Совершенно непередаваемое, почти волшебное чувство овладевает всей твоей юношеской сущностью, когда, оставив позади все то, что до сих пор безраздельно составляло самый твой мир – близких, друзей, учёбу, и пусть и неопределенные перспективы, - ты впервые переступаешь воздушный порог иной, совершенно чужой земли. Твое обнаженное мировосприятие балансирует на грани отречения от всего, что прошлое, и приятия будущего, нового и удивительного. Которое, кстати стоит заметить, не спешило наступать, напротив – оно как будто уступило место замешкавшемуся «сейчас», в своей сладости кажущемуся почти вязким. И тем более томительно от этой неизвестности, чем ближе ее разоблачение. Таким было мое предвкушение Нью-Йорка, уже хорошо различимого в иллюминатор, но пока еще далекого. Затем вдруг время возобновило свой прежний ход, и самолет сел, снова связав небо и землю воедино. Думается, что привычка аплодировать успешной посадке имеет вирусную природу, произошла подобно всем вирусам от нулевого пациента пассажира, и в итоге распространилась на всех: так и я, не имея того и в мыслях, секунды погодя, примкнул к всеобщему рукоплесканию. Но справедливости ради: было ведь почему. С посадкой люди заторопились. Да и не только люди – казалось, само время убыстрило свой шаг, увлеченное американским ритмом жизни.
Мы путешествовали втроем: Катя, Витя и я. Еще с нами летел Артём, но, оказавшись в американском аэропорту, он видимо так проникся американским духом, так вдруг заторопился, что был таков не успев даже толком попрощаться. А мы тем временем сделали важный звонок, удостоверились, что нас ожидают: Витин брат, давно уже в Америке, проведет с нами несколько нью-йоркских дней. Подхватив чемоданы, мы двинули к выходу.
На выходе из аэропорта меня ожидало суть первое и одно из самых запоминающихся впечатлений об Америке: запах. Являющий собой нечто похожее на запах свежего асфальта, он одновременно от него отличался и сочетался с другими запахами, менее выразительными: отработанного машинного топлива, тяжелой промышленности, и множеством других, которые определить мне не удалось. Настолько этот запах был сильный, что въелся в меня всего, и по сей день это моя первая ассоциация при слове «Америка». В нём одном для меня заключены все ответы на вопрос, как же я на самом деле отношусь к этой без сомнения великой, удивительной, но настолько неоднозначно воспринимаемой нами стране. Но равно как не мог я исчерпывающе определить, из чего состоит этот запах, так и не могу я исчерпывающе ответить на свой этот, казалось бы, незамысловатый вопрос.
Мы наняли желтый, знакомый с детства по фильмам, американский кэб и втроем уселись сзади. Чернокожий водитель, будучи экономичен в словах, был молчалив ровно настолько, сколько, видимо, считалось не обидным. Но на самом деле, молчаливость – черта далеко не всех американских таксистов, и уж тем более не свойственна она американцам в целом. Осведомившись о месте нашего назначения, он тронул. И так началось мое американское приключение длиною в четыре месяца. Только лишь сейчас, спустя почти десять лет, впечатления и события со мной произошедшие, которые тогда казались совсем несущественными, приобретают новое значение, наталкивают меня, несколько более искушенного жизнью, к новым выводам. Этот американский очерк будет моей попыткой ответить самому себе на вопрос, какая эта страна на самом деле для меня.