Эту историю рассказала мне Валентина Васильевна Наумова, жительница поселка Аннино в Ленинградской области. Это история ребенка на войне. Война ведь не только фронтовые сводки, летопись побед и поражений, подвигов и предательств; война – это прежде всего судьбы людей, оказавшихся затянутыми в ее водоворот. Рассказ Валентины Васильевны – история одной из миллионов таких военных судеб. Давайте просто послушаем ее:
Когда началась Великая Отечественная война, мне было всего 6 лет. Мы тогда жили в деревне Пигелево, в Ломоносовском районе Ленинградской области. Отца почти сразу призвали в армию, а к осени 1941 года война докатилась до наших мест. В небе появились немецкие самолеты, на Лужском рубеже день и ночь грохотала артиллерия. Я помню, как в сентябре мимо нашей деревни шла к фронту морская пехота. Моряки в своих бушлатах были похожи на грозную черную тучу. Потом на Ропшинском шоссе завязался бой. Было понятно, что война вот-вот придет к нам прямо в дом, поэтому мама решила забрать нас со старшей сестрой и попытаться эвакуироваться, но дошли мы только до Красного Села. Фронт рушился, войска отступали к Ленинграду, во всю шла стрельба. В эвакуации нам отказали, и мы пошли обратно, домой, но добраться до Пигелево сразу не смогли: там уже были немцы и они продолжали наступать. Шальной пулей маму ранило в кисть правой руки. Наша семья укрылась в каком-то погребе в Аннино и просидела там три дня. Потом бой вокруг как будто бы стих и мы решились выйти наружу, потому что мамина рана воспалилась, ей было очень плохо, требовалась помощь, но кто мог ее подать?
Вокруг было много разрушений. Между Аннино и Пигелево, в поле, лежали тела погибших бойцов морской пехоты. Мы пришли в свою деревню, где вовсю хозяйничали немцы, но именно у них мама смогла получить помощь. Она пошла в Алакюля, где располагался немецкий медицинский пункт и там ей почистили и зашили раненую руку. Видимо, врач там был порядочным человеком. Вообще, отношения с немцами у нас складывались по разному. В самом начале они были злы после тяжелых боев и потерь, очень боялись партизан. Помню, как один немецкий солдат выбил окно и стал целиться в нас из винтовки. Пугал. Но партизанить у нас было негде: открытые поля да кустарник, не спрячешься. Да и некому в наших краях было идти в партизаны, потому что мужчин в сколько-нибудь дееспособном возрасте не осталось: все ушли в армию и ополчение. В деревнях были только женщины и дети.
К зиме фронт стабилизировался в районе Пулковских высот и Ораниенбаумского плацдарма, а немцы поуспокоились. Они занимали половину Пигелево, а во второй половине обитали оставшиеся местные жители. Женщины, в том числе моя мама, ходили в поля хоронить убитых. Насколько я знаю, никаких братских могил для них не рыли, поскольку не было возможности свозить тела в одно место, - ни одной лошади в округе не осталось, да и вообще не осталось никакой скотины. Поэтому убитых хоронили там, где они лежали, выкопав неглубокую яму.
Как мы жили, или, вернее выживали, без хозяйства, без запасов еды? Не знаю, но как-то выживали. Ходили собирать картошку на брошенных колхозных полях, мы, дети, попрошайничали возле немецких полевых кухонь. Иногда нам что-нибудь давали, иногда прогоняли: какой повар попадался. Нам было тяжело, но тем, кто оказался в осажденном Ленинграде, думаю, было еще тяжелее. С Шунгаровских высот, на которых стоит Пигелево, открывался вид на осажденный город. Каждую ночь мы видели там пожары от немецких бомбежек и артобстрелов. Ленинград держался и продолжал сражаться.
Осенью 1943 года немцы угнали оставшееся население нашей деревни. Согнали всех, и повезли на запад. Вскоре, наша семья оказалась в концлагере на территории Латвии, думаю, это был Саласпилс. Правда, в лагере мы пробыли не долго: нас забрали на работы хозяева одного из хуторов под Ригой. Сейчас об этом мало кто знает, однако не только немцы, но и латыши, эстонцы, литовцы охотно использовали бесплатный труд русских рабов. К счастью, хозяева нам попались не злые. Мама и сестра работали на хуторе, а меня приставили нянькой к хозяйским детям. Летом маму и сестру угнали копать окопы, я пасла скотину. Помню, что все время плакала. Так мы прожили 1944 год.
Весной 1945 нас снова согнали немцы. Пешком, по обледенелым дорогам мы шли через Латвию и всю Литву, к порту Клайпеда. Там нас собирались посадить на корабли и везти в Германию. Это был тяжелый переход: наша обувь давно развалилась, шли практически босиком. До самой Клайпеды, впрочем, мы так и не добрались. Немцы бросили нас в одном из литовских городков – подходила советская армия, и им стало не до угнанного населения. Так, вместе с отступающими частями гитлеровцев мы оказались в знаменитом Мемельском котле. Надо сказать, что о положении на фронте мы почти ничего не знали. Слухи ходили самые разнообразные и, по большей части, не верные. Из того времени мне больше всего запомнились власовцы: их в тех краях оказалось много. Они были одеты в форму вроде немецкой, но говорили исключительно по русски и отличались просто звериной жестокостью. Они издевались над пленными, убивали их, даже нам, детям от них доставалось: хоть мы и сами голодали, но пытались хоть что-то, хоть кусок хлеба или картофелину дать пленным солдатам. Это вызывало у власовцев вспышки лютой злобы.
А потом пришел май 1945 года, остатки немецких сил капитулировали и нас освободили. Это было как чудо. Таких как мы, интернированных, было довольно много. Нас собрали и повезли в сторону Ленинграда. Мы мечтали вернуться домой и очень рассчитывали встретить там отца, не знали, что он погиб еще в 1941 году. В конце концов, мы вернулись в свой дом в деревне Пигелево. Отца там, конечно, не было, а сам дом оказался занят семьей из Ленинграда. Тогда многие подались из города в область в поисках более сытой жизни. Нас даже не пустили на порог. Мама пыталась доказать свои права на наш дом, ходила по инстанциям, но никаких документов у нас не сохранилось и, хотя нашу личность подтверждали соседи, многие из которых как и мы вернулись на родину из плена, ответ везде был один: «мы не знаем, кто вы такие». Мы были «с оккупированных территорий», и поэтому к нам относились с подозрением. До холодов мы прожили во дворе, под навесом. Тогда мы с сестрой тяжело заболели. В конце концов, маме все же удалось достать какие-то документы и нас пустили в дом.Так для нас закончилась война.
Вы спросите: что было потом? Потом была целая большая жизнь. Страна постепенно оправлялась от разрухи. Валентина Васильевна закончила школу, пыталась поступить в Университет – учиться на переводчика, но помешало то самое «пребывание на оккупированных территориях». Устроилась в совхоз «Победа» и проработала там всю жизнь, став в итоге ведущим экономистом всего предприятия. Сейчас она на пенсии, известный и уважаемый в округе человек. Во время войны местное население очень поредело, многие погибли, были стерты с лица земли целые деревни. Валентина Васильевна Наумова – один из немногих коренных местных жителей, на глазах у которых разворачивались события войны и послевоенного возрождения.
На фото дети, узники концлагеря Саласпилс