Относительность Абсолюта
1
Около двух лет назад он выбрал эту столовую. Современную, уютную, чистую. Оповестившую о своём открытии чудным аппетитным ароматом, который хватал прохожего за нос ещё за поворотом, на ближайшей перпендикулярной улице, нагло проникал в обе ноздри и приводил прямо к большой стеклянной двери, укутанной толстым шарфом из разноцветных надувных шариков… Или (если прохожий был сыт, не имел денег, торопился к домашнему столу, ненавидел общепит и т.п.) услужливо сопровождал его до следующей перпендикулярной улицы, где автомобильные газы колючей стеной противостояли газу гастрономическому. О том, что этот чревоугодный и слюнообразующий сквозняк рекламный, он узнал позднее от довольно милой, не в меру разговорчивой кассирши, что, впрочем, никак не повлияло на его выбор.
Шарики давно сняли, кассиршу уволили, а умопомрачительный, искусственно созданный и подгоняемый мощными вентиляторами запах еды продолжает будоражить окрестности и заманивать проголодавшихся клиентов…
Среди которых наш герой заслужил почётное звание «постоянный» и дисконтную карту с десятипроцентной скидкой.
Столовая и правда хороша. Пожалуй, лучшая в городе. А он всегда выбирал всё лучшее. К этому его приучил отец. С самого детства… Даже, можно сказать, с рождения, назвав его Камилем, что в переводе с арабского означает «совершенный».
С тех пор под суровым отеческим взором несёт он сомнительный крест собственной исключительности (даже сейчас, когда отец дряхл и немощен, а его полуслепые слезящиеся глаза не отличают кошку от собаки)… Туда, где много света и никаких тёмных закоулков, где формы безупречны, а смыслы чисты и непротиворечивы, где вечная гармония и неземная красота… В космическую высь, на Голгофу Абсолюта… Куда, как поётся в популярной песне, не очень-то и дойдёшь.
2
Привычка думать о себе в третьем лице также есть результат отцовского воспитания, твёрдо нацеленного на создание образца, эталона, примера для подражания. Отказываться от неё не собираюсь, поскольку нахожу в ней больше плюсов, главный из которых – возможность увидеть себя как бы со стороны… Например, в малозаметном образе обычного прохожего, два года назад случайно зашедшего в эту столовую. Можно даже попробовать описать его внешность, но, как говорил когда-то непревзойдённый мастер слова, «автопортрет редко бывает удачен», а раз так, то оставляю эту забаву читателям… Пускай коллективное воображение попытается набросать внешние формы, исходя из тех моих внутренних качеств, которые в ходе повествования выплывут на поверхность. Думаю, что все эти многочисленные, разные, совершенно непохожие друг на друга рисунки, объединённые на одном холсте, и станут моим самым похожим и точным портретом. Надеюсь, он будет не чёрно-белым…
3
Как фотографии его матери… Из тех двух толстых архаичных альбомов, которые, словно два обитых бордовым бархатом гробика, стоят в тёмном склепе книжного шкафа.
Она умерла, когда Камилю было всего шесть лет, оставив ему свой нежный, исполненный глубокой печали и любви взгляд…
И фотографии, время от времени обращаться к которым стало для него такой же необходимостью, как и думать о себе в третьем лице.
Всякий раз, когда Камиль смотрел на эти в большинстве своём любительские снимки, перед ним будто открывалось окно в другой мир… Тот, который мог бы быть… Но по каким-то причинам не стал, не случился… Не состоялся. И каждый раз то ли от воображаемой картинки того волшебного, неосуществлённого мира, то ли от наплыва разных противоречивых мыслей, то ли от чего-то ещё… Камилю бывало и невыносимо грустно, и бесконечно обидно, и необыкновенно легко… И необъяснимо кружилась голова… И хотелось плакать.
4
Господи, как же я люблю эти слёзы и эти головокружения!
5
Далеко не каждому знаком этот сто первый оттенок любви… Уж отцу-то точно неведом, думал Камиль. И никогда не признавался в своих сентиментальных визитах в головокружительную неосуществлёность. Считал их слабостью, замедлявшей его и без того не такое быстрое, как хотелось бы, продвижение к совершенству…
К которому, как уже говорилось, его постоянно подталкивал отец…
Неистово заботился, сурово наставлял, жёстко требовал.
6
А я подчинялся. Был уверен, что так нужно. Нисколько не сомневался…
До недавнего времени…
Я следовал его незамысловатому плану по выращиванию сверхчеловека (будь лучшим, всячески развивай разум, тщательно обдумывай и анализируй всё, не верь чувствам, ибо они слепы, будь настойчив в овладении знаниями, учись хорошим манерам и пр.) и не догадывался, что по сути был участником обречённого на провал эксперимента, проводимого вне лаборатории, в естественных, далеко не стерильных жизненных условиях, на непредсказуемых и небезопасных просторах бытия…
Как не догадывался и о том, что план этот был найден отцом в архивах восемнадцатого века, в письмах английского дипломата своему незаконнорождённому сыну, из которого тот также старался создать выдающегося человека… Что, впрочем, вполне предсказуемо завершилось неудачей… Хотя, позднее всё же было с лихвой компенсировано литературной славой… Увы, посмертной.
Вообще-то, назвав всё это экспериментом, я, пожалуй, немного погорячился. Да, в высокой степени там присутствовали всяческие ненужные ограничения, постоянный контроль, досадная изоляция и пр. Однако главной составляющей всё-таки была любовь… И забота. А поэтому, точнее будет именовать моё воспитание воплощением честолюбивых отцовских амбиций… Попыткой реализации того, к чему он сам тщетно стремился. В общем, скажу честно – ни бедной лягушкой под острым скальпелем, ни жалким микробом под объективом микроскопа я себя не ощущал.
Да и со стороны всё выглядело очень даже прилично. И правильно.
7
Школа, куда пошёл Камиль, была престижной, а класс – с математическим уклоном… По которому он довольно смело, легко и быстро перемещался, удивлённо слушая ежедневные наставления отца, где он сравнивал учёбу с тяжёлым рабским трудом и неминуемым освобождением… И не менее удивлённо наблюдал, как его товарищи несчастными сизифами, пыхтя и сопя, карабкались по этому проклятому уклону… Слишком медленно и как-то неуклюже.
При этом свободного времени у них почему-то имелось гораздо больше, чем у Камиля. Его хватало, чтобы после уроков поиграть в футбол на школьном стадионе, совершить коллективную вылазку на заброшенное стрельбище, в кинотеатр, на каток, за город… Или на крышу дома, чтобы там, высоко над землёй дышать ночным весенним ветерком, смотреть на звёзды, слушать гитару и мечтать…
- Всё это чепуха, нехитрые развлечения середнячков, бесполезная трата времени, которое есть величайшая драгоценность; непозволительно изводить его на пустяки. Есть вещи более важные, чем пялиться на небо. Пока они топчутся на месте и дышат тёмными ветрами, ты упрямо идёшь вперёд, к свету, – говорил отец.
- Да, конечно, – соглашался сын и деловито собирался на тренировку в бассейн… Или к англичанке-репетиторше… Или в шахматный кружок… Или на курсы гитаристов… Или…
8
Уже и не припомню… Так много всего было… Даже бальными танцами занимался.
Плавно вальсировал в сторону совершенства. По пути восхищая учителей, родственников, сослуживцев отца, соседей… А также приёмную комиссию физмата, вне всякого конкурса и без малейшего сомнения зачислившую меня в университет после взаимоприятной продолжительной беседы… Как золотого медалиста и хорошего спортсмена (кандидата в мастера спорта по плаванию и шахматам).
Студенческая жизнь, о разгульности и бесшабашности которой ходит так много легенд, в моём исполнении мало чем отличалась от школьной и была такой же по-армейски регламентированной, суровой, несвободной, лишённой романтичных декораций и ярких красок… Как январское заснеженное поле…
Где вижу себя лыжником, который оторвался от преследователей настолько далеко, что даже не оглядывается назад и для которого настоящее – всего лишь белый, однообразный пласт снега, предназначенный только для того, чтобы скользить по нему, нестись, торопиться, бежать… Синхронно отталкиваться от него лыжными палками и беспечально оставлять его за спиной… С одной весьма сомнительной целью – скорейшего пересечения финишной черты.
Там (по навязанной мне отцовской версии) меня ждала другая жизнь. И ради неё я пренебрегал настоящей, реальной, истинной…, на бегу рассекая её атлетическим торсом и математическим лбом, отказываясь от того, что она мне щедро предлагала и не замечая её недоумённых взглядов мне вдогонку. Одинаковая, однообразно поскрипывающая, унылая. Её отрезки были похожи словно близнецы и разнились лишь тем, что прошло мимо меня… Что не затронуло и не коснулось… Короче говоря, отличались своей неосуществлённостью… А значит, не отличались ничем.
Сейчас, когда вспоминаю свой азартный марафон, я испытываю чувство тоски по непрожитому…, подобное тому робкому смятению, которое в тихие минуты передышки нежно смотрит на меня глазами матери.
Под её взглядом приостанавливаюсь и замечаю, что и время уменьшает скорость… Минуты уже не торопятся, не пощёлкивают нервно секундами, не наседают, не подталкивают друг друга, а постепенно преображаются, растягиваются, умножаются… И становятся похожими на солидные и флегматичные часы, тем самым нешуточно меняя картину мира: всё то, что раньше казалось неважным и мгновенно промелькнуло, теперь представляется важным и многозначительно проплывает передо мной волнующими кадрами замедленной кинохроники…
В ней упущенные возможности рождают новые смыслы, которые, как бывалые проводники, уверенно выводят меня на виртуальную тропу, протоптанную противоречивым бифуркационным многоточием…
Мне нравится медленно бродить по ней и находить за каждым неожиданным поворотом, под каждым замшелым пеньком, на каждом сказочном перекрёстке… неисполненные замыслы, законсервированные желания и несостоявшиеся сюжеты собственной жизни…
Там, не страшась насмешек и угроз («Мой сын и вторая древнейшая профессия, нет, не бывать тому!»), могу вообразить себя кем угодно…
Хотя бы и журналистом. Были у меня когда-то такие мечты… Беспечно колесить по миру, встречаться с разными людьми, выслушивать их истории… Тем более, что писать сочинения мне всегда нравилось больше, чем решать математические задачи.
Могу вновь забрести на депрессивную метафизическую развилку и совершенно свободно поехать оттуда наёмником в дикую горную страну, чтобы в смертельном противоборстве с темноглазыми воинственными бородачами проверить истинность умозрительных построений уважаемых мною французских экзистенциалистов… Чтобы всем своим дрожащим существом раствориться в опасных и непредсказуемых пограничных ситуациях… И стать, наконец, самим собой.
Или из той бунтарской точки, которая лет двадцать назад кипела неистовым желанием запереть в тёмной кладовой опостылевший крест собственной исключительности, «бросить всё к чертям», освободиться…, побежать куда глаза глядят, сломя голову, напролом, в поисках неизвестно чего… И будь, что будет… Авось повезёт.
А могу и вернуться назад к тем стоящим особняком есенинским берёзкам и соблазнительно пульсирующим вокруг них точкам, каждая из которых указывает на…
Нет, о женщинах деликатнее размышлять там, где в третьем лице… Будто поглядывая со стороны… Полуравнодушным взглядом постороннего.
9
Они, как известно, требуют особого подхода… Научить которому Камиля было некому… Ну не отцу же, не сумевшему уберечь даже собственную жену.
Поэтому, наиболее активные сами искали достойные подходы к нему. Однако все те связи почему-то получались непрочными, короткими, мимолётными… Как бы на бегу. То ли подходы оказались не вполне достойными, то ли женщины…
Кроме одной.
Не броской, не яркой, ничем особо не выделявшейся, разве что, белым коротеньким фартучком с вышитым на нём жёлтым цветком, прообразом которого с одинаковой вероятностью мог быть, как тюльпан, так и подсолнух…
Скорее, всё-таки последний, решил Камиль, поскольку он лучше сочетался с двумя соломенными косичками, смешно подпрыгивавшими от её торопливых шагов…
Впрочем, это не важно.
Важным было совсем другое. То непонятное и необъяснимое, что при её появлении резким внутренним толчком заводило сердце… И оно вдруг начинало стучать в два раза быстрее, чем на финише той стометровки брассом, которая сделала его мастером спорта…, намного опережая резвую дробь её каблуков…
Всякий раз, когда она шла к его столу…
Произошло то, от чего предостерегал отец, провожая Камиля в санаторий:
- Будь бдителен, сынок. Не дай себя заарканить какой-нибудь горничной, официантке, медсестре. Они там только и ждут таких, как ты… Чтобы не упустить шанс вырваться в большой мир, они будут коварно соблазнять тебя, ловить, как карася на свои хитрые наживки. Не поддавайся.
И вот – на тебе, поддался… Заарканила. Не врач. Не администратор. И даже не старший повар.
Простая официантка. Без образования. Далёкая от совершенства. Не ведающая об Абсолюте. Наивная. Большеглазая. Почти ребёнок. С нелепым цветком, провинциальными косичками, незатейливыми мыслями… И редким именем Вера.
10
Живо помню то тяжёлое чувство, с которым возвращался домой. Смотрел в вагонное окно и думал о том, что скажу отцу… И о чём умолчу. О месте её работы уж точно не стану говорить…
Когда утром мы будем сидеть на нашей кухне и пить цейлонский чай с овсяным печеньем «Аврора»…
Я в красках опишу свои ежедневные вылёживания в грязевых, серо-водородных и йодо-бромных ваннах, раскритикую массажиста и кислородные коктейли, сдержанно похвалю бассейн и кухню…
А после короткой паузы залпом, не позволяя отцу прервать меня, уверенно, красиво, метафорично, убедительно поведаю о том, что на самом деле обладало мощным очищающим, укрепляющим, вдохновляющим, жизнеутверждающим и оздоровительным эффектом в этом, в общем-то посредственном санатории.
Я расскажу ему о малодоступных горных тропах, приводивших меня на каменные смотровые площадки, откуда море казалось серебристо-голубой плёнкой, покрывшей огромный глобус, а небо – прозрачным куполом, до которого можно легко дотянуться рукой… Я признаюсь, что чувствовал себя тогда романтичным персонажем с полотен Карла Давида Фридриха… То странником над морем тумана, то монахом у моря, то одиноким деревом…
Отождествив себя с этими символичными художественными образами, я тем самым как бы намекну отцу на своё затянувшееся холостячество, после чего плавно перейду к…
В этом месте я спотыкался, моя мысль беспомощно замирала и растерянно оглядывалась…
Как гармонично ввести в повествование, а значит, и в отцовское сознание образ Веры?
Как упредить неприятие?
Лишь под утро, изрядно намучившись, под сочувственный стук вагонных колёс пришёл к решению. Скажу прямо и просто:
- Впервые в жизни я перестал чувствовать себя одиноким деревом сразу же после знакомства с ней… Будто весь огромный мир оглянулся на меня, посмотрел её большими глазами и подарил мне её улыбку… Да, я влюбился и хочу, чтобы она стала моей женой!
На том и успокоился, моментально уснув на скрипучей верхней полке уставшего от вечной дороги купе.
11
На перроне его ожидал отец. Сдержанно обнял, похлопал по спине, отстранился, внимательно посмотрел в глаза и ровным голосом спросил:
- Влюбился? Кто она? Медсестра?
- Официантка, – обречённо выдохнул Камиль.
В такси молчали. И только на кухне, после того, как выпили по чашке цейлонского чая с овсяным печеньем «Аврора», отец прервал паузу:
- Надеюсь, мысль о женитьбе тебя миновала. Сейчас главным является окончание аспирантуры, и ничто не должно тебя отвлекать.
- Да, конечно… Сегодня аспирантура, завтра работа над докторской, послезавтра… – робко попытался возразить Камиль.
- Вот видишь, ты и сам всё знаешь. А поэтому должен понимать, что жена обязана соответствовать… Образованием, интеллектом, социальным положением… Она должна быть соратником, а не грузом, тормозом, обузой… Поверь, сынок, официантка навсегда останется официанткой, и неизбежно наступит время, когда ты будешь её стесняться, будешь избегать появления с ней в приличном обществе… А время это, по мнению психологов, приходит максимум через два года, когда поутихнет страсть. Оно тебе нужно?
- Нужно.
- Это сейчас нужно. А потом? Стоит ли из-за двух, пускай даже ослепительно счастливых лет, приносить в жертву остальные годы? Тем более и мотивы её тебе достоверно не известны. Как правило, подобным девицам всё равно за кого выйти замуж… Лишь бы вырваться за пределы своей убогой жизни… Любыми путями… В том числе и грязными… Молись, чтобы она не оказалась беременной.
Почти час длилась их беседа, победителем которой вполне предсказуемо оказался отец.
Камиль замолчал, замкнулся, затаился…
Чтобы через неделю взбунтоваться… Купить билет на поезд и, не предупреждая отца, поехать к Вере… Сделать ей предложение и увезти.
Они встретились на выходе из санатория и пошли на свою любимую тропу… Где совсем недавно были романтичными персонажами с полотен вышеупомянутого немецкого художника… Двумя ожившими через полтора столетия силуэтами… Очарованными созерцателями луны… И где он собирался предложить ей руку и сердце.
Однако с самого начала что-то пошло не так. Вера была холодна и насторожена. Уж не тень ли отца её встревожила, подумал Камиль.
Нет, не тень. Просто неделю назад она встретила и полюбила другого… И они решили пожениться.
Она сказала это легко и просто… На той самой каменной площадке, где две недели назад призналась Камилю в любви…
Не может быть! Это всего лишь глупая шутка!
Может. Не шутка.
Ах так! Он грубо схватил её за плечи, встряхнул несколько раз и столкнул в пропасть. А минуту спустя и сам сделал шаг в пустоту…
12
Остановись, читатель. Не спеши дорисовывать мой портрет, добавляя в глаза убийственный блеск… Не торопись и хоронить меня…
Ибо, никого я не убивал… И сам не убивался.
Весь этот мелодраматический эпизод я придумал, лёжа на диване, в своей комнате после судьбоносного разговора с отцом… Как придумал ещё с десяток вариантов нашего с Верой расставания… В них присутствовал и звон пощёчин, отпущенных то её, то моей рукой, и драка с её новым ухажёром, и конфликт с её матерью, обозвавшей меня бессовестным соблазнителем и подонком, и много чего другого…
На самом же деле не случилось ничего… Пришло от Веры два письма, которые по прочтении я сжёг за домом… А потом постепенно всё как-то само собой затихло, сгладилось, забылось.
Я успешно закончил аспирантуру… Защитился… Ещё раз защитился… Много публиковался в отечественных и зарубежных журналах… Поездил по миру… Участвовал в работе солидных конференций… Моё имя известно в научных кругах… Моё тщеславие почти удовлетворено.
Но…
Я, наконец, понял, что Абсолюта не существует, что всё это выдумки философов, что счастье нужно искать не где-то там, на вершине мифической горы…, а здесь, внизу, на грешной земле…
И ещё…
Я так и не женился. Поэтому и обедаю в столовой… Где уныло поглощаю сухие казённые пельмени вместо сочных, домашних, умело приготовленных тёплой женской рукой…