I ГЛАВА.
Мне кажется, люди делятся на два типа. Одни, скрываясь за маской радости и беззаботности, прячут глубоко внутри еще свежие раны. День ото дня они борются с тоской и отчаянием, пытаются заглушить боль, разрывающую их растоптанные души. Они снова хотят любить и верить. Они хотят помнить свою жизнь до мелочей: каждое слово, каждый взгляд, каждое прикосновение. Они хотят сохранить в памяти каждую прожитую минуту, боясь однажды что-то потерять. Ведь память – это самое дорогое, что у них осталось. А, может, даже единственное.
Они все еще уверены, что время их излечит, даст силы, и еще один шанс на счастливый финал. Но эта надежда лишь продлевает их мучения, всегда держась на расстоянии. Она ведет за собой в тупик и бросает в тот момент, когда больше всего нужна.
Другие, уже не в силах во что-то верить, пытаются спрятаться от мира, с каждым днем ненавидя себя все больше и презирая все бо;льших. Эти люди мечтают стереть свою память до последней буквы, запятой и точки. Они ждут того утра, когда, открыв глаза, первое, что почувствуют – это умиротворение и спокойствие. Для них наступит новый день, еще не запачканный болью.
Я отношусь ко второму типу. И единственное, что меня отличает от многих – мне не придется больше ждать. От того утра, когда начнется мой новый день, каждый из которых свяжет новую жизнь, меня отделяют всего несколько часов.
К этому дню я готовился долгие месяцы. Я то был уверен, что готов изменить свою жизнь, то пугался и передумывал. И так пока однажды утром не проснулся с полным осознанием, что теперь действительно готов. В тот же день я отдал себя в руки ученым, которые должны были подготовить меня к уничтожению некоторых воспоминаний. Ежедневные тесты и обследования, и вот уже через месяц я получил разрешение на операцию.
Два года ученые добивались одобрения Министерства здравоохранения. А потом и разрешения Правительства, которое и взяло на себя все расходы. Но лишь до тех пор, пока операция не сменит статус научного эксперимента на статус официального и утвержденного способа лечения. После этого каждый уже сам будет расплачиваться за новую жизнь.
Единственным запретом был и останется возраст. Стереть воспоминания могли только те, кто достиг восемнадцати лет. Остальные же, с разрешения родителей и врачей, наблюдавших ребенка. Это касается тех, кому не смогли помочь психологи, различные техники внушений и даже гипноз. Я лично не верил, что подобные методы могут помочь, поэтому никогда не рассматривал их, как реальную помощь. Я все больше убеждался, что не просто хочу уничтожить безвозвратно полжизни, а должен. Должен самому себе. Ведь сейчас я ненавижу свою жизнь: почти каждый, кто в ней появлялся, оказывался лжецом, лицемером или предателем. А то и тем и другим сразу. Порой я готов был пройти через каждый круг ада, только бы не помнить события и людей, не чувствовать той боли, которую причиняют воспоминания о них, и тянут меня ко дну. В бездну горечи, безысходности и сожаления.
Я уверен, что у каждого из нас свой путь, который мы пройдем вне зависимости от нашего желания или нежелания. И раз мой путь сложился так, что о нем не хочется вспоминать, то пусть будет так. Я не хочу жаловаться и пытаться вызвать сострадание. Никогда этим не занимался, уверенный, что рано или поздно найду решение. Мне хотелось быть сильным. Но я боялся. Боялся самого себя и того, что выбираю не ту дорогу, не тех людей и не те обстоятельства. Хотя, скорее, они всегда выбирали меня.
За три года существования операции, в научной лаборатории побывали около сотни человек со всей страны. Меня, признаться, даже радовало, что я не один такой неудачник, который не смог построить свою жизнь так, чтобы потом не приходилось ни о чем жалеть.
Я был уверен, что все изменится. И, несомненно, к лучшему. Дважды быть неудачником – это уж слишком. Даже для меня.
Перед тем, как серьезно задуматься об операции, я изучил множество историй тех, кто уже прошел через нее. На фото и на экране телевизора их лица действительно выглядели счастливыми. Некоторые даже чересчур. Но разве счастья может быть много? Его сколько человеку не дай, все будет мало.
Но эти истории не всем внушали столько доверия. Второй тип людей, которых оказалось достаточно много в моем окружении, всячески пытались меня отговорить. Даже деньги взаймы предлагали. Не спрашивайте зачем, они и сами не знают.
Но мое решение было окончательным, утвержденным и подписанным. Уже сегодня вечером часть моей памяти будет уничтожена навсегда. Отформатирована, как жесткий диск без шансов на восстановление.
Времени было не так много. Ровно в четыре часа дня нужно быть в лаборатории и заполнить оставшиеся документы.
За несколько дней до назначенной даты пришлось немало потрудиться, удаляя со всех адресов письма, сообщения, и звонки с телефона, чтобы потом даже случайно на них не натолкнуться. Хоть я и не вспомню тех, кто все это отправлял и события, сопутствующие этому, решил не рисковать и уничтожить даже любые зацепки.
Кстати, квартиру тоже пришлось сменить, чтобы как-то невзначай никто из «стертых» не наведался или не прислал поздравительную открытку.
Одно из тяжелых воспоминаний, которое останется нетронутым - воспоминание о родителях, погибших в автокатастрофе еще пятнадцать лет назад. Тогда мне было одиннадцать.
Боль от этого известия до сих пор не отпускает меня, вновь и вновь восстанавливая в голове картину тех страшных событий, которые навсегда изменили мою жизнь.
Несмотря на постоянно кровоточащую рану в сердце, я ни за что не позволю себе забыть родителей и день, когда не смог их больше обнять.
Хоронили их в закрытых гробах. После столкновения с грузовиком машина мгновенно загорелась. Родителей достали из нее спустя лишь несколько часов.
В день похорон я был словно в тумане. Мне казалось, что я тоже умер, а неприкаянная душа все еще бродит среди людей.
Одно я понимал четко – несправедливая жизнь отняла у меня то, что я любил больше всего на свете. И то, что я боялся потерять больше всего на свете.
Воспоминания как яркие вспышки перед глазами, ослепляющие до слез: два гроба рядом. Их опускают так глубоко, что мой взгляд больше не может их удержать. Чья-то рука меня крепко держит, пока слезы душат, как петля. Я вырываюсь и падаю на колени.
- Мама! Мамочка, вернись! Я люблю тебя, мама! - я плачу. Я умоляю их не оставлять меня. Мне хочется броситься вниз, прижаться к маме и взять за руку папу, и как раньше пролежать до самой ночи, болтая о всякой ерунде и смеясь до слез над разными глупостями.
Но они становятся все дальше от меня. Все больший слой черной земли забирает их, а вместе с ними и мое сердце.
Несколько недель прошли в полном бреду. От разрывающей грудь боли, я не мог шевелиться, не мог дышать. Я молил о смерти, как о единственном спасении, способном избавить меня от этого кошмара.
Но я навсегда запомнил родителей улыбающимися и счастливыми. Из той ячейки, где хранится память о них, я никогда не позволю что-то удалить или изменить.
Ровно в половину четвертого подъехало такси. Машину я заказал еще два дня назад. Так сильно боялся опоздать и так сильно старался приблизить этот день.
Но, несмотря на все волнения и страхи, все шло точно по плану.
Даже погода была на моей стороне. Впервые после долгой зимы мы все, наконец, увидели солнце, и почувствовали его тепло.
Я открыл окно и впустил весенний воздух, все еще холодный, но уже не обжигающе тяжелый. Комната наполнилась шумом проезжающих мимо машин: окна в квартире выходили на оживленную магистраль. В отличие от многих, я не искал вид на цветущий тихий двор. Мне нужен был уличный шум, который позволял бы чувствовать себя не таким одиноким.
Сквозь рычание моторов настойчиво прорывалось пение птиц. Такое чистое и безупречное, словно отрепетированное годами. Иногда я даже мог постукивать пальцами по столу ему в такт. Этому я научился в музыкальной школе, дорогу к которой, правда, забыл уже через год, увлекшись баскетболом, как и многие мои друзья в то время.
После выпускного со многими из них наши пути разошлись. А те, кто оставался рядом уговаривали отказаться от процедуры «исцеления души», как иногда я ее называл.
Кто-то был против таких радикальных мер. Кто-то же просто не мог на это отважиться, боясь сбоев и необратимых последствий. Но, несмотря на принятое мною решение, каждый из них поддерживал, как мог.
- Даже если ты случайно меня забудешь, я все равно буду с тобой, - говорил поначалу мой лучший друг Саймон, все еще уверенный, что все это не всерьез. – Я заставлю вспомнить меня. А если ты будешь сопротивляться, я надеру тебе задницу, и мы все равно останемся друзьями!
Саймон один из немногих, кто сохранится в моей памяти. Проверенный временем, он ни разу не дал повода в нем усомниться и сожалеть о том дне, когда я назвал его другом.
Он появился в нашем городе за год до окончания школы. Обстоятельства в его семье сложились так, что выбирать не приходилось. Отцу предложили место начальника спасательной службы. Но занять он его мог, лишь уехав из родного города. Оставшись, ему навсегда бы пришлось забыть о повышении, которого он ждал несколько лет.
Так Саймон оказался в нашем классе. Но как это обычно бывает у школьников, новичок никому не был нужен. Все давно разбились на компании, куда посторонним был вход воспрещен. Я был первым, кто пожал ему руку, не заботясь о том, как это оценят одноклассники.
Мы сразу нашли много общего. Вместе ходили на футбол, теннис и баскетбол. И также вместе уже через месяц об этом забывали, внезапно переключаясь на плавание или создание школьной рок-группы. Случалось, что наши мнения расходились и сталкивались в равной схватке. Но мы никогда не пытались их друг другу навязать. Мне было интересно выслушать его, а ему меня.
После окончания школы ничего не изменилось. Общие взгляды на жизнь двигались в одном направлении. И впервые за долгое время разошлись лишь однажды: в тот день, когда я назвал дату операции. Тогда-то он понял, что, упомянув об этом несколько недель назад, я не шутил.
- Да ты спятил, Дэн! Ты только представать, что эти профессора могут с тобой сделать! А если они что-то напутают или все пойдет не так?
- Ничего они не напутают. Не в первый же раз будут оперировать.
- От ошибок никто не застрахован. Даже ученые с большим опытом.
- Саймон, я все решил… Меня не остановит даже моя смерть, - улыбнулся я.
Больше мы об этом не говорили. Он понял, что я настроен серьезно и, в конце концов, пожелал удачи.
Сегодня он вызвался ехать со мной, но я заверил, что в этом нет необходимости. Незачем ему сидеть в огромной душной лаборатории несколько часов, и ждать полуновую версию меня.
- Достаточно того, что ты отвезешь меня домой, - договорились мы накануне решающего дня.
Проверив сумку с документами и выписанным мне пропуском, я еще раз взглянул на свою фотографию, сделанную около года назад. Я оставил ее на столе, как последнее напоминание о прошлом.
Взяв в руки снимок, день появления которого помню до сих пор, я внимательно смотрел на того, кого уже сегодня не станет: темные волосы, закрывающие брови, прямой нос, четкие линии скул и поджатые губы, выдающие всю напряженность тела. Стоит посмотреть в глаза, как не сразу замечаешь их цвет, потому как сначала видишь в них боль. Нестерпимую, прожигающую боль и отчаяние, а лишь только потом светло-зеленые, почти бесцветные и безжизненные глаза.
Я не хочу сейчас вспоминать все то, что заставило меня решиться на операцию. Не хочу снова обдумывать, анализировать и винить себя, что где-то сделал не так, как следовало бы. Да и какая разница, какие именно события и люди этому виной. Ведь что толкнуло на это одного, то, возможно, другому покажется смешным и не стоящим того.
Разве нужна серьезная причина вроде рака мозга или СПИДа, чтобы чувствовать себя несчастным. Порой для этого достаточно иметь нелюбимую работу и жить в нелюбимом городе.
Посмотрев последний раз в застывшие глаза, сжигаю фото. Беру вещи и быстрым шагом, не оглядываясь, выхожу из дома.
Сев на заднее сидение, я назвал водителю адрес, и отвернулся, уставившись в окно.
Он ничего не ответил. Лишь напугано посмотрел на меня в зеркало заднего вида. Все в городе знали, что находится по этому адресу. Поэтому его реакция не удивительна. Он, наверняка один из тех, кто не понимает людей, решивших избавиться от некоторой вереницы воспоминаний. Я его не осуждаю. Так же как и прошу не осуждать меня.
Лаборатория находится за чертой города. Дорога туда всегда занимала у меня около получаса езды. Но сегодня все это время мы провели в пробке, став одним из ее неразрывных звеньев. Мост, соединяющий север и юг города, к вечеру превращался в ловушку, не желающую никого выпускать. Ситуацию не спасал даже недавно построенный мост на другом конце города. Эффект был более, чем обратный. По каким-то необъяснимым причинам забиты они теперь были оба. И я уже сто раз пожалел, что выбрал не самое удачное время для поездки. Каждая минута, проведенная в не продвигающейся ни на сантиметр машине, казалось, все больше отдаляла меня от той счастливой жизни, на которую я в прямом смысле слова подписался. Я все больше начинал нервничать, боясь, что из-за опоздания придется перенести операцию. Если бы я курил, уже пришлось бежать за следующей пачкой.
Вырвавшись, наконец, из пробки, водитель резко рванул с места, будто быстрее хотел от меня избавиться.
За окном такси жизнь шла своим чередом. Все как обычно куда-то торопились, что-то обсуждали по своим мобильникам. Это была привычная жизнь нашего небольшого городка. Такого же, как несколько тысяч других городов во всем мире.
- Привет, дружище! Ну, что готов к новой жизни? – прервал мои размышления входящий звонок от Саймона.
- Давно уже готов. Только волнуюсь немного, - ответил я, и рука непроизвольно потянулась к правой щеке. Коснувшись шрама, пальцы медленно поднялись от края верхней губы до правого уха. Привычка, сохранившаяся с детства. Прошло уже шестнадцать лет с тех пор, как я не поладил с соседским ротвейлером, но все так же продолжаю прикрывать след нашей борьбы рукой, как только чувствую волнение и страх. С того дня обхожу всех собак стороной. Наверное, никогда не смогу преодолеть себя и посмотреть этим чудовищам в глаза.
- Тогда я заеду завтра в девять. Надеюсь, ты уже будешь в форме.
- В лучшей форме, - уточнил я.
Не успели мы договорить, как вдали показались огромные ворота, огораживающие лабораторию. Двухэтажное, грязно-серого цвета здание, как неудачное произведение современного искусства, стояло в окружении еще находящейся в весенней дремоте природы.
Вопрос, которым я задавался каждый раз проезжая мимо – что пытаются скрыть за двухметровой оградой? Она появилась здесь чуть больше года назад. И теперь издалека лаборатория больше напоминала тюрьму, чем медицинское учреждение. По большому счету, мне до этого не было дела. Главное, чтобы уже сегодня профессор избавил меня от проблем, которые доставляет память.
Территория была закрытой. Расплатившись с водителем, я спешно вышел из машины и уверенным шагом направился к пропускному пункту. Быстро вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь, будто боялся кого-то потревожить. Полноватый мужчина в темно-синей рубашке с маленькими белыми пуговицами, сидевший за стеклом, посмотрел на меня равнодушным взглядом, потом на фотографию в пропуске, который я ему передал, и снова на меня. Не говоря ни слова, поставил на нем подпись и с такой силой печать, что на столе подпрыгнула ручка.
- Проходите! – повелительно сказал он, указывая взглядом на противоположную от входа сюда дверь. Тут же раздался приглушенный, но в то же время пронзительный звук, означающий разблокировку замка.
Я снова вышел на улицу и приподнял воротник пальто, прячась от небольшого, но пронизывающего ветра. В начале марта это было в порядке вещей.
До главного входа оставалось еще несколько метров. Но я уже четко видел небольшую темно-золотистую табличку с черной надписью «Научая лаборатория по удалению памяти». Она выигрышно смотрелась на невзрачной стене.
Два фонаря, стоявшие, по краям широкого, с тремя ступеньками, крыльца, напомнили мне стражников, охраняющих в детских сказках дворец. Такие же безжизненные и одинокие.
Дверь была открыта. Внутри меня уже ждал один из сотрудников.
- Добрый день, мистер Коллинз, - сказала Аманда Уоккер, имя которой я прочел на бейдже. - Нам с Вами нужно будет заполнить еще несколько бумаг, и профессор Стоун займется подготовкой к операции.
- Да, конечно, спасибо, - прозвучали мои слова, как давно заученные и отрепетированные. Словно снежная лавина на меня внезапно обрушились тревога и волнение. Рука потянулась к щеке, но я впервые успел вовремя себя остановить.
- Идите за мной, - сказала Аманда, и резко развернувшись, пошла вперед. Я следом. На этом наш с ней диалог был закончен.
В лаборатории я оказался впервые. Все обследования и тестирования перед операцией проходили в клинике, находившейся в самом центре города напротив здания Правительства.
Я шел за Амандой по узкому длинному коридору вдоль белых стен, задерживая взгляд на дверях без табличек и надписей. Я все ждал, что сейчас, как это обычно бывает в больницах, из кабинета в кабинет начнут ходить врачи, создавая шум и движение. Но этого не происходило. Вокруг стояла неуютная, вызывающая непроизвольную дрожь тишина. Ее лишь нарушали каблуки Аманды, соприкасающиеся с вымытым до блеска светло-серым кафелем. Да и сама Аманда на первый взгляд казалась воплощением того идеала, который изображают художники и музыканты: темные волосы, собранные в хвост, большие глаза и большие губы, гармонично смотревшиеся на узком, немного вытянутом лице. Эту гармонию нарушал лишь ее отчужденный и потерянный взгляд. Будто из нее высосали всю жизнь и человечность.
- А что, кроме меня сегодня никто больше не решился на операцию? – спросил я, разглядывая тянувшиеся вдоль потолка, словно рельсы, люминесцентные лампы, скрывающие своим ядовито-белым цветом наши тени.
- У профессора все время расписано, - серьезно ответила она, не оборачиваясь. - Да и ни к чему здесь толпы собирать, вы не в цирк пришли. К тому же не каждому захочется светиться и предавать огласке свое лечение. Это все-таки медицинское учреждение.
На вид ей было не больше двадцати лет. Но когда она начинала говорить, мне казалось, ей далеко за тридцать. Каждый мускул на ее лице напрягался так, будто ей было больно говорить и еще больнее думать.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, мы прошли мимо еще нескольких кабинетов и остановились у двери в самом центре здания с табличкой «Профессор медицинских наук, врач высшей категории Ричард Стоун».
Науке он посвятил всю жизнь. После окончания университета работал в психиатрической больнице, пытаясь найти способ вылечить ее пациентов. Несколько лет, будучи тогда еще доктором Стоуном, он разрабатывал методики, которые могли бы вернуть людей к нормальной жизни. Но так и не успел закончить начатое. Подающего надежды врача переманили к себе ученые Института мозга, где благодаря упорному труду и большому багажу знаний, он сделал великое открытие, подарив людям надежду на счастье и исцеление своего «Я».
Над этим открытием профессор работал больше десяти лет, и еще столько же усовершенствовал изобретение, стараясь свести к минимуму сбои и ошибки, как во время операции, так и после нее.
Подробности самого процесса держали в тайне.
- Разглашение какой-либо информации может только повредить, - цитировали его СМИ. – Для наших пациентов не столько важен процесс, сколько результат. А результат превзошел все наши ожидания.
Об ошибках нигде не сообщалось. Либо их, действительно, не было, либо их тщательно скрывали.
Мечтая долгое время избавиться от ненужного хлама в голове, об ошибках уже никто не думал. Я, например, все время гнал от себя эти мысли.
Но знаю людей, которые не хотели верить, что операция поможет им стать счастливыми. Вместо этого они мечтали покончить с собой. Было время, когда я тоже этого хотел. И не просто хотел. Я вынашивал план, обдумывая, как лучше сделать, чтобы никому не доставить неудобств. Но всякий раз, когда на это решался, мне что-то мешало, находились какие-то внезапные дела, которые я не мог не завершить перед смертью.
И вот так я дожил до того дня, когда ученые стали удалять ненужные воспоминания таким как я. Чтобы спасти хотя бы от смерти, раз уж нам так не хотелось жить. Я не мог объяснить ни себе, ни кому-то другому, почему думал о смерти, а потом решился на удаление памяти. Не мог понять, почему чувствовал себя настолько несчастным, что готов был без раздумий, например, сброситься с крыши. Это чувство просто было внутри.
Может кто-то из знакомых бы даже сказал, что у меня не было причин для переживаний. Но не причины здесь важны, а то, как я себя чувствовал. А чувствовал я себя отвратительно.
Чтобы быть счастливым, нужно, по крайней мере, перестать рыться в своей памяти. Но как это сделать, если там как в сундуке полно всего, и черт знает, что творится. Одним словом - бардак. И когда пытаешься навести порядок, втягиваешься и начинаешь копаться в воспоминаниях, как в куче старых проеденных молью вещей, от которых давно бы пора избавиться, вместо того, чтобы хранить на всякий случай, и тащить с собой через всю жизнь.
Перед тем, как войти в кабинет, Аманда постучала в дверь. И только через пару секунд опустила ручку, и мы вошли.
- Добрый день, Мистер Коллинз!– профессор Стоун встал с кожаного кресла у своего стола, подошел ко мне и, улыбаясь, крепко пожал руку. – Как поживаете?
- Спасибо, хорошо. Думаю, завтра утром буду еще лучше, - ответил я таким же крепким пожатием, словно ища в этом жесте поддержки и понимания.
Сегодня профессор казался мне каким-то особенным. В его взгляде было что-то невероятно сильное и решительное, что внушало доверие.
- Я подготовил пакет документов, нужно заполнить несколько бланков и анкету, - указал он на стол со сложенными в аккуратную стопку бумагами. – Я оставлю Вас с моей помощницей, она ответит на все вопросы, если они возникнут. А я отправляюсь в операционную, где мы вскоре и встретимся.
- Жду с нетерпением! – натянуто улыбнулся я, чтобы скрыть волнение.
Профессор положил руки в карманы своего белого халата и ровной уверенной походкой вышел в открытую дверь.
Под пристальным взглядом Аманды, я занял указанное мне место за столом.
Фамилия, имя: Дэниел Коллинз
Возраст: 26 лет
Группа крови: 2, резус: отрицательный.
Серьезные заболевания: нет
Перенесенные операции: нет
Аллергия: нет
Употребление наркотиков: нет
Алкоголь: бывает
Курение: нет
Бессонница: случается
И еще несколько десятков подобных вопросов, направленных на повторную диагностику. Каждый раз очень важно было указать дату и поставить подпись.
Пока я заполнял бумаги, не заметил, как тревога сменилась спокойствием. Я как никогда был уверен в правильности своего решения и желал поскорее оказаться на операционном столе.
- Мистер Коллинз, все готово! Если Вы все заполнили, я провожу вас в предоперационный зал, - сказала Аманда после разговора по телефону с кем-то из сотрудников.
- Да, конечно, я уже готов, - ответил я, одновременно поднимаясь со стула и ставя последнюю подпись на документах.
Оказавшись по другую сторону кабинета, мы снова пошли по длинному коридору, пока перед нами не показалась приоткрытая дверь. Аманда вошла первая. Я следом.
- Мистер Коллинз, Вам нужно надеть этот халат, - она указала на стул, где лежал аккуратно сложенный светло-голубой халат. – Сообщите, как будете готовы, нажав на кнопку на стене у двери. За Вами подойдут санитары.
Как только дверь за ней закрылась, я быстро стал переодеваться. Закончив, даже усмехнулся, представив, что бы сейчас сказал Саймон, увидев меня посреди небольшой полупустой комнаты в нелепой рубашке ниже колена в ожидании начала нового дня.
Уже через минуту я нажал на указанную кнопку. Тут же вошли двое санитаров, будто давно ждали сигнала.
Выйдя снова в коридор, далеко идти на этот раз не пришлось. Мы втроем вошли в соседнюю дверь.
Войдя в операционную, я на секунду закрыл глаза, ослепленный ярким светом всех включенных здесь ламп. Едкий запах спирта, от которого меня резко затошнило, заставил задержать дыхание, а потом сделать глубокий вдох, чтобы привыкнуть к новому воздуху.
Профессор Стоун уже ждал нас у накрытого бледно-голубой простыней стола, над которым нависал большой плоский экран. От него тянулись провода с какими-то приборами и датчиками. Рядом стоял металлический стол с операционными инструментами. При виде некоторых из них мне, признаться, стало плохо.
- Не волнуйтесь, мистер Коллинз, это все необходимо для операции, - заметив мой напуганный взгляд, сказал профессор. – Мы сейчас сделаем наркоз и разбудим Вас через несколько часов.
- Лучше бы мне всего этого не знать, - подумал я, выдавив из себя улыбку, и кивнув в знак согласия. В горле застрял ком, который я никак не мог проглотить, начиная задыхаться от волнения. Все больше нарастало чувство будто внутри меня кто-то бьет тревогу и пытается вырваться наружу, оставшись следить за всем, что здесь будет происходить. Будто в глубине хранится что-то такое, что знает больше меня и пытается сейчас об этом сказать.
Но я резко отбросил все ненужные мысли, вспомнив, где нахожусь и зачем. После этого все стало как в тумане: установка датчиков по всему телу, снова яркий свет в глаза, руки санитаров в мертвенно-белых перчатках, шприц. ..ощущение невесомости… полное отключение.
- Конрад, скальпель!
- Дэвид, уничтожаем вот эти клетки.
- Понял.
- Конрад, как его состояние?
- Стабильно.
- Сколько прошло времени?
- Уже четыре часа.
- Пора заканчивать.
- Профессор Стоун, что-то не так! Давление падает.
- Не допустите остановки сердца!
- Я стараюсь, но этот парень слишком упрям!
- Все, Дэвид, остановись! Мы не можем больше продолжать!
- Профессор, полная остановка сердца!
Читать продолжение http://www.proza.ru/2016/02/08/2221