Я находился во власти пьянящего иллюзорного чувства свободы. Оно было, наверное, сродни тому, которое в самозабвенной наивности своей испытывает человек, впервые пришедший в гости и при виде коврика с надписью «Welcome» бросающийся расцеловывать нисколько не смущенных хозяев. Нью-Йорк мало удивлялся мне и вряд ли даже замечал меня. Его безумное хаотичное движение бесцельно увлекало меня, так что я несколько раз терял из виду свою малочисленную группу. Я помню то чувство панического страха, которое меня, школьника на экскурсии в Москве, охватывало при одной лишь мысли отстать от проводника. Но сейчас я приветствовал его, дерзил, давал ему фору и сокрушал, упиваясь его безоговорочным поражением. Я вновь и вновь оказывался подле своих спутников, пропажи еще долго бы не заметивших.
В этом многолюдстве я с любопытством различал совершенно необычных колоритных персонажей. Вот мужичок средних лет в одних лишь трусах и майке-“алкоголичке” (у них известной как wifebeater, или «женобойка») и ковбойской шляпе, он играет на губной гармошке. Ростовая кукла в виде сэндвича – та раздает листовки. Полуголая девица поведения средней легкости. Праздные группки молодежи в приспущенной одежде и старики в козырьках от солнца. Прочие ньюйоркцы, составляющие все это многоцветное многообразие. Как-то в детстве я очень не хотел надевать новые штаны, что купила мне мама. Мне они казались чудаковатыми, и я боялся предстать в них на беспощадный суд сверстников. Тогда мама сказала, что, Юра, мол, ты посмотри на американцев, ходят в чем угодно, им все равно, кто и что о них подумает. Ведь правда. Американцы безусловно обладают чувством стиля, чаще навеянного все той же пресловутой поп-культурой, но подавляющее среднестатистическое большинство не брезгует ничем, что попало под руку. Эта внешне весьма привлекательная американская пренебрежительность декорумом, на мой взгляд, отражает внутреннюю суть их большинства, ведь они одеваются так, как себя ощущают. В то время как российское большинство вместе с одеждой заодно примеряет на себя заодно новые ипостаси. О происхождении и влиянии этих умонастроений было бы уместно говорить как о совершенно отдельной теме, на что я возможно как-нибудь и отважусь, но не сейчас.
Оставив позади шум и хаос улиц, мы поднимались на четвертый этаж видавшего виды дома, где располагался наш хостел. Будучи не таким уж старым, это здание захватило мое воображение. Я стал полновластным хранителем его несуществующей истории. Я придумал ее из обрывочных образов, навеянных литературой, кино и компьютерными играми. Чувство таинственной принадлежности проникло в меня. Я относился к нему с опаской, старался не культивировать его, но что бы я ни видел, что бы ни слышал, только странным образом усиливало его. Я побаивался этого чувства не потому, что оно было неестественным. Я опасался ему потворствовать, поскольку впервые почувствовал, что оно может помешать вернуться домой. Я стал носить в себе семя сомнения, которому всячески старался препятствовать прорасти. Мы вышли из лифта навстречу новым впечатлениям и беспокойные мысли затерялись в закоулках сознания, чтобы потом еще не один раз заявить о себе.