Я люблю иногда прислушиваться — вернее — ведь не скажешь же «прислушиваться спиной» — припадать — люблю припадать спиной к мощным пилонам московского метро, например, на станции «Проспект Мира» — припадать и чувствовать, прислоняться и ощущать, как оно работает. Как ворочается — вернее — ведь не скажешь же о железобетонной конструкции, что она «ворочается» — как сгибает свои суставы миллионотонный его скелет, гудит и ноет, скрипит и сопротивляется, как шевелит своими жвалами и вздыхает своими шахтами, колотит колесами и скрежещет зубами задерганных столичных женщин, которым не уступают места раздраженные столичные мужчины — раздраженные иногда этими же самыми женщинами, иногда — другими, приезжими мужчинами, двигающимися быстро и юрко, как тени джедаев, а иногда и собственным искаженным отражением, покачивающимся на фоне размазанных проводов.
Я стою у плоской могучей плиты, сложенной из пород юрского периода мезозоя и, возможно, позднего палеозоя, стою и пропускаю поезда, как будто жду кого-то. Я слышал, что есть клуб палеонтологов, отыскивающих распиленные и отшлифованные остатки древней фауны в стенах московской подземки. Члены этого клуба вооружаются фотоаппаратами, собирают рюкзаки, берут с собой воду, булочки и много шоколада, записывают любимый музон на айпод, встречаются на какой-нибудь центральной станции глубокого залегания и проводят целый день, ходя по платформам, вестибюлям, привлекая внимание сотрудников полиции и кропотливо собирая информацию для своего маленького, но гордого сайта на субдомене геофака МГУ.
Я регистрирую — не скажешь же «слушаю» — своим хребтом под тоненьким пальтишком сейсмоактивность нового мира, где получили вторую жизнь вымершие виды — общего дома аммонитов и наутилусов, кириллицы и латиницы, горизонтов, уходящих глубоко под московские реки, в такие их сплетения и дельты, где уже нет, да никогда и не было слова «Москва», где вода постепенно становится соленой, где глазу открываются новые просторы, где на берегах подземных морей гуляют пары подземных молодых людей. «Опа!» — говорит он, размахиваясь и ловко пуская блинчик по темной глади воды. Отличная сегодня погода, добавляет он, глядя куда-то вверх и пытаясь, что называется, растопить лед. Отличная, говорит она, и на этом все. У нас ничего не выйдет, грустно думает он. Какой он худенький, думает она. Как грациозно она идет, размышляет он, его таймер молчания оглушительно тикает. Как ему, должно быть, сейчас тяжело, думает она. Как мне тяжело, думает он. Внезапно мимо них проносится безбашенный джип, как будто специально проваливаясь в лужу и поднимая волну грязи. Он матерится, она визжит, одновременно хохоча, он как бы от неизбежности обнимает ее, пытаясь сохранить еще как бы дружескую дистанцию и мысленно благодаря безымянного лихача.
Подземные воды медленно текут, волоча обтерханый подземный теплоход, он куда-то везет шумную подвыпившую свадьбу, новую ячейку подземного общества. На волнах качаются пластиковые стаканы, вилки, ножи и лепестки цветов, бултыхаются бутылки из-под шампанского, тонут и ложатся на неглубокое дно, заваленное мусором и остовами городских легенд, под которыми зыбкая ползучая почва, под которой плита, под которой бетон, арматура, тюбинг и героическая мозаика, под которой стоит у колонны худенький подземный хипстер и слушает подземное подземное метро — гудящее, скрипящее, миллионотонное, населенное головоногими и людьми, содержащее все разновидности человеческих чувств, перемешанные и размазанные по полосатой тьме.
Он стоит долго, пропуская поезда, как будто у него тут с кем-то назначена встреча, к нему лениво присматривается полицейский, на полицейского опасливо косится группа приезжих. И в это время где-то на пустынном Проектируемом проезде, пронизывающем коттеджные поселки и элитные кварталы, подпрыгивает на выбоинах забрызганный весенней жижей джип, единственный носитель абсолютного счастья во всей вселенной, закрученной в бесконечный фрактал.