Генерал от инфатерии, генерал - адьютант М. В. Але

И. С.  Собченко





Генерал от инфантерии, генерал-адъютант М.В. Алексеев

Историческая хроника-роман








Москва, 2015 год


2


Настоящая книга о генерале Алексееве – начальнике штаба Верховного Главнокомандующего российской армии Николая II, Верховном Главнокомандующем Русской армии при Временном правительстве, организаторе контрреволюции, верховном руководителе Добровольческой армии. Он сыграл заметную роль в судьбоносный период истории России. Однако роль его в событиях оценивается подчас предвзято. До настоящего времени выходит немало сочинений, авторы которых называют Алексеева “бесталанным стратегом”, “бездарностью, незаслуженно обласканной царскими милостями”, “изменником государю императору”, “руководителем генерального заговора”.
Алексеев сложная, неоднозначная фигура в российской истории и, к сожалению, малоизученная, нет пока подробного исследования его жизни и деятельности, вызывавших к себе различное отношение.





























3


Предисловие


Судьба начальника штаба Верховного Главнокомандующего государя императора Николая II генерала от инфантерии, генерал-адъютанта Михаила Васильевича Алексеева, ставшего Верховным Главнокомандующим Русской армии при Временном правительстве, а также организатором Белого движения, Добровольческой армии на юге России. Это извилистый путь выдающегося человека, дерзнувшего изменять ход истории.
Генерал Алексеев знаменателен, прежде всего, как непосредственный инициатор и участник отречения последнего русского государя от власти. Этот активнейший боец “революции генерал-адъютант” ниспровергал монархию, чтобы спустя годы под поднятым им же белым идейным знаменем последние его ратники погибали с царственным именем на устах. Генерал Алексеев весьма противоречивая фигура в Белом движении, что можно увидеть в его биографии.




























4


Глава   первая

Становление   личности

I

Происхождение и становление Михаила Васильевича Алексеева во многом обусловило его жизненные дороги.


II

Родился Михаил Васильевич Алексеев 3-го ноября 1857-го года в патриархальной военной семье штабс-капитана 64-го пехотного Казанского полка Василия Алексеевича Алексеева, выслужившегося в офицеры из фельдфебелей, и был участником Севастопольской обороны. Мать Надежда Ивановна Галахова была дочерью учителя словесности. Семья жила в Вязьме, на Смоленщине, а затем переехала в Тверь.
Имеются небезынтересные сведения о происхождении генерала Алексеева из кантонистской (еврейской) семьи. В 1727-1856-ом годах действовали правила отбывания евреями рекрутской повинности натурой. Кого сдать в рекруты, предоставлялось решать общинам (сдавали, как правило, бедных, не имевших возможности заплатить выкуп, или пойманных беспаспортных единоверцев, не обладавших никакими связями). Неспособных, как правило, носить оружие, этих еврейских мальчиков чуть старше 13 лет, не спрашивая их согласия, переводили в Православие. Это были так называемые кантонисты, общее число которых за 29 лет составило около 50 тысяч человек. Многие из них сделали неплохую карьеру, как на военной, так и на гражданской службе. В 1872-ом году умерла Надежда Ивановна. Овдовевший Василий Алексеев остался с двумя детьми – 8-летней дочерью Марией и 15-летним Михаилом. Михаил учился в Тверской классической гимназии и особыми успехами не отличался. Желая направить сына к военной карьере и не располагая средствами, отец после 6-го класса гимназии отдал его вольноопределяющимся во 2-ой гренадерский Ростовский полк. Затем Михаил Алексеев поступил в Московское пехотное юнкерское училище. Военное обучение происходило лучше гимназического, и молодой юнкер обратил на себя внимание училищного начальства усердием и дисциплиной. И еще несколько характерных черт отличали воспитанника: скромность, некоторая замкнутость и истовая религиозность. Получая образование без “протекции” и “ходатайств”, Алексеев, вполне в духе православной традиции, понимал, что надеяться нужно на Бога, но и самому “не плошать”, а служить и честно “тянуть лямку”. Училище было закончено по первому разряду зимой 1876-го года.



5


III

В 1877-ом году началась война с Османской империей. В “турецкий поход”
молодой прапорщик Алексеев отправился в рядах “родного” 64-го пехотного Казанского полка, в котором раньше служил его отец. В августе 1877-го года полк сражался под Плевной. Алексеев в должности полкового адъютанта служил в штабе отряда генерала М.В. Скобелева. Проявил исполнительность и смелость. Под Плевной Алексеева ранило в ногу. Здесь он заслужил боевой орден святого Станислава 3-ей степени с мечами и бантом, святой Анны 3-ей степени с мечами и бантом, святой Анны 4-ой степени.
Участие в боевых действиях способствовало по службе. Алексеев  к концу войны дослужился до чина подпоручика. В январе 1881-го года был произведен в поручики, а в мае 1883-го года – в штабс-капитаны. По свидетельству современников Михаил Васильевич был один из лучших офицеров.
В октябре 1885-го года принял должность командира роты Казанского полка. Здесь опыт боевой штабной работы дополнился опытом строевого начальника. В отношениях со своими солдатами Алексеев считался “демократом” и командовал ротой, опираясь на авторитет знаний и опыта, не требуя слепого подчинения, без грубых криков – это отличало нового командира от многих других.
Четырехлетний “строевой ценз” командования ротой не прошел даром.
После окончания войны он решил держать экзамен в Петербурге в Николаевскую Академию Генерального штаба. Ведь рассчитывать на “протекции” по-прежнему не приходилось, а предстояла служба в новой реформированной армии. Но намерение продолжить образование осуществилось нескоро, только в 1886-ом году во время корпусных маневров под Белостоком, командир корпуса генерал-лейтенант М.Ф. Петрушевский ходатайствовал за него перед начальником Академии Генерального штаба генерал-адъютантом М.И. Драгомировым. Летом 1887-го года Алексеев выехал из Вильно в Петербург и сдал вступительные экзамены.
В Академии отмечали тщательность его подготовки, педантичность и исключительную работоспособность. Светской жизнью Петербурга он пренебрегал. У него развивались такие черты, как задушевность, стремление максимально расширить положение, не ограничиваясь рамками установленной программы.
Учеба Алексееву давалась непросто. Однако трудолюбие дало свои плоды. Алексеев окончил Академию первым, был удостоен Милютинской премии.
Высокий результат при прохождении “дополнительного” (третьего) курса Академии давал право на зачисление в ставку офицеров Генерального штаба и на самостоятельный выбор вакансии для продолжения службы. Кроме того, “за отличные успехи в науках” он был в мае 1890-го года произведен в капитаны по Генеральному штабу.




6


IV

Изменилась и личная жизнь 33-летнего генштабиста. Вскоре после окончания учебы Алексеев обвенчался с 19-летней Анной Николаевной Пироцкой, дочерью
батальонного командира Казанского полка. В январе 1891-го года в Екатеринославле состоялась свадьба, и затем молодая чета переехала в Петербург. А в декабре у них появился первенец – Николай. В феврале 1893-го года родилась дочь Клавдия и в 1899-ом году – Вера, будущая хранительница семейного архива, автор книг о своем отце.


V

Алексеев был причислен к Генеральному штабу и назначен на службу в штаб первого армейского корпуса Петербургского военного округа. Однообразие военно-бюрократического быта тяготило его. Но вскоре начались лагерные сборы при штабе гвардейского корпуса, во время которых “отдыхал душой”, вернувшись к привычным для себя полевым занятиям. Тем же летом 1890-го года выпускнику Академии неожиданно удалось получить дополнительный заработок, и первый опыт профессиональной преподавательской работы оказался удачным, и хотя у Алексеева в училище была “временная работа”, вскоре преподавательский труд стал для него основным.
В мае 1894-го года накануне производства в чин подполковника, состоялся перевод в канцелярию Военно-учебного комитета Главного штаба на должность младшего делопроизводителя. Здесь он, по собственному его признанию, учился аннулировать особенности ведения современной войны, учитывая во всей сложности характеристики театра военных действий, оценивать техническое оснащение противостоящей армии, состояние путей сообщения, фронтовых резервов, продовольственного снабжения. Во время работы Алексеева в Военно-учебном комитете начались разработки будущих операций русских войск на западной границе, в частности, планов нанесения ударов по Австро-Венгрии через Галицию и Карпаты. В комитет регулярно поступала информация о численности армии европейских государств, их вооружении  и обучении. Все это тщательно изучалось и анализировалось штатными работниками.
В это время он также преподает в Петербургском юнкерском и Николаевском кавалерийском училищах. В 1898-ом году Алексеев получает звание полковника, становится профессором Академии Генштаб на кафедре истории русского военного искусства. В 1890-е годы по инициативе генерал-майора Д.Ф. Масловского в учебный план был включен курс истории русского военного искусства. В июне 1898-го года в составе Академии была создана соответствующая самостоятельная кафедра (позже – кафедра истории военного искусства), что потребовало привлечение новых преподавательских кадров. Исполняющим должность экстраординарного профессора по новой кафедре был назначен полковник Алексеев. В дополнение к курсу тактики он теперь вел занятия и по курсу отечественного военного искусства. К каждой лекции

7

Алексеев тщательно готовился, стремясь не упустить ни малейшей детали. По свидетельству генерал-майора Б.В. Герца, не всегда его лекции воспринимались с интересом. Во внешности профессора Алексеева “ничего не было” от Марса. Косой в очах, небольшого роста. В лице что-то монгольское, почему его и звали “японцем”. Лектор он был плохой, привести в законченный вид и напечатать свой курс не имел времени, но практическими занятиями руководил превосходно.
С 1900-го года М.В. Алексеев служит начальником оперативного отделения генерал-квартирмейстерской части Главного штаба, не оставляя профессуры в Академии Генштаба. В мае 1904-го года за отличия по службе Михаил Васильевич получает генерал-майора и возглавляет отдел Главного штаба. В это время среднего роста 47-летний генерал Алексеев, большеносый, с клокастыми бровями, подкрученными
жесткими усами на худощавом лице, в очках, под которыми косили глаза, никак не выглядел военной косточкой, а больше – профессором из разночинцев. Углубляла это впечатление его крайняя аккуратность, до педантизма, причем любил носить генерал резиновые калоши. Женат Алексеев был на “левой” Анне Николаевне, которая позже будет подчеркнуто навещать его в Ставке лишь тогда, когда там не будет императора. Сам Михаил Васильевич “демократически” избегал надевать генштабистские аксельбанты, хотя его сын будет служить в лейб-гвардии Уланском Его Величества полку. Ко всему этому Алексеев религиозен, часто ходил в церковь.


VI

Период 1890-1904-ый годы были наиболее спокойными в жизни Алексеева. Однако ситуация в самой империи и на ее рубежах в это время не отличалась стабильностью. На войну с Японией, как и когда-то на русско-турецкую, генерал Алексеев уходит по личному ходатайству.
По прибытии на фронт в ноябре 1904-го года он принял должность генерал-квартирмейстера 3-ей Маньчжурской армии генерала Каульбарса (с конца января 1905-го года ею временно командовал генерал Бильдернит) – фактически третий человек в армии. На Алексеева возлагалась организация разведывательной работы, контроль за боевым снабжением частей и многие другие разнообразные обязанности.
Именно здесь молодой генерал лицом к лицу столкнулся с такими явлениями, как нераспорядительность начальства, паникерство в войсках, подменой настоящей боевой работы постоянными совещаниями и “выработками плана действий”, а также склонность к постоянным отступлениям, что в итоге деморализовывало войска. В письмах домой Алексеев основную вину возлагал на генерала  Куропаткина: “Наши большие силы парализуются бесконечным исканием плана и в то же время отсутствием ясной, простой идеи, что нужно. Нет идеи, нет и решительности”.
Положение русской армии осложнялось. Уже был сдан Порт-Артур, и армия под командованием генерал-адъютанта А.Н. Куропаткина готовилась к генеральному сражению под Мукденом. Стратегические планы и тактические решения Куропаткина генерал квартирмейстер 3-ей армии воспринимал скептически. В одном из писем супруге
8

Алексеев отмечал: “Колебание и боязнь – вот наши недуги и болезни, мы не хотели рисковать ничем и бьем лоб об укрепленные деревни. И противник остается хозяином положения”. Но даже при таком мнении о высшем командовании Алексеев не позволял себе открытой критики, протеста, выражение недовольства. Во время Мукденского сражения (17-го февраля – 10-го марта 1905-го года) 3-ая армия занимала центральные хорошо оборудованные позиции. Основные бои пришлись на фланговые 1-ую и 2-ую
армии, а потому из войск Гонльдерлинга постоянно изымались отдельные части, ставя крест на возможности наступления. В ходе самого сражения Алексеев постоянно выезжал на передовую для организации передовых оперативной связи со штабом, занимался организацией отступления, а также пресекал самовольный отход некоторых частей. Он постоянно находился под огнем противника, рискуя жизнью: так, 25-го февраля, под ним
была убита лошадь. Во время одного из оборонительных боев Алексеев и его помощники попали под артиллерийский обстрел. Генерал был ранен, не смог организовать отступление. За доблестное командование он был награжден золотым Георгиевским оружием с надписью “За храбрость”, и в дальнейшем во время войны он также был награжден орденом святого Станислава 1-ой степени с мечами.


VII

Вернувшись после войны в Петербург, Алексеев в сентябре 1906-го года принял должность первого обер-квартирмейстера в переформированном Главном управлении Генерального штаба. Теперь в его ведении находились проблемы, связанные с разработкой общего плана будущей войны в Европе. В ГУГШ Алексеев, как и новый начальник Академии Генерального штаба, генерал от инфантерии. Р.Ф. Голицын, пользовались авторитетом среди участников образовавшегося кружка генштабистов. В эту группу входили вернувшиеся с фронтов русско-японской войны будущие известные лидеры Белого движения, соратники Алексеева – полковник Л.Г. Корнилов (бывший ученик Алексеева в Академии Генерального штаба), капитан С.Л. Марков, И.П. Романовский, А.А. Свечиц. Полковник А.С. Лукомский, возглавлявший мобилизованный отдел (в будущем начальник штаба Верховного Главнокомандующего при Брусилове и Корнилове) в воспоминаниях писал о постоянных полевых поездках в целях подготовки приграничных районов к будущей войне: “Отличаясь громадной работоспособностью и пунктуальностью при выполнении работы, генерал Алексеев являлся образцом, по которому старались равняться и другие участники последних поездок… Часто мы ворчали на генерала Алексеева за то, что из-за него должны были делать больше того, что требовал генерал Палицын, или наша работа в глазах начальника Генерального штаба могла показаться недостаточно полной и недостаточно аккуратной”. Алексеев выступил с предложением о реформе военного аппарата улучшения штабной работы. Он утверждал, что роль “полководца”, то есть Верховного Главнокомандующего, должна быть максимально освобождена от текущей штатной работы, чтобы он мог сосредоточиться на стратегических проблемах. Деятельность штаба должна строиться на основе четкого разделения функций каждого работника в интересах максимального приспособления к
9

решению стратегических и тактических задач.
Не оставались в стороне и академические проблемы. Алексеев составил доклад, в котором предложил принципиально изменить порядок поступления в Академию Генерального штаба и систему распределения выпускников. Он считал целесообразным расширить численность слушателей с 300-350 до 400 человек. Выпускников следовало в обязательном порядке направлять сначала в войска для прохождения стажировки и только
затем переводить на службу. О высокой оценке деятельности Алексеева свидетельствовало награждение орденом святой Анны 1-ой степени в 1906-ом году и производство в генерал-лейтенанты “За отличие по службе” 30-го октября 1908-го года. Его доклад о реорганизации учебного процесса в Академии получил одобрение (исполнению намеченного помешала война).


VIII

30-го августа 1908-го года Алексеев удостаивается звания генерал-лейтенанта: назначен начальником штаба Киевского военного округа, имевшего важное стратегическое значение. Командовал округом генерал от артиллерии Н.И. Иванов. Служивший тогда начальником штаба 12-го армейского корпуса генерал К.М. Адариди (в будущем один из героев Первой мировой) следующим образом отзывался о своем начальнике: “Ко всякого рода вопросам он относился всегда чрезвычайно вдумчиво, близко принимал к сердцу интересы других и всегда старался помочь. Сухого, узкого формализма у него не было, он очень широко смотрел на дело… Нужно, однако, отдать ему справедливость, что к мнениям людей практики он очень охотно прислушивался”. Алексеев разработал план оперативно-стратегического развертывания войск округа на случай предполагаемого наступления в Галиции. Существовавшие на этот момент планы исходили из вероятности ведения войны против Австро-Венгрии и Германии одновременно. Алексеев был сторонником нанесения главного удара против Австро-Венгрии, для чего следовало сосредоточить все силы Киевского и Одесского округов на границе и, если противник, воспользовавшись незавершенностью мобилизационного развертывания начнет вторжение, то нанести сильный контрудар и перевести военные действия на территорию Галиции и Буковины.
Эти планы были изложены Алексеевым в докладе “Общий план войн”, датированном 17-го февраля 1912-го года. В нем Алексеев критически оценивал официальный план, одобренный в 1910-ом году военным министром, генералом от кавалерии В.А. Сухомлиновым. В этом плане, исходя, прежде всего, из соображений “союзнического долга” перед Францией, устанавливалась необходимость нанесения главного удара по Германии. Алексеев же исходил из того, что в “первый период войны России следует наносить главный удар Австро-Венгрии, назначая для этого возможно большие силы”. Для обоснования направления главного удара Алексеевым был приведен анализ геополитических перспектив. Он считал, что российское командование должно в своих интересах использовать очевидное стремление  славянских народов, находившихся в составе империи Габстурнов, к обретению национальной независимости. Последующие
10

события подтвердили правильность данных прогнозов.
После критики Алексеевым плана войны отношения с Сухомлиновым ухудшились. Перевод его из ГУГШ в округ многие оценивали как некое “понижение по службе”. Еще более заметным “понижением” считался перевод Алексеева в июле 1912-го года с должности начальника штаба округа в Смоленск на должность командующего 13-ым армейским корпусом. Однако “переход в строй” дал ему возможность почувствовать
перемены, происходившие не в высших военных сферах, а в среде офицеров и солдат. И все же с точки зрения эффективности использования его штатного опыта это перемещение вряд ли принесло пользу.
В этой ситуации обнаружилась еще одна черта характера Алексеева. Вместо ожидаемой твердости и категоричности в отстаивании своих взглядов, он проявлял порой неожиданную уступчивость. Можно было заметить стремление избежать столкновения,
когда возникало противостояние, в которое ему – системе военного управления – заведомо пришлось бы уступить министерским чиновникам. К этому добавлялось свойственное христианской этике смирение и терпимость к своим противникам. Эти качества проявлялись и во время революционных событий февраля-марта 1917-го года. И это несмотря на то, что в трусости Алексеева нельзя было упрекнуть.


IX

Еще в 1891-ом году в Лондоне было создано тайное общество под названием “Круглый стол”. Это общество стало одной из самых влиятельных сил в формировании и осуществлении внешней политики британской империи начала XX века. Среди членов-основателей общества были: Стед, лорд Эшер, лорд Альфред Мильпер, лорд Ротшильд, лорд Артур Бальфур и сэр Джордж Бьюкенен, будущий английский посол в России. Основной задачей группы было распространение британского господства на весь мир, а также введение английского в качестве всемирного языка, создание единого мирового правительства.
В 1904-ом году во главе “Круглого стола” встал Альфред Мильпер. Он учредил стипендию Родена, которая давала возможность избранным студентам со всех континентов учиться в Оксфордском университете. Каждому из этих студентов в самый восприимчивый период его жизни внушали мечту основателя – единое мировое правительство.
Руководство центра финансовых групп “Круглого стола” находилось в Соединенных Штатах Америки, главная резиденция которого размещалась в Нью-Йорке на Бродвее-120, в 35-этажном небоскребе. Этот центр финансировал революцию в России.
Масонство, чья первая попытка прийти к власти в России в декабре 1905-го года была пресечена железной рукой императора Николая Павловича,  в начале XX века вновь набирает силу. К началу Первой мировой войны масонские агенты влияния проникли во все институты государственной власти, общественные организации и политические партии. Членами различных лож числились многие генералы, губернаторы, руководители дворянства и даже великие князья.
11

Во время революции 1905-го года в полной мере выявилось глубокое проникновение масонства в самые высшие сферы власти.
При этом русское масонство никогда не было самостоятельным явлением. Оно было производным от масонства западного. Ничего своего нового русские масоны не изобрели, а лишь слепо копировали уставы и обряды многочисленных лож западной Европы, добавляя к ним, свойственные русской интеллигенции, несобранность и
болтливость. Для западного масонства “русские братья” были нужны только в качестве “пятой колонны”, той силой, которая должна была расшатать русский императорский строй и сделать возможным масонскую революцию. Русское масонство выполнило поставленную старшими иностранными ложами возложенную на него задачу - сыграть огромную роль в свержении монархии в России.
В России масонская ложа с названием “Полярная звезда” возникла 15-го января
1906-го года в Петербурге и была дочерней ложей “Великого Востока” Франции. На ее открытии присутствовали видные представители “Великого Востока” барон Бертран Сенешаль и Гастон Буле.
В 1908-ом году “Полярная звезда” получила из Парижа право самостоятельно открывать новые ложи в России. К концу 1909-го года масонские ложи были созданы в Киеве, Одессе, Харькове, Екатеринославле.
В 1909-ом году “Полярная звезда” создает так называемую “Военную ложу”. В нее входили некоторые русские генералы и старшие офицеры (М.В. Алексеев, Н.В. Рузский, А.А. Брусилов и другие). Эти генералы в феврале 1917-го года сыграют решающую роль в свержении Николая II.
Главный представитель масонской ложи “Великого войска Франции” в России был Керенский. Керенский стал масоном в 1912-ом году.
К 1913-му году масонство стало реальной антицарской и антирусской силой, и “Великий Восток” решает соединить все масонские организации в один кулак. В 1913-ом году накануне Мировой войны создается “Великий Восток народов России”, во главе которого стоял Верховный Совет.
Следует подчеркнуть, что в масонской организации была сохранена непременная внутренняя дисциплина, гарантировавшая высокие моральные качества членов и их способность хранить тайну. Не велись никакие письменные отчеты, не составлялись списки членов ложи. Такое поддержание секретности не приводило к утечке информации о целях и задачах организации.


X

Приближалась война .19-го июля 1914-го года Алексеев принял должность начальника штаба Юго-Западного фронта, в состав которого вошли армии, развернутые на основе хорошо знакомого ему Киевского военного округа.



12


Глава   вторая

Участие в  Великой войне

I

Главнокомандующим фронтом стал командующий Киевским округом Н.М. Иванов, человек во многом пассивный, бывший артиллерист, во время русско-японской войны командовал корпусом, был успешен в обороне, но неудачлив в наступлении, однако на общем фоне сумел выдвинуться и к 1914-му году занять столь ответственный пост. В результате сложился весьма эффективный тандем, который успешно просуществовал до весны 1915-го года. Как писал военный историк С.Г. Нелипович: “М.В. Алексеев прославился в качестве замечательного разработчика как оперативных, так и стратегических операций в 1914-ом году. Однако для таких разработок ему нужна была идея операции. До весны 1915-го года таким “генератором идей” выступил генерал от артиллерии Н.И. Иванов – главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта”.
Отметим интересный факт, что еще в начале августа, когда шло формирование Ставки Верховного Главнокомандующего, великий князь Николай Николаевич просил назначить Алексеева генерал-квартирмейстером, на что получил отказ.
Конечно, главная роль на Юго-Западном фронте была отведена начальнику штаба, который на фоне многих других представителей офицерского корпуса, занимающих высшие командные должности, отличался двумя важными качествами – стратегическим мышлением и готовностью вникать во все детали. Отсюда стремление брать практически всю работу на себя. Не удивительно, что при выборе ближайших помощников Алексеев, в первую очередь, останавливался на людях, способных в точности исполнить его приказания, а также на тех, с кем когда-то уже служил и сработался. Так, генерал-квартирмейстером при штабе Юго-Западного фронта стал вдумчивый и исполнительный генерал Пустовойтенко, с которым Алексеев не расставался до 1916-го года. Другим ближайшим помощником был генерал В. Борисов (получив должность генерала для поручений), с которым Алексеев не расставался до лета 1917-го года. Их знакомство состоялось еще в 1906-ом году, когда они вместе служили в Главном Управлении Генерального штаба. Весьма интересно отметить, что многие сослуживцы весьма отрицательно относились к Борисову, человеку в высшей мере странному и чудаковатому, не понимая, зачем Алексеев держит его при себе.


II

Генерал Борисов неотлучно состоял при генерале Алексееве, и всюду его сопровождал, как “интимный” советник. Он при генерале Алексееве играл роль вроде той,
13

которую при кардинале Ришелье играл образ Жозеф, прозванный “серая эминенция”. Так в Ставке Борисова и звали. Он также жил в управлении генерал-квартирмейстера, и генерал Алексеев советовался с ним по всем оперативным вопросам, считаясь с его
мнением. В высшей степени недоступный и даже грубый в обращении, он мнил себя военным гением и мыслителем вроде знаменитого Клаузивица, что, однако, отнюдь не усматривается из его более чем посредственных писаний на военные темы. По своей политической идеологии он был радикал, и даже революционер. В своей молодости он примыкал к активным революционным кругам, едва не попался в руки жандармов, чем впоследствии  всегда и хвалился. Вследствие этого он в душе сохранял ненависть к представителям власти и нерасположение, чтобы не сказать более, к престолу, которое зашло так далеко, что он по принципиальным соображениям “отказался принимать приглашения к царскому столу, к каковому по очереди приглашались все чины Ставки.
Трудно сказать, что, кроме военного дела, могло тесно связывать с ним генерала Алексеева. Разве что известная общность политической идеологии и одинаковое происхождение”. П.К. Кондзеровский, дежурный генерал Ставки, говорил: “До сих пор война велась господами в белых перчатках, а теперь начнется настоящая работа, когда к ней привлекли “кухаркиных сынов”. - Это наименование… он относил не только к себе, но и к генералу Алексееву. ”Мне, - продолжал он, - не ясна была роль Борисова при Алексееве - иногда, отыскивая по поручению Михаила Васильевича какой-нибудь доклад или бумагу на полках, лежащих на его столе, мне случалось наталкиваться на какие-то записки Борисова, по-видимому, переданные им Михаилу Васильевичу. Все это были записки по оперативной части…”
Окончательный ответ на фигуру генерала Борисова пролила жена Алексеева Анна Николаевна, написавшая в военно-политическом журнале отдела Общества Галлиполийцев в США “Перекличка” (№ 69-70, июль-август 1957-ой год) следующее: “Борисов, будучи вообще человеком очень нелюдимым и замкнутым, относился к Алексееву с исключительным доверием и благодарностью за помощь во время прохождения курса в Академии и изредка поддерживал с Алексеевым связь письмами. Спустя несколько лет Борисова постигло большое несчастье в его личной жизни. Письма прекратились. Оказалось, Борисов был помещен в психиатрическое отделение военного госпиталя в Варшаве, откуда обратился с просьбой к Алексееву хлопотать о переводе его в Николаевский военный госпиталь в Петербурге, так как в Варшаве он был совершенно одинок. Алексеев часто навещал больного. Затем Алексееву было сообщено, что для излечения больного необходима перемена обстановки – лучше всего поместить его в семью. Пришлось решиться и взять больного к себе. Тяжело было видеть всегда у себя в доме этого мрачного, неряшливого человека, но он вскоре подружился с нашими маленькими детьми, и возня с ними благотворно на нем отразилась, так что даже вскоре он мог вернуться к своему любимому занятию – изучению стратегии Наполеона…”
Адмирал Бубнов сообщает, что, будучи в Ставке, Борисов отказывался от приглашения к царскому столу. На самом деле отказа не было, но появиться у царского стола на первое приглашение была полная невозможность в том неряшливом виде, в каком Борисов обыкновенно себя держал. Но когда Борисов соответственно обмундировался, постригся и побрился, то с нетерпением ожидал скорохода и без

14

пропуска занимал место на “высочайших завтраках”.
Медвежью услугу оказала памяти покойного супруга А.И. Алексеева о психиатрической ненормальности Борисова. Очевидно, что если такого специалиста по
“изучению стратегии Наполеона” генерал Алексеев посчитал уместным сделать своей правой рукой, ввести в Ставку и приблизить к государю императору, то ни о каком уважении царского достоинства государя Николая Александровича не может быть и речи. Тут, скорее, можно говорить о психической адекватности самого Алексеева. Сохранившиеся документы и мемуары свидетельствуют, что Борисов оказывал определенное влияние на оперативную работу. Вместе с тем дочь генерала Алексеева впоследствии писала, что “отец слишком хорошо его знал и именно потому, во вред себе, взял Борисова “генералом” для поручений”, говоря и считая, что здесь “он никому и ничему вреда не принесет”. Вред от Борисова мог происходить только от его фантазий и его стратегических предположений. “Состоя при отце во все время войны, он неизменно писал свои “соображения” по текущим военным вопросам. Складывал эти записки на письменный стол отца, где они некоторое время лежали, пока не попадали в архив”. Вполне возможно между генералами существовали определенные дружеские отношения, а сам Алексеев видел в нем ценностного человека, способного выполнить отдельные поручения.
Нужно привести мнение генерал-адъютанта Иванова (главкома Юго-Западного фронта, у которого до этого Алексеев служил начштабом) об Алексееве: “ Алексеев, безусловно, работоспособный человек, очень трудолюбивый и знающий, но как всякий человек, имеет свои недостатки. Главный – это скрытность. Сколько времени он был у меня, и ни разу мне не удалось с ним поговорить, обменяться мнением. Он никогда не выскажет свое мнение прямо, а всякий категорический вопрос считает высказанным ему недоверием и обижается. При этих условиях работать с ним было очень трудно. Он не талантлив и на творчество не способен, но честный труженик”. Иванов прав, что Алексеев на творчество не способен. Копошится в бумагах он может и хорошо, но сквозь эти бумаги жизни, обстановки, настроения не увидит… Да и солдата Алексеев в лицо не видел. Сидя всю жизнь за письменным столом над листом бумаги, живого человека не увидишь. Это не есть подготовка для командования. Даже поздороваться на улице с солдатом он не умеет, конфузится, когда ему тот отдает честь. Нет, не знает он, что такое нравственный элемент, что у армии, кроме патронов, должен быть дух, которым он обязан поддерживать, не знает он этого и не познает своей чернильной душой и погубит армию прекрасными хорошими мыслями, погубит в ней душу, веру в свою силу, веру в победу.


III

Русское верховное командование планировало начать одновременно два крупных наступления. Против Германии было сосредоточено 33,7% вооруженных сил (что обеспечивало численное и огневое превосходство), в резерве оставить 14,1%, а все остальные (52,2%) – выдвинуть против Австро-Венгрии. Несмотря на подобный перевес, количественно здесь сосредоточилось 42,5 пехотных дивизий против предполагаемых
15

43-47 австрийских. Более того, Ставка начала разрабатывать идею наступления на Берлин по кратчайшему направлению (через Познань), а для этого в районе Варшавы сосредотачивало новую армию.
Основная идея операции Юго-Западного фронта предполагала концентрическое наступление с активными действиями против флангов с целью отрезать врага от Кракова и реки Днестр. Активная работа нашей конницы сумела прикрыть сосредоточение наших войск, а также выведать важные сведения о противнике. Наступление началось 18-го августа, когда вперед выдвинулось левое крыло фронта (3-я и 8-я армии генералов Рузского и Брусилова соответственно). Одновременно австрийцы повели мощное наступление против нашего правого крыла. В бою под Красником 23-го августа они нанесли поражение нашей 4-ой армии, которая сумела отойти и занять  оборону. Дальнейшее наступление на Люблин и Холм продвигалось весьма медленно, поскольку было встречено успешными и героическими действиями нашей 5-ой армии генерала П.А. Плеве. В то время как противник теснил русскую армию на северо-восток, вперед выдвигалась 3-я армия генерала Рузского. Видя подобное развитие событий, генерал Алексеев решил изменить план, направив ее во фланг и тыл австрийским войскам, действующим против Плеве. Еще 25-го августа, понимая опасность положения 5-ой армии, М.В. Алексеев приказал Рузскому двигаться на север в тылы врагу, однако, тот ответил, что его силы заняты другими боями, и организовать вспомогательный удар он успеет не ранее 27-го августа. Однако и того сделано не было ввиду телеграммы из штаба фронта, просившей быть осторожнее, так как неизвестно, сколько корпусов австрийцев находится у Львова. Более того, рекомендации Алексеева не были поддержаны однозначным приказом Иванова, что дало возможность командующему 3-ей армии действовать исключительно в своих интересах. В результате 26-27-го августа Рузский сумел одержать крупную победу на реке Золотой Липе, а 3-го сентября взять столицу восточной Галиции город Львов, окутав себя славой “освободителя славян”, однако, время для удара в тыл прорвавшимся австрийским войскам было упущено. Вместе с тем перелома удалось добиться и на правом крыле Юго-Западного фронта с прибытием новых сил. В результате в сентябре австрийцы понесли тяжелейшее поражение, к 15-му сентября отойдя за реку Сан. Потери австрийцев составили до 400000 человек (против наших 230000), в том числе было взято 100000 пленных и 400 орудий. Безусловно, одним из основных авторов победы стал генерал Алексеев. К тому времени кардинально изменилась ситуация на восточном фронте. К середине сентября русские армии Северо-Западного фронта потерпели ряд сокрушительных поражений в Восточной Пруссии и были вынуждены в тяжелом состоянии отступить за реки Нарву, Бобр и Неман. Германцы
же решили перекинуть основные силы на помощь австрийцам, начав поспешное наступление на Варшаву. И здесь снова проявился стратегический талант начальника штаба Юго-Западного фронта. Благодаря сведениям разведки генерал Алексеев сумел достаточно быстро разгадать замыслы противника и организовать переброску на Среднюю Вислу. Ему приходилось преодолевать пассивность нового главнокомандующего Северо-Западного фронта генерала Н.В. Рузского, требуя от него более активных действий по защите Варшавы. Остальные войска Юго-Западного фронта вели тяжелые бои у Харькова и по реке Сан (так, за месяц боев 8-ая армия Брусилова

16

понесла более тяжелые потери, нежели во время Галицийской битвы). Уже к середине октября наметился перелом в сражении под Варшавой: германцы, опьяненные победами в Восточной Пруссии, фактически потерпели жестокое поражение, во многом благодаря
стратегическому таланту Алексеева и Иванова. В это время 9-ая и 2-ая армии, ведшие бои у Варшавы, были переданы Северо-Западному фронту, а Юго-Западному фронту предписывалось вести вспомогательное наступление южнее, в районе Ивангорода. К сожалению, генерал Рузский не обладал необходимыми для стратега качествами. Еще менее решительно действовал командующий 2-ой армией генерал С.М. Шейдеман, на чью некомпетентность неделей ранее указывал Алексеев (однако снять так и не сумел). Вместе с тем под общим напором немцы начали отступление, к концу месяца отойдя к границе. Несмотря на то, что победителем в сражении под Варшавой оказался Рузский (который к его чести отказался возлагать на себя лавры) одним из основных ее организаторов был штаб Юго-Западного фронта.
В начале ноября неудачи у реки Сан и срыв германского плана наступления заставили и австрийцев пуститься назад. Генерал Алексеев хотел развить преследование, нанеся окончательное поражение зашатавшимся австрийцам. В записке, представленной начальнику Ставки Н.Н. Янушкевичу, он писал: “Австрийскую армию нужно окончательно решать и чем скорее, решительнее полки это будут исполнять, тем выгоднее для общего дела. Но для этого нужны силы, имея в виду, что корпуса, особенно 3-ей и 8-ой армий крайне ослаблены потерями и не укомплектованы”.
Однако в Ставке решили по-иному. Там еще разделяли надежды на быстрое поражение германцев и верили в стратегический талант Рузского, а потому решили разработать наступление вглубь Германии через Познань. Небольшая передышка после завершения боев под Варшавой дала время армии Гинденбурга привести себя в порядок и подготовить новое наступление против русских. В результате оба противника столкнулись в тяжелых боях под Лодзью, в ходе которых ни одна из сторон не смогла добиться решительной победы, а к концу ноября Рузский вообще решил отступить.


IV

Одновременно в середине ноября армии Юго-Западного фронта развили общее наступлении в направлении Ченстохов – Краков. Несмотря на отдельные успехи и продвижение вперед, русские войска были серьезно измотаны, понесли тяжелые потери и не могли без значительной поддержки взломать оборону австрийцев. Решение генерала
Рузского отступать после Лодзинского сражения положило крест на возможности использовать имевшиеся возможности и нанести окончательное поражение австрийцам.
В декабре на фронте широкомасштабные маневренные операции закончились, армии перешли к позиционным боям, вместе с тем не унимался главнокомандующий Северо-Западным  фронтом, который считал, что его армии не в состоянии удержаться на занимаемых позициях на реках Бэура – Равка, а потому они должны отойти назад, к Варшавской позиции. Положение спас генерал Алексеев, которому удалось убедить Ставку не поддаваться паническим настроениям, а на крайний случай обустроить позиции
17

в районе Вислы.


V

Начало 1915-го года также не принесло военного счастья русским войскам. Ставка снова распылила силы, согласившись на проведение одновременно двух операций: против Восточной Пруссии и в Карпатах. Вместе с тем германцы подтянули крупные пополнения. В результате февральских боев они смели нашу 10-ую армию. Лишь героическая гибель 20-го корпуса в августовских лесах, а также последовавшее удачное русское наступление у Праспыша не позволили противнику выйти на оперативный простор. В это время Юго-Западный фронт увяз в тяжелых боях в Карпатах, окончательно подорвав боеспособность своих частей. Вместе с тем часть его войск была отвлечена на блокаду крупной австрийской крепости Перемышль. После первых неудачных попыток взять ее штурмом еще осенью 1914-го года командование Юго-Западным фронтом решило перейти к методичной осаде, взяв противника измором. Стратегия, направленная на то, чтобы сберечь войска, дала свои результаты. После неудачной попытки прорваться гарнизон крепости решил сдаться. 22-го марта 1915-го года крепость пала. Нашими трофеями стали 9 генералов, 2300 офицеров и 122800 нижних чинов.


VI

Падение Перемышля стало последним крупным событием на Юго-Западном фронте в бытность Алексеева начальником штаба. В это время генерал Рузский покинул пост главнокомандующего Северо-Западным фронтом (официально по состоянию здоровья), однако, многие говорили о каких-то придворных интригах. Его место и занял Михаил Васильевич. Ему досталось весьма тяжелое наследство: высокий недокомплект в войсках, недостаток снарядов, низкий моральный дух после ряда тяжелых поражений, которые преследовали фронт с августа 1914-го года, а также сильный и искусный противник – германцы, которые на 1915-ый год решили перенести основную тяжесть на русский фронт, планируя в ходе решительного наступления вывести Россию из войны.
Апрель и май прошли на Северо-Западном фронте в целом спокойно, если не считать отдельных боев, в ходе которых нашими войсками были одержаны отдельные
победы. Более того, в апреле-начале мая немцы сумели продвинуться вдоль побережья Балтийского моря – 7-го мая была взята Литва.
Основные усилия новый главнокомандующий сосредоточил на приведение в порядок войск и материальной части. Кроме того, он начал накапливать стратегические резервы, которые в случае критического положения могли бы выправить ситуацию.
Как вспоминал прикомандированный к штабу фронта Ф.Ф. Палицын: “Больше всех работает, как всегда, Михаил Васильевич. Все важное и даже не важное в оперативном отношении поглощено им”.

18

В мае 1915-го года в район действий его фронта приехал Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, который впоследствии высоко
оценил организаторские способности Алексеева: “Бывало, что-то спросишь – либо не знают, либо знают что-то, а теперь на все вопросы – точный ответ. Все знает - сколько на фронте штыков, сколько снарядов, сколько в запасе орудий и ружей, продовольствия и одежды. Все рассчитано, предусмотрено… Будешь весел, поговоривши с таким человеком”.
Однако ситуация ухудшалась. В начале мая немецкая армия Маккензена прорвала русский Юго-Западный фронт у Горлицы, началось тяжелое отступление. Это ухудшило положение войск Алексеева. К середине июня серьезным образом стал вопрос о выходе войск из готовящегося окружения. В подчинении у Алексеева находилось  к тому моменту 8 из 11-ти армий: любая ошибка главнокомандующего могла привести не только к тяжелым потерям, но и к поражению России в войне.


VII

Конечно, Алексееву повезло, что германцы недооценили русских и решили разгромить в “Польском мешке” сразу же несколько армий. В итоге, они распылили силы, нанеся в июле 1915-го года одновременно два удара – в районе Праспыша и севернее Ковно. Более того, в то же самое время на юге пытались наступать и войска Маккензена. А потому, добиваясь успехов, им не удалось в полной мере развивать их. Алексеев сразу же разгадал план неприятеля, а потому ему удалось добиться у Ставки свободы действий и отмены задачи, во что бы то ни стало удержать Варшаву.
Июльское наступление немцев в районе Праспыша поставило фронт в тяжелое положение. Завязались упорные бои. Германцы имели подавляющее превосходство в численности, в артиллерии (в четыре раза), а также в моральном духе. Однако они допустили ряд ошибок, распылив войска. При этом Алексеев действовал методично: он постоянно вводил на необходимых участках в бой резервы, предпринимал контратаки, а при необходимости – временно отводил войска, что в итоге сорвало планы противника по прорыву русских позиций. Как писал советский исследователь Г. Корольков: “Таким образом, меры, принятые Алексеевым, были правильны, так как они способствовали достижению некоторого стратегического успеха. Задача 1-ой русской армии сводилась к выигрышу времени и задержании противника для продолжения эвакуации Варшавы. Эвакуация шла без перерыва и даже мешала скорому подвозу подкреплений, однако, германцы не достигли Нарева и принуждены были организовать перегруппировку для
нового сражения”.
Алексеев планомерно выводил армии из готовящегося мешка. В конце июля немцы активизировались на Рижско-Шавелском направлении, однако, главнокомандующий считал его второстепенным, справедливо считая, что находящиеся здесь армии энергичного генерала Плеве справятся с поставленной задачей. Конечно, и талантливые стратеги совершают ошибки. В данном случае “ахиллесовой пятой” стало решение до конца оборонять крепость Новогеоргиевск, которая в итоге со всем гарнизоном и
19

артиллерией попала в плен. Но самое главное заключается в том, что в своем руководстве
фронтом Алексеев не пошел на поводу панических настроений, которые периодически вспыхивали на передовой, ни на попытки германцев атаковать в разных местах, ни
теряющей спокойствие Ставки, дергающей его по мелким вопросам. Когда же Верховное Главнокомандование подняло в начале августа вопрос о разделении войск Алексеева на два, то он ответил: “Признаю трудность для одного лица управлять большим числом армии при значительном протяжении фронта, на коем они действуют. Но… разделение на два фронта, требующее соглашений, неизбежно связанных с трениями, замедлит все распоряжения, и, особенно, их исполнение: будет играть на руку подвижного и энергичного врага, столь подготовленного к переброске своих войск. С чувством глубокого облегчения и радости сниму с себя ответственность за часть армий фронта, но с тревогой буду относиться к последствиям отсутствия единой воли в обстановке столь сложной в отношении армий, связанных между собой общностью задач, целей и действий”.
При этом Алексеев вовсе не лукавил, говоря о том, с какой сложностью ему приходится брать на себя столь тяжелую задачу. В одном из писем домой он так описывал свое настроение в этот период: “нет подготовленных солдат. У меня в рядах не достает свыше 300 тысяч человек… Нет винтовок… и скоро не будет. А ведь это ведет к постепенному вымиранию войсковых организаторов. Есть дивизии из 1000 человек, чтобы их возродить – нужен отдых, прилив людей с винтовками, некоторое обучение… Нет совсем патронов… Во время жестоких идущих теперь боев мне шлют вопли – “патронов”… там-то должны были отойти за отсутствием патронов, там-то нечем драться… Мне было бы легче, если бы я мог плакать, но я не умею теперь сделать и этого. Только тяжелый-тяжелый камень лежит на моей душе, на моем сознании. Нет, не всегда тягота посылается по силам человека, видимо, иногда суждено получать свыше сил… Горькую чашу этого пью я и те, которых я шлю не в бой, а на убой, но я не имею права не сделать этого и без борьбы отдать врагу многое. Но средства все испытаны, а настойчивость богатого и предусмотрительного врага не ослабевает. Вот условия борьбы, над которыми глубоко задумываюсь”.


VIII

Так или иначе, к концу августа Алексееву удалось вывести войска, стабилизировать фронт. В результате германцы одержали крупную тактическую победу, не добившись реализации стратегических целей. 31-го августа войска были разделены на два фронта: Северный (генерала Рузского) и Западный, который отдавался Алексееву. Как
писал историк А.А. Красновский: “На долю генерала Алексеева выпала исполинская задача вывести из гибельного мешка восемь армий – “это когда все сроки по вине Ставки были уже давно пропущены. Ему пришлось пожертвовать кровью 3-ей и 13-ой армий в ужасном июльском побоище под Люблином – Холмом, и этой дорогой ценою спасти весь фронт. Единственный, зато крупный промах Алексеева – это Новогеоргиевск. Подлинный мастер военного дела никогда бы не совершил этой ошибки”.
20

В августе-сентябре 1914-го года русские войска на Юго-Западном фронте
действовали с успехом. Австрийское командование предполагало, разгромив русские армии у Люблина, развернуть в дальнейшем наступление на территории Польши. В свою
очередь немецкие войска, наступая навстречу австрийцам, должны были замкнуть окружение и схватить переправы через Вислу. В создаваемый таким образом “польский мешок” попали бы значительные силы Северо-Западного и Юго-Западного фронтов. Отсутствие должного внимания Ставки Верховного Главнокомандующего к действиям Юго-Западного фронта привело к тому, что австро-венгерским войскам удалось произвести сильное давление в направлении на Люблин и Холм. Не смущаясь неудачами в Люблин – Холмском сражении, Алексеев быстро составил новый план. Поскольку теперь правый фланг Юго-Западного фронта прочно опирался на линию Люблин – Холм – Ковель, а наступательный порыв австро-венгерской армии явно ослабевал, было решено скорректировать направление контрударов: попытаться опрокинуть левый фланг австро-венгерских войск, отбросить их от Люблина и перейти в общее фронтальное наступление. Удары левофланговых армий Юго-Западного фронта на Гадяч и Львов оказались сокрушительными и во многом неожиданными, врага был отброшен не только за пределы российской границы, но и оставил почти всю Галицию и Вильно. Была окружена мощная крепость Перемышль, являвшаяся узловым оборонительным пунктом в обороне противника. Ему потребовалось перебросить подкрепление и резервы с других направлений, в частности, с Балкан, что существенно облегчало положение сербской армии. За успешное проведение операции Алексеев получил звание генерала от инфантерии (24-го сентября 1914-го года) и орден святого Георгия 4-ой степени.


IX

В разработке и проведении стратегических планов заслуги Алексеева были несомненны. Сказался характерный для него “почерк” стратегической работы, холодная трезвость рассуждений, выдержка в расчетах, отсутствие эмоциональности, импульсивности.
Победоносная Галицийская операция “явила неудачи соседнего Северо-Западного фронта (СЗФ) в Восточной Пруссии, повлияла на перемену отношения военного командования к Юго-Западному направлению”. По оценке современников инициатива операций, видимо, была в руках Алексеева. Ставка в основу действий клала планы, выработанные штабом Юго-Запада для себя. Главная масса войск была в руках Юго-Запада. Уже тогда высказывалось мнение, что место Алексеева не в штабе Юго-Запада, а в
Ставке.  Наступление Юго-Западного фронта успешно разворачивалось. В начале 1915-го года был окружен и капитулировал гарнизон крепости Перемышль, сильнейшего укрепленного пункта в Галиции. Сразу же после взятия Перемышля 17-го марта 1915-го года Алексеев был назначен командующим Северо-Западным фронтом. В отличие от Юго-Западного, Северо-Западный фронт не провел крупных победоносных операций. Под командованием Алексеева оказалась группировка из восьми армий, стратегической задачей которых было нанесение ударов не только в Восточной Пруссии, но и далее на
21

Берлин. Однако вместо наступательных операций штабу фронта приходилось отражать
активные удары противника.
В апреле 1915-го года началось мощное австро-немецкое контрнаступление. Юго-
Западный фронт не сдержал натиск. Отступая из Галиции и Волыни, русские армии вынужденно открывали фланг Северо-Западного фронта. В сложившейся обстановке от командующего фронтом требовались гибкость и оперативность, и со своей задачей он справился. По линии Белосток – Брест, переходя в частые контратаки, медленно и планомерно отходили русские войска на восток. Затянуть “польский мешок” противнику так и не удалось. Фронт был выпрямлен, армии спасены, планы немецкого командования не осуществились. Союзники по Атланте выразили свое признание заслугам генерала. 14-го января 1916-го года он был награжден британским орденом святого Михаила и святого Георгия.
Становилось очевидным, что скорого окончания военных действий ожидать не приходится. В этой обстановке вполне оправданным выглядело решение Николая II возглавить действующую армию и флот, принять должность Верховного Главнокомандующего.  18-го августа состоялось официальное назначение Алексеева начальником штаба Верховного Главнокомандующего. А.И. Деникин впоследствии утверждал, что на этом посту Михаил Васильевич превратился в “тактического руководителя Вооруженных Сил русского государства”. Безусловно, в немалом благодаря Алексееву, русские армии, начавшие отступать, к весне 1916-го года оправились, и снова бросились вперед в мае Луцким прорывом, начав Брусиловское наступление на юго-западе. К весне 1917-го года, как указывает полковник А.А. Зайцев в его фундаментальном труде “1918-ый год. Очерки по истории русской гражданской войны”, генерал-адъютант Алексеев был общепризнанным крупнейшим авторитетом русской армии.
Что же из себя представлял начальник штаба Ставки генерал-адъютант Михаил Васильевич Алексеев глазами людей, не входивших в его поклонники? А.Д. Бубнов, контр-адмирал, начальник морского управления Ставки: “Генерал Алексеев был бесспорно лучшим нашим знатоком военного дела и службы Генерального штаба, оперативного руководства высшими войсковыми соединениями, что на деле и доказал в бытность свою на посту начальника штаба Юго-Западного фронта, а затем на посту Главнокомандующего Северо-Западным фронтом. Обладая совершенно исключительной трудоспособностью, он входил во все делали Верховного командования, и нередко собственноручно составлял во всех подробностях длиннейшие инструкции. Однако он не обладал даром и широтой взгляда полководца, записавших свое имя в истории, и, к сожалению, находился в плену, как большинство офицеров Генерального штаба, узких военных доктрин, затемнявших его кругозор, ограничивавших свободу его военного творчества… По своему происхождению он стоял ближе к интеллигентному
пролетариату, нежели к правящей дворянской бюрократии.
В целом это назначение приветствовалось очень многими офицерами и представителями света. Так, служивший в Ставке Ф. Кирхгоф писал, что тот: “отличился только своим упорным трудом, обладая врожденными военными способностями. И на новом высоком посту он неутомимо работал, почти на пределе своих сил. Торопливо

22

пытаясь ограничивать свой сон, он постоянно спешил к работе, сознавая свою
ответственность перед действующей армией. Удивительная его память, ясность и простота мысли обращали на себя внимание. Он был далек от карьеризма и работал не за страх, а за совесть… Этот невысокого роста, седой генерал, доступный подчиненным, скромный – был практиком военного дела”.
О высоких моральных качествах писал и протопресвитер русской армии Г. Шавельский: “После семнадцатилетнего знакомства с генералом Алексеевым у меня сложилось совершенно определенное представление о нем. Михаил Васильевич, как и каждый человек, мог ошибаться, но он не мог лгать, хитрить, а еще больше ставить личный интерес выше государственной пользы. Корыстолюбие, честолюбие и славолюбие были совсем чужды ему. Идя вперед всех в рабочем деле, он там, где можно было принять честь и показать себя – в парадной стороне штабной и общественной жизни, как бы старался затушеваться, отодвигая себя на задний план”. Когда в апреле 1916-го года Алексеев получил звание генерал-адъютанта, то на поздравления со стороны Г. Шавельского сухо заметил: “Стоит ли поздравлять? Разве это мне надо? Помог бы Господь нам – это нам надо желать”.
Необходимо отметить скромность генерала Алексеева, он дважды отказывался от получения этого звания (генерал-адъютанта). Отказ этот Алексеев мотивировал тем, что он якобы не достоин такой царской милости, тогда как на самом деле он этим возвышал себя в глазах русских масонских марионеток. “Тяжело мне… не по количеству работы, а потому что по неисповедимым указаниям Господним я скоро… стану в такой среде, в такой атмосфера, которую я не знаю, боюсь, к которой не подготовило меня мое скудное воспитание и незаконченное для высокого света образование”, - так писал Алексеев о своем предстоящем повышении.
Однако первоначальные опасения Алексеева, что на новой должности ему трудно будет строить взаимоотношения с императором, на деле не оправдались. По воспоминаниям современников, их отношения базировались на взаимном и полном доверии. Николай II полностью передал Алексееву (“моему косоглазому другу”) не только всю “бумажную” часть деятельности, но и всю стратегическую и оперативно-тактическую работу. Появилась и еще одна черта, сближавшая царя–главкома и его начальника штаба – это глубокая православная вера.
Став начальником штаба Верховного Главнокомандующего, Алексеев в действительности сосредоточии в своих руках все управление русскими армиями. Император, как правило, принимал лишь номинальное участие в разработке операций, влияя лишь на кадровую политику. Начальник штаба обычно ограничивался общими докладами, не всегда посвящая венценосца во все детали. Как считал генерал Деникин: “Такая комбинация, когда военные операции задумываются, разрабатываются и проводятся признанным стратегом, а “повеления” исходят от верховной и притом самодержавной власти, могла быть удачной”. При этом Алексеев отгородился от
повседневной светской жизни Ставки, полностью посвящая себя оперативным вопросам. Его привычка работать за всех привела к тому, что, по сути, он совмещал пост Верховного Главнокомандующего, его начальника штаба и генерал-квартирмейстера, чем, откровенно говоря, подорвал свое здоровье. Кроме того, Алексеев стремился наладить более тесные

23

отношения с тылом, обеспечив бесперебойные поставки провизии и вооружения. Ставя во
главу угла интересы армии, он активно сотрудничал с представителями общественности (А.И. Гучковым и князем Н.Н. Львовым), при этом стараясь оставаться максимально в стороне от политических интриг и сохраняя доверительные отношения с императором.


X

Помимо других качеств Алексеев обладал гражданским мужеством. Вскоре после того, как государь принял Верховное командование, в Ставку приехала императрица Александра Федоровна. Гуляя по саду с Алексеевым, она взяла его под руку и стала говорить о Распутине. Она горячо убеждала Михаила Васильевича, что он не прав в своих отношениях к Распутину, что старец – чудный и святой человек, что на него клевещут, что он горячо привязан к их семье, а главное, что его посещение Ставки принесет счастье… Алексеев ответил, что для него этот вопрос - давно решенный, и что если Распутин появится в Ставке, он оставит немедленно пост начальника штаба.
- Это Ваше окончательное решение?
- Да, несомненно.
Императрица резко оборвала разговор и ушла, не простившись с Алексеевым. Этот разговор, по словам Михаила Васильевича, повлиял на ухудшение отношения к нему государя. Вопреки установившемуся мнению, отношения эти, по внешним проявлениям не оставлявшие желать ничего лучше не носили ни характера интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия.


XI

Ставка находилась в Могилеве. Алексеев регулярно делал доклады Николаю II после 10 часов утра. К этому времени он просматривал сообщения, полученные с фронтов за предыдущий день. В первой “информационной” части доклада, включавшей чтение донесений и пояснения на карте, участвовал генерал-квартирмейстер М.С. Пустовойтенко. Во время второй части доклада, содержавшей “обсуждения происшедшего, принятие решений, назначения, рассмотрение важнейших государственных вопросов”, Алексеев оставался наедине с государем, и содержание их беседы оставалось неизвестным.
Николай II последнее слово при принятии принципиальных решений сохранял за собой. Вопросы стратегического планирования, разумеется, разрабатывал Алексеев, тогда как вопросы назначений и отставок зависели только от воли Николая II. Но вот что постоянно отмечали очевидцы: “Михаил Васильевич оберегал дело от всяких
посторонних влияний и вмешательств. В этом отношении он, столь деликатный и мягкий, сразу давал понять, что не допустит в святое святых тех, кому этого хотелось бы лишь для собственного любопытства”. Можно объяснять подобные действия начальника штаба соображением секретности: вероятность внедрения немецкой разведки даже в самые

24

высшие “сферы” не исключались. Но куда более опасными и подчас раздражающими
представлялись ему желания придворных, находившихся в Ставке, и многочисленных представителей “общественности” узнать детали готовившихся военных операций.
Нерасторопность  правительства в деле снабжения армии побуждала Алексеева расширять сотрудничество с общественными кругами. На этой основе сложились его контакты с деятелями Союзов земства и городов центрального военно-промышленного комплекса (ЦВПК). Одним из наиболее активных представителей “общественности” был А.М. Гучков, уже знакомый Алексееву по периоду работы в ГУГШ, а позднее – по времени командования Северо-Западным фронтом. Сама по себе идея сотрудничества власти и общества во имя победы над врагом выглядела позитивной.
“Общественная инициатива”, направленная на поддержку фронта, выражалась также через посредство Военно-морской комиссии Государственной думы, члены которой входили в состав созданного Особого совещания по обороне государства. В практику таким путем вошло совместное обсуждение членами Государственной думы, Государственного совета и Совета министров производства военной техники и боеприпасов. И все же многие представители “общественности” не упускали случая доказать явные преимущества работы структур ЦВПК и Земгорода перед правительственными структурами, продемонстрировать гораздо большую степень своих “патриотических усилий” по сравнению с бездеятельностью чиновников. Этим отличалось и поведение Гучкова. В своем честолюбивом стремлении к политическому лидерству он не останавливался подчас перед крайне резкой критикой действий власти. Осенью 1916-го года широкое распространение получили машинописные копии оставшегося безответным письма Гучкова Алексееву от 15-го августа 1916-го года. В нем Гучков в разной форме отзывался о деятельности правительства, обвиняя конкретных министров, и при этом отмечая успех военной стратегии самого Алексеева, намеренно противопоставляя фронт тылу, генералов – министрам, подчеркивая заслуги Ставки. Но Алексеев еще со времен “великого отступления” 1915-го года был хорошо осведомлен относительно положения в тылу и отнюдь не питал иллюзии относительно дееспособности правительства Гучкова. Для пользы дела нужны были конкретные реальные действия по улучшению снабжения фронта, а не эмоциональные окрики действий правительства со стороны пусть даже и довольно известного представителя “общественности”. К самому Гучкову у Алексеева отношение было в то время нейтральное, но после февраля 1917-го года – определенно отрицательным ввиду тех непоправимых ошибок, которые были допущены им в должности “революционного” военного министра.
Что касается вероятности участия Алексеева в том, что позднее получило
наименование “дворцового переворота”, то мнение, выраженное Гучковым позднее, в эмиграции, о том, что Алексеев “был” настолько осведомлен, что делался косвенным участником, не подтверждается какими-либо конкретными сведениями об участии генерала в ”заговоре”. В рукописном очерке о подготовке “дворцового переворота” Гучков сообщал иное: “Никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось”. “Заговорщики” сознавались, что им не удастся “получить участников в лице представителей высшего командного состава”, и напротив, были вполне уверены в том,

25

что “они бы нас арестовали, если бы мы посвятил их в наш план”.
Реальная точка зрения генерала сводилась к необходимости укрепить власть,
сосредоточить решение важнейших вопросов военной организации и снабжении армии в одних руках. В начале лета 1916-го года под влиянием очевидных успехов на фронте в высших военных сферах обсуждались задачи наращивания военного производства. При поддержке генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича начальник ГАУ генерал А.А. Маниковский представил в Ставку докладную записку с обоснованием предложения о создании должности “Верховного министра государственной обороны”.  В его компетенции  находились бы все вопросы, связанные с производством вооружения, распределением военных заказов, их финансированием. Сам же этот министр должен был подчиняться только Верховному Главнокомандующему. Алексеев в целом поддержал записку Маниловского, составив на ее основе доклад государю (15-го июля 1916-го года). Но подобные планы не получили действенной поддержки со стороны власти.


XII

Военные планы на 1916-ый год Алексеев составлял со всей свойственной ему тщательностью и педантичностью. Очевидно было, что год может стать переломным. Требовалось учитывать не только потенциальные возможности российского Восточного фронта, но и принимать во внимание просьбы союзников по Антанте. На состоявшейся в марте межсоюзнической конференции во французском городе Шантильи было намечено одновременное наступление союзников в мае 22-го числа 1916-го года. Алексеев представил план Николаю II, в котором детально рассматривались возможности общего наступления Восточного фронта. Отмечая существенное численное превосходство над противником, начальник штаба пришел к выводу о необходимости энергичного наступления войск Северного и Западного фронтов сходящимися ударами в направлении на Вильно. Юго-Западный фронт, имея против себя многочисленные силы австро-венгерской армии, должен был сковывать противника, не давая ему возможность перебросить подкрепление на помощь немцам, а затем перейти в наступление – после того, как его соседи, Северный и Западный фронты, смогут развить успех в Полесье. На растянутом Восточном фронте, при недостаточной сети железных дорог и слабых шоссейных коммуникаций, невозможно было рассчитывать на оперативное использование резервов в случае отдельных “точечных” ударов. Поэтому генеральное наступление требовало одновременного участия всех фронтов российской армии.


XIII

Итоговый план, утвержденный после совещания главнокомандующих фронтами в Ставке 11-го сентября 1916-го года несколько отличался от первоначального. Главный

26

удар предписывалось нанести западным фронтам, а Северный и Юго-Западный должны
были оказать ему содействие, наступая на флангах. Однако не прошел и месяц, как план
опять пришлось изменить ради спасения Италии, перешедшей из Тройственного союза в Атланту. Теперь начать наступление предстояло частям Юго-Западного фронта с целью “притянуть к себе” силы австро-венгерской армии.
22-го мая 1916-го года войска Юго-Западного фронта перешли в наступление. Начался знаменитый “Брусиловский прорыв”. В историографии подчас встречается утверждение, что командующий фронтом действовал вопреки мнению Алексеева, который не принимал новую тактику прорыва неприятельских позиций. На самом деле здесь, очевидно, имел место не конфликт двух тактических методов прорыва, а разное понимание его результатов. Генерал А.А Брусилов не исключал эффективного развития наступления на любом из участков фронта, тогда как Алексеев стремился добиться гарантированного успеха именно там, где это будет наиболее выгодно для реализации стратегического плана наступления всех фронтов. Целесообразность концентрированных фронтальных ударов была очевидна тогда, когда требовалось “разорвать” линию обороны противника. Одновременные фронтальные удары, как правомерно считал Брусилов, не позволяли противнику подводить резервы к отдельным участкам прорыва. Алексеев, не возражая Брусилову в принципе, поддерживал идею фронтальных “демонстративных ударов”, которые при этом позволяли бы сохранить силы для последующего развития наступления. Но в любом случае после того, как оборона прорвана, следовало развивать силу удара на отдельных стратегически важных направлениях, концентрируя ресурсы именно на участках фронтальных наступлений, что, таким образом, отнюдь не исключало отдельных сосредоточенных прорывов, что, в сущности, и подтвердилось дальнейшим развитием Брусиловского прорыва.
Наступление Юго-Западного фронта продолжалось почти три месяца. Первоначальный план прорыва был выполнен полностью. 25-го мая был взят Луцк. За первые три дня войска Юго-Западного фронта прорвали оборону противника в полосе 8-10 км и продвинулись в глубину на 25-35 км. Ситуация на фронте быстро менялась и требовала оперативных решений со стороны Ставки. Ввиду очевидного успеха Брусилова Алексеев пересмотрел план общего наступления, и теперь нанесение главного удара предоставлялось Юго-Западному фронту. В принципе это было своеобразным развитием предвоенного, хорошо известного начальнику штаба плана развертывания сил российской армии, по которому основным считалось именно юго-западное направление. К этой же цели Алексеев склонялся и в начале 1916-го года.
Теперь преимущества эти становились неоспоримыми. По новому плану действий главным направлением удара становился район Ковеля – стратегически важный узел железных дорог, центр коммуникаций, соединявший австро-венгерские немецкие войска. Здесь наступала наиболее боеспособная 8-ая армия Юго-Западного фронта.


XIV

Директива Ставки от 26-го июня 1916-го года предусматривала создание мощного
27

“кулака” для нанесения решающего удара под Ковелем. После того как 8-ая армия
достигла тактического успеха, закрепить его должны были гвардейские полки,
составившие Особую армию под командованием генерала от кавалерии В.М. Безобразова. Алексеев считал Безобразова недостаточно подготовленным для такой ответственной роли, но Николай II настоял на своем решении. 15-го июля наступление возобновилось и в течение нескольких дней русские войска пытались пробиться к Ковелю. Героические атаки гвардейских полков сопровождались огромными потерями, но добиться успеха не удалось. К противнику подошли подкрепления, и бои остановились, возобновилось состояние “позиционной войны”. Большие потери гвардии многие ставили в вину Алексееву. В этом усматривалось едва ли не умышленное стремление “сына фельдфебеля”, “не любившего гвардию”, поставить гвардейцев под удар. Но гвардейские полки несли неоправданные потери отнюдь не из-за неприязни начальника штаба Верховного Главнокомандующего, а из-за слабых атак, недостаточной разведки местности, неудовлетворительной координации действий строевых начальников и, нередко, неуместной “гвардейской” самоуверенности идущих в атаку солдат и офицеров.
Брусиловский прорыв предопределили общий, успешный для Антанты, итог кампании 1916-го года. Но этот успех не был подкреплен должным содействием других фронтов, а также союзников.
Осенью 1916-го года здоровье Алексеева ухудшилось. На это влияли и тяжелая работа, и постоянное нервное напряжение, и хроническое недосыпание. В начале ноября он еще принимал участие в разработке планов на 1917-ый год. По мнению Алексеева, следовало отдать приоритет Юго-Западному фронту и нанести главный удар на львовском направлении. Наступление планировалось начать не позднее 1-го мая 1917-го года. Из-за обострения болезни он вынужден был отойти от руководства штабом и несколько дней находился буквально на грани смерти. Для улучшения здоровья было решено отправить Алексеева в отпуск в Крым. Его должность временно занял генерал от кавалерии В.И. Гучков. Но отъезд не означал перерыва в его работе. В Морское строение в Севастополе, где поселился Алексеев, был протянут провод, что позволило регулярно запрашивать его мнение по неотложным вопросам.


XV

Во время службы Алексеева в Ставке начались разговоры о заговоре против Императора. В частности, А.И. Деникин тоже узнал кое-какие подробности о подпольных шагах, которые осенью 1916-го года предпринимались некоторыми общественными группировками с целью устроить в “безболезненной для государства форме” дворцовый переворот  сверху, и таким образом избежать ужасных последствий революции снизу.
Мысль заговорщиков (а конспиративных ячеек, не связанных друг с другом, было несколько) сводилась к простой формуле: тот, кто совершит переворот, получит власть и силу.
Во время длительной и серьезной болезни Алексеева (с начала ноября 1916-го года до середины февраля 1917-го года) приехали к нему в Крым, где он тогда находился,
28

представители некоторых думских и общественных  кругов. Они совершенно откровенно
заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое
впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета. Алексеев в своей категорической форме указал на недопустимость, каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который по его пессимистическому определению, и так не слишком твердо держится, и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению переворота.
Михаил Васильевич впоследствии уверял, что те же представители (а это был Гучков и князь Львов) вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась.
Тот факт, что генерал Алексеев не донес о заговоре государю, как того требовал долг присяги, свидетельствует о степени неверия к старой власти, возможности сдвинуть ее с мертвой точки. Эта глубокая тревога коснулась даже высшего командования, даже ближайшего помощника императора в Ставке. Вопрос, в конце концов, ставился ребром: что выше – верность престолу или родине? Алексеев служил не той или иной форме правления, он служил родине. По-видимому, у Алексеева опускались руки от сознания безнадежности вырвать царя из вредного окружения, изолировать его от подобного влияния императрицы. Получился какой-то заколдованный круг, из которого, казалось, не было выхода.
Алексеев, утратив веру в старое правительство, решил молчать, опасаясь пагубных последствий, которыми разгром организаций Гучкова и князя Львова грозил армии. В случае разоблачения подпольной работы руководства Военно-промышленного комитета, земских и городских союзов разгром этих организаций был неизбежен.


XVI

1916-ый год заканчивался в условиях стабильного фронта, но все более нараставшего внутриполитического кризиса. Потенциальные “заговорщики” во главе с Гучковым помышляли о разработке конкретного плана действия. Не оставили они без внимания и Алексеева. Точных сведений о встрече генерала с “оппозиционерами” в Севастополе нет. По воспоминаниям дворцового коменданта В.Н. Воейкова, Алексеев будто бы сказал двум посетившим его делегатам Государственной думы: “Содействовать перевороту не буду, но и противодействовать не буду”. А согласно воспоминаниям Деникина на вопрос о своем участии в “перевороте” Алексеев ответил категорическим отказом. Во время войны, особенно накануне решающих сражений, радикальные
изменения обстановки в стране создают огромную опасность для армии, которая и так не слишком прочно держится.
Подлечившись, он решил вернуться в Ставку и 17-го февраля 1917-го года выехал в Могилев. Незаконченный курс лечения периодически напоминал о болезни температурой и болью. С приходом Алексеева изменилось и отношение к союзникам. Как

29

свидетельствовал генерал А.И. Спиридович: “Отношение к союзникам Алексеева было
вообще более серьезно и более патриотично, чем у старой Ставки. При великом князе
Николае Николаевиче в Ставке союзников “обожали”, перед ними распростирались по земле, для них жертвовали своими русскими интересами. И это было все. При Алексееве на союзников стали смотреть деловитее. От союзников, кроме прекрасных слов, стали требовать взаимной и своевременной поддержки, фактической на деле.


XVII

В сентябре 1915-го года положение Северного и Западного фронтов нарушилось прорывом германской конницы в районе Свенуяц, однако ситуация вскоре стабилизировалась
План на 1915-ый год Ставка вырабатывала с учетом действий союзников. По итогам совещания 14-го апреля было решено нанести удар Западным фронтом, при этом остальные фронты должны были оказать максимальное содействие, видя демонстративное наступление. В апрельской директиве Юго-Западному фронту генерала А.А. Брусилова предписывалось нанести удар всем фронтам, при этом главный наносился 8-ой армией на Луцк. Таким образом, можно заключить, что изначальная идея Брусиловского прорыва была выдвинута Алексеевым, а уже потом доработана и приведена в исполнение Брусиловым.
Как известно, наступление началось 4-го июля, и его успех превзошел все ожидания. Вопреки расхожим мнениям, Алексеев, который никогда строго не придерживался теоретических построений, быстро начал искать силы для пополнения войск Брусилова с целью развития успеха. Так, уже 8-го июля, из состава Северного фронта ему был направлен один корпус. В дальнейшем Алексеев не останавливался перед изъятием боеприпасов и частей из состава различных фронтов, тем самым вызывая недовольство их главнокомандующих. Алексеев пытался создать у Брусилова сильную ударную армию, которая могла бы взломать фронт противника. Однако на помощь австрийцам пришли германцы, наступательный порыв выдыхался, в сам главнокомандующий Юго-Западным фронтом решил нанести основной удар по Ковельскому укрепленному району. Весь июль прошел в тяжелых и, по существу, безуспешных боях, при этом Алексеев безуспешно пытался направить внимание Брусилова к югу.
К тому времени, видя бесперспективность атак Юго-Западного фронта, Алексеев нашел другое стратегическое решение: содействие выступлению Румынии и организация общего наступления. К сожалению, в конечном итоге это вылилось в ряд бесполезных боев на Стоходе и у Ковеля в августе-сентябре и октябре 1916-го года, а румынские
войска потерпели серьезное поражение.



30


Г л а в а     т р е т ь я

Участие   в   политике

I

По своим политическим убеждениям генерал Алексеев был сторонником парламентаризма. Его политические взгляды разделяли многие офицеры Ставки Верховного Главнокомандующего – в частности, ближайший помощник Алексеева генерал А.С. Лукомский, ставший с октября 1916-го года генерал-квартирмейстером Ставки, и В.И. Гурко, преемник Алексеева на посту начальника штаба Ставки. По своей должности Алексеев должен был поддерживать контакты с членами Государственной думы, Государственного совета и Совета министров.
К концу 1916-го года армия все больше втягивалась в политику, причем часть командного состава с обоими начальниками штаба Ставки генералами Алексеевым и Гурко, поддавшись персональной агитации лидеров думского оппозиционного Прогрессивного блока, сочувственно относилась к идее дворцового переворота. По воспоминаниям А.Н. Гучкова, с которым Алексеев состоял с 1916-го года в переписке, Алексеев “был настолько осведомлен, что делался косвенным участником” подготавливавшихся событий.
15-го июля 1916-го года Алексеев обратился с докладом к царю, в котором предлагал сосредоточить всю власть “во всех внутренних областях империи” в руках “верховного министра государственной обороны”. “Повеления” этого министра, по замыслу Алексеева, должны были исполняться наравне с царскими.
Раздражение в армии и обществе вызывало возросшее влияние императрицы Александры Федоровны на государственные дела и приближение к Дворцу Григория Распутина. Ряд историков полагают, что генерал Алексеев, разделяя эти настроения, был готов предпринять действия для удаления из Петергофа императрицы и насильственной изоляции ее от монарха, но не желал обострений от власти Николая II. Историк В.М. Хрусталев приводит воспоминания председателя Земского союза на Западном фронте В.В. Вырубова, представлявшего Земский союз при Ставке, который вспоминал, что в 20-х числах октября 1916-го года генерала Алексеева в Ставке посетил председатель Земского союза Г.Е. Львов, который имел с ним продолжительный разговор наедине. Содержание разговора, переданное Львовым Вырубову в общих чертах, сводилось к тому, что Алексеев якобы предложил Львову в день, который он ему укажет дополнительно, прибыть в Ставку в сопровождении двух-трех авторитетных земских деятелей либеральных взглядов. В этот день в Ставке будет находиться императрица, которая будет арестована Алексеевым и заключена в монастырь. Император же будет поставлен перед свершившимся фактом, и ему будет предложено назначить правительство во главе со Львовым и в составе прибывших с ним лиц. Алексеев ставил условием, чтобы Николаю II не было причинено никакого вреда. Князь Львов, приняв предложение Алексеева,
31

немедленно отбыл в Москву. Примерно 25-го октября 1916-го года Алексеев вызвал к себе Вырубова и спросил его, знает ли тот содержание его разговора со Львовым. Вырубов, естественно, ответил отрицательно, на что Алексеев попросил его срочно
передать Львову, что день, о котором они со Львовым условились, наступит 30-го октября. Вырубов при этом обратил внимание на плохое физическое состояние и нервное поведение Алексеева. Вырубов немедленно послал в Москву ко Львову курьера, но судьба распорядилась иначе. На следующий день Алексеев серьезно заболел и слег в постель. Спустя короткое время он выехал в Крым на лечение. В Крыму Львов с ним встретился вновь, но, вернувшись, сообщил, что Алексеев изменил свое мнение о возможности переворота, опасаясь революции и развала фронта.


II

В конце 1916-го – начале 1917-го года Николай II распорядился усилить столичный гарнизон. По мнению историка И.Н. Волковой это предписание было саботировано замещавшим Алексеева в должности начальника штаба Верховного Главнокомандующего с ноября 1916-го по январь 1917-го года генералом В.И. Гурко: вместо затребованных 4-х кавалерийских полков Гурко направил в Петроград 3 экипажа матросов, наиболее податливого революционной агитации военного элемента. Историк И.Н. Волкова писала, что трудно представить, чтобы такой демарш выдвиженца и доверенного лица М.В. Алексеева мог быть осуществлен без санкции последнего. Стоящие в одном ряду с этим эпизодом в череде распоряжений, которые историк назвала “загадочными”, было распоряжение самого Алексеева о выделении в январе 1917-го года Петроградского региона в особый округ с назначением его командующим никому не известного и никак себя не зарекомендовавшего генерала С.С. Хабалова – вне зависимости от того, был Хабалов сознательным участникам заговора Ставки или же был слепым орудием в руках Алексеева – его халатность и бездеятельность сослужили службу революционным силам, лишив власть вооруженной защиты в самом центре восстания. Третьим эпизодом в этом ряду был отказ Алексеева выполнить требование командира гвардии генерала Безобразова подкрепить расквартированные в столице запасные батальоны гвардейскими частями с повторявшей слово в слово аргументацию Хабалова переполненностью столичных казарм.


III

С другой стороны историки К.М. Александров и В.Ж, Цветков писали о том, что Алексеев всерьез считал Петроград уже переполненным запасными частями, разложенными революционной пропагандой, и еще ранее в 1916-ом году предлагал Николаю II передислоцировать из Петрограда большую часть запасных полков, а также произвести частичную эвакуацию оборонных предприятий, рабочие которых

32

представляли собой податливый материал для революционных агитаторов, учредить должность “Министра государственной обороны”, на которую предлагал назначить великого князя Сергея Михайловича, в руках которого сосредоточить всю военную и
гражданскую власть в тылу (вне зоны театра военных действий, вся власть в которой принадлежала по “Положению о Полевом Управлении Войск” Верховному Главнокомандующему). Последняя мера по замыслу Алексеева способствовала бы консолидации всех усилий для обеспечения нужд сражающейся армии и должна бы была предотвратить революционное брожение. Однако все эти предложения были Николаем II отвергнуты как необоснованные.
Уже после февральских событий Алексеев рассказывал А.И. Деникину, что незадолго до начала волнений в Петрограде, к нему обратились “заговорщики” и сообщили, что “назревает переворот”, после чего Алексеев просил их “во имя сохранения армии не делать этого шага”. Однако, по рассказу Алексеева, затем они посетили штабы Северного и Юго-Западного фронтов, и их командующие Н.В. Рузский и А.А. Брусилов заявили им прямо противоположное, и поэтому “подготовка переворота продолжалась”. Историк С.В. Куликов, комментируя это воспоминание А.И. Деникина, отметил, что хотя описанное Алексеевым выглядит вполне достоверно, так как и Рузский, и Брусилов действительно были настроены резко оппозиционно, но, учитывая обстоятельства, в которых этот рассказ был сделан, вполне, что Алексеев просто хотел переложить свою вину в произошедших затем событиях на чужие плечи.


IV

Вечером 24-го и 25-го февраля из Петрограда были получены первые, относительно подробные сведения о “беспорядках”, антиправительственных выступлениях. По воспоминаниям полковника В.М. Пронина, офицера генерал-квартирмейстерской части Ставки, “особого значения” этим сведениям “никто не придавал”. Телеграмма командующего Петроградским военным округом генерал-лейтенанта С.С. Хабалова, хотя и сообщала о рабочих демонстрациях и столкновениях с полицией, все же вызывала оптимизм: “толпа разогнана”, порядок в столице восстановлен и положение контролируется местными властями. Однако из телеграмм председателя Государственной думы М.В. Родзянко следовало, что в Петрограде “гражданская война началась и разгорается”, а правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. Поскольку же председатель думы давно имел в Ставке репутацию “паникера”, его словам не придали большого значения. Большего доверия заслуживала депеша военного министра, генерала от инфантерии М. А. Беляева, утверждавшего, что “власти сохраняют полное спокойствие”.
Беляев и Хабалов просили незамедлительной отправки в Петроград “надежных войсковых частей”. Хотя Петроградский военный округ был выделен из состава Северного фронта и наделен правами особой армии, с подчинением ее непосредственно командующему округом, Алексеев не оставил его без поддержки.
Для восстановления спокойствия в Петрограде Алексеев предложил Николаю II
33

направить туда сводный отряд во главе с начальником, наделенным широкими полномочиями. Алексеев хотел наоборот направить около трех дивизий с разных фронтов и из внутренних округов. Во главе этих войск, по его настоянию, должны были находиться “смелые помощники”, “прочие генералы”, решительные начальники. Начальнику Московского военного округа, генералу от артиллерии И.М. Мрозовскому предписать объявить Москву на осадном положении, чтобы не допустить распространение революции по стране.
Однако Император распорядился выделить по одной бригаде пехоты с артиллерией и по бригаде кавалерии от Северного и Юго-Западного фронтов, назначив начальником 66-летнего генерала Н.И. Иванова.
  Историк К.М. Александров писал, что такое назначение Алексеев встретил с нескрываемым негодованием. Историк И.Н. Волкова писала, что Алексеев формально принимал решения соответствующие его должности и отношениям к Верховному Главнокомандующему, но на деле сам же затягивал их исполнение, что повлияло на своевременность движения войск и конечный результат мероприятия. Положение, однако, серьезно осложнялось тем, что предназначенные к отправке части предстояло снять с фронтовых позиций, переместить к местам погрузки и оперативно перевезти к местам сосредоточения для дальнейшего похода на бунтующий Петроград. Сделать это в течение нескольких дней не представлялось возможным.
Упрекать Алексеева за “преступное бездействие” в создавшейся ситуации нельзя. Напротив, учитывая временное затишье на фронте, начштабверх принимал все возможные меры для переброски армейских частей против надвигавшейся революции. Что касается “политических “уступок”, то здесь генерал опирался первоначально на предложения великого князя Михаила Александровича, предлагавшего государю назначить главой правительства, наделенного чрезвычайными полномочиями, князя Г.Е. Львова, как человека, хорошо зарекомендовавшего себя в отношениях с общественностью, но затем стал склоняться к возможности введения “ответственного министерства”.
Безусловно, внутриполитические деформации начала 1917-го года роковым образом сказались на русской армии, к весеннему наступлению. Она стремительно теряла боеспособность и разлагалась. “Армии роется могила”, - кратко и скорбно оценил ситуацию Алексеев. В конце февраля - начале марта обрушился на Россию дьявольский политический фейерверк.
26-го февраля в 13.40 в Могилевскую Ставку пришла телеграмма на командующего Петроградским военным округом о перерастании беспорядков в столице в мятеж.
В 22.00 поступила телеграмма председателя Государственной думы Михаила Родзянко о размахе волнений.
27-го февраля такую же телеграмму Родзянко направил командующему Северным фронтом генералу Рузскому. Генерал переправил ее в Ставку, предложил “принять срочные меры, чтобы успокоить население”.
Вечером того же дня правительство, возглавляемое князем Голицыным, самораспустилось.
События нарастали как снежный ком.
Сильное беспокойство у Алексеева вызывало неизменное желание Николая II как

34

можно скорее оставить Ставку и выехать в Царское Село, где находилась в опасности его семья. Были получены сведения о переходе на сторону восставших частей петроградского гарнизона, примеру которого мог последовать царскосельский. Все это чрезвычайно
беспокоило царя, и после недолгих колебаний он решил ехать в Царское Село. Алексеев, напротив, был убежден, что оставлять Ставку в столь неопределенном положении и рисковать отъездом к “бунтующему Петрограду” недопустимо. К 28-му февраля правительство в Петрограде уже заявило о “коллективной отставке”, а Хабалов и Беляев окончательно выпустили из рук средства ликвидации “петроградского бунта”.


V

С другой стороны историк К.М. Александров писал, что вечером 27-го февраля 1917-го года, когда из Петрограда пришли известия о расширении волнений, Алексеев потребовал от главнокомандующих трех фронтов как можно скорее выполнить приказ Николая II и направить в Петроград четыре гвардейских, два кавалерийских, четыре пехотных и два казачьих полка, причем Алексеев подчеркнул, что командирами сводных бригад надлежит назначить “энергичных и прочных генералов”. В тот день у Алексеева поднялась температура до 40;, но, узнав, что Николай II принял решение покинуть Ставку, больной Алексеев поспешил на вокзал, где умолял царя не покидать центр управления войсками в такой ответственный и важный момент.
В дни кульминации протестного движения в Петрограде председатель Государственной думы М.В. Родзянко обратился к Алексееву с просьбой склонить царя отречься от престола, мотивируя это необходимостью пресечь рост революционных беспорядков в столице.
Однако когда Николай II, нежно любивший семью, узнал, что почти все его дочери болеют тяжкой корью, то собирался бросить Ставку, а физически армию и, никого не известив, отправился в Царское Село. Этому предшествовали многочасовые телефонные переговоры между царственными супругами. Государыня настаивала на приезде мужа в Царское Село. Позднее полковник Генштаба Сергиевский писал: “Теперь я понимаю, что за эти три часа фактически решалась судьба Империи”.
Извещенный о намерении императора генерал Алексеев, лежавший с температурой под 40;, уже в первом часу ночи 28-го февраля с трудом встал, оделся и отправился в царскую резиденцию. Уходя, сказал одному из генералов:
- На колени встану, буду умолять не уезжать – это погубит Россию.
Больной генерал действительно встал перед царем на колени, умолял остаться. Государь обещал.
Вернувшись, Алексеев сказал генералу Лукомскому:
- Кажется, уговорил.
Прилег, мучимый тяжелой болезнью почек, полученной им еще во время русско-японской войны и уже не раз подводившей его к смертельной черте. Но отдых длился совсем недолго. Оказывается, почти сразу после ухода Алексеева царь, поразмыслив, решил все-таки ехать в Царское Село. Садясь в автомобиль, он велел передать Алексееву:
35

- Я все-таки уехал.
Потрясенный Алексеев срочно приказал подать автомобиль и устремился на
станцию. Отдав императору рапорт о положении дел, он молча выслушал слова царя о 
намерении ехать к семье.
Историк И.К. Волкова писала, что М.В. Алексеев испытывал к Николаю II неприязнь. Историк В.Ж. Цветков писал, основываясь на воспоминаниях современников, что отношения Верховного Главнокомандующего и его паче начальника штаба базировались на взаимном и полном доверии, а одной из черт, способствующих сближению обоих, стала их глубокая религиозность. Историки К.М. Александров и С.В. Куликов писали, что Николай II высоко оценивал своего начальника штаба, который находился у него в доверии. В письме императрице Александре Федоровне он писал: “Не могу тебе передать, до чего я доволен генералом Алексеевым, какой он добросовестный, умный и скромный человек, и какой работник”.
Алексеев полагал, что царица Александра Федоровна своим вмешательством в государственные дела вредит интересам России, что царь, когда царица находится в Ставке, не принимает ни одного решения, не посоветовавшись с ней. Когда Александра Федоровна находилась в Ставке, Алексеев демонстративно отказывался от приглашений к царскому столу. Пользуясь расположением Николая II, Алексеев в конце лета 1916-го года решил откровенно поговорить с ним о необходимости удаления от царской семьи Распутина, но откровенный разговор не встретил отклика у Николая II, который заявил, “что это мое личное частное дело”. После этого сама царица решила переговорить с Алексеевым и развеять его отрицательное отношение к Распутину. Но из этого также ничего не вышло – Алексеев ответил Александре Федоровне: “Ваше императорское величество, я давно уже составил мнение по этому вопросу, и ничто не сможет его изменить. Я должен добавить, что как только он появится в Ставке, я сложу с себя занимаемую должность”. Историк С.В. Куликов писал, что это, однако, не изменило благожелательное отношение монаршей четы к начальнику штаба: царица называла его “славным Алексеевым”,  а Николай II испытывал к нему прилив доверия именно в тот период. Симпатия к Алексееву не ослабла у Николая II и во время болезни первого, когда он находился на лечении в Крыму. В доказательство этого историк привел текст телеграммы царя в адрес больного от 7-го декабря 1916-го года: “Надеюсь, южное солнце и воздух восстанавливают Ваше здоровье”. Такие теплые отношения монарха затрудняли для Алексеева согласие при участии в низложении Николая II. Генерал безоговорочно был согласен только на “изолирование царя от жены”.
Историк К.М. Александров писал, что Николай II не изменил своего отношения к Алексееву и в дни февральской революции – в дневниковых записях от 3-го и 4-го марта 1917-го года он продолжал называть Алексеева “добрым”, не высказывая в его адрес никаких обвинений. Алексеев со своей стороны в эти же дни не называл Николая II “бывшим”, подчеркивая его прежний статус.





36


VI

Николай II, заверив Алексеева в том, что он не поедет в Царское Село, неожиданно изменил свое решение и покинул Могилев. Начальнику штаба поручалась координация действий по отправке войск к Петрограду. Утром 28-го февраля из Ставки выехал георгиевский батальон. С вечера 28-го февраля 1917-го года начались самые тяжелые для Ставки часы. Непосредственной связи с императорским поездом не было и, по свидетельству Пронина, “сведений о местонахождении государя добыть не удалось”. Еще утром 28-го февраля в Ставку пришли сообщения о том, что власть в столице фактически перешла к “самочинно созданному” Временному комитету Государственной думы во главе с Родзянко. 1-го марта телеграфная связь Ставки с Царским Селом была прервана. Алексеев первоначально не вел собственных переговоров с Родзянко, отправляя телеграммы Хабалову и Беляеву, а позднее пользовался посредничеством штаба Северного фронта. И  только получив известие о контроле Комитета над связью и железными дорогами, в категорической форме потребовал от Родзянко незамедлительно восстановить прерванное с Петроградом прямое сообщение, предупредив о гибельности вмешательства столичных политиков в дела фронта.


VII

В ночь с 28-го февраля на 1-ое марта Алексеев направил генералу Н.И. Иванову, следующему на Петроград с отрядом войск для усмирения мятежа, телеграмму, копия которой была также направлена в адрес командующих фронтом для информирования  последних о положении в столице. В ней Алексеев писал, что по сведениям, поступившим к нему по неофициальным каналам, события в Петрограде успокоились, что войска, “примкнув к Временному правительству в полном составе, приводятся в порядок”, что Временное правительство полностью контролирует ситуацию, что монархическому образу правления ничто не угрожает, что все в Петрограде “ждут с нетерпением приезда Его Величества, чтобы обратиться  к нему с просьбой принять положение народа” назначить новое правительство, в связи с чем генералу Иванову необходимо “изменить план действий, дабы избежать позорной междоусобицы, а дело, по мнению Алексеева, идет  к хорошему концу, который укрепит Россию”. Алексеев просил Иванова, находящегося в тот момент в Царском Селе, передать содержание этой телеграммы царю, прямой связи с которым у Алексеева не было.
Если в борьбе с “внешним врагом” цели и задачи были даны, то для ведения успешной борьбы с “внутренним врагом” в условиях тяжелейшей войны, надежность воинских частей становилась относительной. Отправленные против столицы, но “разагитированные” посланцами революционного Петрограда полки и батальоны отказывались “стрелять в народ”, заявляли о своем нейтралитете. Надежды Алексеева на “подавление бунта вооруженной силой” окончательно исчезли после полученных днем 1-

37

го марта сообщений о том, что “полная революция” произошла в Москве, и на сторону мятежников перешел Кронштадт. Если раньше можно было рассчитывать на создание “ударного кулака” против одной только столицы, то теперь для подавления революционного московского гарнизона и Балтийского флота сил, очевидно, не было. В этой ситуации оставалось надеяться исключительно на “политические уступки”, которые как могли представляться в Ставке, позволяли продолжать войну и сохранить хотя бы минимальную устойчивость фронта.


VIII

Историки расходятся во мнениях, оценивая отношения Родзянко и Алексеева в мартовские дни 1917-го года. А.А. Искандеров считал, что Алексеев и его окружение в Ставке состояло в тайном союзе с либеральными столичными деятелями. Историки Г.З. Иоффе и К.М. Александров, наоборот, считали, что Алексеев в заговоре не состоял и лишь после 28-го февраля принял решение поддерживать Временный комитет Государственной думы  в его борьбе с царем.
Однако Алексеев решил – как и Родзянко с Рузским – что следует добиваться отставки Николая II, и высказался лично в пользу такого сценария. Однако Николай Александрович, будучи до конца преданным своему долгу, настоял на том, чтобы были опрошены все высшие военачальники. Алексеев частично выполнил поручение царя, сообщив, однако, при этом адресатам о том, что Император якобы уже “готов отречься”, несмотря на то, что о такой готовности говорить еще было совершенно преждевременно, и настоятельно рекомендовал командующим дать ответ в совершенно определенном смысле о необходимости отречения. При этом Алексеев не отправил запрос командующим Черноморским и Балтийским флотами А.В. Колчаку и А.И. Непенину, хотя командующие флотами приравнивались к начальникам фронтов и также относились к “старшим начальникам”, и послал им только телеграмму-уведомление о событиях в Петрограде, зато послал запрос командующему Кавказской армии и наместнику на Кавказе Николаю Николаевичу. Все командующие фронтами, Николай Николаевич и командующий Балтийским флотом в своих ответных телеграммах просили императора отречься от престола ”ради единства страны в грозное время войны” (при этом командующий Балтийским флотом А.И. Непенин по собственному почину присоединился к общему мнению опрошенных). Историк И.Н. Волкова отметила, что механизм интриг, задействованный в этом блиц-опросе, многие из его участников пытались впоследствии скрыть этот факт. Однако командовавший в мартовские дни Юго-Западным фронтом генерал А.А. Брусилов в своих воспоминаниях писал, что Алексеев вызывал его в те дни по прямому проводу и сообщал об угрозе со стороны Временного правительства прекратить поставки боеприпасов и продовольствия в армию в случае отказа военного командования поддержать ультиматум Николаю II, и что он вынужден был покориться, так как ресурсы его армий были на исходе. Также принуждали командующего Румынским фронтом В.В. Сахарова, предварившего свое согласие на предложенную меру проклятием в адрес “шайки разбойников” и заявлением о том, что армии фронта непоколебимо стали
38

бы за своего державного вождя, если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии”. Колеблющегося и отложившего свое решение до получения ответов от Брусилова и Рузского командующего Западным фронтом А.Е. Эверта принудили при помощи корпоративной солидарности – и Эверт примкнул к большинству. Не присоединился к большинству один командующий Черноморским флотом адмирал А.В. Колчак, но его особое мнение уже не играло большой роли.


IX

Почти двое суток о путешествии главы государства ничего не было известно. Страна и армия были лишены высшего руководства в разгар войны и нараставшего гигантского внутреннего революционного потрясения.
В эти дни генерал Алексеев находился ближе других к императору, виделся с ним ежедневно, и потому лучше других понимал, что Верховный Главнокомандующий был в состоянии сильнейшего душевного кризиса и полностью деморализован.
Не в правилах Алексеева бездействовать и плыть по воле непонятно куда стремящихся  волн. В ночь на 1-ое марта он пишет большое письмо члену царской фамилии генерал-инспектору артиллерии великому князю Сергею Михайловичу, которого глубоко уважал. К письму была приложена длинная телеграфная лента. К сожалению, мы, видимо, никогда не узнаем содержание этого письма. Через год с небольшим великий князь был убит в Алапаевске, судьба его архива неизвестна.
Разбуженный офицером генерального штаба, великий князь прочитал письмо, поразмышлял немного и произнес несколько коротких фраз “ничего не выражавших” по свидетельству Алексеевского посланца. Тем дело и кончилось. Что писал Алексеев члену царской фамилии, какого ждал ответа - остается загадкой.
В 3 часа ночи 1-го марта в Ставке были получены сведения о том, что поезд государя находится на станции Дно. Блокированные в своем движении к Царскому Селу, литерные поезда царя – главковерха вынуждены были направиться в Псков, в месторасположение штаба Северного фронта. Но проследовать литерный на Псков не мог, так как были разобраны пути. Алексеев намеренно приказал Рузскому направить для ремонта железнодорожную роту и уже в 10 вечера император прибыл в Псков.
С появлением сведений о государе у Алексеева отлегло от сердца, хотя болезнь, сопровождавшаяся высокой температурой, продолжала мучить. Он немедленно приказал составить сводку об оперативных событиях последних двух суток, в течение которых Верховный Главнокомандующий был полностью оторван от хода событий, а также информацию о событиях внутри страны – беспорядки в Кронштадте, восстание в Москве, положение на Балтийском флоте.
Некоторые исследователи полагают, что задержка на станции Дно была вызвана еще и тем, что туда хотел прибыть председатель Государственной думы Родзянко “для доклада, как он сообщал в телеграмме, … положения дел и необходимых мерах для спасения России. Убедительно прошу дожидаться, ибо дорога каждая минута”.
39

Словно чувствуя близорукость и коварство этого думского деятеля, куриная слепота которого дорого обошлась России, Алексеев в эти же часы посылает на станцию телеграмму с просьбой доложить его Величеству о желательности немедленного возвращения в Ставку ввиду наступивших уже угрожающих событий. Телеграмма осталась без ответа.
Алексеев направляет еще одну: “Если Ваше Величество считает невозможным идти путем уступок Думе, то необходимо установление военной диктатуры и подавление силой революционного движения”.
Но к этому времени душевная драма, переживаемая императором, помноженная на двухсуточное блуждание в поисках пути к конечной цели - своей дорогой семье, подточили вначале его твердое убеждение – действовать жестко и без уступок. К тому же, по некоторым сведениям, он получил известие от императрицы, в котором она, напуганная размахом мятежа, писала, что “уступки необходимы”. Видимо, ее склонило к этому поведение посетившего в марте Царское Село генерала Иванова, назначенного диктатором тыла. Он полагал, что всякое вооруженное выступление верных государю войск грозило гибелью царской семье.
Стоит отдельно сказать, что генерал Иванов полностью провалил доверенную ему важнейшую миссию. Подошедшие к столице верные части – георгиевский батальон, Тарутинский полк находились в бездействии, без должного руководства и в ночь на 2-ое марта были возвращены в места расположения. А закаленный в боях лейб-Бородинский полк был разоружен на станции Луга при непонятных и до сих пор загадочных обстоятельствах, ибо никаких значительных мятежных сил перед которыми он сложил оружие, как установлено, там не было.
В это время (0.20 2-го марта) государь посылает телеграмму генералу Иванову, смысловая часть которой окончательно его парализует: “Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать”.
А еще через несколько часов, ранним утром 2-го марта Николай лично приказывает приостановить движение эшелонов с войсками на Петроград.
Алексеев не исключал возможности создания “ответственного министерства” и решил настоять перед государем о согласии с прежним условием комитета Государственной думы. Казалось, что вероятность мирного разрешения конфликта сохраняется. В Псков был отправлен составленный камергером Н.А. Бази проект манифеста “О даровании ответственного министерства”.
В ночь на 2-ое марта согласие государя подписать манифест было получено, и сообщение об этом было отправлено в Петроград.
В эти же часы командующий Северным фронтом генерал Рузский, активно ввязавшийся в происходящие политические события, наконец сумел связаться с председателем Думы Родзянко и передал ему для обнародования присланный из Ставки долгожданный манифест о даровании ответственного (перед Думой) министерства, на создание которого еще неделю назад настаивали думцы.
Полученный вскоре ответ Родзянко обескуражил генерала. Обрисовав обстановку самыми мрачными красками, глава Думы заявил, что предлагаемое решение запоздало и явно недостаточно. Династический вопрос поставлен ребром. Все попытки Рузского

40

возражать и сгладить противоречия только еще больше распаляли думского лидера и … ненависть к Династии дошла до крайних пределов… грозное отречение в пользу сына при регентстве Михаила Александровича становится определенным требованием.
Родзянко, как мог, нагнетал обстановку, не слушая возражений Рузского: “Повторяю Вам, что сам вишу на волоске, и власть ускользнет у меня из рук, анархия достигает таких размеров, что я вынужден сегодня ночью назначить Временное правительство. К сожалению, манифест запоздал, его надо было издать после моей первой телеграммы немедленно… время упущено и возврата нет”. Поведение Родзянко,
изображавшего из себя потенциальную жертву мятежников, на самом деле было весьма рациональным. Он не только объявил Рузскому о намерении создать в ближайшие часы Временное правительство, но и фактически продиктовал, что должен делать государь: “не забудьте, переворот может быть добровольный и вполне безболезненный для всех, и тогда все кончится в несколько дней. Одно могу сказать: ни кровопролития, ни ненужных жертв не будет, я этого не допущу”. Знал бы близорукий, какую страницу истории он переворачивает, ослепленный минутным всевластием и самонадеянностью!
Переговоры Родзянко с Рузским, зафиксированные военным телеграфом, длились в течение всей ночи. Их главным печальным итогом стало то, что Рузский говорил Родзянко и согласился с неотвратимой необходимостью отречения.
Той же ночью Рузский неоднократно будил лежавшего с высокой температурой Алексеева, рассказывал о своих разговорах с Родзянко и просил начальника штаба запросить мнение командующих фронтами об отставке и предполагаемом отречении.
Утром 2-го марта Алексееву, судя по всему, стало ясно, как вспоминает полковник Сергиевский, прекращение восстания путем дарования ответственного министерства окончательно отпало, что путь усмирения вооруженной силой – после выполнения обстоятельств сдачи Бородинского полка, отхода генерала Иванова в Вырицу и остановки всей перевозки войск Высочайшим повелением из Пскова потерял надежду на успех. Надо было решаться на что-то большее.
Но вскоре из штаба Северного фронта пришли сообщения, что “династический вопрос поставлен ребром”, войну можно продолжать до победного конца лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения государя от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. Алексеев, получив депешу из Пскова, разослал ее содержание всем командующим фронтами с собственными добавлениями: “Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения”.
Вполне закономерен в этой связи вопрос о противоречивости в действиях
Алексеева: как можно было так быстро отказаться от полученного согласия Николая II на “ответственное министерство”, чтобы признать революционные предложения Родзянко и Рузского, связанные с необходимостью отречения?
58-летний Родзянко – сын генерала для особых поручений при шефе жандармов, богатейшего землевладельца, закончил Пажеский корпус, служил в кавалергардах. Выйдя в отставку, Родзянко принялся за активную думскую деятельность, был председателем земельной комиссии, товарищем председателя парламентской фракции октябристов, став председателем IV Государственной думы, где организовал “Прогрессивный блок”.
63-летний Н.В. Рузский окончил академию Генштаба, на русско-японской войне

41

был начштаба 2-ой армии, на Первой мировой командовал 3-ей армией, потом Северо-Западным фронтом и, наконец, Северным. Был он членом “Военной ложи”, куда вошел вместе с Алексеевым. Здесь, очевидно, следует отметить недостаток твердости у Алексеева в столь критических условиях. Очень верно отметил позже эту его психологическую черту генерал А.С. Лукомский в переписке с Деникиным по поводу издания “Очерков русской смуты”. Начавшиеся в Петрограде события должны были (Алексеева) побудить определенно заставить государя с места создать ответственное министерство и затем принять решительные меры для подавления “Петроградских
событий”. И он это сделать не мог, но… что ему помешало? Ответ Деникина был краток и точен: “Вы упрекаете Алексеева за то, что он якобы мог сделать, но не сделал - заставить государя пойти на реформы и подавить “Петроградские события”? Нет, не мог – по слабости своего характера и по неустойчивости государственного характера!”.
Важно помнить, что ко 2-му марта перспективы силового “подавлений бунта” представлялись в Ставке исчерпанными. Но оставалась главная цель, ради которой можно было идти на любые политические уступки: победа в войне. В изменяющихся условиях Алексеев стремился к максимально возможному сохранению преемственности власти, к недопущению скоропалительных, нетрадиционных перемен, сознавая, насколько отречение царя может тяжело повлиять на армию. Алексеев стремился, чтобы Николай II, перестав быть царем, все же некоторое время оставался бы Верховным Главнокомандующим, и этим как бы примерил раздоры в армии… По плану Алексеева, через некоторое время государя должен был сменить прибывший с Кавказа великий князь Николай Николаевич.
В ночь на 3-е марта из Пскова были получены новые сообщения. В 1 час 30 минут в Ставку пришла телеграмма о назначении государем нового председателя Совета министров – князя Г.Е. Львова и нового главковерха – великого князя Николая Николаевича, но после этого последовала внезапное решение: “Государь император изволил подписать акт об отречении от престола с передачей такового великому князю Михаилу Александровичу”. По воспоминаниям Пронина “отречение императора от престола и за сына никто не ожидал, это было полной неожиданностью для всех”. Николай II от 2-го марта записал в своем дневнике: “Утром пришел Рузский и прочел длиннейший разговор по аппарату с Родзянко – по его словам, положение в Петрограде таково, что Министерство членов Государственной Думы будет бессильно что-либо сделать, ибо с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку Алексееву и всем Главнокомандующим. В 12.30 пришли ответы. Для спасения России и удержания армии на фронте я решился на этот шаг. Я согласился, и из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыл Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал подписанный мной манифест. В 1 час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством. Кругом измена, трусость и обман”.
Треугольник, в котором принималось принципиальное решение, вырисовывается довольно четко – Родзянко – Рузский – Николай II.
Запрашивая мнение командующих фронтами, Алексеев сознательно отстраняясь от влияния на этот процесс, просил их “телеграфировать свою верноподданническую

42

просьбу Его Величеству через Главнокомандующего Северным фронтом, известив меня”.
Ответные телеграммы были представлены генералом Рузским 2-го марта около 3-х часов дня. После доклада Рузского, как свидетельствовал присутствовавший на докладе генерал Данилов, наступило “гробовое молчание”. Государь поднялся и уставил свой взор в завешенное окно, очевидно, не сознавая, что он делает. Его в обыкновенное время неподвижное лицо приняло искаженное выражение, которое мною еще ни разу не наблюдалось. Было видно, что в душе его происходила ужасная борьба. Наступившая тишина ничем не прерывалась… Вдруг Император Николай Александрович резко
повернулся к нам и твердым голосом заявил:
- Я решил… Я решил отречься от Престола в пользу моего сына Алексея. Благодарю вас за примерную службу. Я надеюсь, что будете служить так же верно и моему сыну.
Практически сразу император написал собственноручно две телеграммы.
Первая была адресована Алексееву:
“Начштабверху Ставка
Во имя блага и спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от Престола в пользу моего сына. Прощу служить ему верно и нелицемерно. Николай”.
Второе послание с копией для Ставки было отправлено Родзянко:
“Нет той жертвы, которой бы я не принес во имя действительного блага и спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от Престола в пользу моего сына с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регименте брата моего Великого князя Михаила Александровича. Николай”.
По получении телеграммы Алексеев призвал начальника дипломатической канцелярии Ставки и поручил ему составить манифест об отречении. Скоро текст был отправлен в Псков.
В 3 часа Псков сообщил, что император оставил текст у себя, и окончательное решение будет принято после беседы с двумя лицами, выехавшими к нему из Петрограда. Имелись в виду Гучков и Шульгин, которые добрались до Пскова лишь после 10 вечера.
За эти семь часов ожидания в первоначальном решении Николая произошла коренная перемена. Ее можно назвать роковой. После разговора с доктором Федоровым, высказавшим мнение о неизлечимости больного гемофилией наследника, император решил изменить манифест и отречься в пользу брата Михаила Александровича. Этот документ и был направлен в Ставку и вручен Гучкову и Шульгину.
Концовка телеграммы, присланной в эти часы в Ставку, гласила: “подписать указ Правительствующему Сенату: первый – о бытии Председателем Совета Министров князю Львову, второй – о бытии Верховным Главнокомандующим Великому князю Николаю Николаевичу. После сего Его Императорскому Величеству богоугодно было подписать Акт отречения от Престола за Себя и за Сына, и о передаче Престола Великому князю Михаилу Александровичу”.
В Ставке это вызвало шок.
“Среди шума голосов, вырвавшихся у окружавших меня лиц, - вспоминал Сергиевский, - я отчетливо слышал крики полного изумления: генерала Лукомского – “Михаилу?” и великого князя Сергея Михайловича – “Как Михаилу? Вот так штука!”

43


X

Обстоятельства и дальше менялись с калейдоскопической быстротой. Ночью 3-го марта Алексееву позвонил Родзянко с просьбой задержать передачу в армию манифеста об отречении, поскольку не выяснено отношение Михаила Александровича к вопросу его вступления на престол. Алексееву пришлось направить такие телеграммы, поскольку
волею Николая высшей властью перед отречением он определил Правительствующий сенат и Временное правительство во главе с князем Львовым.
После разговоров той же ночью с генералом Рузским Алексеев, видимо, понял, что пауза нужна Родзянко и его сподвижникам для того, чтобы развить интригу и получить манифест об отречении Михаила. Поэтому он счел необходимым утром 3-го марта направить главам всех фронтов телеграмму, в которой высказал свое мнение о действиях политика: “Родзянко неискренен и неоткровенен и находится под могучим давлением левых элементов и совета рабочих и солдатских депутатов. Родзянко имеет в виду поставить представителей армии перед свершившимся фактом”.
Но события ушли уже за красную черту. Днем 3-го марта Сенат узаконил два  манифеста – один подписан императором Николаем, второй его братом Михаилом. С полудня 3-го марта законной властью в России стало Временное правительство.
Тяжкие муки Алексеева дополнились в эти часы и дни душевными терзаниями. По свидетельству дочери В. Алексеевой-Борель, она никогда даже в дни позднейшего трагического крушения России “не видела отца таким мрачным, подавленным, угнетенным”. Его преданность монархии и династии проходила через острое трагическое испытание. Пытаясь сохранить армию и еще на что-то надеясь, он в этот же день издает приказ № 1425 “Об уничтожении революционных шаек”, призванный остановить разложение армии. Планирует провести совещание командующих фронтами “для установления единства во всех случаях и во всякой обстановке”, резко возражает военному министру Гучкову, предлагавшему меры разрушительного для армии характера…
Но время ушло, история совершила свой очередной непредсказуемый поворот.


XI

Ознакомившись с мнением военачальников, Николай II принял решение отречься от престола в пользу своего сына. Однако после приезда Шульгина и Гучкова он подписал отречение и за себя, и за наследника Престола Цесаревича Алексея, выдвинув в качестве преемника Великого князя Михаила Александровича. Но не прошло и суток, как царь захотел вернуться к первоначальному варианту. Вернувшись в Могилев, Николай II при встрече с генералом Алексеевым согласился на вступление на престол Алексея Николаевича со словами: “Я передумал. Прошу Вас передать эту телеграмму в Петроград”. Алексеев молча взял у Николая II из рук бумагу и положил ее к себе в бумажник, не выполнив просьбу царя и намеренно ее скрыв, объясняя это впоследствии
44

тем, что было уже слишком поздно что-то менять: как он объяснил – и чтобы не смущать умы, так как стране уже были опубликованы два манифеста об отречении – Николая II и Михаила Александровича (историк В.М. Хрусталев назвал объяснения Алексеева “неубедительными” - оба отречения – Николая и Михаила – были опубликованы только на следующий день – 4-го марта 1917-го года). Как пишет историк И.Н. Волкова, учитывая, что в это же время – 3-го марта 1917-го года – Михаил Александрович отказался от принятия власти. Отказ Алексеева вернуться к ситуации 2-го марта, когда
еще была возможность спасти монархию, ускорил воцарение республиканского политического порядка. А.М. Деникин, который привел этот рассказ М.В. Алексеева в своих мемуарах, добавил, что этот документ хранился у Алексеева до конца мая 1918-го года, когда он, передавая верховное командование Добровольческой армии, передал его А.М. Деникину, который передал его на хранение в секретный пакет в генерал-квартирмейстерской части Ставки. Схожая информация об этом документе содержится и в воспоминаниях подполковника В.М. Пронина “Последние дни царской Ставки – 8-ое марта 1917-го года”.
По мнению историка К.М. Александрова, Алексеев был обманут заговорщиками – командующим Северным фронтом, генералом от инфантерии Рузским, в Ставке которого в Пскове находился царь с вечера 1-го марта 1917-го года и председателем Думы М.В. Родзянко. Имея связь с Николаем II только посредством телеграфа, Алексеев был вынужден верить тому, что сообщала ему телеграфная лента. Прежде всего, утром 2-го марта 1917-го года Алексеев получил предписание Николая II остановить экспедицию из верных частей, снаряженную для усмирения беспорядков в столице. Затем Алексеевым были направлены копии многочасовых переговоров, которые в ночь с 1-го на 2-ое марта вели штаб Северного фронта и М.В. Родзянко. Последний подчеркивал, в данном моменте совершенно необходимо для успокоения масс согласиться на отречение в пользу сына при регентстве Михаила Александровича, а если Николай II продолжит упорствовать, то углубление революции принесет анархию в тыл и парализует всякое снабжение армии. Последняя угроза имела большое значение для Алексеева, занятого подготовкой решительного наступления  Русской армии, назначенного на апрель 1917-го года, для чего требовалось обеспечить бесперебойные поставки всего необходимого. Также в Ставку было передано Рузским повеление Николая II ознакомить с содержанием тех переговоров командующих фронтов, чтобы запросить их мнение об отречении. Возможно, то была инициатива самого Рузского, и Николай II такого повеления не давал, но Алексеев в тот момент не мог этого знать. По мнению К.М. Александрова, утром 2-го марта 1917-го года Алексеев принял решение спасти монархию и династию Романовых через отречение Николая II в пользу Цесаревича Алексея и сохранить бесперебойное снабжение армии.


XII

Начальника штаба Верховного Главнокомандующего многие упрекали за преступное бездействие и непринятие должных мер в судьбоносные для России дни и часы февраля 1917-го года, когда он, после отъезда государя из Ставки и ввиду отсутствия
45

связи с ним, автоматически стал исполняющим обязанности Верховного
Главнокомандующего. С этим обвинением не согласны историки К.М. Александров и В.Ж. Цветков. Последний писал, что, напротив, Алексеев принимал все возможные меры для переброски фронтовых частей против начавшейся революции, а Александров привел “интересное” мнение военного теоретика русского зарубежья Е.Э. Месснера, который размышляя в середине 50-х годов XX века о действиях Алексеева в тот момент, писал, что обвинения Алексеева исходили от некомпетентных лиц – по “Положению о Полевом Управлении Войск” Верховный Главнокомандующий мог распоряжаться войском и той
частью территории, которая была объявлена театром военных действий. Поэтому, по утверждению Месснера, власть Верховного Главнокомандующего не распространялась на Петроград, который не входил в театр военных действий, а нарушить закон и воспользоваться Верховной властью для водворения порядка в столице Алексеев не мог вследствие своей официальной сущности.
С другой стороны, по мнению историка А.В. Шишова, Алексеев стал одним из основных организаторов отречения императора от Престола.
В 10.30 часов утра 2-го марта 1917-го года Алексеев разослал командующим фронтами телеграмму № 1872, составленную генерал-квартирмейстером А.С. Лукомским, содержащую краткий пересказ ночных переговоров Родзянко с Рузским. От себя Алексеев сделал следующую приписку: “Теперь династический вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать до победоносного конца лишь при использовании предъявляемых требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находятся фактически в руках петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от  развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России, и судьбу династии нужно поставить на первом плане хотя бы ценой дорогих уступок”.
Как только стало известно, что Николай II отрекся не только за себя, но и за своего сына, Алексеев тут же предпринимал меры для скорейшего приведения войск и гражданского населения в зоне театра военных действий к присяге новому монарху, но по закону подлежало ожидать издания соответствующего манифеста, но Михаил Александрович предпочел уклониться от принятия Верховной власти.
Наконец, Алексеев попытался организовать в Ставке чрезвычайное совещание старших начальников – “генеральную хунту” - для установления единства во всех случаях и во всякой обстановке и оказания давления на “виляющее правительство”, но его инициатива не была одобрена новыми властями, а Николай II в своем последнем манифесте повелел повиноваться Временному правительству.
Только после встречи с Николаем II, произошедшей 3-го марта 1917-го года, Алексеев заподозрит, что был обманут Рузским, а о рассылке телеграммы № 1872 сожалел до самой смерти.
Позиция Ставки оставалась неизменной. На престол должен был вступить великий князь Михаил Александрович, и в России должна сохраняться монархия. В течение всего дня 3-го марта Алексеев безуспешно пытался связаться с Петроградом, отправляя

46

телеграммы на имя Львова и Родзянко, настаивая на незамедлительной публикации акта
отречения государя и скорейшем объявлении о присяге новому императору Михаилу. Не случайно, получив известие об отказе вступить на престол Михаила Романова до вынесения решения об этом Учредительным собранием, Алексеев отмечал роковую ошибочность подобного акта. “Хотя бы непродолжительное вступление на престол великого князя сразу внесло бы уважение к воле бывшего государя и готовность великого князя послужить своему отечеству в тяжелые, переживаемые им дни. На армию это произвело бы наилучшее, бодрящее впечатление”. Поздним вечером 3-го марта Алексеев
на вокзале лично встретил из Пскова литерный поезд с уже бывшим императором.
Алексеев отдал распоряжение, чтобы отношение к оставившему престол императору было таким, как прежде. Была устроена торжественная встреча на вокзале, Николай обошел строй встречавших его генералов и офицеров, каждому пожал руку. Дойдя до конца шеренги, государь, по свидетельству Сергиевского, “закрывает лицо обеими руками и быстро идет к своему вагону. Плечи его вздрагивают от рыданий. Не останавливаясь, он входит в вагон. Генерал Алексеев входит за ним, и двери вагона закрываются”.
4-го марта состоялась официальная передача дел – отрекшийся император начертал на листе бумаги: “Сдал фронт. Николай”. Ниже Алексеев написал: “Принял фронт. Алексеев”.
Николай пробыл в Ставке до 8-го марта и отбыл после получения гарантий от Временного правительства о беспрепятственном проезде в Царское Село и последующем отъезде с семьей в Англию. Но практически сразу был издан указ об аресте монарха.
В Ставке, кроме Алексеева, никто не знал о поступившем решении. В последние минуты перед отъездом Алексееву пришлось выполнить тяжелейшую миссию – сообщить об этом Николаю II. Такой была отправная точка трагедии, связанной с гибелью царской семьи.
10-го марта в Ставку прибыл назначенный последним указом императора Главковерхом великий князь Николай Николаевич. Однако осуществить “второе пришествие” (он был Главнокомандующим с июля 1914-го года по август 1915-го года) на этот пост и принести присягу ему не довелось – указом Временного правительство он был уволен в отставку. Мнение о событиях тех дней, содержащееся в его мемуарах, будет опубликовано не скоро – через сто лет после его смерти, то есть в 2029-ом году.


XIII

Новое правительство все больше увлекалось массовой политикой и все меньше думало о самом важном государственном деле – победоносном окончании войны. Военное министерство во главе с Гучковым вместо удовлетворения насущных потребностей фронта 5-го марта направило в Ставку приказ, устанавливающий новые отношения между офицерами и солдатами. В нем отменялись установившиеся столетиями традиции отдания чести, титулование, вводились “политические права и свободы”. Алексеев был убежден, что подобные меры несвоевременны, а в условиях войны –
47

губительны. Если отдельные перемены во “внешнем облике” армии еще можно было, по
мнению Алексеева, принять, то “политические” перемены представлялись “совершенно недопустимыми”. Учитывая степень культурного развития нашего солдата… в число делегатов и число членов различных собраний, образуемых с политической целью, попадут исключительно мастеровые, то есть крайний левый элемент… Втягивание армии ныне в политику приведет к невозможности продолжать войну, и не позже июня Петроград будет в руках германцев, которые продиктуют нам мир по своему желанию и в экономическом отношении нас поработят.
Прежняя “Царская Ставка” доживала последние дни. Было решено, что государь выступит с прощальным обращением к армии. В ночь на 8-ое марта по распоряжению Алексеева войскам был передан “прощальный приказ императора”, лично написанный Николаем II 7-го марта. Но вскоре в Ставке была получена телеграмма от Гучкова, запретившая распубликовывать приказ, и дальше штабов армий и отдельных корпусов и дивизий (на Румынском фронте) он не прошел. 8-го марта Николай II под контролем представителей Временного правительства, доставивших в Могилев распоряжение о его аресте, покинул Ставку.


XIV

Интересная оценка действий Алексеева его “напарником” генералом Рузским, высказанная им позже генералу С.Н. Вильчевскому. Читая ее, не следует забывать и брусиловскую оценку, по которой Рузский являлся “ловким человеком”, “старавшимся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб соседям”.
“Судьба государя России была решена генералом Алексеевым. Ему предстояло два решения, для исполнения которых “каждая минута могла стать роковой”, как он справедливо отмечает в своей циркулярной телеграмме. Либо сделать “дорогую уступку” – пожертвовать государем, которому он присягал, коего он был генерал-адъютантом и ближайшим советником по ведению войны и защите России, либо – не колеблясь, вырвать из рук самочинного Временного правительства захваченные им железные дороги, и подавить бунт толпы и Государственной думы. Генерал Алексеев избрал первое решение – без борьбы сдать все самочинным правителям будто бы для спасения армии и России. Сам, изменяя присяге, он думал, что армия не изменит долгу защиты родины…”
Царствование государя Николая Александровича кончилось. Для блага России государь принес в жертву не только себя, но и всю свою семью. Уговорившие его на первый шаг его крайнего пути не могли и не сумели сдержать своего обещания – жертва государя пропала даром. Из всех участников события один государь сознавал, что его отречение не только не спасет Россию, но будет началом ее гибели. Ни генерал Алексеев, ни генерал Рузский не поняли тогда, что они только пешки в игре политических партий. Силы сторон были неравные. С одной – была многомиллионная армия, предводимая осыпанными милостями государя генералами, а с другой – кучка ловких, убежденных и энергичных революционных агитаторов, опиравшихся на небоеспособные гарнизоны столицы. Ширмой этой кучке служил прогрессивный блок Государственной Думы.
48

Победила, несомненно, слабейшая сторона. Поддержи генерал Алексеев одним словом
мнение генерала Рузского, вызови он Родзянко утром 2-го марта к аппарату – и в два-три дня революция была бы кончена. Он предпочел оказать давление на государя и увлек других командующих.
  Генерал Алексеев понял свою ошибку ровно через семь часов после подписания государем акта отречения. Уже в 7 часов утра 3-го марта Алексеев разослал новую циркулярную телеграмму, в которой сознавал, что “на Родзянко левые партии и рабочие депутаты оказывают мощное давление и в сообщениях Родзянко нет откровенности и 
искренности”.
На основании одного такого сообщения Родзянко генерал Алексеев решал 24 часа перед тем свести русского царя с престола.
Теперь Алексееву стали ясны и цели “господствующих над председателем Государственной думы партий”. Стало ясно и “отсутствие единодушия Государственной думы и влияние левых партий, усиленных Советами рабочих депутатов”. Генерал Алексеев прозрел и увидел огромную опасность расстройства безопасности армии бороться с внешним врагом и перспективу гибели России.
Он теперь уже считал, что “основные мотивы Родзянко не верны”, не желал быть поставленным перед “свершившимся фактом”, не желал капитулировать перед крайними левыми элементами и предлагал созыв совещания главнокомандующих для объявления воли армии правительству. Государь император то ли в шутку, то ли с пророческой иронией называл слегка косящего Алексеева “мой косоглазый друг”. Помня, что Бог шельму метит, стоит присмотреться и к последнему свиданию Михаила Васильевича с отрекшимся государем, прощавшимся со своей матушкой и офицерами Ставки, что описано Воейковым:
“После очень трогательного прощания с императрицей-матерью государь, пройдя среди провожавших его со слезами чинов Ставки, вошел в вагон. Императорский поезд в последний раз отошел от места нахождения штаба российской армии. Генерал-адъютант Алексеев, стоявший во главе провожающих, по-солдатски отдал честь государю, а при прохождении хвоста поезда снял шапку и поясным поклоном засвидетельствовал свое глубокое уважение и преданность новому правительству в лице четырех сидевших в вагоне делегатов Государственной думы”.
Временное правительство, на которое свалилась вся полнота власти в воюющей стране, было не в состоянии охватить всю гигантскую сложность политических, военных и социальных проблем. Поэтому, уволив Николая Николаевича, оно вынуждено было назначить исполняющим обязанности Главковерха генерала Алексеева. И тут снова выступил на сцену главный политический интриган Родзянко. Уже 10-го марта он пишет премьеру Львову пространное письмо, большая часть которого посвящена очернению с самых разных сторон генерала Алексеева. 19-го марта он проводит заседание Временного комитета Государственной думы, на котором было постановлено: признать “мерой неотложной освобождение генерала Алексеева от обязанностей Верховного Главнокомандующего”. Желательным кандидатом на этот пост был назван Брусилов.



49


XV

Генерал Рузской был прав, указывая, что Алексеев “прозрел” вскоре после свержения императора. Назначенный Временным правительством Верховным Главнокомандующим русской армии Михаил Васильевич начнет на этом посту обсуждать политику “временных”, ведущих к разложению армии. Тем более что начштабом ему придадут боевого генерала Деникина. Тогда Деникин командовал армейским корпусом, воевавшим в Румынии. 18-го марта 1917-го года его срочно вызвал в Петроград военный и
морской министр Гучков.
О Гучкове Деникин много слышал, но лично никогда с ним не встречался. В Петроградском министерстве генерал, несколько растерянный вызовом, внимательно слушал доводы военного министра. Гучков, начав, что Верховным Главнокомандующим назначен Алексеев, объяснил: были разногласия у Временного правительства с Временным комитетом Думы насчет этого назначения – Родзянко выдвигал Верховным Брусилова. Не устраивал некоторых Алексеев своим мягким характером. Гучков значительно повысил голос:
- Новое правительство решило подпереть Верховного Главнокомандующего Алексеева боевым генералом в роли начальника штаба. Так выбор пал на вас, Деникина.
Из следующего А.М. Деникин понял, что Алексеев не захотел навязанного начштаба, и Гучков настоял на этом ультимативно.
В сложную ситуацию Антон Павлович попал, поэтому не сразу согласился на новый, пусть и головокружительный пост. Выговорил у напористого Гучкова право встретиться с Алексеевым и обсудить это. По дороге к Алексееву в Могилев, в Ставку, Деникин взволнованно раздумывал. Его не радовали открывшиеся широчайшие перспективы и огромная ответственность. С вопросами политики, государственной обороны и администрации в масштабе страны он никогда не сталкивался.
Причем войну Деникин прошел на любимой фронтовой работе, а тут снова штаб (из которых всю службу ускользал), хотя и верховный. Он понимал, что выбран не случайно – из-за левых взглядов. Что ж, и правда: осуждал старый режим, революцию принял всецело и безоговорочно. Льстило, что оценили его блестящую боевую репутацию, решили “подпереть” “деда” Алексеева деникинской доблестью, твердостью, находчивостью.
Деникин не ошибся, Гучков потому и отстоял его, что по деникинским публикациям в печати хорошо знал этого критика военной бюрократии и устаревших уставов. Наверняка много говорил Гучкову о “младотурецки” настроенном Деникине и их общий близкий приятель Лукомский, который переписывался с Антоном Ивановичем. Новым правителям Деникин подходил тем же, чем Алексеев – оба были из “простых”, сыновья офицеров, выслужившихся из солдат. Позже этим же приходится и Корнилов, отец которого вышел в хорунжие из простого казака. Буржуазно-либеральное Временное правительство, пригревая “кухаркиных” солдатских детей, заигрывало с Советом рабочих и солдатских депутатов, пока совсем не заигралось.
В связи с этим, “временные” рассчитывали и на то, что Верховный Алексеев вместе
50

с другим февралистом Деникиным поддастся “демократизации” армии, идеи которой столь проступали в статьях Антона Ивановича. Назначая его, надеялись: начштаба Ставки будет в ней их верным союзником, подопрет, как надо. Не могли предположить, что “фельдфебельская” жилка сугубо военной косточки Деникина на деле отторгнется от любой армейской демократии. Такой же закалки были и февралисты Алексеев и Корнилов, что обеспечит, в конце концов, поднятое Алексеевым знамя Белой гвардии.
Могилев, где была Ставка, лежал тихим губернским городком по обоим холмистым берегам Днепра. Тишина и название его, довольно зловещее, происходили от массы окружающих могил, курганов, в раскопках которых отрывали древние арабские монеты.
Все не случайно в этом мире: на кладбищенских просторах в доме местного губернатора находилась последняя резиденция императора – Верховного главкома. Теперь в этот дом перебрался Алексеев с адъютантами, секретарями и штабом. Михаил Васильевич принял Антона Ивановича натянуто, в разговоре сразу проступило его недовольство. А Деникин относился к нему со всей душой, теплотой. Началось это с академической скамьи, где он с большим удовольствием слушал лекции профессора Алексеева. Деникин искренне объяснил, что штабная работа его не увлекает, и он опасается не справиться с таким огромным объемом задач, беспокоят и обстоятельства этого назначения. Заявил:
- Без Вашего чистосердечного согласия и одобрения считаю невозможным для себя принять новую должность.
“Генерал в калошах” помялся:
- Ну что ж, раз приказано…
Деникинской натуре претила такая постановка вопроса, он вспылил:
- Дабы оградить Вас от дальнейших трений с Петроградом, я сообщу Гучкову, что отказ от должности явился моим самоличным решением.
Не зря на новом верху опасались за мягкий алексеевский характер, Верховный засуетился. Заговорил порывисто:
- Будем работать вместе, я помогу Вам. Наконец, ничто не помешает месяца через два, если почувствуете, что дело не нравится, уйти в первую открывающуюся армию.
Началась работа и сразу сказалась черта Алексеева все делать (а значит, и контролировать) самому. Он не допускал сотрудников до злободневных проблем, стратегические директивы тоже сам определял, в общем, более-менее важные вопросы решал единолично. Деникин привык работать самостоятельно и откровенно высказался ему на этот счет. Алексеев в ответ изобразил искреннее удивление:
- Разве я не предоставляю Вам самого широкого участия в работе, что Вы, Антон Иванович?!
Деникин не стал спорить, гораздо больше его волновало поведение министра Гучкова, всего правительства. Из него валили военные реформы по ненавистной Деникину и Алексееву установке: “демократизация армии”. Приказ № 1 Петроградского Совета словно распечатал канализацию, из которой хлынула вонючая муть, подрывающая воинские устои, гробящая дисциплину. Хлестала необдуманно, скороспело и, главное, без всякого учета мнения Ставки. Генералы Алексеев и Деникин видели, что когда-то ключевую по военному делу Ставку превратили в придаток военного министерства с совершенно безапелляционным Гучковым.

51

Деникин, разобравшись с данной диспозицией недели за три, начал по собственной инициативе вставать на дыбы перед петроградскими самостийниками. Он пошел в открытую против действий новой власти, разлагающих армию. Интригам Деникин всегда был чужд, рубил с плеча. Это оценил Алексеев, увидел также, что необласканный им начштаба вертко прикрывает и его по всем фронтам. Михаил Васильевич сначала удивился, а потом восхитился гражданским мужеством огнеупорного во всех отношениях Деникина. Они подружились. Антон Иванович вспоминал: “Со временем я установил с генералом Алексеевым отношения, полные внутренней теплоты и доверия, которые не прерывались до самой его смерти”. Чистосердечный Деникин идеализировал Алексеева. И
когда Верховный поведал ему о заговорщиках конца 1916-начала 1917-го годов, от которых он якобы отделался, Деникин безоговорочно поверил. Алексеев изложил ему, что приступили к нему те люди в Крыму, где он лечился до начала революции, о чем Антон Иванович потом написал: “Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот… Просили совета. Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость, каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, которые несут смертельную угрозу фронту, который по его пессимистическому определению и так не слишком твердо держится, и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению переворота”.
К началу апреля 1917-го года вооруженные силы России были “оккупированы” комитетами, советами, всякого рода солдатскими организациями. Они лезли во все зазоры армейской жизни, сея вражду между офицерами и солдатами. Дошло до того, что комитетчики получили право смещать неугодных им офицеров и ставить “подходящих”. Деникин позже так описывал это время: “В русской армии  вместо одной появилось три разнородные взаимно исключающие друг друга власти: командир, комитет, комиссар. Три власти призрачные. А над ними тяготела, над ними духовно давила своей безумной, мрачной тяжестью – власть толпы”.
В апреле в Петрограде из эмиграции появился в немецком запломбированном вагоне Ленин, который призвал к переходу от буржуазно-демократической революции к революции социалистической, и деятельность Совета пошла к высшей точке кипения. В начале мая вышел приказ по армии и флоту – “Декларация прав солдата”. Его начинка настолько превращала армию в толпу, что даже Гучков, как-то переживший Приказ № 1, тут не выдержал. Он вышел из Временного правительства вместе с министром иностранных дел лидером кадетов П.Н. Милюковым, и на гучковское место встал военным министром 35-летний А.Ф. Керенский. С ним во “временных” оказались смесь министров-социалистов.
Сами “ревгенералы”, очутившись на российском Олимпе, друг друга разлюбили…
Алексеев, став Верховным, сразу же убрал из Главкома Северного фронта своего ближайшего напарника по устранению императора генерала Рузского. Тот будет доживать в Кисловодске, где в 1918-ом году его зарубят чекисты в числе других заложников. Мешался Алексееву и популярнейший генерал Корнилов. Его в главкомы петроградских войск пришлось поставить без согласия Алексеева.


52


XVI

Неожиданно для Алексеева изменилась и военная иерархия. Предполагаемое вступление в должность Главковерха великого князя Николая Николаевича так и не состоялось. Еще вечером 6-го марта у Алексеева состоялся длинный разговор по прямому проводу с Гучковым и Львовым. Петроградские политики снова, ссылаясь на изменившиеся политические обстоятельства, указывали генералу на неприемлемость представителя Дома Романовых на посту Главнокомандующего, и под таким давлением Николай Николаевич заявил о своей отставке.
Алексеев стал исполнять обязанности главковерха, а со 2-го апреля принял эту должность формально. Теперь ему самому в полном объеме предстояло принимать и проводить в жизнь стратегические решения, контролировать положение на фронтах, поддерживать взаимодействие с союзниками. В разговоре с Алексеевым 6-го марта Львов говорил ему, что он “пользуется доверием правительства и популярностью в армии и народе”. Но против кандидатуры Алексеева выступал Родзянко, считавший генерала приверженцем “диктаторских” методов управления. А представители нарождавшейся в те дни Советской власти и вовсе были уверены в крайней “реакционности царского генерала”. Политика революции властно вторгалась и беспощадно ломала установившуюся стратегию войны, и игнорировать политические факты становилось невозможным.
В военной сфере, прежде всего, требовалось уточнить стратегические планы, разработанные в начале года. В условиях происходивших революционных перемен Алексеев пессимистично оценивал возможности крупных весенних операций и считал необходимым лишь соблюдение обязательств перед Антантой. Ставка не могла получить полноту военной власти и стать, по словам Деникина, “объединяющим командным и моральным центром”. Нарастала “демократизация” армии, ярко выраженная в так называемую “Декларацию прав солдата”, которая закрепила принцип участия солдата в политических акциях, в выборах политических и профессиональных организаций. И все же при главковерхе Алексееве делалось все возможное для того, чтобы сохранить боеспособность фронта. 4-го мая он вместе с командующими фронтами прибыл в столицу, и здесь состоялось первое после начала революции расширенное совещание военачальников с министрами Временного правительств, комитета Государственной думы и представителями Исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Стенограмма совещания отразила словесную готовность министров и лидеров Совета поддержать требования военных, однако, реальность оказалась далека от ожиданий. “Армия на краю гибели, - предостерегал Алексеев в своем докладе, - еще шаг - и она будет ввергнута в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы, и возврата не будет”. В результате сроки намеченного наступления пришлось перенести на начало июня.
Радикальным революционерам, советским структурам, армейским, корпусным комитетам нужно было оперативно противопоставить контрреволюционные структуры, настроенные на решительные действия ради продолжения войны до “победного конца”. С 7-го по 22-ое мая в Ставке прошел 1-ый съезд влиятельной военной организации,
53

послужившей одной из основ формирования Белого движения – Всероссийского Союза офицеров армии и флота. Ввиду продолжавшегося падения боеспособности войск на фронте, по мнению Алексеева, необходимо было приступить к частичной демобилизации солдат (прежде всего, старших возрастов), а взамен создать особые подразделения из добровольцев – убежденных сторонников продолжения “войны до победного конца”.
Приняв свержение монархии как факт, генерал надеялся, что новые правители не затронут воинскую дисциплину. Более того, одним из первых был его приказ отлавливать и судить всех левых агитаторов, старающихся проникнуть на фронт. Однако политика Временного правительства, которое решило демократизировать армию (способствуя ее развалу), резко расходилась с устремлениями Алексеева, который в марте стал Верховным
Главнокомандующим. Испытал он и давление со стороны Петроградского совета, для которого он был реакционером. Выход Алексеев нашел в сплочении  офицеров, оставшихся преданными военным идеям патриотизма и служению отечеству, начал активно заниматься созданием широкой общественно-политической сети, способной выступить в будущем стабилизирующей силой. В мае он фактически создал Союз офицеров армии и флота, однако, уже скоро последовала отставка.




























54


Г л а в а     ч е т в е р т а я

Участие в Белом движении

I

22-го мая 1917-го года после антиправительственной речи генерала Алексеева на первом официальном съезде в Ставке его сместили с поста Верховного главнокомандующего. На это место назначили генерала Брусилова, а Михаил Васильевич удалился в Смоленск, где жила его семья. Там с Алексеевым происходит переоценка ценностей. В свете новых исторических реалий генерал уже по-другому, нежели прежде, революционным февралем, видит подоплеку, глубинные течения событий. Для анализа, обобщения пережитого он заглядывает в свой архив политического характера. Начинает излагать свои мысли на бумаге.
В своем новом положении генерал получал информацию о положении на фронте, но не имел возможности влиять на принятие тех или иных решений. Неожиданное бездействие удручало его. Однако Алексеев уже приобрел значительный авторитет среди тех политических сил, которые летом 1917-го года все более определенно заявляли о назревшем “сдвиге вправо”. Алексеев принял предложение войти в состав создаваемого Совета общественных деятелей, политический “вес” которого поддерживали, благодаря участию в его работе известных политиков и военных: Родзянко, Милюкова, Юденича, Корнилова. В совете пытались преодолеть традиционные отчуждения военных и политических сфер.
25-го июня в Большом театре начало работу Государственное совещание, призванное оказать поддержку Временному правительству. 28-го июня на утреннем заседании выступил Алексеев. Его доклад полно и правдиво обрисовал тяжелое состояние фронта. Выступление в Москве стало первым появлением генерала перед столь большой “невоенной” аудиторией. Доклад вполне можно было считать своеобразной программой – декларацией для военных кругов.
Совещание завершилось формально - декларативной поддержкой политического курса Временного правительства. Казалось, победил “средний”, “умеренный” путь развития революции. Однако вскоре страну потрясли события, ставшие, по мнению многих, главной исходной причиной октябрьского переворота. 9-го августа в “государственной измене” был обвинен генерал Корнилов, отправивший накануне, по согласованию с Керенским, части 3-го конного корпуса генерала А.И. Крымова на Петроград. Отношение Алексеева к военно-политической позиции Корнилова было вообще благожелательным. Требования твердой власти, укрепление военной дисциплины, борьба с дезертирством на фронте и саботажем в тылу он полностью поддерживал. Но представлялась рискованной форма исполнения этой программы Корнилова. Немедленная военная диктатура, полный разрыв с правительством А.Ф. Керенского, готовность к

55

радикальным действиям, вплоть до прямого военного переворота – это, по мнению
Алексеева, грозило окончательно развалить и без того неустойчивое состояние фронта и тыла. Примечательно, что в сходной ситуации в феврале-марте Алексеев, видя перспективу “войны междоусобной” во время “войны внешней” предпочел отказаться от военных методов борьбы с революцией.
Прежде всего, Михаил Васильевич отмечает, что на глазах исчезло понятие Родины: “Кто будет впоследствии перечитывать многочисленные речи и воззвания к армии Керенского и даже Брусилова, с изумлением остановится перед фактом, что великое понятие “Родина”, “Отечество”, “Россия” – изгнаны из употребления. Перед кем ответственна армия, по мнению этих господ? – перед “революцией” или перед “демократией”…
Первая мировая война продолжалась, русский Юго-Западный фронт начал наступать 16-го июня 1917-го года. Здесь, как всегда, возродился фениксом возникающий в самых горячих местах генерал Корнилов, бросивший командование петроградским гарнизонам с началом оживления на фронте. С мая он руководил 8-ой армией Юго-Запада, в которой уже прославились Брусилов, Каледин, Деникин. Позже Корнилов станет главкомом Юго-западного фронта. Здесь Корнилов издал приказ: “Сформировать 1-ый ударный отряд 8-ой армии”. Этими батальонами фронтовых добровольцев из наиболее патриотично настроенных, дисциплинированных солдат и унтеров руководил капитан разведки штаба армии М.О. Неженцев. Его подразделение станет первой добровольческой частью Белой армии в виде Корниловского ударного полка. В июне 1917-го года в начавшемся наступлении ударники Неженцева приняли первое военное крещение, прорвав австрийские позиции под деревней Ямщицы. Благодаря этому был взят Калущ Поповеду.  По поводу создания и судьбы ударного отряда продолжалось некое различие взглядов Корнилова и Алексеева. Ударники понесли тяжелые потери во время июньского наступления и вместе с гвардейской петровской бригадой, состоящей из Преображенского и Семеновского полков, не щадили себя, оставив немцев после Тернопольского прорыва. Алексеев такую расточительность в отборных кадрах провидчески переживал. Ему претило, что Корнилов забирал из ослабленной трехлетней войной армии лучших и посылал элиту на гибель, совершенно обескровливая фронтовиков и в духовном плане. Алексеев, еще не обретший идеи Белого дела, словно чуял, как пригодились бы герои ударники для наведения порядка в стране или в каких-либо других политических целях. Он был талантливейшим теоретиком, практик же Корнилов не додумался использовать этих преторианцев как подлинный ударный кулак в будущем своем путче.


II

После прорыва немцев под Тернополем в начале июля армии русского Юго-Западного фронта были тяжело потрясены. В эти нелегкие дни военного несчастья Алексеев неотрывно наблюдал за происходящим из Смоленска. В своих записях он отмечает, что у комиссаров Временного правительства вместе с воззваниями о “защите революционной демократии” и “спасении революции” откуда-то снова появились слова
56

“Россия и Родина”. Михаил Васильевич писал: “Еще так недавно эти великие понятия –
совершенно затерялись. Умышленно вычеркнули их из своего лексикона наши горе-министры из социалистов. Я ни разу не слышал и не читал, чтобы при своих словоизвержениях Керенский говорил солдатам о Родине, об их долге перед Россией, будил любовь к многострадальному, всеми забытому отечеству. С его языка не сходило “революция”, защита ее, ответственность армии перед революционной демократией”.
У генерала Алексеева закладывался идейный предлог для создания новой русской армии, готовой до конца служить Родине и России. Высказался же публично на этот счет  генерал Деникин, в июле ставший главкомом армии Юго-Западного фронта, сменив здесь Корнилова, которого поставили Верховным Главнокомандующим российскими вооруженными силами.
В середине июля 1917-го года военный министр Временного правительства Керенский стал и его министром-председателем. 16-го июля он созвал совещание главнокомандующих фронтами и министров в Ставке, чтобы определиться в дальнейшей военной политике.
Первым свою легендарную речь здесь повел Деникин:
- У нас нет армии! Институт комиссаров в армии недопустим, войсковые же комитеты, обнаружившие страшное стремление к власти, только дискредитируют власть начальников… В развале армии значительно виновно правительство. Оно своим попустительством все время позволяло прессе и агентам большевиков оскорблять корпус офицеров, выставлять их какими-то наемниками, опричниками, врагами солдат и народа. Своим несправедливым отношением правительство превращает офицеров в нариев… Те, которые сваливают всю вину в развале армии на большевиков, лгут! Прежде всего, виноваты те, которые углубляли революцию. Вы, господин Керенский! Большевики только черви, какие завелись в ране, нанесенной армии другими…
По поводу деникинского выступления Алексеев отметил в своем дневнике: “Если можно так выразиться, Деникин был героем дня”.
Ему позже вторил Керенский в мемуарах, указывая: “Генерал Деникин впервые начертал программу реванша – эту музыку будущей воинской реакции”.
В конце августа 1917-го года Верховный Корнилов начал свой путь, двинув на Петроград 3-ий конный корпус генерала Крымова. Корниловское безуспешное выступление показало, что не годятся прошлые методы с опорой на прежние боевые силы. 30-го августа Керенский предложил пост Верховного главнокомандующего снова Алексееву, но тот согласился лишь на должность начальника штаба Ставки, чтобы обеспечить ее преемственный и безболезненный переход в новые руки. Михаил Васильевич сделал это для того, чтобы спасти от расправы смещенного с Верховного главкома Корнилова и его сторонников.
Прибыв в Могилев, генерал Алексеев арестовал и отправил Корнилова и других путчистов в тюрьму в город Быхов под охрану надежных частей. 11-го сентября Михаил Васильевич подал в отставку новому Верховному главнокомандующему Керенскому рапортом, в котором значилось: “Страдая душой вследствие отсутствия власти сильной и деятельной, вследствие происходящих отсюда несчастий России, я сочувствую идее генерала Корнилова и не могу пока отдать свои силы на выполнение должности

57

начальника штаба”. Алексеев сдал свою должность новому начштаба Верховного
генералу Духонину, снова уехал в Смоленск. Оттуда в начале октября Алексеева пригласили в Петроград для участия в работе Предпарламента – Совета российской республики. На петроградских заседаниях Михаил Васильевич окончательно убедился, что эта власть в своей политике не способна провести коренные перемены, необходимые для оздоровления армии. Именно Алексееву, находившемуся “в распоряжении” Временного правительства, пришлось участвовать в противодействии “корниловщине”. Он был срочно вызван в Петроград и принял должность начальника штаба нового Главковерха, каковым себя назначил сам Керенский. При аресте Корнилова и всего руководящего состава Ставки Алексеев стремился, прежде всего, к спасению от революционного самосуда не только самого бывшего Главкома, но и сотен офицерских жизней. После арестов в Ставке Алексеев сдал должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего и вернулся в Смоленск. Теперь он уже не чуждался политической деятельности. В Петрограде началась работа Совета республики (Предпарламента) – органа, призванного “оказать правительству содействие в его законодательной и практической деятельности” и создать хотя бы “суррогат представительства” накануне выборов в Учредительное собрание. Алексеев был делегирован в Предпарламент от Совета общественных деятелей. На заседании Предпарламента 10-го сентября он выступил с критикой действий правительства, приводящей к частой смене командного состава. Он настаивал на немедленном возвращении в ряды армии офицеров, обвинявшихся по подозрению в контрреволюционности.

III

Когда разложение Русской армии приняло необратимый характер, генерал Алексеев решил попробовать сформировать новые части вне состава Русской армии на принципе строгой добровольности вступления. Для начала генерал стремился создать хотя бы один полк.
Генерал Алексеев прибыл в Петроград 7-го октября 1917-го года и начал подготавливать создание организации, которой предполагалось объединить офицеров запасных частей, военных училищ – и просто оказавшихся в столице. В нужный момент генерал планировал организовать из них боевые отряды.
По свидетельству В.В. Шульгина, оказавшегося в октябре в Петрограде, он присутствовал на собрании, состоявшемся на квартире князя В.М. Волконского. Кроме хозяина и Шульгина, здесь были М.В. Родзянко, П.Б. Струве, Д.Н. Чихачев, Н.Н. Львов, В.Н. Коковцев, В.М. Пуришкевич и, скорее всего, еще и В.А. Маклюков.
Мероприятие “носило характер моральной поддержки начинаний генерала Алексеева”, но никаких конкретных действий на нем не обсуждалось. Если учесть, что формально в тот момент “начинаний” еще не было, значит, на собрании как раз вырабатывался план мер по созданию такой организации.
Скупыми словами, набрасывая план в своей записной книжечке, на первое место поставил “штаб”, на второе – “сбор средств”. На третий – “выбор пунктов формирования”.

58

На четвертое – “заботы по продовольствию, вооружению, обмундированию,
снаряжению”. На пятое – “учет”.
Алексеев начал разговор о пуске остановленных и пустующих заводов, чтобы под видом рабочих разместить там офицеров. Общество “Капля молока” использовалось при формировании организации в качестве пункта питания. При помощи полковника Веденяпина это же самое общество “Капля молока” выступало уже в роли и управления этапного коменданта. Моральную подготовку проекту должна была обеспечивать организация В.М. Пуришкевича “Общество Русской государственной карты”. Главный вопрос в начатом деле упирался в полное отсутствие средств. Попытавшись, было, получить финансирование через руководителей Совета общественных деятелей и Союза защиты Родины и Свободы, генерал вскоре обнаружил со стороны руководства организации склонность больше просто сочувствовать, нежели содействовать. Обращения Алексеева к богатым соотечественникам-единомышленникам закончилось с тем же неутешительным результатом.
К моменту свержения большевиками Временного правительства в Алексеевскую организацию записалось несколько тысяч офицеров, которые или проживали в Петрограде, или оказались по тем или иным причинам в столице. И только около 100 из них во главе со штабс-капитаном Измайловского лейб-гвардии полка В.Д. Парфеновым оказались способны провести ряд нападений на большевиков и были вынуждены распылить свои силы.


IV

Помимо легальной и широко известной деятельности Алексеев все больше внимания уделял негласному созданию структур, которые в условиях ожидаемого правительственного кризиса смогли бы успешно противодействовать революционным силам. К середине октября относится первый план создания такой нелегальной организации. Сценарий действий, создаваемый Алексеевской организацией, мало чем отличался от плана “Союза офицеров” в канун выступления Корнилова: “при неизбежном новом восстании большевиков, когда Временное правительство окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному правительству категорическое требование к изменению своей политики”.
Когда многие военные открыто игнорировали “фигляр-премьера” Керенского и считали его обреченным, Алексеев не терял надежд на использование правительственных структур для противодействия большевикам. Он, в частности, полагал, что защита Зимнего Дворца, равно как и победа большевиков в Москве, могли бы спасти остатки авторитета Временного правительства и создать условия для введения в стране твердой власти.
Реально генерал Алексеев 16-го октября 1917-го года начал в Петрограде создавать подпольную военную организацию, так и называвшуюся позже Алексеевской. Крупнейший военный теоретик воодушевленно вложил в свое детище опыт и оставшийся пыл. У него, как и у соратников во главе с Корниловым за быховскими решетками, с
59

которыми наладилась постоянна связь, все ответы на малохольный российский вопрос: “Что делать?” – были готовы. Личным адъютантом генерала стал ротмистр Алексей Генрихович Шапрон дю Ларре – бывший командир эскадрона лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка.
Алексеев создавал офицерские “пятерки”, во главе которых, как он писал в записной книжке, становились “наиболее твердые, прочные, надежные и дельные руководители”. В них он видел базу будущей новой армии, которую назовут Добровольческой. Генерал рассчитывал на осознающих свой долг офицеров, чтобы перебрасывать их на Дон и начинать битву после неминуемого разгрома керенщины. В алексеевские ряды в обеих столицах вступили и юнкера, кадеты старших классов. 60-летний Михаил Александрович неутомимо трудился, ежедневно мотался из общежития на Галерной улице на заседания Предпарламента в Мариинский дворец, посвящая всю остальную часть суток сплачиванию Белой гвардии.
Переправлять добровольцев на юг подпольщикам помогала также основанная при участии Алексеева организация “Белый крест”. Для будущего Белого дела шел сбор средств в финансовых и промышленных кругах Петрограда и Москвы по инициативе “Совещания общественных деятелей”. Национальная общественность стала понимать, что в Росси, по сути, две партии: развала – Керенского и порядка – Корнилова, которого все
больше считали спасителем России.
Интеллигенция мало принимала большевиков в расчет, но именно они затеяли свой переворот в Петрограде 25-го октября 1917-го года. Только начавшаяся здесь формироваться алексеевская организация не в силах тогда была им противостоять. Кроме того, Алексеев, как и другие военные, не хотел защищать Керенского, готовил своих офицеров на Дон, чтобы оттуда очищать стремительно красневшую Россию. В роковые октябрьские дни Алексеев все же не смог отсидеться. Когда большевистские силы укрепились в Зимнем дворце, генерал отправился туда. Он в открытую прошел через красное оцепление, попытался разобраться в действенности дворцовой охраны. Правительственные начальники призывали офицерство на свою защиту, не имея чем его вооружить. Алексеев убедился в несерьезности затеянной здесь обороны, но что-то предпринимать было уже поздно. Ему осталось лишь высказать срочные рекомендации и окончательно “уйти на дно” в забушевавшем городе, предоставив первое жалкое демократическое правительство России его участи. Отсюда уже в красном Питере Алексеев продолжал сплачивать ядро белых офицеров. Бывший Верховный, старый штабист, привыкший опираться на мощнейшие аппараты армии, отлично проявил себя в совершенно новых для него условиях конспирации.









60


Г л а в а     п я т а я

Создание Добровольческой армии

I

После прихода большевиков к власти любое сотрудничество с ними, как с партией, открыто призывавшей к миру с Германией, было для Алексеева неприемлемо. Оставаться же в Петрограде, учитывая враждебное отношение к нему со стороны новой революционной власти, было небезопасно. Генерал уехал на Дон, в Новочеркасск. Теперь от слов и убеждений нужно было переходить к активным контрреволюционным действиям. Алексеев был уверен, что донская столица сможет стать “альтернативой” советскому Петрограду. Уверенности способствовал процесс создания, так называемого Юго-Восточного союза – государственного образования, которое должно было объединить на принципе федераций донское, кубанское, терское, астраханское казачества, а также горцев Северного Кавказа.
Другим центром сопротивления могла послужить Ставка. После исчезновения Керенского из Гатчины полномочия Главкома фактически перешли к начштабверху – генералу Н.Н. Духонину. Узнав о том, что Духонин оказался исполняющим обязанности главковерха, а его бывший сотрудник по штабу Киевского военного округа и Юго-Западному фронту генерал М. Дитерихс стал исполняющим обязанности начальника штаба главнокомандующего, Алексеев написал своему соратнику и ученику письмо, в котором подробно изложил свои планы, связанные с организацией контрреволюционных центров на Юго-Востоке России.
Для будущей России этот край стал как бы оплотом экономического возрождения. Экономическая стабильность Юго-Востока в представлении Алексеева обеспечивала и политическую стабильность. Генерал по-прежнему подчеркивал важность взаимодействия фронта и тыла в современной войне. В условиях “большевистского переворота” и продолжения войны с Германией следовало подумать и об организации суверенных вооруженных сил. Алексеев убеждал Дитерихса в важности сохранения в Ставке системы управления войсками. Он считал, что необходимо перевести на Дон и Кубань “надежные части” и боеприпасы, а также широко оповестить союзные державы об отношении к совершившемуся большевистскому перевороту. Алексеев считал, что “в вопросах организационных нужно соглашение “со Ставкой”, “совместная разработка планов”. Однако Дитерихс уже не мог помочь исполнению замыслов своего бывшего начальника. За день до того, как письмо в Ставку было послано Алексеевым, Дитерихс оставил пост начальника штаба главковерха и уехал в Киев.
В день октябрьского выступления большевиков Алексеев, не зная о происходящем в городе, пришел на заседание Предпарламента, но не был впущен в Мариинский дворец конвоем, выставленным большевиками. Алексеев направился в штаб Петроградского округа, где ему порекомендовали срочно скрыться – в городе появились расклеенные
61

листовки с призывом арестовать генерала. Близкие знакомые Алексеева – С.С. Щетинин с женой Натальей Павловной – спрятали генерала у себя на квартире. Затем его перевезли на квартиру графини Сиверс, так как, выйдя от Щетининых на улице 29-го октября, он был узнан случайным прохожим. Были куплены железнодорожные билеты до Ростова и вечером 30-го октября Алексеев, сама Щетинина, полковник Веденянин и ротмистр А.Г. Шапрон отправились на железнодорожный вокзал.
Шапрон вспоминал об этом моменте: “Тяжело и страшно было смотреть на генерала Алексеева в столь несвойственной ему штатской одежде. Особенно той, которой ему пришлось пользоваться за неимением времени достать что-либо более подходящее. Генерал был одет в очень потертое осеннее пальто темно-шоколадного цвета с небольшими темными крапинами. Оно крайне неуклюже сидело на нем. Из-под не по росту длинного пальто виднелись черные брюки, бахрома оконечностей которых ярко очерчивала военные сапоги. Голову его покрывала синяя фетровая шляпа, опоясанная черною лентой, которую генерал как-то особенно глубоко напялил на голову с наклоном на правый бок. Передняя часть шляпы доходила до бровей, отчего неестественно поднималась задняя ее часть, придавая тем непривычный и резко бросающийся в глаза вид”.
Алексеев путешествовал по паспорту отца Щетининой, датского советника в отставке. Его сопровождали Щетинина, полковник Веденянин (с документами Щетинина)
и Шапрон. В поезде Алексеев был несколько раз опознан случайными пассажирами, но до
Ростова добрались благополучно.
Путь генерала пролег через воспламененную Россию на столь благодатный издали Дон, в Новочеркасск. Прибыл в Новочеркасск 2-го ноября.


II

Прямо с вокзала Алексеев направился в атаманский дворец.
Алексей Максимович Каледин участвовал в Первой мировой войне в составе войск Юго-Западного фронта. В 1915-ом году начальник 12-ой кавалерийской дивизии. Каледин сменил Брусилова на посту командующего 8-ой армии. Он проделал знаменитое русское наступление весной и летом 1916-го года. Брусилов относился к нему недоброжелательно и, вступив в Верховное командование армиями, добился устранения Каледина с должности командующего 8-ой армией. В июне 1917-го года Донской войсковой круг избрал Каледина атаманом.
А.М. Каледин принял своего старого боевого товарища тепло и сердечно, однако в просьбе ”дать приют русскому офицерству”, то есть взять на содержание Донского войскового правительства будущую антибольшевистскую армию отказал наотрез.
Алексеев переоценил возможности Каледина. Он не учел обстановку, в какой находилось Войско Донское. Тяга на Дон офицерства возбуждала в казачьей среде страх неминуемого вмешательства и нашествия большевистских войск. Матросы Черноморского флота угрожали Каледину враждебными действиями. Рабочие настойчиво требовали ликвидации контрреволюции. Быстро и резко обострялись отношения между
62

казачеством и иногородними, воспитавшими в себе большевистскую пропаганду. Разложение, охватившее всю русскую армию, коснулось и казачества.
… С возвращением казачьих войск в родные края наступило полное разочарование: они… принесли с собой с фронта самый подлинный большевизм, чуждый, конечно, какой-либо идеологии, но со всеми знакомыми нам явлениями полного разложения. Это разложение назревало постепенно, проявлялось позже, но сразу ознаменовалось отрицанием авторитета стариков, отрицанием всякой власти, бунтом, насилиями, преследованием и выдачей офицеров, а главное, полным отказом от всякой борьбы с советской властью, обманом, обещаниями неприкосновенности казачьих прав и уклада… Началась трагедия казачьей семьи, где выросла непреодолимая стена между стариками и фронтовиками, разрушая жизнь и поднимая детей против отцов.
Положение атамана Каледина становилось чрезвычайно тяжелым. Еще труднее было положение его непрошеных гостей.
Каледин знал, что генералам и съехавшимся на Дон офицерам повсюду в России грозила смертельная опасность. Он не мог отказать им в приюте и из своих личных средств помогал беженцам. На упреки критики атаман указывал на старый казачий обычай: “С Дона выдачи нет!”. Но, в то же время, под давлением все обострявшихся событий, он просил генерала Алексеева обставить вербовку добровольцев возможно конспиративнее, и советовал перенести Алексееву организацию куда-нибудь за пределы области – в Ставрополь или Камышин, то есть в пункты, находившиеся вне области Войска Донского, но в то же время прикрыть его от центра европейской России.
Генерал Алексеев не последовал совету Каледина. Он не перенес свою
деятельность ни в Ставрополь, ни в Камышин. По многим причинам он этого сделать не посмел, да и не мог.
А добровольцы пробирались на Дон и в одиночку и целыми группами.
3-го ноября на Дон к Алексееву прибыло еще несколько офицеров, а 4-го ноября – целая партия в 45 человек во главе со штабс-капитаном В.Д. Парфеновым. В этот день генералом Алексеевым было положено начало первой воинской части – сводно-офицерской роте (командир штаба – капитан Парфенов, позднее штабс-капитан Некрашевич).
Алексеев, будучи прекрасно осведомленным о работе армейского механизма и используя свои старые связи с генералитетом Ставки, 7-го ноября, посредством телеграфа в войсковом штабе, связался со Ставкой в Могилеве и передал М.К. Дитерихсу распоряжение об отправке офицеров и верных частей на Дон под видом их передислокации для дальнейшего укомплектования с выдачей офицерам денег на проезд, а разложенные “советизированные” воинские части, наоборот, просил удалить из пределов Донской области посредством расформирования или отправки без оружия на фронт. Был поставлен вопрос о переговорах с Чехословацким корпусом, который, по мнению Алексеева, должен был охотно присоединиться к борьбе за спасение России. Однако скорое падение Ставки и общий развал железнодорожного транспорта помешали всем этим планам.
К моменту, когда в организации состояло 180 добровольцев – к середине ноября – была введена официальная запись в Алексеевскую организацию: все поступающие

63

регистрировались в Бюро, подписывая специальные записки в подтверждение добровольного их желания служить. Срок службы по подписке определялся в 4 месяца. Первое время денежное довольствие для добровольцев не предусматривалось. В среднем в день на Дон к Алексееву приезжало и записывалось в ряды организации его имени от 75 до 80 добровольцев. По просьбе атамана Каледина группа добровольцев 65-66 человек под командой донского офицера направлялась на станции для поддержания порядка, где некоторые из них были истреблены толпами дезертиров, потоком хлынувших с фронтов через Донскую область. Переезд из Петрограда юнкеров-артиллеристов стал возможен, благодаря работе организации В.М. Пуришкевича, связь с которой поддерживалась через юнкера Н.Н. Мино. Юнкера перебирались на Дон под видом казаков, окончивших в Петрограде курсы пропаганды, соответствующими документами их снабжал комитет. При этом офицеры этих училищ на Дон ехать не захотели: кто из личных соображений, кто во всем разочаровался, многих угнетала усталость от войны.
К 15-му ноября была организована юнкерская рота, в которую вошли юнкера, кадеты и учащиеся под командованием штабс-капитана В.Д. Парфенова, что были переведены в лазарет № 23 на Грушевской улице. 1-ый взвод состоял из юнкеров пехотных училищ (главным образом, Павловского), 2-ой – артиллерийских, 3-ей – морских и 4-ой – из кадет и учащихся. К середине ноября, пока контроль большевиков на железных дорогах был еще не очень тщателен, из Петрограда малыми группами смог пробраться весь старший курс Константиновского артиллерийского училища и несколько десяткой юнкеров Михайловского во главе со штабс-капитаном Н.А. Шаколи. 19-го ноября по прибытии  первых 100 юнкеров 2-ой взвод Юнкерской роты был развернут в
отдельную часть – сводную Михайловско-Константиновскую батарею, послужившую ядром будущей Марковской батареи и артбригады (штабс-капитан Н.А. Шаколи), а сама рота развернулась в батальон (две юнкерских и “кадетская” роты).
Во второй половине ноября Алексеевская организация состояла из трех формирований:
 - сводно-офицерской роты (до 200 человек);
- юнкерский батальон (свыше 150 человек);
- сводная Михайловско-Константиновская батарея (до 250 человек, в том числе 60 “михайловцев”, а остальные – “константиновцы” под командованием капитана Н.А. Шаколи).
В стадии формирования находилась Георгиевская рота (50-60 человек), и шла запись в студенческую дружину. Офицеры составляли треть организации и до 0,5 – юнкера (то есть тот же самый элемент), “зеленая молодежь” в кадетской форме или в форме учащихся светских и духовных школ составляли 10%.
В ноябре Каледин все же решился дать прибывающим к Алексееву офицерам крышу над головой: в одном из лазаретов Донского отделения Всероссийского союза городов под фиктивным предлогом, что здесь будет размещена “слабосильная команда, выздоравливающие, требующие ухода”, было начато размещение добровольцев. Так, небольшой лазарет № 2 в доме № 36 по окраинной Бирочной улице, представлявшей собой замаскированное общежитие, стал колыбелью будущей Добровольческой армии. Сразу после обретения пристанища Алексеев разослал условные телеграммы верным

64

офицерам, означающие, что формирование на Дону началось и необходимо без промедления приступить к отправке сюда добровольцев.
15-го ноября прибыли офицеры-добровольцы из Могилева, отправленные Ставкой. Вместе с ним  приехали жена и две дочери генерала Алексеева.


III

Один из помощников Алексеева Л.В. Половцев в своих воспоминаниях “Рыцари тернового венца” так рассказывает о рождении Добровольческой армии:
“Ближайшими сотрудниками генерала Алексеева были в то время: его адъютант Шапрон; начальник штаба полка Веденянин, подполковник Лисовой и капитан Шатилов; начальник строевой части, бежавший из быховской тюрьмы, генерал от инфантерии И.Г. Эрдели; начальник хозяйственной части – член Госдумы Л.В. Половцев; по политическим вопросам – член Госдумы Н.Н. Львов, С.С. Щетинин и А.А. Ладыжинский”.
В Ростове и Таганроге работал председатель общества заводчиков и фабрикантов В.А. Лебедев.
Для сбора добровольцев с фронта в Киеве была особая организация, во главе которой стоял генерал от кавалерии А.М. Драгомиров и член Госдумы В.В. Шульгин. На первый призыв генерала Алексеева отозвалось около 50 офицеров и юнкеров, бежавших в Новочеркасск из Петрограда и Москвы после октябрьских стычек с большевиками. Из них были составлены кадры первых воинских частей: офицерских и юнкерского батальонов.
Прибыли добровольцы и из соседних местностей – оборванные, без белья, без сапог, в каких-то опорках. Их надо было разместить, одеть, обуть и накормить, а денег было мало.


IV

В конце ноября, наконец, добрался до Новочеркасска генерал Деникин. Он тоже сразу отправился к генералу Каледину. Каледин обрадовался старому боевому товарищу. На просьбу Антона Ивановича откровенно сказать, не осложнит ли его приезд и ожидаемое прибытие Корнилова и без того сложные отношения между атаманом и революционными комитетами, Каледин ответил:
- На Дону приют вам обеспечен. Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в Кубанских станицах…
Он обрисовал Деникину обстановку и настроения на Дону. Ничего хорошего они не предвещали. Гость был поражен происшедшей переменой в Каледине. Он увидел человека осунувшегося, “как будто бы придавленного неизбежным горем”, с печальными усталыми глазами удрученного катастрофой, случившейся в России и надвигавшейся на Дон.
Без колебаний и без малейшей обиды на Каледина Деникин решил последовать его совету. Чтобы никому не мозолить глаза, он временно, до приезда в Новочеркасск

65

Корнилова, перебрался с Марковым на Кубань. Там он скрывался около двух недель в станице Славянской, а затем в Екатеринодаре.
Генерал Деникин, как и генерал Алексеев, был человеком скромного происхождения. Оба они росли в бедности и пробили дорогу упорным трудом и природными дарованиями. Без малейшей протекции получили они заслуженное признание, никогда ни перед кем не заискивая и всегда сохраняя достоинство. Оба отличались глубокой внутренней порядочностью, у обоих было искреннее уважение к личности человека, что особенно ценилось подчиненными. В беседах с посторонними оба генерала были немногословны. Эти черты взаимного сходства располагали друг к другу.
Перед отъездом Деникина в Славянск он решил встретиться с Алексеевым, засвидетельствовать свое прибытие в Новочеркасск. Эта встреча навеяла воспоминания о первой встрече с Алексеевым.
Шел марта 1917-го года. Приехав в Петроград, Деникин сразу же отправился к новому военному министру А.И. Гучкову, с которым он прежде не был знаком и никогда не встречался. В разговоре Гучков сообщил, что среди членов правительства и Временного комитета Государственной думы были разногласия по вопросу о выборе кандидата на пост Верховного Главнокомандующего. Одни предлагали генерала Алексеева, другие – генерала Брусилова. Родзянко и другие были против Алексеева. Однако вопрос все же был решен в пользу генерала Алексеева. Тем не менее, считая Алексеева “человеком мягкого характера”, новое правительство решило “подпереть” Верховного Главнокомандующего бывшим генералом в роли начальника штаба и выбор пал на генерала Деникина.
Долго и искренне Деникин отзывался об этой должности, подтверждая тем, что вся
служба его прошла в строю и в строевых штабах, всю войну командовал дивизией и корпусом, и к этой боевой и строевой деятельности чувствовал призвание и большое влечение. С вопросами политики, государственной обороны и администрации – в таком огромном государственном масштабе – не сталкивался никогда.
В результате выяснилось, что Гучков высказал генералу Алексееву мотивы назначения Деникина, и поставил вопрос об этом назначении довольно ультимативно. Генерал Деникин оказался в весьма щекотливом положении и потому выговорил себе право, прежде чем принять окончательное решение, поговорить с генералом Алексеевым. Разговор этот произошел в Ставке 25-го марта.
Алексеев принял своего будущего начальника штаба вежливо, но в разговоре чувствовалась натянутость и обида. Деникин повторил все доводы, приведенные им Гучкову против своего назначения, просил генерала Алексеева, как своего старого профессора по академии Генерального штаба, откровенно высказаться по этому вопросу, ибо без его чистосердечного согласия и одобрения он, Деникин, считал невозможным для себя принять новую должность.
Алексеев отвечал уклончиво и сухо. “Ну что ж, раз приказано…”  Характер Деникина не допускал такой постановки вопроса. Он сказал Алексееву, что отказывается принять назначение, но, дабы оградить Верховного Главнокомандующего от дальнейших трений с Петроградом, сообщит Гучкову, что отказ от должности явился его самоличным решением. И тут генерал Алексеев, переменив тон, искренне просил Антона Ивановича не

66

отказываться. “Будем работать вместе, - говорил он, - я помогу вам. Наконец, ничего не помешает месяца через два, если почувствуете, что дело не нравится, уйти в первую открывающуюся армию”.
Деникин согласился. Началась совместная работа. И, тем не менее, в отношениях между двумя генералами легла некоторая тень. В полупринудительном назначении своего ближайшего помощника Алексеев вполне естественно почувствовал опеку правительства. Но ближе узнав Деникина, увидел, что в отношениях с Петроградом новый начальник штаба всячески оберегал его от столкновений и неприятностей. Он понял, что Деникин чужд интригам, прямо и открыто шел на борьбу с разлагающими армию действиями новой власти. В своем помощнике генерал Алексеев нашел верного сотрудника и единомышленника, перед гражданским мужеством которого он вскоре стал преклоняться. Со временем с Алексеевым отношения наполнились внутренней теплотой и доверием, которые не прерывались до этого времени”.
Какие же обязанности Алексеев возложит здесь, в Новочеркасске? Будет ли он ожидать Корнилова, который не прекращает обижаться на Алексеева за его арест?
Тем не менее, в этот раз встреча Деникина с Алексеевым не состоялась по причине отсутствия Алексеева в городе.
Встретились они на общем совещании после приезда на Дон Корнилова.


V

16-го декабря в Новочеркасске появился сбежавший из быховской тюрьмы
Корнилов.
Первый разговор с Донским атаманом был очень схож на первую беседу на Дону Каледина с Алексеевым. Каледин попросил, по сути, приказал Корнилову жить на Дону нелегально. Агенты Алексеевской организации созвали союз генералов, прибывших из центра, пока скрывавшихся на Кубани и Кавказе. Они сразу вернулись на Дон. К тому времени туда же съехались представители  “Московского центра”. Эту организацию для борьбы с большевиками образовали осенью 1917-гот года несоциалистические группировки: члены кадетской партии, представители торговых промышленников, а также других буржуазно-либеральных общественных кругов. Из наиболее известных имен на горизонте Новочеркасска появились переодетые и загримированные П.Н. Милюков, П.Б. Струве, член кадетской партии М. Федоров, князь Г.Н. Трубецкой, бывший председатель Государственной думы М.В. Родзянко.
От левого лагеря неожиданно представительствовал Борис Савинков. Его приезд в Новочеркасск сильно озадачил генералов. Ему вообще никто не доверял. Деникин, считая Савинкова совершенно аморальным человеком, напрямую заявил, что ничего общего с ним не будет иметь, а при встрече не подаст ему руки. Потребовался дипломатический талант Алексеева, чтобы избежать этой встречи. В начале января 1918-го года Алексеев отправил Савинкова в Москву, чтобы вести там подпольную работу против большевиков.
Ходили дурные слухи о том, что и Керенский приезжал на Дон, чтобы при личном свидании с Калединым добиться с ним примирения.
67


VI

Поиск источников финансирования организуемой военной силы был постоянным предметом беспокойства для Алексеева. Первым взносом в “армейскую кассу” были 10 тысяч рублей, привезенные Алексеевым с собой из Петрограда. Частично это были его личные деньги, частично деньги, одолженные ему знакомыми. Алексеев очень рассчитывал на финансовую помощь московских промышленников и банкиров, которые обещали ему в свое время поддержку, но они очень неохотно откликались на просьбы курьеров Алексеева, и за все время из Москвы было получено 360 тысяч рублей.
На первых порах атаман Каледин очень чувствовал опасность “нежелательной шумихи” вокруг Алексеевской организации, на заседаниях Донского правительства не рисковал даже поднять вопрос, о какой бы то ни было помощи новым формированиям, а настороженность Каледина по отношению к алексеевцам полностью исключала финансирование Алексеевской организации из донского бюджета. Рассчитывать можно было только на благотворительность, и первые сотни рублей на организацию генерала Алексеева были пожертвованы именно супругами Каледиными. Представитель ростовского крупного бизнеса Н.Е. Парамонов предоставил около 50 тысяч рублей, но в виде краткосрочной ссуды… По договоренности с Донским правительством  в декабре в Ростове и Новочеркасске была проведена подписка, средства от которой предполагалось разделить поровну между Донской и Добровольческой армиями. Было собрано около 8,5 миллионов рублей, но, вопреки договоренностям, Добровольческой армии были переданы
только два миллиона.
Некоторые добровольцы были вполне состоятельными людьми. Под их персональные гарантии в ростовском отделении Русско-Азиатского банка были получены кредиты на общую сумму 350 тысяч рублей. С руководством банка была заключена неофициальная договоренность, что долг взыскиваться не будет, а кредит будет зачтен как безвозмездное пожертвование в пользу армии. Впрочем, спустя год, руководство банка выставило Добровольческой армии претензию на возврат суммы кредита и всех процентов по нему. А.И. Деникин, возглавлявший в тот период армию, наложил на донесение по требованию банка такую резолюцию: “Я глубоко возмущен наглостью поганых буржуев Русско-Азиатского банка, забывших все”.
Алексеев не отказывался от самых незначительных сумм. На Новый 1918-ый год “Донское благотворительное общество” устроило в Ростове елку с беспроигрышной лотереей. Собранная сумма в размере 28414 рублей 35 копеек была передана раненым добровольцам. Алексеев лично написал устроительницам благодарственное письмо.
Одним из самых серьезных источников финансирования Алексеев полагал помощь от союзников России в Великой войне. Надежды эти не оправдались – союзникам было все равно, кто стоит у власти в России, лишь бы эта власть продолжала войну с Германией. Поэтому союзники, еще не вполне уверенные в том, какой курс в вопросе продолжения войны возьмут большевики после захвата власти, не желая идти с ними на конфронтацию, не спешили помогать их противникам. Даже наоборот, демонстративно дистанцировались от последних, всячески уклоняясь от контактов с посланцами
68

Алексеева. И лишь в начале 1919-го года, после заключенного большевиками перемирия на Восточном фронте, от военного представителя Франции в Киев было получено в три приема 305 тысяч рублей.
В декабре Донское правительство приняло решение оставлять на нужды области 25% казенных сборов, собранных в области. Половина собранных таким образом денег, около 12 миллионов рублей, поступила в распоряжение создаваемой Добровольческой армии. Это был незаконный, зато самый существенный и стабильный источник поступлений. Тогда же было принято решение начать использование находящегося в Ростове в эвакуации оборудования “экспедиции заготовления государственных бумаг” – в Ростове оказались клише 10-ти рублевых купюр, но из-за наступления красных этот план не был осуществлен.
При оставлении Ростова в 1918-ом году Корнилов распорядился изъять на нужды армии ценности ростовского отделения Государственного банка. Генералы Алексеев, Романовский и Деникин высказались против, считая, что такое действие повредит репутации Добровольческой армии. Ценности Госбанка были отправлены в Новочеркасск в распоряжение Донского правительства, и позднее попали в руки красных. В итоге к началу первого Кубанского похода в распоряжение Добровольческой армии имелось около шести миллионов рублей.


VII

С приездом Корнилова все увидели, что его отношения с Алексеевым никуда не годятся. На совещании старших генералов и общественных деятелей эта проблема крайне заострилась. Корнилов потребовал полной власти над создающейся армией и завил, что в случае невозможности так поступить он переберется воевать в Сибирь. Алексеев, своими руками создавший данную армию, тоже хотел прямо участвовать в деле. Было очевидно: если уйдет Корнилов, армия развалится, а коли покинет свое детище Алексеев, добровольцы расколятся. Требовались именно двое и собравшиеся взвешенно убеждали их о самопожертвовании, “государственной” необходимости компромисса. Неизвестно, чем бы кончилось, ежели не вмешался бы уравновешенный Деникин. Он предложил золотую середину: военная власть переходит к Корнилову, гражданская и внешнее сношение – Алексееву, а все, связанное с Донской областью – к Каледину.
Так родился триумвират первого антибольшевистского правительства. Ему был передан гражданский совет, куда вошли М. Федоров, Г. Трубецкой, П. Струве, П. Милюков, Б. Савинков.
К концу декабря 1917-го года Гражданский совет выработал политическую декларацию, в основу которой легла “быховская программа”, разработанная Корниловым с другими генералами в тюремном заключении. “Хозяином земли Русской” должно было стать Учредительное собрание, чтобы “окончательно сконструировать большевиков”, а не “Учредилка”, какую в начале 1918-го года разгонит знаменитый этим матрос Железняков, у которого “караул устал”.
“Непредрешенческая” декларация триумвирата не провозгласила лозунга
69

монархической реставрации, но и не предложила учреждение республики. Ее генеральские создатели не заглядывали вперед по привычному им принципу полководца Наполеона: главное ввязаться в бой, а там видно будет.
27-го декабря 1917-го года отдан приказ о переименовании Алексеевской организации в Добровольческую армию. В день Рождества 1917-го года генерал Корнилов вступил в командование Добровольческой армии.


VIII

Когда в организации уже числилось 600 добровольцев, винтовок на всех было около сотни, а пулеметов вообще не было. На войсковых складах на территории Войска Донского вооружения было в достатке, но донское начальство отказывалось выдавать его добровольцам, опасаясь гнева большевинизированных казаков-фронтовиков. Оружие пришлось добывать силой.
Так, в предместье Новочеркасска Хотунок были расквартированы 272-ой и 373-ий запасные полки, находящиеся в крайней степени разложения и представляющие опасность для донской власти. Алексеев предложил использовать силы добровольцев для их
разоружения. В ночь на 22-ое ноября добровольцы окружили полки и без единого выстрела разоружили их. Отобранное оружие пошло добровольцам.
Артиллерию добыли необычным способом – одну пушку “одолжили” в Донском запасном артдивизионе на торжественные похороны одного из погибших добровольцев-юнкеров, да так и “позабыли” вернуть после похорон. Еще два орудия добыли буквально в бою: в соседнюю с Доном Ставропольскую губернию с Кавказского фронта прибыли совершенно разложившиеся части 39-ой пехотной дивизии. Добровольцам стало известно, что рядом со станцией Лежанкой расположилась артиллерийская батарея. Было решено захватить ее пушки. Под началом морского офицера Е.Н. Герасимова в Лежанку отправился отряд их 25 офицеров и юнкеров. Ночью отряд разоружил часовых и угнал два орудия и четыре зарядных ящика. Еще четыре орудия и запас снарядов были “приобретены” за 5 тысяч рублей у вернувшихся с фронта донских артиллерийских частей.
В первое время содержание добровольцев ограничивалось лишь пайком, затем стали выплачивать небольшие денежные суммы (в декабре офицерам платили по 100 рублей в месяц (рядовым – 30, в январе 1918-го года – 150, в феврале – 270 рублей).


IX

Военное положение на Дону было введено атаманом Калединым сразу же после большевистского переворота, советская власть не признавалась, все Советы на территории Донской области были распущены и запрещены. Но большевистская пропаганда делала свое дело, и население, входившее в область Войска Донского Донецкого угольного

70

бассейна городов Ростов-на-Дону, Таганрог, где значительную часть составлял пролетариат, было настроено большевистски. В пределах области находились запасные полки, солдаты которых были крайне разложены большевистской пропагандой.
Когда 25-го ноября в городе Ростове-на-Дону началось большевистское вооруженное восстание, выполнить приказ атамана Каледина о водворении порядка в городе согласился только один пластунский батальон, да и то не полного состава, и юнкера добровольцы Донского училища в количестве 100 человек. Остальные казачьи части “заняли нейтралитет”. Донскому начальству пришлось обратиться к Алексеевской организации за продержкой. Из Новочеркасска 26-го ноября для подавления восстания выступила Георгиевская рота, сформированная из добровольцев. Первый бой произошел в тот же день у Балабановой рощи.
На следующий день, 27-го ноября, им вслед двинулась почти вся Алексеевская “армия” под командованием полковника Преображенского лейб-гвардии полка И.К. Хованского – офицерская рота и юнкерский батальон. В отряде было 4 пулемета и броневик. Выгрузившись из железнодорожных вагонов в полутора верстах от станции Нахичевань, еще в темноте отряд Хованского присоединился к донцам и провел наступление на Ростов, следуя вдоль железнодорожного полотна. Из Нахичевани красные были выбиты с легкостью, но, подойдя к рабочему предместью Ростова – Темернику, наступающие встретили ожесточенное сопротивление. Силы были неравны (на стороне красных сражались до 1000 бойцов), у Хованского резервов не было, и бой длился до
темноты, после наступления которой белые отступили на железнодорожную станцию Кизитеринка, потеряв за день убитыми и ранеными примерно четверть своего состава. В этом бою погибли почти все кадеты Одесского и Орловского корпусов (взвод капитана Донскова). Найденные впоследствии трупы кадетов были обезображены и исколоты штыками.
Участник этого похода, бывший член Государственной думы Н.Н. Львов, вспоминал:
“Я помню завывание вьюги ночью на станции Кизитеринка. Штаб стоял в дощатых станционных постройках, тусклый свет до которых доходил от стоящих на запасных путях теплушек. Туда переносили раненых и клали их на солому.
Армейская дисциплина и организация службы в Войске Донском была не высокая, донские части не были вообще обеспечены питанием. У добровольцев Алексеева был с собой хотя бы усиленный сухой паек. Накормить бойцов смогли, только получив помощь от местных дам-благотворительниц, доставлявших на позиции хлеб, сахар, чай.
На следующий день, преодолев бойкот местных железнодорожных машинистов (вместо них паровоз вели сами юнкера), прибыло подкрепление – сводная Михайловско-Константиновская артиллерийская рота, сотня казаков, артиллерийский взвод при двух орудиях. У юнкеров-артиллеристов появилась идея построить бронепоезд. Для этого они укрепили железнодорожные платформы шпалами, установили пулеметы и первый белый бронепоезд был готов. Красные пытались по-новому атаковать, но были отбиты. На следующий день, 29-го ноября, красные вновь атаковали, поддержанные огнем с яхты “Колхида”, которая была в фарватере Дона. Потери белых были велики и оставили за день 72 человека. Однако атака красных была отбита.

71

30-го ноября активных действий стороны не вели, но на позиции прибыл сам атаман Каледин и назначил генеральное наступление на 1-ое декабря. Утром этого дня добровольцы и донцы начали общую атаку. Красные ожесточенно оборонялись. Вдруг в тылу у красных раздались оружейные выстрелы. У красных началась паника, они бросили позиции и разбежались. Оказалось, что в тылу у красных начал действия подошедший из Таганрога отряд генерала Назарова. В нем было всего полторы сотни добровольцев – гимназисты офицеры. Но отряд был при двух орудиях. Благодаря внезапности появления отряда Назарова победа досталась белым. 2-го декабря Ростов-на-Дону был полностью под контролем Донского правительства. В тот же день в Новочеркасске состоялись торжественные похороны первых 9-ти добровольцев, погибших в боях. Генерал Алексеев, прощаясь с убитыми, сказал: “Я бы поставил им памятник – разоренное орлиное гнездо, а в нем убитые птенцы – и на нем написал: “Орлята умерли, защищая родное гнездо, а где же были орлы?”
Для представления об общем составе Алексеевской организации первоначального периода ее существования, показателен состав раненых добровольцев, помещенных в областную больницу и лазарет. Общество донских врачей из 51 человека 48 составляли юнкера и кадеты.


X

По возвращении в Новочеркасск воинских подразделений, подавивших большевистское восстание, в Алексеевской организации было произведено переформирование. Судя по свидетельству добровольца, прибывшего на Дон 5-го декабря, о том, что его явочный номер был 1801-ый, то есть численность организации к этому времени сильно возросла. “1-ая Сводно-офицерская рота” развернулась в четыре роты, численностью по 50-60 человек каждая. Их предполагалось развернуть в батальоны (со 2-ой по 5-ю, причем 3-ю составляли чины гвардии: 1-ой считалась Георгиевская рота. “Юнкерский батальон” был сведен в двухротный состав (“юнкерская” и “кадетская”, всего 120 человек). Сформирована морская рота (около 50 человек), а также 1-ый отдельный легкий артиллерийский дивизион под командованием полковника С.М. Икишева из трех батарей: юнкерская (капитан Н.А. Шаколи), офицерская (подполковник Е.В. Шмидт) и смешанная (подполковник Л.М. Ерошин).
В это время проживавший в Ростове генерал-майор А.Н. Черепов 4-го декабря по согласованию с начальником гарнизона генералом Д.Н. Чернояровым организовал собрание местных офицеров, на котором было решено создать отряд для охраны порядка в городе “самообороны”. Вскоре отряд под началом Черепова, расположившийся на Пушкинской, превратился в часть Добровольческой армии. В него записалось около 200 офицеров. Также было открыто Бюро записи добровольцев с целью создать ростовский офицерский полк. Но в течение двух недель записались только около 300 человек, из которых 200 составили Ростовскую офицерскую роту, а около 100 попали в начавшийся формироваться Студенческий батальон, Техническую роту и переведенные из Новочеркасска 2-ую офицерскую, Гвардейскую и Морскую роты.
72


XI

Во второй половине декабря на совещании белых генералов с делегатами “Правого центра”, приехавшими из Москвы, было достигнуто соглашение о разделении полномочий между триумвиратом Каледин – Алексеев - Корнилов.
25-го декабря 1917-го года было объявлено о вступлении генерала Корнилова в должность командующего армией, названной по его инициативе “Добровольческой”.
В результате преобразования высшие командные должности были распределены между лидерами Белого движения следующим образом:
- Верховным руководителем армии стал Генерального штаба генерал от инфантерии Алексеев;
- Главнокомандующим – Генерального штаба генерал от инфантерии Корнилов;
- начальник штаба – Генерального штаба генерал-лейтенант А.С. Лукомский;
- начальник 1-ой дивизии – Генерального штаба генерал-лейтенант А.И. Деникин;




























73


Г л а в а   ш е с т а я

Участие в Кубанских походах

I

Переговоры между калединским правительством и казачьим ВРК прошли в Новочеркасске. 15-го января руководство ВРК, как когда-то и ростовские большевики, выдвинули атаману ультиматум о сдаче власти. В это время кумир молодежи, храбрец подполковник В. Черноусов со своим партизанским отрядом из восьмисот офицеров, гимназистов, кадетов, студентов разбил в Каменской ревкомовские части. Каледин предложил самому ВРК распуститься.
Тогда верхушка казачьего ВРК 19-го января признала власть ВЦИКа и Совнаркома, сплотившись с Донским областным ВРК. На следующий день объединенные силы красных обрушились на черноусовцев, разгромив партизан, подполковника же изрубили шашками.
“Со смертью Черноусова как ушла душа от всего дела обороны Дона. Все окончательно развалилось”. В это время добровольческие части стояли на более опасном оперативном направлении в Ростове. Но в конце января на них с севера, запада и востока навалились красные. Алексеев с Корниловым решили уходить с Дона, сообщили об этом Каледину. 29-го января атаман собрал в своем дворце войсковое правительство, прочитал телеграмму добровольческих вождей. Он сообщил, что для защиты Донской области на фронте нашлось лишь 147 штыков, и добавил:
- Положение безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено враждебно. Сил у нас нет, сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я слагаю. - Потом Алексей Максимович ушел в свои комнаты. Сел там за стол и написал предсмертное письмо  генералу Алексееву с такими выводами: “Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого предводителя своих интересов и отходят от него. Так случилось со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага…”
Закончив, Каледин застрелился. Мысли, высказанные им в письме, оказались во многом пророческими. Калединское самоубийство всколыхнуло Дон. На другой день на Большом Войсковом круге съехавшиеся офицеры от станиц и войсковых частей объявили себя властью и избрали войсковым атаманом А.М. Назарова, а походным – генерала П.Х. Попова. Назаров тут же начал мобилизацию казаков от семнадцати до пятидесяти пяти лет и разгромил в Новочеркасске Совет рабочих депутатов и Ростов-на-Дону объявил на военном положении. 28-го февраля 1918-го года красные войска под командованием Сивера начали штурм ростовских оборонительных сооружений. Корнилов приказал отходить за Дон в станицу Ольгинскую.

74

Генерал Алексеев в прощальном письме написал своим близким: “Мы уехали в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы”. Верховный руководитель Добровольческой армии Алексеев, ее командующий Корнилов, заместитель командующего Деникин и штабные собрались в вестибюле дома ростовского миллионера Парамонова. Взяли винтовки и карабины, зашагали но ночным опустевшим улицам к выстроенным в поход добровольцам. На месте сбора распределили четырехтысячную колонну с несколькими орудиями и тремя десятками повозок. Скомандовали. Пошли в ночь Корниловский ударный полк подполковника Неженцева, Георгиевский – полковника Кириенко, офицерские батальоны полковника Кутепова, Борисова, Лаврентьева, Тимановского, юнкерский батальон капитана Парфенова, Ростовский добровольческий полк генерала Боровского, кавалерийский дивизион полковника Гершельмана, другие мелкие части.
В степной темноте впереди “светлой точки” Белой гвардии были бывшие: два Верховных главкома Русской армии, один командующий фронтом, начальники высших штабов, корпусные командиры с вещмешками за плечами.
Следующий день был почти сплошь белым. Глубок снег, в котором утопал передовой колонны Корнилов в высокой папахе. Посадили на повозок опиравшегося до этого в строю на палку Алексеева, которого приступы тяжелой болезни почек доводили до потери сознания. Он устроился рядом с чемоданом, там вся казна армии, миллионов шесть кредитными билетами и казначейскими обязательствами. Рядом с его повозкой шел, вскинув карабин на плечо, генерал Деникин в потрепанном еще в Быхове штатском костюме и дырявых сапогах. Хорошо, хоть меховой шапкой на бритую голову выручили. Растянувшаяся в снегах колонна все же двигалась бодро.
36 тысяч генералов; более двухсот тысяч офицеров, более тысячи рядовых, тут особенно веселые юнкера, кадеты, гимназисты. Великая им выпала честь идти на смерть с такими командирами и товарищами… Врачи, чиновники, сестрички милосердия, раненые в обозе. Вперемешку шинели, пальто, палатки, гимназические фуражки.


II

Первый привал намечался в станице Аксайской. Но оттуда вернулся квартирьер с известием, что казаки станицы, напуганные большевиками и, боясь их мести, отказываются предоставить ночлег добровольцам.
Корнилов считал, что казачество вскоре одумается, что, испытав на своей шкуре прелести большевизма, оно окажется опорой его армии. А потому отношение Корнилова к казачьим станицам было осторожное. Он не хотел их настраивать против армии. И в этом случае попросил Деникина и Романовского вместе отправиться в станицу для переговоров. После долгих споров представители генерала Корнилова добились, наконец, разрешения на привал. Впоследствии Деникин узнал, что получено оно было, благодаря непредвиденной случайности. Сопровождавшему его офицеру-ординарцу надоели разговоры. Он отвел в сторону самого задиристого из казаков и намекнул ему,  что
75

Корнилов шутить не любит, что лучше дело решить поскорее, а то Корнилов кое-кого повесит, а станицу уничтожит.
Крестьяне осторожно и подозрительно относились и к красным, и к белым. Они придерживались нейтралитета впредь до выяснения вопроса: чья сторона возьмет верх.
Трехцветно реял над ними флаг – русский, единственно поднятый на бескрайней земле России…
В станице Ольгинской остановились на четверо суток, был военный совет. Опять столкнулись точки зрения Корнилова и Алексеева.
Вторая остановка армии – в станице Ольгинской.
Корнилов сделал инвентаризацию военного имущества и реорганизовал отряд, сведя мелкие части в более крупные.
Получился следующий состав Добровольческой армии: первый офицерский полк под командой генерала Маркова; Корниловский ударный полк (командир – полковник Неженцев); партизанский полк (командир – генерал Богаевский); юнкерский батальон (командир – генерал Боровский); артиллерийский дивизион из четырех батарей по два трехдюймовых орудия в каждой; чехословацкий инженерный батальон (командир – капитан Неметчик). Кроме того – три небольших конных отряда. Численность конницы не превышала 600 всадников. В дальнейшем походе генерал Марков со своим полком обычно шел в авангарде. В хвосте колонны, прикрывая ее, партизанский полк.
Там же в Ольгинской определили маршрут дальнейшего движения армии. На военном совете, созванном Корниловым, этот вопрос вызвал разногласия, и окончательное решение было далеко не единодушным. Обсуждалось два предложения. Первое – двигаться на восток, в район зимовников. Цель этого плана сводилась к тому, чтобы, оторвавшись от железных дорог, по которым перемещались войсковые части красных, дать людям возможность отдохнуть, переменить лошадей, пополнить обоз. Иначе, предлагалось занять выжидательную позицию, чтобы месяца через два, в зависимости от обстановки, принять то или иное решение.
Другой план предполагал движение на Кубань, к ее станице – Екатеринодару, тогда еще не захваченному большевиками. На Кубани имелись богатые запасы продовольствия, а население, по слухам, настроенное против Советской власти, могло дать значительный приток добровольцев.
Корнилов стремился поскорее выйти к Волге, на север, чтобы оттуда идти на Москву. Его поддерживал генерал Лукомский, считавший: надо уходить в Задонскую Сальскую степь, в так называемый район зимовников вместе с походным атаманом генералом Поповым, который в это время вырвался от красных в Новочеркасске с полутора тысячью конников, пятью орудиями и сорока пулеметами. Там, рассуждали сторонники корниловского мнения, красные отряды не были опасны, те вели “эшелонную войну” и боялись отрываться от железных дорог. С Задонья открывался путь на Волгу вдоль магистрали Горновая – Царицын.
Осторожный  Алексеев занял расчетливую позицию, идти на Кубань:
- Идея движения на Кубань понятная массе, она отвечает той обстановке, в которой армия находится.
Ему вторил Деникин, назначенный начальником 1-ой Добровольческой дивизии:

76

- Следует двигаться на Екатеринодар, где уже собраны некоторые суммы денег на армию, где есть банки, запасы.
Богатый Екатеринодар, еще находившийся в руках Кубанской Рады, большинству генералов казался заманчивее. Казачий же потомок Корнилов стоял на своем и потому, что лучше всех этих генералов знал казачью психологию. Он не сомневался, что колебания и “нейтралитет” донцев временны: стоит их переждать и после прихода красных свободолюбивые казаки истинно поднимутся. Это и произойдет на самом деле. По пути они столкнулись с местным “энтузиазмом” и разуверились в тихом батюшке Доне: огромное село в лучшем случае наскребало десятка два добровольцев. А атаман Попов ушел с верными казаками на Задонье в свой степной поход.
Стоит согласиться с мнением зарубежного историка генерала Головина, считавшего это решение “редкой стратегической ошибкой” Алексеева. Взятый добровольцами курс на Екатеринодар потребовал от них предельно выложиться. В это же время и бывшая русская Кавказская армия отходила из Турции на Кубань, оказалась на ней запертой, что послужила для большевистских начальников отличным поводом для создания многочисленной красной 11-ой армии. Кроме того, пока добровольцы будут сражаться на Кубани, Троцкий успеет выиграть время для создания Рабоче-крестьянской Красной армии. После ухода немцев она станет активно драться с белыми.


III

Многое решало время, и к Екатеринодару Добровольческая армия двинулась форсированным маршем. Празднично светились почистившие перышки ветераны-полки. Отливали малиново-черными фуражками и погонами корниловцы с трехцветными или “ударными” красно-черными знаками – углами на рукавах. Черный (“смерть за Родину”) и белый (“Воскресение России”) были основными цветами офицерского полка.
Большой бой белые дали в ясный, слегка морозный день в марте у крупного села Лежанка уже в Ставропольской губернии. Атаковал офицерский полк. Старые и молодые полковники шагали взводными. Впереди всех – 39-летний полковник Н.С. Тимановский, в черной папахе – очечки на круглых неподвижных глазах, выбритые углом усы: печатает широким шагом, хотя семнадцатью старыми ранами перебито тело. Одну из рот ведет сухой, крепкий А.П. Кутепов, черная фуражка на затылке, смоляные усищи и бородка вздрагивают – отрывисто командует молодежи, те развеселились, будто на балу… Проносится на коне к главному отряду С.Л. Марков, матерком разнося кого-то…
Глухой высокий разрыв шрапнели! Офицеры не останавливаются, разворачиваются. Без выстрела (патронов мало) в полный рост идут на начавшийся пулеметный огонь. Цепи скрываются за косогором. На НП к Деникину подходит Алексеев. Вдвоем они выскакивают вперед для лучшего обзора. С пригорка видно, что село опоясано окопами, от церкви лупит красная батарея, винтовки и пулеметы секут. Те залегают перед незамерзающей речкой… И сразу вправо, в обход, зашагал корниловский полк. Там взметывается трехцветное знамя – под ним с конницей летит Корнилов. Юнкера с другой стороны выскакивают под сплошные пулеметные очереди и ставят орудия.
77

Ударяют по окопам… Залегший офицерский полк не выдерживает ожидания, поднимается и стеной бросается через ледяную речку вброд. Справа летят корниловцы. Они и офицеры несутся на окопы, экономя патроны, чтобы бить штыком…
Когда Алексеев с Деникиным заходят в село, улицы завалены трупами, а на околице дружный треск выстрелов – расстреливают большевиков.
Еще в начале похода Корнилов сказал добровольцам:
- Вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!
Кто-то спросил:
- А если не удастся победить?
Корнилов ответил:
- Если не удастся, мы покажем, как должна умирать русская армия.


IV

Вскоре Корнилову стало известно, что плану движения на Кубань нанесен жестокий удар: 1-го марта Екатеринодар захвачен большевиками. Оттуда бежал в горы Северного Кавказа отряд кубанских добровольцев под командой полковника Покровского, а также кубанский атаман Филимонов и члены Рады (парламент кубанского казачества). Корнилов решил отложить штурм кубанской столицы и, перейдя Кубань, обогнуть Екатеринодар, и двинул свой отряд на юг в черкесские аулы. Там надлежало соединиться с добровольцами Покровского и отдохнуть от боев. Надеждам на отдых не суждено было сбыться. Северный Кавказ кишел войсками, бросившими турецкий фронт. Они разграбили и разгромили черкесские аулы и добровольцы, придя туда, нашли полное запустение.
14-го марта состоялось свидание добровольческого командования с Покровским, накануне произведенным Кубанской радой в генералы. Кроме Корнилова присутствовали генералы Алексеев, Деникин, Эрдели и Романовский.
На собравшихся генералов Покровский под предлогом, что всякие перемены могут вызвать брожение в его войсках, настаивал на автономии кубанского отряда и лишь на оперативном подчинении его генералу Корнилову. Даже всегда выдержанный генерал Алексеев потерял терпение.
- Полноте, полковник, - вспылил он, - извините, не знаю, как вас и величать. Войска тут ни при чем – мы знаем хорошо, как относятся они к этому вопросу. Просто вам не хочется поступиться своим самолюбием.
- Одна армия и один командующий, – резко оборвал дальнейшие переговоры генерал Корнилов. – Иного положения я не допускаю. Так и передайте своему правительству.
Через несколько дней Покровский приехал снова. Его сопровождали – кубанский атаман полковник Филимонов, председатель Кубанского правительства и представитель законодательной Рады. После долгих переговоров кубанцы согласились, наконец, на
78

полное подчинение своего отряда генералу Корнилову. Ему предоставлялось право реорганизовать отряд по личному усмотрению. Они дали обязательства всемерно содействовать военным мероприятиям армии. Начальник же войск Кубанского края (Покровский) отзывался в состав своего правительства для дальнейшего формирования кубанской армии.
Не теряя времени, генерал Корнилов сразу влил кубанские части (около двух с половиной тысяч человек) в состав своего отряда.
Среди людей, бежавших с отрядом Покровского из Екатеринодара, был М.В. Родзянко, бывший председатель Государственной думы. В дальнейшем он находился в обозе Корниловского отряда.
Добровольческая армия была на исходе. И отряду пришлось питаться за счет местного населения. В обстановке гражданской войны многие из раздетых, разутых и голодных людей теряли терпение, занимались даже грабежами.


V

После включения отряда Покровского в состав Добровольческой армии кубанская столица Екатеринодар снова заняла первое место в планах Корнилова. Снова она стала целью похода.
Добровольческие войска находились тогда южнее города, на левом берегу реки Кубани. Минуя посты, Корнилов наметил неожиданные для противника переправы на паромах у станции Елизаветинской, к западу от города, и оттуда, с запада – атаку на Екатеринодар.
Переправа через реку прошла благополучно. 28-го марта генерал Корнилов со своим штабом расположился на образцовой ферме Екатеринодарского сельскохозяйственного общества, километрах в трех от города. С высокого отвесного берега над рекой открывался вид на кубанскую столицу. Отчетливо виднелись контуры домов, вокзал, кладбище, а впереди к ферме – ряды большевистских окопов.
Ферму, с ее небольшим белым домиком в четыре комнаты, ясно видел неприятель. Она неизбежно должна была привлечь его внимание. Кроме Корнилова на ферме расположились Деникин, Романовский со штабом, команда связи и перевязочный пункт.
Три дня подряд неприятель осыпал ферму снарядами. Тем временем началось наступление на город. Добровольцы захватили предместья, затем вокзал и артиллерийские казармы, один из отрядов прорвался даже к центру города, но – не поддержанный другими – должен был пробиваться обратно. И тут дал себя знать численный и технический перевес противника. По словам генерала Деникина, разведка Корниловского штаба “определила в боевой линии до 18 тысяч бойцов при 2-3 бронепоездах, 2-4 гаубицы и 8-10 легких орудиях”.
Советское командование стягивало к Екатеринодару подкрепления со всех сторон. Их силы увеличивались, да и бились они упорно. Потери добровольцев росли, раненых в лазаретах перевалило за полторы тысячи. После смерти полковника Неженцева в командование Корниловским полком вступил полковник Кутепов.
79

На Корнилова смерть Неженцева подействовала сильно. Военное счастье Корнилову изменило, истощались после упорных боев войска, которые едва держались на ногах.
Впервые после станицы Ольгинской Корнилов собрал военный совет. Кроме командующего армией присутствовали генералы Алексеев, Деникин, Романовский, Марков, Богаевский и кубанский атаман полковник Филимонов. Стол, кровать и деревянная скамейка были единственной мебелью, а потому некоторые сидели на разбросанной по полу соломе.
- Положение действительно тяжелое, - сказал Корнилов собравшимся, - и я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Как ваше мнение, господа?
По тону Корнилова все поняли, что для него этот вопрос решенный. Тем не менее, кроме Алексеева, все генералы возражали против атаки. Они говорили, что настал предел человеческих сил, что армия разобьется об Екатеринодар, что неудача штурма вызовет катастрофу и, наконец, что даже взятие города – с неизбежными потерями – приведет войска к полному распылению, так как слабым численно частям не под силу будет охранять и защищать только что захваченный ими большой город.
Стараясь найти компромисс, генерал Алексеев советовал отложить штурм на сутки. Корнилов это предложение принял, в остальном его решение осталось неизменным.
Генерал Марков, не спавший двое суток, заснул на совещании, но проснулся вовремя, чтобы слышать окончательное решение.
- Наденьте чистое белье, у кого есть, - сказал он, вернувшись, своему помощнику полковнику Тимановскому и еще нескольким офицерам. – Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодар не возьмем, а если возьмем, то погибнем.
После совещания Антон Иванович остался вдвоем с Корниловым.
- Лавр Георгиевич, - сказал он, - почему Вы так непреклонны в этом вопросе?
- Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, то мне останется пустить себе пулю в лоб.
- Этого Вы не можете сделать. Ведь тогда остались бы брошенными тысячи жизней. Отчего же нам не оторваться от Екатеринодара, чтобы действительно отдохнуть, устроиться и скомбинировать новую операцию? Ведь в случае неудачи штурма отступать нам едва ли удастся.
- Вы выведите.
Деникин встал и взволнованно проговорил:
- Ваше превосходительство! Если генерал Корнилов покончит с собой, то никто не выведет армию – она вся погибнет.


VI

На следующее утро, 31-го марта, взрывом неприятельской гранаты Корнилов был убит. Граната пробила в доме на ферме стену, где за столом сидел генерал. Было семь с половиной часов утра.
80

В это время Антон Иванович с обрыва на берегу реки возле фермы в тяжелом
раздумье наблюдал за ходом боя. Гранаты со свистом проносились над головой. Одна ударила в рощу около дома, другая… и тут через несколько минут с искаженным лицом прибежал к Деникину адъютант командующего:
- Ваше превосходительство! Генерал Корнилов…
Деникин все понял. Хотел броситься к дому, но увидел, что навстречу к нему быстро шли генерал Романовский и несколько офицеров. Они несли носилки. Поставили их возле Антона Ивановича. На них недвижимо лежал Корнилов. Кровь сочилась из небольшой раны на виске. Он еще дышал, но дыхание его становилось все тише. Деникин опустился на колени и, с трудом сдерживая рыдания, приник лицом к холодеющей руке.
- Вы примите командование армией? – обратился к нему начальник штаба.
- Да.
В ответе не было и не могло быть колебаний. Как помощник командующего, генерал Деникин обязан был заменить убитого. Он не имел морального права уклониться от тяжелой ответственности, особенно в тот момент, когда армии грозила гибель. И, тем не менее, Антон Иванович искренне считал, что берет на себя бремя командования только временно – здесь, на поле боя…
Когда Деникину принесли на подпись краткое сообщение для Алексеева, который находился на станции  Елизаветинская, с приглашением прибыть на ферму, Деникин придал записке форму рапорта, уточняя его фразой: “Доношу, что…”. Этим он признал за Алексеевым естественное право его на возглавление организации и, следовательно, на назначение постоянного заместителя павшего командующего.
Когда Алексеев приехал, он обратился к Деникину со словами:
- Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помоги Вам Бог!


VII

Возник вопрос о том, как оформить переход командования к генералу Деникину: от чьего имени отдавать приказ об армии? Как официально определить положение Алексеева? В Добровольческой армии все приказы и распоряжения исходили только от командующего. Об этом тут же тихо совещались между собой генералы Алексеев и Романовский. После некоторого размышления Романовский нашел выход:
- Подпишите генерал от инфантерии и больше ничего. Армия знает, кто такой генерал Алексеев.


VIII

Известие о смерти Корнилова разнеслось по армии с молниеносной быстротой.
Скоро узнали все. Впечатление потрясающее. Люди плакали навзрыд, говорили между собой шепотом, как будто между ними незримо присутствовал властитель их душ. В нем как в фокусе сосредоточилось все: идея борьбы, вера в победу, надежда на
81

спасение. И когда его не стало, в сердца храбрых начали закрадываться страх и мучительное сомнение. Полезли слухи, один другого тревожнее, о неизбежности плена и гибели. Конец всему.
В офицерском полку появилось сомнение – сможет ли Деникин вывести армию. Им хотелось видеть командующим своего командира Маркова.
- Марков, - говорили они, - был правой рукой Корнилова, его шпагой, его мечом… Только он должен стать во главе армии…
И как бы угадывая настроение своих офицеров, генерал Марков подъехал к ним и твердо сказал:
- Армию принял генерал Деникин. Беспокоиться за ее судьбу не приходится. Этому человеку я верю больше, чем самому себе.


IX

Когда генерал Алексеев, узнав о несчастье на ферме, мчался туда в экипаже, по дороге встретил конвой текинцев, сопровождавших повозку с телом генерала Корнилова. Алексеев остановился, слез с тележки, очень долго в глубокой задумчивости смотрел в лицо покойного, отдал ему земной поклон и поцеловал в лоб.
Какие бы ни были причины разлада между этими двумя людьми, во всем так мало схожими, их соединила “в последнем деле на земле” одинаково сильная любовь к родине, чувство долга перед ней, решимость жертвовать жизнью для ее освобождения. Прощаясь с Корниловым, Алексеев позабыл прошлые обиды и кланялся в землю большому русскому патриоту и бесстрашному солдату. Быть может, в лице Корнилова, он клал земной поклон и страданию, выпавшему на долю всей страны.
Тело генерала Корнилова отвезли в станицу Елизаветинскую, положили в сосновый гроб, местный священник, волнуясь, отслужил панихиду по убиенному воину Лавру (у священника были основания волноваться: весной 1918-го года в Кубанской области большевики замучили насмерть свыше двадцати священников лишь за то, что они исполняли требы для проходивших добровольцев). А ночью в накрытой сеном повозке гроб двинулся в путь с уходящей армией. Куда? Никто не знал, но хотели похоронить Корнилова тайно, чтобы окружавшие добровольцев большевики не обнаружили место погребения.
2-го апреля в немецкой колонии Гначбау, где остановилась гонимая армия, гроб был зарыт несколькими людьми из корниловского конвоя, могилу сравняли с землей. Чтобы не привлекать ничьего внимания, никто из начальства не присутствовал при погребении… И лишь генерал Деникин “стороной, незаметно прошел мимо, чтобы бросить прощальный взгляд на могилу”.
На следующий день большевики заняли селение Гначбау. Они еще не знали о смерти Корнилова, что добровольцы что-то зарывали в землю. Решив, что это деньги и ценности, начали искать клад и обнаружили свежую могилу.
Труп генерала Корнилова перевезли в Екатеринодар. На соборной площади сбросили тело с повозки на мостовую, пьяная солдатская толпа била и топтала его ногами.
82

С трупа сорвали одежду, голое тело покойника повесили на дереве. Веревка оборвалась, и толпа снова глумилась над уже бесформенной массой. Наконец, труп перевезли на городскую бойню, где сожгли останки, обложив их доской.
Новый командующий армией Деникин решил, что продолжение штурма Екатеринодара бесперспективно и опасно для сохранения армии. Поэтому в ночь на 2-ое апреля поредевшие полки добровольцев отступили от города, с большим трудом удалось им прорваться на “кольцо” железных дорог и уйти в степи Задонья.
Время “Ледяного похода” и после его окончания в истории южнорусского Белого движения – своего рода “военно-полевой” период. Армия “бродила по степям”, тыла фактически не было, и вся внутренняя и внешняя политика легко определялась из его полевого штаба. Именно в это время окончательно оформилась тенденция создания политической власти на основе военного командования. Ничто, казалось, не мешало установлению военной диктатуры. Теперь армия сама становилась источником власти. Давно эту идею точно выразил участник “Ледяного похода” - один из известных политиков белого Юга Н.Н. Львов: “Генерал Алексеев понимал, что главная задача России… заключается в восстановлении армии, что без армии Россия всегда будет игрушкой в чужих руках, что ни политическая партия, ни Учредительное собрание, ни монархия, а только армия, и она одна, может спасти Россию. Что армия должна быть национальна и что она сама по себе есть цель”.
В строительстве армии и власти в “военно-полевых” условиях командование армии решило опираться на хорошо знакомые ему нормы “Положения о полевом управлении войск в военное время”. Распределение полномочий между Алексеевым и Деникиным отражало принципы, заложенные еще в период разделения власти между Алексеевым и Корниловым (один “ведал финансами и политической частью”, второй был “идеологическим командиром”). С февраля изменилась и внешняя политическая ситуация. Война с Германией продолжалась, но Россия, от имени которой выступали деятели советского правительства, из войны вышла, подписав в марте “пахабный” Брестский мир, и немецкие войска вступили на земли Войска Донского. Алексеев считал, что немцы были и остались врагами России, поэтому какая-либо связь с ними недопустима. Что касается внутриполитического курса, то в тексте очередной краткой декларации Добровольческой армии был выдвинут намеченный еще осенью 1917-го года принцип “не предрешения” политического строя до созыва Учредительного собрания.


X

План предстоящего похода, намеченный Деникиным, заключался в том, чтобы двигаться на восток, вырваться из густой сети железных дорог. Во исполнение этого плана предстояло прорваться через линию Черноморских железных дорог. Он наметил для этого станцию Медведовскую.
Войска с обозом растянулись в широкой степи на 10 километров. Со смертью Корнилова обычная бодрость духа сменилась тревогой, а красные войска продолжали преследовать. Чтобы спасти армию генерал Деникин решился на суровые меры. Он
83

приказал сократить обоз до минимума. Беженцев разместили по шесть человек в телеге, около двухсот телег были уничтожены, ненужный груз - ликвидирован. В армии осталось лишь 30 снарядов! Решено было сохранить лишь четыре орудия, остальные четыре бросить, предварительно приведя их в полную негодность. Положение осложнялось тем, что предстоял переход через железную дорогу. Такие переходы для Добровольческой армии всегда являлись большой проблемой. Железные дороги находились в руках большевиков.
На станции Медведовской ожидались эшелоны красных войск и бронепоезд.
Удастся ли прорваться?
Узнав от дорожного сторожа, что на станции находятся два эшелона красногвардейцев с бронепоездом, батальон офицерского полка был направлен на станцию. Инженерной роте приказано взорвать полотно железной дороги южнее, чтобы оградить себя от возможного нападения бронепоезда со стороны Екатеринодара. А конные части были двинуты для захвата казачьей станицы, расположенной неподалеку от переезда.
Бой за железнодорожную станцию начался внезапно для красногвардейцев и был коротким.


XI

От станции Медведовской Деникин двинул свою армию сначала на восток, а затем на север. Он понимал необходимость увеличить переходы своей армии, довести их до 55 или 65 километров в сутки, чтобы быстротой передвижения замести следы и выйти из окружения.
Для этого нужно было посадить пехоту на повозки, но большинство повозок заняты тяжелоранеными. Деникин собрал совещание, чтобы обсудить мучительный вопрос: брать ли с собой всех раненых или оставить тяжелых в станице, приняв меры, до известной степени гарантирующие их безопасность.
Генералы Алексеев, Романовский, Марков и большинство других высказались за предложение – оставить. Среди добровольцев такое решение не могло вызвать восторга, но, тем не менее, они не осуждали Деникина.
Медицинский персонал, у которого к тому времени совершенно иссякли лечебные и перевязочные средства, составил список тех раненых, которые в условиях обозной жизни Добровольческой армии обречены были на гибель. В станице Дядьковской станичный сбор согласился принять на свое попечение 119 человек, врача и сестер милосердия. Им выдали известную сумму денег. С ними оставили несколько заложников-большевиков, захваченных добровольцами в Екатеринодаре. Самый видный из них, Лиманский, дал слово оберегать раненых. Выяснилось, что он честно исполнил свое обещание.



84


XII

30-го апреля Добровольческая армия достигла Донской области. Первая фаза добровольческого движения была закончена.


XIII

Шел третий месяц похода. Пройдя за это время расстояние в тысячу двести километров, добровольцы, покинув Ростов в феврале, пришли обратно на Дон в станицы Мечетинскую и Егорлыкскую в конце апреля. Длинной петлей они обогнули степную равнину Кубанской области, проникнув даже в горные аулы Северного Кавказа.
44 дня они провели в жестоких боях, похоронили на Кубани до четырехсот воинов. Вывезли более полутора тысяч раненых.
В начале пути их было около трех с половиной тысяч. Возвращалась Добровольческая армия, имея в своем составе пять тысяч человек – ряды пополнили кубанские казаки. Снаряды, патроны и другие припасы добровольцы захватывали у красноармейцев. Поход отличался “смелостью почти безрассудной”, так выразился о нем Деникин. Добровольцы пробивались через окружение противника, во много раз превосходившего их численностью. Но задерживаться на одном месте больше чем на несколько дней не могли, и как только уходили, красная волна снова заливала пройденный добровольческий путь. Политических и стратегических целей поход не достиг, среди кубанского казачества он не вызвал серьезных восстаний против советской власти. Добровольцам не удалось освободить от большевиков столицу Кубани – Екатеринодар. Но поход сохранил от уничтожения много кадровых военных, профессионалов, вокруг которых в недалеком будущем образовалось самое сильное из антибольшевистских движений. Подвиг похода заключался в “победе духа над плотью”, и победа эта была возможна лишь потому, что вожди добровольцев знали, с кем идут в бой, а войска верили вождям.
Добровольческой армии приходилось сражаться в условиях, схожих с партизанским походом. И командование, применившись к непривычной обстановке, быстро выработало новую тактику. Она сводилась к ударам в лоб противника, к фронтальной атаке густыми цепями при слабой артиллерийской поддержке (из-за недостатка орудий и снарядов). И красные войска, тогда еще плохо организованные, не выдерживали этой тактики в лоб, а их открытые фронты и тыл давали возможность сперва Корнилову, а потом Деникину, лично руководившими боями, применять маневр в широком масштабе.





85


XIV

Положение, с которым столкнулся генерал после конца Первого похода, оказалось
чрезвычайно сложным и запутанным. С жадностью Деникин заинтересовался событиями, которые произошли за время похода. То, что он узнал о Брест-Литовском договоре и его последствиях, ударило с невероятной силой по национальному самолюбию генерала.
На западе и на юге Россия теряла все, что приобретено со времени Петра Великого. Кроме Польши и Финляндии, занимавших особое положение, росчерком пера отобрали уже Украину, Крым, Прибалтийский край, Литву, Грузию, Батум, Каре. Что касается Украины, немцы, ведя переговоры с большевиками, за их спиной и тайно от них умудрились подписать договор с группой украинских сепаратистов. Признав Украину самостоятельным государством, немцы двинули туда свои войска, чтобы изгнать захвативших власть большевиков и поставить в Киеве послушное и покорное  Германии правительство. Признанная немцами Украинская рада, состоявшая из социалистов, вскоре оказалась им неугодной. Без всякой церемонии они разогнали в середине апреля Раду и заменили ее консервативным правительством гетмана Скоропадского, бывшего генерала русской службы.
Одним словом, Антон Иванович ясно видел, что в создавшихся условиях Россия стала ареной грандиозной битвы интересов германцев и союзников. Он мучился сознанием собственной беспомощности и в то же время знал, что кроме горстки добровольцев, возглавляемых генералом Алексеевым и им самим, не было иной силы, которая могла бы встать на защиту чести и национальных интересов России.


XV

В эти мучительные минуты раздумья самым радостным событием для Антона Ивановича было известие, что из далекой Румынии пришел отряд добровольцев на Дон с артиллерией, пулеметами, броневиками и даже с радиостанцией. Этот отряд, заняв, но затем, покинув Ростов, двинулся к Новочеркасску, и помог донским казакам освободить их столицу.
25-го апреля начальник отряда полковник Михаил Гордеевич Дроздовский отправил генералу Деникину в станицу Мечетинскую донесение:;”Отряд… прибыл в Ваше распоряжение. Отряд утомлен непрерывным походом… но в случае необходимости готов к бою сейчас. Ожидаю приказаний”.
Отряд Дроздовского шел на соединение с Добровольческой армией и, несмотря на  трудности и на ошеломившее всех известие, полученное в дороге о смерти генерала Корнилова, дошел до намеченной цели.




86


XVI

В мае 1918-го года Добровольческая армия находилась на отдыхе в станицах Егорлыкская и Мечетинская. К этому времени ВЦИК и СНК РСФСР подписали Брестский мир с германским правительством. Эта акция окончательно ввергла страну в Гражданскую войну: масса людей возмутилась произволом красных властей. В свете всех этих новостей добровольцы подводили текущие итоги. В это время для многих добровольцев истекал срок в четыре месяца, который они по письменному соглашению обязались служить в армии. И Антон Иванович приказал дать трехнедельный отпуск всем, кто того пожелает.
- Захотят – вернутся, нет – их добрая воля, - говорил он своим приближенным.
Он отлично понимал, что искушение “не вернуться” огромное, что риск для его дела чрезвычайно велик. Прошел срок отпуска и, бросив мирную жизнь, большинство уехавших вернулись, чтобы продолжать борьбу.
Деникину приходилось считаться не только с физической и моральной усталостью людей. Всплыл на поверхность очень важный и острый вопрос.
Лозунг “Великой, Единой, Неделимой России”, на который особенно упирали добровольческие вожди после распада триумвирата с Калединым и непредрешенчество, начали раздражать как казаков, так и некоторые офицерские круги. “Неделимая” же Россия не устраивала донцев, кубанцев, которые никогда не прекращали грезить о восстановлении Вольного Дона и Запорожской Сечи. Непредрешенчество волновало сильно поредевшую часть добровольцев. Многие либералы, столкнувшись в боях с фанатичными исповедниками большевизма, решили, что единство и величие России способна возродить лишь такая крепкая идея монархии, хотя по своим старым симпатиям указывали на монархию конституционную.
Не было общей идеологической точки зрения и у командования. Алексеев говорил:
- Нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, которые необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица.
В то же время Михаил Васильевич считал, что монархические лозунги принять для армии нельзя:
- Вопрос этот еще недостаточно назрел в умах всего русского народа, и предварительное объявление лозунга может лишь затруднить выполнение широких государственных задач.
Алексеевскую точку зрения  поддерживали антицаристски настроенные  генералы Романовский, Марков. Их единомышленником был и Деникин. Он собрал в станичном правлении Егорлыкской начальников вплоть до взводных и заявил в своей речи:
- Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход – вера в своих руководителей. Кто верит нам – пойдет с нами, не верит – оставит армию. Что касается лично меня, я веду борьбу только за Россию. И будьте покойны: в тот день, когда я почувствую ясно, что биение пульса армии расходится с моим, я немедля оставлю свой пост.
87

Таким образом, командующий не дал права выбора: кто не верит руководителям – оставит армию. Деникин в русле соображений Алексеева малоубедительно навязал такую точку зрения. Неимение права (непредрешение) решать судьбу страны? Но его брали же на себя, и отлично воплощали в жизнь полководцы, начиная с древних римлян, Бонапарта, позже – Франко де Голль, Пиночет. На это намекнет Деникину Черчилль в 1920-ом году, в Лондоне, спросив его за завтраком:
- Скажите, генерал, почему Вы не объявили монархию?
Упрямый Деникин встанет на своем:
- Почему я не провозгласил – неудивительно. Я боролся за Россию, но не за формы правления. И когда я обратился к двум своим помощникам: Драгомирову и Лукомскому, людям правым монархистам – считают ли они необходимым провозгласить монархический принцип, оба ответили: нет! Такая декларация вызвала бы падение фронта много раньше. Да что же мог ответить командующему его помощник, причем, например, масон Лукомский?
Похоже, в ту весну 1918-го года в России был едва ли не единственный человек, способный нацелить добровольцев “За веру, царя и Отечество” – генерал граф Ф.А. Келлер, единственный из высоких командиров, попытавшийся воспрепятствовать отречению императора. За это он лишился своего 3-го конного корпуса, который погубил в корниловском пути его новый командир генерал Крымов.
8-го июня 1918-го года Келлер откажется от “чести” служить в подозрительной своим непредрешенчеством Добровольческой армии и напишет об этом Алексееву: “Объединение России – великое дело, но такой лозунг слишком неопределенный, и каждый, даже Ваш доброволец, чувствует в нем что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определенному месту или лицу. Вы же об этом лице, которым может быть только прирожденный законный Государь, умалчиваете”.
Свое непредрешенчество Алексеев с Деникиным перед добровольцами отстояли, но проблема “Единой, Неделимой России” была посложнее.


XVII

То, что происходило на Дону и радовало Деникина, и в то же время настораживало. Немецкие войска, перейдя через донскую границу, заняли западную часть области до железной дороги Воронеж – Ростов, оккупировали Таганрог и Ростов. Новочеркасска немцы не тронули, и там из представителей восставших станиц был образован Круг спасения Дона. Он собрался 28-го апреля (когда большая часть области была еще в руках большевиков) и 3-го мая избрал Донским атаманом генерала Петра Николаевича Краснова.
Антон Иванович знал Краснова с февраля 1904-го года, но знакомство было поверхностным. Впервые он встретил его в поезде Сибирского экспресса, когда оба ехали к театру военных действий против Японии. Капитан Деникин направлялся на Дальний Восток воевать, а подъесаул Краснов ехал туда в качестве военного корреспондента
88

“Русского инвалида”, официальной газеты военного министерства. Деникин читал потом газетные статьи Краснова, коробившие его “поэтическим вымыслом в ущерб правде”. Ту же склонность разукрашивать факты заметил он в беседах с Красновым во время их длинного совместного путешествия. В годы Первой мировой войны Деникин и Краснов встретились два или  три раза, когда генерал Деникин занимал уже видные командные посты в армии. Затем во время быховского заключения Антон Иванович из
газет узнал, что Краснов, назначенный после генерала Крымова командиром 3-го конного корпуса, был направлен Керенским против большевиков только что захвативших власть в Петрограде. Он слышал, что Краснов был арестован, но ему удалось бежать на Дон.
После избрания Краснова Донским атаманом Деникин решил внимательнее присмотреться к его деятельности. Она смущала Антона Ивановича чрезмерным стремлением к сотрудничеству с немцами. Тем не менее, Деникин не мог не признать за новым атаманом большой энергии и таланта администратора. Он с одобрением смотрел на то, как Краснов, не теряя времени, принялся за формирование вооруженных сил. Краснов взял курс на полную автономию Дона от России и сотрудничал с немцами, считая, что они победят Антанту, которой оставались верны добровольческие вожди.


XVIII

15-го мая в станице Манычской Алексеев и Деникин встретились с Красновым. На встрече хотелось сблизить интересы добровольцев и Дона и разработать общий план действий. Кроме генералов Деникина и Краснова во встрече участвовали Романовский, Кубанский атаман Филимонов, несколько офицеров и прибывший с атаманом генерал А.П. Богаевский, участник Первого похода, принявший в Донском правительстве посты управляющего отделом иностранных дел и председателя Совета управляющих отделами правительства. Болезнь генерала Алексеева, обострившаяся после тягот Первого похода, подорвала его силы. В этот день ему очень нездоровилось. Закрыв глаза, с усталым и измученным лицом, он молча сидел за столом, лишь изредка вставляя свои замечания.
Прения возникли с момента открытия совещания. Генерал Деникин раскритиковал “диспозицию”, составленную атаманом, в которой для овладения Батайском намечались совместные с немцами действия против большевиков. В довольно резкой форме он сказал, что Добровольческая армия не может иметь ничего общего с немцами.
Тогда, чтобы придать своему положению больший вес и авторитет, “атаман” дал понять генералу Деникину, что он уже более не бригадный генерал, каким знал атамана на войне Деникин, а представитель пятимиллионного свободного народа и потому разговор должен вести в несколько ином тоне. Эта фраза не произвела желаемого эффекта.
Сразу возникли серьезные разногласия и по вопросу о дальнейших действиях Добровольческой армии. Атаман настаивал, чтобы армия, отбросив мысль о ближайших действиях на Кубани, немедленно двигалась на северо-восток по направлению к Царицыну на Волге. Там, говорил он, имеется пушечный и снарядный заводы, громадные запасы военного снаряжения, армия перестанет зависеть от казаков и приобретет чисто русскую базу. Никто из присутствующих на совещании не знал тогда, что генерал
89

Краснов тайно от всех еще 4-го мая отправил письмо гетману Скоропадскому, прося его обратиться к германскому главнокомандующему в Киеве Эйхорну с ходатайством о занятии Царицына германскими войсками!
Военные планы Деникина шли вразрез с планами Краснова. Он намечал движение своей армии в направлении как раз противоположном. Вместо похода на север он хотел двигаться на юг. Да и вопрос о немедленном движении, независимо от направления, был в
тот момент неосуществим. Отвечая Краснову, Деникин изложил то, что считал ближайшей задачей Добровольческой армии, а именно – освобождение Задонья и Кубани. Освобождение Задонья и Кубани обеспечивало возможность контролировать всю южную границу Донской области на протяжении четырехсот километров, открывало пути к Черному морю и в случае победы союзников обещало удобную с ними связь через Новороссийск. Успех на Кубани сулил добровольцам хорошую базу для будущего движения на север.
Другой причиной, говорил генерал, было моральное обязательство перед кубанцами.
План генерала Деникина поддержали как генерал Алексеев, так и Кубанский атаман Филимонов.
Генерал Деникин предлагал установить единое командование с подчинением ему донских частей. Но атаман это предложение отклонил категорически.
Следующий вопрос касался получения Добровольческой армией от Дона суммы в шесть миллионов рублей. Эти деньги причитались добровольцам еще по соглашению с атаманом Калединым.
Краснов на этот счет сказал:
- Дон даст средства, но тогда Добровольческая армия должна подчиниться мне.
Деникин вспылил:
- Добровольческая армия не нанимается на службу! Она выполняет общегосударственную задачу и не может подчиниться местной власти, над которой довлеют областные интересы!
Все-таки договорились, что донцы будут переправлять добровольцам часть боеприпасов и снаряжение, полученное через немцев с украинских складов из имущества бывшего русского Юго-Западного фронта.


XIX

22-го июня 1918-го года девять тысяч добровольцев с двадцатью одним орудием, двумя броневиками выступили против почти ста тысяч северо-кавказских красных войск, имевших более ста двадцати пушек.
Добровольческая армия, куда влился отряд полковника Дроздовского, прорвавшийся на Дон с боями из Румынии, разделилась на три пехотные, одну конную дивизию, одну конную кубанскую бригаду. В своей еще неистрепанной форме уходили в эти бои пехотинцы Партизанского полка. Ее сшили им в середине апреля женщины села Гуляй-Борисовка, и на Пасху молодые донские “партизаны” впервые надели обновку.
90

Синий и белый цвета, традиционно молодежные, отличали их погоны и фуражки. Корниловские ударники после гибели шефа полка Корнилова добавили на черные погоны белую выпушку и серебряную букву К. В этом новом добровольческом походе на Екатеринодар яро столкнулись ожесточение красных и белых. Бывшие офицеры, перешедшие к красным, знали, что пощады от однополчан по императорской армии не будет. На станции Тихорецкой, когда белые захватили штабной поезд, красный начштаба,
бывший полковник, сначала застрелил свою жену, потом себя… А захваченным ранеными добровольцам красные отрубали руки, ноги, вспарывали животы, резали языки, уши, выкалывали глаза. Иногда обливали керосином и сжигали живьем. В бою под Белой Глиной дроздовцы наткнулись на эти жертвы. Вывели всех пленных красноармейцев и расстреляли. Деникин вызвал к себе Дроздовского и строго указал на недопустимость массовых расправ. В своих мемуарах Деникин отмечал: “Нужно было время, нужна была большая внутренняя работа и психологический сдвиг, чтобы побороть звериное начало, овладевшее всеми – и красными, и белыми, и мирными русскими людьми. В Первом походе мы не брали пленных. Во втором – брали тысячами. Позднее мы станем брать их десятками тысяч. Это явление будет результатом не только изменения масштаба борьбы, но и эволюции духа”. В сражения Второго Кубанского похода добровольцы прославились своими лобовыми атаками в полный рост, без выстрелов, но наступать так приходилось больше из-за недостатка патронов.


XX

После захвата Тихорецкой генерал Деникин 3-го июля двинул свои войска по трем расходящимся направлениям на фронте в 140 километров. Главные силы направлялись на правый фланг, чтобы захватить станцию Кущевка и разбить там советские войска Сорокина. На левый фланг (для захвата станции Кавказской) была выдвинута дивизия генерала Боровского, а прямо – на Екатеринодар – шла дивизия полковника Дроздовского. Красные были выбиты со станции Кущевка и взяты в окружение.
Однако Сорокину удалось не только вывести свои войска, но и сосредоточить их для удара на правом фланге и в тылу тех добровольческих частей, которые двигались на Екатеринодар. Одновременно часть так называемой “Таманской” армии (одной из прочно организованных красных боевых единиц на Северном Кавказе, куда входило много инородных) ударила из Екатеринодара по наступавшим добровольцам. Численностью большевики во много раз превосходили белых. Сорокин и Ковтюх, командовавшие таманцами, хотели взять добровольцев в клещи.
И для войск Деникина создавалось крайне тяжелое положение. Жестокие бои длились 10 дней. 15-го августа 1918-го года Добровольческая армия взяла Екатеринодар.
До обретения своей белогвардейской столицы в Екатеринодаре Добровольческая армия действительно была вроде “странствующих музыкантов”, как ехидно обзывали ее на Дону приближенные атаман Краснова. После гибели в предыдущем неудачном Екатеринодарском штурме Корнилова генерал Деникин занял его место в руководстве армии  по не писанной тогда ее “конституции”. Она разграничивала круг обязанностей и
91

полномочий двух руководителей, что и перешло в новый тандем: Алексеев сохранил за собой общее политическое руководство, внешние отношения и финансы, а Деникин стал управлять и командовать непосредственно армией.
Такой порядок между этими двумя заслуженными генералами никогда не нарушался, и как отмечал в своих “Очерках Смуты” Деникин: “не было ни разу разговора
о пределах нашей власти. Характер таких взаимоотношений и взаимное доверие во многом, конечно, определялись тем, что более молодой Антон Иванович никогда не забывал Михаила Васильевича в роли профессора Академии Генштаба, лекции по истории русского военного искусства, которого он с упоением слушал. Их тандем в сравнении с
предыдущим: Алексеев – Корнилов – выигрывал и в обоюдном умении быть терпимым, и в отличие от напористости покойного Корнилова. Деникин писал: “Щепетильность в этом отношении генерала Алексеева была удивительна – даже во внешних проявлениях. Помню, в мае в Егорлыкской, куда мы приехали оба беседовать с войсками, состоялся смотр гарнизона. Несмотря на все мои просьбы, он не соглашался принять парад, предоставив это мне и утверждая, что “власть и авторитет командующего не должны ничем умаляться”. Я чувствовал себя не раз очень смущенным перед строем войск, когда старый и всеми уважаемый вождь ехал за мной. Кажется, только один раз, после взятия Екатеринодара, я убедил его принять парад дивизии Покровского, сказав, что я уже смотрел ее”.
В это же время на всех заседаниях, конференциях, совещаниях по вопросам государственным, на всех общественных торжествах первое место бесспорно и неотъемлемо принадлежало Михаилу Васильевичу. В начале июня, перед моим выступлением в поход (Второй Кубанский – автор) генерал Алексеев переехал из Мечетинской в Новочеркасск и попал сразу в водоворот политической жизни Юга. Его присутствие там требовалось в интересах армии. Работа с утра до вечера, он вел сношения с союзниками, с политическими партиями и финансовыми кругами, налаживал, насколько мог, отношения с Доном “своим авторитетом и влиянием стремился привлечь отовсюду внимание и помощь к горячо любимой им маленькой армии”. Алексеевская деятельность в Новочеркасске без Деникина, идущего в боях Второго Кубанского похода, привела, правда, и к определенному возвышению роли Михаила Васильевича. Так, при Алексееве образовался военно-политический отдел, который возглавил полковник Лисовой. Это подразделение выступило конкурирующей силой штабу Деникина, что видно из их несколько раздраженной переписки по незначительным вопросам. Дошло до того, что новочеркасский отдел Алексеева уведомил на страницах местной газеты “Вечернее время”: уполномоченными представителями Добровольческой армии по формированию пополнений (начальники центров) являются только лица, снабженные собственноручными письменными полномочиями генерала Алексеева.
По этой публикации стали выглядеть самозванцами назначенные и руководимые Деникиным и его штабом начальники разбросанных по Украине и Дону центров и вербовочных бюро. Алексеевский отдел по инициативе честолюбивого полковника Лисового пошел дальше и на страницах газет, “ввиду неправильного осведомления общества”, разъяснил сущность добровольческой иерархии, впервые публично назвав генерала Алексеева Верховным руководителем Добровольческой армии. Деникин это в

92

своих “Очерках” прокомментировал: “так как в моих глазах моральное главенство генерала Алексеева было и без того неоспоримым, то официальное сообщение не могло внести в жизнь армии каких-либо перемен, тем более что практика “дуализма” осталась без ущерба. Мне казалось лишь несколько странным, что я узнал о новом положении из газет, а не непосредственно. Об этих эпизодах я никогда не поднимал разговора с генералом Алексеевым”.
Все политические сношения, внутренние и внешние, вел генерал Алексеев, пересылая мне из Новочеркасска исчерпывающие сводки личных переговоров и подлинные доклады с мест. С большинством исходящих от него лично письменных сношений я ознакомился только впоследствии. Но, то взаимное доверие, которое существовало между нами, вполне гарантировало, что ни одного важного шага, изменяющего позицию Добровольческой армии, не переговорив со мною, генерал Алексеев не предпримет. И я со спокойным сердцем мог вести армию в бой. С половины июля Михаил Васильевич был опять при штабе армии – сначала в Тихорецкой, потом в Екатеринодаре, и личное наше с ним общение устраняло возможность каких-либо трений, создаваемых извне.
Между прочим, и на Дону были попытки организации государственной власти и возглавления Добровольческого движения, встретившие отпор со стороны генерала Алексеева. Родзянко, совместно проживающий в то время в Ростове и Новочеркасске с общественными деятелями, усиленно проводил идею созыва Верховного совета из членов всех четырех дум. Присылал гонцов и в мою ставку. Писал мне о необходимости “во что бы то ни стало осуществить эту идею”, так как “в этом одном спасение России”. Но при этом, к моему удивлению, ставил “непременным условием, чтобы М.В. Алексеев был абсолютно устранен из игры”. Я отметил, что общее политическое руководство армией находится в руках Михаила Васильевича, к которому и следует обратиться по этому вопросу непосредственно… Алексеева я не посвятил в нашу переписку – и без того между ним и Родзянко существовали враждебные отношения”.
Досаждала фигура Алексеева правым армейским силам, он был их мишенью как глава изменников государю в “революции генерал-адъютантов”. Ему “самый благородный из крайне правых граф Келлер, рыцарь монархии и династии, человек прямой и чуждый интригам”, как оценивал Келлера Деникин, писал: “Верю, что Вам, Михаил Васильевич, тяжело признаться в своем затруднении. Но для пользы и спасения родины и для того, чтобы не дать немцам разорить последнее, что у нас еще осталось, Вы обязаны на это пойти, покаяться откровенно и открыто в своей ошибке, которую я лично все же приписываю любви Вашей к России и отчаянию в возможности победы – окончить войну,  и объявить всенародно, что Вы идете за законного царя”.


XXI

Более категоричен был Монархический союз “Наша Родина”, действовавший в Киеве летом 1918-го года во главе с боевым флотским капитаном, прославившимся в 1916-ом году при Трапезунде, герцогом Лейхтенбергским. Отсюда шла такая установка на
93

Добровольческую армию (в пересказе В.В. Шульгина): “Самой армии не трогать, а при случае подхваливать, но зато всемерно, всеми способами травить и дискредитировать руководителей армии. Для России и дела спасения опасны не большевики, а Добровольческая армия, пока во главе ее стоит Алексеев”.
Монархисты герцога Лейхтенбергского, в противовес “антицаристскому”
командованию добровольцев, верному Антанте, были немецких ориентаций и открыли в Киеве вербовочные пункты для формирования своей Южной армии, сходной по идеям “Псковской армии”, какую пытался создать граф Келлер, вскоре погибший в Киеве от руки петлюровца.
27-го ноября 1918-го года монархическая Особая Южная армия (южная российская “Астраханская”) в 20 тысяч бойцов будет сформирована по приказу атамана Краснова и станет под команду бывшего Главкома Юго-Западного фронта генерала Н.И. Иванова. Она будет драться на воронежском и царицынском направлениях, понесет большие потери, весной 1919-го года ее остатки вернутся в деникинские войска. В отличие от  добровольческого бело-сине-красного угла “южане” носили на рукавах императорские бело-черно-желтые шевроны. Будущие руководители “Южной армии” заявляли:
- В Добровольческой армии  должна быть произведена чистка. В составе командования имеются лица, противостоящие по существу провозглашению монархического принципа, например, генерал Романовский.
Им вторил атаман Краснов:
- В армии существует раскол – с одной стороны дроздовцы (ярые монархисты – автор), с другой – алексеевцы и деникинцы.
Это так комментировал Деникину Алексеев:
- В той группе, которую Краснов называет общим термином “алексеевцы и деникинцы”, тоже, по его мнению, идет раскол. Я числюсь монархистом, это заставляет будто бы некоторую часть офицерства тяготеть ко мне. Вы же, особенно Иван Павлович (начальник штаба генерал Романовский – автор), считаетесь определенными республиканцами и чуть ли не социалистами. Несомненно, это отголоски наших разговоров об Учредительном собрании. Добровольческие информаторы доносили из Киева,  как отмечал Деникин, что этот город “впитал всю соль российской буржуазии и интеллигенции”.
“В киевских группах создалось неблагоприятное мнение о Добровольческой армии. Более всего подчеркивают социалистичность армии. Говорят, что “идеалами армии является Учредительное собрание, притом прежних выборов”, что Авксеньтьев, Чернов, пожалуй, Керенский и прочие господа – вот герои Добровольческой армии”. Деникину доставалось за его начштаба Романовского, которого многие монархически настроенные добровольцы считали социалистом, “злым гением Добровольческой армии, ненавистником гвардии”. Что ж, скажи мне, кто твой друг… А генерал Романовский у Деникина был почти один к одному, как “социалист” генерал Борисов когда-то при генерале Алексееве. Разница между двумя этими двойниками командующих, пожалуй, лишь в том, что Борисов был “не мыт”, как описывали современники, а Романовский лощен в лучших офицерских традициях.
В общем-то, Добровольческая армия до ее перехода под командование

94

неподдельного монархиста генерала барона Врангеля, безусловно, больше выглядела лихой “республиканской”. Ведь, например, корниловцы, эта подлинная ее белая соль,
имела свою песню “царь нам не кумир”. Они распевали ее и тогда, когда последний  русский император со своей семье мученически нес свой крест в большевистском заключении.
Деникин, видимо, чувствовал, что его, так сказать, отзеркаливание Алексеева к удачам не приведет. Он пытался приобрести идейную самобытность, несмотря на камень, давящий его авторитетом Верховного руководителя Михаила Васильевича, но под дланью и старого больного Алексеева командующему добровольцами это плохо удавалось. Командир партизанской дивизии А.Г. Шкуро, соединившийся с Добровольческой армией в июне 1918-го года, так вспоминал свою встречу с Алексеевым на станции Тихорецкой:
“На другой день в 6 часов утра я отправился к генералу Алексееву. Не видев его с 1916-го года, я поразился, как он за это время осунулся, постарел и похудел. Одетый в какой-то тяжелый пиджачок и без погон, он производил впечатление почтенного, доброго старичка. Алексеев особенно интересовался настроением крестьян Ставропольской губернии и Минераловодского района. Я доложил, что, по моему мнению, население почти всюду относится отрицательно к большевизму и что поднять его нетрудно, но при непременном условии законности и отсутствия покушения на имущественные интересы крестьян. В частности, необходимо избегать бессудных расстрелов, а также не производить безвозмездных реквизиций. Касаясь вопроса настроения казачества, я обратил внимание генерала на прискорбные отношения, установившиеся между Радой и командованием. Алексеев возразил, что нынешний состав Рады не выражает воли населения, а роль ее важна лишь в будущем, когда будет очищена вся Кубань. Теперь же Рада является лишь ненужным и бесполезным придатком к штабу армии. Относительно демократических лозунгов о том, что Деникин не пожелал беседовать со мной на эту тему, Алексеев отозвался весьма сдержанно: у меня создалось впечатление, что между обоими генералами произошли по этому поводу какие-то недоразумения”.


XXII


16-го августа, на следующий день после освобождения Екатеринодара, туда съехались все представители Кубанского правительства и Рады. В речах превозносили заслуги добровольцев. Атаман Филимонов говорил, что кубанские казаки, закончив освобождение родного края, будут продолжать борьбу за возрождение великой, единой и неделимой России. На большой соборной площади среди огромной толпы молящихся духовенство служило благодарственный молебен.
Однако для большинства представителей Кубанского правительства и Рады обещания продолжать борьбу за возрождение России были лишь словесными украшениями. Они мечтали о том, чтобы враждующие стороны оставили их в покое, и наивно думали, что в условиях гражданской войны это возможно.

95

Кубанские деятели были против советской власти, но отказывались понять, что Кубань и Добровольческая армия зависели друг от друга, что только тесное
сотрудничество с добровольцами могло оградить их тогда от большевизма.
Ни Алексеев, ни Деникин не хотели вмешиваться в управление краем. У них для этого не было ни времени, ни людей, ни соответствующего аппарата. Но разграничить функции отдельных начальников армии, действовавшей на территории Кубани, от местного административного управления было нелегкой задачей. И на этой почве стали возникать сначала мелкие, а затем и крупные недоразумения.
Добровольческие отряды реквизировали имущество, оставленное советскими войсками, в то время как Кубанское правительство считало его своим военным призом. Добровольцы вмешивались во внутреннюю жизнь станиц.
Деникин сознавал, что претензии Кубанского правительства имели немало оснований. Но его раздражали такие придирки и жалобы в момент, когда все силы были направлены на борьбу.


XXIII

Высокую оценку в своих воспоминаниях выставляет Алексееву П.Н. Милюков, который по его поручению ездил в оккупированный немцами Киев. Впрочем, не стоит забывать и о том, что закончил Милюков просоветски настроенным эмигрантом. О генерале Алексееве он пишет:
“Крайне осторожен, осмотрителен в своих планах. Он глубокий знаток военного дела, что не мешало ему обладать исключительной для военного человека широтой кругозора в политических вопросах, либерально настроенный, он был как бы предуказанным вождем всего Движения”.
Аккуратнейший Михаил Васильевич проявил себя талантливым финансистом, что было незаметно при постоянно угрожающем финансовом положении армии. Наличность казны добровольцев все время балансировала между их двухнедельной и месячной потребностью.
Из стенограммы выступления генерала Алексеева 10-го июня 1918-го года на совещании с Кубанским правительством в Новочеркасске:
- Теперь у  меня есть четыре с половиной миллиона рублей. Считая поступающие от Донского правительства 4 миллиона, будет восемь с половиной миллионов. Месячный расход выразится в четырех миллионах рублей. Между тем, кроме указанных источников (ожидание 10 миллионов от союзников и донская казна), денег получить неоткуда… За последнее время получено от частных лиц и организаций всего 55 тысяч рублей. Ростов, когда там был приставлен нож к горлу, обещал дать 2 миллиона… Мы уже решили в Ставропольской губернии не останавливаться перед взиманием контрибуции, но что из этого выйдет, предсказать нельзя”.
Деникин описывает:
“Генерал Алексеев выбивался из сил, чтобы обеспечить материально армию, требовал, просил, грозил, изыскивал всевозможные способы, и все же существование ее
96

висело на волоске. По-прежнему главные надежды возлагались на снабжение и вооружение средствами “большевиков”. Михаил Васильевич питал еще большую надежду
на выход наш на Волгу. “Только там могу я рассчитывать на получение средств, - писал он мне. – Обещание Парамонова в силу своих отношений с царицынскими кругами обеспечить армию необходимыми ей денежными средствами разрешает благополучно нашу тяжелую финансовую проблему”.
В таких тяжелых условиях протекала наша борьба за существование армии. Бывали минуты, когда казалось, все рушится, и Михаил Васильевич с горечью говорил мне:
- Ну что ж, соберу все свои крохи, разделю по-братски между добровольцами и распущу армию…
О многотрудных взаимоотношениях с кубанскими лидерами, которые никогда не отрекались от своего “суверенитета”, что особенно проявилось после освобождения добровольцами Екатеринодара от большевиков, Деникин писал:
“Ни генерал Алексеев, ни я, не могли начинать дела возрождения Кубани с ее глубоко расположенным к нам казачеством, с ее доблестными военными, боровшимися в наших рядах, без применения к ним акта насилия. Но помимо принципиальной стороны вопроса, я утверждаю убежденно: тот, кто захотел бы уступить тогда насильственно Кубанскую власть, вынужден был бы применять в крае систему чисто большевистского террора против самостийников, и попал бы в полнейшую зависимость от Кубанских военных начальников”.
В Екатеринодаре генерал Алексеев издал свой первый приказ в качестве Верховного руководителя Добровольческой армии, которым образовывался военно-политический отдел с функциями канцелярии при Верховном руководителе.
Также была учреждена должность помощника Верховного руководителя. Им стал генерал А.М. Драгомиров – сын знаменитого участника русско-турецкой войны, военного теоретика генерала М.И. Драгомирова. Драгомиров-младший окончил Пажеский корпус и Академию Генштаба, был командиром 9-го Гусарского Киевского полка. На Первой мировой войне получил ордена св. Георгия 4-ой и 3-ей степени, закончил ее в июле 1917-го года главкомом армии Северного фронта. 31-го августа 1918-го года организовалось правительство – “Особое совещание” при командовании Добровольческой армии. Его председателем стал Алексеев, первым замом – командующий армией Деникин, помощник председателя – Драгомиров, помощник командующего – Лукомский, начштаба – Романовский. Задачами Добровольческого правительства стали: разработка вопросов по восстановлению управления и самоуправления на территориях власти и влияния армии, обсуждение и подготовка временных законопроектов государства как текущих, так и по воссозданию великодержавной России, сношение со всеми областями бывшей империи и союзническими странами, а также с видными деятелями, необходимыми для возрождения России.


XXIV

Авторитетность М.В. Алексеева в это время такова, что его заочно выбирают в
97

состав белого правительства Уфимской директории. Предполагалось, что он станет командующим армии Директории, возможно, заменит на этом посту генерала Болдырева.
Но Михаилу Васильевичу было суждено вложить оставшиеся силы лишь в развитие екатеринодарского “Особого совещания”.
В начале сентября 1918-го года состояние его здоровья уже трудно было назвать стабильным. Несмотря на это, Алексеев не “собирался отходить от дел”. Помимо разработки стратегических вопросов о характере будущих операций и обсуждения способа оптимальной организации гражданской власти, неожиданно обострились отношения с Грузинской республикой. Ее правительство заявило о своем суверенитете и согласилось на ввод в Грузию немецких войск. Алексеев пришел к выводу о необходимости вступить в переговоры с представителями Грузии. В Екатеринодар прибыли заместитель председателя правительства Грузии Е.П. Гегечкори и генерал Г.И. Мазниев. 12-го сентября состоялись переговоры – последние в военно-политической биографии Алексеева. Они проходили в довольно резком тоне. “Взорвала” его вызывающая оценка Добровольческой армии, которую Гегечкори подчеркнуто назвал “не выразительницей всероссийской власти”, а всего лишь частной организацией, имеющей в решении судьбы “спорных” территорий бывшей Российской империи не больше прав, чем суверенная Грузия. У генерала, остро реагировавшего на любые попытки “умаления” роли Добровольческой армии в возрождении российской государственности, эти слова грузинского политика вызвали с трудом сдерживаемое возмущение.
По воспоминаниям дочери, “отец, разгоряченный дебатами… вышел в соседнюю со столовой буфетную и выпил залпом стакан “ледяной воды”. Стакан холодной воды, выпитый в жаркий день, оказался смертельным.
В свои последние дни он так болеет, что не может выходить из представленных ему комнат в особняке пивовара Ирзы на Екатерининской улице. Здесь Верховный Алексеев ежеутренне работает со своим помощником Драгомировым.
Генерал Михаил Васильевич Алексеев скончался в Екатеринодаре 25-го сентября 1918-го года от крупозного воспаления легких.
Что чувствовал Алексеев в последнее время своей жизни? Об этом есть безупречное свидетельство Тимановского. Он расскажет его через год после алексеевской кончины добровольцу А. Битенбиндеру, как раз перед своей смертью, а тот отметит:
“Генерал Тимановский инстинктивно предчувствовал близкую смерть и затеял весь разговор с целью передать слова генерала Алексеева кому-то другому, чтобы они не исчезли бесследно. Битенбиндер описывает: “На одной из дневок я по делам службы явился к генералу Тимановскому, начальнику дивизии. По окончании доклада генерал совершенно неожиданно для меня заговорил о генерале Алексееве, начальнике штаба Ставки Государя Императора.
- Вы ведь знаете, что я командовал Георгиевским батальоном при Ставке. Генерал Алексеев очень любил и ценил меня, не забывал и на Кубани. При редких встречах со мной он в откровенной беседе изливал мне свою наболевшую душу, - рассказывал генерал Тимановский. Затем генерал передвинул свой стульчик ко мне и продолжал:
- Однажды вечером генерал Алексеев и я сидели на скамейке под окном дома, в одной из станиц Кубани. Мы погрузились в свои думы. Генерал Алексеев поднял голову,

98

тяжело вздохнул и промолвил: “Николай Степанович! Если бы я мог предвидеть, что
революция выявится в таких формах, я бы поступил иначе”. - И генерал Тимановский добавил от себя:
- Старик не предвидел возможности гражданской войны, а теперь предчувствовал ее катастрофический исход.
В несвязном разговоре генерал Тимановский проронил слова:
- Старика мучили угрызения совести, он жале…”
Бывший министр Временного правительства Львов такими словами подводил итог жизненного пути Алексеева: “Последние дни, когда победа союзников уже определилась и оправдала все действия генерала Алексеева, его не стало. Ему не суждено было войти в обетованную землю возрожденной России, но он довел до нее тех людей, во главе которых встал в тяжелые ноябрьские дни прошлого года. Его нет, но созданное им дело уже не погибнет”.
Бывший Партизанский пеший полк, воевавший во Втором Кубанском походе во
2-ой дивизии генерала Боровского после смерти генерал-адъютанта М.В. Алексеева получил его имя и переименовался в Партизанский генерала Алексеева пехотный полк. Линкору Черноморского флота “Воля” было присвоено имя “Генерал Алексеев”.
В ноябре 1918-го года из 2-ой батареи 2-го легкого артиллерийского дивизиона появится первая алексеевская артиллерийская часть – 2-ая генерала Алексеева батарея. Форму артиллеристов отличают фуражки с белой тульей и черным околышком с тремя красными выпушками, черные погоны с красными выпушками и просветами. Все алексеевцы получают шефскую литеру “А” славянской вязью.
“Приказ Главнокомандующего Добровольческой Армии, издан под Екатеринодаром, сентябрь 25-го дня, 1918-го года. Сегодня окончил свою полную подвига, самоотвержения и страдания жизнь генерал Михаил Васильевич Алексеев. Семейные радости, душевный покой, все стороны личной жизни – он принес в жертву служения Отчизне. Тяжелая лямка строевого офицера, труд ученого, боевая деятельность офицера Генерального штаба, огромная по ответственности  работа фактического руководителя всеми вооруженными силами русского государства в Отечественную войну – вот его крестный путь. Путь, озаренный кристальной честностью и героической любовью к Родине – великой и самоотверженный”.
Когда не стало армии и погибла Русь, он первый поднял голос, кликнул клич русскому офицерству и русским людям. Он отдал последние силы свои созданной его руками Добровольческой армии. Перенеся и тревоги, и непонимание, и тяжелые невзгоды страшного похода, сломившего его физические силы, он с верой в сердце и с любовью к своему детищу шел с ним по тернистому пути к заветной цели спасения Родины. Бог не судил ему увидеть рассвет. Но он близок. И решимость Добровольческой армии продолжить его жертвенный подвиг до конца пусть будет дорогим венком на свежую могилу собирателя Русской Земли.
Главнокомандующий Добровольческой армии генерал-лейтенант Деникин”.




99


З а к л ю ч е н и е

Генерал Алексеев был торжественно похоронен в усыпальнице Екатеринодарского Войскового собора Кубанского казачьего войска. На них присутствовали десятки тысяч людей.
Среди венков, положенных на могилу, один привлек внимание  общественности своей неподдельной трогательностью. Его преподнесли умершему дети и подростки. На венке было написано: “Не видели, но знали и любили”.
В начале 1920-го года во время отступления с Кубани Вооруженных Сил Юга России вдова генерала Анна Николаевна позаботилась, чтобы прах Михаила Васильевича был перевезен в Сербию. И ныне можно в Белграде поклониться могиле М.В. Алексеева на Новом кладбище.
Только при коммунистическом правлении, чтобы избегнуть уничтожения могилы родоначальника и вождя Белого дела, могильная плитка была заменена на другую, на которой было написано только два слова: “Воин Михаил”.
В 2010-ом году стараниями петербургской общественной организации “белого дела” могила М.В. Алексеева была дополнена новой плитой “от русских людей в год 90-летия завершения Белой борьбы на Юге России” – как указано на ней, на которой начертаны его полное имя и перечислены основные заслуги перед Россией. В день установления плиты, 12-го сентября 2010-го года, от инициаторов обновления памятника на могилу был возложен венок с надписью: “Не видели, не знали, но любили”.
Уже без Алексеева Добровольческой армией к началу ноября Кубанская область была окончательно освобождена, а к началу февраля 1919-го года закончена задуманная генералом Деникиным операция по освобождению всего Северного Кавказа.
Узкими извилистыми дорогами Деникин, наконец, добрался до того перекрестка, откуда открывался широкий путь к центру России. И можно было подумать о свержении советской власти в Москве, выполнить то, о чем мечтал Алексеев.















100


О г л а в л е н и е


1.   Предисловие         ___________________________________________    3
2.   Глава первая: Становление личности   ________________________   4
3.   Глава вторая: Участие в Великой войне   ______________________ 12
4.   Глава третья: Участие в политике   ___________________________ 30
5.   Глава четвертая: Участие в Белом движении   _________________  54
6.   Глава пятая: Создание Добровольческой армии   ______________   60
7.   Участие в Кубанских походах   _______________________________  73
8.   Заключение   ______________________________________________    99