цвет у них был фиолетово-красный.
А внутри этой чащи находились люди.
Они карабкались между ветвей, натыкались на шипы и жгли руки о красные листья.
Многие были ослеплены, с кровоточащими впадинами глазниц.
Одни кричали, другие плакали, третьи просто натужно пыхтели, пытаясь куда-то выбраться.
Некоторых колючие ветви проткнули насквозь и они корячились, вертясь на месте с широко раскрытыми глазами. Другие вросли в ствол и лишь уныло шевелили пальцами, ожидая, пока ствол разрастётся и скроет их бесследно. От третьих остались лишь руки-ноги, торчащие из рыхлой земли возле корней.
Но всех их объединяло одно. Все они хватали руками что-то невидимое и словно падающее с неба, засовывали это нечто в рот и жевали.
Все.
Без исключения.
Даже руки, торчащие из под корней периодически простирали ладони к верху, хватали эту невидимую субстанцию и неистово засовывали её куда-то под землю, где, видимо, находился рот.
- Как страшно... Сказочник, я туда ни за что не пойду.
- Мудрое решение. Проблема в том, что за редкими исключениями, туда никто и не хочет.
- А как попадают?
- Их заманивают.
- Заманивают?
- Да. Видишь - они всё время едят. Это деревья-корявки сыпят свои семена. Семена эти невидимые и сладкие на вкус поначалу. Потом они, конечно, становятся противными, но семечки эти тем и коварны, что когда съешь одну, она прорастает внутри тебя и хочет ещё. И чем больше ты их ешь, тем больше становятся их заросли внутри тебя и тем сложнее от них избавиться. И они требую добавки всё больше и больше. и так продолжается до тех пор пока сам не превратишься в корявку.
- Но зачем вообще начинать их есть?
- А это уже другая особенность этих семян. Когда ты съедаешь такое семечко, оно делает вид, что помогает решить проблему. Вот люди их и едят. С перепугу. И от глупости. Чуть в лесу заблудились, чуть запутались в дороге и начинают переживать да бояться, что не выбраться. И корявки тут как тут. Кинут семечко на губы, ты его проглотишь, а оно сладеньким таким кажется... Глаза зажмуришь от удовольствия. Откроешь - и вот она тропинка прямо перед тобой, ровная да широкая. Ты по ней начинаешь идти, а она вдруг снова заростает. И корявка снова тут как тут - на тебе еще семечко.
Вот так ты эти семечки ешь, а корявка тебя все дальше в свою чащу заманивает. И в один миг ты понимаешь, что опутали тебя эти корявки так, что выбраться у тебя уже ни сил, ни воли не хватает. И есть тебе нечего кроме семечек корявочных. И так постепенно сам и становишься корявкой.
- Я не хочу быть корявкой.
- Никто не хочет.
- А как ей не попасться, Сказочник? Ты же должен знать. Надо знать заклинание?
- Не надо никаких заклинаний. Нужно просто, как только заблудился или запутался хоть немного, сразу кричать "Ау!". Я услышу и приду, и ты не заблудишься. Главное не молчать и не быть слишком самонадеянной. И не стыдиться лишний раз крикнуть "Ау!" даже по мелочи, или так, для проверки связи.
- А можно мне кричать "Ау!" даже когда мы идем и за руки держимся?
- Конечно можно. Чем чаще, тем лучше. Тем более что "Ау!" так легко прокричать. И даже весело. Очень простое слово из двух букв, но очень важное. Простые слова всегда очень важные. Чем проще, тем важнее. И наоборот. Например, слово "гидроэлектростанция" очень сложное, но совсем неважное. Поэтому и кричать его не надо.
- А этим людям, которые там, им можно помочь? А то мне их жалко. .
- Помочь-то можно. Вот только пока они сами этого не захотят - хоть ты тресни, но ничего не выйдет.
- А что им для этого нужно делать?
- Что, что. Ломать эти корявки, да наружу выбираться, пока силы есть.
- Ломать? Они же колючие, это же больно наверно.
- Очень больно. Особенно когда эта корявка в тебя вросла уже. Приходится по живому резать. Поэтому большинство предпочитает просто ждать, надеясь, что что-то изменится.
- Жуть какая. Пойдем отсюда скорее, Сказочник.
- Пойдем. А то нас уже, наверное, заждались в городе золотом.
- Кто?
- Как кто. Огнегривый лев, золотой орел небесный, и этот, вол, исполненный очей. Помнишь?
- Помню. А можно мне, Сказочник, отлучиться ненадолго?
- Куда это?
- К Бармаглоту. Надо его предупредить, чтоб в Корявую Чащу не влез ненароком. А то у него нога больная. И вообще - не хочу, чтобы его корявки своими шипами кололи. Пусти, а?
- Так я ж тебя и не держу. Иди...
- А ты скучать не будешь? И сердится на меня?
- Нет, - на губы попало что-то сладкое. Знакомый вкус. Да это же корявка! Я сплюнул.
- То есть, конечно, буду. И скучать буду. И сердится. И на тебя, и на Бармаглота. А больше всего на себя. Может ну его? Нас ждут - и орел, и вол, и лев огнегривый...
- Ну, Сказочник, - шутливо заныла она, - ну пожалуйста. Ты же такой добрый, такой понимающий... Я же волнуюсь за него. И совсем ненадолго - последний раз сбегаю и все. Можно, а?
- Можно, - махнул я рукой, - действительно, я же добрый.
Золотой орел небесный спикировал вниз, вцепился в спину огнегривому льву и попытался выклевать ему глаза. Лев взревел и перевернулся на спину, пробуя сбить хищную птицу. Синий вол, исполненный очей,
равнодушно смотрел на все это, не желая вмешиваться, но некто в черном накинул ему петлю на рога и потащил на бойню.
- Я скоро, - она чмокнула меня в щеку и скрылась за поворотом тропинки.
***
Это было давно...
Ей было много-много лет. Так много, что она сама не помнила сколько.
Года эти были холодными, они были покрыты липким потом и пахли медикаментами.
Они были безжалостны и молчаливы, эти годы.
Совсем, как та бетонная плита. Лишь изредка, как правило, ночью во сне, скрипели ей в уши покореженным металлом нечто ужасное.
Годы скрючили пальцы ее артритом, иссушили гладкую некогда кожу и сделали ее похожей на покрытую трещинами мертвую землю.
Пудовыми гирями годы висели у нее на плечах, но сил старческих уже не хватало на то, чтоб выпрямить их и расправить крылья, с которых уже начали выпадать перья.
Черные птицы, слетевшие с темной стороны луны, свили в ее седых волосах гнезда. Они клевали ее мысли, они выедали душу, они кружили над головой и мелькали перед глазами. А из их клекота складывались самые страшные, самые безнадежные, самые больные слова.
Они не боялись ничего, потому что сами были страхом. С ними нельзя было договориться, потому что смерть не знает компромиссов.
И самое ужасное - они ничего не хотели брать взамен - ни ее заржавевшего, покрытого пятнами золота, ни кленовой короны, ни даже глаз, которые она умоляла их забрать, чтоб не видеть больше никогда этих черных крыльев.
- На что нам твои глаза! - вещали они, -они тусклы и бесцветны. А твои детские алмазы мы уже выклевали оттуда. Без спроса! Как-Кар-Кар! Без спроса! А больше нам ничего не нужно. Ничего не нужно… НИЧЕГО НЕ НУЖНО!!! НИЧЕГО НЕ НУЖНО, - орали они прямиком в мозг.
- Я не хочу, не хочу, не хочу, - умоляла она их, еле шевеля обескровленными губами.
- Иди и смотри! Иди и смотри! Иди и смотри! - каркали черные птицы в тысячи глоток.
Она шла и смотрела. Смотрела во все глаза, но потоки слез размывали картинку. И она никак не могла разглядеть тот самый важный момент, когда еще можно было что то изменить.
- Кричи! Кричи! Кричи! - надрывались птицы.
Она кричала. Кричала надрывно и страшно, как кричит мать, на глазах у которой гибнет ребенок. Она хотела кричать еще громче, но горло ее покрывалось черными перьями лунных птиц, и крик захлёбывался в себе, превращаясь в шепот.
И тот, кому она кричала, не мог расслышать ее слов в веселой песне, звучащей из автомагнитолы.
Хотя бы слово… Хоть одним словом должна она докричаться. Тогда он услышит. Тогда он поймет и остановится. Тогда это не произойдет.
И тогда она не будет такой старой.
Но птицы не давали ей шансов. Они бросались одна за другой ей на губы, впивали в них когти и теперь кричали:
- Плачь! Плачь! Плачь! Это ты во всем виновата! Ты! Ты не предупредила! Ты не увидела! Не докричалась! Не смогла! Виновата! Виновата! Виновата!
- Да, это я виновата, - шептала она. Раскаявшаяся старуха, потерявшая в один миг все.
- Так плачь! Плачь! Плачь!
Она плакала, а черные птицы лакали эти слезы и требовали еще.
Они не оставляли ее в покое ни на секунду.
Они были повсюду. Они следили за ней из глаз прохожих, мелькали в фарах автомобилей, срывались с окон больничной палаты и стреляли в сердце разрывными пулями слов врачей, которые лишь скорбно разводили руки.
- Мы делаем все, что можем, но ничего не обещаем, - говорили они.
- Ничего не обещаем! Ничего не обещаем! Все, что можем ничего не обещаем!- издевались черные птицы, выклевывая беззастенчиво все, что она предлагала им взамен. Все что можно взамен на то, чтобы они убрались. Или хотя бы пообещали.
Полцарства за обещание.
Но они, как и врачи, ничего не могли пообещать.
- Иди и смотри! Иди и смотри! - снова требовали они.
Она вставала и шла. Шла, не смотря на то, что старческие ее больные ноги никак не желали слушаться.
Они болели, они немели, отекали и мерзли. Они не сгибались уже и готовы были в любой момент подкоситься.
Но она шла. Шла по коридорам и поднималась по лестницам. Ходила по кабинетам, аптекам, этажам, палатам и комнатам.
Старая-старая сгобленная старуха с морщинистым лицом.
И она смотрела. Смотрела и вглядывалась до боли в старческих, подслеповатых уже глазах.
Вглядывалась в синий, кварцевый свет окна реанимации. И молилась, чтоб черные крылатые твари убрались оттуда.
Смотрела под проливным дождем в окно больничной палаты. И обещала падающей с неба воде отдать полжизни, если та сможет отогнать черных птиц.
Она смотрела в знакомое и такое родное лицо. Целовала холодный лоб и прикрывала собой это беззащитное покалеченное тело от хищных черных когтей.
А еще она видела.
Видела днем и ночью, во сне и за ужином.
Ровная, чуть извилистая дорожка зеленого цвета. Это линия ее жизни. А вот по этой линии катится белый шарик. Это она.
А вот огромный тупой топор, нависший над этой линией. Это Рок.
Вот он изготовился и чуть приподнялся.
Вот он выбрал место, подгадал обстоятельства и определился с датой.
Обычный день, один из 365 в году, один из тысячи уже прожитых и тех, что еще предстоит.
Обычный, ничем не примечательный день, но ржавому топору, по имени Рок, понравился именно этот.
Он приподнялся еще чуть выше и тяжело и безжалостно рухнул вниз.
Прямо на зеленую полосу. Перед самым носом у белого шарика.
Сминая металл и круша стекла: в этот день он разбил ее жизнь на ДО и ПОСЛЕ.
Он ухнул с такой силой, что зеленая линия смялась ненужной бумажкой и вслед за беспощадным тупым лезвием ушла куда-то вниз, в небытие.
Кто-то большой и невидимый дернул за рукоять топора и удалился, но кусок зеленой полосы навсегда остался где-то там, где глубоко и безмолвно.
Эта дата, этот зарубленный роковым топором день смял и исковеркал ровную зеленую полосу, свернул, скомкал и загнал куда-то в НИЧТО многие дни и годы.
Равнодушная судьба дала пинка белому шарику, перебросив его через пропасть роковой даты из детства в глубокую старость.
Без пересадок и остановок.
Экспрессом.
От станции ДО до станции ПОСЛЕ...
Да, она видела... видела отчетливо, в деталях, цветах и красках.
Это была авария.
Тупая, пьяная и бессмысленная в своей жестокости.
Вот она видит с высоты полета ласточки старенькую Шкоду. Она летит по асфальту и, несмотря на сильный ветер, из окна слышна музыка.
Музыка становится громче и она уже в салоне. Пьяный смех, сигаретный дым и пустая болтовня о планах на выходные.
Вроде бы все спокойно, но в голове помимо музыки у нее стоит тонкий отвратительный писк. Она хочет что-то сказать по этому поводу, но вдруг обнаруживает, что рта у нее нет.
Ей становится страшно. Она хочет взять водителя за плечо, чтобы он остановился и посмотрел что у нее со ртом, но руки отказываются слушаться.
Страх перерастает в панику и впереди по курсу показывается грузовик. Он едет прямо на них, потому что водитель "Шкоды" не заметил, что выехал на встречную полосу. В последний момент он уходит все же на свою полосу, но "Шкода" вдруг перестает слушаться руль и на полной скорости слетает с дороги.
В этот момент она загадочным образом исчезает из машины. И снова оказывается парящей над ней.
Теперь рот к ней вернулся, и она может кричать, что сразу и делает.
Но автомобиль уже оторвался от земли и как она находится в состоянии свободного полета.
А прямо перед ним раскинула свои широкие объятья Беда, в виде оставшейся здесь от какой-то стройки бетонной плиты.
Она не видела столкновения, не видела того, как отскакивает от бетона груда железа, бывшего секунду назад автомобилем.
Не видела своих рук, которые вышвырнули водителя сквозь лобовое стекло наружу, но не успели вышвырнуть пассажира.
Она вообще уже ничего не видела. Только чьи-то незнакомые мужские голоса повторяли в кромешной тьме до бесконечности одну и ту же фразу:
- Второй все… Второй все…
А потом? Потом был телефонный звонок, в котором ей сказали, что черные птицы уже слетают с луны.
Потом.
Потом ей стало много-много лет, и она перестала их считать.
Двадцать. Вчера ей было двадцать.
А сегодня?
Она забыла… потому что вчера было давным-давно.
- Зашивайте, - сказал хирург ассистентам. Операция, длившаяся 14 часов, прошла успешно. Пациент будет жить и, если повезет, даже ходить. И может даже на двух ногах.
Он выглянул в окно. Во дворе больницы стояла девушка с белыми крыльями за спиной.
Черные птицы сидели у нее в волосах, на плечах, и кружили вокруг.
А над всем этим раскинуло свои крылья бездонное голубое небо.
***
- Сказочник! Иди скорее сюда - смотри, что я нашла!
Что ж она там такое нашла? Несомненно что то веселое, судя по голосу.
- Ау! Ну где ты?
- Да тут я, тут. Что там у тебя?
- Смотри, она показала на покосившуюся табличку, прибитую к дереву, на которой чёрным маркером было выведено:
"ДРАКОНОВ НЕ ПУГАТЬ!"
- Драконов не пугать, - прочёл я вслух и пожал плечами. Ну и что? Значит, не будем пугать.
- Ха-ха-ха! Что ж это за драконы такие смешные, которых пугать нельзя? Ха-ха-ха! Драконы, которых нельзя пугать - вот умора!
- Ничего смешного тут нет. Драконы, к твоему сведению, бывают разные. В том числе такие, которых пугать нельзя.
- А что это за драконы такие? Расскажи, Сказочник...
- Расскажу по дороге. Путь нам ещё не близкий, а со сказкой любая дорога короче. Давай руку и пошли.
И мы зашагали под небом голубым в сторону золотого города, чьё свечение уже угадывалось на горизонте.
- Вот и слушай. Жил-был Полководец. Его так и звали - Полководец, хотя войска у него было намного больше, чем полк. У него была целая армия с танками, пушками, самолётами и конницей.
Под его знамёнами насколько хватало глаз, выстроились стройные ряды звёздных воинов, пехотинцев с ППШ, викингов и римских легионеров.
И сегодня он, Полководец, поведёт их в решительную, последнюю схватку, которая решит судьбу планеты.
Сегодня они или победят Дракона, засевшего в Скалистых Горах, либо сами лягут костьми на поле боя.
Он выхватил из ножен шпагу и войска зашевелились, изготовившись к прыжку.
Он сел на свой сверкающий сталью бронепед, и за спиной его взревели танковые моторы и засвистели самолётные турбины.
Он махнул шпагой, и вся его неисчислимая армада сорвалась с места.
Впереди всех на самом острие атаки мчался он лично на своём верном бронепеде.
На левом фланге, поднимая тучи пыли и извергая огонь из орудий, летели танки.
С правого фланга, с шашками наголо, атаковала лихая кавалерия.
За спиной у него шагали, бряцая доспехами, викинги, рыцари и гладиаторы, а с воздуха беспрестанно пикировали асы на истребителях.
Вот перед ними вздыбили неприступные стены Скалистые Горы. Где-то там прячется Дракон и сейчас ему несдобровать.
Вот оно - его логово. Вот он - его хвост, наго торчащий наружу. А вот...
Что это?
Он нажал на тормоз и его тяжёлый бронепед нехотя остановился.
Он поднял шпагу, и послушное его войско замерло, повинуясь его приказу.
А он стоял озадаченный и не знал, что делать. Прямо перед ним стоял огромный плакат, на котором чёрным по белому было написано: "ДРАКОНОВ НЕ ПУГАТЬ".
Он перечитал эту надпись раз десять подряд, от чего ещё больше растерялся.
- Мама, спросил он, - а почему это драконов нельзя пугать?
- Не знаю, - сказала мама, - а зачем его пугать?
- Потому что он огнеопасный!
- Огнеопасный... Ты уже такие слова знаешь...
- Да. Так почему нельзя пугать драконов?
- Слушай. Что за дракон такой? Где ты его взял вообще?
-Мне его папа придумал!
- Вот у него и спроси. Папа придумал, пусть сам и разбирается.
- Папа, папа! А почему драконов нельзя пугать?
- Потому что уже 10 часов и драконам, солдатам и полководцам пора спать.
- Нет! Мы уже в атаку пошли!
- Атаку придётся отложить.
- Почему?
- Потому что один Полководец не помыл уши, а в атаку с грязными ушами не ходят. Ты же должен быть примером для своих солдат. Так что шагом марш в ванную, а потом командуй отбой - твои танкисты и рыцари тоже устали и хотят спать. Как и дракон. А атаковать будем завтра.
- А почему завтра?
- Потому что завтра будет хорошая диспозиция.
- Диспо что?
-Диспозиция. А что это такое расскажу тебе завтра. А сейчас мыть уши, расставлять караулы и спать.
Полководец спрыгнул с папиных колен и пошёл в ванную.
Ночью он проснулся, подошёл к логову дракона и ткнул его пластмассовой шпагой.
- Чего тебе, -недовольно заворчал Дракон.
- Я тебя всё-равно победю, - сказал Полководец.
- Никто и не сомневался, - сказал Дракон, - но только завтра. Сейчас мне спать надо.
- Я тебя сейчас победю.
- Интересно как?
- Отрублю тебе голову!
- И что?
- Как что? Ты умрёшь, и тебя не будет.
Дракон вылез из пещеры и сел на кресло, закинув ногу на ногу и скрестив лапы в позе Наполеона на груди. Выглядел он, мягко говоря, раздражённо.
- Странные вы люди - Полководцы. Всё бы вам шашкой махать да головы рубить. Но подумай сам - вот ты возьмёшь и меня зарубишь. Я умру, и меня не станет. И что ты будешь потом делать?
- Ну... Не знаю...
- Вот-вот. Дракон встал с кресла и начал шагать по комнате взад-вперёд, заложив руки за спину.
- Сейчас ты меня победишь, и я умру. Предположим. - он остановился и поднял указательный палец вверх.
А назавтра всё твоё войско станет тебе ненужным и будет валяться в ящиках без дела, потому что меня не будет и воевать тебе будет не с кем.
Полководец опустил шпагу и задумался.
-Это что же получается, - задумчиво проговорил он.
- Да, да, -перебил его Дракон, - так и получается. Если бы не я - никакой бы ты не полководец был, а обычный мальчишка. Следовательно, если я исчезну - планета тут же перестанет нуждаться в твоих услугах и не видать тебе полководческих погон, как своих ушей.
- И что... что же мне теперь делать? - растерянно спросил Полководец. Получается мне надо с тобой дружить?
- Дружить не надо, потому что я должен быть достаточно злой и наводить ужас. А вот пугать меня не нужно, а то я и сбежать могу к другому полководцу. И будить по ночам тоже не надо, а то я устаю сильно. Думаешь легко целыми днями наводить ужас и изрыгать пламя? Вот то-то...
Полководцу стало стыдно за своё поведение и он покраснел, хотя в темноте этого и не было видно.
Ему захотелось загладить свою вину пред Драконом и сделать ему что-нибудь приятное.
- А хочешь, я тебя изюмом угощу? - спросил он Дракона. Или даже шпагу свою подарю?
- Что, стыдно? - Дракон посмотрел Полководцу в глаза и тот кивнул.
- То-то же... Ладно. Я добрый Дракон и при том душевный. Вот только изюма я не ем и шпага мне твоя ни к чему.
- Но что я могу для тебя сделать?
- Можешь пустить меня в свою постель поспать, а то моё сырое логово мне уже надоело.
- Конечно, - обрадовался Полководец, - конечно, могу!
Он-то думал, что Дракон запросит у него что-то ценное, например радиоуправляемый грузовик или даже бронепед... А тут делов-то всего - взять плюшевого дракона с собой в кровать. Да не проблема, пусть выспится.
Он подхватил дракона на руки, положил на подушку, накрыл половинкой одеяла, пожелал спокойной ночи и уснул...
***
- Вот такая вот история, Веста. Понравилось?
- Очень! Вот бы познакомиться с этим мальчиком.
- Да нет проблем. Вон он, смотри перед нами едет.
- Вижу. На трёхколёсном велосипеде?
- Нет. Это у обычных мальчишек трёхколёсный велосипед, а у него это - трёхосный бронепед. Не забывай - он Полководец.
- Ух ты! А можно мне с ним познакомиться, Сказочник?
- Можно, я же сказал.
- А можно... Можно я его с Бармаглотом познакомлю? Пусть они подружатся, пусть Полководец ему про драконов, которых пугать нельзя расскажет... Можно, а? Сказочник? Что с тобой, Сказочник? Ты что, плачешь?
- Нет. Мужчины не плачут, они огорчаются.
- Ты огорчаешься?
- Да.
- Почему?
- Потому что я хочу рассказывать сказки тебе, а не Бармаглоту - он всё равно их не поймёт. Потому что я собирался вести в город золотой тебя, а не Бармаглота - его всё равно туда не пустят. В конце концов, я хочу воспитывать, направлять и поддерживать тебя, а получается, что ещё и его.
Короче говоря, получается, что ничего у меня не получается и Сказочник из меня никудышний. Есть от чего огорчиться, не правда ли?
- Нет, Сказочник, ну что ты. Ты самый лучший Сказочник на свете, - она провела рукой по моей щеке. Не огорчайся, пожалуйста. Просто Бармаглот, он... Я с ним так долго была, что...
- Знаю, знаю. Что теперь чувствуешь себя ответственной за него. Я всё знаю и понимаю.
- Пусти, а?
- Так я и не держу...
- Я недолго.
- Давай.
- Мальчик! Мальчик! Полководец! Мальчик-Полководец! - замахала она руками.
Бронепед остановился, а потом сделал разворот.
На нас смотрел бородатый мальчик с исполосованым шрамами лицом. Левой руки у него не было, от неё осталась короткая культя чуть ниже плеча, а вместо глаз были чёрные обугленные дыры.
- Сказочник, что это с ним? Мне страшно, Сказочник... Кто это? Что с ним? Это же не мальчик-Полководец...
- Нет, это он.
- Но что с ним? Почему он такой?
- Потому что той ночью Дракон отгрыз ему руку и выжег глаза.
- Дракон? Но... Но он же плюшевый был, его же даже пугать нельзя было.
- Но от этого он не перестал быть драконом. И не перестал быть огнеопасным. Поэтому и не стоит удивляться тому, что дракон, которого вы берёте в свою постель, однажды ночью перестанет быть плюшевым и отгрызёт вам руку.
- Но как же тогда...
- Как этого не допустить? Очень просто. Не нужно брать драконов в свою постель - она не для этого. А драконы должны жить в своих пещерах и логовах в Скалистых Горах. И не важно, плюшевый это дракон или нет. Суть у них одинаковая.
- Сказочник, милый мой, любимый Сказочник. Пусти меня, пожалуйста. Я должна предупредить Бармаглота, должна ему сказать, должна донести. Пожалуйста, мне это очень важно.
- Я же сказал уже - я тебя не держу. Вот только, как по мне - ты ему ничего не должна, а наоборот - это он тебе должен.
- Я не держу зла на него, как ты и учил. Я его простила.
- Ты его да. А он тебя нет. Не забывай об этом. Не забывай, что ему хорошо, когда тебе плохо. И наоборот. А про зло правильно - не нужно его держать. Оно тяжёлое и бесполезное. Зачем зря надрываться.
- Так я схожу?
- Сходи. Вот только не знаю, что ты сможешь объяснить глухому, не зная языка жестов.
- Я попробую. Мне это важно...
- Что ж... Попробуй...
- Спасибо тебе, милый Сказочник. Я от тебя ни ногой. И я очень, очень скоро вернусь.
Она поцеловала меня в губы и снова, в который раз уже, побежала назад по тропинке.
В правом боку закололо.
"Наверное устал в дороге", - подумал я и, оглядевшись, присел на гостеприимно торчащий неподалёку пенёк.
Покалеченный мальчик подъехал ко мне на бронепеде и, остановившись в двух шагах, посмотрел на меня пустыми дырами глазниц.
- Ну что, Сказочник, - сказал он, - что делать-то думаешь?
- Ты меня видишь?
- Вижу.
- Но ты же без глаз. Как?
- Иногда слепые видят больше зрячих. Так что думаешь делать? Какие выводы извлечёшь?
Я пожал плечами.
- Да какие выводы. Я в город золотой иду. Хочу поскорее туда добраться. А Бармаглот нас всё время отвлекает.
- Ну так в чём проблема? Пусть она остаётся с Бармаглотом, если уж ей невмоготу без него, а ты в город золотой шагай. Быстрей доберёшься. А если скучно - меня возьми с собой, мне там глаза обещали подарить.
Я покачал головой.
- Не. Я без неё не пойду. Мне нельзя без неё. Да и не пустят меня туда без неё.
Мальчик сделал круг вокруг меня и подъехал ко мне вплотную. От него пахло гарью.
- Не пустят, говоришь? Точно - не пустят. А почему?
- Не знаю, - сказал я, пряча взгляд от его пустых глазниц, которые заглядывали глубоко внутрь сгоревшими глазами.
- Знаешь, - мальчик откатился назад, - ты всё знаешь. И отсюда следует сделать первый вывод - резать нужно было вдоль, а не поперёк.
Я вздрогнул, а мальчик продолжал.
- Разрезал бы вдоль и шагал бы себе спокойно, куда глаза глядят. Но нет, ты ж у нас щедрый такой, всё поделиться хочешь и о себе не думаешь.
И ты решил поперёк разрезать. Дело, конечно, хорошее, но ты теперь, как инвалид без неё. И в город золотой тебя, конечно, не пустят без второй половинки. Которую ты любезно отдаёшь на откорм Бармаглоту.
Что скажешь, Сказочник?
Что я мог сказать?
Перед глазами всплыл тот день, когда я впервые вошёл уже в НАШ дом, а в груди у меня стучали два сердца - одно моё, другое - краденное.
и как она радовалась, когда я прикладывал ладони её поочерёдно к своей груди и говорил:
- Слышишь? Вот это моё сердце бьётся. А вот это твоё. А вот снова моё. А вот опять твоё.
Она не верила и прижималась к груди то одним, то другим ухом, а потом радостно хлопала в ладоши.
- Спасибо тебе, Сказочник! А это правда моё сердце?
- Правда.
- И ты мне его отдашь?
- Конечно.
Она обнимала меня и не верила своему счастью.
А потом она лежала на столе со вскрытой грудной клеткой, а я выгребал оттуда пепел, удалял мёртвые ткани и оживлял кровеносные сосуды.
Потом я резал свою грудь и раздвигал в сторону рёбра. Я хотел достать её сердце, но оно извлеклось вместе с моим, и я обнаружил, что они вросли друг в друга, как сиамские близнецы.
Они лежали передо мной на столе - девушка и два сердца, сросшихся вместе.
А у меня в руке был скальпель и право на выбор.
Можно было разрезать их вдоль. И тогда её сердце осталось бы её, а моё моим. Кое-что друг от друга вросло бы конечно, но не значительно.
А можно было разрезать поперёк и сложить полученные половины вдвое. Это было бы сложнее, потому что наши сердца приобрели бы чужую половину, которые неизвестно как приживутся.
Примут ли они друг друга, наши половинки? Не отторгнут ли чужие ткани, срастутся ли?
Много но, много если, много стоит ли...
Но я сделал именно так - разрезал поперёк, сложил эти половины вдвое и получил два отдельных, но всё же единых сердца. И мне было плевать, какой там у неё резус-фактор...
- Знаешь, - сказал я Полководцу, - я ни капли не жалею, что резал поперёк, а не вдоль. Мало того - если бы у меня была возможность вернуться назад, я бы поступил точно также.
Полководец сделал ещё один круг и спросил:
- Тогда почему лев подрался с орлом, фея закурила, а на прозрачных воротах появилась трещина?
- Потому что мне неприятно и больно от того, что её тепло достаётся ещё и Бармаглоту, который этого не понимает и не заслуживает. Да ладно бы не заслуживал и не понимал - он пользуется моей добротой и её привязанностью, и пытается вбить между нами клинья. И мне это особенно не по душе.
- Так зачем же ты её отпускаешь?
- Потому что понимаю. И потому что люблю.
- Понимаешь, что Бармаглот вбивает клинья и хочет сломать вашу любовь. И сам способствуешь этому? Где логика, Сказочник?
- Логики нет, не спорю. Но на каждый его клин я зажгу десяток свечей. Я всё равно сильнее Бармаглота. Так что ничего у него не выйдет.
- Не устанешь ли ты зажигать эти свечи?
- Нет, - я достал из кармана коробок, - смотри, что у меня есть. Это волшебные спички и они никогда не заканчиваются.
- Ну да, ну да... Спички, которые не заканчиваются... А свечи тоже имеются? Свечи, которые горят и не тают?
- Свечей таких нет. Но я знаю, как их можно сделать. Это просто. Достаточно лишь...
- Знаю, знаю, - перебил меня безглазый мальчик, - в армии проходили.
А скажи мне вот что - вот она сейчас пошла одна в лес к Бармаглоту... А не страшно тебе, что она ненароком в Корявую чащу попадёт?
- Не страшно. Я ж ей показал, рассказал и предупредил. И верю ей безоговорочно.
- Это хорошо. Доверие это всегда хорошо. Но ведь и Бармаглот не дурак - возьмёт да и толкнёт её в Корявую. Раз толкнёт, другой и зарастёт твоя девочка корявками...
И как жить потом? Что будешь делать?
Я опять тряхнул спичечным коробком.
- Не забывай - у меня есть спички. И их там более, чем достаточно, чтоб сжечь десяток Корявых Чащ.
- Тогда почему ты недоволен собой, почему огорчаешься?
- Потому что мне кажется, что моя доброта мне вредит.
- Доброта не может вредить. На то она и доброта. Тебе нужно сделать второй вывод, -Полководец поднял указательный палец вверх.
- Не лезь в чужую шкуру! Тебе, что своей мало? Не будь добрее Бога и поменьше смотри на мир чужими глазами.
- Но что в этом плохого?
- Как что? Вот, к примеру, Бармаглот. Ты становишься на его место и пытаешься понять. Тем самым ты наделяешь его в своих мыслях какими-то качествами, которыми он вовсе не обладает. Но ты его уже понял, простил и, скрепя сердце, отпускаешь свою девочку с ним.
Из самых лучших побуждений.
Но твоё пребывание в "добром" Бармаглотовом нутре вовсе не так безобидно. Побывав там, ты и сам начинаешь становиться Бармаглотом. Это как вирус - чем дольше контактируешь с больным, тем больше нахватаешься микробов.
Загляни в себя - ты увидишь маленького Бармаглотика. Он ещё совсем крошечный, но большой Бармаглот обеспечит его пищей.
Подумай - нужен ли он тебе. И тем более ей.
Это было действительно так. Я чувствовал растущие внутри меня противоречия, понимал их природу и мучительно искал выход.
Я чувствовал маленького злобного Бармаглотика, который периодически пробегал по моей душе, оставляя следы грязными лапами и совершая мелкие пакости. Он искусно прятался и умел выскочить неожиданно в самый неподходящий момент. Мне это не нравилось, и я всеми силами старался прищемить ему хвост, что, впрочем, мне удавалось.
Я не собирался его растить, но её тяга к общению с Бармаглотом и моё потакание её желаниям не давали мне больших шансов на успех, хотя я искренне пытался найти у этой палки третий конец.
Я верил ей, но я не верил ему. Ни на грамм.
Меня пугала её глупая уверенность.
- С ним со мной ничего не может случиться, - так говорила она мне, взрывая мозг.
Откуда такая уверенность? Разве он не показывал тебе неоднократно, что ему жизнь-копейка, и он её не ценит?
- Он не может сделать мне ничего плохого, - отвечала она мне, и маленький Бармаглот внутри меня начинал радостно потирать руки.
Как можешь ты быть в этом уверенна, если он не понимал и не понимает тебя?
Порою её реакция на него вызывала у меня страх и раздражение. Так ведут себя героиновые наркоманы, почуяв дозу.
- Дура я. Не нужна я тебе такая. Сама не могу жить спокойно и тебя мучаю, - говорила она тихим голосом, отворачиваясь к стенке и запирая створки у ракушки.
- Да нет же. Постой, - я хватался руками за створки и забирался внутрь. Я делал это часто. Первый раз ещё тогда, при первом знакомстве, когда в темноте я ещё не видел её лица.
Спасибо тебе, что пустила меня туда, моя девочка. Поверь - я буду очень осторожен там внутри и не стану ходить в грязной обуви и трогать чистое и светлое немытыми руками.
Я не стану там ничего ни рвать, ни ломать, ни вытравливать.
Я скорее, как врач, попытаюсь тебя вылечить. Без скальпеля, уколов и горьких микстур.
Народными средствами и в щадящем режиме.
Почему? Зачем мне это?
Да всё просто - я же тебя люблю...
За что? когда успел?
Это странно и парадоксально, но полюбил я тебя, точнее душу твою, за твою любовь, твои чувства, поступки и привязанность. Не ко мне. К другому человеку.
Наверно я безнадёжный дурак, раз так сделал, но...
- Знаешь, Полководец, - сказал я вслух. По поводу чужой шкуры. Я ни капли не жалею о том, что я такой, хоть это мне и вредит.
Если бы я не посмотрел на мир её глазами, если бы не забирался ей внутрь, то этой истории просто не было бы. И я не был бы Сказочником, а она не стала бы Вестой.
А это мне в тысячу раз дороже, чем пакости и бешеная пена какого-то Бармаглота.
Если бы я не ставил себя на её место и не пытался понять её поступков, - я покачал головой, - всё бы закончилось, так и не успев начаться.
Да и Бармаглот... Зачем мне жалеть о том, что я его прощаю и понимаю? Понимание и прощение удел сильных, а я не собираюсь становиться слабее.
Пускай. Пускай и дальше пытается играть на её страхах и слабостях - он не придумает ничего нового и тянет всю ту же волынку.
А она растёт. Она становится сильнее, смелее, увереннее. Она превращается в королеву. И мне особенно приятно, что королевой она становится рядом со мной, потому что на меньшее я не согласен.
Согласись, Полководец, куда как приятнее спать с королевой, чем с сучкой или шалавой. А кто из нас кто за закрытыми дверями спальной - другой вопрос, который никого не касается.
Я делаю её королевой, возвышаю и ношу на руках. Но это не делает меня ниже, а как раз наоборот, прибавляет роста. И если ей хочется посидеть у меня на голове - пусть посидит. Я сильный и мне совсем не тяжело.
И кроме того - это Я её туда посадил, это МОЯ прихоть, МОЁ желание.
И я и впредь собираюсь делать так - и смотреть, и думать, и делать за неё.
- И за Бармаглота тоже?
-И за него. Только без фанатизма. Меня он интересует в основном, как угроза и раздражитель, от которого я хочу избавиться. Или хотя бы поставить его в рамки.
- Так в чём проблема, Сказочник? Раздави его танком и все дела...
- Танком? Каким танком?
- Вот этим, -Полководец вытащил из кармана игрушечный танк.
- Пластмассовым? Ты шутишь...
- Дракон, который сжёг мне глаза тоже был плюшевым. так почему бы пластмассовому танку не стать настоящим? Ты же сам знаешь-главное желание.
- Знаю, всё знаю...
Я представил на секунду Бармаглота, который убегает по полю от танка с перекошенным от ужаса лицом. Вот он спотыкается о камень, падает и бронированное чудовище наезжает гусеницей ему на спину. Хрустят кости, и я слышу душераздирающий крик. Но кричит не он.
Где-то я уже слышал этот крик раньше. Но где?
Открываю люк и выглядываю наружу.
Перед раздавленным танковыми гусеницами мужчиной стоит на коленях и надрывно кричит старуха. Над головой у неё кружат чёрные птицы, которых с каждой секундой становится всё больше.
Птицы эти нападают на неё, клюют и рвут когтями редкие седые волосы.
Я пытаюсь отогнать их, но они не обращают внимания на мой крик, а руки мои проходят через их тела, как сквозь воздух и не причиняют им никакого вреда.
Старуха только сейчас обращает на меня внимание, поднимает голову и смотрит в глаза.
И мне кажется, я знаю эти глаза и эту левую бровь со шрамиком. Очень знакомые глаза, просто я их ещё не видел такими.
И лицо... Старое, сморщенное, но такое знакомое...
Неужели? Да...
То есть, нет... Нет, нет, нет! Я не хочу, не могу, не имею права...
Взбегаю по броне, прыгаю в люк и завожу танковый двигатель. Как хорошо, что это всего лишь дурная фантазия и есть возможность включить заднюю передачу, отмотать плёнку и не совершать непоправимого.
Назад, полный назад...
- Нет, - говорю я вслух. Спасибо тебе полководец, но мне не нужен твой танк.
- Конечно. У тебя же есть свой.
- Есть. Но пусть остаётся там, где ему и место - на полке. Я не хочу войны, я мирный человек.
- А если войну тебе навяжут?
- Когда навяжут, тогда и посмотрим.
- То есть ты ничего не собираешься делать?
- А что ты мне предлагаешь сделать?
- Выбор и поступок. Ты должен сделать выбор и совершить поступок.
- Выбор и поступок... Поступок это просто - берёшь и делаешь. А вот выбрать, что делать уже не так просто. Выбор это всегда очень непросто. А поступок - ерунда.
- Да что ты говоришь... Бородатый мальчик подъехал ко мне вплотную и пристально посмотрел своими чёрными пустыми глазницами в мои глаза.
На миг мир перестал существовать и сосредоточился в этих двух чёрных опаленных дырах. Они приближались, росли, и в этой обугленной черноте что-то шевелилось и вращалось.
Чернота эта затягивала, словно воронка, гипнотизировала и плескалась где-то далеко спокойными водами чёрного океана.
В правом боку опять закололо, и боль эта вернула меня в реальность под голубым небом.
- Сказочник! Сказочник! - услышал я такой родной голос.
Она бежала, что силы по тропинке ко мне, махая над головой букетом из полевых цветов. Лицо её светилось радостью и счастьем.
- Сказочник, милый Сказочник! Я иду к тебе!
Я встал с пенька и помахал ей в ответ.
Негатив и плохие мысли ушли, и сердце моё наполнилось теплом и светом.
Тепло это прогнало боль в боку, а свет заставил солнце сиять ещё ярче.
Даже город золотой стал ближе и на горизонте стали видны его покрытые самоцветами шпили и башни.
- Выбор... - проговорил сзади Полководец, - что может быть проще выбора? Особенно если его уже сделали. Без твоего участия.