Дунайские волны. Часть1 -я. Главы 1 и 2, Н. Эпатов

Нинель Эпатова
Главы 1-2
НИНЕЛЬ ЭПАТОВА
ДУНАЙСКИЕ ВОЛНЫ




Глава 1. Первый бал
У нас, класса с восьмого, наверное, как у всех наших современников, были в моде альбомы, которые давались друзьям и знакомым, и те писали в эти альбомы всякую ерунду и отвечали на определенные вопросы. Например, мой одноклассник Юрка Лыков на альбомный вопрос, что лучше - скрытность или откровенность, написал: “Пьяному - скрытность, а трезвому - откровенность”. А я своей однокласснице Нине Фофановой на вопрос, что я больше всего люблю, написала: “Шоколад, вино и танцы”. Ну, шоколад - естественно. Вина я тогда, кажется, даже не пробовала. А танцы... О, танцы! Танцы под оркестр и хорошую музыку - это и есть счастье жизни. И чтоб обязательно - большой, ярко освещенный зал. Это был предел моих мечтаний в ранней юности! Огромный, красивый зал и я - нарядная, легкая, кружусь в вальсе с прекрасным принцем! Дальше этого мои мечты не шли.
Я училась в 1941 году в 9-м классе, когда убили на войне отца, и наша многодетная семья осиротела. Я - самая старшая и еще пятеро братьев. Нет нужды говорить о том, что в доме поселилась бедность, усложненная трудностями военного времени. Мама день и ночь работала, чтобы прокормить нас, а часть домашних забот лежала на моих плечах. Помню летом над рекой Кокшагой освещенную танцплощадку, где гремел оркестр и кружились пары. “Счастливые”, - думала я, полоща в реке белье.
Танцевать я умела и любила. У моей подруги Люды отец был театральный художник, и благодаря ему я, Люда и Нина приходили в театр, как домой, и вместе с актерами занимались ритмикой, пластикой и танцами. Нам с Людой эти занятия казались праздником, так трудно было нас с ней выгнать из зала, когда истекало наше время, а Нинка больше смотрела на нас, ее эти занятия не увлекали.
Благодаря театру я к концу восьмого класса прекрасно овладела всеми модными и бальными танцами: фокстрот, танго, вальс. Иногда нас с Людой брали участвовать в настоящих спектаклях: в массовых сценах или статистами в танцах, сопровождающих спектакль. Людин папа частенько говорил мне, что у меня данные для театра, и советовал мне готовиться и вместе с его дочерью поступать в театральное училище.
Но у нас с Нинкой были другие планы. Мы с ней твердо решили - стать капитанами дальнего плавания. О, глупость розовых детских иллюзий! Как бы то ни было к моменту описываемых событий я была готова  к своему первому балу и мечтала о нем. А ведь в нашем классе никто, кроме Нины и Люды, не знал ни о моих мечтах, ни о моих увлечениях танцами. В это время Люда училась уже в Москве в театральном училище, а мы с Нинкой, моей самой верной подругой, учились в той же школе, в девятом классе. И вдруг наш класс, весь класс, пригласили на настоящий бал в городской клуб, где должна была состояться встреча школьников старших классов с выпускниками военных училищ накануне их отправки на фронт.
Это событие было и радостью и бедой. Радость - сбывается моя мечта, а беда - что надеть? Ведь в своем классе я была воистину Золушкой, вечно грустной и замкнутой. В семье - траур, бедность. Как и в любом другом классе, в нашем было разделение на группы: так называемое “высшее общество”, средненькие и самые неудачливые. Куда мня можно было отнести? Трудно сказать. Несмотря на незавидное положение, я отличалась смелым, независимым характером, а, кроме того, обладание  актерскими  способностями позволяло мне ходить “В масках”. Так что в классе мало кто представлял мое истинное положение в жизни. Некоторые считали меня избалованной маменькиной дочкой, единственным ребенком в семье. А на самом деле нас было шестеро детей  и я - старшая. Одевалась я довольно скромно. Но мамина сестра Лиза, которая была старше меня на восемь лет, умела шить мне вполне приличные вещи из ничего. И вот к этому вечеру мама достала где-то кусок недорогого черного шелка, из которого Лиза сшила мне нарядную пышную юбку, и к ней подарила старинную, необыкновенно красивую белую блузку. Кофточка была с волосиками на плечах и груди, на рукавах - волонсье, воротничок -  стойка, а перед блузки украшали искусно выполненные защипы и маленький черный бантик.
Когда Нинка узнала, в чем я собираюсь пойти на вечер, она заявила своим домашним, что хочет иметь такой же костюм. Напрасно они отговаривали ее, что это убого, нечто вроде пионерской формы. Нина и слушать ничего не хотела. Ее мама пыталась исправить положение, подарив мне в счет будущего моего дня рождения, отрез нежно-голубого креп-жоржета, и точно такой же отрез был куплен и для Нины. Но вечер был уже на носу, и мы с подругой настояли на своем. Нинке срочно сшили похожую на мою белую кофточку и такую же, как у меня, черную юбку, только из более дорогого материала. Нина была дочерью наркома здравоохранения Марийской АССР, и материально они были обеспечены прекрасно.
Итак, костюмы наши были готовы. Нам они очень нравились, мы заранее предвкушали, как прекрасно будут развеваться наши юбки во время кружения в танцах, ведь фасон не какой-нибудь, а полусолнце-клеш. День вечера приближался. “Высшее общество” громко обсуждало в классе свои наряды. “Высшее общество” - это Клара, дочь председателя Йошкар-Олинского горисполкома, и Настя, татарочка, из очень богатой семьи. Они почти каждый день приходили в класс в новых платьях, у них были модные зимние пальто, отделанные натуральным мехом. Косы они отрезали еще в восьмом классе и подкручивали волосы на бигуди, отчего волосы лежали сзади модным валиком: русые, почти белые Кларины и черные - у Насти. А у нас с Нинкой были еще косички и платья в школу мы носили полудетские.
Когда мы дружили втроем: Нина, люда и я, то самая высокая из нас была Нина. Она стеснялась этого (тогда в моде были маленькие девочки, а не “коломенские версты”) и всегда чуть-чуть поджимала ноги. Была она очень худенькая и немножко нескладная. Манера поджимать ноги делала ее походку раскачивающейся. Но черты лица были у нее необыкновенно красивыми.  Отец ее был русский, а мать - наполовину гречанка, наполовину - татарка. От матери у нее были быстрые, удлиненные глаза, нежная кожа и иссиня-черные волосы, а от отца - красивые розовые губы и прямой маленький нос. Такая была моя лучшая подруга Нинка - настоящая царица Тамара. А я была ниже Нины, но выше Люды. Мой рост - метр шестьдесят три сантиметра - для того времени считался высоким, но в меру. Клара и Настя из “высшего общества” - обе невысокие. Клара - плотненькая, округлая, но не толстая, а скорее изящная, с большими серыми глазами. Походка у нее была своеобразной, вперевалочку, но это ее не портило, а, наоборот, украшало. Ножки у нее были маленькие, полные, всегда в прекрасной обуви. А Настя своими большими азиатскими глазами, курносым носом и толстыми губами напоминала куклу. И хотя черты лица ее были неправильными в отдельности, все вместе смотрелось неплохо.
Я в это время была несколько угловатая и по-детски одетая. Недаром Юрка Лыков часто отпускал нам с Нинкой комплименты типа “детсад”. Естественно, я страдала комплексом неполноценности, хотя потом узнала о себе и поняла, что я, в общем, была ничего: хорошая чистая кожа, естественный мягкий румянец на щеках, а карие глаза лучились и блестели огоньками.
Наконец-то это вечер настал! Мы с Нинкой, с распущенными и предварительно накрученными на тряпочки волосами входим в зал. Народу в зале множество! А зал был таким, каким я его видела в мечтах: огромный, с высоким потолком, ярко освещенный старинной люстрой, с сияющим паркетным полом. Среды нарядной толпы зелеными островками выделялись военные - новоиспеченные лейтенанты.
Вошли в зал две девочки, с черными бантами, перехватывающими волосы, в белых блузах и пышных юбках. И будто бы только их и ждали! В ту же минуту оркестр грянул “Дунайские волны”. К нам подлетел наш одноклассник Борис Лаптев - наша очередная с Нинкой “любовь на двоих”, с удивлением оглядел нас и сказал:
- Вас не узнать. Нарядились, как двойняшки-гимназистки! - и пригласил на вальс Нину.
И хотя я была рада за подругу, у меня все похолодело внутри. Вальс с каждым звуком уменьшался, а меня никто не приглашает! И стою я одна, брошенная у самого входа в зал, и гляжу с завистью на Нинку, которая на голову выше Бориса, несмотря на то, что туфли у нее на низком каблуке и ноги, как всегда, подогнуты, то на Клару в красивом розовом платье из креп-жоржета, которая танцевала с Юркой Лыковым, одним из самых красивых мальчишек старших классов. Юрка, как все видные мальчишки, входил в “высший свет” нашего класса, так же как и Витька Зуев, который несся на “Дунайских” вместе с Настей. И тогда, потеряв всякую надежду быть приглашенной, высоко подняв голову, сделав самодовольное лицо, как будто бы я счастлива и вовсе не хочу танцевать, я пошла через зал, молясь: “Господи! Ну, сделай чудо! Сделай так, чтобы меня кто-нибудь пригласил. Ведь я так люблю танцевать вальс. Господи! Услышь меня!” С каждым моим  шагом  первый вальс моей жизни уходил от меня все дальше и дальше. А я все шла мимо танцующих и счастливых, задрав голову, в маминых черных лодочках на высоких каблуках и модных фильдеперсовых чулках.
И вдруг... Сзади кто-то взял меня за локоть.
- Разрешите вас пригласить?
Я резко повернулась и не поверила своим глазам: меня пригласил самый первый кавалер наших классов, мечта всех девчонок “высшего света” - Эрик Моисеев. Высокий, стройный, в черном элегантном костюме, оттенявшем его белокурые волосы, он мне показался принцем. На белой рубашке его вместо галстука празднично разместилась черная бабочка. Совсем неожиданно мы с ним оказались одеты в тон. Вся, вспыхнув от смущения и радости, я подала ему руку, и она оказалась в его крепкой ладони, а другая моя рука в белом рукаве легла на его черное плечо.
Действительно, произошло чудо! Он так прекрасно танцевал вальс! И так как и я танцевала отлично, то скоро почувствовала, что на нас обращают внимание. Наверное, не только из-за танца, а еще и потому, что мы с Эриком, одетые в торжественное черно-белое, резко выделялись среди разноцветной массы. Это были блаженные минуты.
Меня охватило никогда до сих пор не испытанное чувство, - казалось, что я лечу на сильных руках Эрика, не касаясь земли. Его глаза были у самого моего лица, и я, преодолев смущение, смотрела прямо в эти серые глаза. И все же сомневалась: “Может, он решил посмеяться надо мной, подумал, что танцевать не умею, тем более вальс”, - крутилось у меня в голове. А я так легко выделывала все “па”, которые он мне предлагал. Он вел, а я принимала каждое его движение. Танцевал он не так как все, а как-то старомодно и очень красиво.
И вот “Дунайские волны” затихли, музыка обрывалась, и мы остановились. Сказочный полет окончился.
- А ты, оказывается, молодец! Удивила меня, - сказал мне Эрик, и хотел подойти со мной туда, где расположилось “высшее общество”. Но я отказалась:
- Я в ту сторону не хочу, я пойду к Нине.
Тогда он взял меня под руку и повел к Нине с Борисом. Это было необычно, что казалось сном. Я шла и думала, что вот сейчас дойдем до Нинки, и он уйдет к своим. А он и не подумал! Поздоровался с Ниной и Борисом и стал с ними шутить. На шутки и злословие он был большой мастер. Потом он сказал:
- Лена, я еще ни с кем не танцевал вальс с таким удовольствием, как с тобой. Ты, оказывается, очень хорошо танцуешь, поэтому я заранее приглашаю тебя на все вальсы. Если тебя будут приглашать другие, ты отказывай.
Я подумала: “Смеется надо мной. Кто же меня приглашать будет?” Но ответила ему шутливо:
- На все вальсы жизни или только сегодня?
Я не услышала его ответа, потому что оркестр загрохотал фокстрот “Марфуша”, и меня пригласил какой-то лейтенант. Танцевалось с ним неплохо, но такого чувства полета, как в вальсе с Эриком, не было. Я оглянулась на то место, где стояли Нина, Борис и Эрик, и увидела, что Эрик стоит один и никого не пригласил. И это мне было очень приятно. После танца военный подвел меня к нашему месту и, благодаря меня за танец, вдруг поцеловал мне руку. Я ужасно смутилась. Мне первый раз в жизни целовали руку! И честно говоря, я не была уверена, что на моих пальцах не осталось чернильных пятен. А Эрик, глядя на меня, засмеялся, но не обидно, а весело:
- Привыкай. Скоро ты вырастешь большая, да еще и красивая, и многие будут за счастье считать поцеловать тебе руку.
Я опять подумала: “Издевается”.
Но тут заиграли мое любимое танго “Я понапрасну ждал...”, и Эрик быстро взял меня за руку, и мы с ним опять поплыли тихо над землей. Сердце мое куда-то падало от новых неизведанных чувств, я видела, что и Эрик не такой, как всегда, какой-то сделался тихий и светлый. Танец оборвался возле нашего “высшего общества”, и Эрик, взяв меня под руку, подвел к нему. Девчонки с недоумением и завистью смотрели на меня. А Юрка Лыков спросил:
- А, правда, что вы оба поступили в “Маргосфилармонию” и вам выдали одинаковые костюмы для танцев, чтобы вы танцевали на приз?
- - И все-то ты, Юрка, знаешь, - отпарировала я. - Нет, это мы с Эриком еще в прошлом году сами договорились одинаково одеваться на танцы.
- Эрик в прошлом году учился в Москве, - буркнула Клара, не поняв шутки.
- А мы с Леной еще в детсаду познакомились, - не растерялся Эрик.
А Настя сказала:
- Вот никогда бы не подумала, что Лена умеет так танцевать. Где только научилась?
- А это меня Эрик еще в детсаду обучал, - продолжила я игру.
В это время объявили белый танец, и Клара  пригласила Эрика. А я пошла туда, где стояли Нина с Борисом, и никого приглашать не стала, поскольку считала, что это неприлично девочке. Но по дороге меня пригласил на танец тот же военный. На это раз мы с ним познакомились, и он спросил:
- Лена, сколько вам лет?
Я, не задумываясь, ответила:
- Двадцать!
Военный, его звали Вадим, улыбнулся и спросил:
- Когда будет двадцать?
Я не успела ответить, как голос со стороны сказал:
- Через три с половиной года!
Оказывается, Эрик с Кларой танцевали рядом, и это он ответил за меня. Я была обижена на него за то, что променял наш полет на танец с Кларкой, и сделала вид, что его не заметила. Я обиделась, хотя и понимала, что как хорошо воспитанный парень, он не мог отказать пригласившей его девушке.
Когда танец кончился, я попросила Вадима проводить меня к Нине и нарочно поддерживала с ним оживленный разговор, чтобы задержать его и дождаться следующего его приглашения на танец, так, как была уверена, что Эрик останется с Кларой. От этой уверенности настроение понемножку портилось. А следующий танец был вальс, и Вадим, конечно же, меня пригласил. Я только положила ему руку на плечо, как между нами вырос Эрик, он был выше Вадима. Вежливо улыбаясь Вадиму, он сказал:
- Извините, пожалуйста, я заранее пригласил Лену на все вальсы.
Я хотела было возразить и уйти с Вадимом, но Эрик так хорошо и ласково смотрел на меня, и мне так хотелось опять лететь с ним над землей, что я виновато улыбнулась Вадиму и подала руку Эрику. Больше Эрик не отходил от меня весь вечер. Когда ведущий объявил на приз вальс-бостон, мы с Эриком получили первый приз - красивую куклу, которую он сейчас же вручил мне.
Счастливый вечер подходил к концу и счастье тоже кончалось.
Эрик хотел проводить меня, но я представила, как он подаст мне в раздевалке мое старое пальто, и не разрешила. Он немного удивился, немного обиделся и ушел, не попрощавшись. Мы с Ниной пошли в раздевалку, я ей рассказала все, и она меня отругала:
- Дурочка! Взяла бы мой номерок, а я твой, будто бы перепутали, ты бы получила мое пальто, а я - твое. И мы одели бы друг друга сами. И все! И он бы ничего не понял.
- Но он уже обиделся и ушел, - сказала я.
- Если он и ушел, то не потому, что обиделся, а ушел к своим Кларам и Настям, а если так, то и наплевать на него.
Но тут же Нина добавила:
- Учти, ты сегодня была самой красивой на вечере, и никуда он от тебя не денется!
Кларе и Насте мальчики подали пальто, их модные, красивые пальто, и они поглядывали на нас с Нинкой вызывающе и насмешливо, когда один Борис помогал одеться нам с ней.
Я уже совсем успокоилась и даже подумала:
- Хорошо, что Эрик ушел, густ свинье не товарищ, пусть идет к своим...
Но когда мы втроем: я, Нина и Борис, вышли на улицу, то увидели Эрика. “Высшее общество” уже прошло, а он стоял. Значит, он ждал меня! На душе у меня посветлело! Всю дорогу мы вчетвером весело болтали, проводили сначала Бориса, потом Нину, а потом Эрик проводил меня до самой двери.
- До свидания, - сказала я.
А он взял меня за руку, снял варежку и поцеловал мне руку так церемонно и так умело, как будто всю жизнь только и делал, что целовал девочкам руки.
- До свидания, царица бала, - сказал он мне.
- До свидания, принц, - ответила я ему и убежала.




Глава 2. К Есенину.

Всю ночь мне снилось, будто бы я нахожусь в каком-то огромном зале, у которого только три стены, а четвертой нет. И мимо этого зала течет наша река Кокшага. Я в зале - одна, на той стороне реки - много людей, гремит музыка и там все танцуют на городской танцплощадке. Мне тоже очень хочется танцевать, тем более что на той стороне реки стоит Эрик и тянет ко мне руки и зовет, а я никак не дотянусь до него, и вдруг я срываюсь и лечу прямо в воду. Сердце мое бешено колотится и в ушах вместо музыки - звон. Я от ужаса просыпаюсь и слышу звон будильника. Хотя я не выспалась, я легко вскакиваю с постели, потому что сразу вспоминаю, что вчера произошло чудо, а висевший на дверке шкафа мой вчерашний черно-белый наряд свидетельствовал об этом!
Я уже была одета и радостно сияла, когда за мной зашла Нина, чтобы вместе идти в школу. Но что это? Моя всегда веселая, жизнерадостная Нина была бледна и заплакана!
- Нина! Что с тобой? Что случилось? Кто тебя обидел? На вечере все было хорошо, ты все время танцевала, так в чем дело? - воскликнула я.
- Пойдем, Ленок, в школу опаздываем, причем тут вечер? Дома у меня беда, не спрашивай, а то я опять начну плакать, - грустно ответила Нина и из глаз ее покатились слезы.
Это было так неожиданно и, честно говоря, так не вовремя! Нам бы с ней сегодня надо было сиять от счастья, а тут беда!
- Ладно, - сказала я, - потом поговорим, когда успокоишься. Но не забудь, у тебя есть я! Я все для тебя сделаю!
- Милый Ленок, - сквозь слезы улыбнулась Нина, - в этом случае ты помочь не сможешь. Побежали!
Мы влетели в класс вместе с учителем, когда весь класс встал, приветствуя его. Не мудрено, что на нас все обратили внимание. Все, кроме «высшего общества» и Эрика. Эрик стоял спиной к двери и вся их «могучая кучка» - Клара, Настя, Юрка и Витька, от души хохотали над тем, что рассказывал Эрик. У меня настроение сразу испортилось. «Наверное, надо мной смеются», - подумала я и, гордо задрав голову, ни на кого не глядя, прошла к своей парте, как раз в тот момент, когда в классе все стихло и учитель сказал:
- Здравствуйте! Садитесь!
Мы с Нинкой сидели на последней парте среднего ряда. Впереди нас сидели Клара и Настя. Эрик с Юркой тоже сидели на последней парте соседнего ряда, причем Эрик - у окна, а Юрка - с краю. Я попросила Нину поменяться со мной местами и села ближе к ряду, где сидели Юрка и Эрик, повернувшись к ним спиной, а лицом к Нине и двери. Несмотря на то, что Алексей Михайлович, учитель литературы и русского языка, уже начал урок, Юрка подошел к нашей парте и громко прошептал:
- Здравствуйте, героини бала! Отныне у вас клички «Соня и Наташа!»
По классу прошел смешок, многие обернулись в нашу сторону. Я, не поворачивая головы, спросила:
- И кто же Наташа?
- Ну, конечно же, Новикова, ты! - улыбаясь своей неотразимой улыбкой, сказал Юрка.
В классе стало тихо. Все внимание, в том числе и учителя, было обращено на нас. Я прыснула и громко ответила:
- Юрка! Мне льстит твой комплимент, я согласна быть Наташей Ростовой при  двух условиях: первое - чтобы ты был Пьером Безуховым и второе - чтобы я никогда ни за кого не выходила замуж, так как судьба Наташи после замужества меня не обольщает!
- Не тут-то было, - возразил Юрка, - быть тебе, Наталья, Новиковой-Безуховой...
Класс хохотал, сыпались реплики, смеялись и Юрка, и Алексей Михайлович! Алексей Михайлович - это был мой самый любимый учитель, а литература - самый любимый предмет! Алексей Михайлович тоже относился ко мне очень хорошо и частенько прощал все мои проделки и даже дерзости.
- Ну, посмеялись и хватит, - сказал он, - «Войну и мир» мы с вами уже прошли и, судя по началу урока, вы ее отлично усвоили. А сегодня нам предстоит познакомиться со стихотворением В. Маяковского «Сергею Есенину».
- Новикова, - вдруг обратился он ко мне, - ты почему так странно сидишь? Как-то боком, ведь, наверное, неудобно?
- Очень удобно, Алексей Михайлович! У меня левое ухо слышит лучше правого, и от окна - сплошной сквозняк.
- Тогда пересядь, если хочешь, на вторую парту, вот сюда, - место есть.
В классе опять захохотали, так как Юрка сострил что-то насчет того, что вчера на вечере меня «сглазили» лейтенанты и что я, на правое ухо, уже Безухова, но я сделала вид, что ничего не слышу, а на предложение Алексея Михайловича отрицательно покачала головой.
Алексей Михайлович начал рассказывать новый материал и я, забыв обо всем: и о вероломстве Эрика, и о вчерашнем вечере, и о Нининых бедах, с упоением слушала его. Совсем недавно, в 8-ом классе, я впервые познакомилась со стихами Есенина, который в те годы, усиленно замалчивался. Даже мой отец, который уделял большое внимание моему литературному образованию, о нем мне никогда не говорил. Однажды был закрытый вечер в городском клубе, и мама, директор Йошкар-Олинского театра, взяла меня с собой. Большой концерт того вечера стерся в моей памяти, помню только выступление артиста Роберта. Это был очень старый актер, весь седой и голос у него был какой-то замогильный, - читал, будто шелестел прошлогодними листьями «Мы теперь уходим понемногу...» И хотя в то время я уже увлекалась поэзией Надсона, Блока, Ахматовой, Лермонтова, Симонова и др., таких стихов, переворачивающих всю душу, мне слышать не приходилось. Я была потрясена! На другой день после уроков я помчалась к Роберту за стихами Есенина, которые я учила с его слов. А когда мои визиты в театр к Роберту участились, и я даже стала пропускать уроки, отец подарил мне томик Есенина.
Отец мой был очень образованный человек, увлекающийся литературой и поэзией. Он считал, что Есенин и Маяковский при жизни недолюбливали друг друга, и что Маяковский виноват перед Есениным, особенно в его посмертном забвении. Я полностью была согласна с отцом. Так в мою жизнь навсегда вошел Есенин со щемящей болью его стихов и его трагедийной судьбой. И вот урок в школе - «Маяковский - Есенину». И мой кумир, Алексей Михайлович, при разборке этого стихотворения не ругал Маяковского, а воспевал его. С каким пафосом он читал: «В этой жизни помереть не трудно, сделать жизнь значительно трудней!»
Я с трудом дождалась момента, когда можно будет задавать вопросы, и, подняв руку и, получив слово, вызывающе спросила:
- Алексей Михайлович! Как же это понимать, если Маяковский сам застрелился, а?
Алексей Михайлович что-то прожевал в ответ, но я, неудовлетворенная, попросилась к доске отвечать по новому материалу. Алексей Михайлович вызвал меня, и я пошла, предварительно тайком взглянув в зеркало, я осталась довольна собой. Я была в своем будничном черном платье, с белым воротничком, с двумя косичками, которые были пышнее обычного, храня следы вчерашней прически, а щеки и глаза у меня так и горели от полноты чувств!
Выйдя к доске, я повернулась лицом к классу и случайно встретилась взглядом с глазами Эрика. Он смотрел на меня как-то необычно, но я резко повернула голову так, чтобы глядеть только на Ванечку Воинова.
- Рассказывай Новикова, что ты хотела нам сообщить по новому материалу, - обратился ко мне Алексей Михайлович. А я с места в карьер выпалила свое стихотворение:
Ах, Маяковский, что ты сделал,
За что Есенина бранил.
Березка спит в накидке белой,
А ты ей песни запретил!
А что же сам-то в час свой черный,
Не делал жизнь, не устоял.
И смерти грозной и тлетворной
Своей рукой себя предал...
Класс замер, а я, закончив читать, обратилась к учителю:
- Алексей Михайлович! Так почему же Маяковского славят, изучают в школах, а Есенина спрятали и ругают, хотя Маяковский, в конце концов, поступил так же?
- Но творчество Есенина упадочно, так называемая «есенинщина» погубила немало людей. А «Хорошо» Маяковского наполняет сердце жизнерадостностью, - возразил мне учитель.
- А вот и нет! - с жаром воскликнула я. - У Есенина все очень красиво и душевно! И он спел свое «Хорошо»: «Хорошо бы, на стог, улыбаясь, мордой месяца сено жевать...», «Хороша ты, о белая гладь», Хорошо бродить среди покоя голубой и ласковой страны...» и т.д. Правда, в стихах много грусти, но и жизни без боли и грусти не бывает. А как он описывает природу! Она у него живая, похожая на людей. Его «зеленокосая» березка кажется мне девочкой из нашего класса! А какое меткое сравнение «золото холодное луны» и «медь листьев». Таких сравнений ни у кого больше нет. А с цветами Есенин прощается, как с близкими друзьями, у него и деревья и цветы - люди, а ветер - «серебряный»! И я, действительно, убедилась в этом, потому что при сильном ветре, когда видна обратная сторона листа, у нее цвет серебряный. Только от Есенина я узнала, что крапива - «желтая»! Она и на самом деле бывает желтой, когда растет на солнце и цветет. Посмотрите, как красиво!
И я прочла несколько стихотворений: «Заколдован невидимкой», «Песня о рыжей суке» и «Я по первому снегу бреду».
- Какая гармония любви в стихах Есенина ко всему - к природе, к людям, к животным! И как сейчас, во время войны, нужна нам его бесконечная любовь к Родине. «Я люблю Родину, я очень люблю Родину», - неустанно твердит он! Нет, я не вижу опасного уныния в стихах Есенина.
- Отлично, Новикова, - сказал Алексей Михайлович, - ты блестяще декламируешь! И замечательно, что ты анализируешь стихи, которые нравятся тебе, но во всем с тобой согласиться нельзя! Есенин, без сомнения, талантливый поэт и при жизни вкусил славы. Слава его отдельных стихов была заслуженна, в них была настоящая поэзия, но еще была и другая слава, - слава о его скандалах и экстравагантных выходках. А ложка дегтя портит бочку меда! Да и он сам понимал, что он поэт противоречивой судьбы, говоря «жабу черную с розой белою я хотел на земле повенчать». И «жаба черная» оказалась намного больше «белой розы», вот отчего он - в зените, а творчество его не изучают в школе.
- А теперь, - сказал он, обращаясь к классу, не отпуская меня, - кто хочет что-нибудь добавить по новому материалу?
Первой отвечала наша староста и отличница, Римма Чулкова:
- Вы совершенно правы, Алексей Михайлович, - с апломбом начала она, - Маяковский - поэт-трибун, певец революции, а Есенин - человек аморальных нравов и, конечно же, вредно действует на нестойких людей. Ведь недаром же он вообще запрещен и нечего на него зря тратить время.
И она почему-то с упреком поглядела на меня, садясь на место. Я хотела взорваться, но Алексей Михайлович жестом остановил меня, и я только подумала: «Подлиза и зубрила несчастная».
- Алексей Михайлович! - произнес, поднявшись, Борис Мыльников. Можно мне спросить?
- Пожалуйста, спрашивай.
- Если Есенин запрещен, то почему его сборники стихов есть в библиотеке?
- Вы не поняли  ребята. Есенин не изучается в школах, замалчивается, ему, вернее его творчеству, не дана оценка как поэту из-за причин, о которых я уже говорил, у него просто плохая слава, а так, кто хочет - может его почитать, если найдет его книги. После смерти его издавали всего два раза: в 1934 и в 1940 годах, но тиражи были небольшие.
Вышедший затем к доске Ванечка Воинов с восторгом поблагодарил меня за интересный рассказ о Есенине и за прекрасное чтение, добавив, что он полностью согласен со мной и что стихи Есенина, которые он сегодня услышал впервые, его потрясли!
А Володя Малышев рассказал, что его старший брат был тяжело ранен в первые дни войны и считался безнадежным, у него были незаживающие раны. От страданий он потерял желание жить, а когда медсестра, ухаживающая за ним, стала читать ему стихи Есенина, его поразила сила любви Есенина к Родине, к матери, к природе! Казалось, что он слышит запахи травы и шум леса. И ему захотелось в лес, к березкам, домой! И теперь, поправляясь, он считает, что его спасли стихи Есенина. И еще брат пишет о том, что многие его однополчане, отправляясь в бой, кладут стихи Есенина в карман, возле сердца, как талисман.
- Новикова права, - сказал Володя, - Есенин замечательный поэт, незаслуженно забытый! Но все равно его любят и переписывают от руки.
- Хорошо, Малышев, - сказал Алексей Михайлович, - садись. Кто еще?
И встал блистательный Юрка, сверкая синими глазами под черными кудрями, и изрек:
- Маяковский - замечательный поэт! У него необыкновенный ритм, как барабанная дробь. (Раздался смех, так как Юрка в пионерских лагерях был бессменным барабанщиком). Его стихи, - продолжал Юрка, - наполняют душу бодростью. И это стихотворение «Есенину» - прекрасно! Ведь сделать жизнь, действительно, трудней, чем помереть! И зря Безухова-Новикова так ополчилась на Маяковского...
Хохот класса и замечание учителя:
- Лыков! Или серьезно или садись! - прервали Юркины речи.
- Хорошо, я буду серьезно. Мы должны быть благодарны Маяковскому. Только благодаря ему и этому стихотворению мы познакомились со стихами Есенина. Я их никогда не читал. Спасибо Маяковскому и Наталье Безуховой...
- Лыков садись, - покачал головой Алексей Михайлович, - я запишу тебе в дневник замечание. Давай дневник!
- Не надо, я больше не буду! - садясь, воскликнул, улыбаясь, Юрка.
Я смотрела на него и думала: какой же он симпатичный, он мне давно нравился, я даже была в него тайно влюблена, но его обидные шутки обращали симпатию к нему в неприязнь, а теперь Эрик затмил его полностью. Мои раздумья перебил размеренный голос Лили Шиловой, лучшей подруги Риммы Чулковой. Так непохожие внешне - огромного роста, широкоплечая Чулкова и миниатюрная, беленькая, похожая на куклу, Лиля, были неразлучны и на уроках, и на переменах. В классе их прозвали «чулок со штопкой», и вот Лиля, отвечая по новому материалу, конечно же, поддержала и в оценке Есенина свою подругу.
- Есенин, - заявила она, - недостойный внимания даже как человек, вспомните его отношения к женщинам. И, действительно, его стихи губят людей! Ведь наш одноклассник Слава Бахтин последовал в прошлом году его примеру и в посмертном письме его были строки из стихотворения Есенина.
- Какая ерунда, - не выдержала я. - Слава был горбатым и больным мальчиком и, влюбившись в Люду Строжеву, под влиянием черной минуты, повесился, и строки у него в письме не есенинские. Он написал: «Иду в страну теней, может быть, там я встречу тебя, моя любимая» (письмо было адресовано Люде!).
- Ну и что, - надула и без того всегда как бы оттопыренные губки Лиля, - те же мысли, что у Есенина!
- Садись Шилова, - сказал Алексей Михайлович, - пожалуй, в случае с Бахтиным Есенин не при чем. - Ну что, - обратился он к классу, - все желающие отвечать высказались?
- Нет, - встала Клара, - еще Моисеев от всех нас хочет сказать.
- Что ж он сам не мог руку поднять? - с досадой подумала я.
Эрик встал, такой высокий (парта ему была явно мала), и, к моей радости, произнес следующее:
Без сомнения, по силе описания русской природы в стихах, пожалуй, равных Есенину нет! У него природа не только поражает красотой, но она живая, она очеловечена, как тонко заметила Новикова. А ведь еще какой-то древний философ писал, что природа... деревья, трава, цветы и даже вещи, созданные руками человека, - живые, загадочные и даже опасны для человека, так как они стремятся стать подобными ему, то есть обрести разум! И еще я не согласен с Шиловой в том, что Есенин плохо относился к женщинам, просто ему не повезло, он не встретил такую, о которой мечтал. Есть же у него такие стихи:
А ты такая ж дурочка,
Как та и та.
Вот почему снегурочка -
Всегда мечта.
А он встречал вот таких:
Что ищу в глазах я этих женщин,
Легкомысленных, лживых и пустых...
- За что же к ним относиться хорошо? - отчеканил Эрик и глянул на меня.
Я вся вспыхнула, решив:  "А вдруг и я для него такая же дурочка, ну и пусть остается со своими снегурочками».
Голос Алексея Михайловича прервал мои сомнения, который, посадив Эрика, сказал:
- Вот как далеко мы зашли от Маяковского и Есенина, в древнюю философию. Спасибо всем, кто отвечал по новому материалу. Ваш класс меня порадовал! Садись Новикова. Отлично, молодец!
Когда я шла на свою парту и проходила мимо третьей парты, на которой сидел второгодник Толик Поздеев, он вдруг схватил меня за руку и громко прошипел:
- Мне слово не дали. А это стихотворение тебе тоже нравится? «Мне бы очень хотелось сейчас из окна ... луну».
Я с силой вырвала у него руку, крикнув:
- А Поздеев - дурак!
И пошла к своей парте. Алексей Михайлович подошел к Поздееву, говоря:
- Поздеев, вон из класса!
- За что, Алексей Михайлович? Это же стихи Есенина?
- Поздеев...
Но в это время зазвенел спасительный звонок. Учитель задал на дом учить стихотворение «Маяковский - Есенину».
- Ни за что учить не буду, - громко сказала я, и по улыбке Алексея Михайловича было ясно, что он все слышал.
На перемене Нина, поцеловав меня, сказала:
- Ты прелесть, Ленок! Завела весь класс, так интересно прошел урок, как жаль...- и на глазах ее показались слезы.
- Чего жаль? - Есенина?
- Пойдем из класса, - не отвечая на мой вопрос, позвала она, - потом поймешь!
В коридоре у окна мы увидели одноклассников, о чем-то горячо спорящих. В центре возвышалась Чулкова, вся красная, она ополчилась на Поздеева:
- Тебя, лентяя и хулигана, давно пора из школы выгнать! Вот только такие, как ты, и могут мусолить похабщину Есенина, которую и стихами-то назвать нельзя! Если это не прекратится, я пожалуюсь директору!
Толик что-то зло ответил старосте, но я этого не расслышала. Я сама ринулась в спор:
- Только тупые зубрилы могут видеть в Есенине одну похабщину, а тем, кто способен понять его стихи, он кажется заколдованным злом принцем, с необыкновенно красивой, чуткой, доброй душой. А то, что в своей короткой жизни он много ошибался, так ведь он умер молодым! Вы сказки что ли забыли? В сказках самые красивые и положительные персонажи злыми силами превращаются в чудовища и только чья-то большая настоящая любовь могла освободить их от этих чар и вернуть им красоту! Вот и Есенина превратили в «чудовище» зло жизни и его врагов! И не было при жизни Есенина у него ни друга, ни любимой, которые бы любили его по-настоящему и помогли ему расколдоваться!
- Вот так, Наталья! - насмешливо воскликнул Юрка под реплики других, - и ты бы любила его, конечно, по-настоящему, если бы вы жили в одно время и были знакомы?
- Конечно, любила бы, - не задумываясь, выпалила я, уже не обращая внимания на то, что Юрка упорно называет меня Натальей. - Я его и посмертно буду любить всю жизнь, по-настоящему, чтобы «расколдовать и защитить посмертно!»
- Пошли отсюда, Лиля, - истерично крикнула, взяв за руку, поддакивающую ей Лилю, Чулкова, - что можно ожидать от таких девочек, которые по городу ходят с самопалами!
И бросив в нашу сторону презрительные взгляды, под улюлюканье мальчишек, они удалились. Я не успела отпарировать ее выпад по поводу самопала, который, действительно, был в нашей с Ниной жизни, как Юрка вдруг изрек:
- Наталья, главное зло не в злых чарах, а в том что «черной жабы» в два раза больше, чем «розы белой». Посмотри сама...
Я перебила его:
- Отстань, Юрка!
И обратилась к Поздееву:
- А ты, Толик, такой большой, и не стыдно тебе всем и все время твердить, что тебе очень хочется превратить «луну в ночную вазу». А? Туалет ведь рядом.
- Ну ты, маменькина дочка, - огрызнулся Толик, - не задавайся особенно, а то...
- А то...? - одновременно воскликнули Юрка, Ванечка и Борис Лаптев, вставши между мною и Толиком.
- А то, что вы мне надоели, маменькины детки, недоросли, с вашими сказками! Я вам настоящего Есенина читаю, правда - вам не нравится, да?
- Чего ж ты спорил с Чулковой, если тоже считаешь, что настоящий Есенин в хулиганских стихах, - удивилась я? - Я этого стихотворения у Есенина не читала, врешь ты все.
- Еще прочитаешь! А Чулкова - дура. Есенина я люблю больше вашего, вам нравится в нем одно, а мне - другое. Да пошли вы...
И он, нехорошо выругавшись, тоже ушел.
- Наталья, - потянул меня за рукав Юрка, - посмотри на Шилову, чем Лиля - «не роза белая»? Ну, если бы она не была такой занудой и не дружила с Чулковой?
Я еще не поняла, куда клонит Юрка, в душе согласилась с ним, так как изящная, белокурая Лиля, с кукольными чертами лица, действительно, была похожа на цветок, но мне-то что до того?
- Ах, Юрка, - возмутилась я, - отстань ты от меня и с Натальей, и с Лилей - «розой», влюбляйся в нее сколько хочешь, только меня оставь в покое!
- Ну, уж уволь, в такую бледность и вредность я влюбиться не могу, и дело совсем не в этом.
- А в чем же? - спросили одновременно Нина и Борис.
- А в том, что наглядно видно, к чему приводит комбинация «Черной жабы», которой намного больше, с «розой белой! - судите сами.
И Юркин палец показал в сторону Лили и Риммы! И тут до нас дошло! И хотя это было не очень умно и вежливо, но так метко, что на нас всех: на меня, на Нину, на Ваню, на Бориса и других - напал ни с чем не сравнимый бешеный приступ хохота! Мы содрогались от смеха, не в силах остановиться, на глазах у нас выступили слезы. И даже звонок на урок не мог остановить нас. Под недоумевающими взглядами других школьников, мы, смеясь, ворвались на урок геометрии и, конечно же, получили замечание в дневники. Ох, уж этот Лыков! Мне даже стало жаль ничего не подозревающую Чулкову, до того она на самом деле казалась нам похожей на огромную черную жабу.
- А ведь она не виновата в том, что она некрасивая, - сказала я Юрке вполголоса.
- Ты не поняла, Наталья, - отчеканил Юрка, - красота здесь не при чем, она жаба - внутри, в душе!
Несмотря на замечания в дневнике и на гнев учителя, мы, участники спора, не раз в течение урока принимались хохотать...