Не редкий в этих краях туман, словно пушистое одеяло, нежно и бережно окутал реку, по родному прихватив, обрамляющие берега Великого Дона. Вот и сейчас, он совершенно непринуждённо, но с особым интересом, вплотную подошел к границам села. Солнышко уже давно проснулось. Оно с некоторой строгостью и правильностью, осматривало владения, которые оставил на его попечение сменщик месяц, ушедший на временный покой.
В центре села Глубокое, на приступках летней кухни, в калошах на босу ногу, сидел, поеживаясь от идущего с Дона легкого ветерка, Виктор Иванович. Он пустыми бессмысленными глазами осматривал окружающее его пространство. Не вооруженным взглядом сразу было видно, что человеку совсем ни до кого и не до чего и что в душе у него творится очень даже неладное. В данный момент он был готов, я бы сказал, пойти на любую крайность. Виктор Иванович непроизвольно скрестил на груди руки. Прижимая плечи к своей шее, он целеустремленно направил свой мрачный и дикий взор на единственную цель, находившуюся во дворе.
От крыльца дома и до крыши летней кухни была протянута прочная бельевая веревка. Не думайте про плохое, Бог с вами. Веревка была пустая, за исключением одной вещи - осеннего пальто. Света давно уже просила по-человечески, по-доброму купить ей одежду на осень, потому что выйти в люди было уже совершенно не в чем. И вот вам, пожалуйста, сбылась мечта нашей Светы! Вот вам - наимоднейшее пальто, причем наивысшей пробы и наилучшей расцветки. Вот оно - висит прямо в центре двора, на крепко натянутой веревке.
Виктор Иванович непроизвольно икнул, почесал правое предплечье и, с удушающей, скребущей через весь позвоночник грустью, взглянул в очередной раз, на висевшую перед ним, только вчера купленную вещь.
- Да-а-а, - только и было услышано.
«Да-а-а» надо было говорить еще ночью, когда мочевой пузырь надулся до такой степени, что уже начал говорить человеческим голосом и, с огромным усилием, подталкивал к краю кровати своего, в доску опупевшего хозяина. Опупевший хозяин, кое-как перевернулся на бок и… очень-очень больно стукнулся об деревянный пол.
Виктор Иванович из последних сил собрал горстку своего законченного мужества и, опершись на колено, стал приподниматься. Пол почему-то пошел вверх, затем стал внезапно опускаться вниз, а временами просто уходил в свободное плавание. Он собрал всю свою железную волю в кулак и направился на выход из дома. Дверь с большим трудом поддалась неуемной воле нашего беспрецедентного товарища, выпустив наружу его невероятное нетерпение и полную готовность, истосковавшегося по хорошему обращению организма.
Виктор Иванович, с превеликим удовольствием и, с громаднейшим напором, стал изливать скопившуюся жидкость прямо с крыльца. Струя была настолько сильная, что сбила бы любого, вставшего на ее пути, а может еще и убила при этом.
- Слава богу! Ийшов… - пронеслась благостная хохлячья мысль в голове нашего героя.
Виктор Иванович, трезвея прямо на глазах, застегнул штаны, которые не снимал еще с вечера и стал поворачиваться на сто восемьдесят градусов. Только теперь, в пьяной и безмозглой башке, стали проблескивать, намекающие на очень плохие последствия мысли… Крыльцо оказалось не крыльцом, а обычной комнатой, из которой он так и не смог выйти под напором своих алкогольных чувств. Дверь, которую Виктор Иванович так долго пытался открыть, оказалась не входной дверью, а дверью в почти новый лакированный шифоньер, в котором до этого времени безмятежно висело и ждало своей никчемной судьбинушки, новое Светино пальто.
- Спокийной ничи! - сказал ему шифоньер, так же на хохлячьем наречии.
Черные тучи мрачных и горьких мыслей обволокли больную голову Виктора Ивановича. Он находился в полнейшей растерянности и неразберихе. Кроме всего этого, отсутствие душевного равновесия напрочь изгнало от него радость, покой и чувство достаточного удовлетворения.
- Шо мэ пэрь робыть? Ума ны пэриложу… - хныкал он, оплакивая свою полнейшую безнадежность. - Тикать надо… ой тикать! Щас пийдэ мойе чудо коровэньку доыть и придэ минэ огромаднойе щассье!
Щассье немного под задержалась. По всему было видно, что она придет несколько позже. Света вышла уже после того, как рассеялись клубы дыма, от только, что отъехавшего москвича. Она с глубоким, истеричным и на все готовым чувством, помахала кулаком всему белому свету и загромыхала ведром по направлению к стоящей на прибазнике корове.
- Попробуй ико вернысь… ****ына! Убью зараза! Сволочь!.. – уже по-русски, с надрывом летело из-под струй парного молока, ударяющихся об эмалированное дно, десятилитрового ведерка.
- Ик… ик. - доносилось, глубокое и даже с выражением, икание из кабины, несущегося по селу на всех своих возможных и не возможных парах автомобиля. - Мабуть, ктось вспоминае, - думал Виктор Иванович.