Лев Николаевич Толстой с детства и до самой глубокой старости с особым любовью и пониманием относился к лошадям. Ему приходилось идти за лошадью с плугом, а будучи уже за восемьдесят лет он почти ежедневно с привычной ловкостью садился в седло и одолевал верхом не один десяток километров по лесистым окрестностям Ясной Поляны. Уже отказавшись от права собственности на усадьбу и доход от продажи своих произведений, он помогал неимущему крестьянину в покупке лошади.
Век Толстого – это век лошади. Хотя паровоз, автомобиль, аэроплан появились в годы его зрелости, они в народе не имели существенной значимости – основной тягловой силой при поездках и при обработке пашни оставалась лошадь.
Почти во всех произведениях писателя упоминается лошадь или мельком, или по ходу действия развёрнуто. Толстой не старается изобразить лошадь с точки зрения коневодства: как-то порода, масть, экстерьер, стати, постановки ног, состояние зубов и т. д. Писателя интересует, прежде всего, взаимоотношения животного и человека, их не только материальная, но и духовная связь.
Уже в первом своём произведении «Детство» в главах о подготовке к охоте и самой охоты Толстой видит лошадь глазами маленького дворянина Николеньки:
«Я был в сильном нетерпении: взлез на свою лошадку, смотрел ей между ушей и делал по двору разные эволюции.
– Собак не извольте раздавить, – сказал мне какой-то охотник.
– Будь покоен: мне не в первый раз, – отвечал я гордо».
Маленький Николенька с восхищением завидует своему брату:
«На лошади же он был очень хорош – точно большой. Обтянутые ляжки его лежали на седле так хорошо, что мне было завидно, – особенно потому, что, сколько я мог судить по тени, я далеко не имел такого прекрасного вида».
В романе-эпопее «Война и мир» на многих страницах есть строки о лошади. Это объяснимо: лошадь и в мирной жизни, и особенно на войне была неотъемлемой частью как крестьянина, так и всадника-кавалериста.
Чтобы подчеркнуть художественное мастерство писателя в романе, я, не цитируя подробно отдельные сцены в романе с участием лошадей, приведу лишь эпитеты, сравнения и метафоры, касающиеся изображения лошади. Для пояснения скажу, что эпитеты и другие изобразительные средства даны в том грамматическом числе и падеже, которые есть в романе. Цифры, следующие за указанными художественными средствами, означают: том, часть, номер главы романа.
... горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и
... Поскакала… 1.2.3;
... замялись лошади в ротной повозке 1.2.6;
... шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами
от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с
мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был
перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок 1.2.6;
... бившего ногой жеребца 1.2.6;
... лошадь, заиграв, брызнула 1.2.7;
... выравнивать лошадей 1.2.7;
... тронутом ногами, но видном 1.2.7;
... на широкой и степенной кобыле, шагом ехал 1.2.7;
... лошади быстро скакали 1.2.10;
... ободранные и неободранные лошади 1.2.13;
... заколыхались крупы лошадей 1.2.19;
... поддает задом, перебивая в галоп 1.2.19;
... вдавливая шпоры 1.2.19;
... выпустил его во весь карьер 1.2.19;
... наскакал на него 1.2.19;
... Лошадь …шарахнулась, и он обскакал мимо 1.2.19;
... Лошадь билась 1.2.19;
... ухватившись за луку седла и шпоря лошадь 1.2.19;
... нырнув, согнуться на лошади 1.2.20;
... лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных
лошадей 1.2.20;
... старая полковая лошадь 1.3.4.
... на вороных, рыжих, серых лошадях 1.3.8.
... каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть
и волосок к волоску лежала примоченная гривка 1.3.8.
... энглизированной гнедой кобылы 1.3.8.
... лениво и распущенно сидящего на лошади 1.3.8
... всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного
... аллюра рыси 1.3.8.
... Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и, как будто летя на
воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и
... переменяя ноги 1.3.8.
... завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с
лошадью 1.3.8.
... и как приученная лошадь 1.3.10.
... запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору 1.3.12.
... насторожили уши 1.3.13.
... красивые запасные царские лошади 1.3.15.
... Лошадь государя шарахнулась 1.3.15.
... лошадь под ним была добрая 1.3.17;
... выпустившим во весь мах свою кровную лошадь 1.3.17;
... Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши;
но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и
лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее1.3.17;
... погонял уставшую уже лошадь 1.3 17;
... пустил лошадь рысью …1.3.18;
... (лошади) были безобразно-худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся
шерстью 2.2.15;
... дурно и не твердо сидел на лошади 3.1.2;
... подали небольшую чистокровную арабскую лошадь 3.1.2;
... толкнул замявшуюся под собой лошадь 3.1.2.
... надвинулся грудью лошади на 3.1.4;
... красивой сытой серой лошади 3.1.4;
... как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь 3.1.4;
... почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях 3.1.4;
... звуча шлепаньем копыт 3.1.14;
... лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой
... никто не обскакивал его 3.1.14;
... Лошади стали взмыливаться 3.1.14;
... лошадь так горячо просилась вперед 3,1.15;
... на полных рысях… 3.1.15;
... аллюр рыси перешел в галоп, становившийся всё быстрее 3.1.15;
... выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез 3.1.15;
... добрая лошадь перенесла его через...3.1.15;
... едва справясь на седле 3.1.15;
... заложенную тройкой сытых саврасых 3.2.4;
... (на) соловом энглизированном иноходчике 3.2.7;
... бил ногой и, пережевывая, перебирал удила 3.3.17;
... влег в хомут 3.3.17;
... лошадей удерживали от ржания 4.2.6:
... На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади 4.3.4;
...(лошадь) косившая голову и поджимавшая уши 4.3.4;
... на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и
гривой и с продранными в кровь губами 4.3.4;
... Лошади и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с
них дождя 4.3.4;
... Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив 4.3.4;
... От лошадей поднимался пар 4.3.4;
... усталым галопом 4.3.4;
... на выдиравшихся в гору лошадей в повозках 4.3.6;
... поехал крупной рысью 4,3.9;
... наезжая лошадью 4.3.9;
... близкого звука жевания 4.3.9;
... Лошади заржали и подрались 4.3.10;
... Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу 4.3.10;
... дав поводья разгорячившейся лошади 4.3.10;
... Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена
мертвыми лошадьми 4.3.12;
... изнурения лошадей 4.3.16;
... чудных лошадей 4.1.4;
В романе Льва Толстого «Анна Каренина» скаковая лошадь графа Вронского представлена более обстоятельно:
…у ней в высшей степени было качество, заставляющее
забывать все недостатки; это качество была кровь, та кровь, которая
сказывается, по английскому выражению. Резко выступающие мышцы из-под сетки жил, растянутой в тонкой, подвижной и гладкой, как атлас, коже, казались столь же крепкими, как кость.
Во всей фигуре и, в особенности в голове её было определенное энергическое и вместе нежное выражение. Она была одно из тех
животных, которые, кажется, не говорят только потому, что механическое
устройство их рта не позволяет им этого.
А вот психологическое воздействие лошади на человека:
«Волнение лошади сообщилось и Вронскому; он чувствовал, что кровь приливала ему к сердцу и что ему так же, как и лошади, хочется двигаться, кусаться; было и страшно и весело».
В романе даётся оценка скоростного бега лошади:
«Лошадь Фру-Фру пролетела очередное препятствие на скачках: канавку как бы не замечая. Она перелетела её, как птица».
И тут поразило Вронского такое несчастье, которое ещё ему не приходилось испытывать: «она затрепыхалась на земле у его ног, как подстреленная птица. Неловкое движение, сделанное Вронским, сломало ей спину… она не двигалась, а, уткнув храп в землю, только смотрела на хозяина своим говорящим взглядом».
Судя по описанным симптомам, у лошади произошел разрыв спинного мозга, но у меня как сведущего в анатомии лошади, вызывает недоумение: как это наездник весом в четыре с половиной пуда (вес Вронского был известен как участника скачек) мог разорвать мощные связки, соединяющие массивные позвонки лошади. Может быть я не прав, мало ли причин, почему бегущая лошадь с всадником падает , но всё же жалко эту красивую эмоциональную лошадь «Фру-фру»!
У Льва Толстого есть произведения, где лошадь (мухортый жеребец) представлена как персонаж, ровный с другими участникам повествования (повесть «Хозяин и работник») и даже как основное действующее лицо (повесть «Холстомер»).
Оговорюсь: я не касаюсь в своей литературоведческой статье вопросов общественно-политического характера, поставленных Толстым в обеих повестях: как-то имущественные взаимоотношения хозяина и работника (повесть «Хозяин и работник»), отрицательное отношение автора к праву собственности на землю и, в частности, на лошадь (повесть «Холстомер»).
Меня привлекает, в основном, художественный образ лошадей, созданных писателем, и их взаимоотношение с человеком.
«Что, соскучился, соскучился, дурачок? — говорил Никита, отвечая на слабое приветственное ржанье, с которым встретил его среднего роста ладный, несколько вислозадый, караковый, мухортый жеребец, стоявший один в хлевушке. — Но, но! поспеешь, дай прежде напою,— говорил он с лошадью совершенно так, как говорят с понимающими слова существами, и, обмахнув полой жирную с желобком посредине, разъеденную и засыпанную пылью спину, он надел на красивую молодую голову жеребца узду, выпростал ему уши и чёлку и, скинув оброть, повел поить».
«Балуй, балуй, шельмец! — приговаривал Никита, знавший ту осторожность, с которой Мухортый вскидывал задней ногой только так, чтобы коснуться его засаленного полушубка, но не ударить, и особенно любивший эту замашку».
Напившись студеной воды, лошадь вздохнула, пошевеливая мокрыми крепкими губами, с которых капали с усов в корыто прозрачные капли, и замерла, как будто задумавшись; потом вдруг громко фыркнула.
«Не хочешь, не надо, так и знать будем; уж больше не проси,— сказал Никита, совершенно серьезно и обстоятельно разъясняя свое поведение Мухортому; и опять побежал к сараю, подергивая за повод взбрыкивающую и на весь двор потрескивающую веселую молодую лошадь».
И уже в пути, когда санки с седоками застряли в заснеженной канаве, Никита не терял присутствия духа:
«Но, миленький! но! но, родной! — закричал он веселым голосом на лошадь, выскакивая из саней и сам увязая в канаве».
Лошадь далее шла сквозь заснеженную пургу, «не сбивалась и шла, поворачивая то вправо, то влево по извилинам дороги, которую она чуяла под ногами, так что, несмотря на то, что снег сверху усилился и усилился».
Вот как писатель с трогательной жалостью рисует такую картину о догонявших их сани попутчиков:
«Косматая, вся засыпанная снегом, брюхастая лошаденка, тяжело дыша под низкой дугой, очевидно, из последних сил тщетно стараясь убежать от ударявшей ее хворостины, ковыляла своими коротенькими ногами по глубокому снегу, подкидывая их под себя. Морда, очевидно, молодая, с подтянутой, как у рыбы, нижней губой, с расширенными ноздрями и прижатыми от страха ушами, подержалась несколько секунд подле плеча Никиты, потом стала отставать».
Никита, умудрённый опытом советует хозяину, когда они заблудились:
— «А пустить лошадь надо,— сказал Никита. — Он приведет».
«Никита взял вожжи и только держал их, стараясь не шевелить ими, радуясь на ум своего любимца. Действительно, умная лошадь, повертывая то в одну, то в другую сторону то одно, то другое ухо, стала поворачивать».
«Только не говорить,— приговаривал Никита. — Вишь, что делаеть! Иди, иди знай! Так, так.— И умен же,— продолжал радоваться на лошадь Никита».
Но хозяин, Брехунов Василий Андреевич, возбуждённый выпитым вином, очевидно, не верил ориентировочным навыкам лошади, и всё время вожжами направлял её по ложному следу:
«…и покорное, доброе животное слушалось и то иноходью, то небольшою рысцой бежало туда, куда его посылали, хотя и знало, что его посылают совсем не туда, куда надо».
Вот справедливые замечания Никиты на указания своего хозяина;
«Не выедем, только лошадь замучаем. Ведь он, сердечный, не в себе стал,— сказал Никита, указывая на покорно стоящую, на все готовую и тяжело носившую крутыми и мокрыми боками лошадь. — Ночевать надо, — повторил он, точно, как будто собирался ночевать на постоялом дворе, и стал развязывать супонь».
Работник Никита не переставал успокаивать лошадь, ободрял ее.
«Ну, выходи, выходи,— говорил он, выводя ее из оглобель. — Да вот привяжем тебя тут. Соломки подложу да размуздаю,— говорил он, делая то, что говорил. — Закусишь, тебе все веселее будет.
"Как будто только для того, чтобы не отказать Никите в его угощении соломой, которую Никита подсунул ему под храп, Мухортый раз порывисто схватил пук соломы из саней, но тотчас же решил, что теперь дело не до соломы, бросил ее, и ветер мгновенно растрепал солому, унес ее и засыпал снегом.
Работник Никита не оставлял своей заботы о лошади ни при каких обстоятельствах:
«Все теплее тебе будеть, дурачок,— говорил он, надевая опять на лошадь сверх веретья седелку и шлею. Мухортый стоял все задом к ветру и весь трясся».
На вопрос хозяина, где он проведёт ночь, работник сказал думая о лошади:
«Я место найду,— отвечал Никита,— только лошадь укрыть надо, а то взопрел, сердечный».
Хозяин Брехунов, чтобы спасти себя влез верхом на Мухортова и погнал его, надеясь, что тот его выведет к жилью.
В конце концов, в засыпанном снегом овраге он свалился с лошади, и та ушла от него. Обуреваемый страхом он пошел по заметающимся следам лошади и очень удивился, что следы привели его опять к его саням.
Известно, что заблудившийся человек ходит по кругу, возвращаясь на прежнее место. Физиологи объясняют его хождение по дуге окружности тем, что одна нога у него чуть длиннее другой.
Может быть, и заблудившаяся лошадь по этой причине шла по кругу. Я всё же предполагаю, что лошадь вернулась к саням, где был Никита, прежде всего из-за того, что она надеялась, что человек, который всё время ухаживал за ней, кормил, и поил, и на этот раз не оставит её. Ведь не вернулась же она к хозяину, застрявшему в своих шубах в сугробе оврага!
Повесть Льва Толстого «Холстомер» написана как от первого лица (рассказ лошади о своей жизни), так и от лица автора, особенно, когда речь идёт о традиционной смерти лошади и о жизни и закономерно бесславном конце её бывшего владельца, князя Серпуховского.
Вот как поэтически сказано о лошадях в повести.
«Молодые кобылки теснились иногда по двое, по трое, кладя друг другу головы через спины, и торопились ногами в воротах, за что всякий раз получали бранные слова от табунщиков. Сосунчики бросались к ногам иногда чужих маток и звонко ржали, отзываясь на короткое гоготанье маток».
Герой произведения старый мерин Холстомер находит даже удовлетворение в том, чтобы пострадать для удовольствия других. Его особенно не тревожит, что « бурая кобылка, забияка, всегда дразнившая старика и делавшая ему всякие неприятности, и тут по воде подошла к нему, как будто по своей надобности, но только с тем, чтобы намутить ему воду перед носом».
У Холстомера «ребра, хотя и крутые, были так открыты и обтянуты, что шкура, казалось, присохла к лощинкам между ними. Шерсть но
всему телу, хотя и короткая, стояла торчком. Но, несмотря на отвратительную старость этой лошади, невольно задумывался, взглянув на нее, а знаток сразу бы сказал, что это была в свое время замечательно хорошая лошадь».
«Действительно, было что-то величественное в фигуре этой лошади и в страшном соединении в ней отталкивающих признаков дряхлости,
усиленной пестротой шерсти, и приемов и выражения самоуверенности и спокойствия сознательной красоты и силы».
Вот образ молодой кобылки:
«Караковая холостая Ласточка, как атласная, гладкая и блестящая шерстью, опустив голову так, что черная шелковистая челка закрывала ей лоб и глаза, играла с травою,- щипнет и бросит и стукнет мокрой от росы ногой с пушистой щеткой.
"Стригунки, годовалые кобылки притворяются уж большими и степенными и редко подпрыгивают и сходятся с веселыми компаниями. Они чинно едят траву, выгибая свои лебединые стриженые шейки, и, как будто у них тоже есть хвосты, помахивают своими веничками».
В повести есть задорные строки, касающихся молодых кобылок и жеребят-стригунков.
«Самая веселая компания составляется из двухлеток-трехлеток и холостых кобыл. Они ходят почти все вместе и отдельно веселой девичьей гурьбой. Между ними слышится топот, взвизгиванье, ржанье, брыканье. Они сходятся, кладут головы друг другу через плечи, обнюхиваются, прыгают и иногда, всхрапнув и подняв трубой хвост, полурысью, полутропотой гордо и кокетливо пробегают перед товарками».
Далее в повести писатель предоставляет слово самому мерину, который рассказывает притихшим лошадям свою историю, начиная со дня своего рождения. Особенно взволнованно он говорит о том, как из подающего надежды жеребца он превратился в рассуждающего мерина:
«На другой день после этого я уже навеки перестал ржать, я стал тем, что
я теперь. Весь свет изменился в моих глазах. Ничто мне не стало мило, я
углубился в себя и стал размышлять. Сначала мне все было постыло, Я перестал даже пить, есть и ходить, а уж об игре и думать нечего. Иногда мне приходило в голову взбрыкнуть, поскакать, поржать; но сейчас же представлялся страшный вопрос: зачем? к чему? И последние силы пропадали».
Вместе с тем лошадь была верна своему новому хозяину князю Серпуховскому:
«Его холодность, его жестокость, моя зависимость от него придавали особенную силу моей любви к нему. Убей, загони меня, думал я, бывало, в наши хорошие времена, я тем буду счастливее».
Лошадь прозвали Холстомером за его широкий размеренный шаг и быстроту. Но как складывалась судьба Холстомера! Был он в собственности конюшенного, потом его продали барышнику, потом князю Серпуховскому, потом одной старушке, потом был у мужика, пахал землю, причём при пахоте ему подрезало ногу сошником.
И он с гордостью рассказывает о своей службе у князя Серпуховского»:
«Я на кровных, на тройке, сто верст в три часа сделал. Вся Москва знает».
Любил я перегнать рысака. Когда, бывало, мы издалека завидим с Феофаном упряжь, достойную нашего усилия, и мы, летя, как вихрь, медленно начинаем наплывать ближе и ближе, уж я кидаю грязь в спинку саней, равняюсь с седоком и над головой фыркаю ему, равняюсь с седелкой, с дугой, уж не вижу его и слышу только сзади себя все удаляющиеся его звуки».
И на скачках Холстомеру не было равных:
«Когда меня проваживали, за мной ходила толпа. И человек пять предлагали князю тысячи. Он только смеялся, показывая свои белые зубы.
- Нет,- говорил он,- то не лошадь, а друг, горы золота не возьму. До
свиданья, господа,- расстегнул полость, сел».
Чтобы догнать любовницу князя, уехавшую с другим, Холстомера стегали кнутом, и он догнал её за двадцать пять вёрст.
«Я довез его, но дрожал всю ночь и не мог ничего есть. Наутро мне дали воды. Я выпил и навек перестал быть той
лошадью, какою я был. Я болел, меня мучали и калечили - лечили, как это
называют люди. Сошли копыты, сделались наливы, и ноги согнулись, груди не стало и появилась вялость и слабость во всем. Меня продали барышнику».
И вот конец славной пегой лошади, весьма обычный, прозаический:
«Позвали коновала. Он с радостью сказал
- Короста. Позвольте цыганам продать.
- Зачем? Зарежьте, только чтобы нынче его не было.
Пришёл драч. "Он взял, не поглядев, повод оброти, надетой на
Холстомера и повёл. Холстомер пошел спокойно, не оглядываясь, как всегда волоча ноги … выйдя за ворота, он потянулся к колодцу, но драч дернул и
сказал: "Не к чему".