Гродеково
Отец устроился преподавателем русского языка в Гродековской школе. Поселился он с матерью в деревенском бревенчатом домике. Было тяжело, не было ни домашней утвари, ни пропитания. Но как-то обустроились. Купили козу. Накопали на колхозном поле картошки из расчёта: девять мешков колхозу, десятый себе.
Мать вспоминает: «Пошла доить козу, а в это время во двор вошла нищенка. Я вынесла ей горбушку хлеба. И ты тут на крыльцо с кружкой выскочил. Посмотрела на тебя нищенка и говорит: «Умный у Вас парнишечка уродился. Но берегите его от испуга». Нищенка ушла. А мне как-то не по себе стало. Рассказала обо всём Андрюше. А он меня отругал. Нечего слушать всяких. Но нищенка как в воду глядела. Ты действительно чего-то испугался и перестал говорить».
По-видимому, я испугался крысы. Вполне возможно, что этот случай оставил какой-то отпечаток в моей памяти. Помню словно во сне. Я стою на табуретке около стола и ем из чашки картошку. Стол стоит около окна. Вечер. Полумрак. Вокруг керосиновой лампы кружок света. На противоположном от меня конце стола сидит отец. Сбоку, лицом к окну, сидит мать. По ухабистой улице едет грузовик, световые пятна от его фар ползают по стене комнаты вверх и вниз.
Грузовик подъезжает ближе и фарами освещает комнату. Я поворачиваю голову вправо и вижу в углу комнаты какого-то зверька, уставившегося на меня сверкающими в полутьме глазами. Я протягиваю в его сторону руку и что-то пытаюсь сказать. Но взрослые меня не понимают. Слышу недовольные слова отца: «Опять Вовка капризничает», — и захожусь в истерике. Больше я ничего не помню. Вполне возможно это и был мой первый испуг, лишивший меня дара речи. Молчал я всю зиму. Но как говорится, клин клином вышибают. Я испугался вторично.
Мать рассказывает, что пошла к колодцу за водой, и я выскочил за ней. Подошла она к колодцу и тут слышит мой крик. Оглянулась, видит, что бычок пытается меня забодать. Она схватила подвернувшуюся под руку хворостину и отогнала бычка. С тех пор я начал говорить. Но говорить стал плохо и односложно, хотя, по словам, матери до первого испуга я разговаривал хорошо и бойко.
Этот испуг я помню уже лучше. Но тоже как во сне. Я выскакиваю за мамой на улицу. А тут бык. Он наклонил голову и пошёл на меня. Я бегу к дому и забиваюсь от него в угол, который образуют выступающие наружу концы брёвен. Прямо перед собой я вижу глаза быка. Бык упирается рогами в торцы брёвен. Мне кажется, что дом переворачивается, и я кричу. Больше я ничего не помню.
Арыкбалык
В 1946 году с дядей Стёпой случилось чрезвычайное происшествие, о котором мне довелось услышать от тёти Фая. Старший лейтенант Симонов в это время служил в части, охранявшей лагерь японских военнопленных. Однажды дядя Стёпа зашёл к своему хорошему знакомому, который в этот день был дежурным по части. Знакомому срочно потребовалось куда-то сходить по своим делам, и он попросил дядю Стёпу подменить его на это время. Дядя Стёпа место дежурного занимать не стал. Он сел с противоположной стороны стола. На столе лежала какая-то художественная книга. Дядя Стёпа взял её и начал перелистывать. Минут через сорок знакомый вернулся, и всё вроде бы было нормально. Но в этот день на вечерней поверке не досчитались трёх японских военнопленных. Японцев поймали только на границе. Оказалось, что они бежали через комнату дежурного по части, которая была проходной. Причём японцы указали, что в это время в комнате дежурного находился дядя Стёпа. Мол, именно этот офицер сидел за столом дежурного и читал книгу. А так как по отношению к сбегавшим японцам он сидел спиной и не шевелился, то они оставили его в живых. За допущенную халатность и потерю бдительности дядю Стёпу, мягко выражаясь, попросили из армии.
Тётя Фая и дядя Стёпа решили вернуться в Казахстан. Поселились в станице Арыкбалык Кокчетавской области. Все сбережения ушли на покупку дома, расположенного на берегу большого озера. Дядя Стёпа устроился вначале страхагентом, потом почтальоном и начал выпивать.
Весной 1948 года и мои родители поехали вслед за ними. К тому времени у меня появилась сестра Галя, а у тёти Фаи родилась двойня: Боря и Люда.
Хотя мне было уже три года, переезда как такового я абсолютно не помню. Правда мать часто рассказывала, что когда переплывали Байкал, я бегал по палубе парохода и, подражая гудку парохода, кричал «Ту-у-у». Рассказывала она и о том, как перед переездом пыталась продать козу. Козу она продавала по принципу: «А много коза даёт молока?». «Да мы молока не видали пока». В итоге, отец отправил её домой и козу продал сам.
Мать также вспоминает, что отец однажды присутствовал на колхозном собрании в удэгейском селе, и его поразило приветствие: «Да здравствует великий народ Удэге!», произнесённое перед открытием собрания. Возможно, что под этим приветствием скрывалась попытка сохранения национальной самобытности этого маленького народа.
Как приехали в Арыкбалык и как жили первое время у тёти Фаи, я не помню. Но зато помню копку картошки. Картофельные участки были в низине за околицей села недалеко от озера. Меня тогда поразила ветряная мельница, стоящая недалеко от картофельных посадок. Радуясь, что я могу полностью выговорить её название, я подошёл к матери и прокричал, указывая рукой на мельницу: — Ма, мехаха. Потом, подойдя к кустику паслёна, который был со мной почти одного роста, я, указывая на чёрные ягоды, прокричал: Ма, яхаха. Мне потом тётя Фая эти «мехаха» и «яхаха» при случае не раз напоминала. Но как бы то ни было, процесс пошёл. С этого момента я с каждым днём говорил всё лучше и через полгода разговаривал уже довольно сносно.