ГЛАВА 7. ХРИСТИНА
Жизнь - словно нить, из которой прядётся наша судьба. Чья-то – льнёт к пальцам мягкой пушистой ровницей, но как легко её порвать! Вся из отдельных волокон, она радует глаз, в вязании смотрится объёмно, вещи из неё получаются мягкие, к телу нежные, но очень скоро теряют вид. И то, что вчера восхищало и нравилось, теперь выглядит потёртым и заношенным, хоть и носилось – всего ничего. А человек – пожившим выглядит, хотя до старости ещё далеко…
Чья-то жизнь - будто льняная пропитанная смолой дратва, которой, протыкая шилом кожу, прошивают грубую обувь, пришивают подошву… Дратву голыми руками не разорвёшь, как ни старайся: сапоги износятся, подошвы до дыр сотрутся, а нить всё цела… И жизнь такая же - крепкая, как проволока, по всем статьям надёжная, да только радости от неё людям нет…
Иная жизнь – как оренбургский платок-паутинка: нитка в нём пуховая, тонкая, узор ажурный, платок широкий, большой, а вот поди ж ты – через кольцо обручальное пропускают его – и проходит без труда! Такой фокус только с оренбургскими платками показывают: неправдоподобно тонкие, паутинно-эфемерные, возьмёшь в руки и удивишься – невесомый платок-то, а тепло от него и телу, и душе. И сердцу радостно, и глаз не отвести. Вот и люди – такими бывают. Редко, но бывают… И если доведется встретить - тепло его запомнишь, и вспоминать с теплом будешь, всю жизнь.
А чья-то жизнь – как шерстяная грубая пряжа, крепкая, кручёная, надёжная. К телу неласковая, и жесткая, и колется, но – никогда не подведёт, в жестокий мороз тебя согреет, даже если промокнет насквозь. И такое случается. В шерстяном свитере, надетом на голое тело (даже если в нём ни одной сухой нитки не осталось, хоть выжимай, а другого нет – снимешь, выжмешь, и ёжась и обмирая, наденешь снова), – никогда не замерзнешь, не ознобишься и не обморозишься.
Если ног не пожалеешь, завсегда до дома доберёшься, а там, как говорится, и стены лечат… Ничего так, нормальненько и за неимением других вариантов – вполне комфортно и если быстро идти – чесслово, почти не холодно. Выживешь, не сдохнешь, будешь дальше жить.
=============== Чёртова баба======================
Настало время рассказать о Христине – средней дочери Ариадны и Савелия и Полининой сестре. Но мы не прощаемся с Полиной и Лидочкой – встреча с ними ещё впереди.
Христина родилась в 1906 году, замуж вышла в восемнадцать, вопреки воле матери (отцу было всё равно, лишь бы дочь убралась из дома, на свои хлеба). Ариадна звала зятя не иначе, как – гулеваном, раздолбаем и охломоном, и оказалась права: уже на втором году семейной жизни Тина с Тимофеем открыли друг на друга глаза (вылупили зенки, выкатили бельма, выпучили шары, раскупорили веки – по их собственному выражению) и, как бы это сказать… чистосердечно и открыто называли вещи своими именами – то есть без околичностей, как перед богом, прямодушно и искренне резали друг другу правду-матку, не стесняясь в выражениях.
Ариадна умерла, когда Христине исполнилось двадцать, отец женился по новой и жил за десять километров от Выкопани, в деревне с красивым названием Рождество. И некому было остановить, остепенить, образумить скорую на расправу Христину, которая никогда не лезла за словом в карман и била, что называется, наотмашь – называйте это как хотите. Тимофей, доколе мог, стоически терпел Христинины размолвки и разборки, питая к жене горячую привязанность, и никогда не поднимал на неё руку.
Жили трудно. То расходились, то вновь сходились, и не прожив и месяца, снова люто ненавидели друг друга.
- Живи ты с кем хошь, чёртова баба, и разрази меня гром, ежели я к тебе кады ворочусь! – заявлял жене Тимофей и, бацнув дверью, исчезал из дома, но долго жить без неё не мог, возвращался, и всё начиналось сызнова…
По деревне до сих пор ходили слухи, что дети у Христины от разных мужиков. Старшенькой-то, Николай, от Тимофея, по всему видать: и лоб крутой, и глаза навыкате, и нравом бешеный, чуть что не по его – с кулаками кидается на обидчика, а кулаки у Кольки отцовские, пудовые, даром что мал… А дочка – не евойная, не Тимкина. Рыженькая, смешливая, ни лицом, ни характером – ни в мать ни в отца. Нет, не его, не Тимофея дочь!
- А чья ж она тогда? Чья?- уперев руки в бока, наступала на сельчан Тина.
- А к кому ты в город подалась утешения искать, как с Тимкой своим разжопилась? – припечатывали ей бабы. Вспомнила, чай? То-то жа!
Христина упрямо стояла на своём – дети их с Тимофеем. Но ей никто не верил. И Тимофей не верил, и помнил всю жизнь. И через девять лет, когда родилась у них зеленоглазая красавица Хариклия, Тимофей любил её и Колюшку, а Томке не спускал ни одного проступка, сурово наказывая за шалости, и она, как ни старалась, не могла угодить отцу. Томке доставалось за троих – и от отца, и от матери. Она долго не понимала – почему. Пока не выросла.
=================== Тимофей======================
Отслужив в армии, Тимофей не вернулся в родной совхоз, устроился на завод в Рязани и стал городским жителем. После свадьбы жил с Тиной в Выкопани и каждый день ездил на работу в город.
Перед самой войной завод эвакуировали в Сибирь. Тимофей велел жене собираться:
- Уезжаем мы с тобой, Тинка. Далёко. Вернёмся ли, нет ли – не знаю…
Христина ехать в Сибирь отказалась наотрез: как же огород оставить, хозяйство, как скотину бросить?
- Тебе скотина дороже мужа? – пошёл напролом Тимофей.
- У скотины-то ума, видать, поболе твоего, коли ты всё, что нажил, бросить хочешь, и меня с ребёнком незнамо куды тащить! – вскипела Тина. – Чего я там забыла, в Сибири этой?
Напрасно Тимофей втолковывал жене, что завод обеспечит семьи рабочих жильём, она будет жить в городской квартире, им дадут комнату – тёплую, светлую, за водой ходить не надо, дрова колоть не надо, навоз убирать не надо, и в школу Колька пойдёт городскую.
- Да езжай ты хоть к чёрту, хоть к дьяволу, а я скотину не брошу! И Кольку не отдам! Езжай куда хошь!
Тимофей плюнул и уехал, оставив на произвол судьбы жену и пятилетнего Колюшку. А через полгода Христина уже носила Томку, прикрывая фартуком выпирающий живот.
На войну Тимофея не взяли, как ни просил – заводские были «на броне», работали по пятнадцать часов в сутки и бывало, спали прямо в цехах, подстелив под себя телогрейки, и не жаловались: всё для фронта, всё для победы – эти слова были в сердце каждого.
После войны Тимофей домой не вернулся, так и прижился в Челябинске. Христина получала от него редкие письма, в которых муж описывал городскую весёлую жизнь и звал жену к себе. Денег Тимофей не присылал, и Христина волокла на своих плечах дом, огород, хозяйство и двоих детей. Корову пришлось продать – нечем было кормить, и Христина купила козу. Чесала с неё шерсть, пряла на деревянной прялке и вязала детям носки и варежки.
Купленная на ярмарке коза, которую хозяйка расхваливала на все лады, почти не давала молока. Христина жаловалась навещавшей её старшей сестре, как бьётся она с детьми и с хозяйством – одна, и никак не выбьется из нищеты. А Тимофею хоть бы что.
Марьяна советовала ей подать на Тимофея в суд и отсудить на двоих детей алименты – с Тимофеем они до сих пор считались мужем и женой, о разводе и речи не было. Христина послушалась старшую сестру и написала письмо директору завода в Челябинске. В письме Христина слёзно жаловалась на свою беспросветную жизнь: «Одна с двумями ребятишками бьюсь, а Тимофей о детях и не вспомнит, живёт в своё удовольствие, как сыр в масле катается, бога не боится». Христина требовала с директора алименты на детей, всерьёз угрожая судом.
По тогдашним законам за неуплату алиментов судили строго. Тимофея «пригласили» к директору и отпустили только после того, как приглашённый, кряхтя и потея от натуги, написал заявление о добровольном вычете алиментов. Половину заработанных Тимофеем денег заводская бухгалтерша отправляла почтовым переводом в Выкопань, половину выдавала Тимофею на руки. Почтовые расходы оплачивал Тимофей.
Оказавшись на голодном пайке, Тимофей взвыл, но – куда деваться? О существовании маленькой Томки он впервые услышал от директора завода. Кому ж докажешь, что ребенок не его? Вот же стерва Тинка! Нагуляла, а он – плати!
Поразмыслив, Тимофей решил уговорить жену приехать: так оно легче будет, да и по сыну сильно скучал. А девчонка – что ж, вырастит и её, куда деваться. Главное – Тинка будет с ним. Зла на жену Тимофей не держал – любил. Сам виноват: уехал, вот и вышло – богу в дышло…
Тимофей строчил жене покаянные письма, Христина всё никак не могла решиться – уехать ей или остаться, а время шло. Раз в месяц почтальонша приносила ей денежные переводы из Челябинска. Христина расписывалась в получении, не торопясь пересчитывала деньги и уходила в дом.
Почтальонша каждый раз ждала, что Тина отстегнёт ей рублишко – с таких-то деньжищ! Но Христина никогда не «отстёгивала», и почтальонша злилась на неё и рассказывала бабам: «Сколь денег-то ей ношу кажный месяц, а спроси – куды она их девает? Дети в обносках ходят, на Кольке штаны из мешковины, на Томку смотреть жалко – снег не стаял ещё, она уж босиком да в сарафанишке… Да и Тинка в тряпьё одевается, и забор вон – валится у ней! На что деньги копит, не понять».
Почтальонша не угадала: деньги в доме не держались, все уходили «на жись». Управляться одной с хозяйством и с огородом, содержать дом, и кормить двоих детей Тине было не по силам. Да ещё козе сена на зиму накосить, да овцам, да курей кормить надо чем-нечем. Вот и приходилось покупать сено, обращаться за помощью к деревенским, а то и рабочих нанимать. А бесплатно – кто ж работать будет? Был бы Тимка дома, починил бы крыльцо, крышу толью покрыл – течёт крыша-то, беда, как течёт! Мужиков бы позвал в помощь, и пришли бы, помогли бы, и денег бы не спросили. Коль случится у них надобность – Тимка придёт, поможет. Взаимовыручка – на деревне первое дело, главный закон.
А она, Христина, деньгами за всё расплачивается, а деньги те на детей присылают, да не остается детям ничего, всё как в песок уходит – без следа…
Промучившись так несколько лет, Христина стала подумывать о том, чтобы уехать к мужу – хуже-то уже не будет, хуже некуда уже…Да боязно было уезжать – от родного угла…
И не поехала бы Христина, осталась бы, перемогла с детьми тяжелое послевоенное время. Но от Тимофея пришло «переживательное» письмо со стихами и заверениями в любви. Стихи были «слёзные» - Тимка откуда-то передрал почти целиком песню про рябину.
«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь до самого тына…» - читала Тина, капая на письмо слезами, и ей было жалко – и себя, и детей, и Тимку, который стоял, как вечно одинокий дуб, а она, Тина, гнулась тонкой рябиной – вот-вот переломится…
«Я тебя, Тина, всю жизнь любил и люблю, и жизнь мне без тебя не мила» - заканчивал письмо к жене Тимофей. Откуда у деревенского полуграмотного парня такое красноречие? Откуда такой талант в эпистолярном жанре? Может, и не сам он написал то письмо, а под чью-то диктовку? Христине думать об этом было некогда: от мужниных красивых слов она загорелась соломой и, собрав в узел нехитрые пожитки, заколотила досками ставни, раздала по дворам скотину «на постой» и уехала с детьми к мужу..
Жили они с Тимофеем как раньше: то мир да любовь, то война не на жизнь, а на смерть. Вспоминали старые обиды, растравляя себя ещё больше. Не разговаривали по неделе. Тимофей молча клал на комод деньги на хозяйство, Христина сердито брякала на стол ужин и не садясь за стол уходила в кухню.
Устав злиться, мирились, обнимали друг друга как после долгой разлуки, клялись в вечной любви и что «больше никогда и ни за что»… В общем, жили как все живут.
В Свердловске родилась зеленоглазая, не похожая ни на отца, ни на мать красавица Хариклия, названная так в честь своей прабабушки, матери Ариадны. Хариклия была точной её копией. Тимофей не спускал свою Алечку с рук, нянчился с ней, делал ей «козу рогатую» и катал на коленке. На этом «баловство» кончалось: денег жене Тимофей давал столько, что их не хватало на самое необходимое. Дети ели, как и прежде, не досыта, Тимофей сам их одевал – покупал на толкучем рынке пальтишки и валенки, экономя каждую копейку и покупая старые ношеные вещи. Платья и штаны Тина шила из мерного лОскута, купленного Тимофеем также по дешёвке. Остальное Тимофей без зазрения совести пропивал.
Промучившись с мужем пять лет, Тина не выдержала полуголодной жизни, вечного безденежья и вечного мужниного пьянства и плюнув мужу в глаза, разругалась с ним окончательно и вернулась с детьми в Выкопань.
Тимофей умер в том же году, и Христина всю жизнь не могла себе этого простить. Оставшись один, Тимофей с горя запил. Компании Тимофей не признавал, пил всегда одиночестве – как и жил, и некому было рассказать о своём горе. Не зная, куда себя деть, он бесцельно бродил по улицам, пока не устал. Возвращаться в пустой дом не хотелось. Тимофей присел отдохнуть, да так и уснул на снегу. Нашли его утром, замёрзшего насмерть, со счастливой улыбкой на мёртвом лице: в свой последний час Тимофей обнимал свою Христину…
Получив известие о смерти мужа, Христина ездила в Свердловск на поминки (на похороны не успела). Заказала в церкви поминальную молитву, распродала мужнино имущество, сняла в сберкассе деньги с трёх книжек (Тимофей всё завещал жене). Деньги Христина поделила честно: половину забрала себе с детьми, половину отвезла родителям Тимофея, которые после смерти оставили всё, что имели, Николаю с Алей. Томке не досталось ни рубля – Тимофей рассказал родителям про измену жены, и Томку они своей внучкой не считали.
В 1954 году Христина вернулась в родную деревню. Увидела свой дом и от радости залилась слезами. Двенадцатилетняя Томка и шестнадцатилетний Николай отодрали доски с окон, Христина собрала по соседям своих курей, в хлеву снова блеяли овцы, коза Манька принесла приплод - беленькую игривую Дору, с которой любила играть четырёхлетняя Аля.
Так и жили - вчетвером. Старшие дети выросли. Николай женился, и в 1960 году Христина стала бабушкой – у Николая родился Витька, ровесник Риты (внучки Полины и дочки Лидочки.
Хариклия к пятнадцати годам превратилась из голенастой деревенской девчонки в красавицу с нездешним матово смуглым лицом, светлыми кудрявыми волосами и миндалевидными глазами изумрудного цвета, от которых не могли отвести глаз деревенские парни, но Аля не удостаивала их даже взглядом. Она была не по возрасту умна, знала себе цену и долго и со знанием дела «копалась в женихах» - по выражению завистливой рыжей Томки. На что Аля ей ответила: « Зато ты выбрала – первого встречного, ухватила не глядя, а глаза-то где у тебя были? Смотреть надо было!»
Томка ей этих слов не простила – Аля ударила в «больное» место. И всю жизнь они с Томкой не ладили, будто и впрямь – не родные…
Аля, хотя и выбирала жениха неприлично долго, выбрала наконец во всех отношениях достойного и надёжного спутника жизни: муж Хариклии жил в Рязани, заведовал складом, куда Алю взяли на работу после окончания школы. От него Аля родила Павлика и Маринку, муж не мог нарадоваться на детей и на красавицу жену, которая была моложе его на пятнадцать лет. Жили безбедно, и Аля имела всё, чего только могла пожелать.
О судьбе Тамары здесь рассказано не будет (о ней и о её дочери - сюжет повести "Ведьмины дети"). Скажу лишь, что с мужчинами Томке не везло по жизни: одного любила без памяти (а он был женат и всё обещал развестись и жениться на Томке), за другого замуж вышла (тому, любимому, назло, потому что он так и не развёлся – жену ему жалко было, а её, Томку, не жалко). А родила – вовсе от третьего, потому что мужа не любила и детей не хотела от него. После чего законный Томкин муж с ней развёлся, и дочку она растила одна, не нужна оказалась – ни первому, ни второму, ни третьему.
Но жизнь научила её выживать. Томка изловчилась и увела мужа у подруги. И всю жизнь потом боялась, что тот уйдёт: подруга-то жила в соседнем доме, окна в окна с Томкой!
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2016/02/11/1380