сказка о добрых мечтах

                СКАЗКА   О   ДОБРЫХ   МЕЧТАХ.

                1.

 В школе меня все зовут тихоней. Может быть это и так, но только внешне. Внутри я самая настоящая сорвиголова. Мне 15 лет. Я учусь в 10-том классе самой обычной школы в самом обычном подмосковном городке. Я не делаю модных причесок, не рассказываю подругам о своих поклонниках и не хожу на дискотеки. У меня нет компании, с которой я сижу на лавочках и слушаю последние сплетни о нашей жизни, не курю, не скандалю дома с родителями из-за поздних прогулок. В девять часов вечера я всегда дома. Моя жизнь - это жизнь настоящей тихони. Еще я не ношу модных джинсов, не крашу ногтей и почти не пользуюсь косметикой, что делает меня совсем незаметной и безнадежно неинтересной. Я сижу за четвертой партой у окна и учусь на 4 и 5. Говорят, что со мной нет проблем, и иногда ставят в пример другим девочкам. Такую меня знают все. Но никто не знает, какая я другая внутри. Обычно я прихожу в школу за 15 минут до урока и сажусь за свою парту. Я сижу совершенно одна и придумываю. Мне никто не мешает, и это так здорово. Большая часть моего класса толпою вваливается за две минуты до урока, и самые крутые приходят уже после звонка. Это для них стало делом чести. Так они показывают себя. Вот появляется наша первая красавица класса, Лерочка Качалкина. У нее потрясающая короткая прическа, стройные ножки, поэтому она всегда носит короткую юбочку. Она умеет и любит нравиться, и почти все парни нашего класса мечтают сводить ее на дискотеку. Она входит всегда так, что все поворачиваются в ее сторону. Лерочка это видит, но делает вид, будто не замечает устремленных на нее взглядов. Небрежно тряхнув головкой, она поправляет свои волосы и снисходительно начинает слушать вмиг прилипшего к ней Кравцова, нашего богатенького мальчика. Его папа - глава какой-то фирмы, но, наверное, не очень большой, иначе вряд ли бы сын его тогда учился в самой простой и заурядной школе. Все знают, что Кравцов липнет к Лерочке, и что они вместе ходили на дискотеку и даже целовались. Но для Лерочки это ничего не значит, и она запросто может отшить и Кравцова, и любого из своих поклонников. Но ей нравится их внимание. Кравцов фамильярно обхватывает Лерочку за талию и что-то ей шепчет на ушко. Лерочка мягко и лениво уклоняется от него и, сморщив носик, говорит ему что-то колкое. Кравцов не смущается. Его, по-моему, вообще трудно чем-то смутить. Он знает, что все лерочкины увертки и колкости - только женская игра и кокетство. И ему это даже нравится.
Появляется Коля Малицкий, наш спортсмен и танцор. Коля высокий. У него красивое, смелое лицо, и он занимается каратэ. Почти все девчонки нашего класса в него влюблены. Коля это знает, но он «запал», как у нас говорят, на Лерочку, хотя и не бегает за ней, как Кравцов и многие другие. То, что он не бегает, мне очень нравится, и за это я его уважаю. Лерочка знает, что нравится Коле. И ей это приятно. А то, что он не бегает за ней, а держится гордо и независимо, подогревает в ней интерес к нему. Ей, конечно, хочется покорить Колю, заставить его потерять голову и стоять перед ней на коленях. Это доставило бы  удовольствие ей. Когда я вижу Колю вместе с Лерой, мне становится противно и обидно. Она кривляется, как кукла. А ему это нравится. И я придумываю про себя, как бы я вела себя, если бы Коля подошел вдруг ко мне. На самом деле, если бы он ко мне подошел, я бы со страху не произнесла ни звука, отвечала бы только «да» и «нет». И уж, конечно, не могло быть и речи, чтобы пошутить или рассказать что-нибудь остроумное. Я неуклюже прятала бы глаза, и ему стало бы сразу со мной скучно. Так произойдет на самом деле. Но это очень грустно. Зато я могу придумать, как произойдет по-другому в моих фантазиях. О, пусть это никогда не случится в жизни, но тут я могу почувствовать себя принцессой. В моих фантазиях я очень остра на язык. Я смелая и находчивая, неотразимая и изящная, справедливая и веселая. Со мной очень интересно, и все хотят дружить со мной. Вообще-то я чаще всего воображаю себя принцессой. Наверное, все дело в сказках. Я слишком много читаю сказки. Это очень вредно для девочки, которая любит мечтать. Сказка была моим вторым миром, в котором я могла сказать то, чего не осмеливалась говорить в жизни и поступить так, как не удавалось поступить на самом деле. В сказке я была умной и находчивой принцессой, а не тихоней. В сказке были другие законы. И в ней я чувствовала всегда себя, как рыба в воде. Мне все удавалось, я всегда была на высоте.
 Лерочка увидела Колю, и не обращая внимания на Кравцова, пошла между рядами к Нине Завьяловой. Это было специально сделано. Коля сидел сзади Нины, и теперь Лерочка находилась вблизи от Коли, болтая с Ниной о последнем хите «Алсу». Коля посматривал на Лерочку, но не вступал в разговор.
- А новый диск у нее, по-моему, полная ерунда. Только «последнюю ночь» можно послушать, а так ничего особенного. Ты слышала «последнюю ночь»? Обязательно послушай. Мы вчера у Таньки Сотовой на вечеринке просто отпали. Ты чего, физику переписываешь? Ох, а я ничего не успела. Просто совсем времени нет.
-  Физик тебя давно грозился спросить, Лерочка, сегодня точно вызовет.
- А как же, обязательно. Надо бы у кого-нибудь переписать.
У кого-то, ясное дело, для кого это было сказано; чтобы Коля ей дал свою тетрадь. Лерочка задумчиво стала обводить взглядом класс, при этом, не смотря на Колю. Может быть, ей кто-то другой даст, а не Коля. Но моим надеждам не суждено было сбыться.
- Держи, если разберешь. - И Коля протянул ей свою тетрадь.
- О, «мерси», Коленька. Ты настоящий джентльмен, не то, что некоторые. - И она дернула плечиком в сторону Кравцова. - А что нам собственно задавали?
И Коля склонился вместе с ней к тетрадке, показывая, что надо переписывать. Теперь их головы почти касались друг друга. Вот она что-то тихо сказала, Коля засмеялся и стал в ответ ей что-то шептать почти в ухо. Лера улыбалась, изящно откинув головку. Я вздохнула.

     … - Ваше Высочество, Ваше Высочество! Я вас умоляю. Его Величество с минуты на минуту приедет. Вам необходимо быть в тронном зале. Все гости собрались, а вас нет, Ваше Высочество!
- Ах, оставьте меня, Гностикус. Вы же знаете, что я спешу к Мине, потому что ей нужна моя помощь. Или вы думаете, что если у оленихи пропал олененок, то мы можем спокойно продолжать пить и есть, радоваться и забавляться. Или, по-вашему, оленье горе не стоит того, чтобы на него обращать внимание?
- О, Ваше Высочество! Да остановитесь вы, наконец. Старый Гностикус не может прыгать так же резво, как молодой олень. Я просто хочу сказать, фу, что гнев Его Величества стоит больше, чем оленье горе, Ваше Высочество.
- У меня другое мнение на этот счет. Прощайте, Гностикус. Кстати, видите в королевском саду парочку. Если не ошибаюсь, это сэр Красавчикус и мисс Леронтия. Кажется, они также должны быть сейчас в тронном зале. Как видите, не я одна в числе нарушителей порядка. Прощайте, Гностикус.
- Ваше Высочество, постойте ради всего святого.
Но принцесса уже исчезла в зарослях узкой тропинки. Через пять минут она обнимала за шею свою горячо любимую олениху по имени Мина и шептала ей ласковые, утешительные слова. Грустные глаза Мины доверчиво были устремлены на принцессу.
- Все обойдется, дорогая Мина, все будет хорошо. Не думай даже сомневаться в этом. Чунчо наверняка попал в одну из ям, которые роют наши охотники. Я уже послала своего голубя Мирко. Он со своими друзьями даже под землей найдет Чунчо. Я жду его вестей с минуты на минуту. Не дрожи так Мина, я прошу тебя.
И принцесса нежно стала гладить Мину по мордочке и целовать ее в нос. В королевском дворце раздались торжественные звуки труб.
- Ну вот, мой отец приехал. Сейчас будет встреча. Кажется, мне сегодня достанется. Но это ничего, Мина, ничего. Я расскажу ему про Чунчо, и он поймет, хотя все равно достанется. Но пострадать за доброе дело совсем не обидно, правда? Вот и Мирко летит.
Красивый, крупный белоснежный голубь плавно спускался с неба и приземлился, точнее сказать приплечился, потому что он сел прямо на плечо принцессы и заворковал ей на ушко.
- Я же говорила, Мина он найдется. Он в черном овраге, запутался в ветвях. Еще бы! В черном овраге даже медведь не продерется через эти страшные ветви. Они , будто руки, намертво хватают всех, кто к ним прикоснется. Бежим скорее. Как же он туда забрался. Ты разве ему не запрещала туда бегать?
Мина затопала взволнованно копытами и мотнула рогами.
- Да, непослушный ребенок. Впрочем, о себе я могу сказать не более того. Бежим. А то он, наверное, дрожит там от страха, бедняжка.
И олениха вместе с принцессой бросились в чащу. Мирко летел чуть впереди, показывая дорогу.
   Черный овраг был запретным местом для прогулок. Его старались обходить стороной, зная, что в нем нет живой воды, и солнце не пускает туда своих лучей. Многие слышали, как по ночам из оврага доносились какие-то стоны, скрипы, хрипы и прочие пугающие звуки. По королевскому указу, во избежание несчастных случаев черный овраг объявлялся закрытой зоной, и проникновение в него каралось по закону. Принцесса, конечно, думала об этом сейчас меньше всего.
    Через полчаса они приблизились к краю оврага. Хотя и ярко светило солнце, и ветерок совсем игриво шевелил макушки деревьев, при взгляде на темную чащу, почти лишенную света, становилось не по себе.
- Чунчо, малыш, отзовись! - крикнула принцесса. - Чунчо! Ты здесь? Тихо. Ну что ж, надо идти.
Мина нерешительно водила носом и перетаптывалась. Принцесса посмотрела на нее, потом на овраг и сказала:
- Да, Мина, тебе здесь не пролезть. Будет хуже, если и ты застрянешь. Тебя-то точно только солдаты смогут вытащить. Мы с Мирко пойдем одни. Ох, как же там темно, а. Погодите-ка.
Принцесса задумалась. Потом прижалась к земле и стала слушать. Затем встала.
       -     Крот Ворчунус мог бы нам помочь. Но его поблизости нет, иначе бы я услышала из под земли его ворчанье. Мирко заворковал что-то принцессе на ушко.
- Верно, Мирко, как это я про них забыла.
Принцесса подбежала к кусту жасмина и потрясла его.
- Светлячки-маячки! Я понимаю, сейчас не ночь, но нужна ваша помощь. Мирко, я ничего не вижу. Днем их невозможно увидеть.
Голубь слетел с плеча принцессы и полез под куст. Принцесса еще раз тряхнула его и взяла в руку сухую веточку. Мирко напряженно всматривался в траву и потом уверенно начал что-то клевать на земле, потом подлетел к принцессе и высыпал ей на ладонь из клюва почти невидимые маленькие камушки, которые тут же зашевелились и недовольно скрипнули.
- Простите, простите, светлячки. Послужите вашей принцессе. Мне нужен ваш огонек. У нас Чунчо, олененок Мины, запутался в черном овраге. Мы идем его выручать, но в овраге темно, как в чулане.
Принцесса прикрепила на палочку камушки, а один положила на голову Мирко.
- Держись крепче, дружок, - сказала принцесса. - Мирко любит вертеть головой. А ты, Мирко, - обратилась она к голубю, - старайся лететь потише, чтобы светлячок не сорвался. Так я буду видеть тебя, где ты находишься. Ну, пойдем, пожалуй.
И они осторожно стали спускаться в овраг. Мина лизнула принцессу в щеку и мотнула носом. Она уже почуяла место, где находился Чунчо, и показывала, в каком направлении спускаться. Уже через два шага принцессу окутала мгла, и сразу  в руке ее зажглась веточка синими веселыми огоньками. С этим светильником принцесса осторожно пошла вниз. Как здесь было холодно и страшно. Принцесса была не трусливой девочкой, но когда она обернулась назад и ничего не увидела, кроме ветвей, зловеще склонившихся над ее головой, она по-настоящему испугалась.
- Как же нам возвращаться. - Она уже хотела броситься назад, когда услышала жалобное ржание олененка где-то совсем рядом. - Чунчо! Ты здесь! - Ржание повторилось, и уже более радостное. - Чунчо! Голубчик!
Принцесса словно забыла о страхе и рванулась на ржание, но тут же перекувырнувшись, оказалась на земле. «Надо было смотреть под ноги, - сказала она самой себе, - и нечего тут хныкать, - продолжала она, поднимаясь и потирая ушибленную коленку. - Сама виновата». На миг ей показалось, что земля чуть дрогнула под ее ногами. Она поскорее пошла дальше. Наконец , показался Чунчо. Олененок от радости, что увидел знакомое лицо, стал дергаться и вилять изо всех сил своим маленьким хвостиком.
- Чунчо! - Принцесса стала распутывать обвившиеся вокруг его ног корневища. - Боже мой! Да ведь должно пройти несколько недель, чтобы корень так вырос и оплел твои ноги, а ты здесь всего несколько часов, Чунчо.
Но Чунчо не интересовали корни и ветви. Он изо всех сил вилял хвостом и изливал свою радость, что его нашли тем, что лизал шершавым языком лицо принцессы.
       -     Ну вот, Чунчо, ты свободен. Пойдем скорее, - она обернулась, - только вот куда?
 И тут она заметила то, отчего мурашки побежали по ее коже. Все это время они спускались вниз по довольно крутому склону оврага. Теперь же перед принцессой было ровное место, и дальше не было никакого намека на подъем вверх, как будто они были на самом дне.
- Мирко, куда нам идти, а, Мирко?
Принцесса вдруг почувствовала себя самой несчастной девочкой на свете. Еще немного, и она заплакала бы. Конечно, она не найдет отсюда выход. Ей стали вспоминаться нянины страшилки о том, как пропадали взрослые и дети, ходившие в черный овраг, и никто их больше не видел. Вот и все, конец» - мелькнуло в голове.
       Что ее заставило обернуться, она и сама не знала. Но спиной она почувствовала, что сзади кто-то есть. Метрах в десяти от нее стояла девочка лет шести, темноволосая с грустными, серьезными глазами, в красном платьице. Она долго смотрела на принцессу, потом повернулась и пошла. Она шла так спокойно и ровно, будто под ногами ее были не сучья и корни, а мраморный пол. Принцессе показалось, что сердце сейчас выскочит у нее из груди.
Но она пошла за ней, хотя от страха коленки у нее подгибались. Она пошла  следом, спотыкаясь и падая, царапая себе лицо и руки. Девочка не оборачивалась, и хотя принцесса не спускала с нее глаз, она не заметила, как та исчезла. Принцесса упала, поднялась, а впереди уже никого не было. Впереди не было ни кого, но впереди был свет, и слышалось призывное ржание Мины. Когда принцесса выбралась на свет Божий, она пообещала себе никогда больше не лезть в это страшное место.
- Понимаешь, Мина, это чудо, что мы выбрались с Чунчо и Мирко из этой страшной ямы. Там есть что-то зловещее и темное. Вообще, Мина, там, где нет солнца, не может быть ничего доброго. Как я люблю теперь солнце, ты даже представить себе не можешь, Мина. Ой, но я забыла про моих верных друзей, которые выручили меня в те страшные часы, когда мы были лишены солнечного света.
Принцесса взяла веточку и торжественным голосом произнесла:
- Уважаемые светлячки, за проявленное вами усердие, мужество и светлую доблесть, я вас жалую титулом королевских светлячков. Отныне вы личные приближенные светлячки принцессы, если, конечно, вы не пожелаете остаться в лесу. Разумеется, как королевским светлячкам вам обязательно полагаются лепестки роз.
Светлячки удовлетворенно заскрипели и тем самым дали знать, что они все еще сидели на ветке, потому что их совсем не было заметно при дневном свете. Принцесса знала, чем отблагодарить светлячков. Лепестки роз были любимым их лакомством.
- Итак, уважаемые голубые огоньки, прошу вас в ваш новый домик. - И принцесса достала из кармана перламутровую коробочку и открыла ее. Послушались дружные шлепки о дно коробочки. Принцесса прикрыла коробку и сквозь щель заглянула внутрь. В ней было уже достаточно темно, и двенадцать светлячков весело сверкнули ей синими огоньками.
- Личный светильник принцессы. Ой-ой-ой! Как же сейчас сердится отец. Наверное, уже часа три прошло с начала церемонии. - Она взглянула на свои маленькие часики и... медленно села на землю. Часы показывали четверть первого, ровно столько же, сколько было, когда она вошла в черный овраг.
- Может быть, они сломались? - Принцесса прислушалась. Нет, часики четко тикали. Да и без часов принцесса видела по солнцу, что время - чуть больше двенадцати. Что-то леденящее и жуткое охватило ее душу, и она оглянулась на черный овраг.
Обратно все бежали вприпрыжку, что особенно радовало Чунчо, уже забывшего, в какую переделку он недавно попал, и жаждущего теперь порезвиться и попрыгать. Мирко с достоинством летел над головой своей хозяйки.
Попрощавшись с оленями, принцесса помчалась более короткой дорогой, через сад к дворцу и налетела на сэра Красавчикуса и мисс Леронтию. На секунду они остолбенели, потом прыснули со смеху. Первая оправилась мисс Леронтия.
- Да Вы никак, дорогая принцесса Лина, побывали в сражении или помогали трубочисту чистить трубы.
- Скорее она подралась с какими-нибудь охотниками или браконьерами, это в ее духе. - Заметил с улыбкой сэр Красавчикус.
От этой улыбки у принцессы все перевернулось внутри, и краска залила лицо. Теперь только она посмотрела на себя. Платье в грязи и пятнах, у локтя разорвано, на руке длинная царапина до локтя и много маленьких царапин на ладонях. Она еще не представляла, что у нее с лицом. Но не в привычках принцессах было позволять над собой смеяться.
- А Вы кажется, мисс Леронтия, с сэром Красавчикусом здесь проходите курсы по ботанике, и потому так уединились, что Гностикус по всему королевству уже объявил в розыск пропавших особ королевского дома.
- Да, принцесса, - покраснев, подтвердил Красавчикус, - я именно рассказывал мисс Леронтиии о... розах, она как раз сейчас их проходит по ботанике.
- Что Вы говорите!? И для этого Вы так близко стояли, склонившись друг к другу, к ним спиной. А вот розы говорят совсем другое.
- Розы вам говорят, - воскликнула мисс Леронтия, - они, что же разговаривают, по-вашему, принцесса?
- Они разговаривают не по-нашему, мисс Леронтия, а по-своему, - презрительно и уничижающе отпарировала принцесса, - в королевстве Добрых Сердец даже деревенские ребятишки учат языки цветов и птиц и изучают их поведение. И если бы вы посмотрели внимательно, то заметили, что у ближайшего к вам кустика роз стебельки отклонены чуть назад, а лепестки повернуты в другую сторону. Так делают все розы, когда возле них говорят на любовные темы. Роза - очень стыдливый цветок и не любит подслушивать личные разговоры.
И принцесса с удовлетворением посмотрела на залившуюся краской мисс Леронтию.
- А что касается драк с охотниками и браконьерами, - повернулась она к сэру Красавчикусу, - то король Дончус Мудрый, Ваш троюродный прадедушка, объединивший три королевства, в своем детстве, как должно быть Вам, сэр, известно из курса истории, часто приходил с прогулок в синяках и ссадинах. И когда его спрашивали, откуда эти царапины, он отвечал: "Пройти мимо несправедливости, не протянуть руку помощи страдающему, не защитить обиженного, значит получить царапины и синяки в своем сердце. Я, король в королевстве Добрых Сердец, обязан иметь здоровое сердце".
И нанеся этот сокрушительный удар, принцесса победительницей прошла мимо расступившейся и слегка ошарашенной пары, размахивая руками и чуть прихрамывая, в испачканном платье, более напоминая не принцессу, а хулиганистого бродягу-мальчишку.
- Вот ведь заноза, - оскорблено прошептала мисс Леронтия, - так и норовит уколоть, злючка.
Сэр Красавчикус задумчиво смотрел вслед принцессе.
Оказалось, что она не опоздала, и даже еще ничего не началось. Его величество король прибыл не один. С ним приехал принц королевства Элеос, Милан. Про это королевство ходило много печальных слухов. Говорили, что при неизвестных обстоятельствах пропал король Стив VIII. Болезнь и нищета напали на Элеос, и люди там очень страдали.
Принцесса с любопытством ждала появления принца. Она успела умыться, переодеться, по возможности спрятать свои синяки и царапины от отцовских глаз. Правда, царапину на носу вряд ли можно было не заметить кому-нибудь, разве что кроме близорукого и рассеянного Гностикуса, ее учителя и слуги. Но невольно мысли принцессы возвращались к жуткому приключению в черном овраге. Странная девочка в красном платьице с грустными глазами не выходила у нее из головы. Откуда она, чья она, почему она там? Никакие силы уже не заставили бы принцессу второй раз пойти туда. Но мысль о девочке в мрачной могиле заставляла сжиматься ее сердце. Погруженная в свои думы, принцесса не заметила, как ударил колокол, и вздрогнула, когда раздался голос:
- Его величество, Серджус Сердечный XII и принц Милан Элеосский. Всем встать, господа.

... - Вставай, Ленка, вставай, ты чего уснула? Сергей Иванович пришел.
Сильный толчок в плечо вернул меня из страны фантазий в действительную жизнь. Все стояли, кроме меня. Некоторые, поглядывая на меня, хихикали в кулак. Мол, уехала девочка, вообще ничего не видит. Я рванулась вверх, с шумом опрокидывая стул и, заливаясь краской, чувствуя, как смешки в мой адрес усиливаются.
- Спокойнее Шумова, не надо шуметь, хоть ты и Шумова. - Теперь класс дружно загоготал. Это был излюбленный каламбур Сергея Ивановича в адрес моей фамилии. - Не стоит нас так торжественно встречать, как королей.
Только теперь я заметила, что рядом с ним стоит высокий юноша, худенький и с большими глазами.
- Знакомьтесь, это новый ученик нашего класса, Жалостин Миша. Прошу любить и жаловать.
Самое неприятное - это чувствовать, что на тебя все смотрят, изучают, будто ты объект под микроскопом. А сейчас тридцать пар глаз именно рассматривали новичка, как на рентгене. И ему, наверное, было малоприятно. Я бы, например, чувствовала себя отвратительно. Но при этом я не могла себя заставить не смотреть на него, ибо слишком он был странный. Бледный-бледный, худой-худой, какой-то даже воздушный, немножко сутулый, и при этом у него были очень необычные глаза. У меня сразу мелькнуло в голове - глаза принца. Глупо, конечно, особенно если посмотреть на дешевые, потертые брюки и совсем ветхий свитер, явно большего размера, чем хозяин, но при этом меньшего роста. Одет короче он был несуразно, а на туфли лучше было бы вообще никому не смотреть. Создавалось  впечатление, что их ему как реликвию передал еще дедушка, отходив в них всю свою жизнь. Но, несмотря на  это, у него были глаза принца. А почему, этого не объяснить словами. Может, в них было много достоинства, благородства. Не знаю. Вот он моргнул и широко улыбнулся, и мгновенно лицо его преобразилось, сделалось простодушным так, что я сама не выдержала, улыбнулась и почувствовала к нему доверие. Волосы у него были русые.
- Миша приехал в наш город жить, и будет теперь, учиться в нашей школе. Так. Ну, куда тебя посадить? А вон к Шумовой и садись, пока она одна сидит.
У меня стукнуло сердце. Ну вот, посадили. А я уже мечтала сидеть весь год с Ирой Соломатиной, которая еще не вернулась с юга, и потому собственно я и сидела одна. Если бы я была не тихоней, я так бы и сказала, но я промолчала. А новичок прошёл на указанное ему место и сел рядом, сокрушая мои мечты о соседке.

                2.    

   В нашем классе появился теперь свой чудик. Такое прозвище получил новенький. Окрестил его так наш главный придумыватель кличек: Бушманов Сашка. Клички он давал намертво, и избавиться от них уже было невозможно. Меня он удостоил двумя: тихим шумом и Чуней. С тихим шумом все было понятно. Я была самая тихая, а фамилия говорила об обратном. А вот насчет Чуни я толком сама не понимаю. Видно на Сашку напало озарение, которое он сам объяснить бы не смог. Но Чуней я осталась навсегда.
      Коле Малицкому досталась за его внешность прозвище Красавчик. Лерочка превратилась в «Мэм», чем она была сначала очень недовольна, но потом привыкла. Она была вся из себя, и Сашка, насмотревшись всяких американских фильмов, встречал её с восхищенно-придурковатым видом: «О мэм, вы сегодня ослепительны, мэм. Я без ума, мэм. Позвольте прикоснуться к вашей ручке, мэм». Кончалось это чаще всего тем, что Лерочка лупила его, чем попало, а Сашка, страшно довольный оказанным ему «вниманием», вопил на весь класс.
- Удар портфелем по голове, мэм, я почитаю как поцелуй, мэм.
- Вы явно ко мне неравнодушны, мэм. – Заявлял он после очередного тумака. - Вы, таким образом, признаетесь мне в любви? О Мэм, я потрясен.
Лерочка, в конце концов, махала рукой, и Сашка, довольный, находил себе новую жертву.
Новенький вскоре стал объектом внимания всего класса. И вряд ли нашелся хоть один человек, кто не согласился бы, что новичок – полный чудик и при этом не повертел пальцем у виска. Началось это с того, что однажды наша Аня Смешнова или просто Смешинка пришла в школу надутая и обозленная. Что-то у неё случилось, потому что она успела нахамить химичке, поругаться с Машей, своей закадычной подругой, обругать и подраться с Сашкой, который хотел над ней прикольнуться, так, что он сам обозлился и объявил нам, что Смешинка стала свинкой. Была перемена. Смешинка сидела за партой и ожесточенно грызла ногти, срывая на них свою злобу. Я заметила, что Миша новенький пристально смотрит на неё, и руки его немного дрожат. Вдруг он встал и тихо подошел к Смешинке. Он встал сзади и стал гладить её по голове. Смешинка даже подпрыгнула от неожиданности.
- Ты чё. Псих что ли?! Вали отсюда.
  До этого крика никто ничего не замечал, кроме меня. Теперь все обернулись и            стали наблюдать. Новенький вздохнул. В глазах его стояли слезы. Смешинка отвернулась и снова начала грызть ногти, а может быть уже пальцы. Миша обошел её и сел рядом. И вдруг все увидели, что он… плачет. Такое увидишь не каждый день. Постепенно в классе становилось все тише.
- Ты прости, прости. Ему тоже больно. – Миша стал гладить руку Смешинки. С минуту она ошарашено смотрела на плачущего мальчика, который продолжал гладить её руку.
Она всколыхнулась. Мне показалось на миг, что сейчас Смешинка на него набросится. Он смотрел на неё так, что мне стало вдруг тоже жалко Смешинку. И она вдруг обмякла, закрыла лицо руками и, разрыдавшись, вылетела из класса. Тишина ещё несколько мгновений висела в воздухе, пока Сашкин голос не произнес убийственный приговор:
- Полный чудик.
И все взорвались, кто смехом, кто восклицаниями. А Чудик продолжал сидеть, ничего не замечая вокруг себя. Только по щекам его продолжали катиться слезинки, а пальцы чуть-чуть дрожали.
Я признаюсь, потому что будет нечестно, хотя мне стыдно и больно за себя. Но я тогда тоже подумала, что он чудик, псих и даже опасливо поглядывала во время урока на него. Я его боялась.
Машка мне рассказала по секрету, что смешинкин парень. Юрка, бросил её и загулял с другой девчонкой, и что Смешинка сейчас взбешена, и она вообще может, что угодно натворить, потому что психованная. А Чудик, наверное, в неё втрескался. Так считали и другие девчонки. Пацаны издевались над ним по-своему. Они на глазах Чудика пародировали сцену со Смешинкой, гладили друг друга по голове и, фальшиво плача, вопили: «Прости, прости» и добавляли всякие пошлости. Кравцов многозначительно поведал, что Чудик – сексуальный маньяк, и там, откуда он приехал, на его счету семнадцать жертв. Теперь наш городок затрепещет от ужаса. Но Кравцову не особенно верили. Это был известный брехун. Однако многие с опаской стали смотреть на Чудика. Танька Вахрушева даже посоветовала мне отсесть от него на всякий случай.
- Вдруг он на тебя западет. Что ему в голову ударит, кто знает?
Я не стала пересаживаться, но очень боялась. А Чудик продолжал чудить.
Однажды Витька Червонец пришел в школу с фонарем под глазом и перевязанной ладонью. В этом ничего удивительного не было. Даже ясно было, откуда эти «награды» Витька получил. Семья Червонцев (точнее Червонных, Червонец – это Витькино прозвище) была известным явлением в жизни нашего города. Скандалы, драки, пьянки являлись бесплатным зрелищем для всех. Дважды Витькиного отца судили, бесчисленное количество раз забирали в милицию. Пьяный он становился зверем и бил жену, дружков, всех, кто попадался под руку. Под руку попадался порой и Витька.
Видимо ему было здорово обидно, потому что Витька ругался и грозился отомстить. Ребята слушали его без особого интереса. Дело привычное. У многих в семье пили и дрались. Просто сейчас Витьку «достали», и что-то в нём сорвалось. Он был, как заведенный.
Это случилось перед последним уроком. Чудик каким-то образом оказался рядом с Витькой и как будто прислушивался к чему-то. Я не сводила с него глаз, уже чувствуя, что сейчас будет нечто. Витька говорил о какой-то новой машине. Рядом с ним стояли Кравцов и Завьялов.
- Не надо, пожалуйста, не делай так.
Витька замер на полуслове и повернулся. Чудик умоляюще смотрел на Витьку. В глазах его стояли слёзы.
- Ты что… больной? Чё надо?
- Он болеет. Он тебя полюбит…только не надо, - Чудик хотел взять Витьку за руку, но тот одёрнул руку.
- Ты… псих недоделанный. Иди в свою психушку, понял! И там реви. – Заорал вдруг Витька и толкнул Чудика в грудь. Тот отлетел к стене, но тут же подошел. На лице его не было ни единого намёка на чувство страха или обиды. Только две слезинки покатились по щекам.
- Он просто болеет, и ты ему поможешь. Ему плохо, прости его.
Никто ничего не понимал. Никто, кроме Витьки. Витька понял, кажется, всё. Поэтому он взбесился.
- Вали отсюда, шибзик, так разукрашу, мать не узнает. И заткнись, понял? Только слово ещё скажешь, убью.
И очередной толчок пригвоздил Чудика к стене. Витька повернулся к нему спиной. А Чудик уныло поплёлся на своё место. Разумеется, на последнем уроке девчонки обсуждали только Чудика, а не «Евгения Онегина», к чему тщетно призывала Людмила Константиновна.
Я украдкой смотрела на своего соседа. Он был очень бледный. Руки его заметно дрожали. В какой-то момент мне показалось, что он задыхается. Он совсем не слышал ничего вокруг себя, но как будто он слышал что-то своё, и только он мог это слышать. «Какой он странный, - подумалось мне, - и слабенький». В этот момент шевельнулась у меня к нему непонятная жалость.
Чудик не заводил сам разговоров. Все, кто пытался с ним поговорить. Отходили с презрительными усмешками. Не то, чтобы он был тупой. Но он казался каким-то не живым. Ребята не находили в нём сходных со своими эмоций, интересов, переживаний. И в конце концов махнули на него рукой.
- Ты какую музыку слушаешь? – спрашивал кто-нибудь его.
Он как-то странно прислушивался к словам и делал паузу, от которой почти все приходили в раздражение.
- Музыку? – переспрашивал он.
- Ну что тебе больше нравится: хард рок, попса, рэп, джаз?
Он как-то морщился от всех названий.
- Мне нравится… - Он вдруг улыбался и вертел головой. Улыбался он так простодушно, что сразу делалось веселее. – Мне нравится музыка утра.
- Это чья группа?
- Не знаю. Просто утро.
- Ты что слушаешь вообще. Тебе «Роксет» нравится? 
Он мотал головой.
- «Энигма»? – мотание. – «Депеш», «Скорпы»…
На все названия он мотал головой.
- Мне нравятся песни из мультиков, их поют с очень хорошим настроением. Ещё красиво поют в Церкви.
- Понятно.
- Ещё одна бабушка в деревне мне здорово пела песню про птицу. – Он вдруг покраснел. – Здесь много злой музыки. Она везде.
В фильмах он не разбирался, от слова «дискотека» морщился. Машины, шмотки, диски, спорт – во всём этом он чувствовал себя инопланетянином. Мальчишки его презирали.
Девчонки разделились. Кое-кто ему симпатизировал за ласковый нрав и беззащитность. Кто-то был равнодушен. Другие над ним смеялись. Я думаю, больше из-за того, что Чудик не проявлял к ним интереса, как к девчонкам.
Через несколько дней Витька всех ошарашил новостью. Чудик в больнице со сломанным носом. Вчера Витькин отец чуть не убил Чудика. Но самое удивительное, отчего Витька не мог прийти в себя и почему-то мучительно дёргался, это то, что стало с Витькиным отцом. Я расскажу об этом не в Витькином изложении, а так, как услышала эту историю вечером от Витькиной старшей сестры, которая была портнихой и шила маме на заказ платье. Она в тот вечер пришла к нам и рассказала всё.
Витькин отец был пьян, и об этом знал весь двор, потому что окна были нараспашку, и мощный голос Витькиного отца разносился по всей окрестности. Он клял свою жену в самых грязных выражениях. Она вопила и огрызалась, мало чем уступая ему в изощрённости ругательств, зато заметно уступая в силе. Каждый раз, получая побои, она взвизгивала и поносила своего мужа и всю его родню. Потом кляла свою жизнь, грозилась и плакала.
В этот раз они особенно разбушевались. Послышался звон разбитого стекла, истошные вопли, какой-то грохот. Кто-то предложил вызвать милицию. Бабки на лавочках качали головами, отводя душу в обсуждении порочной семьи.

Витькина сестра жила в соседнем подъезде. Она  была замужем. Слыша, что дома не на шутку воюют, она решилась не без опаски увести хотя бы мать и пошла в подъезд. Тут она увидела мальчика, длинного и бледного как смерть. Он весь дрожал и слушал что-то. Это был Чудик.
- Пойдемте, - прошептал он, - пойдемте скорее.
- Куда пойдёмте, - спросила немного ошарашено сестра. - Да ты кто?
- Пойдёмте, пожалуйста, к вам домой, - умоляюще попросил он и взял её за руку.      
Они поднялись на этаж. Дверь была незаперта. Первым зашёл Чудик. Они вошли в комнату. На полу валялся гардероб, возле которого лежала полупьяная женщина с растрёпанными волосами, полураздетая. Ей придавило ногу. Она со стоном и руганью пыталась вытащить её из-под гардероба. Витькин отец со стеклянными глазами остервенело выгребал из комода всё содержимое.
- Ищи, подлюга, ищи…, все равно ничего не найдёшь.      
Сестра бросилась к своей матери, а Чудик медленно подошёл к отцу Витьки. Его лицо было залито слезами, но при этом было впечатление, будто он напряженно слушает что-то. Отец Витьки развернулся. Видно он ничего не нашёл и, схватив ножку табуретки, пошёл к жене. На Чудика он не обратил внимания. Мальчик как-то неуловимо метнулся к нему и повис на руках.
- Пожалуйста, вы не такой, вы не хотите этого, вы же добр… - сокрушительный удар отбросил мальчика метра на два и буквально впечатал в стенку. Всё лицо его стало в крови. Витькин отец только теперь осознал, что в комнате есть кто-то ещё.
-   Ты.., - тяжело дыша, спросил он, - кто такой? Ты чё тут делаешь, а?
И тут Чудик немыслимым рывком вскочил и, преодолев разделяющее их расстояние, обнял Витькиного отца, прижавшись к нему всем телом.
- Он убьёт тебя. Он убьёт тебя. Я не хочу, не хочу, не хочу…
- У меня внутри всё перевернулось, когда я услышала этот крик, - вспоминала сестра Витьки.
Слабыми руками мальчик сжимал громадное тело Витькиного отца и гладил его так, как будто ребёнок обнимает своего папу после долгой разлуки. Витькин отец как-то неестественно замер. Он смотрел прямо перед собой, точно забыв, зачем он и что тут делает. Мутные глаза его прояснились и тяжёлая рука, выронив ножку табурета, тихо опустилась на голову Чудика.
- Ромка, - прохрипел он, - ты что, Ромка? Он не убьёт. Мы убежим, Ромка. – Он поднял на руки эту долговязую фигуру, словно пушинку. – Ромка, ты здесь, а я думал, помер, - из глаз этого пропитого мужика текли слезы. – А ты живой, Ромка. Ты не бойся, я ничего…я это… пройдёт.
Две женщины не могли прийти в себя от страха и изумления. Минуту назад готовый раздробить голову пьяный зверь, теперь ходил по комнате с чужим парнем на руках и плакал.
Тут заплакали и сестра, и моя мать.
- Я ведь чего реву-то, - рассказывала Витькина сестра моей матери вся в слезах. – Ромка-то, братом батиным младшим был. Мне бабушка рассказывала. Его отец, наш дед то есть, тоже зверь был. Выпьет и лютует, сам потом не помнит, что творил. Бабушку нашу бил почём зря, одного мужика в деревне насмерть забил, его в тюрьму и посадили. Но это после. А с Ромкой-то, батяня мой его любил очень, а дедушку боялся и ненавидел за лютость его, ну и что Ромку тот сильно пугал. Бате лет так семнадцать было тогда, вот. Задиристый он уже и тогда был, горячий. Вот он с дедушкой и подрался в одну из его пьянок. Да силёнок ещё маловато было. Дед его сильно зашиб. А Ромка видел, как братика, значит, его любимого бьют. Ну и жалко ему, плачет. «Не убивай, -  кричит, - не убивай, папа», - и за плечо его трясёт. Батя наш тогда кое-как убёг. А в следующий раз Ромка не выдержал. Как дедушка буянить начал, он к бате нашему, братику своему, значит, выбежал, и как закричит, бедняжка: «Он убьёт тебя, он убьёт тебя! Не хочу, не хочу, не хочу, он убьёт тебя!» – ну прямо, как этот мальчишка, точь в точь, а сам в истерике бьётся. С той поры и заболел он, а к весне и помер. Врачи говорили, с кровью что-то. А бабушка говорила, сердечко детское не вынесло столько страху и злобы, вот и отдал Богу душу.
- Вот оно как бывает. – Вздохнула мама. – Душа человеческая не камень. Всё найти можно щёлочку, чтобы разжалобить её.
Я сидела под дверью и ревела, захлёбываясь слезами, беззвучно и надрывно. Стыд, жалость и горечь давили меня. Почему так много горя и злобы на свете? Почему страдают самые невинные, почему?
Через неделю Чудик появился в классе. Но я теперь не хотела называть его Чудиком, даже про себя.
- Привет, Чудик, как нос? – хлопнул его по плечу Сашка.
- Привет,– простодушная улыбка осветила его лицо, и мне сразу стало от неё легко на сердце. «Какой он добрый», - подумалось мне. – Нос в порядке.
- Значит можно его пощекотать, чтобы заставить тебя чихнуть, - заключил Сашка торопливо, и сам оглушительно чихнул дважды. – Будьте здоровы, Алесандр Саныч, - учтиво сказал он сам себе, - благодарю, Алесандр Саныч. – ответил он же.
Все ждали их встречи с Витькой. Витька вошёл в класс, и увидев Мишу, хмуро бросил портфель на стол, потом подошёл к нему и мрачно сказал:
- Пошли выйдем, – и они вышли из класса.
- Ой, девчонки, Витька ему сейчас снова нос сломает.
- Да за что?!
- Как за что, за отца.
- Так он же помочь хотел.
- А чего лезет, куда не просят.
- Вмажет ему, ей Богу вмажет.
- Может разнять их?
- Чудик, наверное, сейчас слезами обливается. «Прости, - говорит, - добрый мой».
- Да что вы ржёте все, нет бы, пошли разогнали их.
Я проклинала свой нерешительный характер, свою робость, трусость. Ну почему я не встану и не побегу к ним, не крикну что-нибудь вроде: «А ну перестань, трус. Тех, кто добрый ты бить любишь, а настоящих подлецов – боишься, чем ты тогда лучше своего отца?».
- Вот они.
- Идут.
Витька обнимал Мишу за плечи и весело болтал. Более дружную парочку трудно себе и представить. «Ну вот, а я уже готова была Витьку сделать подлецом, а он наоборот, молодец» – с раскаянием подумала я.
Несмотря на Витькино примирение (его отец, кстати, после этого случая перестал буянить, хотя и попивал, но в меру, потом куда-то исчез, а вернулся совсем другим человеком), отношение к Чудику в классе оставалось презрительно-насмешливым, иногда даже злобным, в основном из-за его чудачеств.
Например, ребята листают журнал с фотографиями голых женщин и травят пошлые анекдоты. Чудик незаметно подойдёт и тихо плачет. Они его замечают, гонят, а он сидит. Пару раз получал от них тумаки, но всё равно возвращался и плакал. Им уже и журнал листать нет охоты. В конце концов, они от него даже бегать стали.
Или кто-то плеер слушает, дрянь какую-нибудь, Чудик весь напряжётся. Он что-то своё, мне казалось, слышит, подойдёт к тому, кто слушает и дрожит весь, слёзы в глазах. Тот его ещё не видит, а слушать спокойно уже не может, будто что-то мешает ему. Некоторые вскоре от него шарахаться стали. Большинство считало, что его должны сдать в психушку, ему там самое место. Девчонки наши побаивались его. Всего можно ждать от психа. Кто-то из особо рьяных родителей жаловался даже директору, беспокоясь о безопасности детей. Но учился этот псих вполне успешно. И диагноз его психической болезни никак не мог быть помехой для учёбы в школе. Поэтому директор разводил руками. Да, странный тип, ну что же, - главное не опасный.
Я была, наверное, единственным человеком в классе, кто следил за Чудиком постоянно. И я всегда замечала то, чего не увидишь, если не будешь часто и внимательно наблюдать. Его лицо никогда не принимало бессмысленного выражения, а глаза не становились пустыми. Я немного разбиралась в психах, потому что моя мама работала в интернате для умственно-отсталых детей, и пока я была маленькой, ей неудобно было забирать меня из сада, и она брала меня с собой на работу. Я просто убеждена была, что Миша Жалостин никакой не псих. Но при этом я не переставала пугаться его, хотя уже не потому, что он ненормальный, а потому, что в его поступках была какая-то тайна. Он что-то чувствовал, чего не чувствуем мы и из-за этого сильно страдал. Это-то и пугало меня более всего. Но вместе с тем в душе моей шевелилось слабо и другое чувство, мне самой пока непонятное, более похожее на какую-то щемящую жалость, что бывает у человека к беззащитному щенку, замерзающему от холода.
Однако, в нашем классе что-то изменилось с приходом новенького. Это стало ощущаться месяца через два. Меньше стало вспышек гнева, обзывательств, грязных слов, драк. Как-то рядом в этих случаях оказывался Чудик и начинал лить слёзы или гладить и просить прощения. Одних это раздражало, других смешило. Но странное дело, их гнев улетучивался. В худшем случае гнев обращался уже на того, кто помешал ему излиться первоначально, то есть на самого Чудика. А ещё одно  наблюдение сделала только я одна. Он каким-то образом передавал свою доброту другим. Может быть, я фантазёрка, но никогда и никто не мог заставить Смешинку расплакаться, даже когда её жестоко избили в седьмом классе три старшеклассницы, даже когда её мать увезли на скорой в прошлом году. Смешинка была мальчишкой в юбке. Когда ей было плохо, она дулась, злилась или ругалась. И вдруг расплакалась, да ещё у всех на глазах. И что поразительно, после этого она неделю ходила притихшая, будто пришибленная. Ни одного грубого слова никто от неё не слышал. Может она думала, что Чудик влюбился в неё и ждала от него ухаживания. Но даже если и так, она всё равно стала добрее. Смешинка была одной из немногих девчонок, кто защищал Чудика от язвительных насмешек и, хотя считала его психом, полагала самой нормальной вещью дружить с ним.
Со мной Чудик почти не говорил, а я первая не решалась заводить разговор. И поэтому наше общение сводилось к дежурным школьным диалогам типа:
- Какое сегодня задание?
- Как ты решила пример?
- У тебя нет запасного карандаша?
- Каким уроком контрольная?
И тому подобное. Но наблюдать за ним мне было очень интересно. Даже то, как он писал, держал руку, задумывался, было, каким-то необычным. Я сказала, что при первом взгляде на него, во мне возникло ничем необъяснимое чувство, будто у него глаза принца. И вот, когда он задумывался над каким-нибудь вопросом, устремлял взгляд вдаль и грыз ручку, то он ещё больше становился похож на принца. Пусть это моё воображение. Но так оно мне подсказывает, и с ним не соглашаться я не хочу. Вскоре после истории со сломанным носом, приехала Ира Соломатина, с которой мы договорились сидеть за одной партой. Она пришла раньше Миши, и я, увидев её, почему-то не обрадовалась (и даже удивилась про себя, почему я совсем не рада Ире). Пока она шла ко мне, я мучительно думала, как сказать ей, что её место уже занято, чтобы она не обиделась, но Ира бросилась обниматься и тут же начала рассказывать. Её переполняли впечатления. Потом она побежала целоваться с вошедшей в класс Смешинкой, и тут вошёл Миша. А я…просто ужасно расстроилась, что сейчас будет. Я уже встала, чтобы пойти к Ирочке и заявить ей, что со мной посадили Мишу, и что она не сможет сидеть со мной в этом году, но Миша, даже не взглянув в мою сторону, прошёл на последнюю парту и сел рядом с Витькой. «Видно, ему кто-то сказал, что приехала Ира, и он решил пересесть» – подумала я и села. Горькое чувство охватило меня, и непрошеная слезинка повисла на ресницах. Я не хотела, чтобы кто-то заметил, как я расстроилась, и отвернулась к окну.

… - Мы рады приветствовать в нашем королевстве наследника элиосского престола, принца Милана.
Все захлопали, и принцесса с интересом стала рассматривать принца. Он был очень бледен и высок. Волнистые длинные волосы спускались до шеи. На нём был чёрный камзол с белым воротничком, цепь с гербом королевства дома Элиоссов и короткий плащ из необычной темно-синей парчи, расшитой серебром. Принц был похож на ночное небо. Принцессе понравилась его простота. Только грустные глаза вызвали в ней неясную тревогу. Торжественные речи и представления, однако, быстро утомили принцессу в силу её ранней юности, и она не могла дождаться конца этой скучнейшей процедуры, являющейся одним из главных моментов дворцовой жизни. Последовавшие за тем обед, речи и тосты в конец усыпили её. Она сидела слева от отца, а принц Милан справа, и она вполне имела возможность изучить гостя. Впрочем, она не любила рассматривать людей пристально и долго, ибо и сама не могла терпеть подобного изучения своей персоны. Она успела только заметить, что и принц, и отец чем-то озабочены и не меньше её ждут окончания официального обеда.
Наконец, после десерта король встал, учтиво поблагодарил всех за участие в королевском приёме и объявил королевский совет в своём кабинете.
- Военного советника, советника внутренних королевских дел, советника внешних королевских дел, командующего королевской армией и начальника королевской исследовательской лаборатории прошу пройти со мной. Принц Милан, прошу Вас.
- Папа! – принцесса подбежала к отцу. – Я прошу разрешения участвовать в Совете.
- Это лишнее пока, Лина. Не пришло время.
- Кажется, тебе, отец, так не говорил дедушка, когда ввёл тебя в совет после того, как тебе исполнилось четырнадцать лет. А мне уже пятнадцать к твоему сведению.
- Я был мужчиной, принцесса, и тогда шла война. А ты ещё девочка и не готова к тому, чтобы принимать участие в таких делах.
- Однако, если с вами что-то случится, то по нашему закону этой девочке придётся сесть на королевский трон, не так ли, Ваше Величество? И ей останется тогда только с благодарностью вспоминать, как её пустую голову берегли от важных государственных дел, к которым ей теперь необходимо приступить. Чрезвычайно разумно!
- Благодарю, дочь моя, что ты полагаешь, будто со мной должно вскоре что-то случиться.
- Когда с мамой случилось, тоже ничего не полагали, - мрачно буркнула принцесса и тут же поняла, что зря. Король потемнел и сдвинул брови.
- Гностикус!
- Я здесь, Ваше Величество.
- Проводите её высочество в её комнату, и не забудьте проверить  уроки.
Гости стали улыбаться и перешёптываться. Принцесса от этих улыбок побледнела от гнева и, резко повернувшись, ушла, так что несчастный Гностикус не успевал за ней. А в конце концов и вовсе потерял из виду.
- Ну вот, ну вот, старому, больному Гностикусу дать приказание следить за этой стрелой, за этим сорванцом в юбке, за этим самовольным ребёнком. Для её надзирания нужен отряд королевских спец войск, и то сомневаюсь, что это поможет. Ваше Высочество, где вы, Ваше высочество?
Принцесса тем временем была совсем не там, куда её отправился искать учитель. Она вошла в королевскую оранжерею, где отец-король лично выращивал свои любимые цветы и растения. Вход в неё был со стороны спальни королевы и кабинета короля. А ключи от маминой комнаты у принцессы имелись. Она подошла к двери отцовского кабинета и стала слушать. Всё время, пока она шла, то решала один вопрос: сочетается ли с достоинством принцессы такое низкое дело, как подслушивание. Совесть ей подсказывала, что нет. Оскорблённое самолюбие подсказывало, что надо отплатить за то, что её так унизительно устранили от участия в королевском совете. «Мама была бы на моей стороне» – в конце концов, решила принцесса, чтобы заглушить свою совесть. И хотя вряд ли бы мама дала согласие на подслушивание, но наверняка упросила короля пустить дочку в кабинет. «Царицу Тариэль учили с семи лет государственным делам, и только поэтому из неё вышла знаменитая царица  Тариэль» – ударила принцесса последним козырем по своей совести, и, не слушая больше её, припала ухом к двери.

- Господа, я думаю, что причина, по которой мы здесь собрались, достаточно серьёзная, чтобы не терять времени на всякие формальности. Приступим.
Король Серджус был человеком решительным и деловым. Он не любил терять времени на пустяки, не умел вести долгих светских разговоров ни о чём, и в силу этого на дипломатические встречи, где без этих вещей обойтись было невозможно, старался посылать вместо себя своего советника.
- Я вкратце напомню сложившуюся ситуацию. В последние полстолетия в трёх соседствующих королевствах: нашем, королевстве Элиос и королевстве Любовии происходят очень тревожные и непонятные вещи. Наше государственное устройство таково, что у нас не имеется внутренних причин, несущих угрозу существования Королевств. У нас нет внешних врагов, идеально взаимодействуют все внутренние службы. И, тем не менее, складывается ощущение, что все королевства подверглись таинственному, невидимому вторжению. Королевство Любовии не смогло даже прислать своего представителя. Последний отпрыск династии любовитов, король Тониус XIV, вчера был найден у себя в замке мертвым.
Послышались взволнованные голоса.
- Да, господа. Любовия на грани исчезновения. Народ в панике. Людей охватывает необъяснимый страх. Они ни с того, ни с чего начинают страдать. Испытывают муки, от которых не знают куда деться. Дети рождаются инвалидами или мёртвыми. Участились случаи слепоты, глухоты и психических заболеваний. По донесению советника медицинских исследований (он сейчас в Любовии), атмосфера в стране напоминает  предсмертную агонию. И никаких видимых причин
- Может быть, психологическое оружие? – послышался голос, и принцесса узнала в нём командующего королевской армией, сэра Вела.
- Возможно , сэр Вел, возможно. Но нам совершенно непонятно, откуда нам наносится этот страшный удар. Аналогичная ситуация начинает развиваться в Элиосе. Принц, будьте любезны, сообщите нам последние новости.
- Без особой радости я делаю это, Ваше Величество.
Принцесса вздрогнула от той грусти, которая послышалась в голосе принца.
- Наше королевство всегда славилось щедростью и изобилием. Как всем известно, отличительной чертой элиосов являются умение жалеть и делиться с другими. За это Бог всегда хранил наше королевство от голода и прочих бед. Но совершенно необъяснимо стала возникать жадность, жестокость, страх всё потерять, недоверие, причём у тех элиосов, кто живет в чёрном лесу. Началось же всё с непонятного страдания, охватившего людей. Как будто где-то, неизвестно где мучаются дети, старики, женщины. А вы знаете, в нашей стране к таким вещам не могут относиться спокойно. Элиосы особенно восприимчивы к тем, кто нуждается в помощи. Многие стали заболевать, появились случаи разрыва сердец. И ничего, что давало бы повод к этим страданиям, не было обнаружено. Мой отец, особенно взволновавшись от создавшейся ситуации, разъезжал по стране, пытаясь определить причину свалившейся беды, но внезапно пропал. Он исчез бесследно, не оставив никаких сообщений. Моя мать, королева Мелания, взяла в свои руки власть, но теперь чрезвычайно больна. Она страдает за свой народ, но…(принц замялся), мне кажется. Она страдает от чего-то ещё, и я тоже. Очень сильное чувство боли, оно просто разлито в воздухе. Люди не могут работать. В стране голод. Часть людей. Попавших в зону чёрного леса, озлобились, и, чего никогда не было в нашем королевстве, закрылись в своих домах, работают только для себя, равнодушно смотрят на умирающих от голода элиосов. Но представьте, эти совершенно здоровы. Они перестали страдать. Более того, они начинают и внешне меняться. С ними происходит непонятная мутация: темнеет кожа, удлиняются конечности, выдаются вперёд скулы, теряется элиосская осанка. Сейчас часть равнодушных элиосов пытается отгородиться от остальных и объявить своё самостоятельное независимое королевство. Для нас с матерью – это трагедия, больше голода и нищеты.
- Д-а-а-с. - протянул король. – Советник внутренних дел. Какова ситуация в королевстве Добрых Сердец?
- Ваше Величество, у нас положение пока спокойное. Но есть настораживающие симптомы (наступило молчание и послышался шелест переворачиваемых листов бумаги).
- За последний год в больницы попадают 90% людей с диагнозом: сердечная недостаточность. Из них 60% - дети. Причина не установлена. Никаких внешних факторов. Во многих деревнях люди живут с чувством страха: ночные кошмары, ощущение близости чего-то злого и ужасного. Мало кто сейчас живёт со спокойным сердцем, Ваше Величество. Большинство объясняет это плохим предчувствием. Наблюдаются изменения в природе. Некоторые виды редких птиц перестали прилетать сюда на тёплое время года. Исчезают отдельные виды трав. Но на эту тему у нас имеется отдельный доклад, подготовленный совместно Королевским Разведывательным Советом и Исследовательской Лабораторией.
- Если позволите, Ваше Величество, - послышался голос профессора Куно, руководителя Королевской Исследовательской Лаборатории. – Если тревоги и страх у людей встречаются пока эпизодически, то среди животного и растительного мира, который, как известно, более чуток, наблюдается повсеместная тревога. Действительно восемь видов перелётных птиц перестали на лето останавливаться в наших землях. Происходит миграция некоторых животных. Мы заметили, что определённым образом меняется климат. Более резкие перепады температур, ветра и ураганы, которых раньше не было в нашей стране. В лесу появляются карликовые деревья и вьющиеся растения в очень большом количестве. Лесники встревожены. Исчезла розовая незабудка. Очень редкий цветок. По народному поверию, пока он растёт, рождаются здоровые дети. Зато появился чёрный колокольчик, вестник скорби и печали. Последний раз он вырастал при вашем прапрадеде Матио Великодушном, во время чёрного мора. Некоторые земли птицами и животными оставляются полностью. А растения в них мутируют в новые формы.
- Что же это за земли? – спросил король. Наступила пауза.
- Земли вокруг чёрного оврага, ваше величество. – Принцесса вздрогнула, и что-то гнетущее и пугающее охватило её душу. – Ваше величество, - продолжал профессор Куно железным голосом, - мы наблюдаем за оврагом постоянно. И теперь вполне определённо можем сказать, что он стремительно растёт. Во времена вашего прадеда Серджуса IX его ширина составляла несколько десятков метров, а длина не более полукилометра. Это точно известно из записок Велиоса Мудрого. Теперь же его ширина составляет несколько километров, а длина более пятидесяти километров. Внутри оврага нет тех форм растительной жизни, которые сейчас покрывают нашу страну. – «Ещё бы, - подумала принцесса, - там одни корни, да сухие ветки, но они живые». – Солнечный свет не проникает туда, и это даёт основание полагать, что там есть своё пространство и время, законы, действия которых нам неизвестны. Практически никто из попавших в овраг людей и зверей не возвращался. Мы пробовали проводить исследования. Но это очень опасно. Мы потеряли восемь человек. Далее, чем на 50-100 метров пройти никто не смог, не смотря на страховку и защитные костюмы. Люди теряют ориентир и психическую устойчивость. Всё, что мы смогли выяснить, - там есть какая-то враждебная нам жизнь. Проникнуть в неё мы не имеем возможности, но полагаем: то, что  выходит из оврага, наполняет собою воздух, поля, леса и сердца людей. Мы расцениваем это, как вторжение, влекущее за собою гибель королевства.
Гнетущая тишина повисла после доклада профессора Куно, пока её не нарушил возглас принца Милана:
- Странно! Вы сейчас говорили о чёрном овраге. Но нечто подобное у нас происходит в Элиосе. Только у нас нет оврага. У нас есть чёрный лес. В последние десятилетия он заполняет собой всё: чёрные деревья, чёрная земля. Говорят, там нет полной тьмы, но солнца не видно. В начале это была небольшая роща. Однако она вытеснила на многие километры наши прекрасные цветущие леса, уничтожила луга, и… именно там пропал мой отец.
- Может быть, имеет смысл провести военную операцию по вырубке или сожжению этих оврагов и лесов? – предложил военный советник.
- Глубокоуважаемый сэр Толиус, - заметил профессор Куно тоном, каким обычно учитель обращается к ученику, которому приходится всё всегда разжёвывать, - Там, куда солнце не может проникнуть лучом, неужели ваш огонь в состоянии что-нибудь сделать. Мы даже не представляем, во что этот огонь превратится в овраге. Что вы там будете жечь, время? Секунды? Вы войдёте туда с факелом, а в руках у вас окажется головешка или веточка или вообще ничего.
- Неужели такое возможно?! – воскликнул кто-то.
- Мы ничего не знаем, господа, - мрачно констатировал профессор, - ничего. Вы можете войти туда в настоящем и оказаться в прошлом или в будущем, или вообще вне времени. И как это отразится на вас, мы не знаем, чем это для вас кончится.
- Вы говорили, что практически никто из попадавших туда людей не вернулся, - спросил король, - значит, кому-то всё же это удалось? Тогда это сможет нам помочь, не так ли? Есть кто-то, кто был там и сумел возвратиться живым?
- Да, ваше величество.
- Кто же это?
Наступила пауза, но принцесса уже с трепетом знала, что скажет профессор Куно.
- Ваша дочь, ваше величество.
- Что!? – король Серджус умел гневаться так, что это производило своё действие на тех, кто подвергался его гневу. Этого гнева трепетали все, за исключением трёх человек: королевы, но она уже умерла, принцессы и профессора Куно. Поэтому профессор никаким образом не изменился в лице и тем же бесстрастным голосом продолжал:
- Сегодня в четверть первого её высочество изволили войти в овраг вместе со своим голубем.
- Как вы допустили это! – прогремел король так, что зазвенели стекла в серванте.
- Нам сообщили об этом только недавно. Птичья разведка донесла. У них не было приказа остановить её высочество.
- Когда она вернулась?
- Тотчас, ваше величество.
- Слава Богу. Она только заглянула туда.
- Сомневаюсь, ваше величество. Она вышла с оленёнком, который пропал в овраге. Ей надо было найти его и вывести. На это требуется время. А то, что она вернулась в ту же минуту, только подтверждает версию. В овраге своё пространство и время.
- Куно, вы должны были её остановить, - простонал король, и тут принцесса с запоздалым раскаянием почувствовала, как любит её отец. «Папочка, прости меня. Миленький, прости, - прошептала принцесса Лина, - я не хотела тебя огорчать». - Вы должны были беречь её, Куно. Чем это для неё может кончиться, Куно?
- Не имею ни малейшего понятия, ваше величество. Находилась там принцесса довольно долго. Но мы ничего не знаем.
Наступила тишина. Это был сильный удар для короля Серджуса. Доброе сердце принца Милана не могло долго терпеть, что кто-то страдает, и поспешило на помощь.
- Не волнуйтесь, ваше величество. Я видел принцессу. Она в прекрасном самочувствии, очень жизнерадостна, на редкость умна и полна энергии. Уверен, с ней всё будет в порядке. Да вы и сами видели её недавно. Она поистине храбрая и сердечная девушка, раз отважилась на благородный поступок: спасти попавшего в беду оленёнка из такого страшного места. Бог её за это, несомненно, и сохранил в целости и невредимости.
«Благодарю вас, принц, - прошептала тронутая принцесса, - хорошо, что хоть кто-то понимает меня, благодарю вас».
- И очевидно, - продолжал принц Милан, - её высочество была права, когда настаивала на своём участии в нашем совете. Именно сейчас её сведения были бы нам полезны, не правда ли, господа?
Одобрительные возгласы и улыбки были ему ответом.
- Хорошо, ваше высочество, благодарю вас, господа. – Король говорил уже почти бодрым тоном. Видимо напоминание о том, что они видели только что принцессу в добром здравии, доставило ему утешение. – Я сам поговорю с принцессой, а мы с вами ещё встретимся для принятия окончательного решения. А сейчас, если угодно, вы можете пройти в мою оранжерею, чтобы посмотреть последние сорта тюльпанов, которые мне удалось вывести.
Это было уже не очень интересно принцессе, и она бросилась из оранжереи. Повсюду росли действительно великолепные цветы. Орхидеи и лилии, фиалки и гвоздики, хризантемы и горные кувшинки, полевые колокольчики и лиловые шары радовали взгляд своими живыми красками и нежными запахами. Принцессе было не до красок и запахов, пока она пробегала мимо них, но что-то странное коснулось её взгляда. И уже сделав несколько шагов, она вдруг остановилась, как вкопанная и обернулась. Справа от неё, в красивом фарфоровом горшочке стоял чёрный колокольчик.
… - Папа, ты забыл, что я уже не маленькая.
- Я помню, что тебе 15 лет, Лина. Я помню, что обещал сделать тебя своей помощницей, но при условии, что ты будешь послушной дочерью.
- Но я и есть…
- Ты обманщица и преступница.
- Ваше Величество!
- Как ты смела совать свой нос в чёрный овраг? Кто позволил тебе нарушать королевский закон?
- Ваше Величество!
- Какое безрассудное, эгоистичное сердце надо иметь, чтобы идти туда, откуда почти никто никогда не возвращается, и не думать о том, что кого-то ты можешь сделать несчастным и принести горе! – Король замолчал.
- Ваше величество! – Бледная от возмущения принцесса сверкнула глазами. – Я в третий раз пытаюсь обратиться к вам, чтобы сказать лишь одно. Если вы полагаете, что сможете держать свою дочь на привязи, как собачонку, только потому, что решили, будто мне рано что-то решать самой, то вы глубоко ошибаетесь. Я такая же нарушительница закона, как и вы, ваше величество. И вы прекрасно знаете, что по законам нашего королевства с пятнадцати лет любой человек отвечает сам за свою жизнь. И этот закон касается вас не меньше, чем всех остальных жителей королевства Добрых Сердец. А если вы не считаете нужным доверять мне ваши печали и заботы, то и я не собираюсь советоваться с вами о своих. И никакая сила на свете, - топнула принцесса ногой, - слышите, отец, никакая, не заставит меня вести себя по-другому.
Король задумчиво смотрел на свою дочь. В первый раз он вдруг с болью увидел, как Лина стала похожа на свою мать. Она действительно выросла. Он вздохнул:
- Тогда быть может не сила, а моя любовь умолит тебя вести себя по-другому, дочь моя?
- Папа, - голос принцессы дрогнул. Она ждала крика, угроз, даже заточения и готова была постоять за себя. Но перед кротким и грустным лицом отца она почувствовала себя беспомощной девочкой. – Папа.
- Дочка. – Они прижались друг к другу лбами и стали так смотреть, почти закатывая глаза. Это была их детская игра. Когда Лина была маленькой, отец брал её на руки, и они стукались лбами, пытаясь не переставать смотреть друг на друга.
- Ах, папа, как вы мужчины умудряетесь так ловко заставлять нас делать то, что вам нужно. Чуть-чуть приласкай нас, и мы уже готовы растаять и исполнять любое ваше желание.
- Также говорила твоя мама. Но ты на неё не похожа, разве только лицом.
- Характер у меня твой, и вообще я твоя дочка. А ты этого не хочешь видеть.
- Я не хочу тебя потерять, лапочка, также как я потерял твою мать.
- Также? Почему также?
Король Серджус отвернулся и стал ходить по комнате. Потом он сел в кресло и подозвал дочь:
- Сядь, Лина. Пришло время поговорить о твоей матери.
Лина взволновано села рядом с отцом.
- Что ты помнишь о своей маме, дочка?
- Что я помню, папа? Почти ничего. Мне ведь было три года. Помню руки, улыбку. Она держит меня в воздухе и смеётся. Ещё, как она водила меня в лес, и мы вместе кормили оленей. Потом какая-то карета, запряжённая шестёркой лошадей. Мы едем. Кругом луга. А мама мне что-то шепчет на ухо. Я не помню что, только помню, было щекотно, и я засмеялась.
- Путешествие в голубую долину, - голос короля дрожал, - вы поехали с ней в голубую долину слушать поющие родники.
- Я родников не помню, а вот как ехали, помню. А потом ещё помню: ночь, я сплю и вдруг просыпаюсь от того, что на меня что-то капает. Надо мною склонённое мамино лицо. Она плачет, и слёзы падают мне на лоб, на нос, на щёки. Она целует меня, и я совсем становлюсь мокрая и морщусь недовольно, и всё. Папочка, папочка, милый, не надо! Ну что ты!
По лицу короля Серджуса медленно текли слёзы. Глаза его были закрыты. Принцесса прижалась щекой к его руке, сидя на коленях. Так они и сидели.
- Это было последнее её прощание с тобой, - заговорил, наконец, король.
- Потом она умерла? – спросила Лина.
- Она не умерла, дочка.
- Что? – принцесса подняла лицо. – Что ты сказал, отец?
- Она не умерла, - король заговорил медленно и спокойно, только глубокая грусть слышалась в этом голосе. – У Анны было доброе сердце, наверное, самое доброе сердце в королевстве. Она чувствовала горе тогда, когда другие не замечали и не ждали ничего плохого. Она первая поняла, что королевству грозит беда. На столе возле её кровати всегда стоял пузырёк с сердечными каплями. Она не умела быть равнодушной к чужой боли. Однажды её коня понесло. Это было в лесу. Он не могла справиться с поводьями. А конь, будто бешеный, мчался, ничего не замечая на пути, он мчался к …
- Куда, папа?
- К чёрному оврагу. Она вернулась, как обычно, без задержки, только платье её было порвано, и рука поцарапана. Она сказала, что упала с лошади. С тех пор она изменилась. Она уже редко улыбалась. По ночам она плакала. Ей снились страшные сны. Один раз она бредила во сне. С её губ слетало: « Девочка, девочка, не уходи, я иду за тобой. Не бойся меня».
- Девочка?! – воскликнула принцесса и судорожно глотнула.
- Да, девочка. Что с тобой?
- Нет, ничего, продолжай, пожалуйста.
- Я пытался узнать, что с ней, но она молчала, только гладила меня по голове, смотрела своим кротким взглядом и молчала. Я ничего не понимал, и от этого тревожился и сердился. Я велел ей меньше трудиться, больше отдыхать. Я отправлял её с тобой в путешествия, чтобы она развеялась. Но ничего не помогало. Однажды мы гуляли, и она сказала, глядя на небо: «Смотри, Серджик, видишь вон ту тучку, скоро из неё вырастет большое облако,  оно закроет собой всё небо, и солнца не будет». Я сказал: «Не бойся, дорогая, туча пройдёт. На небе снова будет солнце», а она ответила: «Нет, милый, она придёт навсегда и всё убьёт». Последнюю неделю ей снились какие-то сны. Она разговаривала во сне с кем-то. Я решил вызвать из горних озёр известного врача, чтобы посоветоваться с ним. Я хотел увезти Анну на время куда-нибудь. Я чувствовал, что её гнетёт что-то. Последнее время она любила гулять возле этого чёрного оврага. На всякий случай я отправлял с ней двух ребят из дворцовой охраны. Но всё вышло иначе. В ту ночь была гроза и дождь. Служанки спали в соседней комнате. Они ничего не слышали. Утром увидели, что постель королевы не разобрана, а на столике лежит письмо. На нём было написано: «Королю Серджусу, моему супругу». Это было письмо твоей матери, Лина. – король замолчал.
- И что же было в письме, папа? – тихо и напряжёно спросила принцесса.
Король медленно встал и подошёл к секретеру, щёлкнул замок.
- Вот это письмо, – и он протянул пожелтевший конверт.
 С каким-то благоговейным трепетом прикоснулась к нему Лина. Некоторое время она не решалась достать из него письмо, задумчиво держа его в руках. И ей подумалось, что, наверное, также двенадцать лет назад её отец держал этот конверт в руках, желая оттянуть, как можно дольше момент, когда надо будет прочитать письмо, предчувствуя, что оно содержит для него огромное горе.
Наконец, она вынула листочек бумаги. У матери был ровный, красивый почерк. Его было приятно читать. Постепенно Лина забыла о почерке. Перед ней ожила её мама.
«Дорогой мой, единственный и ненаглядный. Сердце моё разрывается, когда я думаю, какую боль принесу тебе тем, что я сделаю. Но боль эта меркнет в сравнении с великим страданием, которое ждёт всех нас скоро, и которое я хочу если не предотвратить, то хотя бы отодвинуть на какое-то время. Я иду навстречу той боли, которое чувствует моё сердце. Может быть, мне удастся уменьшить её там, где она рождается, чтобы она не пришла к нам и не уничтожила всех: тебя, мою ненаглядную Лину. Боже мой, как я вас люблю. Я не представляю, как смогу без вас жить. Да я и не смогу жить, я знаю.
Милый мой, верю, ты поймёшь, что я не ушла, не бросила, не убежала. Я пытаюсь спасти то, что мне всего дороже – мою дочь, тебя, мою милую, добрую страну. Я поняла, что опаснее всего для доброго сердца. Оно беззащитно перед чужой болью, его терзают чужие страдания. Оно берёт на себя чужое горе. Надо остановить горе там, откуда оно приходит. А я знаю, откуда оно приходит.
Дорогой мой, я не ведаю, буду ли я что-то помнить о тебе, но любить я буду только тебя, потому что ты в моём сердце навечно.
Я думаю, Лина не поймёт пока, что случилось с её мамой. Ты что-нибудь придумай обо мне ей. А когда моей девочке исполнится пятнадцать лет, и она станет сама отвечать за свою жизнь, то дай ей прочесть это письмо. В нём вся любовь моя к вам, да сойдёт она с этих строк в ваши сердца и да наполнит их собою.
Лина! Доченька моя. Если ты читаешь эти строки, значит, ты отпраздновала свою пятнадцатую весну жизни. Как я мечтала отметить её вместе с тобою и твоим папой и благословить твою взрослую жизнь. Но Богу угодно, чтобы меня не было с тобою в этот миг. Приими моё благословение, доченька, в этом письме. Я верю, что ты выросла у меня доброй и справедливой, наверное, немного горячей, как и твой папа. Ещё когда ты лежала в колыбели, я замечала в твоих повадках и гримасках его характер. Вы с ним не очень много ссорьтесь. Я чувствую, что вы будете два упрямца, каждый стоять на своём. Не забывайте уступать друг другу.
Солнышко моё! Моё сердце горюет. Я не могу прижать тебя к себе, не могу погордиться твоей красотой и свежестью. Но знай, что твоя мама не переставала любить ни одной секунды. Девочка моя, сердце моё чувствует, что тебя ждёт трудная судьба и много страданий. И что-то подсказывает мне, что мы с тобой встретимся. Только об одном я прошу тебя: любя – люби до конца, не предавай твое доброе сердце. Когда-нибудь тебе будет очень трудно. Проси у Бога помощи и терпи.
                Твоя мать, королева Анна».

«Бедная бумага, - подумала принцесса, - ей пришлось чувствовать, как на неё капают слёзы моей мамы, когда она писала это письмо, потом папы, когда он читал его, теперь мои. Здесь в одном листке бумаги собрались слёзы всей нашей семьи. Вот так бы собралась вместе и вся радость».
Лина хотела быть мужественной и взрослой девочкой, но не выдержала и, уткнувшись отцу в коленки, разрыдалась. Он гладил её мягкие волосы и понимал, что дороже этой девочки у него нет ничего в жизни. В ней сосредоточилась вся его любовь к потерянной им жене.
- Девочка моя, ты – всё, что у меня есть. Твоя мать один раз побывала в том страшном месте и через два месяца исчезла. И ты, ты тоже там оказалась. Но я не хочу, чтобы ты исчезла. Я этого не вынесу, ты слышишь? Ты слышишь меня? – он тряс её за плечи. Глаза его горели, требовали и умоляли одновременно. – Пообещай мне, что..., нет, поклянись, что никогда, никогда ты не подойдёшь к этому проклятому месту. Поклянись сейчас, здесь, слышишь? Ну что ты молчишь? Не молчи, скажи что-нибудь.
- Папа, - чуть слышно произнесла принцесса, - папа, мама не исчезла. Она ушла, чтобы помочь нам.
- Она исчезла навсегда, слышишь, слышишь ты, упрямая девчонка. Её нет, и никогда не будет. - Он ударил её по щеке, и ещё, и ещё. – Слышишь? – руки его дрожали, в глазах стояли слёзы. – Не смей больше так говорить!
- Папа!
- Не смей! – взревел король, и этот отчаянный вопль боли взлетел куда-то ввысь. И он будто съежился весь.
Подойдя к принцессе, он взял её за голову и, смотря в глаза, тихо умоляюще сказал:
- Мы не должны ссориться, помнишь, что писала мама? Мы должны беречь друг друга и уступать, да, девочка? Даже если всё погибнет, я не хочу потерять тебя. Мы уедем, уедем далеко. Эта тьма не достанет нас, да? Так ведь, Лина? Так, доченька? Так? Ну что ты молчишь?
Он выпустил её. На миг ему показалось, перед ним стоит Анна и смотрит на него таким кротким, но уже всё решившим и непреклонным взглядом.
- Любя, люби до конца, папа. – И принцесса слабыми шагами вышла из комнаты.
- Лина, - прошептал несчастный король, - Лина, не уходи! Лина!

…- Лена! Лена! Ленка, встань, Лен, к доске, – шепчет мне на ухо Ирка. Физик стоял прямо надо мной с насмешливым выражением лица.
- С возвращением, Шумова, на нашу грешную землю. Надеюсь, путешествие было интересным, наверняка интереснее, чем урок физики, не так ли?
Я вскочила под общие смешки класса.
- Ты где витаешь, Шумова, а Шумова? Давай-ка к доске, Шумова.

                3.

После уроков я не пошла домой. Была суббота, мы закончили раньше обычного. Я решила навестить знакомую девочку, инвалида, Катю Измайлову.
Она была на домашнем обучении. Навещали её редко, наверное, потому, что с ней было скучно. Хотя наша «Классная» и ругала нас за равнодушие к больной девочке. Я и сама ходила к ней от случая к случаю. Катя увлекалась дешёвыми любовными романами, и единственное, о чём с ней можно было поговорить, - это о страстной и запретной любви в очередной книжонке с яркой обложкой. Слушать её надо было долго, а я была совершенно равнодушна к предметам её обожания. Порой мне просто хотелось заткнуть уши и не слышать её голоса. Я себя укоряла за свой эгоизм, но ничего поделать с собой не могла. Сегодня Катя была оживлённей, чем обычно. Она лежала на высоких подушках, хрумкала чипсы, ловко вылавливая их из пакета своими скрюченными от болезни пальцами. На её ссохшееся изуродованное тело мне почему-то всегда было стыдно смотреть. Я старалась не замечать его, но глаза то и дело натыкались на искалеченную фигуру. В конце концов, я стала, сидя у неё в гостях, смотреть в одну точку, которую выбирала себе по вкусу.
- При-э-вет. – Сказала Катя, широко улыбаясь толстыми губами. Катя говорила с небольшим затруднением, чуть растягивая гласные и запинаясь.
- Привет, - сказала я и села на краешек кровати, уставившись тупо на плюшевую обезьянку, которая сидела на тумбочке.
- А я уже че-э-твёртый па-а-кет до-оедаю, об-жора. Каак дела в шкооле?
Я стала рассказывать последние новости нашей классной жизни. Потом вспомнила, что последний раз была у неё ещё летом. Значит, для неё новостями будут события прямо с первого сентября. Тогда мне есть, чего рассказать. Самым неудобным для меня было, что я не знала, о чём с ней говорить, если ей вдруг желалось слушать, а не самой рассказывать. И я решила поведать о нашем новом чуде, – о Чудике.
- А он ко мне прихо-о-дит, я-а его знаю, - спокойно заметила она, отправляя в рот очередную порцию чипсов. Я оборвалась на полуслове и даже забыла, на чём остановилась.
- Приходит…к тебе? – Я не могла прийти в себя от изумления. Вот это Чудик. – А откуда он тебя знает?
- А меня-а все знают, - самодовольно сказала Катя.
- И…о чём вы разговариваете? – Мне трудно было представить картину: Миша слушает содержание последнего примитивного любовного романа в изложении Кати.
- Ну-у, мы-ы о лю-у-бви го-о-ворим, о жи-и-зни. А е-э-щё он мне сказки ра-а-ссказывает.
- Сказки? Какие сказки?
- Сво-о-и. Он са-а-м приду-у-мывает. Очень и-и-нтересно.
- Это… - я запнулась, - похоже на твои романы?
- Нет, - улыбнулась Катя, - я ро-о-маны не чита-а-ю б-больше.
- Не читаешь!
- Не-э-т. Я бу-у-ду сказки пи-и-сать, ка-а-к Миша. Он здо-о-рово сказки придумывает, такие до-о-брые. Говорит, по-о-больше мечтать надо. Ты-ы любишь ска-а-зки, Ле-е-нка?.. Ле-ен, ты что?
- Да, я люблю сказки.
«Значит, он приходит к больной девочке, - думала я по дороге домой, - рассказывает ей сказки. Вот он, оказывается, ещё какой. А Катя немного изменилась, и это сделал он. Интересно было бы послушать его сказки».
Такая возможность представилась очень скоро.
- Шоу на первом этаже, - завопил влетевший в класс Сашка, - Чудик и мелюзга. Бабушка и внуки. Старая няня – псих – потешает будущих психопатиков сказками. Не пропустите. Только сегодня в левом крыле школы сказочник из психушки.
- Ты что?
- Что случилось?
- Да Чудик там первоклашкам сказки рассказывает.
- Нашёл себе аудиторию.
- Дружков.
Я быстро выскочила из класса и помчалась вниз по лестнице. Действительно, в одной из рекреаций собралась группа малолеток, в окружении которых Миша-Чудик удобно восседал и, выразительно жестикулируя, рассказывал:
- «Неужели лето такое горячее, что я растаю? – засмеялась снежинка. – Это невозможно, невозможно. Ноя хочу увидеть лето. Я хочу увидеть цветы, послушать, как жужжат шмели, стрекочут сверчки и летают бабочки, и всё такое разноцветное. А какие эти шмели и бабочки? Они, как я?». «Нет, - выдохнул ветерок, и снежинка взлетела высоко-высоко и закружилась, - они такие, такие. – Он замер, задумавшись, и снежинка плавно опустилась на веточку дуба. – Они такие. В общем, они тоже летают, как ты». «Они летают, как я? Значит с ними можно покружиться и потанцевать? – Воскликнула снежинка. – Как я хочу увидеть лето, ветерок». «Ты хочешь увидеть лето?» – Засмеялся ветерок. «Хочу, хочу, хочу! – Снежинка теперь кружилась, а ветерок играл с ней, не давая опуститься на землю, и им было очень весело. – Я останусь, и буду ждать лета, - решила снежинка, - правда?». «Ты растаешь. Если останешься ждать лета», - погрустнел ветерок. «А ты спрячь меня, чтобы я не растаяла», – попросила снежинка. «Спрятать тебя? – Ветерок замер, и снежинка уселась на крышу дома. – Я спрячу тебя в старом, заброшенном газетном киоске, - решил ветерок, - а чтобы ты не растаяла, я буду прилетать к тебе и обдувать тебя холодком, и все мои братья-ветры, кто живёт на севере, пролетая мимо, будут заглядывать в твой дом». Так они и поступили. С наступлением весны снежинка поселилась в старом заброшенном газетном киоске, а ветерок часто навещал её и приносил с собой холодную свежесть, от которой снежинке становилось легче. Однажды она выглянула в окошко и увидела, что всё растаяло, и земля стала тёмной, а не белой. Первый раз снежинка видела землю, из которой стала пробиваться зелёная травка. Тёмные, голые деревья одевались у неё на глазах в нарядные, зелёные платья, а люди, которых снежинка видела только в шапках и шубах, теперь ходили в платьях и рубашках. Раз к ней залетела неизвестная птица, деловито осмотрелась и стала чистить пёрышки. - «Ты кто?» – Спросила снежинка, сверкнув в темноте своим белым нарядом. – «Ласточка, - ответила птичка, а ты кто?» – Ласточка тоже ни разу не видела снежинку. – «Я снежинка. Я бываю только зимой. Какая ты красивая, ласточка», - и ласточка улетела. Потом снежинка познакомилась с муравьём, шмелём и бабочкой. Но никто из них не оставался в киоске подолгу, потому что там было холодно. Ведь ветерок часто навещал свою подружку, снежинку и выдувал всё тепло из её домика, чтобы она не растаяла. А кто летом согласится мёрзнуть в киоске, если греет солнце и тепло. Поэтому снежинке было очень грустно и одиноко. Она ведь почти всегда была одна. - «Лето прекрасно, - думала снежинка, - я всё равно рада, что увидела его. Но как мне грустно здесь одной. Все друг с другом вместе. Мне очень тяжело», - вздохнула снежинка. Однажды в старый заброшенный киоск забежала маленькая девочка с двумя косичками в нарядном красном платьице в горошек. В руках её был букетик прекрасных полевых цветов. -  «Ой, как холодно. Но здесь можно прятаться, когда мы будем играть в прятки», - сказала девочка. В это время громкий голос позвал: «Маша, Маша, ты где?», - и девочка выбежала из киоска, оставив букетик цветов на полу. – «Какие красивые! Им очень идут их наряды», - воскликнула снежинка, глядя на цветочки. Но спустя несколько дней они высохли и завяли. – «Нас бросили, нас забыли, мы никому не нужны, - печально вздыхали полевые цветочки. - Зачем было нас срывать, чтобы бросить в тёмной холодной тюрьме, где мы никому не нужны, никому не нужны, - причитали несчастные растения, - лучше бы мы оставались и росли в поле, смотрели бы на солнце, дарили пчёлам нектар, а теперь мы никому не нужны, никому не нужны». – «Вы очень красивые, прекрасные цветы, какие я только видела в жизни! – Воскликнула снежинка. – Я так рада, что вы оказались здесь. Вы мне очень нужны. Я счастлива смотреть на вас, честное слово». – «Кто это говорит, кто говорит, кто счастлив нас видеть?» – встрепенулись цветы. – «Это я, снежинка, - показалась снежинка. – «Нам здесь плохо, холодно и нет воды, - пожаловались цветы, - но всё равно спасибо тебе, что ты нам рада. Мы ведь для того и живём, чтобы приносить радость. Скоро цветы высохли и перестали быть красивыми. А снежинке стало совсем грустно. – «Вот, они хоть кому-то радость доставили, а я сижу тут, как пленница и никому-никому не нужна, никому я не доставляю радости. И ветерок, мой друг, всё реже приходит меня навестить», - и снежинка совсем опечалилась. Как-то раз девочка, оставившая букет, снова прибежала в старый киоск. На этот раз она спряталась в нём, потому что играла с другими девочками в прятки. Она забралась под стол и стала ждать. Снаружи кричали и бегали другие девочки. – «Привет, девочка», - сказала снежинка, обрадованная, что хоть кто-то зашёл к ней в гости. Но девочка, разумеется, ничего не услышала. Разве можно услышать такую маленькую белую снежинку, особенно если и не прислушиваться. Вскоре девочке надоело прятаться под столом, и она вылезла. Потом ей стало интересно посмотреть, как другие девочки ищут её, и она просунула голову в окно. И тут снежинка заметила то, чего не могла увидеть маленькая девочка. Сверху, в оконной раме прямо над головой девочки висел большой осколок стекла, которое когда-то целиком было вставлено в окно киоска, пока это стекло не выбили. И теперь осколок еле держался и готов был вот-вот сорваться. Испуганная снежинка посмотрела, куда должен упасть осколок, и поняла, что он нацелен прямо на шею малышки. – «Уходи, уходи, девочка! Пожалуйста, уходи скорей! Убери голову!» – кричала изо всех сил снежинка, но девочка ничего не слышала. Она смотрела на своих подруг, которые никак не могли её отыскать, и смеялась. – «Боже мой, что делать! – воскликнула несчастная снежинка. – Как же спасти её?». – И тут она придумала. Спрыгнув с полочки, она мягко и медленно стала опускаться вниз и постаралась попасть прямо за шиворот девочки. – «Ой!», - вскрикнула девочка от неожиданности, когда что-то холодное вдруг коснулось её шеи, она испугалась (тут рассказчик засунул палец за шиворот одному не слишком внимательному юному слушателю) и отпрыгнула от окна. И в тот же момент осколок стекла со звоном упал на стол. – «Ой, мамочка!» – закричала девочка и убежала, по дороге щупая свою шею, но пальцы её нашли только капельку воды, в которую превратилась снежинка, когда прикоснулась к девочке, потому что девочка была очень тёплая для снежинки, и она растаяла. Но растаяла она не просто, а для того, чтобы спасти жизнь девочки, хотя девочка даже и не поняла, что ей угрожала опасность, и что маленькая, добрая снежинка не пожалела своей жизни, чтобы спасти девочку. Когда ветерок залетел в старый заброшенный киоск и позвал снежинку, то никто ему не отозвался. И ветерок подумал, что, наверное, снежинка всё-таки растаяла. Но снежинка на самом деле не просто растаяла. Она растаяла ради спасения девочки.
Раздался звонок на урок, и малышки стали разбегаться по классам. Я тоже быстро побежала наверх, а в ушах у меня стоял его выразительный голос. «Как он, оказывается, может говорить, - думалось мне на бегу, - просто настоящий сказочник, и прекрасная сказка. И вообще он никакой не псих и не Чудик. Он…принц.

…- Здравствуй, принцесса. – Я вздрогнула и чуть не закашлялась от волнения и неожиданности.
Повернувшись, я встретила мягкий взгляд и добрейшую на свете улыбку Миши. Он никогда ко мне не подходил первым и, тем более, никогда не называл меня принцессой. - «Откуда он знает?» – мелькнуло у меня в голове, и я чуть не сказала вслух: «Откуда ты знаешь, что я представляю себя принцессой?» – но вовремя спохватилась.
- Почему я принцесса? – Как можно непринужденнее поинтересовалась я.
- Не знаю, - просто ответил он.
И на этом непринуждённость самоуверенность закончилась. Я опустила глаза, мучительно соображая, что сказать, и как не показаться перед ним полной дурой. Но он также неожиданно отошёл, как и подошёл, и, подняв глаза, я уже никого перед собой не увидела.
Весь оставшийся день мои мысли были заняты только этим коротким разговором с Мишей, который я уже беспрепятственно дополняла теми словами, которые не пришли в голову вовремя. Моя фантазия рисовала мне самый чудесный разговор. Этим я и утешалась. Но почему же он всё-таки назвал меня принцессой? Ведь не может он знать то, что я придумываю в голове. Ну, назвал бы меня царицей, королевой, нет, именно принцессой.
На следующий день я беспокойно ждала появления Миши в классе, то и дело, украдкой поглядывая на дверь и почти не слушая Иру, которая что-то рассказывала про компанию Витьки. Прозвенел звонок. В класс вошла математичка. Миша так и не пришёл. А мне как-то сразу стало всё неинтересно. На следующей перемене Смешинка сказала, что новенький опять в больнице. Вчера вечером увезли на скорой. Что-то сжало моё сердце, и мне стало тоскливо. Вечером, лёжа в постели, я не могла отделаться от неясного предчувствия чего-то страшного и грустного. Неожиданно занавески всколыхнулись, и окно открылось.

…Принцесса вскочила и закрыла балкон. На улице был довольно сильный ветер. Она повернулась и уже направлялась к кровати, когда замерла на месте, и мурашки побежали у неё по коже. На кровати сидела девочка и смотрела на неё. Принцесса сразу её узнала. Девочка из оврага, таинственное дитя. Девочка смотрела на принцессу, и что-то неуловимо знакомое почудилось принцессе в этом взгляде. Девочка встала и пошла. Принцессе казалось, что от страха ноги её стали ватными, и она не способна двинуться с места. Но к собственному удивлению, она направилась вслед за странным созданием. – «Зачем я за ней иду?» – мелькнуло  в голове у принцессы Лины, но тем не мене она следовала за своей гостьей. Девочка прошла по коридору и повернула направо. Там была спальня королевы-матери. Принцесса вздрогнула. Она ускорила шаги и повернула туда же. Девочка бесшумно открыла дверь и вошла в спальню королевы Анны. – «Она же заперта. Это невозможно», - опять мелькнуло в голове у Лины. С сильно бьющимся сердцем принцесса вступила в спальню матери. Девочка подошла к секретеру и также бесшумно, как перед этим открыла дверь, теперь открыла секретер королевы. Она покопалась в бумагах и достала книгу в коричневом кожаном переплёте. Девочка взглянула на принцессу. Что-то грустное и ласковое было в этом взгляде. Стукнула оконная рама, и от порыва ветра занавесь взметнулась вверх. Тут же хлопнула и закрылась входная дверь. Принцесса вздрогнула и обернулась. – «Сквозняк», - подумала она и, повернувшись обратно, похолодела. Девочки не было. Принцесса кинулась к окну. Непроницаемая тьма окутывала сад, и холодный ветер с шумом клонил деревья, которые жалобно шелестели в ответ, и, казалось, говорили принцессе: «Не ходи, пожалей себя. Здесь темнота, здесь опасность». И неожиданно жалобно и пронзительно закричала ночная птица. Принцесса попятилась от окна. Она подошла к открытому секретеру. На нём лежала коричневая книга. Лина взяла её в руки и открыла.
      «Книга Откровений Его Величества короля Серджуса Великого III           придворного поэта Профиция, написана в назидание потомкам королевского рода, да познают величие Того, кто вложил в уста ничтожного Профиция слова вечной мудрости и священной красоты.
С благоговением листай страницы сей книги, читающий, и да просветится твой разум небесным светом, а сердце твое да оросится каплями любви и нежности».
Принцесса стала листать книгу. Это были стихи, прекрасные стройные и исполненные нежности: стихи о мире, который был создан для красоты, о людях, в сердца которых были вложены сокровища мужества, любви и сострадания, стихи о истории королевства Добрых Сердец, воспевающие королей и воинов, отдельные истории жизни разных людей, стихи о цветах, о животных и птицах. Во всём этом чувствовалось великое благоговение человека перед произведением великого Художника: «То, что я люблю и вижу, - это так прекрасно, что забыть невозможно». Эти стихи были исполнены любви к стране, к людям и природе, к своему королю. Перелестнув очередную страницу, принцесса увидела сбоку уже знакомый ей почерк матери, королевы Анны. Лина жадно начала читать и затрепетала.
«Доченька моя, любимая моя Линушка, если ты читаешь эти строки, значит то, о чём я догадываюсь, правда. Значит ты та, о ком писал Профиций. Господь, избравший тебя, да будет всегда с тобой, как и моя любовь, ненаглядная моя».
На этом листе было длинное заглавие:

Сонет о том, как создан мир,
О том, каким он ныне стал,
О том, как будет гибнуть он
От тех, кто сотворил его,
О тех, кому дано постичь
Всю боль утраченной мечты,
И кто, презрев себя и жизнь,
Пойдёт скитаться за любовь.
Тот Откровение прочтёт,
В ком сердце о других болит,
Тому откроется и путь,
В котором мир оно найдёт.

А дальше…дальше был белый лист. Принцесса перевернула страницу, но там был уже новый сонет. И снова она возвращалась и читала загадочное заглавие. Справа лист был оформлен рисунками-узорами. Лина обычно видела такие в очень старых книгах. Причудливые линии делали изображения почти нереальными, а сказочными. Лина увидела на рисунке двух людей: мальчика и девочку. Они стояли голенькие, несчастные и покинутые. Девочка плакала, мальчик смотрел на красивый лес, где летали птицы и горели какие-то огоньки. На рисунке чуть ниже девочка гладит маленького ребёнка, но ребёнок почему-то зло улыбается, а в ручке у него нож. На следующей картинке девочка одна, около неё лежит мёртвый ребёнок, а другой, которого она раньше гладила по головке, уползает на коленях. У него ещё более злобный вид. Девочка тянет руки, но никто не приходит к ней. В лице её было столько скорби и боли, что принцесса не выдержала, и слёзы навернулись ей на глаза. Она никогда не видела ещё так искусно и проникновенно выполненных мелких рисунков. На миг ей показалось, что эта девочка, которая осталась одна, она сама. Слёзы закапали у неё из глаз. Принцесса зашмыгала носом и стала кулачком тереть щёки. И вдруг взгляд её случайно упал на страницу. Несколько слезинок, оказавшиеся на белом листе, стали странно растекаться по нему, как будто по воде растекается капля чернил. И вот из глубины на странице стали проступать буквы сперва бледно-бледно, потом всё ярче и ярче. Наконец, перед глазами принцессы проявились столбцы таинственного сонета:
Открылась мне пречудная картина:

Прекрасный мир. Он создан был для счастья.
Творцом даны ему рек быстрых воды,
Глаза озёр смотрели светло в небо.
Дышали травы и поля, леса и горы
Единым вздохом, чтоб цвести и славить
Творца, благословившего быть миру
Для радости, любви и Божьей славы.
И птиц я слышал голоса предивных,
Существ лесных вид стройный, разноликий.
В водах живых бесчисленные твари
Собою наполняли мир подводный.
И дивное из всех созданий света,
В нём чудо неба и земли сомкнулись.
Творец запечатлел в нём образ вечный,
И доброту свою вдохнул Он щедро.
Два человека в мир вошли чудесный
И царствовали в нём. Они начало.
То мир не наш, история чужая,
Но ею мы обязаны быть ныне.
Два человека жили в чудном мире,
Но чёрный гость пришёл его разрушить,
Украл добро из сердца двух несчастных,
И почернело сердце, стало злобным.
И тут же чудный мир стал изменяться.
Поблекли краски, и вода живая
Водой простою стала, горы сникли
И от небес навеки оторвались,
Доверчивые твари разбежались,
И страх, жестокость, смерть в тот мир проникли.
И плакал я о мире и о людях,
И видел, как их больше становилось.
Они несчастны были, но не знали
Того, что потеряли безвозвратно.
Они ослепли, продолжая видеть.
Они оглохли, слышать  не кончая.
И только сердце их одно не позабыло
О мире том, который был в начале.
О нём и о Творце оно мечтало,
И видел их Творец мечты о мире,
Мечты о добром, светлом и прекрасном.
Творец их возлюбил, сказав: «Я вижу,
Что их мечты достойны жить, пускай же
Они творцами станут тех созданий,
Которыми стать не сумели сами.
Я их мечты на жизнь благословляю».
И вот мечты ожили, стали миром,
И этот мир мечтой людей начался.
Сей мир, да знает тот, кто мудрость любит,
Нас окружает, мы его созданья.
И видел я, пока мечтали люди
О детях, и у нас рождались дети.
Они мечтать о справедливом царстве
Любили, царство наше жило в мире,
Они мечтали дружно жить, мы жили,
Во всём друг другу приходя на помощь.
Но время их мечты порой меняло,
А чёрный гость их убивал нещадно,
Влагая чёрные мечты в их сердце
И заставляя забывать о светлых.
И перестали все мечтать о детях,
И в нашем мире умирали дети.
Семья мечтою быть их перестала,
И наши семьи быстро исчезали.
Жалеть, любить почти уж не хотели,
И все, кто жил в любви, не мог жить дольше.
От чёрных же мечтаний надвигался,
Мир новый,страшный, наш мир разрушая.
И видел я страдания и горе,
И боль, недоумение и слёзы,
Мольбы к творцу о помощи, спасеньи.
Но с грустью отвечал Творец несчастным:
«Вы – не моё творение, о дети,
Хотя люблю вас, вы – мечты благие,
Но вы созданья тех, кто сам несчастен,
И только в них вы жизнь свою найдёте».
Тогда увидел я, мне дивно стало,
И трепет охватил меня безмерный.
Я видел тех, чьё сердце боль чужую
Своей считало, и они страдали,
И сердце их звало к тем, кто несчастен.
И вот мечты вернулись к бедным людям,
Чтобы помочь им вновь мечтать о добром,
Чтобы о них самих они мечтали.
Бесстрашно они бросились навстречу
Страданиям во имя нашей жизни.
Открыто мне всё это стало, верьте,
Здесь вымысла нет даже малой капли.
И повелел Творец сокрыть от мира
Слова, в коих судьба его сокрыта,
И только тем открыть, чьё сердце будет
Считать чужую боль своею болью,
 и я исполнил повеленье точно,
И скрыл слова, открытые мне ныне.
Тот. Кто прочтёт их пусть да разумеет,
Что путь его лежит к началу жизни,
Которая есть и начало смерти,
И пусть его хранит Любовь Святая.

Загадочный сонет потряс принцессу до глубины души. Несколько раз она начинала плакать, пока читала его, и каждый раз, когда слезинка падала на бумагу, строчки Откровения становились всё ярче. И принцессе вновь подумалось, что вот также, наверное, и её мама плакала, когда читала этот сонет.
«Я ничего не понимаю, ничего», - прошептала принцесса и вздохнула, потому что она почти всё поняла, но ей этого не хотелось понимать, она боялась понимать.
- Бедный папа, бедный папа, - пробормотала Лина, - бедный папа.
- Почему я бедный папа?
Лина открыла глаза. Над ней склонилось встревоженное и доброе лицо короля Серджуса. Принцесса стала недоуменно озираться вокруг и обнаружила себя лежащей в своей постели, в своей комнате. За окном светило самое чудесное на свете солнце.
- Фу-у! Значит это всё сон. – С облегчением вздохнула принцесса. – Доброе утро, папа.
- Доброе утро, дочка. Что за сон был у тебя, если ты бормочешь: бедный папа и лежишь в постели до одиннадцати часов?
- До одиннадцати часов?! – Ужаснулась принцесса.
- Именно.
- Ах, я соня. – И она вскочила с кровати.
- Так что тебе снилось?
- Ничего особенного, ерунда какая-то, да я и не помню почти, - соврала принцесса. Король недоверчиво покачал головой.
- Я сегодня выезжаю в Любовию. Принц Милан любезно согласился задержаться у нас до моего возвращения. Я должен встретиться с командующим гвардии Любовии Совиром. Он единственный человек, кто сейчас может взять на себя управление страной. Через три дня я вернусь. Будь осторожна и позаботься о том, чтобы принцу не было скучно.
- Может быть, мне поехать с тобой?
- Нет. Ты должна быть здесь и решать внутренние дела. Если таковые возникнут в моё отсутствие. В конце концов, ты будущая правительница королевства.
- Как! Ты доверяешь мне государственные дела, папа?
- А почему нет? Ты уже взрослая. Сэр Тониус и профессор Куно будут в твоём распоряжении, если понадобится помощь.
- Понятно, - кислым голосом произнесла принцесса, и оживление её вмиг пропало. –Это означает, если убрать дипломатические хитрости, что сэр Тониус и профессор Куно займутся в твоё отсутствие делами, а принцесса-малолетка, чтобы не чувствовала себя ущемлённой в правах, будет называться официально управляющей государственными делами, о которых не будет иметь никакого понятия. Хватит ей, дурочке и того, чтобы посидеть на троне во время приёмов.
- Лина, ты немного не так всё представляешь, - немного смутился король.
- Да, папа, не так, как ты бы хотел, но так, как есть на самом деле, - скептически заметила принцесса, - ладно, будем жить по-старому.
- Лина, я прошу, по-старому лучше не надо. Будь благоразумной девушкой. Тебе, в конце концов, пятнадцать лет.
- Ага. Ты моё совершеннолетие используешь только в целях заставить меня пристойно ходить по саду, сидеть во дворце и слушать глупую болтовню фрейлин. А когда речь идёт о чём-то важном, я снова становлюсь ребёнком. Непоследовательно, ваше величество. Надо избрать что-то одно.
- Лина. Вести себя пристойно – это очень серьёзно. Ладно, я должен ехать. Поцелуй меня.
- Будь осторожен.
- В этом не сомневайся. Кстати, ты не заходила в мамину комнату? – Спросил король, выходя.
- Нет, - побледнела Лина, - а что?
- Дверь открыта была сегодня утром, и секретер её открыт. Наверное, Чилиния убиралась и забыла, уходя запереть.
- Да, наверное, - пробормотала принцесса, холодея от предчувствия.
Король ушёл, и она задумчиво стояла посередине комнаты. Взгляд её упал на столик возле кровати. Принцесса вскрикнула и пошатнулась. На столике лежала старинная книга в коричневом переплёте. Схватив книгу, Лина стала лихорадочно листать её, и, наконец, нашла ту страницу. Две строчки ярко выделялись на белом листе:
И вот мечты вернулись к бедным людям,
Чтобы помочь им вновь мечтать о добром.

На глазах принцессы строчки стали бледнеть и исчезли.
- Я не хочу! – вырвалось у неё, хотя она уже знала всё и сейчас просто малодушничала. – Я не хочу, не хочу, не хочу! – всхлипывала она.

…- Чего ты не хочешь? Что с тобой, Лена?
- Я не хочу.
- Леночка!?
Я открыла глаза. Мама с тревогой смотрела на меня.
- Тебе что-то приснилось, дочка? Плохой сон?
- Нет, хороший, мамочка.
- А что же ты плакала во сне и бормотала: не хочу, не хочу?
- Это я от малодушия, мам. Всё хорошо.
- Ну ладно, пусть так. Но будет ещё лучше, если ты побежишь в ванну, потому что уже восемь часов.
- Уже восемь! Вот соня. – Я бросилась в ванну.

                4.

Этот день пролетел очень суетливо, нервно и шумно. На меня налетели какие-то шестиклашки, носившиеся по коридору так, что я упала и расшибла коленку. Физик мне поставил тройку за ответ, хотя весь класс ему доказывал, что он спрашивал не то, что задавал. Он и сам это начал понимать, но, поддерживая учительскую непогрешимость, решил не уступать. А я почему-то была к этому равнодушна. После уроков я забежала в магазин за хлебом и, возвращаясь, свернула к церкви, чтобы сократить путь до дома. Я проходила мимо храма, когда увидела Мишу. Какой он был бледный и худенький. У меня ёкнуло сердце, но он меня, слава Богу, не заметил. Он подошёл к воротам и сел на корточки перед девчушкой лет шести в грязном красном платьице, плохо расчесанной и с чумазым лицом. Это была бездомная девочка, то есть, я думала, что бездомная. Может быть, у неё и был где-то дом, но я чаще всего видела её у храма. Она собирала милостыньку, хотя не просила её, как обычно просят дети, но так глядела на проходящих мимо людей, что у всех руки сами тянулись к кошельку. Теперь она сидела у ворот храма и смотрела через тёмное стёклышко на солнце. Когда Михаил нагнулся к ней, она улыбнулась, да так светло и ясно, что всё личико её озарилось как-то по особенному. Потом она обхватила своими ручонками его шею и прижалась к нему, зажмурив глазки. А Миша, взяв её на руки, стал качать, как будто это был его ребёнок, который заждался своего папу и теперь плачет, а папа пытается искупить свою вину. Мне стало неловко подсматривать, и я, пятясь назад, вернулась к магазину и другой дорогой пошла домой. Значит Миша уже не в больнице. Интересно, кто эта девочка? И что их связывает. Скоро Миша придёт в школу. Может быть, даже завтра. Тут я остановилась посередине дороги и сказала самой себе: «А что это ты собственно размечталась? Придёт, не придёт. Не о том ты думаешь, голубушка».
Тем не менее, не о том думалось и весь вечер, и весь следующий день, потому что на следующий день Миша не пришёл.
 Так бывает очень часто: то, чего ты особенно ждёшь, когда наступает, наконец, то бывает совсем не так, как ожидалось и представлялось заранее. Это горькая истина. И сколько раз я в этом убеждалась. Даже давала себе слово, никогда не ждать того, чего очень ждёшь. Но, по-моему, ещё не разу не сдержала этого слова. Так получилось и на этот раз. Миша появился в классе незаметно. Незаметно вошёл, незаметно сел, и весь день незаметно вёл себя. Ко мне он не подошёл. И я почём свет ругала себя за то, что в мою глупую голову засела эта нелепая мысль, будто Миша ко мне подойдёт. Я так была занята этим самобичеванием, что пропустила задание для самостоятельной и очень удивилась, когда Надежда Константиновна стала собирать листочки по классу.
- Я не знала, что нам на дом самостоятельную задавали, - попыталась я оправдаться, когда Надежда Константиновна с изумлением увидела, что у меня нет даже задания.
- Шумова, я дала вам задание пятнадцать минут назад. Ты где летала: на марсе?
- Нет, Надежда Константиновна, на марс она на физике обычно отправляется. На математике ей больше межгалактические полёты нравятся, - съязвил Сашка, и класс дружно грохнул от смеха.
- Простите, - пробормотала я, заливаясь краской.
Вечером у меня было самое паршивое настроение, и почему-то не выходила из головы девочка, сидящая возле церкви. Её лицо стояло у меня перед глазами. В конце концов, я не выдержала и бросилась на улицу. Возле храма никого не было. Порыжевшее солнце причудливо заставляло сверкать золотой купол и крест. Он весь переливался и казался живым. На миг мне показалось, что от него идёт луч света и уходит ввысь.
Девочки нигде не было, ни у ворот, ни у церковного домика. Я даже обошла вокруг храма. Побродив ещё немного и удивляясь самой себе, я ушла домой.

Урок физкультуры в девятом классе – это нечто своеобразное, напоминающее всё что угодно, только не урок физкультуры (я имею ввиду тогда, когда он проводится на улице).
Единственное похожее на урок действие происходит вначале, когда, кое-как построившись и откликнувшись на свои фамилии, класс в развалку стоит перед своим учителем. Потом начинается пробежка вокруг школы, которая за первым же поворотом превращается для некоторых в прохождение, для некоторых в привал, для иных в перекур. После пробежки собрать всех уже нереально, почти невозможно. Отдельные группки занимаются какими-то упражнениями. Кто-то уламывает физрука дать мяч, чтобы играть в футбол. Самые не любители спорта сидят на лавочке или за кустами.
Ирка и Лерочка утащили меня сегодня прямо с пробежки и уселись на лавочке за акацией, чтобы оттуда пообсуждать наших мальчишек, задорно прыгающих и галдящих. Ира с некоторых пор стала тянуться к лерочкиной компании и пробовала меня перетащить туда, хотя я там была явно пятым колесом. Вскоре к нам пристроилась ещё Аня, и начался обстрел всех, кто имел несчастье быть в поле зрения нашей компании. Осмеянию были подвергнуты все без исключения. А Лерочка, конечно, превзошла прочих в меткости своих колкостей. Я же признаться устала и решила было уйти, так мне надоела эта пустая болтовня, когда Ирочка воскликнула:
- Глядите, а вон Чудик у дерева стоит! Ой, что это он там делает? Дерево обнимает что ли? – Ира прыснула. –  Вот псих.
- Не хватает женской ласки, - авторитетно бросила Лерочка.
Миша действительно делал что-то странное. В нескольких метрах от нас он прижался щекой к старому дубу, наверное, самому старому из всех деревьев, которые росли на территории школы. Казалось, он прислушивается к тому, что происходит внутри, под корой. Потом он начал поглаживать шершавый ствол, и, закрыв глаза, находился вы таком положении минуты две.
- Чудик танцует, - попробовала съязвить Аня.
- Да, бывает. Больной парнишка, - сказала Лерочка, - нечего над ним смеяться. Больной он.
Миша тем временем отошёл от дерева и медленно побрёл к школе. Он проходил мимо нас. Поравнявшись со скамейкой, он неожиданно повернулся и, глядя мне в лицо, произнёс:
- Ему душно, ему очень душно здесь. Он мучается.
Анечка прыснула, зажимая рот ладонью, Ира открыла рот, и даже Лерочка растерялась на миг. А Миша уже побрёл дальше.
Я знаю, наверное, это трудно понять. Не могу объяснить почему, но я ему поверила. В его лице не было возбуждения, а в глазах не было пустоты и рассеянности. Мне приходилось видеть душевнобольных детей в интернате, где раньше работала мама. У них у всех был одинаковый взгляд: пустой и блуждающий. В глазах же Миши была какая-то детская грусть и сосредоточенность, лицо его было спокойным. Но главное, он сказал свои слова таким тоном, каким ребёнок сказал бы, увидев раненую, хромую и скулящую собачку: ей плохо, ей больно. В голосе Миши было совершенно чистое детское сочувствие чужой боли. И на миг мне показалось, что ему хочется заплакать и уткнуться мне в живот, и что-то нежное и жалеющее шевельнулось во мне.
Я встала и пошла по тропинке. Подойдя к старому дубу, я прикоснулась к его шершавому стволу и посмотрела вверх. Сквозь жёлто-красную крону проглядывало осеннее небо.
- Ты ведь не скажешь того, что сказал ему, да? – Прошептала я. – Ну и ладно. Ты всё равно хороший. Я тебя люблю.
Дуб закачал ветками, и несколько листочков упало мне на голову. И вдруг мне послышался тяжкий вздох. Но это, конечно ветер, налетевший внезапно, качнул  ствол. Вот мне и показалось.

- Здравствуй, принцесса.
- Здравствуй. Почему ты всё время называешь меня принцессой? Откуда ты знаешь, что я принцесса?
- Знаю, что принцесса, а откуда знаю, не знаю.
- А что ты ещё знаешь?
- Ты храбрая принцесса.
- Вот как!
- И ты… - Миша прищурился, - упрямая принцесса.
- Это уже ближе подходит к моим достоинствам.
- Ты… самая необычная принцесса.
- Это плохо?
- Нет. Это как раз лучше всего.
Мы сидели на школьном завтраке, хотя он уже давно завершился, и мы одни продолжали сидеть за столом под многозначительные взгляды выходящих из столовой одноклассников. Я сама не знаю, откуда во мне пробудилась такая смелость, лёгкость и уверенность, но я чувствовала, что готова говорить с ним ещё сутки, не сходя с места, при этом шутить, острить и находчиво отвечать, что со мной происходило до этого лишь в мечтах. – «Хоть бы вахтёр забыл про звонок, - взмолилась я. – Пусть ещё пять минут, всего пять минуточек мы посидим так. Он будет говорить, я буду отвечать ему. Потом я стану спрашивать, и он опять простодушно улыбнётся, так что от его улыбки мне станет на сердце легко и весело, как никогда.
- А ты здорово рассказываешь сказки. Я слышала твою сказку про снежинку и ветерок. Ты где её прочитал?
- Нигде. Я просто подумал, что было бы, если бы снежинке захотелось попасть в лето. И получилась сказка.
- Ты сам придумал её?
- Наверное, нет. Просто я услышал то, что рассказала одна снежинка.
- Ты слышишь, о чём говорят снежинки?
- А ты нет?
- Я пробовала услышать, что говорит дуб, помнишь, про который ты говорил, что ему душно, но я ничего не услышала. А как ты услышал. Что ему душно?
- Не знаю. Я почувствовал.
- Ты услышал голос из под земли, да (я сама поражалась своей развязности)?
- Нет. Я не слышал никакого голоса. Это было… - он запнулся. – Я не знаю. Я почувствовал, как ему плохо. Какой здесь грязный воздух и очень плохая земля. Я почувствовал, как он страдает.
- Дуб страдает!?
- Да.
- А ты всегда чувствуешь. Когда кто-то страдает?
- Почти. Это ужасно, когда слышишь, как чьё-то сердце мучается. Я не хочу слышать, но слышу, это хуже, чем плач замерзающего ребёнка.
- А… Смешинка. Ты тоже слышал, как её сердце страдало тогда, ну… в начале.
- Я стал задыхаться, как будто меня кто-то душил. И я услышал, как её сердце задыхается. Её душила обида и ненависть. Я хотел, чтобы её перестали душить, потому что меня тоже что-то душило.
- Тебя? Почему?
- Не знаю. Все думают, что я сумасшедший. Может это и правда. Я слышу то, чего другие не слышат. Мне становится плохо от того, от чего никто не страдает. Как-то раз я посмотрел новости по телевизору, и мама меня нашла без сознания и в крови. С тех пор у нас дома не включали телевизор.
- Но почему?
- Я не знаю, - Миша как-то беспомощно и жалко улыбнулся. Врачи тоже не знают. Говорят, нервное, а почему – не знают. Там в этих новостях было очень много боли, жестокости. Показали одного убийцу. Он взорвал больницу с больными детьми. Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах… - Миша как-то странно посмотрел на меня и задрожал.
- Что с тобой? Тебе плохо?
- Нет, ничего. У него умирало что-то внутри и плакало.
- Что умирало?
- Одна бабушка – странница – сказала мне, что я слышу, как плачет сердце. Наверное, у него умирало сердце. А он об этом не знал. И ещё я почувствовал, что у него внутри плачут все дети, которых он убил. Но он об этом тоже не знал. Только его сердце знало. А я всё слышал, все их крики. Я затыкал уши, но всё равно слышал. Знаешь, как жалко, когда плачет сердце? – в глазах его стояли слёзы.
- Миша.
- Когда плачет человек слезами – это не так жалко. А когда плачет сердце, оно так кричит.
- Миша, тебе плохо.
Он улыбнулся сквозь слёзы, и от этой беспомощной детской улыбки у меня защемило внутри. Прозвенел звонок.

Если бы у меня спросили, что изменилось с этого дня, я сказала бы, ничего, хотя все стало по-другому. Я также ходила в школу, также сидела за партой, отвечала у доски, готовила уроки, также оставалась тихоней. Но при этом жила я теперь только одним. Я не умею быть, как говорят, рациональной. Как я не умела никогда рационально использовать время, так не умею быть рациональной в остальном: касается ли это жизни, учёбы или чувств. Что бы я ни делала, где бы ни находилась, каждую минуту моей жизни наполняло чувство, что есть он, мой странный, страдающий, несчастный и… дорогой принц, как я про себя, конечно, давно его стала называть. Я даже не могла себе признаться точно, что я в него влюбилась, потому что в моём чувстве к нему было что-то большее, чем влюблённость, какое-то ощущение, что он часть меня самой, что я без него никак не смогу быть. Раньше я влюблялась. Я была влюблена в Красавчика, я мечтала о встречах с ним. Я думала о нём по ночам. Но никогда я не испытывала чувства, что Красавчик – самое близкое и дорогое существо на свете, в котором весь смысл моей жизни. Что со мной произошло? Если бы мне кто-нибудь это объяснил, я была бы ему очень благодарна. Наш разговор в столовой: странный и даже немного жуткий, не то, чтобы родил во мне какие-то чувства, у меня не было такого ощущения, что я вдруг полюбила Мишу. Напротив, у меня прояснилось на душе, будто открылось то, чего я просто не могла определить. Он – моя жизнь. Мне сразу стало просто и легко от этого. Я чувствовала, что он только ко мне мог подойти, чтобы поделиться своей тайной, своей болью. И больше ни к кому он бы никогда не подошёл. Почему я это знала? Я не отвечу. Но знала. Есть нечто, что ты знаешь просто потому, что тебе подсказывает сердце.
Но хотя теперь он был для меня навсегда мой принц, я не ходила с ним под руку, не разговаривала каждую перемену. Вообще ничего внешне между нами не изменилось. Я бы по своему характеру первая в жизни не стала бы бегать за ним. А он ко мне сам не подходил. Как я к этому относилась? Ну, если бы я ответила: спокойно, то солгала. Мне было больно, но я была покорна. Я знала, что он не должен был оказывать какие-то знаки внимания. Он был другой. Наверное, ему не нужна девушка. Но может, ему нужен друг. Я была согласна и на это, только бы быть почаще рядом с ним. Я не претендовала на многое. Теперь дни моей жизни делились на серые и светлые. Серый день был тот, когда мой принц не приходил в школу. Тогда всё вокруг превращалось для меня в серое и бесцветное. Когда принц был в школе, то день становился светлым, и всё мне казалось в нём особенным и красивым. А если я была осчастливлена брошенным взглядом, приветствием или даже разговором, то этот день я обводила в календарике и называла его золотым. Их было, правда, немного. Больше становилось серых дней. Мишу часто клали в больницу. В последнее время он был совсем слабый. И особенно подорвал его здоровье случай с ребёнком.
Это было  в субботу перед последним уроком. Я ходила по коридору, говоря сама себе, что хочу размять ноги, а на самом деле надеясь случайно встретить Мишу. Я его нашла у малышей. Он часто там бывал. Первоклашки и второклашки его любили. Он умел с ними долго возиться, не уставая от их наивности, шума и визга. Дети чувствовали, что ему не скучно с ними, и платили за это искренней привязанностью, особенно девчушки. Они видели его мягкость и обожали его добрые сказки. И теперь тесным кружком они обступили его, слушая что-то волшебное и интересное. Я незаметно подошла сзади и стала слушать. Но он неожиданно повернулся, моргнул мне глазами так ласково, что у меня сразу зашлось сердце и подступили слёзы. Как же я тебя люблю, мой принц.
- И вот однажды шёл по лесу мальчик и увидел лесной цветок. – «Ой, какой красивый цветочек!» – я такой никогда не видел. – «Неужели это про меня?» – подумал лесной цветок, и он с благодарностью посмотрел на мальчика. – «Сорву его и подарю сестре», - решил мальчик, и не успел цветок охнуть, как оказался в руке высоко над землёй. – «О-ё-ё-ой!» – закричал лесной цветок, но его, разумеется, никто не услышал. В доме его поставили в вазу и отнесли в комнату на стол. Цветок огляделся и увидел спящую девочку. – «Так вот для кого меня сюда принесли», - подумал цветок и постарался принять самый красивый вид. Для этого он наклонил свои лепестки, чтобы девочка могла их увидеть, лёжа в кроватке. Малышка открыла глаза. – «Ах, какой цветочек! – она захлопала в ладоши и засмеялась, цветок заблагоухал от удовольствия. – Ой! Он так приятно пахнет!» – радовалась девочка. В комнату вошли мама и брат. Мама подошла к девочке, поцеловала её и взяла на руки. И тут цветок увидел, что у девочки не ходят ножки. Она была инвалидом. – «Ах, – воскликнул цветок, – бедная малышка! Чтобы я не сделал, только бы она была здорова!». – Девочку одели и посадили в кресло у окна. Она часто брала цветок в руки, нюхала его и целовала его лепестки. Это цветку очень нравилось. Он тоже полюбил девочку, и ему хотелось не расставаться с ней никогда. Однажды он увидел, как девочка рисует что-то в своём альбоме. Вскоре она закончила рисовать и позвала маму. – «Мамочка! Посмотри, я нарисовала цветочек.  Он будет теперь в моём альбоме». – «Вот это да! – подумал цветок. –Меня нарисовали». – Прошла неделя, и цветок завял. Когда девочка спала, мама взяла вазу с завядшим цветком и бросила его в мусор. Однажды в одном журнале проходил конкурс для детей: моя самая заветная мечта. Девочка написала письмо, и вместе с письмом послала свой рисунок, где был нарисован лесной цветок. – «Я мечтаю, - писала девочка, - чтобы все были красивыми, как этот цветочек, и чтобы никто не болел, и все дети могли ходить и собирать цветы. А я не могу, потому что у меня больные ножки». – Это письмо напечатали в журнале, и на него откликнулось много детей и взрослых. Они прислали в редакцию деньги и просили передать их для больной девочки, чтобы на них ей сделали операцию. И случилось чудо. Денег хватило, чтобы сделать очень сложную и дорогую операцию. Девочка стала ходить. Так цветок помог девочке. Ведь он говорил, что всё отдал бы, только бы девочка стала здоровой. И вот цветок помог. Своей красотой он вдохновил написать девочку трогательное письмо, на которое откликнулись другие дети.
- Ещё, ещё сказку!
- Про ёжика.
- Ещё сказку, - защебетала малышка, обнявшая Мишину руку и преданно смотрящая ему в глаза.
- Ну ладно. Жил-был ёжик, колючие иголки, и была у него подружка, птичка-невеличка. Как-то раз…
Вдруг он остановился и прислушался. Руки его мелко-мелко задрожали. Я это заметила сразу. Он закашлялся. Ребятишки испуганно смотрели на Мишу.
-   Что, Миша? – одними губами прошептала я, уже чувствуя что-то ужасное. Он смотрел в окно. Я оглянулась и сначала ничего не заметила. Окно выходило во двор  стоявшего рядом со школой дома. Ничего особенного там не было. Играют дети. Прохожие идут. Не сразу до меня дошло, что происходит. Во дворе стоял контейнер. Возле него собралось несколько пацанов и, кажется, одна девочка лет восьми-девяти не больше. Они швырялись камнями в контейнер, попадая то в него, то сбоку в железный корпус. Ничего особенного не было бы, если бы из контейнера не появлялась время от времени испуганное лицо девочки. Её, видимо, загнали в этот железный гроб и теперь хладнокровно забрасывали камнями. Я ещё только начинала осознавать, что происходит, когда увидела, как шатаясь и кашляя, к ним подбегает Миша. Он хватается за голову. Дети останавливаются, смотрят на него, что-то происходит, он говорит им о чём-то. Он встаёт перед одним из них на колени и… обнимает его. Тот пробует вырваться, вырывается, другие убегают. А этот, кого он обнял, тоже рванул, но остановился, потом сел на землю и заревел. Он заплакал навзрыд. Миша достал из  помойки маленькое тельце, прижал, поставил на землю и упал навзничь.
Никогда в жизни я так не бегала, никогда в жизни я так не ненавидела себя, как сейчас, никогда в жизни слёзы так не душили меня. Почему я не побежала за ним, а стояла, как корова, почему я не была рядом, ведь видела же, что ему плохо. Но как быстро я не бежала, уже кто-то оказывал ему помощь, кто-то суетился и посылал звонить в «скорую». Я видела только безвольно висевшую руку и запрокинутую голову, и кровь из носа.
Я даже не подошла к нему.

                5.

 Палаты в больницах мне всегда напоминают каюты. Кажется, ты на пароходе и куда-то плывёшь, а тебя слегка качает. Может это потому, что я лежала в больнице только раз с воспалением лёгких и высоченной температурой, от которой у меня кружилась голова, и всё, казалось, движется вокруг меня.
Я шла по коридору, считая палаты: 11, 12, 13…
В больницу я отправилась под благовидным предлогом навестить Катю-инвалида, которая лежала перед операцией. Катю я навестила, но всего на десять минут, и убежала, оставив её в недоумении, потому что она уже собралась мне читать свою сказку. Катя полностью утвердилась в мнении, что она великий писатель. Но на этот раз в моём лице она благодарного слушателя не нашла, и меня, признаться, это очень мало беспокоило.
17, 18, 19-ть…
Как только его увезли, я сразу знала, что поеду к нему, чего бы мне это не стоило. Я уже знала, что скажу маме, знала, когда поеду, что возьму с собой (я набрала самых спелых яблок и книгу сказок одной современной писательницы, мне подумалось, что эти сказки похожи на Мишины, и ему обязательно понравятся). Я знала, как оденусь, как представлюсь медсестре. Я только одного не знала: что я ему скажу, когда войду. Я репетировала сотни раз, заготовила сотню приветственных фраз, шуточных обращений, остроумных замечаний. Но всё это было не то, и я это чувствовала.
23, 24, 25-ть… Ну вот, я перед дверью. Осталось сделать незначительное усилие рукой, чтобы войти. Но я стою, как истукан и жду. Чего? Предательски бьётся сердце, значит, будет дрожать голос. Я, наверное, могла бы простоять так целую вечность, если бы неожиданно дверь не открылась сама, точнее её не открыли, и передо мной выросла фигура в больничной пижаме, с усатым улыбающимся лицом и пышной шевелюрой на голове.
- Заходи, красавица, не стесняйся. Ты ко мне?
Вся находчивость и всё остроумие моё испарились вмиг, и я беспомощно улыбнулась, замотав головой.
- Жаль, жаль. Ты в этом уверена? – спросил он, видя, что я продолжаю стоять.
В коридоре на нас уже с любопытством смотрели. Голос у великана был подстать росту. Я ринулась в спасительную гавань от всеобщего внимания и оказалась в палате.
Миша лежал слева и смотрел на меня. Не читал, не спал, не разговаривал, а просто лежал и смотрел. Сто вариантов приветствий забылись сразу.
- Здравствуй, принцесса.
- Здравствуй… принц.
И всё. Больше не надо было думать, какую фразу сказать, как ответить, что спросить. Всё стало на свои места. Мне было легко, как будто я сто лет знаю его. Я уверенно прошла к тумбочке и выложила яблоки, потом книгу.
- Сказки. Вообще-то сказочнику дарить сказки очень глупо, да?
- Если они плохие. Сказочники – разборчивые читатели. Плохих сказок они не терпят.
- Ну, тогда всё в порядке. Здесь таких нет.
- Я знаю.
- Вот как? А почему ты знаешь, интересно?
- Ты не будешь читать плохих сказок, принцесса. Это ниже твоего достоинства.
Я удовлетворённо кивнула головой. С ним я чувствовала себя самой натуральной принцессой.
- Садись. – Он подвинулся, и я села на кусочек кровати.
Я смотрела на него сверху вниз, а его рука почти касалась моей. Какой он был худенький. И какие живые у него были глаза: умные, ласковые, всё понимающие. – «Какие психи все, кто считают его психом», - мелькнуло у меня в голове.
- Я тебя испугал, принцесса, когда мне стало плохо там, на улице. Ты меня прощаешь? – В глазах его были смешинки, и я это отлично видела. Он напрасно пытался меня провести.
- Надо подумать. Конечно, было крайне бестактно, не спросив моего разрешения, падать без сознания. Это возмутительно.
- Я раскаиваюсь.
- И не предупредив к тому же. Это даже невоспитанно.
- Я могу как-нибудь загладить вину?
- Это будет трудно сделать.
- Но я попытаюсь.
Я не выдержала и улыбнулась.
- Можешь считать, что ты это уже сделал. Как ты сейчас, а? Очень плохо?
- Нет, не очень. Могло быть и хуже. А вот теперь совсем хорошо будет.
- Почему?
- Как почему? Ты меня уже наполовину вылечила.
- Вот как! У меня появились целительские способности. Может я экстрасенс?
- Нет. Они сами больные люди, у тебя сердце весёлое. Я это чувствую, и мне хорошо.
- Гм. Весёлое, - пробурчала я.
- Это здорово. – Принц широко вздохнул. – Я так устал от крика, боли, стонов, а ты… - он замолчал.
- А я прихожу, и начинается хохот, - мрачно докончила я.
Он взял меня за руку, и сердце моё затрепетало.
- Нет, не хохот, а радость. Я глупость говорю, да?
- Нет, ты говоришь самые прекрасные вещи, какие я слышала в жизни.
- Но ведь ты ничего не понимаешь?
- Это неважно. Ты мне объяснишь. А если я окажусь полной дурой, ты ведь не махнёшь на меня рукой?
- Как я смогу это сделать, ты её держишь в своей руке.
- А другой?
- Держи её тоже, и ты будешь в безопасности.
Мы сидели, взявшись за руки, и смотрели друг другу в глаза. Мы могли молчать, и нам не было скучно, могли говорить, и мы не уставали. – «Почему бы так вот не сидеть всю жизнь?» – мелькнуло в голове у меня.
- Мне кажется, что я давным-давно тебя знаю, - вырвалось у меня.
- Это так и есть, принцесса. Я ведь знаю, что ты принцесса, значит, я знаю тебя давно.
- А я знаю, что ты принц. Принц – страдающее сердце. Знаешь, - я сжала его руки, - мне страшно, когда тебе больно, когда ты мучаешься за других. Я боюсь за тебя.
- Мне тоже страшно.
- Но что же делать?
- Мне кажется, что ничего не сделаешь. Моя мама долго пыталась что-то сделать, а потом смирилась.
- А ты давно… так… мучаешься.
- Я не помню, когда это было в первый раз. Мама говорила, что я плакал всегда, когда она скандалила, даже если я не слышал. Даже если она про себя злилась, я тут же начинал плакать и лез прижиматься к ней. Она была вспыльчивая, как она рассказывала, часто необдуманно бросала обидные слова, ругалась с людьми. И я отучил её… ну в том смысле, - он улыбнулся, - она боялась уже ругаться, когда поняла, что мне плохо от этого. Однажды, мне было лет пять, я проснулся от ужасного крика. – «Мама, кто-то кричит, мама, кого-то бьют», - а сам задыхаюсь. Мама вскочила, подбежала ко мне. Ничего не понимает. Кто кричит? – «Это сон тебе плохой приснился». – «Нет, мама, нет. Я слышу, слышу».-  И до сих пор помню ужас. У меня сердце содрогнулось, потому что я почувствовал, что кого-то убили. У меня был сердечный приступ, я потерял сознание. А утром мама узнала, что в соседнем подъезде, в квартире какой-то садист зверски зарезал маленькую девочку, как раз в тот час, когда мне было плохо. Мама меня водила к психиатру. Нам выписали кучу таблеток. Но ничего не помогало. Через год от нас ушёл папа. – «Мама, папе плохо», - говорил я. Мама смотрела мне в глаза. Она уже стала понимать: я чувствую что-то. – «А что плохо?» – спрашивала мама. – «Я не знаю, я чувствую, у него плохо внутри. Он плачет». – Хотя папа не плакал вовсе. Наоборот, он приходил с работы всегда весёлый и жизнерадостный. Любил пошутить, особенно насчёт моих странностей. Он называл меня – сверхчувственный ребёнок. Но я чувствовал, когда он входил, что у него что-то плохое внутри. Сердце его плакало. Однажды у нас были гости. Пришли друзья. Сослуживцы папы. У папы был юбилей. Я сидел, и мне опять послышался плач. У меня сердце сжалось, и стало так грустно, так жалко чего-то. И я увидел, как папино сердце страдает очень сильно, и почувствовал, что одна женщина, которая сидит за столом, тоже страдает, и их сердца страдают одинаково. Я не знаю почему, но я понял, что папиному сердцу плохо из-за этой женщины. Мне стало очень плохо. Мама подошла ко мне, спросила, что со мной. Я заплакал, гости стали подходить и интересоваться. Подошла эта женщина, и я не выдержал: «Мама, папе плохо из-за неё!». – Я увидел, как вспыхнула женщина, как смутился папа, и как закричало мамино сердце. Больше ничего не помню. Папа ушёл от нас, после того, как меня привезли из больницы. Ушёл к той женщине. Он иногда приходил ко мне, привозил подарки, но я боялся его. Точнее я видел, что его сердце страдает, а он не понимает этого. Я тогда не знал, что такое измена. Человек может предать другого человека и успокоиться. Но сердце не успокоится никогда. Ему будет всё хуже и хуже. Оно жалуется, ему плохо. Вот только его редко слушают. А я и не хочу, а слушаю. Мне многие сердца жалуются. А когда одно сердце умеет слушать другое сердце, они сразу делятся: радостью, болью, надеждой. Так всегда бывает. Когда сердце не слушает, а слушает ум, то ничего не бывает. Но я долго так не мог выдержать, потому что моё сердце всегда слышало другие сердца.
- А моё сердце ты слышишь? – Спросила я.
- Твоё сердце мне не жалуется. Оно… ласковое и делится своей лаской. Мне хорошо с тобой.
- Мне тоже. Я хочу, чтобы твоё сердце не страдало так сильно.
- Ты не сможешь мне помочь. Ты не слышишь то, что слышу я.
- Ну, тогда я буду делиться лаской с твоим сердцем, хорошо?
- Хорошо, очень хорошо. Я тебя никогда не забуду.
- Не говори так больше, пожалуйста.
- Почему?
- Потому что у меня от этого сжалось сердце. Разве ты не услышал?
- Нет.
- Вот. А говоришь, что всё слышишь.
- Я слышу, когда сердце плачет оттого, что его убивает зло, а когда он плачет от любви… Я даже разучился это слышать. Это так редко. Оно по-другому плачет: тихо-тихо.
- Твоя мама тебя, наверное, очень любит.
- Она из-за меня много страдает. Мы уехали из своего города, чтобы я жил там, где меньше людей. В большом городе больше злых людей. Я очень часто слышал боль многих людей.
- Мама тебя понимает?
- Да. Мама понимает, что я чувствую чужую боль и начинаю болеть ею. Она сначала думала,  это такая психическая болезнь. Хотела меня отвести даже к какому-то целителю-экстрасенсу. Но когда мы пришли, мне стало плохо-плохо. Я слышал, как что-то хрипит и умирает. У этого экстрасенса было почти мёртвое сердце.
- Как это, мёртвое сердце?
- Не знаю. Я так почувствовал. И слышал… как будто кто-то зло хрипит и рычит. Я испугался. Он тоже испугался сначала, потому что понял, что я видел его сердце, то есть, что у него мёртвое сердце. У меня стало сдавливать всё внутри. Мама схватила меня, и мы убежали. Мы так бежали, что, наверное, должны были задохнуться, но мне стало лучше. С тех пор мы не ходили ни к каким экстрасенсам. Мы выбросили телевизор, потому что я часто болел, когда смотрел что-нибудь. На всё лето мама брала отпуск, и мы уезжали в деревню к бабушке. Там было лучше всего. Там мало людей, да и с теми мы почти не встречались. Мама старалась жить от всех подальше. Про меня и так ходили слухи, что я навожу порчу, что вижу чужие мысли. А я никаких мыслей не вижу, просто чувствую, если кому-то плохо на душе. Там была Церковь в деревне. И мы с мамой туда ходили, потому что там мне никогда не было плохо. Священник в ней очень добрый был, отец Василий. Мама ему как-то раз всё рассказала, а он и говорит: это, наверное, ему Бог дал чувствовать чужую боль, чтобы предупредить людей, что они с собой делают, как они сами себя убивают, если делают плохое. Он дал ему видеть то, что происходит, когда человек совершает грех, как мучается его сердце и умирает. Ещё отец Василий сказал, что это очень тяжёлый крест: чувствовать чужую боль. Этого нельзя долго вынести, если Бог не поможет. И ещё он сказал, что я помог ему укрепиться в любви. Очень часто трудно жалеть злых людей. Хочется, чтобы их не было. А когда он узнал, что я чувствую и слышу, он даже заплакал и произнёс: «Бог велит любить всех, особенно падших. Они – самые несчастные». – А меня он причащал часто и говорил: «Проси Христа дать тебе силы. Он тоже чувствовал, как и ты, всю боль всех грешных сердец. Но Он Бог. Только Он мог это вынести». – Последний раз, когда я у него был, батюшка меня отозвал в сторонку и долго говорил со мной. В конце он спросил: «Ты хотел бы никогда-никогда не слышать того, что ты слышишь, и жить, как обычные дети?».  И я задумался, потому что с одной стороны я очень страдал оттого, что слышал, мне было страшно от некоторых видений. С другой стороны то, что мне открывалось, это было не то, что можно ушами услышать. Я внутри слышал. И всегда появлялась жалость. Так жалко, когда слышишь чужую боль. Ну и тяжело очень. Но и жалко. Я молчал. А батюшка вдруг обнял меня и сказал: «Тебе Бог дал сердце, слышать чужую боль, потому что ты захочешь её разделить. Тебе всегда захочется помочь. У тебя такое сердце от Бога. Но ты не выдержишь. Ты проси Бога, чтобы Он и им помог Своей силой, за кого ты страдаешь, и тебе дал силу жалеть. Если не будешь просить, не вынесешь. Своими силами этого нельзя пережить».
Я сжала, до боли сжала его руки.
- Я тоже не вынесу, - прошептала я.
- Всё будет хорошо. Я очень люблю играть с малышами. У них самые весёлые сердца. И они очень откликаются.
Мне вдруг вспомнилась девочка у храма, и я спросила о ней. Тихая печальная нежность озарила лицо моего принца.
- у неё очень большое сердце. Мне чудится порой, будто она моя родная сестра. От неё идёт столько тепла. Может быть она ангел, а? – неуверенно спросил он.

Вечер уже опускался на землю. Запад ещё краснел, а над городом сгущались сумерки и появлялись первые самые яркие звёзды. Я шла к церкви. Что меня влекло туда? Не знаю. Может быть тайна, которая жила и всегда живёт в ней, тайна общения с невидимым Богом.
Мне было грустно и счастливо на душе. Никогда не думала, что такое возможно одновременно. Наверное, я хотела защитить своё счастье от грусти и от страха. Но как это сделать, не знала.
В храме стоял полумрак. Служба уже кончилась. Почему-то совсем никого не оказалось, даже продающего свечки. Видимо он куда-нибудь отошёл. Горящие перед иконой лампадки меня всегда погружали в странное состояние, будто я в сказке, и всё, что происходит, будет обязательно необычное и волшебное. Вот-вот сейчас оживут лики, которые терпеливо смотрят на меня, и всё начнёт жить своей жизнью, и зазвучат голоса.
- Нельзя ходить одной в чёрный овраг.
Я вздрогнула и обернулась. Чумазая шестилетняя девчушка с тёмными волосами и в грязном платьице стояла сзади и смотрела на меня кроткими глазами. Потом она уверенно зашагала к подсвечнику, и эхо повторяло стук её башмачков о каменный пол. Она убрала обгоревшие свечи и с трудом поставила новую. Ей не хватало роста.
Я не знаю, что на меня нашло, но как будто я окаменела.  Я не могла сдвинуться с места. И вообще мне было страшно.


… - Мне страшно, мамочка, мне страшно. Я боюсь, - прошептала принцесса и всхлипнула.
Конечно, будь здесь кто-нибудь из слуг или знакомых, она бы скорее откусила себе губу, чем позволила увидеть себя плачущей. Но она была одна в саду под кустом лилий, а лилии, как известно, цветы, которым можно довериться. Да ещё Чунчо трепал её за ухо. А от Чунчо у принцессы не было секретов.

И сердце их звало к тем, кто несчастен.
И вот мечты вернулись к бедным людям

Внезапно прозвучало у принцессы в голове.
- Чунчо, ты что-нибудь слышал? – Встрепенулась Лина.
Чунчо попробовал откусить бутончик лилии, но получил ощутимый шлепок по носу от возмущённого куста. Сердце у неё болезненно сжалось от чувства непоправимого горя. Принцесса схватила руками тёплую мордочку оленёнка:
- Чунчо! Чунчик, почему у меня так тяжело на сердце, как будто детишки, много детишек умирают и зовут на помощь. Им плохо, их никто не слышит. Чунчо, что со мной? Ты слышишь?
Принцесса вскочила на ноги. Детский плач, и не одного, а многих детей, послышался ей.
- Ты слышишь, Чунчо? – Побелевшими губами прошептала Лина. – Детки… плачут. Где?
Как сумасшедшая, она бросилась на этот плач, который не приближался, но и не удалялся от неё. Она бежала, не разбирая дороги, не чувствуя ударов ветвей по щекам, спотыкаясь и падая.
- Миленькие мои, я иду, потерпите… ну где же вы, родненькие? Где вы, где?!
Рыдания сотрясали её худенькое тело. Она выбежала из леса и остановилась, как вкопанная. Перед ней был чёрный овраг. Непроницаемый, зловещий, он скрывал в себе тайну страдания её народа. Оттуда и слышался плач.
Завороженная, смотрела Лина туда, где плакали дети, где была её мать, где скрыта печаль её сердца. Она не замечала, что уже идёт туда. Ей казалось, она стоит на месте, но тьма и ветви надвигаются на неё. Чунчо отчаянно заревел и стал испуганно прыгать, пятясь от напугавшего его уже места. Машинально переступая ногами, принцесса Лина шла навстречу своей судьбе. Она шагнула во тьму, и только тут ощутила, как ей здесь страшно, когда свет полностью исчез. Она вскрикнула, и чья-то рука твёрдо и бережно сжала её ладонь. Повинуясь силе этой руки, через секунду принцесса выпрыгнула из оврага навстречу солнечным лучам, живым звукам, навстречу жизни.
Принц Милан, продолжая держать её за руку, учтиво склонил голову.
- Мне показалось, ваше высочество, что вы не собирались идти этой дорогой в одиночестве. Позвольте предложить вам мои услуги, если я не покажусь вам слишком навязчивым.
- Благодарю, принц. – Чуть дрожащим голосом, пересиливая слабость и желание упасть на траву, произнесла принцесса. – Я очень ценю ваше внимание и особенно тактичность. Будьте добры, пойдёмте отсюда куда-нибудь.
Принц элегантно поклонился и пропустил вперёд принцессу.
- Это тот самый овраг? – Кивнул принц Милан в сторону торчащих из тьмы ветвей.
- Тот самый, принц.
- Зловещее место, - принцесса молчала, - и таинственное. – Добавил принц. – Наверное, там кто-то живёт.
- Вы что-нибудь слышали? – Встрепенулась Лина.
- Не знаю. Скорее моё чувство говорит об этом, внутренний голос. Сам не знаю, почему я пошёл сюда. Я даже не собирался сегодня прогуливаться в лесу. С некоторых пор лес у меня вызывает тяжёлые чувства.
Принцесса вспомнила, что рассказывал принц Милан на совете о чёрном лесе, и ей подумалось, что лес ему также не приятен, как ей неприятен теперь любой овраг, даже самый маленький и светлый.
- Однако сначала меня заинтриговал голубь.
- Голубь? – переспросила принцесса.
- Да, именно, белый голубь. Он несколько раз клювом стучал в моё окно, как будто приглашая меня куда-то. Неучтиво отказываться от таких настойчивых приглашений. И я вышел. Он летел впереди, кружил над моей головой и очень волновался, если я сворачивал на какую-нибудь тропинку, которая ему была не по нраву. Я понял, что птичка хочет меня куда-то привести, и не стал противиться. Однако вскоре она исчезла.
- Исчезла?! – недоумённо воскликнула принцесса.
- Да. Признаться, я был разочарован. Я ждал чего-нибудь необычного, какой-нибудь тайны, и сердце моё билось в предвкушении приключения.
- А пришлось наткнуться на самую заурядную гуляющую принцессу, - невесело усмехнулась Лина.
- Вот об этом я, ваше высочество, не жалею
- Я тоже, - призналась принцесса.
- Оказавшись в вашем лесу один, покинутый своим пернатым проводником, я сам уже испытывал чувство растерянности, недоумевал, в какую сторону лучше пойти, и неожиданно мне послышался…
- Плач! – взволнованно перебила принцесса.
- Нет, звон, - немного озадаченно взглянул на неё принц. - Я стал прислушиваться. Звон был такой тихий, чуть слышный. Наконец, я обнаружил его источник. Это были чёрные колокольчики. Они звенели тихонько, но очень мелодично.
- Чёрные колокольчики? А их много было?
- Было? – Удивился принц Милан. – Да, много. Но не было, они и сейчас есть. Взгляните вокруг.
Принцесса оглянулась. Действительно. Маленькие, на тоненьких стебельках, с изящными головками колокольчики усеяли собой обе стороны тропинки, виднелись  они и под деревьями. Они не бросались в глаза, так как были не высоки ростом, почти вровень с травкой. Но если присмотреться, их было так много, что получался зелёный ковёр с маленькими чёрными крапинками. Принцесса нагнулась и сорвала один колокольчик. - «Динь-динь», - мягко и печально крикнул он. Лина долго и внимательно глядела на цветок. Потом понюхала его, прикоснулась губами к его головке.
- Это хороший цветок, он добрый и нежный.
- Вы так уверенно говорите.
- У меня был отличный учитель по цветологии. У цветов я могу узнать всю их жизнь и всё, о чём они знают.
- И что же открыл вам этот маленький незнакомец?
- Что на самом деле он не чёрный колокольчик.
- Не чёрный колокольчик?
- Он темнеет от грусти.
- О чём же он грустит?
- О тех, кому плохо. Это грустный цветок. Пока есть где-то горе, он не переоденется в другой наряд. И когда на него смотришь, он понимает твою грусть, и становится легче, правда.
- Какого же цвета он был раньше?
- Не знаю. Мне кажется, такой цветок может быть либо белого, либо небесного цвета. Это самые чистые цвета мира. Чтобы отказаться от них, нужно быть очень добрым цветком.
- Как вы всё это видите, милая принцесса?
Лина взглянула снизу на принца и улыбнулась.
- У каждого цветка свой язык. Он в их формах, движениях, изгибах, красках, запахах. Это наука, но нужно уметь и чувствовать цветы. Некоторые их истории можно услышать, только сочувствуя им.
- Ваше сердце!
- Что?
- Ваше сердце, принцесса Лина. Всё дело в вашем сердце, которое понимает то, что не разгадать самому острому уму, не увидеть самым внимательным глазам, не услышать самому тонкому слуху. Ничего удивительного, я так и предполагал.
- Вы предполагали? Почему?
- Я принуждён был общаться с некоторыми э… - принц замялся, - знатными особами… э… вашего двора, и… знаете ли… даже не знаю, как сказать, - принц заметно краснел, - фу-ты, да не надо и говорить было. – Пробормотал вконец смутившийся принц.
Принцесса встала и весело улыбнулась.
- Вы, ваше высочество, принуждены были (какое, однако, удачное слово) находиться в обществе мисс Леронтии, мисс Ирии, сэра Красавчикуса и им подобных, не так ли?
- Да, вы угадали.
- Это было не сложно. И от них вы узнали, конечно, под большим секретом о том, что принцесса Лина, да хранит её Бог, - это несчастнейшее создание, полоумная, сумасбродная девица, мучение для отца. У неё случаются истерические припадки, она бросается на людей. Если что-то не по её вкусу, она может, забыв чувства приличия, затеять драку. Несчастные учителя стонут от её причуд. Но она ничего не хочет знать, кроме того, как бегать по лесу, да мучить животных. Сколько раз мисс Леронтия, лучшая подруга принцессы, пыталась образумить сумасшедшее создание, но безуспешно. Она получала только оскорбления в ответ, и даже побои. Но она ничуть не в обиде. Жалость к её высочеству превосходит все чувства мисс Леронтии. Ах, принц, будьте осторожны. Она необузданна, неуправляема. Она не может отвечать сама за себя. Ах, принц, мы так волнуемся за вас.
Принцесса жеманно сложила на груди пальчики и заморгала часто ресницами, склонив голову набок, так что принц не выдержал и рассмеялся.
- Ну что, вы слышали нечто в этом роде?
- Не нечто похожее, а совершенно точно так, как вы изобразили, за исключением предупреждения. Они предупредили, что вы меня невзлюбили за что-то. Но как вы всё это угадали в таких подробностях?
- А, - махнула рукой принцесса, - я это часто узнаю от цветов. Они мне жалуются, что им приходится слушать всякий вздор, даже лепестки вянут. Ведь эти напыщенные мисс для своих сплетен выбирают почему-то королевский сад, думая, что там их никто не слышит. А их бы и рады были не слышать, да не могут заткнуть уши, потому что их нет.
- Принцесса, я должен признаться, что мне неприятно было слышать гнусные пасквили в ваш адрес, и если я не остановил их сразу…
- Так вы не поверили?
- Именно когда они под видом любви и заботы о вас стали чернить вас в моих глазах, я понял, что всё это неправда. Ибо любовь не может видеть пороки, она умеет видеть только доброе. А в них говорила зависть. Я сразу начал переводить их образы в противоположные, думая, что тогда получится истинный образ принцессы Лины, и, кажется, не ошибся.
- Ну, тут вы как раз и ошиблись. Всё, что они говорят, в общем-то, так и есть, только по-другому называется. Впрочем, это неважно. А вы, принц, не сердитесь на них. Они, в принципе, очень хорошие, только привычки ужасные. А сердца добрые. Можете не сомневаться. На них можно положиться в трудную минуту.
- Вот видите, я не ошибся.
- Не ошиблись?
- Вы действительно обладаете редкой сердечностью.
- В королевстве Добрых Сердец это не добродетель, а врождённое качество. Знаете, принц Милан, с вами, оказывается, можно просто говорить. Это так приятно. Хорошо, что мы случайно встретились, и смогли пообщаться. Так бы разошлись по разным тропинкам. А во дворце бы мы только церемонно раскланивались друг другу и произносили ничего не значащие фразы типа: «Ах, сегодня необыкновенный вечер, вы не находите?». – «Весьма тонкое замечание, ваше высочество, действительно, вечер необыкновенный».
- Как вы тонко изучили нелепости придворных обычаев. Однако, мне кажется, что мы с вами не случайно встретились сегодня, ваше высочество. Меня к вам вели сначала голубь…
- Это Мирко, но странно, что он вас оставил, очень странно.
- Потом колокольчики. По их звону я вышел на то место, где увидел вас исчезающей во тьме. Знаете, мне стало казаться, что вы прозрачная, будто вы растворяетесь, и вот-вот превратитесь в пустоту.
- И вы подали мне руку. Я вам чрезвычайно благодарна, принц. Что-то мне не нравится, что Мирко нигде нет.
Принцесса остановилась и изо всех сил залихватски свистнула так, что ей мог позавидовать любой деревенский парнишка.
- Этому в королевской школе не обучают, - пояснила принцесса, поймав удивлённый взгляд принца, - но этому учит лес. С лесом можно разговаривать звуками.
И принцесса, вытянув лицо, как-то странно заурчала, при этом, невероятно скривив губы и, сделав чудную гримаску, так, что принц вынужден был обеими руками зажать рот, чтобы не прыснуть со смеху и не показаться неучтивым. Но смеяться ему вскоре совсем расхотелось, когда в ответ на это урчание, послышался треск и пыхтенье, и навстречу им вышел самый настоящий здоровый медведь. Принц был не робкого десятка, однако сердце его в эти мгновения простучало один из самых быстрых в его жизни маршей. Для принцессы же, видимо, этот гость являлся самым нормальным и обычным гостем, она даже не заметила, как принц побледнел. Похлопав по голове свирепое создание, и облизанная в ответ шершавым языком с подбородка до лба, Лина долго смотрела в глаза медведю, что-то показывала ему руками, прислушивалась к его рыку, и, в конце концов, весьма раздосадованная повела облегчённо вздохнувшего принца по тропинке.
- Плохо, плохо. – Пробормотала Лина, и стала присаживаться чуть не у каждого куста, присматриваясь к росшим по бокам тропинки цветам.
Она слушала шум листьев, обнимала стволы деревьев, брала в руки лягушек. Белки прыгали ей на плечи, и с ними она как-то переговаривалась.
Принц тактично молчал, покорно следуя за своей спутницей. В конце концов, принцесса оценила поведение принца:
- Знаете, дорогой принц, с вами легко и просто, как… как… с моим козликом Тики.
- Благодарю, ваше высочество, это для меня честь. – Улыбнулся принц.
- То есть я не в том смысле, - чуть смутилась принцесса и тут же, впрочем, рассмеялась, - что он козлик, а в том, что он никогда не хватает меня за рукав, не пристаёт с вопросами: зачем, куда, почему. Он верно прыгает рядом, и мне с ним легко. А вы…
- Прыгаю рядом и не задаю лишних вопросов, - закончил принц, - но это естественно, принцесса. Вы сейчас очень заняты, а потом вы всё объясните.
- Даже не потом. Понимаете, принц, Мирко – мой голубь. Это очень умная и послушная птица. Он никогда не улетит так, чтобы я не знала. Он всегда предупреждает. И не в его обычаях позвать вас в лес и вдруг исчезнуть. Это неприлично. А голуби скорее умрут, чем совершат неприличный поступок. Надо знать этих птиц, чтобы понять, что они не поступают так без причины. Я волнуюсь за Мирко и ищу его следы. Может, кто-то его видел. Мне должны сейчас сообщить. Я объявила розыск по всему лесу. Тут принцесса внезапно замолчала и остановилась. Остановился и принц.
- Вы ничего не слышите?
- Ничего. – Признался принц, напрягая изо всех сил слух.
- Звон колокольчиков там, - показала принцесса в сторону, - пойдёмте.
И она свернула с тропинки. По мере приближения принц стал различать тонкий нежный перезвон, будто разлитый в воздухе. – «Какой у неё, однако, тонкий слух. Это принцесса леса. Ей нет равных», - подумалось принцу.
Они вышли на совсем маленькую полянку, можно сказать пятачок, и здесь принцесса легла на траву и прислушалась. Потом она встала и как-то неохотно, показалось принцу, пошла к ёлочке, опустилась на колени и подняла нижние ветви. Под ними лежал мёртвый голубь.

Они подходили к дворцу в молчании. Лина не проронила ни одной слезинки. Эмоциональная и открытая, она вдруг сделалась замкнутой и сосредоточенно напряжённой. Принц, по свойству своей души жалеющий всех и всегда не выдержал и начал мысленно утешать принцессу, не решаясь проронить ни звука, ибо чувствовал, что слова сейчас будут не к месту.
Перед входом во дворец принцесса остановилась и взглянула  в лицо принцу Милану.
- Принц, я вам глубоко признательна за ваше доброе и внимательное сердце. Вы не разу не повели себя так, чтобы чем-то огорчить меня или помешать. Для меня это очень ценно, и… вот вам моя рука. Эта рука не принцессы, не надо её целовать. Это рука друга, который для вас не пожалеет ничего.
- Для меня нет более дорогого подарка, чем ваша дружба, ваше высочество. И если вам не покажется обременительным, я буду счастлив сопровождать вас, куда вы посчитаете нужным и тогда, когда сочтёте необходимым.
- Я непременно воспользуюсь вашим предложением. Вижу, что оно от чистого сердца.
- Я буду ждать.
- Всего доброго, ваше высочество.
На лестнице принцесса столкнулась с советником внутренних дел. Лицо его было мрачнее тучи. У него даже не хватило сил на учтивый поклон. Странно скривив губы, он сделал нечто вроде улыбки, скорее напоминающей судорожную гримасу, и тряхнул головой.
- Что случилось, сэр Луни? - Живо перегородила ему дорогу принцесса. – Я же вижу, что стряслось что-то ужасное. И если вы собираетесь сказать: «нет», то взгляните в зеркало, ваше лицо говорит об обратном.
- Ах, ваше высочество. Да оставьте вы, наконец, ваши допросы. – В раздражении бросил советник. - Зачем вам знать то, чего не положено. Я счастлив был бы вообще ни о чём не знать, а вот приходится, однако. – И сэр Луни скрипнул зубами. – Идите к себе.
- Нам бы в пору с вами поменяться должностями, - крикнула принцесса уже  вдогонку ему. – Раз ему так нравится ничего не знать, а мне просто невыносимо всё знать хочется, - продолжала принцесса сама с собой, - то я вполне могу ему уступить своё платье и надеть его… - Принцесса остановилась. – А почему его? У меня есть и своё.
Она щёлкнула пальцами и довольная возникшей идеей, побежала к себе. Примерно через двадцать минут после возвращения из леса принц Милан получил следующую записку:
«Дорогой принц, спешу воспользоваться вашим желанием быть к моим услугам. Будьте через полчаса у входа в тисовую аллею. Переоденьтесь в офицерский костюм. Это обязательно.  Надеюсь, у вас в свите есть офицеры. Возьмите с собой лошадь.   
                Лина.
                P.S. Простите, что не дала вам отдохнуть».

- Охотно прощаю, Лина, задумчиво и ласково пробормотал принц. Через пятнадцать минут он уже стоял, держа под уздечку вороного коня, одного из лучших скакунов Элиоса, по кличке Ветерок. На нём был красивый костюм старшего офицера королевской охраны, сидевший на нём чуть мешковато. Впрочем, это было почти незаметно. Принц озирался вокруг, ожидая увидеть знакомое лицо, но никого не было. Он начал уже волноваться и хмуриться, когда сверху у него над головой раздался весёлый заливистый голос:
- Вам к лицу офицерская форма принц.
Принц Милан поднял голову. Наверху дерева расположился молодой офицер, можно сказать офицерик, совсем юный и тоненький. Он бесцеремонно рассматривал принца и качал ногой, сидя и весьма опасно на длинной ветке. Эта бесцеремонность немного разозлила принца, к тому же ему было неприятно, что здесь кто-то третий, когда он ждёт принцессу.
- Ну-ка слезай отсюда, бездельник, - пригрозил принц, - и убирайся отсюда пока я не засадил тебя на псарню за то, что не знаешь, как обращаться к старшему офицеру.
- Сдаётся мне, что вы не самый старший офицер. А у меня и своё начальство есть, - ничуть не смутившись, продолжал офицерик, ещё сильнее раскачивая ногой и запустив в рот партию орехов.
Такая наглость уже серьёзно возмутила принца. И ему совсем не хотелось, чтобы принцесса видела, как какой-то мальчишка смеется над ним.
- А ну слезай, недоросток, я тебе покажу, как дерзить мне.
- Ого! А за недоростка немудрено и по шапке получить. – Подмигнув, невозмутимо заявил офицерик и запульнул орехом в фуражку принца.
В ту же секунду офицерик слетел с ветки, да так ловко, что принц не успел и глазом моргнуть, как тот уже стоял перед ним в боевой позиции, держа саблю перед его грудью.
- Как офицер и свободный человек требую удовлетворения. Защищайтесь, сударь.
- Да бросьте, - чуть остыл принц, который вообще был миролюбив и добр без меры, - я не драться с вами хотел, а объяснить, что вам не место здесь, если вы только способны понять. Вы догадываетесь, что я не просто здесь стою, а жду даму. И если приличия не чужды вам, то…
- Итак, вы струсили. -  Презрительно заметил офицерик, опуская саблю. – Я так и знал. Одна форма напоказ, а внутри заячьи повадки.
- Что! – Принц побледнел от оскорбления. – Вы обвиняете меня в трусости?
- А как же, сударь. Стоило мне обнажить саблю, вы уже на попятную. Смелы лишь издали.
- Ах ты, мошенник!
- Вот это другое дело!
Принц скинул верхнюю одежду и отбросил ножны.
- Предупреждаю, в королевстве Элиос я два года подряд был победителем кубка саблистов.
- Занятно. Я думаю, окажись на вашем кубке какой-нибудь мальчуган из королевства Добрых Сердец, вряд ли ваш кубок остался бы дома.
- Самоуверенный наглец!
- Ну-ну, волнение – плохой помощник в поединке. Вот вам приём короля Серджуса X, который он применил на турнире в Родусе против принца Сенимора, короля всех саблистов и заставил его признать себя побеждённым. Вот вам любимый обводной удар дедушки Серджуса XII , а вот вам атакующий выпад старика Пино, моего учителя, сударь.
И офицерик показал принцу, что действительно этот вид искусства, ему знаком лучше, чем принцу. После первого приёма клинок просвистел в сантиметре от горла принца, и ясно было, что мог он просвистеть и ближе. После второго приёма фуражка принца оказалась разрезанной надвое, а после третьего – сабля его отлетела в сторону, а в сердце было направлено острие сабли соперника.
Принц озадаченно, не веря своим глазам , смотрел на офицерика, и вдруг, Боже правый, что-то знакомое мелькнуло в выражении лица. А улыбка, а глаза!
Офицерик взмахнул рукой и сорвал с себя фуражку. И вот каштановые волосы упали на плечи принцессы, которая от души наслаждалась ошарашенным видом принца.
- Ну, как? Недоросток показал вам, что не стоит с ним невежливо обращаться?
- Вполне, ваше высочество. Я полный дуб, я не узнал вас.
- Не надо обижать прекрасное дерево. Все дубы меня узнают, принц. В нашем лесу вообще нет дерева, которое не знает свою принцессу. Так что вы совсем не дуб.
- Я просто глупый принц, - улыбнулся принц Милан. – Простите меня.
- Вы совсем не глупый принц. И за то, что вы не обиделись, на шутку, которую я разыграла с вами, вы мне очень нравитесь. У вас добрый нрав, принц. И вы простите меня, что так посмеялась над вами.
Принцесса подошла близко к принцу и ласково заглянула ему в глаза. Принц почувствовал, как застучало его сердце, и робко улыбнулся.
- Вы можете смеяться надо мной всё время, Лина.
Они ещё некоторое время стояли так, глядя друг на друга. Принцесса, смутившись, отвернулась и по-мальчишески, засунув два пальца в рот, свистнула. На свист из леса послышалось ржание, и через минуту чёрный, как смоль конь мчался навстречу к ним. Принцу стало немного страшно при виде этого громадного с густой гривой чёрного зверя.
- Это мой уголёк.
- Гм. Скорее террикон. – Пробормотал принц. – Вы, конечно, на этом драконе через два скачка взлетите к облакам, я так догадываюсь, - обречено произнёс он. – Скажите хотя бы, в каком направлении мне ехать, чтобы когда-нибудь догнать вас.
- Не волнуйтесь, Милан. – Засмеялась принцесса. – Вам не придётся догонять меня. Мне не хочется быть одной сегодня.
Они уже скакали по тисовой аллее.
- А вы  и вправду были чемпионом по фехтованию?
- Рад был бы ответить вам: нет, но к стыду должен признаться, что был.
- Вам нечего стыдиться, Милан. Королевство Добрых Сердец – родина фехтования. Здесь даже женщины знают приёмы фехтования. К тому же я использовала запрещённый приём.
- Какой же?
- Я заставила вас рассердиться. А фехтовать надо с ледяным спокойствием, иначе проиграешь. Раздражение застилает глаза. Но вы простите мне мою хитрость? Что вы молчите?
- А куда мы едем? – Спросил принц, желая переменить тему.
- В деревне тёплых ручьёв произошла какая-то трагедия. Я услышала во дворце, как об этом говорили придворные. Все перепуганы, шепчутся, придумывают что-то невероятное. Но ничего точно не знают. Куно и сэр Луни всё держат в тайне, как всегда. Как будто принцесса до сих пор девочка, и ей позволено только резвиться в лесу да слушать сказки. Они оцепили солдатами всю деревню и запретили кому-либо въезд и выезд без их личного пропуска. Но мы не лыком шиты. Покажем им, что их предусмотрительность -–просто детские забавы.
- Как же вы думаете пробраться туда?
- Сейчас увидите.
- Надеюсь не с помощью своего клинка.
- Гораздо проще, - рассмеялась принцесса и пришпорила лошадь.
Впереди показалось деревянные строения, обнесённые частоколом, напоминавшим немного крепостные стены. Крыши домов имели разные геометрические формы и живописно смотрелись издали. Вскоре всадники достигли цели. У ворот стояла внушительная охрана. Принцесса мчалась прямо на усатого капрала так, будто это был какой-нибудь кустик жимолости.
«Сейчас она снесёт его вместе с воротами. – Мелькнуло в голове у принца. – Видимо это и есть самый простой способ попасть в деревню для принцессы». Он успел заметить, как побледнел капрал, и усы его задвигались в разные стороны. В метре от охранника принцесса осадила лошадь так искусно, что та встала как вкопанная, подняв, впрочем, тучу пыли, в которой скрылся капрал. Слетев с лошади, принцесса с сердитым выражением лица подскочила к несчастному капралу.
- Вы, сударь ослепли или заснули, я полагаю. Открыть ворота перед гонцами короля.
- Позвольте ваш пропуск, с-у-у-дарь, - пролепетал ошалевший капрал.
- Что! – принцесса побагровела. – Пропуск! Болван! Личное письмо короля Серджуса сэру Куно. Открыть ворота. Или через день вы получите пропуск от самого короля, но только за решётку. Исполнять приказ! Бегом марш.
Принц с трудом сдерживал улыбку, видя, что здоровяк побежал, как мальчишка сам открывать ворота. Через минуту они пронеслись мимо облегчённо вздохнувшей охраны.
- личная беседа с королём – лучший аргумент для всех солдат, - на скаку крикнула принцесса. – Они её боятся больше каторги.
- Не хотелось бы мне оказаться на его месте. – Крикнул в ответ ей принц.
Они привязали лошадей у столба, и принцесса вбежала в самый большой дом. Через минуту она с озабоченным лицом выскочила обратно.
- Пойдёмте.
Принц решил ни о чём не спрашивать и молча последовал за своей спутницей.
Они вошли в небольшой голубого цвета домик, у дверей которого стояли два солдата. Войдя, они остановились незаметно у входа в комнату. В ней происходило следующее. Сэр Луни и профессор Куно сидели за столом с весьма мрачными физиономиями. Ещё один офицер сидел рядом и вёл протокол. На кровати вдоль стены лежала женщина и молча рыдала. Именно молча, потому то ни звука не было слышно, только крупные частые слёзы катились по несчастному лицу. У ног её сидела девочка лет восьми и смотрела на неё, гладя её по ноге.
- Итак, – произнёс Куно, - это случилось в двенадцать часов, так?
Молчание было ответом. Куно подошёл к женщине, и его морщинистое лицо на миг разгладилось. Принцесса увидела, как в нём мелькнуло глубокое сострадание.
- Милая, Вения, я знаю. Это ужасно тяжело. Но чтобы мы могли хоть чем-то помочь, то вы должны говорить, а не молчать. Мы сделаем всё, что в силах.
- У вас нет сил, - безжизненным голосом произнесла Вения.
- Но почему?
- Ни у кого нет сил, чтобы вернуть их. И вы это знаете сами. Овраг их забрал. Он и нас заберёт, всех-всех, - она всхлипнула и повернулась к стене.
Куно подошёл к девочке.
- Мита. Где были твои братишки, когда всё случилось?
- Во дворе. Они играли в песке.
- Так. А потом?
- Потом Лони вдруг посмотрел наверх и испугался, а Куч заплакал. Я рисовала около забора и…
- И? И… что-то видела? Это очень важно, милая.
- Воздух стал прозрачный и как будто мокрый.
- Так.
- И он опустился на них.
- Так.
- И они исчезли.
- Как исчезли?
- Совсем. – Мита заплакала. – Я побежала к маме, а мама лежала на полу. Мама ждала ребёночка. Я закричала, а мама странно на меня посмотрела и… и…
- Оставьте девочку! – Послышался голос мужчины, которого принцесса и принц сначала не заметили. Он сидел в глубине комнаты. - «Наверное, муж», - подумала Лина.
- Моя жена услышала детский крик и почувствовала, что это кричит наша крошка. Она схватилась за живот, и вдруг почувствовала, что там его нет.
- Как нет? – Вскричал Сэр Луни.
- Не знаю как. – Мрачно продолжал мужчина. – Только она больше не беременна. У неё там ничего нет, слышите, – нет. Хотите проверить!? – он уже орал. – Всё. И ты Мита скоро пойдёшь за братьями, готовься.
- Нет, папа, нет. – Девочка бросилась к отцу и прижалась к нему. – Нет!
- Всем пришёл конец. Я сердцем чувствовал.
- Что чувствовали? – Встрепенулся Куно.
- Да вся деревня чувствует. У всех сердца болят. Повсюду детские крики, а по ночам и стоны какие-то, звуки жуткие. Собирайся, Вения. Мы уезжаем отсюда. Собирайся.
- Куда? – Устало отозвалась женщина. – Они везде найдут нас. Оставь меня в покое. Нам никуда от них не уйти.
- Да что же это! Что же это! – Он поднял руки кверху и сжал кулаки так, что захрустели суставы. – Что же это. Лони, Кучик. Лицо его задрожало, и он заплакал. – Мальчики мои. Что же это, что же…
Куно кивнул сэру Луни, и они вышли. В прихожей они столкнулись с принцессой и принцем. Если Луни ещё мог не узнать принцессу в офицерском костюме, то от профессора Куно скрываться было бесполезно. Он пристально посмотрел в глаза принцессы. Она также пристально взглянула на него. Между ними произошёл немой разговор, типа: - «Ну что, принцесса. Я тебя узнал». - «А я и не боюсь, что ты меня узнал». – «Зачем своевольничаешь?». – «Думаешь, я могу остаться равнодушной, когда такое творится. Ты же знаешь, я всё равно буду здесь». – «Знаю. Да что уж теперь. Сама видишь. Поступай, как знаешь». И профессор, не говоря ни слова, вышел из дома.
Лина с болью глядела на несчастных, потерянных людей, которые столпились возле дома Вении и с какой-то детской наивной надеждой ждали появления профессора и сэр Луни. С этой же надеждой они смотрели им вслед, когда они садились понуро на лошадей. Надежда была ещё, когда они выезжали из ворот. И только когда последний солдат исчез из их вида, они посмотрели друг на друга, и надежда погасла в их глазах. Женщины стали плакать. Мужчины хмуро и остервенело придумывали себе занятия потяжелее, чтобы ни о чём не думать.
Принцесса чувствовала тревогу каждого из них, и эта тревога и боль передавались ей. Она проходила мимо людей, улыбалась, и с каждой улыбкой чувствуя, что на сердце у неё всё тяжелее и тяжелее. Она подходила к детишкам и гладила их по головкам, целовала женщин. И Милан замечал, что люди смотрели ей вслед с каким-то облегчением. – «Она берёт их боль себе. Она принцесса, и она это может. Вот что значит быть принцессой в королевстве Добрых Сердец. Так же и моя мать жалела свой народ, пока не наступил предел её сил».
Вряд ли Лина сама осознавала, зачем и что она делает. Кажется, само сострадание стремилось излиться из её сердца, как умело: прикосновением, поцелуем или просто взглядом.
Какая-то бабушка вяла принцессу за руку и сказала:
- Зайди, дочка, к старику, Пучику. Он умирает. Зайди. Ему легче будет.
 Принцесса пошла вслед за хромающей старушкой. Они прошли до конца улицы и вошли в довольно крепкий, хотя и небольшой домик. На кровати лежал старик, небритый и лохматый, весь в морщинах. Губы у него дрожали. Он неподвижно смотрел перед собой и шепеляво бормотал что-то совсем неразборчивое. Временами он напряжённо всматривался, приподымал голову и пытался что-то сказать, потом бессильно откидывался на подушку и вновь неподвижно смотрел перед собой. Он не обратил на вошедших ни малейшего внимания.
- Вот так вторую неделю лежит. Не ест, не пьёт. Всё бормочет, стонет, мечется, а никак не отойдёт. Подержи его за руку, милая. Пусть хоть полегче ему будет. Я знаю, от тебя утешение людям идёт.  Ты сердечная видать, уж я не обманусь. Возьми его за руку, дочка.
Старик вдруг выпрямился, приподнял голову и простонал:
- Ну, брось же, брось, глупый.
Принцесса нагнулась над ним и взяла его голову в свои руки.
- Что брось, милый, что?
Он обмяк, упал на подушку и стал смотреть на Лину. Взгляд его прояснился.
- Я ему говорю, а он не слышит.
- Кто, миленький?
- Убивец мой. Я его давно вижу. Он себя хочет покалечить, а меня убивает.
- Да кто же он?
Старик вдруг замер, и лицо его исказилось от боли.
- Всё. – Выдохнул он. – Убил.
Старик захрипел и уставился невидящим взглядом на Лину. И тут она увидела то, чего больше никто не увидел. В остекленевших глазах старого Пучика она увидела мальчика, красивого подростка с чудными белыми волосами. Она увидела, как он берёт какой-то предмет с иглой на конце и подносит к своей руке, потом откидывается и засыпает. Видение стало гаснуть. Скоро в глазах старика Пучика ничего уже не было. Пучик продолжал смотреть на принцессу, но уже не видел её. Он умер.

- Неужели это начало конца, - произнесла принцесса, задумчиво глядя в даль.
Они шли с принцем Миланом по дороге, ведя под уздцы лошадей.
- Вот так скоро для всех кончится жизнь. Всё прекратится. И этот мир. Как он может прекратиться, Милан? – С отчаянием в голосе спросила принцесса. – Зачем тогда всё это было нужно? Зачем было появляться этому миру, если его так просто и легко не станет? Зачем всё было? Зачем я, ты? Зачем, Милан?
- Чтобы любить, принцесса.
- Чтобы любить?
- До последнего мига.
- А потом?
- И потом. Любовь не кончается. Даже там, в этом неизвестном «потом» она ждёт тех, кто был ей верен.
- Вы говорите, как в рыцарских романах.
- Быть рыцарем любви, разве это плохо?
- Откуда она, любовь?
- О! Она живёт в волшебной небесной стране, где нет утра и вечера, но всегда день, и этот день - она. Там всё живое, и никогда не перестаёт жить, потому что она прикасается ко всему, а к чему она прикоснётся, не может больше не быть. Она живёт везде и нигде. Как молния, она спускается с неба и пронзает сердца людей. Воин, поражённый ею, опускает свой меч и щадит побеждённого врага. Судья, почувствовавший её, милует преступника и обвиняет себя. Бедняга, обворованный соседом, вняв ей, несёт соседу последнюю монету. Неудачник, презираемый и высмеянный, утешенный ею, молится за своих насмешников. Сирота, брошенная матерью, приняв её, принимает и старую мать, ухаживая за той, которая не хотела ухаживать за беспомощным младенцем. Любовь побеждает без войны, обезоруживая ненависть, убивая злобу, доверчивостью устыжает коварство, прощением обессиливает мстительность.
- Но откуда всё это у нас здесь, принц? – Воскликнула принцесса. – Злоба, ненависть, коварство, мать, бросающая ребёнка. Да у нас сроду не было таких матерей. Откуда вы это взяли?
Принц немного растеряно взглянул на принцессу Лину.
- Даже не знаю. Вот как-то сказалось. И сам не понимаю, почему так сказалось.
- А я понимаю. Это вы не про нас, а про них говорили, Милан.
- Про кого, про них? – Холодея, спросил принц.
- Про тех… из оврага.

Когда принцесса вошла в свою комнату, она увидела на столике у кровати записку:
Ваше высочество! Не соблаговолите ли вы навестить Гностикуса. Он лежит в своей комнате и был бы счастлив увидеть вас, как только вам будет угодно. Сэр Гностикус при смерти, и я не ручаюсь, что он проживёт до завтрашнего дня. Он очень ждёт вас.
                Доктор Кандиус.
Записка выпала из рук принцессы. Кажется, никогда ещё судьба не наносила ей столько ударов подряд. И ещё не разу принцесса не чувствовала себя такой безнадёжно несчастной и беспомощной.
Старый Гностикус лежал на широкой кровати, почти утонув в мягкой перине. Ещё недавно морщинистое и живое лицо его посерело и высохло, как будто из него высосали всю кровь.
Принцесса едва сдержала стон, готовый вырваться из груди при виде своего верного учителя, заменявшего ей даже няню. Он служил дому Серджусов с приезда королевы Анны, которую нянчил ещё с пелёнок. Не было никого во дворце, кто был бы ближе и роднее для принцессы, кто мог понять её, приласкать, поругать и утешить.
Лина заставила себя улыбнуться и присела на кровать.
- И что это ты, Гностикус выдумал, скажи, пожалуйста, - бодро выпалила несчастная принцесса, - болеть, когда я не давала тебе такого приказания. Ты всегда был самым послушным, и вот тебе. Я от тебя такого не ожидала.
Гностикус ласково посмотрел на свою любимицу. От этого взгляда всё в принцессе перевернулось, и она всхлипнула.
- Гностикус, ну зачем же ты, а?
- Милая моя, Лина, - его голос был такой слабый и дрожащий, что у принцессы не осталось никаких сомнений, что он скоро умрёт. – Я люблю называть тебя именно так, как когда-то давно, когда ты была маленькой шалуньей и сидела у меня на коленях. Можно я напоследок снова буду тебя  называть Линой. Ты ведь не против, девочка моя?
- Конечно, нет, Гностикус. Ты всегда можешь так меня называть. Для тебя я только Лина, миленький.
Старик взял её руку в свою шершавую ладонь и слабо сжал её.
- Девочка моя, я очень люблю тебя.
- Я знаю, Гностикус.
Они некоторое время помолчали.
- Линушка. Я должен поговорить с тобой, потому что пришло время. – Он вздохнул. – Тебе предстоит очень многое пережить. – Он снова замолчал.
- Я уже столько пережила, Гностикус, что не знаю, смогу ли ещё хоть что-то выдержать. Мне кажется, я умираю.
- Ты сможешь выдержать очень многое, Лина. Ты – королева.
- Я не королева.
- Ты королева, - настойчиво повторил Гностикус. – Ты уже многое понимаешь, но ещё не всё.
- Наше королевство погибает, да?
- Да, Лина, но ты его спасёшь.
- Я!
- Пока твоё сердце любит всё, что здесь существует, ничего не погибнет.
- Мне надо уйти в овраг? Не молчи, Гностикус. Я и так боюсь. Не молчи, пожалуйста. Что происходит? Почему исчезают дети? Почему умирают старики? Что нас уничтожает?
- Тебе об этом расскажет мама.
- Мама! Гностикус. Ты знаешь, где моя мама? – Воскликнула Лина. – Я её увижу? О, если бы я могла её увидеть! Я готова на всё, на всё!
- Ты её увидишь, дитя моё.
- Там… в овраге?
- Слушай, девочка. Ты прочла в книге Откровений поэму о мечтах. Я знаю, что ты прочла. Её могут прочесть не все, только те, у кого очень любящее, доброе сердце. Ты прочла её, значит, ты – избранница. Наш мир – это мир светлых грёз, оживших по слову Бога. Но где-то есть другой мир, в котором рождаются эти грёзы. Там живут люди, очень несчастные, потому что они все с больными сердцами. И вся их жизнь – это боль, страдание и печаль. Они не умеют жить так, как живём мы, но они могут мечтать об этом. И пока они мечтают, мы есть, когда они перестанут мечтать, перестанем быть и мы.
- Почему они не могут жить так, как и мы?
- Они слабые, но не все. Есть некоторые, чья жизнь – это самая прекрасная мечта. И благодаря им тот мир ещё не погиб, потому что они жалеют и любят всех остальных. Они поняли самое главное – зло может остановить только любовь. Если злых людей не будет никто жалеть, они погибнут в своём зле. Люди смотрят на добрых людей  и мечтают тоже стать добрыми. Когда не на кого будет смотреть, они перестанут мечтать. Каждый из них в своей мечте – это один из нас. Мы – сказка, Лина. Мы добрая, живая сказка этих людей.
- Значит, где-то в том мире есть я, только слабая и злая?
- Ты – это ты. Ты никогда не станешь слабой и злой. Но тебя нет без той, которая живёт в том мире. Тебя нет без её мечты о том, чтобы быть такой, какая ты есть.
- А ты, Гностикус?
- Да, кто-то перестал мечтать о том, чтобы стать таким, какой я есть. Он мог бы стать таким и на самом деле. Но он отказался даже от мечты. Что-то с ним случилось. Его сердце перестало стремиться к мечте.
- А дети Вении, почему они исчезли?
- Чьи-то мечты были убиты, даже не успев родиться. Я не знаю, как это происходит. Наверное, там стали рождаться дети, не способные мечтать, дети с мёртвыми сердцами. Что-то происходит страшное в том мире, Лина, что-то очень страшное. И Анна понимала это, поэтому она ушла туда.
- Мама? Моя мама там?
- Лина. В ту ночь, когда королева Анна навсегда покинула королевство Добрых Сердец, я был с ней. Я провожал её.
- Ты… ты был в овраге? Ты видел?
- Да, девочка, я видел. И поэтому я должен всё тебе рассказать. Ты не можешь быть одна, когда пойдёшь туда. Кто-то должен быть с тобой, чтобы ты прошла. Кто-то должен вернуться, провожатый, иначе ты не пройдёшь. Там своя тайна, свои законы. Я их не знаю, но я их видел.
- Ты видел девочку в красном платье, Гностикус? Кто она?
- Я не знаю. Но когда ты пройдёшь через всё и окажешься там, ты изменишься.
- Как я изменюсь?
- Я не знаю, как. Прости меня, Линушка. Учитель никогда не должен говорить: не знаю. Но мой последний тебе урок иначе я преподать не могу. Ты уже не будешь Линой с шелковистыми волосами и карими глазами. А какой ты будешь, я не знаю. Ты не будешь знать, что ты принцесса королевства Добрых Сердец. Всё останется здесь.
- Я буду той, кто обо мне мечтал?
- Ты – это будешь ты. Сердце твое останется таким же, и по сердцу тебя узнает твоя мать, а ты узнаешь её. И вы встретитесь.
- Мама… она тоже другая?
- Да.
- Ты видел, какая она стала?
- Да, я видел, она изменилась.
- Кто она?
- Я не знаю.
- Гностикус!
- Я правда не знаю. Это тайна, которую мне не постичь.
- И она теперь не помнит меня, ни папу, ни тебя, не знает, кто мы, кто она?
- Но она любит вас. Её сердце всё знает. И… она мечтает о вас. Анна! – Старик приподнялся, лицо его оживилось, хотя он с трудом дышал. – Лина! Мы до сих пор живы, потому что она мечтает о нас:  о короле, о тебе, о всех. Она одна пытается спасти нас и… тех, кто там погибает, она пытается вернуть им их мечты. Но ей трудно. Она одинока.
- Мамочка! – Всхлипнула Лина. – Мамочка, бедная. Гностикус, но почему ты… ведь она не могла забыть о тебе. Ты… ты её носил на руках. Почему?
- Ей трудно. Нет. Анна не забыла меня. Но… ей это не по силам, Лина.
- Отец Милана, он тоже там? Он пропал. Он в том мире, да?
- Наверное. Знаешь, я люблю тот мир, Лина, да, да, люблю. Не удивляйся. Я много придумывал, какой он. Какие в нём люди. Я… даже видел сны о том мире. Это прекрасный мир. Ты… тоже его полюбишь.
Гностикус всё более задыхался, его начала бить лихорадка, он весь горел.
- Это ошибка, что люди в нём несчастны и страдают. Они созданы для счастья, Лина. Они должны быть счастливы, потому что… мы счастливы. А мы – это лучшее, что должно быть в них. Пусть лучшее вернётся к ним и покажет себя, подарит им надежду, вдохновит их. Да! Именно вдохновит. О, как они счастливы будут! Они счастливы, Лина, потому что их любит Сам Бог. Ты им поможешь.
- Гностикус! Тебе надо отдохнуть. Ты устал.
- Я уже давно устал, Лина. Я больше не буду уставать. Я должен успеть тебе… Ты уйдёшь туда ночью. Найди провожатого, спутника, верного, храброго, и ничего не бойся, потому что твой путь благословлён. Иди за своим сердцем. Оно тебя позовёт, и ты пойдёшь правильным путём, а сзади будет твой друг. Он тебе поможет в последний миг.
Гностикус обессилено откинулся на подушку и тяжело задышал. У него совсем больше не было сил. Рука его разжалась, выпуская руку принцессы. Она бросилась на грудь своему учителю и зарыдала.
- Принцесса Анна. Ты меня не забыла. Я боялся… нет, нет, я знал, принцесса Анна! Я счастлив, что последний раз вижу тебя.
 Эти слова он пробормотал, едва шевеля губами и так тихо, что если бы Лина не лежала у него на груди, она ничего не расслышала бы.
Лицо Гностикуса было спокойно и озарено каким-то тихим светом мира и покоя. Глаза его неподвижно смотрели вверх. И Лина почувствовала,  он видит то, что больше никому не видно, и слышит то, чего никому не дано услышать.
- Любовь приходит с неба. Посмотрите на небо. Ах! Если бы они захотели посмотреть на небо, они бы увидели. Почему они не смотрят на небо?
Скоро бормотание старика стало совсем невнятным, и он забылся. Лина тихо вышла из комнаты, и притворила за собой дверь.

…  Закрыв за собой дверь, я тихо вышла из дома. Теперь я старалась уходить пораньше  незаметно, чтобы пореже встречаться с родителями. Недавно у меня состоялся разговор с мамой, и она мне настоятельно «посоветовала» не встречаться с Мишей.
- Он мальчик больной и впечатлительный. Ты же не хочешь, чтобы из-за тебя ему было хуже? – Сказала мне мама.
- Но почему ему со мной должно быть хуже? – Возразила я. – С чего ты взяла, что я на него так дурно влияю?
- Ты не можешь знать, что на душе у больного мальчика. Потом ты… девочка, и… - мама замялась, - неизвестно, что он может думать о тебе и как отреагирует, если ты дашь ему понять, будто… он тебе… - мама запнулась.
- Да, он мне нравится, мама. – Спокойно подтвердила я.
Мама изменилась в лице и долгое время молчала. Наконец, она заявила:
- Он не для тебя, Лена. Он болен, и это очень опасно. А ты ещё не понимаешь. Ты девочка. Тебе понравилось, что он такой… мягкий, добрый, необыкновенный. Но всё это внешнее. На что он способен, ты даже не представляешь. Тебе не следует с ним встречаться. Лена, ты меня слышишь?
Я молчала.
- Он состоит на учёте в психиатрической больнице. Ты знаешь, что это такое? – Мама начала волноваться, видя, что я упорно молчу. – У него завтра отключится что-нибудь в голове, и он кого-нибудь зарежет, может тебя, и даже не замети этого. Ты хоть это понимаешь? Ты хочешь погубить свою жизнь, да?
Мама заходила по комнате, пытаясь успокоиться.
Я молчала, то есть про себя-то я, конечно, уже давно кричала и ругалась, и высказывала гневные упрёки. – «Нет, всё неправда, зачем ты так о нём говоришь, мама? Ты ведь ничего не знаешь. Ты не представляешь, какой он. Он не больной».
- Ладно. – Мама взяла меня за плечи и заглянула в глаза. – Мы ещё поговорим об этом. Будь только осторожна. Ты ведь не хочешь принести вред этому мальчику? Знаешь, неаккуратное слово, неадекватная реакция, припадок и… Я о мальчике беспокоюсь, - поспешила добавить мама, заметив, как я засопела. – Не сердись на маму, - она обняла меня. – Я ведь люблю тебя, малышка и не хочу, чтобы с тобой случилась беда.
Почему-то взрослые думают, что спасают всегда от беды, и не замечают, как сами своим поведением ведут к беде. По моим чувствам, будто катком, прошлись, и это не беда. Хотя от такого и вправду можно с ума сойти. А придуманную беду, которая ещё может и не наступит, преподносят, как преступление и спешат уберечь от неё. Может быть, он и больной, но мне стало казаться в последнее время, что, наоборот, вокруг все тяжело больны. Миша только чуть-чуть дал мне посмотреть на мир его глазами, и я увидела всё по-другому. Иными мне стали видеться ребята в классе, другими показались соседи, другими стали знакомые, прохожие. И Лерочка, которую я очень не любила раньше за её кокетство, увиделась мне по-другому, когда я  поняла, как относится к людям мой принц. Я вдруг увидела её лицо не как её лицо, а как маску, которую она надела, чтобы всем понравилась её маска. А под этой маской была несчастная девочка, которая понимала, что всем её поклонникам, нравится не она, а  маска. Её же саму никто не любит. Она очень одинока, и маска стала частью её души. Снять бы её, но нет сил. И страшно, и стыдно.
А Миша, я видела это, умел обращаться не к маске человека, а к нему самому, к нему настоящему, и это было здорово. Маска же от этого возмущалась и кривлялась. Мне было очень трудно, я бы ни за что сама не смогла, но Миша мне помог увидеть в ненавистной всей школе географичке несчастное, одинокое и умеющее очень преданно любить сердце.
Она была предметом поношения и издёвок не только среди учеников, но даже среди учителей. Склочная, придирчивая, она не умела найти подход ни к кому, от этого очень нервничала и выходила из положения тем, что унижала каждого по поводу и без повода. Причём больше всех доставалось тем, кто ей самой нравился. Она так боялась быть смешной и нелепой, что творила величайшие нелепости, какие только можно представить.
Вызывая к доске, она заранее нервничала, боясь какого-нибудь подвоха или насмешки, мучила учеников подробными, почти дословными определениями, придиралась к словам и фразам. Казалось, она не любит никого, а своих учеников просто ненавидит. Но Миша упорно не соглашался со мной.
Главный пунктик у географички был убеждением, что мы ничего не знаем, не хотим знать, и обманываем её, будто все, знаем и готовы отвечать. Она всеми силами старалась нам доказать обратное. На каждом уроке шла упорная война, нервная, напряжённая, иногда отчаянная до слёз.
Миша покорил её тем, что поверил ей, будто он ничего не понимает в географии. Причём поверил он искренне и без обиды. Он очень приветливо несколько раз уговаривал географичку помочь ему разобраться в её предмете, так что на время даже заслужил от Сашки прозвище «подлиза». Географичка опасалась подвоха, не сдавалась, отвергая все просьбы Миши наотрез. Но, в конце концов, лёд недоверия растаял, и она согласилась с ним несколько раз позаниматься после уроков, заранее объявив, что из этого ничего не получится, потому что у Миши нет упорства и сообразительности. Миша и с этим не спорил. Через месяц он стал получать пятёрки, несмотря на отсутствие упорства и сообразительности, доставив утешение больше географичке, чем себе. Она почувствовала уверенность в своих педагогических способностях, и ставила Мишу в пример классу. Но заметно стало и то, как она изменилась к лучшему, стала мягче и добродушнее.
- Я был у неё дома. – Как-то сказал мне Миша. – Ты знаешь, её через год после свадьбы оставил муж. Вот так ушёл и всё. А она больше ни разу замуж не выходила. Была у неё младшая сестра. Зинаида Тимофеевна (так звали нашу географичку) воспитывала её вместо матери. У них мать рано умерла. Но семь лет назад сестра вышла замуж, уехала в Москву, и с тех пор ни слуху, ни духу. Даже не пишет. А Зинаида Тимофеевна отдала ей лучшие годы своей жизни, кормила, одевала её, пока та училась. Представляешь, какая она одинокая? Она совсем другая на самом деле. Что она в школе такая, ты не смотри. Это не настоящее. Это от страха. Она боится, по-моему, привязаться к людям, чтобы не потерять их. Её очень часто обижали.
Я тоже была с Мишей у Зинаиды Тимофеевны. Он уговорил меня  сходить к ней в гости. Немного волнуясь, географичка встретила нас у порога и стала суетиться, ища тапочки.
Мы пили чай, смотрели её книги. Миша рассказывал о необычном климате на Ладожском озере.
Да, Зинаида Тимофеевна была совсем не такой женщиной, какую все привыкли представлять себе в школе. Дома у неё были совсем другие глаза: грустные, тёплые и усталые. Мне казалось, что она отчего-то очень сильно устала, и теперь радуется нам, как возможности отдохнуть.
Весь вечер у меня внутри стоял какой-то ком, и становилось все тяжелее и тяжелее. Мне было стыдно за то, как я относилась к географичке, что думала про неё, как высмеивала её, слушала гадости, которые сочиняли наши балагуры. Мне было стыдно и противно. Чувствовать себя противной – это самое неприятное. Наверное, никто с этим спорить не станет.
Оказывается, она писала стихи. Взяв с нас строжайшую клятву, забыть об этом, как только мы уйдём из её дома, она прочитала нам некоторые свои творения. Какие это были мягкие, нежные и печальные стихи. В конце я тихо заплакала. Неужели их написала та самая Зинаида Тимофеевна, которая ругалась со всеми подряд в школе и мучила всех без исключения на своих уроках. Видимо, она поняла, о чём я думаю, и сказала:
- Наверное, странно. Как можно писать такие стихи, и быть совсем другой на работе, да? Когда-нибудь ты поймёшь, что жизнь часто складывается не так, как хочешь, и ты становишься не такой, какой хотела. А стихи – это наше страдание об этом.
- Простите нас, Зинаида Тимофеевна.
Она не стала спрашивать, за что, конечно, поняв: за наше отношение к ней. Она только погладила мою руку, потом, улыбнувшись, взглянула на нас и сказала:
- Вы только дружите крепко, несмотря ни на что. Не бросайте друг друга, какие бы препятствия не вставали между вами. Нет ничего дороже верности.
Я зарделась и в тоже время благодарно взглянула на географичку. Это был первый человек, который поддержал наши чувства.
В классе над нами издевались от души. Перемигивания, перешёптывания с многозначительными взглядами, прозрачные намёки с понимающими улыбками – это ещё были цветочки. Хуже было, когда от меня требовали признаний.
- Ты с ним целовалась? А как он? У него с этим всё в порядке?
Я знала, что если буду отмалчиваться, то вызову такую ненависть, после которой последуют мстительные истории про меня и Мишу, в которых будет много грязи и не капли правды. Они пойдут по школе, и нельзя будет пройти по коридору, не испытав на себе откровенно любопытных взглядов, от которых чувствуешь себя противно и гадко. Поэтому я старалась отделываться шутками и притворяться ничего не понимающей дурочкой, чтобы не злить наших девчонок. По сравнению с ними мальчишки, хоть и были грубее в шутках, но не были способны на такие грязные сплетни, как девочки.
Но и от них мне досталось изрядно. Я вообще очень остро воспринимаю насмешки и оскорбления. Я гордая, хотя и не показываю этого сразу. Оттого и стараюсь быть незаметней, чтобы не подвергнуться насмешкам и не выглядеть со стороны смешной и глупой.
Сашка умилился, узнав, что Чудик «гуляет» со мной. Несколько дней он торжественно поздравлял нас, просил пригласить на свадьбу, держал венцы над головами, «благословлял» и вытворял прочие глупости, какие возникали в его богатой фантазиями голове. Наконец, он придумал свадебные частушки, которые огласил на первой же перемене, забравшись на стол.
- Внимание! Прошу полной тишины. Исполняется впервые. Лирические куплеты – «чудноватые». – Класс хихикнул.
Закатив глазки и скорчив жалостливую гримасу, наш актёр, не стесняясь своего, мягко говоря, посредственного слуха, заголосил:
Чудик с Чуней загулял
Думал, что нормальным стал,
Но ошибся он слегка,
Стало два лишь  чудака.
Раздались смешки, и Сашка, вдохновлённый, прибавил темпа и выразительности:
И теперь они вдвоём
Плачут дружно под столом,
Скоро крепко учудят
И Чудёнка народят.
Все дружно засмеялись, неизвестно над чем больше: над куплетом или над танцем, который исполнил под него на столе Сашка.
Я вспыхнула и хотела убежать из класса, покосилась на Мишу. Он искренне и совершенно беззлобно смеялся над Сашкиными стансами. Не знаю почему, но увидев, как он спокоен, и не переживает о том, что нас высмеивают, я тут же сама успокоилась и тоже улыбнулась. Пусть смеются, а нам не обидно. Мы вместе. Я и Миша.

Чудик Чуню полюбил
И над нею слёзы лил.
Ходит Чуня мокрая,
Но зато довольная.

                6.

- Почему ты сегодня не пришёл на первый урок?
- Я не успел, принцесса.
- Ты очень бледный. Обещаешь, что больше не будешь ходить в тот подвал? Тебя опять побьют. И тебе будет плохо, даже если не побьют. Ну, пожалуйста. Что ты улыбаешься и молчишь? Я глупая, да? Ну и пусть глупая. Я не хочу, чтобы тебе было плохо. И вообще застегни куртку. На улице ветер.
Он покорно застегнул куртку на все пуговицы, даже поднял воротник и лукаво взглянул на меня. Разумеется, я не выдержала и улыбнулась. Но тут же снова сделала сердитое лицо и продолжала выговаривать.
- А если тебе будет плохо, знай, что мне будет тоже плохо, даже хуже, чем тебе. Вот.
Наверное ,у меня невольно надулись губы, потому что он тоже надул губы и тут же принял обыкновенное выражение лица.
- Ну конечно, ты смеёшься. Что толку. Я никогда не умела уговаривать. – Я махнула рукой.
- Хочешь, я покажу тебе осеннюю сказку?
- Хочу, - вяло согласилась я.
Мне больше хотелось, чтобы он ещё раз не попал в больницу и чтобы мне снова не было страшно за него. Мы пошли через дорогу в поле. Опускался вечер. Небо было ясное, хотя дул сильный ветер. Шумно качались деревья, и свистело в ушах. Мы шли, взявшись за руки. Пожелтевшие травы всё равно ещё пахли., и вместе пахло осенью. Этот осенний запах я очень любила, потому что быстро уставала от лета и ждала осени, прохладной, лиственной и дождливой. Я жадно вдыхала любимые ароматы и подставляла ветру горячее лицо. Мне было совсем не холодно, несмотря на то, что кончики пальцев в ботинках уже давно перестали ощущаться. Но моя рука была в руке моего принца, и я могла не чувствовать всё своё тело, лишь мы шли и шли так вместе.
Я заметила, что он тоже жадно вдыхал холодный воздух и радовался ветру.
- Правда, какое всё живое? – Заметил Миша. – Дышишь, не надышишься.
- Ага, - согласилась я. – Угадай, какое моё любимое время года?
- Угадаю. Осень.
- Правильно. Как ты угадал?
- Потому что это и моё любимое время года. Какая она в этот раз стойкая. Не пускает зиму.
- А что ты ещё любишь?
- Я люблю мечтать.
- Я тоже.
- Знаю.
- И что ты знаешь?
- Ты любишь мечтать.
- Это я тебе сама сказала. А о чём я люблю мечтать?
- О себе, конечно.
Я даже остановилась.
- Как ты догадался?
Миша улыбнулся.
- Я не знаю человека, который не любит мечтать о себе.
- Хорошо. – Я снова пошла, настороженно поглядывая на него. – А что я о себе мечтаю?
- Что ты принцесса.
Я снова остановилась и довольно глупо уставилась на него.
- Ты же принцесса, - часто моргая глазами, робко попытался оправдаться он. – Что особенного, если ты мечтаешь, что принцесса, раз ты принцесса. Вовсе ничего особенного, - продолжал он убеждённо. – Даже было бы удивительно, если бы ты об этом не мечтала, просто это было бы… возмутительно, ежу понятно.
- Кому? – Оторопела я, не ожидая такого выражения от Миши.
- Ему, - показал он пальцем на шебуршащийся клубок в траве.
Мы уже подошли к небольшому лесочку. Это и вправду был живой ёж. Если бы сейчас здесь приземлилась летающая тарелка, я бы не смогла более поразиться, чем в этот момент. И то, что он оказался, как только о нём заговорили, превращало  его  в какое-то фантастическое существо из сказочного мира.
- Очень кстати он появился, - заметил невозмутимо Миша. – Давай спросим его. Он наверняка подтвердит. Может он говорящий. – Предположил он.
- Нет! – Выпалила я
- Ну, хорошо. – Согласился Миша. – Пусть идёт.
- Ты что сюда ежа притащил? – Чуть дрожащим голосом спросила я.
- Ни в коем случае.
- А как он тут появился?
- Ну, ежи ведь…
- Как он появился именно в тот момент, когда ты сказал про ежа, - допытывалась я, чувствуя себя всё глупее.
Миша пожал плечами и загадочно произнёс:
- Осенняя сказка, принцесса, - и потянул меня в лес.
В лесочке был овраг, и мы полу бегом сбежали вниз, где весело журчал ручей. Перейдя через него по упавшему дереву, мы стали взбираться вверх.
- Не люблю я этих оврагов, - пыхтя, пробормотал Миша.
- Я тоже не люблю оврагов, просто не могу в них одна быть, боюсь, - согласилась я.
Наконец, мы выбрались наверх, и вышли на другое поле. Оно было красивее того, по которому мы сначала шли, и больше. Вдали виднелась полоска леса. Миша посмотрел на небо.
- Ну вот. Сейчас будет осенняя сказка.
Мы стояли, чуть выйдя из леса, почти на краю его. Солнце уже покраснело, стало крупнее, чем днём, и изо всех сил раскрашивало всё вокруг себя в совершенно невообразимые цвета. Редкое облачко спешило подлететь поближе к нему, чтобы получить свою порцию красок. Лилово-оранжевые, бордово-синие, они менялись почти каждую минуту. Чем ниже опускалось светило, тем темнее и разноцветнее окрашивалось небо. Зарево пожара сменилось бордово-синим занавесом. А лес! Как описать это зрелище. Словно струйки живых красок лились с неба на него. Сильные порывы ветра взметали вверх редкие уже листочки, но они почему-то не спешили падать вниз и кружились почти над самыми нашими головами. Мне казалось, что все листья леса прилетели к нам и танцуют в воздухе только для нас. Сердце моё зашлось от этой красоты и волшебства.
- Вот наша осенняя сказка, - он мягко посмотрел на меня. – Тебе нравится, принцесса?
- Это самая лучшая осенняя сказка, которую я видела в жизни, принц.
- Я дарю её тебе.
- Спасибо.
- Ты меня не забудешь?
Что-то дрогнуло во мне, как будто тонкая грустная струна тихонько звякнула.
«Глупый, ну как я могу тебя когда-нибудь забыть?» – сказали мои глаза.
- Спасибо.
- Я тебе ничего не сказала.
- А мне показалось…
- Что я тебе сказала? Говори. – Потребовала я.
Мне хотелось, во что бы то ни стало убедиться, что он сказочник. Я теперь была почти в этом уверена.
- Может спросить у ежа?
- Оставим ежа в покое. Пусть бежит своей дорогой. Что я тебе сказала?
Он нежно-нежно смотрел на меня. И мне всё меньше хотелось знать, что же я сказала. Он приблизил ко мне своё лицо, робко коснулся губами моих губ, так, что наши носы тоже поцеловались. Я уткнулась лицом в его плечо и поняла, что вся моя жизнь – это он.
Может быть, на небе продолжалась осенняя сказка, я не видела. Моя сказка сидела рядом со мной, и я склонила ей на плечо свою голову.
- Я никогда не смогу тебя забыть, слышишь?


Как больно, когда самое огромное счастье сменяет горе. Оно тем тяжелее, чем сильнее было до этого ощущение счастья. Легче было бы, если одно горе приходило вслед другому. Было плохо, а теперь ещё чуть хуже. Ну и ладно. А когда было хорошо, и вдруг сразу плохо, то иногда можно почти с ума сойти от горя.
С ума я не сошла, но плакала в подушку каждый час. После осенней сказки в поле, произошёл семейный кошмар дома.
Оказывается, нас видели вдвоём. Мы шли, взявшись за руки, в сторону леса. Родителям моим тут же позвонили «дружески» расположенные знакомые и сообщили об этом. Теперь уже подключился папа.
Было много шума, угроз, несправедливых обвинений, оскорблений. Я бы всё это выдержала. Но оскорбляли моего Мишу, а это было во много раз больнее, чем, если бы унижали всячески или даже били, меня.
В конце концов, я расплакалась, мама за меня вступилась. Не за меня, впрочем, а против папиных методов. Мне строго-настрого запретили встречаться с Мишей, лишили возможности гулять одной, даже в школу стали провожать.
- Выкинь эту дурь из головы, и чем быстрее, тем лучше. – Подытожил папа.
Теперь я большей частью сидела дома, ходила в школу, в лучшем случае в магазин на пятнадцать минут и к одной-двум подругам на полчаса.
Неужели люди всерьёз могут думать, что возможно победить любовь силой, разлукой и запретом? Этим они только теряют уважение к самим себе, отдаляют себя, делаются чужими, не близкими. – «Конечно, - думала я, - бывает не настоящая любовь. Но даже она не должна так поноситься и унижаться. Люди сами должны понять свои чувства. Или они думают, что мы сразу в постель побежим? Как это гадко, даже думать!». Слёзы несправедливой незаслуженной обиды застилали мне глаза.
Но больше обиды была мука разлуки, невозможности видеться с моим милым принцем. В классе за мной следила наша классная руководительница, очевидно по просьбе мамы. Как только я оказывалась на перемене вдвоём с Мишей, она неожиданно появлялась и просила меня куда-нибудь сходить, что-то отнести, кого-то позвать или просто отсылала Мишу почти без предлога.
Мы всё понимали, и я от этого очень страдала. Ребята, узнав о нашей истории, перестали сразу издеваться и смеяться над нами, а сочувственно обнимали, подбадривали и ругали глупых родителей. Это было весьма актуальной темой для всех. Такая поддержка мало, чем помогала, но немного утешала. Я написала Мише письмо на уроке и передала по ряду. В ответ он тепло улыбнулся мне и подмигнул. Я ждала его ответа, но он ничего не написал. Мне сразу стало грустно и одиноко. Я вообще быстро падаю духом.
А на следующий день Миша в школу не пришёл. Говорил, что он опять в больнице. Если есть на свете самые несчастные люди, то я, несомненно, в их числе. Тоскливо и нудно тянется день, особенно, если ты чувствуешь себя в тюрьме, а всеми мыслями – на свободе. Вот, я сижу у окна и считаю капли, упавшие на стекло. Скоро сбиваюсь, начинаю снова. Мысли устали блуждать в поисках того, чего нет. Я всегда была мечтательницей, но теперь я просто целиком погрузилась в мечты. Я придумывала встречи, разговоры, иногда целую жизнь. Нетрудно догадаться, кто был главным героем моих фантазий. Но, в конце концов, возвращаясь к действительности, к своей комнате, столу, книгам, я ощущала отчаянную пустоту и тоску. С родителями я почти не общалась. Отношение между нами как-то перестали быть прежними. Мы могли разговаривать о моих школьных делах, уроках, общих знакомых, но не было уже ни прежней лёгкости, ни теплоты, ни доверия. Мы все ощущали натянутость и отчуждённость. Мама пыталась ещё как-то преодолеть её, но не смогла. Несколько раз она заводила разговор, но я отмалчивалась. Почему? Я заранее знала, что хочет мама от меня услышать, и понимала, что она никогда  от меня этого не услышит. Один раз я ей прямо так и сказала:
- Мама, ты не услышишь то, что хочешь услышать.
Она всё поняла, посмотрела на меня и вышла из комнаты. А я почувствовала себя бесконечно одинокой.
В конце концов, я устала мечтать. Это было что-то вроде сладостного обмана. Получаешь радость от того, чего нет. И когда понимаешь, что этого нет ,радость исчезает. И тогда я сказала себе: «Если ты, действительно, любишь и считаешь себя способной на это, и полагаешь, что ты взрослая, жди, борись, терпи, живи ради него, хоть всю жизнь жди, как в романе. Ты принцесса?». – «Принцесса», - согласилась я. – «Значит, никто у тебя не отнимет его».
Странно, но я сразу почувствовала себя как-то старше, сильнее и серьёзнее. Но, увы, не недолго. Вскоре я вновь делила своё горе с подушкой.
После обеда я пошла в магазин. Краткие минуты свободы. Жадно вдыхала я холодный воздух, мечтая улететь далеко-далеко и никогда не возвращаться. – «Опять детство, - сердито накинулась я на себя, - всё глупости выдумываешь. Пора быть серьёзней».
Возвращаясь мимо храма, я снова заметила чумазую девчушку. Она сидела прямо на земле и качала головой, как маятник. Но чудно было другое. Вокруг неё сидели голуби. Много. Несколько десятков голубей, воркуя и перетаптываясь, поклевывали что-то с земли. Как будто девочка была голубиным пастухом. Некоторые из голубей сидели у неё на коленях, а один примостился на плече. Более необычного зрелища я ещё не видела. Я даже забыла, что возвращаюсь домой, и отпущена всего на пятнадцать минут. Почему-то я никак не могла оторвать взгляд от этой девчушки. Мне вдруг до боли захотелось прижать её к себе.
- Странное создание, не правда ли? – Раздался сзади меня голос. От неожиданности я вздрогнула и обернулась.
На церковном крылечке стоял батюшка и добродушно и мягко смотрел на меня. – «Почти также мягко, как Миша», - мелькнуло у меня в голове, и я сразу же почувствовала к нему доверие и симпатию.
- Такое странное дитя я ещё не встречал, - продолжал батюшка, не сходя с места и задумчиво переводя взгляд на девочку. – Она ведь не побирушка, она особенная.
- Чья она? – Поинтересовалась  я.
- Я её спросил как-то: «Чья ты, малышка?», - а она отвечает: «Ничья». – Я говорю: «Значит Божия», - а она повторила: «Значит Божия». – Она почти не говорит. Я медик в прошлом. У неё, кажется, олигафриния или что-то очень похожее. А может что-нибудь совсем необычное.
- А где же она живёт?
- Кажется в приюте. Но почти всегда оттуда убегает. Её уже не ищут, знают, что сама придёт. Она ничему не учится, ни с кем не говорит. Директор грозится её отослать в интернат для умственно отсталых. Уже документы отвёз. Да моя матушка просила подождать. Хотим её себе взять. Мы детишек приёмных воспитываем. Необычная она девочка. Возили её к себе домой, не осталась. Вечером ушла. Ну, ничего, может со временем захочет. Тут надо терпением да лаской.
- Как её голуби любят, - заметила я.
- А как же. Она их тут прикармливает. Ей денежку добрые люди положат, она пойдёт в магазин, булочек купит. Да все и покрошит птичкам. А то ещё бездомных кошечек и щенков по помойкам отыщет, да накормит. Необычная девочка, - ещё раз вздохнул батюшка. – Видно беда, какая в жизни была, если так странно живёт. Тяжкое время нынче.
- Тяжкое, - согласилась я, подумав о своём.
- Недавно пришла ко мне вся в слезах. Да только и плачет ведь она не так, ка другие дети. Они обычно навзрыд, в голос. А эта беззвучно, ни одного стона, ни крика. Только слезинки катятся из глазок. А глазки смотрят так невинно и недоуменно, как будто спрашивают: « за что же нам такая боль, ответьте». Ну просто переворачивается всё внутри от такого взгляда обычно. Плачет так тихо, а в руках мёртвого голубочка держит и протягивает мне: «На, - говорит, - батюшка, тебе голубочка». – Я понятно: «Зачем, - спрашиваю, - он мне, деточка?», - а она: «Оживи его, батюшка. Его мальчишки побили». – А сама так всё и смотрит. У меня уже у самого слёзы навернулись. – «Ах ты, чадо моё, - говорю, - милое. Да это же Бог один так может, а я то, грешный не дерзаю и думать о том, чтобы кого-то к жизни нашей земной вернуть». – «Так попроси, - отвечает она мне, - у Бога-то. Он оживит». – Да так сказала, будто сама точно знает, что непременно оживит. – «Ну, давай, - говорю, - вместе с тобой помолимся. Может и вправду Бог чудо сотворит. Что Ему Милосердному стоит-то. Только давай, - говорю, - так условимся. Голубок-то твой, глянь, в крови весь. Его бы в церковь нежелательно нести. Давай-ка, мы его тут оставим, да? А сами пойдем к Богородице, к иконе её чудотворной припадём. Пусть она умолит Сына своего помочь нам, ладно?». – «Ладно», - говорит. Положила голубка на землю тут же возле дверей, и пошли мы с ней. – «И ещё, - говорю, - деточка. Господь лучше знает, что голубку полезнее, здесь ли летать или к себе на небо взять. Там ведь у него на небе голубки тоже летают. Вот может, - говорю, - он этого хотел к Себе взять. Там у него хорошо голубочкам. И попить есть, и поесть. И камнями в них никто не кидается. Если уж Господь решит его у себя оставить, мы тогда не будем на Него обижаться, а твоего голубочка похороним, согласна?». – Она этак серьёзно кивнула, и пошли мы молиться. Спели «Царицу», «Под Твою милость», сами своими словами попросили. Переглянулись. Ещё хочется помолиться. Ну, мы канон «во обстоянии и скорби» прочли. Намолились вдоволь. Вышли. Глядь, нет голубя. Улыбнулась она. В небо так, прищурясь, посмотрела,  сказала: «Улетел, голубок, улетел». – То есть ожил, значит, хотела сказать. Я промолчал, только перекрестился. Пусть думает. Наверно, мальчишки проходили, да забрали с собой. А может… - он помолчал. – Кто его знает? На всё воля Божия.
Батюшка погладил меня по голове и ласково сказал:
- Приходи причащаться, милая. Всё у тебя хорошо будет. Всё Господь управит.
- Правда? – Спросила с надеждой я.
- Правда. – Улыбнулся батюшка.
Не отдавая себе отчёта, зачем, я медленно стала подходить к малышке. Голуби меня не боялись, и не отходили в сторону, так что надо было ещё найти место. Куда ступить, чтобы пробраться через это голубиное стадо к девчушке. Я присела на корточки и спросила:
- Как тебя зовут девочка?
Она необыкновенно взглянула на меня. Необыкновенно, потому что мне опять захотелось прижать её к себе, так, что я еле удержалась.
- Кто ты? – Снова спросила я.
Она усиленно закачала головкой, потом замерла.
- Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро! – Три раз повторила она и улыбнулась.
Куранты в церкви пробили четыре часа, и я побежала домой, потому что прошёл уже час, как я пошла за хлебом и молоком.

Тяжелее всего жить, когда не ждёшь в новом дне ничего радостного. Знаешь, что ничего не случится в нём, о чём мечтаешь. Всё вдруг становится серым и ненужным. Если бы я знала, что с ним ничего не случилось. Временами меня сотрясало желание устроить бунт. Если бы я на минутку превратилась в свою принцессу, я бы непременно взбунтовалась. Но всё больше я убеждалась, что никакая я не принцесса. Я слабая, трусливая девчонка. Может быть, он лежит один и ждёт, а я тут ною, как бы всё само устроилось. Недостойна я его любви. Теперь я ожесточённо гнала от себя все мечты, устав растравлять своё сердце и считая себя недостойной этих мечтаний. Я писала бесконечные письма, которые никогда не отправлю, придумывала глупые стихи, тут же выбрасывая их в мусор, и пела грустные песни.
На следующее утро после разговора с батюшкой я проснулась с отвращением к наступившему дню, к школе, к дому и ко всему на свете. Вот бы не просыпаться. Умываясь, я решила прогулять школу, и это подняло мне немного настроение. За завтраком мама сказала, что на осенние каникулы мы едем к тёте в Нижний Новгород, и я снова пала духом.
Спускаясь по лестнице, я размышляла, почему мне всего пятнадцать, а не двадцать, когда я могла бы решать, никого не спрашивая, куда мне идти и как жить. Я вышла из подъезда. Было пасмурно, но не так, как у меня на душе. Я сделала несколько шагов и уже повернула направо в сторону школы, как вдруг остановилась и посмотрела под ноги, потом вернулась назад, и снова встала на крыльцо. Прямо перед моим подъездом на асфальте жирной белой краской крупными буквами было выведено:

                С    Д О Б Р Ы М     У Т Р О М,   
                П Р И Н Ц Е С С А   
      
   С минуту я неподвижно стояла и затем помчалась в школу. Удивительно, как может измениться мир в одну секунду. И пасмурное небо мне засияло ярче солнца, и чёрные лужи улыбались, и машины мигали по особенному фарами. Господи! Как здорово, что у меня он есть. Я услышала звон курантов и посмотрела в сторону Церкви. Почему-то сразу вспомнилась моя девочка, и тут я снова остановилась. «Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро!» – пронеслись в памяти её прощальные слова.
- «Доброе утро», -  прошептала я, ещё раз вспомнив надпись на асфальте.
 А ведь она не просто так сказала мне: «Доброе утро!» подумалось почему-то мне. И я снова помчалась, что есть духу в школу.
Но в школе Миши не было. Я нетерпеливо ждала окончания урока, и со звонком ринулась из класса, впервые жизни опередив Витьку и сбив на ходу учителя физики.
- Шумова, ты что, чокнулась? – Услышала я вслед, но даже не обернулась. Бывает такое состояние, когда ты делаешь что-то, а потом только понимаешь, что ты сделала. Ум как будто уступает место этому состоянию и «умывает руки», говоря: «Поступай, как хочешь. Я тут не причём».
Моросил мелкий дождь. Из под ног моих летели брызги. Я бежала по лужам, с удовольствиям чувствуя, как промокают мои ботинки. Хотелось, чтобы дождь лил сильнее, и я была  мокрая насквозь. «Какое у меня должно быть мокрое лицо» – с непонятным удовольствием подумалось мне.
- Привет, - запыхавшись и едва переводя дух, выпалила я. Больше уже, я точно это знала, произнести была не в силах. Только бешено стучало сердце. Наверное, весь дом слышит, как бешено, стучит моё сердце.
Он пропустил меня в комнату и закрыл дверь. Если бы я меньше волновалась, то разглядела бы, что в ней находится. Но меня почти трясло, слипшаяся мокрая прядь волос упала на лицо. Он аккуратно убрал её и взял меня за плечи.
«Я соскучилась», - сказали мои глаза.
«Я знаю», - ответили его.
«Как хорошо, что ты всё знаешь без слов, милый. Я очень устала без тебя, а тебя всё нет и нет».
«Я всегда рядом с тобой, каждую минутку».
«Когда ты смотришь на меня. Я ничего не боюсь. Вот бы это длилось вечно».
 «Мне кажется, я знаю тебя давным-давно».
«И я тоже».
«Как будто я потерял тебя и забыл, а когда нашёл, сразу вспомнил».
«И я тоже».
«Я чувствую, что ты часть меня самого. Если ты со мной, я сильнее. Я живу по-настоящему».
«Я тоже».
- Ты замёрзла, - сказал он и заставил одеть один из своих смешных свитеров. – Сейчас я буду поить тебя горячим чаем.
Он усадил меня на старый диванчик с потёртой обшивкой и ушёл на кухню. Я, наконец, осмотрелась. Комнатушка была обставлена самым обыкновенным образом. Диван, стол, несколько полок с книгами, шифоньер с двумя отделениями и большим зеркалом посередине, на полу узорчатый красно-желтый ковёр. На стенах не висело никаких портретов, певцов, артистов, только посередине небольшая фотокарточка в тёмно-коричневой рамке. На ней была изображена улыбающаяся женщина со светлыми волосами, держащая на коленях мальчика лет трёх-четырёх. Мальчик смотрел с фотографии так мягко, что я могла без доли сомнения узнать в нём моего Мишу. А женщина должно быть его мама. Интересно, что у него в детстве были  светлые вьющиеся волосики, а теперь тёмные и прямые. И, конечно, он был пухленький карапуз по сравнению с тем, каким он стал худым и тощим.
На столе у него я заметила несколько икон, аккуратно сложенную стопку тетрадок и… солдатиков в разных формах, позах, с оружием и без, зелёных, красных, синих. Я улыбнулась. Как для девчонок кукла всегда остаётся чем-то притягательным и необыкновенным, так для мальчишек – солдатики.
Я услышала, как он подошёл сзади и, не оборачиваясь, сказала:
- Вот как ты готовишь уроки. Это твоя армия?
- Ты знаешь, каждый из этих солдат может рассказать тебе удивительную историю. Они у меня все разные, храбрые, но справедливые и добрые. Они не любят стрелять и драться. Если только можно, они всё решают миром.
- А как же ты играешь ими, если они не дерутся?
- Я придумываю им характеры, разговоры, жизнь. Вот этот, -он взял в руку фигурку, - совсем не может драться. Нет, он храбрый. Один раз он встал на пути шайки разбойников и не дал им войти в деревню, разграбить и убить жителей.
- Но как же ему это удалось?
- Он вызвал их главаря на разговор, и сумел показать ему, что убивая других, он убивает себя. И ещё он показал, в чём заключается истинная храбрость. У них был долгий разговор, очень сложный. Это длинная история.
- И ты всё это придумываешь?
- Да. Но ведь и вы, девчонки, не просто укладываете кукол в кровать, сажаете за стол, выводите гулять. Вы ведь ещё разговариваете с ними, придумываете истории, иногда длиной в целую жизнь, так?
- Почти так.
- Уверен, что до сих пор играешь в куклы.
- Самоуверенность – это самая ужасная черта мужчин. Они всегда уверены во всём. А вот и нет. Я не играю в куклы, к твоему сведению.
- У тебя нет кукол?
Это было произнесено с потрясающей наивностью и простодушием, как будто он действительно искренне полагал, что всё дело в куклах. Я на миг даже растерялась.
- То есть, как нет… есть, конечно. Я просто уже выросла из этого возраста. -  С достоинством сообщила я.
- Возраст тут не причём. С возрастом меняются игры, а не то,  чем играют. Игра помогает определить то, чего мы по-настоящему хотим и о чём мечтаем. Играть –хорошо, если хорошо играть.
- Ой, ты сказал что-то слишком умное.
- Я тебе обязательно подарю куклу.
- И пожалуйста ещё погремушек и резинового слоника, - попросила я.
- Хорошо, я постараюсь. – Совершенно серьёзно пообещал Миша.
Он всех и всегда ставил в тупик, когда в ответ на двусмысленную шутку реагировал, как пятилетний ребёнок. Я поняла, что он, действительно, мне купит погремушек и слоника, потому что не захотел обратить внимания на сарказм в моём голосе, именно не захотел. Он считал, что иметь игрушки играть в них – самое правильное и серьёзное дело для почти шестнадцатилетней девушки. И эта мысль была важнее моего сарказма и иронии. Но я ни капельки на него не сердилась. Он мне нравился именно таким наивным, простодушным и нескладным.
- Пойдём пить чай?
- Пойдём. Ты почему сегодня в школу не пришёл? У тебя где нож?
- Вот. Я… было одно дело.
- Тебе покрепче?
- Нет.
- Ты опять плохо себя чувствовал?
- Нет.
- А ты врать не умеешь.
- Умею.
- Ни капельки. У тебя глаза сразу меняются, вот. Ага, и сейчас они изменились. Я же вижу. Врун. Чего ты улыбаешься?
- А ты чего улыбаешься?
- А я не улыбаюсь.
- Значит, ты тоже врунья.
- Ты от меня всё скрываешь, а я за тебя боюсь. Только тебе всё равно.
- Мне не всё равно, просто я боюсь за тебя, когда ты за меня боишься. Я не хочу, чтобы ты волновалась.
- У тебя это неважно получается.
- Правда, не очень.
- Пожалуй, так ваш чай остынет, ребятки. – Мы дружно повернулись. В дверях стояла светловолосая женщина с крупным, очень красивым лицом. Это была Мишина мама. Она приветливо улыбалась нам, поэтому, хотя я жутко смутилась, но не испугалась. Когда так улыбаются, опасаться нечего.
- Мама, это Лена. А это моя мама.
- Очень приятно, Леночка. Я давным-давно мечтаю с тобой познакомиться.
Она вся светилась. Я заметила, с какой трогательной нежностью взглянула она на сына и поняла, что он – главное в её жизни. Она по-матерински обняла меня и усадила рядышком.
- Ничего, что я тебя обняла, не сердишься?
- Что вы, нет.
- Я просто очень рада, что дружишь с моим Мишей. И очень рада, что, наконец, пришла в наш дом.
Я вспомнила, как «рады» были бы мои родители, если бы Миша пришёл в наш дом, и мне стало горько и обидно.
- Что же ты к чаю ничего не принёс?
- А вот баран…
- Ты бы ещё сухой вермишели насыпал.
- Зачем? – Не понял Миша. – Её лучше сварить.
- Вот именно. И чай лучше не с одними баранками пить, а с вареньем и мёдом.
- Да, действительно, я забыл.
- Ну, ничего, сейчас я всё вам сделаю.
Она проворно стала залезать в разные полочки, и скоро на столе чувствовалась перемена, произведённая женской рукой
Мы пили чай, и я слушала истории про Мишины детские приключения, которые его мама умела рассказывать очень забавно и красочно, а Миша дополнял эти рассказы своими смутными ощущениями, оставшимися с того времени. Было очень весело.
На минутку Миша вышел куда-то, и мама его, сжав мой локоть, торопливо прошептала:
- Ты, Леночка его не оставляй. Я вижу, как ему хорошо с тобой и легко. Он ведь очень часто страдает. А с тобой у него радость появилась. С радостью и страдание легче переносить. Уж крест у него такой, ты потерпи. От этого жаркого шепота, от грустной откровенности и почти мольбы, у меня сжалось сердце. Если бы я могла пообещать ей быть с ним всё время. Но как я могла. Я боялась глядеть на часы. Я знала, что скоро всё кончится, и за свою отчаянную решимость придётся расплачиваться. Я знала, что скоро расстанусь с этими прекрасными и дорогими моему сердцу людьми, а когда встречусь с ними вновь, не представляла.
Комок подкатил к горлу, и я отвернулась, чтобы она не видела моих мокрых глаз. Она расценила это по-своему и отпустила мой локоть.
- Ну, ладно, прости меня.
 В ней была какая-то покорность и кротость. Я не выдержала и бросилась ей на шею.
- Ну что ты, доченька, что ты, лапушка?
Хорошо, что она не стала меня ни о чём расспрашивать, а просто обняла и гладила тёплой рукой по волосам. Через некоторое время я успокоилась. И когда вытерла заплаканное лицо, то рядом снова сидел мой Миша и мягко и некжно смотрел на меня. Он тоже ни о чём не спрашивал, потому что всё понимал. Потом мы сидели с ним в комнате на диване, и он рассказывал мне о своих солдатиках. А я слушала его голос и плохо понимала, о чём он говорит. Мне просто нравилось слушать его.
- У тебя много сказок, - заметила я, кивнув на полку. Он улыбнулся.
- На любой вкус.
- Я так и знала, что ты сказочник.
- Так ведь и ты тоже сказочница.
- У меня нет дома столько сказок.
- Они у тебя здесь, - он ткнул меня в грудь.
- Почему в жизни не бывает, как в сказке? – Спросила я, думая о своём.
- Сказка – это тоже жизнь. Ведь в сказке всегда побеждает добро, всегда сильнее любовь и всегда торжествует справедливость. Наверное, и каждый человек чувствовал свою жизнь сказкой, если бы побеждал своё зло добром, сильнее любил, чем ненавидел, и каждый миг жизни был справедливым. Он бы и не замечал, что живёт в сказке, а другие это заметили бы.
- В сказке все счастливы, а здесь самые добрые больше всего страдают. И их жизнь – одно горе.
- Знаешь, в том городе, где я жил, раньше у меня была одна знакомая бабушка. Я навещал её последние два года её жизни. Её звали баба Люба. Мы с ней часто сидели за столом, и она угощала нас чаем. А я, десятилетний мальчишка, любил слушать её простые истории. У неё не было во рту ни одного зубика, а губки её закатывались всё время внутрь. Говорила она невнятно, а я всё равно понимал. К ней мало кто приходил. Она жила одиноко, занимала две комнатки в старом деревянном доме, остальную часть занимали соседи. И удивительно, они не разу, сколько я помню, не зашли к ней, не узнали, как живёт, не нужно ли что. Хотя ей было восемьдесят лет. Последние три года жизни она почти не ходила, только от двери до кровати. Выйдет на крылечко, постоит немного, подышит и обратно в свою конурку. А в ней, в конурке-то, знаешь, запах чуть лучше, чем на свалке. Она ведь ни убраться, ни постирать уже не могла, даже ведро помойное вынести. Так у неё всё и гнило неделями и месяцами. Потом уже он и спала, не раздеваясь, сапожки свои почти не снимала. Так, представляешь, у неё ногти за годы в страшные наросты превратились вот такой длины (он показал пальцами). Чуть тронешь их, как будто ногти кто выдирает, боль жуткая. А она всё в сапогах ходила. Сделает шаг и стонет, ещё шаг – опять стонет. Я спрашиваю: «Ты чего, баба Люб?», - «А ноги, - говорит, - больные совсем стали, никудышние», - и смеётся, а потом снова стонет. Уговорил её снять эти сапоги, пока снимал, она чуть сознание не потеряла, требовала обратно сапоги надеть. Я не послушался. Очень хотелось увидеть, что там с ногами. Знаешь, какое у неё самое большое ругательство было? – Озорник! Такое ругательство больше как комплимент принимаешь. Увидел я эти ногти и ахнул. Страшно стало. Почувствовал я, как ей больно и заплакал. – «Баба Люб, давай, - говорю, - их срежем». – Распарили ноги в тазике. Стал я резать, а они как кости твёрдые. Много она натерпелась, бедненькая. И знаешь, как она терпела. Она всё время, пока я резал, говорила три слова: «Матерь Божья, помоги! Матерь Божья, помоги! Матерь Божья, помоги!» - и так всё время. Полегче станет, она и замолчит. А если опять больно, снова: «Матерь Божья, помоги! Матерь Божья, помоги!». – С тех пор, когда мне было очень больно, тоже всегда повторял эти слова. Очень они меня тогда потрясли. И знаешь, помогало. Хотя я тогда и не знал ничего про Матерь Божью почти. Ела она только то, что ей принесут. А приносили ей кушать не всегда, потому что ходили к ней из жалости те, кто знал, что она одинокая и больная. Но в городе людям мало дело друг до друга. А постоянно ухаживать за ней никто не брался. Я был самым частым её гостем. Но какая из меня тогда могла получиться сиделка. За водой ещё схожу, чайник поставлю, подмету, печь затоплю, и всё. Да и я приходил не каждый день. Представь, живёт одна старушка, не ходит, не может сама печь истопить, выйти из дома, всё время одна. В её домике зимой изо всех щелей так дуло, что если печку каждый день не топить, то меньше нуля было. Вода в бочке в лёд превращалась. А она только сидеть и лежать могла. И самое ужасное, мы не могли к ней каждый день приходить. Бывало иногда, она сидит в студёном доме и стонет. Потом я прибегу, она шамкает беззубым ртом: «Матерь Божья тебя прислала, уж я так просила». – «Холодно, баба Люб?» - спрашиваю. – «Ой, холодно, совсем зябко, мочи нету», - соглашалась она. И при этом ни чуточки обиды, отчаяния или ропота. Она кушала, на ладошке можно было уместить весь её завтрак, обед и ужин вместе взятые. Она рассказывала, что вышла замуж перед самой войной, и мужа сразу убили. Больше ни за кого не пошла. Уехала из своей деревни, и здесь всю жизнь проработала уборщицей в храме. Жила одна. – «Один раз, - рассказывает, -  поехала к сестре. Ох, она меня ругает. И чё ты, - говорит, -  в Бога веришь, и чё ты такая, сякая, живёшь не так, всё у тебя не эдак. А я и плачу, плачу и на икону смотрю, на «Казанскую» Матерь Божию, а она так засияла мне, прямо живая. И мне сразу легко стало, хорошо. Так она засияла». -  Баба люба вспоминала эту историю каждый день по несколько раз. Надо сказать, у неё был сильный склероз. Она долго не могла запомнить, как меня зовут, хотя я был её, наверное, самым близким гостем. А вот память о чуде «Казанской» Божией Матери осталась навсегда сохранилась у неё, и ещё, как ей патриарх Пимен медаль дал за усердный и преданный труд в Церкви. Она этими двумя воспоминаниями и жила, они были для неё неиссякаемым источником радости. Когда я представляю, как она жила, особенно последние годы, тогда я был меньше, не понимал до конца, только жалел, а сейчас понимаю. Ведь это сплошное страдание, одиночество, боль, холод и снова одиночество. Я иногда подходил к ней, гладил её по головке и спрашивал: «Трудно, баба Люб?». – «Слава Богу за всё!» – говорила она. И вдруг как обронит: «Господи! Как жить-то хорошо, Господи, какая она хорошая, жизнь, ещё бы пожить». – Представляешь, для неё жизнь была сказкой. Она не жила этими страданиями. Она жила тем светом от иконы «Казанской» всё время. И я это чувствовал, что она живёт не как мы, а по-другому. Она много страдала, но понимаешь, мне ни разу у неё не было плохо, хоть я её сильно жалел. У неё было такое светлое сердце, светлое и радостное.
- Она всё время жила в своей сказке, - задумчиво пробормотала я.
- И эта сказка была настоящей жизнью.
- Какая грустная у неё сказка.
- А ей так не казалось.
- Но она была одинока.
- Это мы так думали, а она себя не чувствовала одинокой.
- А я бы чувствовала, - призналась я.
- Поэтому у тебя своя сказка ,принцесса.
- А у тебя своя?
Он взял меня за руки и крепко сжал их.
- У нас с тобой одна сказка.
- А какая она?
Он встал и достал из ящика стола плеер.
- Ты не откажешься, если я приглашу тебя потанцевать?
- Я не умею.
- Ты откажешься?
- Глупый, как я могу отказаться, когда ты меня просишь. Это ведь невозможно.
- Эту музыку будем слышать только ты и я.
Он одел один наушник мне, другой вставил себе в ухо и нажал кнопку.
Если я признаюсь, что первый раз в жизни я стала тогда танцевать, то, надеюсь, не слишком опозорюсь. Впрочем, мне это всё равно. Тихая и грустная мелодия плыла куда-то. Плыли вместе с ней и мы.
- Вот какая наша сказка, - прошептала я ему на ухо. – Ты всё-таки настоящий сказочник, только не хочешь в этом признаться.
- Я раньше думал, что сказочники живут в сказках и приходят оттуда, чтобы рассказать нам, что у них там происходит. Мне казалось, что они не настоящие люди.
- И ты не настоящий.
- Почему? – Улыбнулся он.
- Потому что я боюсь, что ты куда-нибудь исчезнешь, я не знаю почему, но всё время боюсь.
- Ты меня не можешь потерять, и я тебя не могу потерять. Ты живёшь во мне, а я в тебе. Мы уже не сами по себе. Чтобы нас разделить, надо разрезать наши сердца. Интересно, как это получится.
- Никак не получится. Меня увезут на каникулы в нижний Новгород, и мы не увидимся до второй четверти.
Он грустно взглянул на меня и ничего не сказал.
- Почему нельзя сделать так, чтобы сегодня никогда не кончалось?
- Потому что тогда никогда не наступит завтра, в котором нас ждёт что-то ещё более прекрасное.
- Ничего не может быть прекрасного, если тебя нет рядом.
- Меня не будет рядом, если только ты меня забудешь.
- Я не забуду тебя никогда, слышишь?
- Тогда всё в порядке. Я буду сидеть с тобой за столом во время завтрака, буду идти рядом по улице, наверное, слева от тебя, мне больше нравится слева. Спать я буду на полу. На раскладушке мне не стели, я не люблю на раскладушке, проваливаешься. Просто положи рядом с твоей кроватью подушку. Мне больше ничего не надо. Если на обед у вас будет пшённая каша, то не накладывай мне много, я её терпеть не могу. Можешь оставить чуть-чуть на своей тарелке, я доем. Договорились?
Я улыбнулась.
- Вот! И почаще улыбайся, а то я начну думать, что ты на меня за что-то сердишься, и уеду домой.
- А как с тобой можно поговорить?
- Ну не слишком громко, а то ты напугаешь до смерти родителей, и тебя увезут в психушку.
- А как я услышу твой ответ?
- И это спрашивает меня сказочница, фантазёрка, которой я в подмётки не гожусь. Да ты услышишь ответ раньше, чем задашь вопрос. Надеюсь, я не наговорю слишком много глупостей. Интересно будет узнать, что я тебе наболтаю. Надеюсь, ты мне расскажешь. Ты, например, иногда мне говоришь такое, что у меня волосы встают дыбом.
- Что я такого тебе говорю?
- Гм. Не могу. Это слишком ужасно.
- Скажи сейчас же.
- Нет. Даже не проси. Это нельзя произнести вслух.
- Но я же всё-таки произнесла?
- Ну. Ты не подумала.
- Я не могла сказать ничего ужасного.
- Ну, это было не просто ужасно.
- Не просто ужасно? Что же ещё?
- Это было… - он замолчал.
- Ты перестанешь издеваться?
- Это было ужасно… приятно.
- Ну скажи мне, наконец, ты , несносный мальчишка.
- Это сказано таким тоном, что мне приятно себя чувствовать таким.
Я убрала руки с его плеч и сделала вид, что надулась. Мне было приятно притворяться капризной и обидчивой. Принц почесал затылок и немного растеряно пробормотал:
- Я, кажется, немного переборщил.
Он обошёл меня вокруг и попробовал заглянуть в лицо, конечно, безуспешно. Я с трудом сдерживала улыбку.
- Может быть, ещё потанцуем?
Он ещё раз обошёл вокруг меня и вдруг бухнулся передо мной на колени. Теперь он смотрел на меня снизу вверх, просительно и сокрушённо.
Разумеется, я не могла выдержать такой молящий взгляд и бросилась к нему в объятия. Мы вместе рассмеялись и не выпустили друг друга. Как тепло и надёжно мне было чувствовать себя, прижавшись к его груди. «Милый, милый, милый!» - без конца повторяла я про себя. Теперь мне опять захотелось плакать, не от грусти, а от переполнявшей всё моё существо нежности к нему.
Раздался звонок в прихожей, и через несколько секунд я услышала голос своей мамы. Всё во мне вздрогнуло и опустилось. Мы посмотрели друг на друга.
- Я приду, сразу, как вернусь, приду, обязательно, - горячо прошептала я.
Он не ответил. Перед тем, как открыть дверь комнаты, я обернулась. Он тихо и грустно смотрел на меня. Не знаю, что со мной случилось, но я бросилась к нему и прижалась.
- Я не могу.
- Всё будет хорошо, принцесса.
Мы стояли посередине комнаты, почти напротив шифоньера. Я в последний раз взглянула на Мишу и стала поворачиваться. Взгляд мой упал на зеркало и остановился. Это было обычное зеркало в человеческий рост, которое вешают между двумя отделениями шифоньера. Необычным было другое. В нём не было отражения, а из глубины, с той стороны на меня пристально смотрел бородатый мужчина с мокрыми растрёпанными волосами в каком-то древнем рыцарском костюме. Он глядел на меня так, что дрожь пробежала у меня по спине. Что-то в его взгляде было отчаянное и… как ни странно, нежное.
Миша, заметив, что я неподвижно стою, глядя в зеркало, стал поворачиваться, и тут мужчина в рыцарском костюме рванулся навстречу мне. В этот момент Миша взглянул в зеркало, и… всё исчезло.
- Ты видел… там?
- Что?
- Мужчину с бородой в таком костюме, как будто он из средних веков.
- Ну вот, - он улыбнулся, - сразу видно, сказочница. Не успела попасть в новое место, как уже рождается у неё сказка.
- Нет, правда, Миша! Я только сейчас видела человека, как тебя. Он так смотрел на меня, как будто… не знаю.
- Ну, это старое зеркало вообще-то. А все старые зеркала волшебные, это давно известно.  Тебе страшно?
- Почему-то нет. Хотя очень странно. Но ты правда ничего не видел?
- Что-то дрогнуло, мне показалось и всё. Но мужчину я не видел, яношу видел.
- Юношу? – Переспросила я.
- Да.
- А как он выглядел?
- Ну, ничего себе. Так вообще есть на что посмотреть. - Он улыбнулся и заговорщически подмигнул. - Даже сейчас там, кажется, можешь посмотреть, - и повернулся к зеркалу.
- Ты опять шутишь. Господи! Мама шумит. Мне пора. Я обязательно приду, когда приеду, слышишь?
Он улыбнулся и кивнул, но улыбка вышла какая-то печальная, и на сердце у меня снова стало неспокойно.
- Ну что ты, не веришь?
- Верю. Ты тоже верь.
- Береги себя.
Он кивнул. Я пошла к двери. В коридоре о чём-то спорила Мишина мама с моей мамой, а я не в силах была надавить на ручку и уйти. Как грустно и нежно он смотрел на меня. Я зажмурилась и толкнула дверь.


… Выйдя в коридор, принцесса подозвала караульного и голосом, не терпящим возражений, велела ему проверить галерею наверху и весь этаж, заявив, что слышала там подозрительный шум.
- но приказано… - попробовал возразить несчастный, - здесь, ваше выс…
- Вы что, не слышали? Мигом наверх. – Ледяным голосом произнесла принцесса, мастерски подражая интонациям короля Серджуса. – Во дворце грабители, а вы топчитесь, как старая бабка. Возьмите с собой караульного на лестнице и доложите, как только закончите осмотр. Исполняйте.
Солдат бросился со всех ног по коридору. Теперь минимум на двадцать минут коридор и лестница были свободны. Принцесса закрыла глаза, и устало вздохнула.
Потом решительно пошла вперёд. Она миновала два поворота и на третьем свернула. Остановившись перед дверью в оранжерею, Лина достала ключ и аккуратно, стараясь не шуметь, открыла её. Было темно. За окном густые чёрные тучи скрыли луну и звёзды. И ничего не освящало ночной мрак. Однако принцесса слишком хорошо знала дорогу, чтобы заблудиться. Кроме того, она ощущала лёгкие шорохи встревоженных цветов, которые понимала лучше, чем кто-нибудь. Поэтому через минуту она безошибочно добралась до двери в кабинет короля Серджуса. Лина тихо вошла и зажгла свечу на столе. Вот кабинет её отца. Она зажмурилась, снова представив, какую боль испытает он ,когда придёт сюда завтра. Бедный. Она почти безвольно упала в кресло и достала из кармашка письмо, развернула и снова стала читать.
«Мой милый, дорогой и любимый папочка!
Я боюсь представить, какую боль и муку доставляю тебе тем, что делаю. Но я иначе не могу  поступить, и ты это знаешь. ОН зовёт меня, как и маму. Она знала, что я тоже приду туда, значит, она понимала, что это нужно, иначе бы она не пустила меня. Папочка, я очень тебя люблю. Но ты меня любишь во много раз больше и сильнее. Как ты переживёшь моё исчезновение? Милый папа, если я не уйду. Я всё равно здесь не смогу долго прожить. Всё гибнет, и смотреть на это – медленно убивать своё сердце. Королевский дом Серджусов имеет девиз: «Моё сердце отдано всем». Вот и пришло время отдать его за всех. Я знаю, зачем иду туда, и мама знала тоже: за страданием и за спасением. Наверное, одно без другого не бывает. Может быть, в этом тайна оврага? Я чувствую, что если буду там, то здесь будет лучше моему народу. Я чувствую это сердцем. А тебе известно, что королевские сердца в нашем роду не ошибаются. Дорогой мой папочка, я хочу, чтобы ты знал, что я жива и мама тоже жива. Ты её любишь до сих пор и тоскуешь. Я читаю это в твоих глазах всегда, когда вижу тебя, хоть ты и пытаешься скрыть это даже от самого себя. И ты никогда не перестанешь тосковать. Но это значит, что ты узнаешь её, когда тоска твоя исчезнет, тогда ты поймёшь, что это она. Я не знаю, зачем я написала именно так. Не вполне понимаю даже, о  чём я пишу. Папочка, родной. Сегодня ночью я ухожу. Когда ты прочтёшь это письмо, уже сутки пройдут, как я буду там. Но я уношу с собой мою любовь к тебе. Ты – мой самый дорогой идеал. Я всегда хотела быть похожей на тебя.
Ещё маленькой девочкой бегая за тобой по дворцу, я копировала твою походку, твои взмахи руками, улыбку, выражение лица, чем немало забавляла окружающих. Каждая твоя похвала была для меня пределом счастья. Я летала на седьмом небе, если ты оставался  доволен моими успехами в учёбе, в поведении.
И теперь я знаю, будь ты на моём месте, ты никогда бы не поступил иначе. Это меня укрепляет более всего.
Господи! Как мне страшно за тебя, что ты остаёшься один. Прости, прости меня, папочка. Я ужасная дочь, и смею ещё говорить о любви. Но всё уже решено. Наверное, мы родились для того, чтобы вечно тосковать друг без друга, любить и разлучаться, рваться друг к другу и убегать друг от друга, искать и терять.
Но я верю, что мы снова будем вместе, и ты меня снова обнимешь. Я даже это почему-то знаю. Верь в это и ты.
Моё сердце говорит, что ты сейчас тревожишься обо мне и предчувствуешь беду. Как бы мне хотелось прижаться к тебе.
          Прощай          твоя дочь Лина.
P.S. Я поняла, почему умер мой голубь Мирко. Там перестали любить голубей. Это ужасно.

Принцесса положила письмо на стол и выглянула в окно. Ветер усиливался и шумно раскачивал деревья. Вдали загрохотало. – «Будет дождь, - подумала Лина, - как в ту ночь, когда уходила мама. Наверное, это знамение, когда кто-то уходит туда, природа волнуется». Она решительно повернулась и вышла из кабинета.
В своей комнате она быстро переоделась в заранее приготовленное платье. Надела плащ и последний раз окинула взором свою комнату. В ней прошло е детство. Здесь она так беззаботно и счастливо смеялась, шалила и играла. По этому полу она сделала свои первые самостоятельные шаги, а мама поймала её, падающую после этих первых самых трудных шагов в жизни, и высоко подняла в воздух, смеясь. Лина запомнила смеющееся лицо мамы, и такой она чаще сего ей потом и вспоминалась: счастливо смеющаяся, с ласковыми глазами. Вот её прятальный шкаф. Так его назвала в пять лет сама Лина, потому что в нём она пряталась от всех неприятностей и нежелательностей своей детской жизни: от нянь, от уроков, от манной каши, которую подавали часто на завтрак, и которую принцесса терпеть не могла. Зарывшись в бесчисленные тряпки, шарфы, платья, кофты, жакеты, блузки и юбки, маленькая принцесса придумывала часами морские истории, пока слуги и няни истошно вопили на весь дворец и звали её. Ох, и доставалось ей потом от отца. Но, несмотря на наказания, прятальный шкаф использовался не раз. И хотя давно все знали, что это любимое прятальное место принцессы, однако почти всегда не могли её там отыскать. Шкаф был слишком большим и заваленным вещами, а принцесса – слишком маленькой и хитрой. Она умела так глубоко зарыться и затаиться, что, порой обшарив несколько раз шкаф по всем углам, няни так ни с чем и уходили.
Вот зеркало. Первый раз принцесса увидела себя в нём как-то по особенному. Прежде она не обращала внимания на зеркало, проверяя по нему лишь степень своей чумазости и нерасчёсанности. Первое ей удавалось обретать слишком часто, и зеркало тут не помогало, а второе вызывало у принцессы мучительное отвращение. Расчёсываться она не любила. А её густые волосы требовали тщательной и длительной работы с гребешком. Нянюшки с превеликим трудом усаживали с утра приверженицу лохматых нравов перед зеркалом и в три гребешка начинали невыносимую пытку, после которой девочка становилась похожей именно на девочку, а не на лесное чудо-юдо.
И вот неожиданно, не так давно, зеркало показало как-то Лине очень странную девочку, которая самой Лине показалась интересной. Она впервые взглянула на себя со стороны и почти два часа изучала свой нос, свои уши, рот, щёки, глаза, шею, руки. С тех пор принцесса весьма аккуратно стала обращаться с зеркалом и даже подружилась с ним. Она с ним советовалась, распустить ли волосы по плечам или заколоть их на макушке, надеть шляпку с широкими полями или с узкими, не выглядит ли она смешно, если хмурит брови и если задирает вверх подбородок, не торчат ли у неё уши и другие, без сомнения важнейшие вопросы девичьей жизни.
Вот её столик. На нём она вывела свои первые буквы, из которых получилось: м-а-м-а. Здесь она писала свои первые тайные желания и мечты, которые прятала от всех. А вот её кровать, где она видела самые удивительные и чудесные сны. Здесь, над этой кроватью склонилось последний раз любимое лицо с ласковыми глазами, чтобы исчезнуть навсегда.
Принцесса очнулась от воспоминаний. Теперь и она должна исчезнуть. Время приближалось. В кабинете отца, в столе она взяла ключ от нижней галереи, про которую знали немногие посвященные люди, и которая выводила на запад от дворца в дубовую рощу. По этой галерее король Серджус уходил, когда ему надо было сделать что-то важное и секретное. Часы пробили четверть двенадцатого. Лина вошла в коридор. Через десять минут она уже вдыхала холодный ночной воздух, подставляя лицо ударам мокрого ветра. Около самого старого дуба (его ширина была равна хороводу пяти человек) её должен был ждать принц Милан. Принцесса с нежностью подумала о нём.
«Милан, Милан. Это от слова милый, потому что так и есть. Ты самый милый», - подумала принцесса. Сейчас, когда она уходила туда, о чём боялась даже думать и навсегда прощалась со всем, что её окружало в этом мире, и с самим миром, она вдруг отчётливо поняла, что ей очень нравится принц Милан, и что если бы не надо было ей уходить, может быть, они полюбили бы друг друга и стали бы частичками, которые одна без другой не могут быть полными. Может быть, они поженились, и у них родилась бы дочь, которую Лина обязательно назвала бы Анной, в честь мамы, а потом сын, и его Милан назвал бы в честь своего отца. Но теперь всего этого не будет, потому что не будет ничего: ни Милана, ни дома, ни мира, ничего и её самой, Лины, больше не будет. - «Но как это может быть, что меня не будет, как?». – «Ты изменишься, - вспомнились ей слова Гностикуса, - ты уже не будешь Линой». – «Я буду той, кто обо мне мечтал?». – Ты – это будешь ты».
«Нет, я – это буду я. Я останусь. Я не верю, что меня никогда не будет. Я останусь».
Она споткнулась и упала на землю. Тут же сильные руки аккуратно подняли её, и перед ней вырос принц Милан.
- А, принц, благодарю вас. Я споткнулась. Как я рада, что вы меня проводите.
- Принцесса! Я не смог бы отказать вам ни в одной вашей просьбе, и вы это знаете, хотя не могу сказать, что я рад проводить вас туда, куда вы идёте.
- Я… Мне приятно, что именно вы, Милан, сейчас со мной. Я бы не знаю, что делала, если бы вас не было рядом. Милан, я боюсь. – Вдруг выпалила принцесса. – Я никогда в жизни никому не признавалась, что боюсь. Я умела бороться со страхом. А сейчас меня всю трясёт, и… я тоскую.
- Лина! Вы… вы самая храбрая девушка  из всех существующих на свете. То, что вы решили сделать, никогда не сумеет трусливый человек. А то, что происходит с вами сейчас, - естественная скорбь вашей души о том, что она теряет.
- Да, я … действительно, теряю всё, Милан. Я теряю отца, друзей, эти деревья, птиц, мои цветы, Чунчо, Мину. Я теряю моё небо, в которое смотрела каждый вечер и придумывала сказку о каждой звезде. Я теряю мою землю.
Она упала на колени, потом на живот, вытянула руки в стороны и замерла. Принц неподвижно стоял над ней, не смея потревожить её. Она прощалась со своей землёй. Тихая слезинка скатилась по щекам принца Милана, когда его доброе сердце на секунду прикоснулось к боли, разрывавшей сердце девушки.
Лина встала. Её горячее лицо не могли остудить даже крупные капли дождя.
- Идёмте, Милан. Моё сердце говорит мне, что жизнь моя не здесь, а там.
Она сказала это почти спокойно, совсем не похоже на то, как она говорила минуту назад, и принц ещё раз поразился её мужеству и силе характера.
Они шли молча под шум ветра, дождя и грома, две тёмные фигурки в ещё более тёмном мраке ночи. Решительно и быстро они двигались к оврагу. Перед самым краем оврага Лина остановилась и прижалась щекой к шершавому стволу дуба.
- Ему трудно дышать, - прошептала она, - он боится, потому что скоро овраг поглотит его.
- Вы про дуб говорите?
- Да, я чувствую, как он боится. Принц! Сейчас… мы войдём туда, и я там,… в общем, там что-то должно со мной произойти. – Принцесса стиснула зубы, так. Что они хрустнули, чтобы у неё не задрожал предательски голос. Через минуту она заговорила снова. – Я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось. Но с вами ничего не случится, я почему-то знаю, - принцесса как будто прислушивалась к чему-то внутри себя. – Вы вернётесь, Милан. И я даже знаю, как.
Лина улыбнулась и достала маленькую перламутровую коробочку.
- Что это? – Спросил удивлённый принц.
- Это ваш путь назад. Здесь двенадцать светлячков. Идя в глубь оврага, мы будем оставлять их по пути на таком расстоянии, пока они видны. Это будет ваш фарватер, ниточка в наш мир. Только не забудьте собрать их на обратном пути, они живые. – Озабоченно попросила принцесса.
Она открыла коробочку, и двенадцать ярких синих огоньков вырвались наружу.
- Вот вы и пригодились своей принцессе, милые светлячки. Вам предстоит задание, которое по силам лишь таким храбрецам, как вы. Такое дело, кому попало, не доверишь. – С самым серьёзным лицом сказала принцесса.
В коробочке раздалось удовлетворённое скрипение  и довольные щелчки.
- Главная ваша задача, как можно дальше светить друг другу, понятно?
Принцесса взглянула в овраг и перевела взгляд на принца.
- Милан. Вот я ещё в этом мире. Я ещё не там. И я хочу перед тем, как перестать быть Линой…
Она замолчала и вдруг быстро пролепетала:
- Поцелуй меня, Милан.
Принц зажмурился на секунду, потому что испытал такую боль, что побоялся, как бы глаза не выдали его. А он не хотел расстраивать сейчас Лину.
Он давно для себя знал, ещё с первого взгляда на эту девушку, когда она смешно и сердито спорила с отцом, имеет ли право участвовать в совете, ещё тогда он знал, что любит её. И теперь он сам, сам её провожает туда, откуда она никогда не вернётся. Он сам расставался со своим счастьем и ничего не мог изменить. Ему хотелось крикнуть: «Я иду с тобой! Я не могу без тебя!». Но его ждал его народ, его больная мать. И он знал, что туда, куда идёт Лина ему нет дороги. Значит, он за ней не пройдёт. «Но может быть, потом», - с надеждой думалось ему. Он сделал шаг к принцессе, робко прикоснулся к её губам, потом крепко прижал её к себе, не веря, что ему придётся отпустить это драгоценное для него существо. «Невозможно, невозможно, невозможно» - стучало у него в голове.
Лина как будто куда-то летела. Сладкая слабость окутала её и укрыла на миг от всего на свете. - «Вот мой первый поцелуй и последний, - шевельнулось в ней что-то, - меня обнимает любимый человек. Разве это не счастье? Я не одна, мы вместе. И, кажется, я лечу куда-то. Может быть, я уже где-то там, что со мной?».
Совсем рядом прогремел гром, и яркая молния осветила всё вокруг. Тогда принцесса очнулась и вырвалась прочь.
- Пойдём, пора.
Они двигались медленно, почти ощупью. Но уже через два шага их окутала тишина. Над ними была темнота и всё. Ни дождя, ни ветра,  ни туч ,ни грома, ни молнии – ничего, только сухие деревья корни и ветви. Они спускались всё ниже, не забывая оставлять светлячков на расстоянии их световых возможностей.
Чем дальше они шли, тем реже попадались сухие ветви, тем твёрже становилась земля под ногами и тем более странной становилась темнота вокруг них. Она как будто приобрела, оттенки и стала упругой, точнее живой. Наконец, они почувствовали, что вокруг нечто живое и движущееся.
- Что делать? – Прошептала принцесса.
- Я думаю, сейчас будет ясно, - пробормотал принц, и земля дрогнула у них под ногами.
- Я не могу так больше идти в никуда.
- Может быть надо решить, куда нам идти?
- Но я не знаю.
- Давайте куда-нибудь попробуем.
- Хорошо, - и принцесса с отчаянием безнадёжно заблудившегося путника сделала шаг в сторону. Руки её коснулись какой-то воздушной вибрации,  она инстинктивно одёрнула их. Но тут же мрак стал рассеиваться, и, ей казалось, множество световых стрел мчатся на неё и  исчезают перед её лицом. Она метнулась в другую сторону, и перед ней зажёгся воздух десятками переливающихся друг с другом цветов. И всюду, куда она не бросала взгляд, появлялась движущаяся молниеноносно масса света. – «Я схожу с ума», - подумала Лина.
- Принц, принц, вы здесь?
- Я ни на шаг не отстаю от вас, принцесса. –Послышался за спиной голос Милана.
- Так что же я? – Принцесса пыталась сосредоточиться. – Ещё чуть-чуть, и я растворюсь в этом вихре света. Так. Надо… Что надо? Нет, нет, не надо. А что не надо? Не надо стоять. Да, только не стоять , иначе смерть. Иду.
Принцесса бросилась в потоки света, принц за ней. Как только она оказалась в нём ,движение света изменилось ,точнее казалось, что летит теперь не свет, а она. Может быть, это сон? Вот бы сейчас проснуться. Она заметила, что куда она смотрит, туда и движется. И если не пытаться рассмотреть, как вокруг неё движется свет, а сосредоточить взгляд на какой-то точке, то к ней-то она и начинала приближаться. Тогда она выбрала точку сбоку от себя, и тут же свет замер, а точка выросла,  стала живым переливающейся зеленью, похожим на воду окном. Она ударила по нему ладонью и… увидела парк с фонарями. От неожиданности она зажмурилась, потом снова стала смотреть. И чем дольше и точнее она на что-то смотрела, тем ближе это становилось и вырастало. Принцесса испугалась и бросилась прочь. Она прикоснулась ещё сразу к двум окнам, и перед её глазами возникло море  и город. Она стала бить руками по свету, и всюду раскрывались окна в какой-то мир. В них были люди, звери, природа, города. Всё становилось ближе, как только Лина смотрела на это. Иона всё больше боялась. В некоторых окнах стали появляться страшные тени и люди. Они злобно озирались, кто-то кого-то бил или убивал. Затем они начинали смотреть на Лину и приближаться к ней. Лина кричала и пыталась бежать прочь ,но здесь не было земли под ногами. Принцесса вообще не чувствовала ног. Здесь надо было двигаться взглядом, но она в страхе забыла об этом. Принц всё видел и понимал, что если сейчас что-то не произойдет ,то эти картины просто вырвутся сами из окон и разорвут собою всё.
- Принцесса, нельзя здесь оставаться, бегите куда-нибудь.
- Я не могу! Я не могу! Я не знаю, куда.
Принц видел всё немного не так, как принцесса, может быть, потому, что ему было открыто не так, как ей. Он не различал того, что было внутри окон. Они оставались для него мутными пятнами. Он чувствовал только, что они заполняют собой всё. Принц схватил принцессу ,когда увидел, что она с широко открытыми от ужаса глазами загораживается от чего-то и рванул её к себе. Но Лина уже не видела принца, только почувствовала какую-то силу, увлёкшую её от страшного зрелища в окне, почти парализовавшего её. Этот толчок дал ей мгновение, чтобы оторваться от всего, что вокруг и не смотреть ни на что, и тогда-то всё перестало расти. «Чего я жду? Что мне делать? Подскажи мне, Господи! Мамочка моя, где ты? Где я? Сердце моё, подскажи мне», - и она закрыла глаза. А когда открыла, всё было по-другому. – «Наверное, глаза ведут не туда, куда надо. Глаза не могут выбрать, что надо. А сердце ведёт к самому главному». Впереди что-то неярко и непонятно светилось, и Лине очень хотелось увидеть это, непременно рассмотреть, но не получалось. Что же это? Её не интересовало больше, что было вокруг. Тогда светлое пятно разрушилось к ней, и чем ближе оно становилось, тем отчётливее Лина видела фигурку человека. Потом она различила, что эта девочка, и не видя ещё лица, поняла, что это она.
- Девочка в красном платье. Ты видишь, Милан? – Прошептала принцесса.
- Нет, я ничего не вижу. Пятно какое-то, - ответил принц.
Но Лина уже не слышала его. Однако она не обратила внимания на то, что ей никто не ответил, потому что перед ней стояла девочка. Вокруг неё, и как будто в ней переливался жидкий золотой свет.
«Она не настоящая. Кто она?». Лина избегала почему-то смотреть в глаза ей, а девочка тихо качала головой и смотрела на Лину. Вдруг Лина заметила, что в руке у девочки сидит голубь, взмахивая крыльями.
- Мирко! – Воскликнула принцесса. – Ты здесь, Мирко. Ты жив. Как ты…
И тут она взглянула на девочку.
- Ты… - задохнулась Лина, - так ты…
Девочка улыбнулась и стала качать сильнее головкой. Она всё ближе и ближе подходила к Лине, которая теперь неотрывно и изумлённо глядела на девочку. Свет перестал быть непроницаемым. И Лина увидела в нём железный забор, ограду высокого каменного дома с куполом и крестом. Девочка в красном платье стояла возле забора. Лина сделала шаг и почувствовала под ногами твёрдую почву.
Взглянув вниз, девочка подняла камушек с земли, и, погладив голубя, обернулась.




                7.

Принц долго смотрел ей вслед, пока она не исчезла во мраке. И теперь он остался совсем один. Один. Эта мысль наполнила всё его существо бесконечным ужасом. Он бросился бежать, потом остановился. Помчался назад. – «Только не метаться, а то я совсем потеряюсь, - мелькнуло  него, - или я уже потерялся».
Почему-то ему хотелось идти в ту сторону, куда ушла девочка. И он пошёл. Иногда ему казалось, что он видит её вдали, и ускорял шаг. Скоро он выбился из сил. Непроглядный мрак угнетал его. Хотелось кричать, звать на помощь, потом ему просто захотелось упасть и лежать. Он так и сделал. Он не помнил, сколько так пролежал, но очнулся он оттого, что кто-то смотрел на него.
«Кто ты!» - чуть не крикнул он в темноту, и ему опять показалось, что он видит девочку в красном платье. Он бросился за ней ,споткнулся, упал и в бессилии стал бить кулаками о землю.
- Нет! Нет! Нет! Я не хочу оставаться здесь один. Господи! Не хочу.
Что-то скрипнуло неподалёку, в глухой тишине, которая много часов окутывала его. Этот скрип показался Милану оглушительным шумом. Он поднял голову, скрип повторился. Он повернул голову и увидел слабо мерцавший синий огонёк справа от себя. – «Светлячок, миленький!» - принц заплакал. Он рванулся к нему и тут же увидел вдали ещё один огонёк. Он побежал дальше. Ещё один огонёк зажёгся вдали. Принц плакал от счастья и благодарности к этим существам ,которые вели его к миру ,свету, жизни. «Ах,  вы, огонёчки-светлячочки! Какие же вы прекрасные! Светлячки принцессы. Да это же светлячки Лины». И тут в голове его прозвучал её голос: «Только не забудьте собрать их на обратном пути». – «Ах, негодяй!» - воскликнул принц и бросился назад. Он бережно забрал своих спасителей в ладонь и стал карабкаться вверх. Сучья царапали его лицо и руки, но он почти не обращал на это внимания. И только когда услышал раскаты грома, и сильный ветер ударил в лицо, только тогда, задыхаясь и дрожа, он остановился и упал на землю.

…Почему земля такая холодная? Что это за деревья? И ветер, ветер мотает их из стороны в сторону, будто хочет вырвать их с корнем. Где я? Подо мною мёрзлая земля, и ветви кругом. Как же я здесь очутилась?
Я попыталась встать и не смогла. Нет, не хочу думать. Ветер, ветерок, скажи мне, что это неправда. Это всё неправда. Гадкая, страшная неправда. Я сплю и вижу сон и не могу проснуться. Почему я не чувствую своего тела? Это ноябрь. Ужасный месяц. Холодный и злой, злой. А листья, какие влажные и грязные, совсем не такие, как в октябре, когда была сказка. Сказка. Вот зачем я здесь. Сказка. Здесь наша сказка. Нет, не здесь. Почему так темно? Ах, это овраг. Я в овраге. Не люблю это место. Как здесь холодно. Там, наверху теплее. А я здесь лежу на земле. Земля, земля, почему ты молчишь? Почему ты не скажешь мне, что всё неправда? Видишь. Я прильнула к тебе, как дочка к матери. Я прижалась к тебе щекой, а ты в ответ веешь холодом, холодом и тишиной. Не молчи. Что же я? Почему я лежу?
Как я сюда попала? Берёзка. Берёзонька, дай я на тебя обопрусь, чтобы встать. Ах, как болит рука. Наверное, упала и расшиблась. А что это за шум, а? Сейчас я дойду. Вот. Почему-то шатаюсь, как пьяная. А! Ручеёк. Ручеёк, ты журчишь. А я думала, что это за шум. Ручеёк, ты мне скажи, что всё это неправда. Ведь это не может быть правдой. Ведь это только сон. Сейчас, сейчас я выберусь из этого оврага. Это всё овраг. А там наверху наша сказка, наша осенняя сказка. Там он ждёт меня. Я знаю. Он специально спрятался, чтобы я пришла. Я приду, милый. Вот только соберусь силами и поднимусь к тебе. И ты мне покажешь нашу сказку. Мы будем смотреть её вместе, как тогда. И листья будут падать нам на головы. Да, сейчас, милый, я найду силы. Я сильная. Вот только передохну. Ты помнишь нашего ёжика, когда он хотел подтвердить ,что мы идём в сказку? А я не дала. Как жаль, что я не дала ему сказать. Он обязательно нам бы сказал. Теперь я не буду так себя вести, честное слово. Ты только не прячься от меня, сказка моя, принц мой. Ты же знаешь, что я глупая и вредная, но я исправлюсь. Я буду стараться. Вот только найду тебя, и мы обязательно поговорим с нашим ёжиком. Ах, как болит рука. Какая я неловкая. Ну ладно, хватит отдыхать, пора подыматься. А то разлеглась под деревом. Этот овраг, он заколдованный какой-то. Никак из него не вылезти. Но я-то вылезу, ты не сомневайся. Вот я и поднялась почти. Поле. Вот наше поле. Я пришла, а ты? Где ты, жизнь моя? Ты наверное, спрятался, хочешь сделать мне сюрприз? Я подожду. Я всё потерплю. Только бы ты мне сказал, что всё это неправда, неправда, неправда. Как же долго ты не идёшь. Почему? Может ты обиделся? Прости меня. Ведь ты не можешь долго сердиться. Ты не такой. Ты славный. Ты был всё время со мной. Каждый день ты ложился рядом на полу, и я клала тебе подушку, как ты просил. Правда я ещё рядышком клала плед, чтобы ты не замёрз случайно. Я говорила с тобой везде: и на улице, и дома, даже в ванной. Ты оказался удивительным рассказчиком. Я иногда смеялась до слёз над твоими выдумками. Мы с тобой часто ходили в парк, и там ты танцевал со мной между клёнами по жёлто-красным листьям. Мы были вместе, когда были далеко друг от друга. Почему же сейчас мы не можем найтись? Вот поле, а где наша сказка? Ты забрал её, да? Ты приготовил другую сказку, правда? А мне нужно подождать. Хорошо, милый, я подожду. Вот только посижу чуть-чуть. Почему-то ноги не хотят держать меня, глупую.
Я села на землю и прислонилась к березе. Медленно всплывая в воспалённой памяти, перед глазами моими прошёл этот страшный день.
… Мы приехали с родителями утром, и меня сразу послали в магазин, потом к бабушке, чтобы отнести ей гостинцы от родственников. Возвращаясь, я увидела Смешинку, но она почему-то сразу отвела глаза в сторону и сделала вид. Что не заметила меня. Мне это показалось странным. Мы с ней никогда не ссорились, но это меня не насторожило. Я даже не почувствовала обиды на неё. Я обдумывала, как улизнуть из дома, хотя бы на полчаса и сбегать в знакомую мне квартиру. Уже подходя к дому, я столкнулась с Сашкой.
- Привет, - сказала я, обрадовавшись, что хоть Сашка-то никогда не будет сторониться, кого бы то ни было. И у него можно узнать все последние новости. – Как у вас дела?
Сашка странно посмотрел на меня и не сказал ничего смешного, как будто это и не Сашка вовсе. Что это со всеми случилось? Он даже не улыбнулся, не назвал меня Чуней, а серьёзный и грустный стоял передо мной, неловко переминаясь с ноги на ногу.
- Сашка, ты чего?
- Ничего, - буркнул он. – А чего?
- Да так, ты какой-то не такой.
- Не такой. Обыкновенный, - сердито выпалил Сашка и стал ещё больше топтаться, так что мне стало смешно.
- Ну, ладно… Это… я … мне это, надо. – Он снова взглянул на меня. – А ты чего, сегодня что ли приехала?
- Да. Вот два часа назад как вошла.
- А, - Сашка посмотрел мне в глаза, и тут же уставился в землю.
Да, что-то с ним было необычное.
- Ты это… - он с какой-то болью взглянул на меня, что мне стало его жалко, - ты ничего не знаешь?
Сашка вздохнул и опять уставился в лужу.
- Да что ты молчишь, Сань? У тебя случилось что-то?
- Лен, ты…, - он шмыгнул носом. – Мишу вчера похоронили. Ты… ты… только не… в общем, давай я тебя провожу.
Что-то острое, как жало пронзило меня насквозь, так что я какое-то время не могла ни о чём думать. Потом тяжесть хотела вдавить меня в землю, но я не пустила её. Всё он врёт. Шутник. Это его очередная шутка, и очень глупая. Ну чего он ждёт, почему не рассмеётся и не скажет: «Испугалась, поверила, а я пошутил». Почему он так смотрит на меня? Эти его шутки. Я его когда-нибудь поколочу за них. Надо же такое сказать. Сейчас он увидит, что я не верю ему, и рассмеётся. Ну почему же он такой серьёзный. Он подошёл вплотную, и я отступила на шаг.
- Ты… глупый ты, всё время одни глупости мелешь. – Выдавила я, и сама не узнала своего голоса.
- Лен.
- Ты сумасшедший, понял?
- Лен, его за Церковью похоронили. Там, возле ограды. Давай я провожу. Ты… не грусти, Лен.
Неправда! Неправда! Неправда! Он ждёт, чтобы я поверила, и чтобы потом рассказывать, как он провёл глупую Чуню. Неправда! Напрасно ждёт, не поверю. Я только сейчас заметила, что мотаю головой.
- Его отвезли в среду в больницу. Сказали разрыв какого-то сосуда, вот. Мы все вчера ходили, провожали. Давай я тебя это… отведу.
Неправда! Неправда! Неправда! Какие они все глупые и злые. Всё думают. Что я поверю, что он… нет, даже думать не буду про это. Сейчас найду его и всё расскажу. Пусть он рассмеётся над ними, над их глупыми, злыми шутками. Кажется, я бросилась куда-то или сначала крикнула ему в лицо, что всё это неправда. Сегодня был очень холодный день, почти зимний, только без снега. А мне было душно.
            Куда я бегу? Почему-то в голове нет ни одной мысли. Я же хотела… что я хотела? Надо остановиться. Что-то важное, я хотела сделать. Почему я пришла к Церкви? Что я здесь делаю? Я не хотела сюда идти. Это всё Сашка со своими глупыми шутками. Я обернулась. Сашка стоял в десяти шагах и жалостливо смотрел на меня. Что он так смотрит? Ненавижу, когда он так смотрит. Он должен смеяться, а он так смотрит. Шутка удалась, вот, я прибежала. Я всё равно знаю, что его здесь нет. Зачем ему здесь быть? Я не пойду туда.
Я бросилась куда-то, кажется за дом. Нет, мне надо только подумать. Почему-то все мысли разбегаются, не хотят сегодня думать. Что это? Я всё-таки на кладбище. Я не буду смотреть на эти холмики. Мне даже не интересно, что написано на этих табличках. Я знаю, что всё неправда. Неправда. А! Вон сбоку много земли и венки. Ну и что. Мало ли кого хоронят. Туда я точно не пойду. Я не хочу туда идти. Я же всё равно знаю, что всё неправда. Ну, пусть! Пусть! Я рассмеюсь. Хотя на кладбище нельзя смеяться, я рассмеюсь, когда увижу, что там лежит какая-нибудь бабушка. И венки. Я не буду читать, что написано на венках. Никогда не любила венки. И эти надписи, безнадёжные, кричащие. Нет! Зачем я читаю? Ну что это со мной? Вот эта табличка:

                Жалостин Михаил Сергеевич
                2.10.1985  -  7.11.2001
 
Надо вырвать эту табличку. Это уже слишком. Надо же такое придумать. Что это со мной? Я сижу на коленях. Почему у меня земля в руке? Хватит. Я сейчас найду его, и он мне скажет, что всё неправда. Он же не может уйти далеко. Он знает, что я испугаюсь, что я трусиха. Ему, наверное, плохо сейчас, и он ждёт меня. Больница! Что это я. Он, наверное, в больнице. А сколько времени? Поздно. Нет. Он не в больнице. Он обещал, что не будет больше болеть. А он никогда не обманывает, потому что он сказочник. Они не знают, какой он сказочник. И про нашу сказку они не знают ничего. Сказка. Я знаю, где тебя искать. У нас же есть своя сказка. Милый, как я сразу не догадалась. Осенняя сказка в поле.
Я бросилась, наверное, слишком быстро, налетела на ограду, упала, вскочила и снова упала, зацепившись ногой за проволоку. Кто-то мне кричал вслед, кажется, Сашка. Но ему меня было не догнать. Я больше не буду никого слушать.
Сейчас, сейчас, милый мой, я тебе расскажу, как они меня пугали, и ты меня пожалеешь, а мне станет спокойно и надёжно, как раньше. Ох, какое это поле долгое. А когда мы шли по нему вдвоём, то не заметили, что прошли. Сейчас, милый. Как ты, наверное, замёрз там в своём тоненьком свитерочке. Вот. Ещё этот овраг. Всегда он на нашем пути встаёт.
Надо было чуть-чуть приостановиться, но я не сделала этого и полетела вниз, ощутив жуткую боль в локте.
…Вот и звёзды зажглись, а ты не пришёл. Я устала. Зачем ты меня оставил, любимый мой? Я, наверное, заболею и не смогу пойти в школу. Мы с тобой опять не увидимся. Ты не пришёл, а я тебя жду. Может быть, ты где-нибудь задержался. Сейчас ты придёшь домой, послушаешь своё сердце, и поймешь, что я здесь, сижу под нашим деревом и жду тебя. Мне очень холодно, и я думаю о тебе. Я думаю о нашей сказке. Мне кажется, я вижу её снова, милый. А мне хорошо, мне уже не холодно. Просто хочется смотреть на звёзды, они такие чистые и красивые. Ты сейчас тоже может быть, смотришь на звёзды. И, наверное, мы смотрим с тобой на одну звезду. Я даже уверена в этом.
Что-то зашуршало совсем рядом, и я оторвала взгляд от неба. Я попробовала наклониться, тело едва отозвалось на моё желание, а руки совсем не слушались. Но я почему-то была уверена ,что там, в листве наш ёжик.
- Ёжичек, голубчик, иди сюда. – Прохрипела я. – Иди ко мне.
Мне обязательно захотелось его отыскать, чтобы взять и поговорить с ним. Я даже заставила себя перевалиться на живот и встать на четвереньки. Наконец, я его нашла, почти нашла, но не смогла взять его руками, потому что пальцы не слушались и не хотели сгибаться. Я их вообще не чувствовала.
Мишенька, я хотела тебе принести нашего ёжика. А он убежал. Ну ничего, мы ещё его найдём. Он ведь из нашей сказки, правда, ёжик? Он куда-то убежал. Он, наверное, знает, где ты у меня. Надо за ним, надо. Почему я не могу встать? Наверное, очень замёрзла. Сейчас, сейчас, вот. Ничего. Я сильная, я встану. Вот так. Ёжик. Надо за ёжиком.
В ту ночь ёжик спас меня. Я не помню, как  шла. Мысли путались, или возникали обрывки каких-то слов, фраз. Сашкин голос, звон колокола, музыка, наша музыка.
Я даже не помню, как перешла овраг,  как шла по полю. Только около подъезда я поняла, что в городе. Медленно передвигая ноги, поднималась по лестнице. Никогда не думала, что она такая высокая. Как же много на ней ступенек. Мне безумно хотелось лечь прямо здесь, но я заставляла себя, почти вися на перилах, поднимать онемевшие ноги. Наверное, я выглядела вдрызг пьяной, но было уже слишком поздно, и к счастью, никто не попался на пути. Тяжело дыша, я подошла к двери и нажала на звонок. Мне снова захотелось лечь прямо перед дверью, но опять каким-то запредельным усилием я не разрешила себе этого.
И только когда открылась дверь, и мягкое лицо Мишиной мамы выплыло ко мне навстречу, когда она взглянула на меня, и в её глазах я увидела всё и поняла, когда она, прижав меня к своей груди, ввела в прихожую, только тогда я перестала сопротивляться и повисла на её руках.

                8.

В каком-то тумане чувствовала я,  как она меня раздевает, моет, тихо гладит моё тело, которое начало безостановочно дрожать. Что-то обжигающее ощутили мои ноги и руки. Но и это не вывело меня из странного оцепенения.
Она, кажется, поила меня чем-то. Потом я лежала под тяжёлым пуховым одеялом, и меня колотило, как заведённый трактор. Почти во сне до меня доносилось, как мама Оля разговаривает с кем-то по телефону, и каким-то наитием догадалась, что – с моей мамой. Она говорила сначала мягко, затем жёстко и твёрдо.
- Если вы хотите, чтобы всё было, действительно хорошо, подождите до утра. Да.… Спасибо… Да, ей очень тяжело… Не надо делать девочке ещё тяжелее… Да, конечно, дам,… разумеется. Спасибо… Спокойной ночи.
Милая мама Оля, она всё понимает. А потом я куда-то провалилась, но ненадолго. Очнувшись, я увидела  лицо мамы Оли. Она смотрела в сторону и при свете ночной лампы казалась мне бесконечно печальной и несчастной. Мне хотелось взять её за руку, но почему-то слабость сковала всё тело, и я вся горела. Я всё-таки попробовала шевельнуться. Она повернулась ко мне, и наши глаза вновь встретились.
- Доченька моя.
- Мама Оля.
Она села на кровать и, прижав мою горячую голову к себе, стала гладить. Я не видела её лица, но знала, что она плачет. Мы не сказали ни одного слова про Мишу. Только два раза взглянули друг на друга, но этого было достаточно. Достаточно было и для меня, потому что измученная пыткой этого дня душа моя, наконец, перестала трепыхаться в груди и излилась долгожданными облегчающими слезами. Так мы и плакали вдвоём, тихо и беззвучно, как будто охраняя священную тишину осиротевшего дома.
Часы показывали три часа ночи. Всего полчаса длилось моё забытьё. Как мало. Наверное, эта ночь не для сна, хотя тело моё взывает об отдыхе, а душа требует тосковать. И с ней не поспоришь. После первых слёз, глаза мои почти не высыхают. Одна какая-нибудь мысль, одно воспоминание, и по щекам ручьи. Нос от этого перестал окончательно дышать. Я мечусь по постели, наконец, не выдерживаю. Иду на кухню. Там горит свет. Мама Оля не спит. Сидит, тихо думает о чём-то или слушает свои печали.
- Мама Оль, не спится.
- Что ты, девочка моя, может валерьяночки дать?
- Нет, мама Оль, не поможет. Тут всё, - я ударяю себя в грудь и машу рукой, шмыгаю носом.
- Ну-ка, дай я лоб потрогаю. Горишь.
Я сажусь рядышком, складываю ноги на диванчик, так, чтобы можно было уткнуться лицом в коленки и плачу.
- Ну что ты, Ленушка.
- Не знаю, мама Оль.
Она вздыхает, смотрит на меня, о чём-то думает и куда-то выходит, наверное, за валерьянкой. Только она всё равно не поможет. Мама Оля входит. В руках у неё конверт. У меня вздрагивает сердце и, несколько раз ударившись, замирает.
- Хотела завтра, чтобы ты немного в себя пришла, и поспала хоть малость, но вижу до завтра полвека пройдёт, чего ж тянуть. Это Мишенька тебе написал. Знал видно, чувствовал.
Голос её дрожит, а я уже давно глотаю губами свои солёные ручьи.
- На, прочти. Полегче, может, станет.
Я беру дрожащими губами белый конверт, достаю лист и пытаюсь развернуть его. Как это сложно. Вот, развернула. Ну и что? В глазах мутно, в глазах солёные озёра. Строчки расплываются перед глазами. Когда же это кончится? Вытираю рукавом глаза, но они снова наполняются слезами. Приходится немного подождать. Заставляю себя через силу выпить воды. Снова вытираю глаза. Ну вот, письмо я, оказывается, держала вверх ногами.
«Моя милая, самая дорогая и ненаглядная принцесса!
Знай, что это неправда»
Я на мгновение перестала дышать, и видимо не на шутку испугала маму Олю, потому что она взяла меня за руку и заглянула в глаза:
- Всё в порядке, мама Оль, я  нормально.
Она поморгала глазами и села поодаль.
«Неправда всё, что будут тебе говорить тоска и отчаяние, не слушай их. Неправда, что ты меня потеряла, мы уже не потеряемся, потому что тогда надо потерять своё сердце.
Я пишу это письмо сразу после твоего ухода. Когда я смотрел на тебя, ты стояла возле двери, я подумал, что вижу тебя в последний раз, хотя и не знал, почему.
Тебе будет очень больно, моя милая. Но я заберу твою боль, и когда ты прочтёшь моё письмо, тебе уже станет легче . Верь мне. Неправда, что меня больше нет. И ты знаешь первая, что это неправда. Ты ведь сейчас слышишь меня, хотя все говорят, что меня больше нет. А я сейчас с тобой говорю, видишь, что всё неправда.
Я всегда буду с тобой, моя принцесса и королева. Ты будешь слушать ветер в поле, это мой привет тебе. Когда он коснётся твоего лица, я тебя поцелую. К твоим ногам упадёт листок, это моё письмо тебе. Подними его скорей. В прожилках его ты прочитаешь, как я люблю тебя. Ты будешь смотреть на звёзды, а я буду смотреть со звезды на тебя. И наши взгляды встретятся где-нибудь во вселенной, там, где летают только спутники и кометы. Я не оставлю тебя никогда, и если тебе будет очень тяжело, то я пошлю тебе помощь, и ты её обязательно получишь».
 -Да, милый, спасибо тебе за ёжика, он мне очень помог, а то бы я замёрзла. – Мама Оля вновь с беспокойством взглянула на меня.
«А я буду жить теперь в новой сказке, небесной. Это самая счастливая сказка, и она не кончается. Я тебе приготовлю дворец, моя королева, и торжественную встречу к твоему приезду. Я ведь знаю, что ты обязательно приедешь в эту сказку. Потому что у нас с тобой одна сказка. Ты возьмёшь в неё всех, кому здесь плохо, ладно? Не забудь. Пусть они тоже живут в счастливой сказке. Знаешь, есть секрет. Его знают только сказочники. Сказку не надо искать вокруг себя. Сказка находится внутри нас. Только надо прислушаться, и обязательно услышишь, и тогда можно её рассказывать. Ты свою сказку тоже обязательно расскажешь, и она многим понравится.
Жалко мне, что многие детишки теперь разучились придумывать сказки, они очень несчастные. Такие маленькие, а как будто старики. И вокруг никто не видит сказок. А мы с тобой видели. Помнишь нашу осеннюю сказку? Кто умеет видеть сказки, тот их обязательно расскажет или нарисует, или споёт, или снимет кино.
Знаешь, я долго думал, почему так много несчастных сердец. А они просто забыли, что каждый человек – это сказка. Если бы они это вспомнили, то стали бы счастливыми и полюбили бы друг друга. Ты – моя любимая сказка, принцесса, и эта сказка никогда не кончится. Я буду жить в твоей сказке, и это будет по-настоящему. Когда ты придёшь в наш класс, посмотри внимательно, -  ты увидишь в каждом удивительную сказку и будешь их всех любить, понимать и жалеть. И тогда ты окажешься в моей сказке.
Не печалься, моя принцесса. Скоро ты почувствуешь, что я всегда рядом с тобой, потому что я буду любить твоим сердцем, а ты – моим. И ты будешь знать, что тебе делать».


… Письмо выпало из рук и медленно опустилось на пол. Король Серджус подошёл к окну и прислонился лбом к холодному стеклу. Он не чувствовал сейчас горького отчаяния  и острой боли. Точнее его отчаяние и боль сосредоточились в обречённой пустоте, наполнившей его душу. То, о чём он знал всё это время, знал, ждал и боялся, от чего прятался за делами, наконец, случилось и сделало его не только несчастнейшим королём на свете, но просто остановило разом его жизнь. И он с тоской понимал, что на этом жизнь его кончилась. Она, в общем, кончилась для него раньше, в ту дождливую ночь, когда ушла Анна. Кончилась жизнь короля-мужа, но продолжалась жизнь короля-отца. В Лине он видел ещё свою жизнь. В ней он видел и Анну, её черты,  её характер, её улыбку, её глаза. В дочери его тоска находила небольшое облегчение. И ради неё он поклялся терпеть боль своего неисцельно раненого сердца. Он знал, что в Лине живёт сердце Анны, трепетное, не терпящее чужой боли, ищущее страдать и жалеть. Он знал, что рано или поздно Анна позовёт свою дочь, и он останется один. Но почему тогда она не позовет и его, или она не знает, что без неё в нём нет ничего живого.
- Анна, Анна! Что же ты наделала. Зачем же ты забрала у меня последнюю память о тебе. – Прошептал он им прошёлся по кабинету.
Потом подошёл к столу и, выдвинув ящик, достал оттуда портрет в кипарисовой рамке. На нём была изображена юная девушка в белоснежном лёгком платье и рубиновом колье на шее. Мягкие каштановые локоны спускались по плечам, брови были чуть вздёрнуты, отчего казалось, что она кого-то жалеет. Карие яркие глаза смотрели внимательно и мягко. Это была Анна в день их обручения. Прошедшие дни стали пробегать в его памяти, оживляя минувшее переживанием незабытых чувств и ощущений.
Они увиделись в первый паз, ещё не зная  друг друга. Она сидела на берегу озера и плела венок. Он, шестнадцатилетний юноша, выходил из леса, заблудившись на охоте. Она показалась ему настолько неожиданной и волшебной, в белом платье на пустынном берегу, что он оторопел и стоял в молчании и растерянности. Она повернулась и увидела его. Тут он понял, что не случайно заблудился в лесу и вышел на этот удивительный берег.
- Здравствуйте, принцесса, - вырвалось у него, хотя он знал о том, что она принцесса, ровно столько же, сколько знал о том, как её зовут.
- Здравствуйте, принц, -  поклонилась девушка.
- Откуда вы знаете, что я принц? – Живо поинтересовался Серджус.
- Наверное, оттуда же, откуда вашему высочеству известно, что я принцесса.
- Так вы и вправду принцесса?
- А вы на самом деле принц?
Они посмотрели внимательно друг на друга и одновременно рассмеялись.
- Как удивительно, что я вышел к этому берегу. Я здесь раньше никогда не бывал, - заметил принц Серджус, заглядываясь на принцессу.
- Знаете, принц, признаюсь вам, что сама неожиданно оказалась здесь. Это очень далеко от моего дома. Но сегодня я прячусь от своих кузин, которые у нас гостят, и решила поэтому убежать подальше ,чтобы они меня не смогли отыскать.
- Как это удачно вышло! – Восхитился принц Серджус. – А что же ваши кузины, настолько вам досаждают?
- О! Вы не подумайте, принц, они прекрасные девушки. Однако их интересы и привязанности наводят на меня такую скуку, что я готова бежать, куда угодно. Они заядлые модницы и портнихи и могут сутки напролёт обсуждать бретельки, складки на юбках, корсеты, стоячие воротнички, кружева. От всего этого у меня голова кругом идёт. А сегодня они хотели меня увезти на весь день в ателье их дяди, чтобы снять с меня мерки и снабдить туалетом, соответствующим моде. Я пораньше с утра сбежала, куда глаза глядят.
- А я пораньше с утра встал на охоту, но коня понесло, и хоть я считаюсь неплохим наездником, но мой конь просто взбесился и выкинул меня из седла. Я же, видимо, забрёл не в ту сторону.
- Надеюсь, вы не ушиблись сильно, упав с коня, - с беспокойством спросила принцесса.
- Нет, нисколько. – Поспешил заверить принц Серджус, обрадованный этим беспокойством и даже пожалевший в тайне, что нисколько не ушибся. Совсем кстати было бы разбить коленку, чтобы ещё раз услышать волнение принцессы о себе.
Так они познакомились.
Он стал ездить в усадьбу принцессы Анны  ежедневно, объясняя дома своё отсутствие охотничьим азартом, что немало забавляло отца, замечавшего, что сын, отправляясь на охоту, тщательно чистит нарядный сюртук и возвращается домой без добычи.
Отец Анны, принц речных заводей, один из племянников короля Любовии, не приветствовал в начале отношений его дочери с наследником королевского престола Добрых Сердец. У него были планы выдать Анну за принца Мориуса, одного из приморских королей, но Анна наотрез отказалась выходить замуж за кого-нибудь, кроме Серджуса. И общими усилиями её матери, тёток, а более дипломатическим ходом Серджуса XI, подарившего отцу Анны несколько кораблей последней модификации, удалось сломить сопротивление принца Вейнуса и уговорить его дать своё согласие на брак. Однако, юным влюблённым пришлось пережить немало скорбных мгновений, горестных разлук и тайных свиданий, отчаяния и надежд. Анна более переживала за пылкого Серджуса, чем за себя, боясь, что он в скорби и отчаянии может натворить глупостей, от которых сам же будет горько страдать. Она его нежно и верно любила и поклялась никому не принадлежать, кроме него, чем сделала его счастливейшим Серджусом на свете. Однажды он пробрался в усадьбу Вейнусов, рискуя быть пойманным стражей, но страшно довольный своей выдумкой, написал на дорожке под окном Анны: «С добрым утром, принцесса».
Надпись была составлена из тюльпанов. Две сотни цветов должны были послужить любви принца Серджуса. Большой был переполох тогда. Король Серджус невольно улыбнулся, вспоминая свою мальчишескую выходку.
В день их венчания светило яркое солнце, им бросали под ноги цветы, и вдруг на их пути оказался белый голубь. Он прохаживался между валяющимися розами и не думал даже отлететь в сторону.
- Серджи, это знак, - прошептала сияющая Анна. – Это знак, счастливый для нас. Белый голубь прилетает на счастье.
И она взяла его в руки.
- Где же наше счастье, Ани, где оно? – пробормотал король Серджус горестно и опустил голову.
Когда родилась Лина, Анна держала её в руках и с безмерной нежностью смотрела на свою дочь. Король радовался за неё больше, чем за себя, забывая, что не только его Анна стала матерью, но и он стал отцом. Анна подошла к нему, и кротко и преданно взглянув на мужа, отдала дочку.
- Это тебе, любовь моя. –Прошептала она.
- Это наша любовь, - поправил её чуть смутившийся король и неловко принял крохотное существо на руки.

… - Анна, Анна, теперь ты забрала нашу любовь, и что ты оставила мне, Анна? – Простонал король. – Что? Этот дворец, пустую комнату, в которой нет тебя, портрет, который никогда не скажет мне ни слова, что Анна?
Он заходил из угла в угол и потом вновь подошёл к окну. Снова шёл дождь и гремел гром. Тьма повисла в воздухе, и только завывание ветра доносилось из неё, словно стон ребёнка.
- За сегодняшний день ни одного несчастного случая, - пробормотал король, вспомнив доклад Куно, и его последние слова, сказанные каким-то другим тоном, чуть грустным и неуверенным:
- Я думаю, это благодаря ей, ваше величество. Скоро будет лучше.
Король всё понял. Лучше будет в стране, потому что Лина там, но ему уже лучше не будет никогда. Он не был королём по своему сердцу, и он это чувствовал. Он умел управлять делами. Но не потому, что он ощущал себя королём, а потому что хотел быть достойным мужем и отцом. Его сердце было отдано Анне и Лине, а всем уже потом. Он не соответствовал девизу своего рода и понимал это в душе. Однажды он признался в этом своему отцу, уже смертельно больному.
- Ничего, - ответил Серджус XI, - твое время отдать себя всем ещё впереди, ты от него не уйдёшь. Пока же живи своим счастьем.
Но именно теперь, когда только другим и оставалось себя отдать, он  чувствовал, что сердце его отдано ей и больше никому.
- Анна, где ты, Анна, - разбитое от удара кулаком стекло звонко рассыпалось по полу, и скорбный голос его утонул в ночном шуме бури.
И тогда его душа  затрепетала от неумолимой силы отчаяния. Король рванул на себя дверь и выбежал в коридор.

… - Куда ты, доченька?
- Я пойду, мама Оль.
- Ещё темно, подожди до утра. Да ты горячая вся, нельзя тебе. Озябнешь снова.
- Нет, мне хорошо. Спасибо вам, я приду, а теперь пойду.
Она взяла меня за плечи и долго грустно смотрела.
- Пойдёшь? Ну что ж, ступай с Богом. Погоди.
Она вышла и вернулась с шерстяной шалью, закутала меня, застегнула куртку. Я уткнулась ей в плечо.
- Значит придёшь?
- Приду. Мне теперь легче. Всё будет хорошо, мама Оль, я знаю.
На улице мягкими хлопьями падал снег. Снежинки кружились в воздухе, и натанцевавшись, укрывали белым покровом притихший двор. На душе моей тоже было тихо. И в этой тишине рождалась моя новая сказка. Я вытянула ладонь, и на неё упала крупная колючая снежинка.
Здравствуй, мой милый. Я знаю, что это твой привет мне, как ты и обещал. Снежинка быстро растаяла и превратилась в капельку. Ты забрал мою боль, как ты один умел это делать. Осталась только грусть, но я её люблю. Это грусть о тебе, мой принц. И пусть с неё начнётся наша зимняя сказка.
А начало будет такое: «Шёл мягкий пушистый снег, укрывая дворы и крыши домов белым одеялом».
Я шла по пустынным улицам, слушая гудение ночных фонарей, и искала продолжение своей сказки. Я знала, что обязательно его найду.

… Пришпоривая лошадь, король Серджус мчался по лесной дороге. Дождь хлестал его в лицо. Он давно промок до нитки, но не замечал этого. У края оврага он соскочил, и, бросив поводья, хлопнул коня по боку.
- Домой, Вихрь. – Конь жалобно заржал, поворачивая морду к хозяину. – Домой,  я сказал, ну! Да что ты? Эх, Вихрь.
Король прижался на секунду к мокрой тёплой морде и хлестнул изо всей силы плетью по спине.
- Домой, Вихрь! – Конь взвился и рысью поскакал в лес.
Король обернулся назад, закрыл на секунду глаза и, повернувшись, решительно вошёл в овраг. Он почти пролетел весь спуск, цепляясь за ветки, кувыркаясь и спотыкаясь. Он вообще не любил неясностей, и непроницаемая темнота его угнетала.
- Анна, я найду тебя! Я разнесу этот адский овраг вдребезги.
Он не пытался ничего рассмотреть, он шёл вслепую, и когда почувствовал, что земля ушла из под ног, и он летит, то от неожиданности закричал. И даже теперь он не обращал внимания на живой свет, в котором плыл, а пытался перебороть свою беспомощность и встать на ноги.
- Анна, я всё равно найду тебя.
Навстречу ему нёсся яркий белый свет. Король зажмурился, а когда открыл глаза, увидел перед собой комнату, почти каморку или кладовую. Изумлённый, он глядел на открывшееся ему видение.
Посередине комнаты стояли два человека, и, держась за руки, смотрели друг на друга.
Это были девушка и юноша. Через секунду девушка стала поворачиваться, и король увидел её лицо.
- Анна. – Прошептал он. – Я нашёл тебя.
Королева Анна стояла перед ним и смотрела ему в глаза. Её каштановые локоны мягко спадали с плеч, а белоснежное платье, его любимое, облегало стройную фигуру. На шее её висело рубиновое колье.
- Анна, милая моя, я нашёл тебя.
Юноша стал поворачиваться к нему лицом, и король Серджус рванулся вперёд. В этот момент глаза их встретились…

… - Ну, мама, принимайте своего первенца. Крикун, однако, прямо солист. Как назовёте?
Женщина, всё еще задыхаясь и обливаясь потом, прошептала, глядя в мокрое розовое личико:
- Мишенькой.
- Так, ну ладно. Анюта. Зафиксируй время. Сейчас 9-43, второе октября 1985 года.
Доктор пошёл к умывальнику. В коридоре раздался крик санитарки:
- Катя! Передай, кто там Жалостину Ольгу ждёт, мальчик родился.
- Хорошо.
Младенец продолжал плакать, как будто ждал только этого, чтобы появиться на свет. И как не пыталась мамочка успокоить его, малыш надрывался и как-то необычно горестно рыдал, так что даже привыкшие ко всему санитарки, качали головами:
- Ишь, как заливается. Будто уже горя хлебнул.
- Может чувствует ,что ещё хлебнёт?
- Кто знает.
- А может, о чём-то уже горюет, да мы не понимаем.


… Я знала, куда иду и зачем. Церковь виднелась впереди, благодаря освещающему её белые стены фонарю. Я вошла в ограду. Почему я уверена, что она тут? Потому что это моя сказка. Она сидела, сжавшись калачиком, под навесом на лавке. Тельце её всё дрожало. На красном платьице была накинута  совсем лёгкая курточка. Я присела возле  и взяла её ледяные ручки в свои. Малышка посмотрела на меня, и я поняла, что она видит мою сказку и мою грусть.
- Здравствуй, принцесса, - сказала я.
- Здравствуй, принцесса, - повторила она.
Я сняла с себя шаль и закутала ею в два слоя худенькое тельце.
- Ты моя девочка, правда?
- Я твоя девочка, - доверчиво повторила она.
Я взяла её на руки, и мы пошли.
- Хочешь, лапушка, я расскажу тебе сказку.
Она кивнула головкой, которую тут же положила мне на плечо.
- Слушай. Жила была одна маленькая принцесса, и она очень любила цветы, так, что даже научилась понимать их язык. У неё был большой красивый сад, в котором росли самые разные цветы. Ещё у принцессы был любимый голубь…
Мы шли по дороге с ночными фонарями. Они мирно гудели над нами, и забавляли весёлые снежинки, которые спешили сверкнуть в их свете, прежде, чем упасть на сонную землю.
Начиналась новая сказка, сказка о добрых мечтах.

               

                К О Н Е Ц