Рад, очень рад, твоему письму. Сколько лет, сколько зим прошло, даже страшно подумать, а ты по-прежнему неисправимый романтик. Кстати, я тоже мало изменился, если не считать такой мелочи, как старость. Нехорошее слово, не буду больше его использовать. Сейчас про таких, как я принято говорить: «возрастной товарищ». Выражение туманное, но политкорректное. Для нас с тобой подходит как раз. Но я ещё сопротивляюсь и временами напеваю:
И старость отступит наверно,
Не властна она надо мной,
Пока паруса "Крузенштерна"
Шумят над моей головой.
Помнишь наши весёлые, пьяные и беззаботные походы?
Это была лирическая разминка, а теперь – к делу. Твоя идея об установке на нашей малой родине, славном городе Кузнецке, памятника бессмертному гоголевскому «Ревизору» мне очень нравится. Прикольная идея. Просто супер. (Чувствуешь новую лексику? Стараюсь идти в ногу со временем). Ты даже предлагаешь свой вариант проекта памятника – огромное кресло, в котором с гордым и в то же время испуганным видом сидит маленький Иван Александрович Хлестаков. Здорово! Сплошные символы. Кресло – это государство, а Хлестаков – все мы в нём. (Однако, сударь, Вы вольнодумец). Прекрасный проект, но, на мой взгляд, он больше подходит для Санкт Петербурга, чем для нашего Богом забытого «уездного города N».
Вспомни годы пионерские. Стоял ли ты когда-нибудь в почётном красногалстучном карауле у памятника вождю? А я стоял и гордился, что мне доверили охранять такой важный объект. Я был уверен: все вокруг – и взрослые, и дети – завидуют мне. Знаешь, где я нёс пионерскую службу? На привокзальной площади. Сначала на ней стоял памятник И.В. Сталину, потом на его место поставили памятник К.Е. Ворошилову, а через несколько лет по непонятной причине на месте Ворошилова оказался памятник В.И. Ленину, но и он там был недолго. В один прекрасный день вождь исчез с площади, но я всё-таки успел его поохранять.
К чему я завел об этом речь? Согласись, памятники – это не украшения, а опорные точки нашей культуры и национальной памяти. Их надо ставить или на века, или вообще не ставить. (Понимаю всю слабость и уязвимость моего последнего утверждения и, тем не менее, настаиваю на нём). Давай спокойно и детально обсудим, каким должен быть в Кузнецке памятник «Ревизору». По поводу твоего проекта я свои соображения высказал, теперь послушай моё предложение. Напомню текст первоисточника: городничий обращается к смотрителю училищ Луке Лукичу Хлопову и просит обратить внимание на поведение одного из учителей истории, который «покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, сбежал с кафедры и что силы есть хвать стулом об пол». В этих словах городничего точная подсказка: памятник должен быть экспрессивным и динамичным. Учитель истории, разбивающий об пол стул, - великолепный вариант. На постаменте памятника с одной стороны должны быть выбиты слова городничего: «Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?» А с другой стороны – слова самого учителя-стулолома: «Как хотите, для науки я жизни не пощажу».
Кузнечанам такой памятник понравится. Во-первых, в нём есть элемент бунта, а кузнечане бунтари по своей природе, во-вторых, он символизирует не нашедшую своё практическое применение созидательную энергию человека, а в Кузнецке такой энергии хоть отбавляй, и, в-третьих, он просто актуален для города, в котором после закрытия всех крупных заводов, появилось огромное количество мелких мебельных производств. Я не удивлюсь, если окажется, что каждый второй стул в России изготовлен в Кузнецке. Представляешь, с каким умилением кузнецкие мебельщики будут подходить к памятнику и читать: «… зачем же стулья ломать?» А с другой стороны будут стоять учителя с учениками и твердить как клятву: «для науки я жизни не пощажу».
Недавно я, наконец, побывал в нашем родном городе. Впечатлений много, буду рассказывать о них постепенно. Начну с привокзальной площади – там теперь стоит памятник кузнецам. С эстетической точки зрения у меня к этому памятнику («Два кузнеца» – так его называют в городе) есть претензии, но, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет. Главное, что город, после периода разброда и шатания девяностых годов, начал движение в правильном направлении. Кузнецк стал производить вполне достойное пиво, которое так же, как и привокзальный памятник, называется «Два кузнеца». Поговаривают, что местный винно-водочный завод планирует выпуск водки с похожим, но творчески усовершенствованным названием «Два кузнеца – третьим будешь?».
Для полного и окончательного восстановления исторической справедливости, а также для логического завершения архитектурного ансамбля привокзальной площади, на ней необходимо установить ещё один памятник – памятник Екатерине Второй. По легенде именно она дала городу такое простое, доброе и мозолистое имя. Надеюсь, ты не забыл легенду? У кареты императрицы сломалось колесо, года она проезжала через наш город, который тогда ещё был не городом, а селом Нарышкино. Местные кузнецы так быстро и так хорошо починили карету, что царица тут же повелела переименовать село Нарышкино в город Кузнецк.
У красивой легенды должен быть красивый памятник. Я его представляю так. На невысоком постаменте стоит сломанная царская карета, рядом находится императрица, собственноручно пишущая указ о переименовании села Нарышкина в город Кузнецк, а у её ног сидит кузнец Вакула и ремонтирует колесо. Ну, как, нравится? Согласись, наш город достоин такого памятника.
К сожалению, без капли дёгтя наш разговор не обойдётся. Не хотел тебя расстраивать, но ради истины никого не пощажу. Памятник «Ревизору» нужен позарез. Здесь спорить не о чем. Предмет дискуссии в другом: является ли Кузнецк именно тем местом, где разворачивались события гениальной гоголевской комедии? Ты утверждаешь, что сам Гоголь даёт ответ на этот вопрос во втором действии «Ревизора», где Хлестаков, рассуждает о неприятной ситуации, в которой он оказался: «Да, если б в Пензе я не покутил, стало бы денег доехать домой». Из-за этого вполне реалистичного события ты делаешь сомнительный вывод: Хлестаков продолжил свой путь домой, но вынужден был остановиться в Кузнецке, так как у него закончились деньги. Кузнецк, по твоему мнению, «единственное более-менее приличное место, расположенное недалеко от губернской столицы, где мог задержаться чиновник из Санкт-Петербурга». Как бывший кузнечанин, я с тобой согласен, но как читатель «Ревизора», вынужден обратить твоё внимание, что Хлестаков в разговоре с городничим, отвечая на вопрос: «…куда и в какие места ехать изволите?», говорит: «Я еду в Саратовскую губернию, в собственную деревню». Эти слова есть та самая капля дёгтя: Кузнецк во времена Гоголя входил в состав Саратовской губернии, значит, «события» разворачивались где-то в другом месте.
Ты расстроился? Мне бы тоже очень хотелось, чтобы Николай наш Васильевич Гоголь имел ввиду Кузнецк, когда сочинял «Ревизора». Скандальная слава тоже бывает полезной. Кузнецк на карте России значится почти двести пятьдесят лет, а о нём до сих пор мало кто слыхом слыхивал. Сколько раз я испытывал затруднение при ответе на простой вопрос:
- Ты откуда?
Мне очень хотелось сказать, что я из Кузнецка, но понимая, что такой ответ потребует уточнений, я говорил:
- Из Пензы.
- А Пенза – это где-то за Уралом?
- Нет, Пенза – это между Волгой и Уралом.
В общем мы с тобой родом из такой глухомани, о которой в гоголевские времена люди ещё имели некоторое представление, а потом всё как-то размылось и рассеялось. Однако давай не будем опускать руки и продолжим борьбу за памятник, тем более, что в этой борьбе у нас есть очень авторитетный союзник – Александр Сергеевич Пушкин.
Сначала я приведу ряд рациональных аргументов. Как известно, идею «Ревизора» Гоголю подсказал Пушкин, после поездки в Оренбургскую губернию, где он собирал материалы по истории пугачёвского бунта. (Посмотри на карту – где Санкт-Петербург и где Оренбург? – и представь, как непросто в то время было совершить такое путешествие. Самолётов и поездов тогда не было). В Оренбурге местный генерал-губернатор граф Василий Алексеевич Перовский показал Пушкину письмо от своего «коллеги» из Нижнего Новгорода. Вот выдержка из этого письма:
"У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его; но, должен признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о Пугачевском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях. Вы знаете, мое к Вам расположение; я почел долгом Вам посоветовать, чтобы Вы были осторожнее..."
Возможно, что именно об этом случае Пушкин рассказывал Гоголю, а возможно, что у великого поэта были другие подобные приключения во время его долгого путешествия. По какому маршруту оно могло проходить? Часть пути нам известна точно: сначала Пушкин ехал из Санкт Петербурга в Москву по той самой дороге, которую описал в своей «скандальной» книге Александр Николаевич Радищев, потом он направился в Нижний Новгород, а вот дальше, появляются разные варианты. Пушкин мог двигаться в Оренбург через Казань, а мог и через Саратов. Какую дорогу он выбрал? Скорее всего саратовскую. Об этом есть косвенное свидетельство в одном из писем поэта. Вот цитата:
"Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою"
Пугачёвский бунт в Саратовской и Пензенской губерниях полыхал с гораздо большей силой, чем в Казанской губернии, которую он затронул лишь слегка, поэтому Пушкин выбрал дорогу на Саратов, так как его интересовали «главные события эпохи». Далее маршрут пушкинского путешествия «вычислить» несложно. Дорог в то время было немного. После Саратова Пушкин попал в Пензу, а потом поехал по дороге на Сызрань. Таким образом его путь проходил через Кузнецк, где он, скорее всего, сделал остановку. Пушкина интересовали подробности пугачёвщины. А в Кузнецке их было очень много раз кое-что сохранилось до сих пор. Вспомни, хотя бы Мары. Об этом холме, расположенном почти в центре города, можно услышать много всяких сомнительных рассказов, но то, что пугачёвцы вешали на нём местных помещиков и дворян, а после разгрома восстания на холме казнили бунтовщиков, исторический факт, имеющий документальное подтверждение. Мог ли Пушкин проехать мимо такого места не остановившись? Конечно, нет! А теперь представь, что должен был чувствовать кузнецкий градоначальник, когда узнал, что в городе появилась какая-то важная персона из Санкт Петербурга, которая всюду сует свой нос и задаёт странные вопросы про бунтовщиков? Испугался городничий, каторга ему по ночам снилась. А мне снится памятник «Ревизору» в дорогом нашему сердцу Кузнецке. Благодаря Пушкину мы имеем право настаивать на нём.
Теперь перехожу к иррациональным аргументам. Знаешь ли ты, что в Кузнецке есть памятник Пушкину? Не удивлюсь, если ты впервые слышишь об этом. Я сам столкнулся с ним случайно. Именно «столкнулся», потому что он стоит в таком месте, где его трудно разглядеть и куда нормальные кузнечане ходят редко. Небольшой бюст, закреплённый на постаменте в пол человеческого роста, находится в кустах рядом с читальным залом городской библиотеки. Никаких официальных церемоний в связи с установкой памятника Пушкину в городе не было, словно памятник сам пришел и установился. Странно все это, друг мой, очень странно!
Расскажу тебе две мистические истории, которые произошли со мной в этом месте. Одна история случилась много лет назад. Я называю её «философской». Другая («романтическая» история) произошла недавно во время моего кратковременного пребывания в родных краях. Начну издалека. В свое время под невыносимым гнётом материалистической философии я превратился в отъявленного идеалиста и тайно стал посещать читальный зал городской библиотеки. (Почему тайно? Потому что, если бы об этом узнали школьные пацаны или дворовая компания, меня, наверняка бы, поколотили, чтобы я не строил из себя умника). Дня конспирации я сначала брал пушкинскую «Капитанскую дочку», а потом переходил к главной цели своего прихода в читальный зал – изучению идеалистической философии.
Вот как это было первый раз. Полистав немного изрядно надоевшую ещё в школе «Капитанскую дочку», я обратился к заведующей читальным залом (женщине, как сейчас помню, «приятной во всех отношениях») с просьбой, «дать мне почитать кого-нибудь из философов-идеалистов».
- А кто конкретно нужен? – задала она уточняющий вопрос и с иронической улыбкой посмотрела на меня своими большими красивыми глазами.
- Датский философ и протестантский теолог Сёрен Обю Кьеркегор, - ответил я с комсомольским задором.
Её красивые глаза расширились и стали ещё красивее. В них, как в зеркале, отразилась душа, истерзанная сексуальной неудовлетворённостью и пошатнувшейся верой в светлое будущее. На некоторое время она растворилась где-то среди книжных стеллажей, а когда вновь материализовалась, положила пере домной три тома «Диалогов Платона»
В следующий раз я попросил «какие-либо труды Эрнста Маха и Рихарда Авенариуса». Библиотекарша вновь исчезла и вскоре появилась с одним из источников марксистско-ленинской философии. Это была книга с адаптированными для советского читателя выдержками из работ Георга Вильгельма Фридриха Гегеля и Людвига Андреаса фон Фейербаха с тенденциозными комментариями к ним.
Вскоре у нас установился ментальный контакт. Мы научились понимать друг друга без слов. Я приходил в читальный зал, молча садился за стол у окна и ждал. Она, увидев меня, молча приносила «Капитанскую дочку» и что-нибудь философское. Однажды вместо «Капитанской дочки» на моём столе появился «Герой нашего времени» Михаила Юрьевича Лермонтова. Я поднял на мою библиотечную фею удивлённые глаза.
- «Капитанскую дочку» уже взяли, - сказала она.
- Как взяли! А разве другой у вас нет? – спросил я.
- К сожалению, другой «Капитанской дочки» у нас нет.
На слове «другой» она сделала смысловой акцент и почти по-матерински потрепала волосы на моей голове. Это ласковое прикосновение означало: не расстраивайся, у тебя ещё всё впереди, рано или поздно ты обязательно встретишь свою капитанскую дочку. В этот момент в читальный зал вошёл предводитель крестьянского восстания Емельян Иванович Пугачёв…
Здесь я должен остановиться и дать тебе некоторые пояснения, так как без них мои иррациональные аргументы могут показаться безумными. Недавно я узнал об одной весьма любопытной научной теории. Наша вселенная не одинока, где-то совсем рядом, параллельно с ней, существует другая (но точно такая как наша) вселенная, время в которой течёт в обратную сторону. Представляешь, там живут такие же как мы люди, у них такая же как у нас история, но только наше будущее для них является прошлым, а их прошлое для нас станет будущим. Путанная теория, однако она имеет солидную математическую доказательную базу. Более того, физические опыты по моделированию первоначального взрыва частично подтверждают её. «О сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух…» Прав был Пушкин, тысячи раз прав. Иногда мне от этого духа просвещения становится страшно: а что будет, если наши параллельные вселенные вдруг столкнуться или уже столкнулись? Так что не удивляйся появлению во второй половине двадцатого века бунтовщика Пугачёва в читальном зале кузнецкой городской библиотеке.
Его внешность точно совпадала с описанием внешности «случайного человека», который помог Гринёву и его слуге Савельичу вырваться из метели и вывел их «заблудившуюся кибитку к умёту». (Текст «Капитанской дочки» я знаю почти наизусть, так как провёл рядом с этой книгой много часов и не раз заглядывал в неё, чтобы отдохнуть от философии). В благодарность за спасение Гринев отдал «вожатому», одетому слишком легко, свой заячий тулуп и поднёс стакан вина, за что тот с низким поклоном его поблагодарил: «Спасибо, ваше благородие! Награди вас Господь за вашу добродетель». Наружность «вожатого» показалась Гриневу «замечательною»: «Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В чёрной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское».
Надеюсь, что ты уже всё понял – в тот момент, когда мой ментальный контакт с прекрасной библиотекаршей стал перерастать в нечто более осязаемое, в читальный зал вошел человек как две капли воды похожий на Пугачёва, кем и был на самом деле спаситель Гринёва.
- У вас есть сочинения графа Толстого? – спросил он.
Представляешь? Он так и сказал: «графа»! Не Льва Николаевича, не великого русского писателя, а – «графа Толстого». Я, конечно, знал, что Толстой был граф, но не придавал этому никакого значения. Для меня Толстой был прежде «глыбой» и «матёрым человечищем», как нас учил товарищ Ленин. И ещё меня поразило слово «сочинения». Разве «Анна Каренина» или «Война и мир» – всего лишь «сочинения»?
Некоторое потрясение испытала и моя библиотекарша. Она словно вышла из навеянного мной лирико-философского плена и почувствовала, что ей просто морочат голову. Сначала – какой-то молодой придурок интересуется чуждыми нам философами, теперь – странный мужик с «плутовским» лицом спрашивает «сочинения графа Толстого». Это явно розыгрыш! Она внимательно рассмотрела нового посетителя читального зала, а потом перевела свой взор в мою сторону (в этот момент у меня в голове почему-то мелькнул текст телеграммы, которую Остап Бендер послал подпольному миллионеру Александру Ивановичу Корейко: «Графиня изменившимся лицом бежала пруду!»). Я всем своим невинным видом старался ей показать, что не имею к этой истории никакого отношения. Она, кажется, не поверила, потому что высокомерно отвернулась от меня и вступила в диалог с двойником пушкинского Пугачёва.
- Какое «сочинение графа» вас интересует? – ехидно спросила она.
- А какие у вас есть?
- У нас есть полное собрание «сочинений» в двадцати томах!
- Тогда дайте мне первый том.
Пришелец был явно не так прост, каким казался на первый взгляд. Он устроился за столом недалеко от меня, долго со всех сторон рассматривал книгу (даже пару раз её понюхал), потом раскрыл и стал неторопливо перелистывать страницы. Складывалось впечатление, что он или пересчитывает страницы, или ищет среди них спрятанное для него послание. Дойдя до последнего листа, таинственный незнакомец закрыл книгу и быстро покинул читальный зал. Он словно растворился в воздухе. Книга осталась на столе. Я бросился к выходу. Мне было безумно интересно, куда он направится дальше. В коридоре читального зала, который одновременно служила раздевалкой, я обнаружил, что моя кроличья шапка пропала. Теперь я напоминал ту самую графиню, которая «изменившимся лицом бежала пруду». Пока я философствовал, меня обворовали. А что ещё можно ожидать от разбойника? Я выскочил на улицу. Было холодно, шел снег, свежие следы вели в заросли кустарника, соседствующие с читальным залом. Я побежал туда очертя голову и вскоре лицом к лицу столкнулся с памятником Пушкину. Памятник не пострадал, я отделался легким ушибом. Пугачёв и моя кроличья шапка исчезли.
Непостижимые события, друг мой, порой происходят в нашем городе. Пушкин, «Капитанская дочка», заячий тулуп Гринёва, отданный «случайному человеку», моя пропавшая кроличья шапка. Не спроста всё так смешалось и переплелось. Дух великого поэта до сих пор пребывает в Кузнецке.
Перехожу к романтической части моих иррациональных аргументов. Странное чувство охватило меня, когда я появился в родных местах после долгого отсутствия. С одной стороны, Кузнецк почти не изменился, а с другой он стал другим, чужим для меня городом. В сущности, целая жизнь прошла вдали от него. Старики ещё напоминают прежних кузнечан, а молодёжь – другая, совсем другая. Естественная смена поколений, скажешь ты. Да, конечно, всё течёт, всё изменяется. Новые времена в каком-то смысле вернули город к его истокам. Кузнецк превратился в город купцов, мелких лавочников, ремесленников и кустарей. Боюсь, что новому поколению кузнечан наша затея с памятником будет просто неинтересна.
Самозваный памятник Пушкину по-прежнему стоит в кустах рядом с читальным залом. Я постоял рядом с памятником, хотел зайти в читальный зал, но не решился. Иногда прошлое лучше не ворошить. Допустим, вошёл бы я в читальный зал и увидел мою сильно постаревшую библиотекаршу. Что бы я ей сказал?
Никуда я не зашел, ничего я не сказал. Я спрятался я в кустах вместе с Пушкиным от своего прошлого и нервно курил, а когда вышел из укрытия прошлое всё-таки настигло меня.
- Здравствуй! Это ты, невероятно! Что ты тут делаешь?
Со мной, как со старым знакомым, заговорила совершенно не знакомая мне женщина. Я понял, что меня подводит память. Возможно, мы с ней когда-то встречались, возможно даже… Черт возьми, всё возможно, но я не мог вспомнить, кто она, а спросить об этом так и не решился. Я видел, как она обрадовалась нашей неожиданной встречи, чувствовал её искреннее желание поговорить со мной, но я молчал и не знал, что мне делать. Она смотрела мне в глаза, она улыбалась, на её щеках появлялись симпатичные ямки, потом она всё поняла и сказала:
- Извините, я ошиблась…
Вот, собственно, вся моя романтическая история.
Конечно, я побывал в нашей школе, вернее побродил вокруг неё. Школа стоит на месте, а тюрьмы напротив неё нет. Очень жаль! Когда-то я так гордился, что через дорогу от моей школы находилась тюрьма. Помню, как в сложных ситуациях, в окружении незнакомых враждебно настроенных ко мне пацанов я с гордостью говорил, что учусь напротив тюрьмы и что напротив школы у меня много друзей, готовых в случае чего набить морду кому угодно. После таких признаний мой социальный статус резко возрастал и обеспечивал мне полную безопасность на улицах.
И последнее, но, может быть, самое главное, что я хочу тебе рассказать о моем посещении Кузнецка. Перед отъездом я побывал у школы ещё раз. Мне захотелось побродить по школьному саду, где я «на заре туманной юности» испытал сильнейшее эмоциональное потрясение. Я был безумно и безнадёжно влюблён в одну девчонку. Не спрашивай, кто она. Теперь это не имеет никакого значения, а тогда мне казалось, что я не смогу жить без неё. Я почти каждый день после уроков прятался в школьном саду, чтобы посмотреть, как она идёт домой. Мне всегда хотелось догнать её, заговорить с ней, увидеть её улыбку, разглядеть ямки на её щеках, но…
После многозначительного «но» и многоточия по законам жанра можно прощаться, поэтому «до свиданья, друг мой, до свиданья, милый мой, ты у меня в груди…», а я всё-таки должен зайти в читальный зал и сказать моей постаревшей библиотекарше, что вся философия – это сплошная ерунда по сравнению с историей любви, описанной Пушкиным в «Капитанской дочке». Этой истории обязательно нужно поставить памятник и назвать его памятником капитанской дочке. Без кавычек. Это будет памятник всем нам, когда мы были пацанами и наши сердца бились по-другому.