2."Маститый страж страны Державной!"
или
«Он у меня будет великим генералом!»
Когда Императрице Екатерине Второй доложили об обстоятельствах ранения Кутузова 22 июля 1774 года в бою под Алуштой, она повелела выдать ему для поправления здоровья тысячу червонцев, чтобы он мог отправиться за границу на воды. Укладывая лично в коробочку знаки ордена Святого Георгия 4-го класса, которыми наградила героя, пророчески изрекла:
«Надо беречь Кутузова. Он у меня будет великим генералом!»
Кутузов стал «великим генералом» не только у неё, Государыни Екатерины, наречённой Великой, но и у внука её, наречённого Благословенным…
У кого-то может возникнуть вопрос, а правомерно ли относить Михаила Илларионовича к екатерининским орлам?
Вспомним, кем наречены этим именем сподвижники Великой Государыни?
Однажды, посетив Царскосельский лицей уже в зрелые годы, Александр Сергеевич Пушкин написал стихотворение «Воспоминание в Царском Селе»:
И въявь я вижу пред собою
Дней прошлых гордые следы.
Ещё исполнены великою женою,
Её любимые сады
Стоят населены чертогами, вратами,
Столпами, башнями, кумирами богов
И славой мраморной, и медными хвалами
Екатерининских орлов.
И эта поэтическая строка гениального поэта стала крылатой. Ну а кого причислять к стае славной екатерининских орлов, можно определить по великим делам сподвижников Екатерины Великой.
Если мы безоговорочно причисляем к этой славной стае Григорий Александровича Потёмкина, то отчего ж не причислить и Михаила Илларионовича Кутузова, который был всего на шесть лет моложе блистательного князя Тавриды? Тем более, пророческие слова Государыни о нём сбылись полностью, сбылись ещё тогда, когда он сражался за Крым, когда участвовал, вплоть до своего тяжелейшего ранения, в осаде Очакова. При штурме Измаила Суворов сказал о нём: «Генерал Кутузов шёл у меня на левом крыле; но был правою моей рукою».
Сбылись в полной мере особенно в священной памяти Двенадцатом году, когда на Россию обрушилось нашествие европейская банда в составе «двунадесяти язык». И был в том году такой момент, когда единственно правильное решение мог принять только тот, кто стал поистине «великим генералом», поистине великим полководцем.
Александр Сергеевич Пушкин причислил Кутузова к стае славной…
…Маститый страж страны державной,
Смиритель всех её врагов,
Сей остальной из стаи славной
Екатерининских орлов…
Военный историк генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский в своём фундаментальном «Описание Отечественной войны в 1812 году», касаясь самого трудно момента во всей боевой судьбе Кутузова – военного совета в Филях, где было принято решение оставить Москву, написал:
«Из всех Русских генералов один Кутузов мог оставить неприятелю Москву, не повергнув Государства в глубокое уныние. Событие тяжело пало на душу Русских, однако, после первого поразительного впечатления, произведенного им на всех вообще, почитали его не малодушием, не опрометчивостью, но неизбежной мерой, потому что так оно было признано Кутузовым, который пользовался неограниченным верованием в его ум и прозорливость. При сём случае неоспоримо вновь подтвердилась истина, что в Отечественной войне Кутузов был сущей необходимостью для России».
И действительно, был ли в жизни и военной судьбе великого русского полководца Михаила Илларионовича Кутузова момент более важный, более ответственный и вместе с тем более драматичный, чем тот, который ему довелось пережить 1 сентября 1812 года во время военного совета в Филях?
Приходилось ли ему, беззаветно храброму воину, до или после того выказать более мужества, выдержки, даже самоотверженности, чем в тот тяжёлый для него день?
Как измерить силу духа старого русского генерала, истинного патриота, сумевшего принять очень нелёгкое, поразившее многих решение, ответственность за которое целиком легла на него одного?
На протяжении всего времени, пока высказывали своё мнение подчинённые ему генералы, Кутузов сидел молча, и могло даже показаться, будто полководец дремлет. Но это только казалось. На самом деле он внимательно слушал каждого, оценивая предложения, снова и снова продумывая то решение, которое уже принял и которое собирался объявить, как только все выскажутся.
Он ещё днём, на Поклонной горе, осматривая выбранные Беннигсеном крайне неудачные позиции, выслушал мнения многих, так и не проронив ни слова. Лишь уезжая же в деревню Фили, задумчиво сказал:
«В этом деле мне надобно полагаться только на самого себя, каков бы я ни был, умён или прост…»
Михаил Илларионович слишком хорошо понимал, сколь высока ответственность каждого, кому суждено участвовать в решении судьбы Москвы – не просто города, не просто азиатской столицы, как её тогда именовали, а святыни для каждого русского, символа России, её Матушки.
И эта ответственность не могла не повлиять на решение многих.
Слушая генералов, выступавших на военном совете, Кутузов не мог осуждать и тех, кто требовал сражения, и тех, кто, понимая его рискованность, предлагал отступить.
Вот заговорил граф Александр Иванович Остерман-Толстой:
«Москва не составляет России; наша цель не в одном защищении столицы, но всего Отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии…»
Кутузов оценил эти слова, он знал, как трудно дались они генералу, беззаветно преданному России, горячо любящему свою Родину и готовому отдать за неё всю свою жизнь до последней капли крови. Облетели армию слова, сказанные Остерманом-Толстым одному из иностранцев во время отступления от Немана вглубь России:
«Для вас Россия мундир ваш – вы его надели и снимите, когда хотите. Для меня Россия – кожа моя».
Благодарен был Кутузов и главнокомандующему 1-й армией генералу от инфантерии Михаилу Богдановичу Барклаю-де-Толли, сумевшему даже в своём очень трудном положении высказаться предельно честно, не думая о впечатлении, которое произведут его слова и об их возможных последствиях.
Барклай сказал, что для спасения Отечества главным предметом является сохранение армии, и прибавил, что в случае неудачи всё, что не достанется неприятелю на месте сражения, будет потеряно при отступлении через Москву.
Он сказал:
«Горестно оставить столицу, но если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвою приуготовит гибель Наполеону».
Важно было то, что Барклай не побоялся сказать такие слова первым, противопоставив их любимцу Императора, первому сплетнику, доносчику и интригану барону Беннигсену, предлагавшему сражение даже в совершенно невыгодной позиции, кстати, избранной им самим.
Когда высказались все присутствовавшие на военном совете, приехал генерал Николай Николаевич Раевский. Быстро вникнув в суть дела, он изложил свой твёрдый взгляд:
«Если позиция отнимает у нас возможность пользоваться всеми нашими силами, если уже решено дать сражение, то выгоднее идти навстречу неприятелю, нежели ожидать его. Это есть лучшее средство расстроить план его атаки, но для подобного мероприятия войска не довольно привычны к манёврам, и потому мы можем на малое только время замедлить вторжение Наполеона в Москву. Отступление после сражения через столь обширный город довершит расстройство армии».
Раевский сделал паузу, окинул своим отважным взором генералов, собираясь сказать главное. Весомы были его слова, и никто не мог отказать Раевскому в безграничном мужестве. Все знали и о том, что не только свою жизнь он готов был положить на алтарь Отечества. В июле-месяце под Салтановкой в критический момент он вышел перед восками, дрогнувшими под артиллерийским огнём врага, со своими малолетними сыновьями. Это настолько воодушевило солдат, что они с неудержимым и беспримерным мужеством бросились на превосходящего противника и опрокинули его.
И вот Раевский заговорил, высказывая своё мнение о судьбе Москвы:
«Россия не в Москве, среди сынов она. Следовательно, более всего должно беречь войска. Моё мнение: оставить Москву без сражения, но я говорю как солдат. Князю Михаилу Илларионовичу предоставлено судить, какое влияние в политическом отношении произведёт известие о взятии Москвы неприятелем…»
Повисла тишина, все обратили свои взоры на главнокомандующего, все обратились в слух…
Кутузов заговорил тихо, приглушённо, поскольку очень нелегко давались ему слова:
«С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с войсками, идущими к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приуготовим мы гибель неприятелю… Знаю, ответственность обрушится на меня, но жертвою собою для блага Отечества».
Он сделала паузу, потом тяжело поднялся со стула и громко, твёрдо провозгласил:
«Приказываю отступить!»
Военный совет был окончен. Приказ, отданный главнокомандующим, немедля принял силу закона. Обсуждению он не подлежал. Генералы стали расходиться, невесело и негромко переговариваясь.
Главнокомандующий был печален, долго сидел в потёмках, не позволяя зажечь свечей, и думал… Как же трудно оказалось смириться со своим собственным решением! Он знал, что уже скачут к Москве курьеры с сообщением о роковом его решении – многие москвичи сочтут его роковым для себя, не сразу осознав, что роковым оно станет для неприятеля. Не сомневался Михаил Илларионович и в том, что Беннигсен наверняка уже строчит очередной донос на него Императору.
А ведь именно Беннигсен был главным виновником того, что Русская Армия стояла теперь на Поклонной горе, на позиции, принимать в которой сражении – просто безумие.
И виновен был барон Беннигсен не только в том, что сам выбрал позицию, подойдя к этому делу либо с преступной халатностью, либо со злым умыслом. Правда, тогда Кутузов не знал ещё, что именно по вине Беннигсена был сорван план контрудара по завязшему в Семёновских флешах неприятелю силами 18-тысячной группировки, в которую входили пехотный корпус Тучкова и Московское ополчение.
Несколько раз Михаил Илларионович, размышляя о потерях в Бородинском сражении и о судьбе, уготованной Москве, даже начинал плакать.
В этот трудный для полководца час, быть может, вся его жизнь, вся служба отечеству прошла перед глазами.
Родился он 16 сентября 1745 года в Петербурге в семье крупного военного инженера того времени Иллариона Матвеевича Кутузова, по проектам которого осуществлялось строительство важнейших приграничных крепостей и других фортификационных сооружений.
Род Кутузовых был одним из древнейших на Руси. Сохранилось предание, что один из далёких предков по отцовской линии Гавриил был сподвижником Александра Невского и отличился в битве со шведами на реке Неве в 1240 году. По линии матери, вышедшей из семьи Беклемишевых, он являлся прямым потомком князя Дмитрия Михайловича Пожарского.
Приставка же к представителям Кутузовых появилась следующим образом. В XV веке был в роду такой Фёдор по прозвищу Кутуз, а его племянник, Василий, прозван был – Голенище. Его сыновей и стали называть Голенищевыми-Кутузовыми. Среди их потомков не было таких, что не состояли на воинской службе царской. Чинов больших не имели. К примеру, дед М. И. Кутузова ушёл в отставку капитаном. Ну а отец, как известно, дослужился до чина генерал-поручика.
Дмитрий Бантыш-Каменский в книге «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов», в главе «Генерал-фельдмаршал Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский, писал:
«Одарённый крепким сложением, Кутузов начал ходить и говорить на первом ещё году своего возраста, но имел несчастие лишиться вскоре нежной материи и получил первоначальное образование под надзором прародительницы, женщины, состарившейся в добродетели, благочестивой. В свободное время от службы Илларион Матвеевич также неусыпно занимался воспитанием сына: сам обучал его. С наружной красотой юноша соединял отважность, смелость, предприимчивость; имел нрав весёлый, пылкий, необыкновенное любопытство обогащать ум свой разными полезными сведениями и часто вопросами затруднял тех, к кому обращался; но, резвостию и насмешками оскорбляя кого, тотчас впадал в задумчивость: черта доброго, чувствительно сердца. Любимым также занятием его, особливо, когда не имел он случая разговаривать, был сон. Странное смешение огненного чувства с беззаботной негою!»
Воспитывали маленького Михаила на замечательных героических традициях Русского Народа. С юных лет он усвоил, что нет ничего на свете превыше служения Отечеству. Поэтому и выбирая профессию, не размышлял – сызмальства знал, что станет военным. И вот в 1757 году, 12 лет от роду, поступил в первый класс Инженерной школы, избрав дело, которому посвятил всю свою жизнь его отец. Школа же эта в то время была подлинным центром военно-инженерной мысли в России, давала хорошее образование, готовила грамотных офицеров для Русской Армии.
Блестяще окончив Инженерную школу, Кутузов был оставлен в ней на преподавательской работе, однако, вскоре понял, что не его это дело – рвался в строй, в боевые подразделения. В 1761 году просьбу его удовлетворили, и он получил в командование роту Астраханского пехотного полка, дислоцировавшегося в Петербурге.
В то время как раз заканчивалась Семилетняя война, которая оказала значительное влияние на русское военное искусство. Кутузов интересовался тактикой действий войск, применяемой в той войне, учился на боевых примерах из практики полководцев Петра Семёновича Салтыкова, Петра Александровича Румянцева. Опыт войны использовал в обучении своих подчинённых.
Русско-турецкую войну 1768-1774 годов он встретил уже опытным командиром, правда, ещё так и не побывавшим в боях. И вот такой случай представился. Кутузов отличился в первом же крупном деле с турками при Рябой Могиле, действуя в авангарде Русской Армии. Мужеством, распорядительностью он даже заслужил хвалу главнокомандующего Петра Александровича Румянцева.
Были затем и другие схватки с врагом, в которых Кутузов проходил школу боевого мастерства.
Первое своё ранение, причём ранение смертельное получил уже после заключения с турками Кучук-Кайнарджийского мирного договора, летом 1774 года.
В реляции о сражении генерал-аншеф Долгоруков писал:
«Неприятель, пользуясь удобностию места и превосходством сил, защищался из ретраншементов с такою упорностию, что более двух часов, когда оба каре, подаваясь вперёд непроходимыми стезями, приобретали каждый шаг кровию, не умолкала с обеих сторон производимая из пушек и ружей наисильнейшая пальба…»
В критический момент боя, когда русские батальоны на какой-то миг дрогнули под губительным огнём, и казалось, вот-вот подадутся назад, Кутузов подхватил Знамя батальона, высоко поднял его и, воодушевляя подчинённых, первым ворвался на вал ретраншемента.
Солдаты бросились за ним, он лишь на миг обернулся, призывая их к победе, и тут пуля ударила в голову, у виска, и вылетела у правого глаза.
Рана оказалась столь тяжёлой, что врачи запретили трогать Кутузова, опасаясь, что от малейшего сотрясения может быть повреждён головной мозг. Впрочем, мало кто надеялся, что Кутузов вообще протянет более, чем несколько часов. Врачи полагали ранение смертельным.
Однако Кутузов победил смерть. Увидев, что состояние его не ухудшается, врачи со всеми предосторожностями переправили его в госпиталь. А там он постепенно пошёл на поправку.
Вот тогда-то и произнесла свои пророческие слова Императрица Екатерина о том, что Кутузов будет великим генералом.
Дмитрий Бантыш-Каменский отметил:
«Императрица наградила его военным орденом Св. Георгия 4-го класса, отправила в чужие края, приняв на себя все издержки путешествия: он обозрел Германию, Англию, Голландию и Италию; был у Фридриха Великого, Лассия, Лаудона; не столько занимался лечением своим, как усовершенствованием знаний; умел извлечь пользу для Отечества и в отдалении от него».
Ну а когда возвратился в Россию, снова встал в армейский строй. Конечно, последствия ранения скрыть было уже невозможно, но, как помним, ему не мешало настаивать на свадьбе с Ульяной то, что у неё остались серьёзные следы болезни, судя по всему, достаточно серьёзные. Не помешало и ему самому жениться на достойной невесте.