О давно минувших временах, прежнем облике города, нравах и обычаях смолян, истории его улиц, скверов, площадей написано немало. Однако память человеческая до сих пор хранит нечто самое сокровенное, не рассказанное, не перенесенное пока на бумагу. Это - всевозможные личные воспоминания, частные мелочи, случаи из жизни, картинки окружающего, из которых, как из пазликов, складывается общая картина бытия. Стремление восполнить эту картину тем, что хранится в моей памяти, подвигло меня написать этот невыдуманный рассказ.
***
Мои детство, отрочество, юность связаны с домом номер один по улице Пригородной, самой, наверное, короткой в нашем городе. Об обитателях этого дома я рассказал в истории «Наш дом».
Метрах в двухстах от него в сторону знаменитых Оршанских улиц с неуёмной зеленью садов и финскими домиками частного сектора, на противоположной стороне Пригородной, подбоченясь, стояла ( и стоит до сих пор) четырёхэтажка - дом №2. В ней весело и шумно жили разухабистые семьи, изобилующие уголовниками, голубятниками и рыночными барыгами. В трёхсометровой длины коридорах тускло горели никогда не перегорающие лампочки. В коридоры выходили двери десятков жилых комнат – по одной на семью, возле каждой из которых шипели, исходя синим пламенем, керосинки, примусы и керогазы с кипящими на них пузатыми чайниками и ведерными кастрюлями ароматных потрохов с картошкой. Все удобства – вода, помойка, сортир – во дворе, и на утренний туалет тяжело просыпающемуся, кряхтящему и сморкающемуся дому требовалось часа два…
Ребёнком я нередко бывал в одной из комнат этого коммунального монстра со своим закадычным дружком Пашкой Вардугиным. В её двенадцатиметровом раю с геранями на подоконнике, кружевными занавесками и подзорами на высокой, с периной и десятком подушек, кровати, проживала чистенькая, с ангельским морщинистым лицом, похожая на колобок, старушка – Пашкина бабушка Бэлла. Она поила нас чаем с вкуснейшим вишнёвым вареньем и домашним печеньем, а я представлял себе, что в детстве её, наверное, звали Белкой.
Когда мы подросли, дорога в этот дом стала нам заказана, поскольку проживавшие в нём подростки и молодые люди враждовали с нами и всем городом. Здесь жили знаменитые драками и голубями братья «Пожары», братья «Мули», а также Шурик Котлованчик - метрового роста карлик с маленькими кривыми ножками, детскими ручонками и крупной, котлообразной курчавой головой с глубоко посаженными под шишковатый лоб глазами и широким вздёрнутым носом с провалившимся седлом. Шурик был кумиром молодёжи!
Когда ему было лет пятнадцать, его вовсю использовали в своем нелёгком труде местные щипачи. Запеленав, они клали Шурика в коляску и оставляли её в людном месте. Шурик заливался плачем, пока не находилась сердобольная тётка, которая подходила к коляске и, люлёнькая, пыталась перепеленать ребёнка. Развернув конверт и увидев богатырские причиндалы Шурика, дамочка замирала, как вкопанная, а Шурик, вперив в неё карие, навыкате, глазищи, басил:
-Ну, чего вылупилась, дура? Письки никогда не видела?!
Ошарашенная тётка хватала свой ридикюль и, вопя от ужаса, уносила ноги, только дома замечая, что кошелёк с деньгами отсутствует. За соучастие в таких делишках Шурик даже сидел, что только прибавило ему авторитета.
В те послевоенные годы городской ландшафт в ареале моего детства был совсем иным. На Киевском большаке (ныне - проспект Гагарина) уцелели лишь здания областной больницы, института физической культуры, жилой четырёхэтажки с магазином №4 на углу и железнодорожными яслями, колосс управления Калининской железной дороги, тюрьма, пара довоенных четырёхэтажек с магазинами на первых этажах, да универмаг «Люкс». Ах, да, чуть было не пропустил знаменитый дом на Хасане ( так называлось находящееся здесь ранее, а потом засыпанное, озеро), Дом специалистов и здание Промышленного отдела милиции ( бывшей школы милиции).
На нынешней Ново-Киевской располагались железнодорожная баня, пара двухэтажных жилых домов, железнодорожный детсад, общежитие железной дороги. А улицы Кирова не было и в помине. Здесь высилась тюремная стена и была живая доныне четырёрёхэтажка с продуктовым магазином на первом этаже, уважительно называемым всеми нами не иначе, как «наш магазин».
Всё остальное пространство занимали картофельные огороды с протоптанными по межам тропинками. Было также, помню, немало сажалок и озерцов, в которых рыбачили, купались, стирали. Одна из таких сажалок была метрах в двухстах от нашего дома. На её берегу стояла хатка, в которой жила семья Наумовых. Как-то, ранней весной, катаясь здесь на льдинах, я, пацанчик лет восьми, провалился под лёд и стал тонуть в ставшей вдруг невыносимо тяжелой одежде. Но мне удалось вылезти на крошащийся лёд на спине и достичь берега. Слава богу, мама всё сразу поняла и меня не бранила. А мой старший брат Виктор, купаясь летом в этой сажалке, проколол ржавой железкой ногу и его еле спасли от гангрены. Потом, обустраивая улицу Кирова, сажалку засыпали, а хату снесли.
Более солидные озёра были за территорией станции юных натуралистов, в районе нынешних улиц Матросова и Черняховского. Туда мы бегали купаться всем двором. Место было живописное – зелёные холмы, заросли черёмухи и сирени. Потом озёра засыпали, а на их месте построили горьковским ( или, как его называли в народе, - горьким) методом двухэтажные жилые дома.
О картофельных огородах сказ особый. Их выделяли в размере полсотки на члена семьи. Мало того, что выращиваемый рядом с домом картофель был огромным подспорьем в питании, так мы, дети, играли здесь, как в джунглях. Разбивались на отряды и воевали, скрываясь в высокой ботве и бросая друг в друга зелёными верхними плодами. А осенью, все разом собирали урожай, всю ночь жгли костры, пекли картофель, пели песни.
У нас во дворе стояла ещё одна изба - на три семьи. Здесь жили с родителями Витька и Нинка Агафоновы. Витька был старше моего брата и занимался велоспортом. Однажды он попал в дикую аварию в крупной велогонке на шоссе и переломал себе все кости. Бросив велоспорт, Виктор пошёл работать фельдъегерем и служил тут до самой пенсии. А его красавица жена шила на дому отличные меховые шапки, женские и мужские, неплохо на этом зарабатывая. Когда их избу снесли, Витя с женой получили квартиру на только что возникшей улице Кирова, в доме с комиссионкой на первом этаже.
Жила в этой хате также семья Корнеевых с детьми Нинкой и Вовкой. Корнеев старший работал столяром в государственной мастерской. А дома так же неутомимо работал, имея всё необходимое: верстак, тиски, рубанки и фуганки, долота, стамески, киянки, пилы, напильники. Дядя Петя делал и продавал этажерки, полки, табуреты, стулья, ящики, сундуки. А для дворовой ребятни – городки и чижики.
Тут, признаюсь, меня так прошибла ностальгия, что я прервал свой рассказ и решил раз за 55 лет отыскать телефончик Вовки Корнеева и позвонить ему, если он жив, конечно. Поманипулировав с ноутбуком, я нашёл адрес и телефон Вовки и дрожащей рукой набрал номер. Мне ответил густой баритон, это был он – Владимир Петрович Корнеев. Когда я представился, его удивлению не было границ. Поболтали о том, о сём, вспомнили друзей детства, рассказали о семьях, пожаловались на свои болячки. Хотел дать Вовке свой телефон, но он записать номер отказался. Да и то верно… У каждого ведь своя жизнь…
И тут настало время рассказать об играх, в которые играли мои многочисленные сверстники. Это были городки, лапта, чижик, высекалы. Девчонки резались в классики, прыгалки и резинки. Ребята посолиднее – в пристеночек, чиру ( катю). О, сколько серебряных полтинников обменяли мы на медяки в «нашем магазине», у худосочной продавщицы хлебного отдела Семёновны, дальновидно копившей серебро. А незабвенные «колечко-колечко», «царь –царевич, король- королевич», «я садовником родился», отгадывание названий городов и кинофильмов … А масштабная гонка на выживание под названием «стрелы», когда одна команда преследовала другую, тщательно прячущуюся, идя по стрелам, нарисованным мелом, углём, кирпичом и щепками прямо на земле, асфальте, стенах домов… Я уже не говорю о том, что в каждом дворе были волейбольная и баскетбольная площадки, а то и хоккейная коробка!
Но это мы уже плавно переходим к физкультуре и спорту. Ко времени, когда мы стали подростками, возникла новая улица Кирова с домами из белого кирпича и в нашем общем дворе, помимо вышеперечисленных спортивных площадок, появилась деревянная сцена с навесом, на которой выступали самодеятельные и профессиональные артисты, атлеты и гимнасты из института физкультуры.
Но мы и сами были с усами… Мы очищали от хлама и вековых фекалий подвалы и бомбоубежища и устраивали там импровизированные ринги и «качалки». Это было время великого бума атлетической гимнастики, называемой впоследствии культуризмом, а ныне бодибилдингом, когда на защиту любителей железных игр встал сам Юрий Власов – король тяжёлой атлетики, Олимпийский чемпион.
Но вернёмся к началу 50-х годов XX столетия, когда на задворках Рославльского шоссе ещё вздымались над массивными руинами наклонившиеся от взрыва стены разбомбленного мелькомбината, а на месте нынешнего здания общаги медакадемии, что на улице Кирова, лежали груды искорёженного бетона с торчащей во все стороны арматурой.
Эти развалины ежедневно разбирали с помощью кирок, ломов, лопат и голых рук пленные немцы, которые содержались до 1956 года за высокими стенами Смоленского централа. Когда их, несколько сотен, вели на работу два конвоира, сердобольные бабы кидали им хлеб, сало и табак, позабыв, что эти понурые вояки разорили их Родину и отчий кров, лишили родных и близких. А потом оставшихся в живых немцев репатриировали в Германию и руины продолжили разбирать советские ЗэКа, правда, - уже под усиленным конвоем.
А ещё в нашем дворе были десятки деревянных сараев, в которых жильцы хранили дрова для титанов и кухонных плит, держали кур, уток. свиней. В этих сараях мы и более старшие юноши ночевали летом, дабы уйти хоть на время от недреманного родительского надзора. Когда лысый апологет чечевицы – Никита Хрущёв ввёл драконовские налоги и ограничения на домашний скот, всё это ското, - и птицеводство продолжалось подпольно под страхом конфискаций и штрафов. Соседи анонимно постукивали друг на друга и потирали ручонки, когда приезжавшие по их наветам летучие бригады изымали у законоослушника дико визжащего в предвидении близкого конца порося. Попутно куда-то исчезли румяные тётки-молочницы, носившие по дворам и квартирам вкуснейшие молоко, творог, масло и сметану из окрестных деревень: Миловидово, Александровки, Михновки.
Так, в конце – концов, родное государство напрочь отучило людей держать скот, и во всём Смоленске осталась лишь одна, живущая в частном доме возле рынка полоумная бабка, сын которой геройски погиб на фронте, держащая штук пять коз, которых она ежедневно гнала куда-то на выпас… Её, учитывая заслуги сына, не трогали.
Между сараями стоял побелённый известью уличный сортир, расписанный и снаружи и внутри изощрёнными письменами и рисунками, а рядом с ним, вы не поверите, - конюшня! Здесь содержалось несколько лошадей. Когда шла заготовка сена, глухонемой конюх Фёдор звал нас это сено утаптывать, и мы, забравшись по балкам высоко под крышу, с гиканьем сигали вниз в ароматную бездну. Это и было настоящим мальчишеским счастьем и главное было – не напороться на случайно оставленные конюхом в стогу вилы! Слава богу, за всё моё детство такого бедствия не произошло…
А зимой конюх выпускал лошадей побегать в снег и тогда все зачарованно наблюдали, как эти сильные, красивые животные, вздымая тучи снежной пыли, носились по заснеженным картофельным полям, падали на спину и кувыркались, дрыгая ногами, весело ржали и фыркали. Зимою же мы, пацаны, не в силах противиться желанию вновь оказаться в конюшне, пропилили треугольный лаз в задней стене сарая Славки Глебова, являющейся общей с конюшней, и часами сидели в обустроенном на сеновале гнезде, шепчась и мечтая о своём, мальчишеском.
И конюшня, и кони принадлежали всё тому же Управлению Калининской железной дороги, к зданию которого была пристроена кузница. Здесь богатырского роста, бородатый, голый по пояс, в кожаном фартуке кузнец Василий творил на ваших глазах чудеса. Два его подмастерья тянули за рукоять мехов, раздувая огонь в горне. Василий огромными клещами выхватывал из огня кусок железа, клал его на стопудовую наковальню и начинался перестук: удар лёгкого молота подмастерья, потом – удар кувалды кузнеца, снова молот, опять кувалда… Глядь, под этими ударами светящаяся красным пламенем заготовка превращалась в подкову. Затем Василий опускал изделие в двухсотлитровую бочку с водой и подкова шипя, исходя паром, закалялась.
Тут же происходило таинство подковки коней, причём, не только тех, с нашей конюшни, а и со всего города и пригородов. Василий подходил к коню, ласково теребил чугунной дланью конскую морду, поднимал и сгибал в колене ногу животного. Затем он клал себе на колено колено коня, задирал копыто вверх, прикладывал подкову и в несколько ударов прибивал её острыми коваными гвоздями к заранее обработанному напильником копыту. Быстро и красиво!
Картина нашего быта тех времён была бы неполной без фигуры старьёвщика – небритого, вечно хмурого мужика, сидящего на запряженной клячей телеге и то и дело орущего: «Старьё берём!». Брал он тряпьё, кухонную утварь, кости, изделия из чёрного и цветного металла, бумагу и картон. Взамен взрослым давал деньги, а нам, пацанам,- воздушные шарики со свистулькой, карандаши, ручки-вставочки, перья к ним и ластики. Эти хмурые мужики, если не пили и были еврейской национальности, являлись подпольными миллионерами, поскольку, имея на руках ежедневно по полторы – две тысячи денег потребкооперации «Вторсырьё», от которой они работали, скупали на них у населения это сырьё. Причём, шерстяное, шёлковое, хлопчатобумажное, льняное тряпьё отличалось по ценам в разы, а скупщик за всё платил, как за х/б. Так же и по другим видам вторсырья. Отчитывался же он перед родной конторой, как положено. Разницу, естественно, клал в свой карман. За месяц, год, десять лет набегали бешеные деньги! Активно зарабатывали себе на жизнь также дядьки, чей вопль: «Лудим! Паяем! Клепаем!» гнал на улицу владельцев прохудившихся чайников, кастрюль, сковородок. А у бродячих точильщиков была своя песня: «Ножи, ножницы, топоры, косы точим, отбиваем, правим!». И к ним тянулись, позвякивая колюще-режущими предметами, домохозяйки, жильцы близлежащих домов.
В те времена власти усиленно продвигали в жизнь Ленинский лозунг «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!» К «двушке» и другим домам, имеющим промежутки стен без окон, постоянно приезжали по вечерам кинопередвижки, крутили прямо на стену документальные ленты о войне, борьбе с тифом, запрете абортов, вреде пьянства и курения, борьбе с самогоноварением и беспризорностью, воровством и попрошайничеством. Жильцы местных домов, сидя на лавках, смотрели, разинув рты и лузгая семечки.
Эту кинопередвижку – автобудку с откидной дверкой сбоку, за которой стоял киноаппарат, придумали два инженера, обитателя одной из столичных психушек, получивших за это изобретение Сталинскую премию. Однако, вместо премии им был вручен огромный, многоэтажный торт, который ели все страдальцы и медперсонал больницы. А чуть позже во дворах появились летние кинотеатры, представляющие собой большие деревянные сараи с киноэкраном, лавками или скамейками. Билеты в них стоили 10-30 копеек и люди шли в кино целыми семьями, благо до киношки было два шага.
В общем, агитация и пропаганда были в то время на высоте, если ещё добавить к этому чуть ли не ежедневные лекции о международном положении, внутренней политике и экономике, атеизме и мракобесии, собиравшие аншлаг в домах культуры и красных уголках. Лекторы общества «Знание» были виртуозами своего дела, великими риторами, умеющими держать любую аудиторию в напряжении, пичкать новыми знаниями, убеждать и привлекать на свою сторону миллионные массы людей. В огромном, битком набитом, актовом зале Управления Калининской железной дороги царил в те годы средних лет и роста лектор в сером костюме с протезом вместо левой ноги, волевым лицом, пламенным взором за стёклами очков и волнистыми волосами. Он вовремя и по делу шутил, он вздымал голос до громовых раскатов, громя американских агрессоров, он заставлял зал смеяться и плакать и вовремя исчезал за занавесом в конце лекции, дабы не быть растерзанным поклонницами. И таких, как он, у компартии были сотни тысяч!!!
А сейчас всё спорят: нужна ли государству идеология? Ещё как нужна! И вершина её – воспитание патриотизма, любви к Родине, готовности её защищать, приумножать её богатства. Впрочем, о каких богатствах Родины мы говорим? Все они – давно в частных руках и нам бессовестно лгут, продолжая вещать с телеэкранов о том, что «Газпром» и прочие корпорации – наше общее, всенародное достояние! Да что там говорить, если даже «Центробанк», образованный на базе Госбанка России, является нынче полностью частным владением! А ведь именно он решает наиболее важные финансовые вопросы государства Российского…
Ну, да ладно, вернёмся в прошлое, где всё было гораздо проще и веселее. В любой квартире средней семьи был почти одинаковый интерьер, состоящий из фанерного шифоньера, буфета или серванта, металлической кровати, дивана или кушетки, пары стульев и табуреток, этажерки, круглого стола и абажура под потолком. Ну и, конечно, радиоточки: поначалу – тарелки из чёрной вощёной бумаги, затем – фиберглассового (пластикового) однопрограммника. Кресло, радиоприёмник, телевизор – это уже предметы роскоши! На кухне тоже у всех одинаково: столик, полка с посудой, примус, керосинка или керогаз.
Питались мы неприхотливо и скромно. В ходу были тюря, пшённая каша, картошка, ломоть хлеба с подсолнечным ( как тогда говорили – постным) маслом и солью, тот же хлеб с маргарином и сахаром, блины на воде. Тюря, кто не знает, - это вода из под крана, с покрошенными в неё луком и хлебом ( если есть – редисом, огурцами, вареной картошкой), подсоленная и политая подсолнечным маслом. А сахар тогда был не рафинированный, а кусковой, головкой. Кололся он молотком или специальными сахарными щипцами. А если нужно было его измельчить, то кусочки сахара клали между льняными или бумажными салфетками ( чаще – между страницами газеты) и, как скалкой, проходились несколько раз бутылкой, получая любую кондицию, вплоть до сахарной пудры.
Из конфет наибольшим спросом пользовались «кавказские», «гусиные лапки», «петушиные гребешки», «раковые шейки», «ореховая смесь», а также – ландрин и монпансье. На рынке торговали самодельными петушками на палочке. Делали конфеты и мы с мамой. Смешивались сахар, масло и молоко и варились на сковороде на медленном огне. Получалась коричневого цвета лепёшка, её ломали на части или нарезали ножом и ели. Эта штуковина носила название «постный сахар».
Когда люди стали летать в космос, в магазинах появились сгущёнка, какао и кофе в тюбиках, куриные кубики – десять кубиков в жестяной коробочке, изготавливаемые, как говорили, для космонавтов. Всё это было очень вкусно, но потом куда-то исчезло, хотя в космос наши летать продолжали.
Вместо конфет мы нередко использовали прессованные брикетики кофе и какао в смеси с сахарным песком, а также – медовые акварельные краски. А вместо американского чуингвама – жевательной резинки, вымениваемой у интуристов на октябрятские, пионерские, комсомольские значки и другую советскую атрибутику, мы вовсю жевали гудрон, в неограниченном количестве валявшийся возле многочисленных новостроек.
За мороженым мы, при наличии средств, бегали в ларёк на Киевский большак, что стоял напротив железнодорожного управления. Ах, что это было за мороженое! Молочное стоило 9 копеек, сливочное – 13, а эскимо на палочке – 11. Молочное и сливочное накладывались продавщицей из металлических бачков в хрустящие вафельные стаканчики, накладывались с горкой, так, что удобно было лизать эту белоснежную, сладкую вершину, пока кто-то из дружков не крикнет: «Сорок восемь, ем восемь!», это означало, что надо делиться и мороженое отправлялось по кругу. Если ты успевал крикнуть: «Сорок один, ем один!», никто не возникал, но все косились на тебя, как на скрягу – единоличника, молча презирая.
На этой улице было также не менее трёх пивных ларьков, где в нагрузку к кружке пива продавали бутерброды с красной и чёрной икрой, раков или воблу. Нередко случалось так, что мой отец из конца очереди в мгновение ока перемещался вперёд. Он чутьём улавливал момент, когда пиво в бочке заканчивалось и продавщица истошным голосом кричала: «Кто поставит насос?!». Лучше моего папки насос не ставил никто! Отец шёл из конца очереди в ларёк, ставил массивный вертикальный ручной насос на деревянную пробку, затыкавшую бочку с пивом, и с размаху опускал помпу вниз. Пробка проваливалась внутрь и отец ввинчивал насос в отверстие бочки. Продавщица тут же наливала ему первые пару кружек с горами белоснежной пены, по 22 копейки каждая, и отец выбирался из ларька к одному из столиков с мраморной крышкой под завистливыми взорами стоящих в очереди страждущих. Сдувал пену, пил, смакуя… А мне перепадал бутерброд с чёрной икрой, стоившей тогда копейки.
С теплотой в сердце вспоминается как дружно, с исключительной доброжелательностью, неистребимым желанием помочь относились тогда друг к другу соседи по квартире, дому, жильцы соседних домов, все люди. По выходным и редким праздникам все жильцы нашего дома выходили семьями в тёплые летние деньки в дворовый скверик, окруженный зарослями облепихи и сирени, с цветущими на клумбах незабудками и анютиными глазками. Расстилали покрывала, отдыхали, общались, делились радостями и бедами, безыскусной едой и напитками. Тут были и песни под гитару, гармошку, танцы под патефон… Это очень сближало! А сейчас, порой, люди не знают, кто и как живёт в соседней по лестничной площадке квартире, не говоря уже о добрососедской помощи.
Массовыми, многотысячными были маёвки – выезды на природу, в Красный бор в канун Первомая сотрудников организаций и учреждений, рабочих и персонала заводов и фабрик. К местам маёвок выезжали автофургоны управления торговли, потребкооперации, треста столовых и ресторанов с разномастными напитками, продовольственными товарами, свежеприготовленными блюдами и выпечкой. Накрывались брезентом обширные поляны, люди отдыхали и веселились. Никаких пьяных эксцессов в помине не было!
Вспоминается рынок, расположенный тогда в районе нынешнего универсама «Центрум», что на улице Николаева. Это было обширное пространство, куда по выходным колхозники свозили на телегах и санях для продажи продукты своего труда: зерно, овощи, фрукты, мёд, молоко, масло, сметану и сливки, творог, мясо, колбасу, птицу и т.д. А народные умельцы – валенки и онучи, вязаные носки, рукавицы, кофты и свитера, тулупы и меховые шапки, горшки и кувшины, веники и свистульки.
Особую прелесть представляла рыночная толкучка, где люди, двигаясь в плотной толпе, покупали или предлагали свой товар: поношенную одежду, антиквариат, кухонную утварь и предметы обихода, вечный дефицит и нечто запретное. Именно здесь я полвека назад купил у какого-то мужичка за десять рублей отлично сохранившиеся, исправно идущие до сих пор карманные часы фирмы Павел Буре – звезду моей домашней коллекции.
А ещё раньше, когда мне было лет десять, мы с мамой купили на толчке у цыганки велосипед «Пионер». Пока докатили до дома, «Пионер» развалился на части. Горю моему не было предела.
Здесь же, на территории рынка, в дальнем его конце стояла известная всем смолянам керосиновая лавка. Никто из нас, владельцев примусов, керосинок, керогазов, паяльных ламп не избежал очереди за керосином, его пьянящего запаха, тяжести бидона или канистры в руках, жирных керосиновых пятен на брюках и пиджаках.
В одном месте собирались любители живности, здесь продавали поросят и кроликов, котят и щенков, птичек и ужей, мышек и крысят, рыбок и черепах. Обособленно толпились голубятники. Они покупали, выменивали, выкупали своих, прибившихся к чужой стае, голубей. Помню страшную массовую драку голубятников, когда один дядька отказался вернуть хозяину его почтаря и во время спора оторвал бедной птице голову. Это был беспредел и в ход пошли кулаки. Отмечу – не ноги, не головы, локти, колени, ни колья, кастеты, финки, а только кулаки. Нарушителей этого табу били и свои и чужие. Тем не менее, в драке, где участвовало до полусотни человек, было немало выбито зубов, сломано носов и челюстей…
Самые крутые голубятники с большими, хорошо обученными, разномастными стаями обитали в тюрьме, доме №2 на Пригородной, и на Бакунина. С залетевшими в тюремную голубятню любимцами можно было попрощаться навсегда. Содержание голубятни было занятием не только увлекательным, но и весьма выгодным. Голуби стоили от трёх рублей до бесконечности. Да и сегодня, читаю, бельгийский заводчик продал на аукционе почтаря за 400 тысяч евро! Его купил китайский бизнесмен.
Но сегодня у нас голубятники и голубятни встречаются всё реже и реже, проблемой стало получить разрешение властей на строительство голубятни. Да и клочок земли для её размещения получить проблематично.
Особое место в нашей жизни занимала Реадовка – скопище холмов и оврагов на окраине города с покрытыми густым кустарником склонами. Здесь мы пропадали во все времена года. Собирали подснежники и ландыши, букеты черёмухи и сирени, ловили майских жуков и многочисленных ужей, катались на санках и лыжах. Здесь же находилось военное стрельбище, где мы, мальчишки, собирали гильзы. В начале 50-х сюда частенько громыхали мимо нашего дома танки Т-34, видимо, в Реадовке и для них был полигончик, но я лично его не видел.
В начале Реадовки, слева, был барак, где жило множество разного народа, семьи с детьми. За этим бараком – находился доживший до наших дней фундамент некогда знаменитого реадовского ресторана. До революции здесь, вроде бы, было имение дворян Реадов, выходцев из Швейцарии.
По глубокому зелёному логу, тянущемуся от Смоленска до Днепра километров на десять, протекает речушка Ясенная, которую мы, пацаны, за исходящий от неё запашок, прозвали Вонючкой или Тухлянкой. Нынче этот запах сильно поумерился, видимо, где-то, на окраине города, стоят очистные, которых раньше не было. Местах в трёх на берегах речушки из-под земли бьют ключи с прекрасной питьевой водой, за которой сюда приходят смоляне. Справа и слева от широкой тропы, идущей мимо нынешних мемориалов вниз к Ясенной, были раньше два убогих деревянных домишки, в которых кто-то проживал. Сколько здесь переломано нами лыж, лыжных палок. Сколько получено синяков и ссадин, да и переломов тоже. Но без этой самой Реадовки неполноценным, мне кажется, было бы наше послевоенное детство.
В те времена, дабы помочь родной промышленности, было обязательным участие всех и вся в сборе металлолома, макулатуры, консервных банок. Особенно этим грузили школьников. За металл и макулатуру между классами и школами разворачивались соревнования и целые битвы. В добыточном раже пионеры и комсомольцы тащили со строек бобины кабелей и проводов, детали подъёмных кранов, швеллеры и трубы, с улиц города пропадали чугунные крышки колодцев, металлические детали памятников и пролёты кованных и литых ограждений. В школьных дворах высились горы изъятых детьми из помоек консервных банок. За 10 000 банок полагалась путёвка в Артек. Десятитысячниками – артековцами почему-то всегда оказывались дети городских и областных начальников. В поисках старых газет, журналов и прочей макулатуры мы обходили сотни квартир. Наиболее сознательные жильцы уже ждали нас, подготовив и связав пачки печатной продукции, картона. В общем, каждый чувствовал себя причастным к жизни страны.
Помимо всевозможных бесплатных кружков и секций существовала легендарная станция юных натуралистов, так называемые «Юннаты». Она находилась в то время там, где сейчас переулок Юннатов. Её двухметровый зелёный деревянный забор тянулся вдоль пыльной ухабистой улицы, соединявшей Пригородную с Реадовкой. За этим забором, на площади в пару гектаров, функционировали кружки цветоводства, овощеводства, садоводства, звероводства и птицеводства. Я побывал в каждом из этих кружков, кроме птицеводства. Вместе с другими молодыми ботаниками я выращивал на многочисленных клумбах и грядках гладиолусы, пионы, розы, хризантемы, калы, лилии. Мы получали огромные урожаи редиса, картофеля, кабачков, помидоров, огурцов, лука, укропа, сельдерея, петрушки, клубники. В юннатовских садах мы собирали карабовку, белый налив, комсомолку, анисовку, антоновку, с десяток сортов груш, а также – малину, ежевику, крыжовник, все виды смородины и так далее. В кружке звероводства мы ухаживали за лисами – рыжими и чернобурыми, хорьками, нутриями, бобрами, куницами, норками, енотами, морскими свинками, кроликами и прочей живность. Руководитель кружка давал нам рогатки и корзинки и мы шли в Реадовку отстреливать птиц для кормления этого звериного царства. Как это совмещалось в наших сердцах и умах с любовью к природе, наш руководитель, видимо, не особо задумывался.
Куда и кому уходили выращенные нами тонны овощей, ягод, фруктов, тысячи цветов, мясо животных и птиц, их шкурки и перья мы не задумывались и не знали. Тем более, что бесплатный детский труд юннатовские гуру компенсировали ежегодным праздником урожая, происходившим в октябре. И тогда общий стол ломился от тушёной крольчатины с вареным картофелем, зелени, овощей и фруктов, компотов и морсов.
Кстати говоря, есть всё, выращиваемое в юннатах, можно было на месте в неограниченных количествах, выносить за пределы забора – ни-ни. Мы нивелировали этот запрет, то и дело совершая ночные набеги на альма-матер, под мат единственного сторожа и пальбу его дробовика, заряженного патронами с крупной солью вместо бекасинника. Нередко, встречая днём хромающего пионера, живущий на территории юннатов дед-сторож смотрел на него с понимающей ухмылкой: ну что, как мой гостинец?!
Что мы, дети, знали тогда о Сталине? Я, например, помню, что именем Сталина называлась нынешняя Коммунистическая. Помню я это потому, что когда жителей нашего дома временно расселяли для капитального ремонта дома, жильцам нашей квартиры - моей семье и семье Гурченковых- пришлось пол года жить в подвале по улице Сталина, напротив дома со львами.
Из всех памятников Сталину, стоящих в Смоленске, помню лишь два: большой - на площади Смирнова, напротив кинотеатра «Октябрь», и другой, в человеческий рост, на Рославльском шоссе слева, не доезжая аэропорта. Там было какое-то одноэтажное строение с палисадником, в котором находился этот памятник: Ленин сидит на скамейке, а рядом стоит Сталин. Эти и все другие памятники вождю народов были снесены в одночасье после XXI съезда КПСС в 1961 году. Мы, мальчишки, бегали к «Октябрю» смотреть, как с высокого постамента низвергали наше божество. Фигуру вождя обмотали тросом и бульдозер стал его тащить. После нескольких попыток, Сталин грохнулся оземь так, что голова отскочила и откатилась метров на десять. Это было страшное зрелище, многие тайком вытирали слёзы.
Вспоминается и 6 марта 1953 года, когда по Всесоюзному радио было официально объявлено о смерти Сталина. Мама вела меня рано поутру в детский садик, когда, вдруг, разом, завыли все заводские и фабричные сирены, ревуны гражданской обороны, пароходы на Днепре и паровозы на станции Смоленск, клаксоны автомобилей. Над городом стоял унылый, протяжный, душераздирающий стон. И так – во всей нашей огромной стране.
Казалось,- вся страна рыдает по усопшему. И она, действительно, рыдала!
Улица Ленина в пору моего отрочества представляла собою тёплыми летними вечерами пёструю картину тусовки огромных человеческих масс. Люди всех возрастов прогуливались туда- сюда, общались, заводили знакомства. Среди молодёжи улицу Ленина называли Бродвеем. На площади Ленина стояли тогда в один ряд вдоль Блонье два или три двухэтажных дома со сквозными подъездами, в которых располагались разные учреждения. Вход в парк культуры и отдыха был платным. Там было множество аттракционов: карусели, качели, маятник, вышка с парашютом, мотогонки в шаре, комната смеха, тир, силомеры («бычья голова», «молотобоец», «кулачный боец»). Любители могли сразиться в бильярд, лаун – теннис, шахматы и шашки, покататься на лодках. На танцверанде по вечерам играл оркестр под руководством неувядающего Гелика. Раньше я думал, что это сценический псевдоним. А потом, лет в сорок, познакомился с Виктором Сергеевичем по фамилии Гелик , участником войны, игравшим практически на всех инструментах в клубе милиции, парке, на всех торжествах и похоронах.
Люди старшего поколения помнят средства передвижения тех, послевоенных лет. Я тоже помню огромных битюгов – тяжеловозов, запряженных в телеги с надувными шинами. Сзади на телеге был государственный регистрационный номер, выдаваемый ОРУД. Там же болталось ведро с метлой – обязательные аксессуары для сбора производимого битюгом на ходу навоза. Кстати, регистрационные номера выдавались и владельцам велосипедов, что позволяло быстрее раскрывать их кражи и другие преступления с участием велотранспорта.
Водителям автомобилей в те времена разрешалось по любому поводу давить на сигнал клаксона, и над городом буквально стоял этот непрекращающийся вой. Впоследствии сигналить разрешили только в экстренных случаях, для предотвращения аварии, и навалившаяся вдруг на город тишина была поначалу очень непривычной.
В рёв автомобильных клаксонов вливался звон трамваев – самого популярного городского транспорта. Трамваи были красивые, весёлого жёлто – красного цвета, и представляли собой металлические остовы, обитые лакированными деревянными рейками. В трамвае были большие застеклённые окна, двери гармошки, никогда не закрывавшиеся, и две водительских кабины – спереди и сзади. Дело в том, что на конечных остановках рельсового кольца тогда не было. Водитель просто переходил из одной кабины в другую и ехал в противоположном направлении, предварительно перетянув за канат контактную дугу. Сиденья в трамвае тоже были деревянные с удобными спинками. Стоящие пассажиры держались за кожаные рукояти, висящие на горизонтальных продольных трубах под потолком. Трамваи ездили довольно медленно, «зайцы» успевали спрыгнуть на ходу при приближении кондуктора и перебежать в другой конец трамвая. Три - четыре безбилетника ехали сзади на «колбасе», так называли находящиеся перед кабинами дисковые буферы.
Из воздушного транспорта помню четырёхкрылые «кукурузники», планеры, аэростаты и дирижабли. Нередко эти странные летательные аппараты можно было видеть в небе над Смоленском. Очень часто с них сбрасывали тысячи листовок, агиток с призывами. В каждом районе области было по пять – семь посадочных площадок и на «кукурузнике » можно было быстро долететь в любую сельскую глубинку. Помню, мы с товарищами по техникуму летели в Велиж из Смоленска сорок пять минут. В том же самолёте возвращались с рынка деревенские жители со скрипящими в мешках поросятами, бабка с блеющей при падении самолёта в воздушные ямы козой. Сейчас такой авиасервис ушёл в небытие и огромная область, площадь которой равна семи Швейцариям, утратила гражданскую авиацию вообще.
Ещё вспоминается, с какой гордостью горожане, от мала до велика относились к завоеваниям СССР в космосе, особенно – полёту нашего земляка Юрия Гагарина. А как все по вечерам вглядывались в темнеющее небо, чтобы увидеть пролетающие над нашей планетой советские спутники! Я сам их видел!!! Это были великие события в нашей жизни, порождающие в душе любовь к Родине, патриотизм.
Жарким летом мы целыми днями пропадали на Днепре. Воды между двумя мостами было по колено и мы ловили там полупрозрачных вьюнов, откатывая речные камни и накалывая вилкой спрятавшуюся под ними рыбёшку. А от мостов вверх и вниз по течению ходили пароходы, вначале – колёсные, потом, с винтом, а затем – теплоходы на воздушных крыльях. И плоты тогда по Днепру сплавлялись. Постоянно работала плавающая драга, чистящая речной фарватер, загружающая донным грунтом металлические баржи. За колхозным рынком на Днепре находились деревянные причалы, у которых было пришвартовано более двух тысяч частных лодок и катеров. Потом неразумным чиновничьим решением судоходство на Днепре было полностью запрещено, и он стал и с берегов, и со дна сужаться, зарастать, мелеть.
Однажды, в конце прошлого века, было выделено несколько миллионов долларов для очистки Днепра. Для освоения этих немалых средств создали ООО «Экология Днепра» с бывшим врачом во главе. Деньги эти были благополучно, в кратчайший срок расхищены, врач сел на нары. Но никто так и не спросил: а где же деньги? Мер по их возврату в казну принято так и не было. А Днепр по-прежнему в плачевном состоянии и попытка облагородить его набережной ( средства на строительство которой также неоднократно расхищались!) выглядит на фоне этого грязного, мелководного потока смешно и убого.
Раз уж я коснулся водной стихии, то замечу, что никогда, ни в моём далёком детстве, ни в юности, ни в мои зрелые годы, ни сейчас у нашего героического Смоленска и его жителей не было и нет ни одной нормальной, цивилизованной зоны отдыха, с хорошим, благоустроенным пляжем, сопутствующим сервисом, оборудованными подъездами. А ведь водоёмов у нас хватает: Вишенки в Реадовке, Нижняя Дубровенка, Ключевое, Кривое в Красном Бору, Вязовенька на Покровке, озеро в районе улицы Ломоносова на Поповке, озеро ТЭЦ-2. Летний отдых на них оставляет желать много лучшего.
Немало озёр и вблизи Смоленска, самое привлекательное – Александровское, огромное водное зеркало, чистая экология, песчаное дно, родники на берегу, много зелени. А вот рачительного хозяина нет. Недавно прокуратура пару лет подряд предъявляла требования к Михновской сельской администрации об устройстве здесь зоны отдыха. Под давлением властей глава администрации закупила даже вагончик для установки на берегу озера и размещения в нём спасателей и медработника. Но…, оказалось, что озеро это каким-то образом очутилось в частных руках. В чьих именно, установить главе администрации так и не удалось. А ведь дело - то серьёзное. Этот частник - невидимка обязан по закону заботиться и о насыпной дамбе и об оборудовании водяного запора и спуска воды. А его много – много лет никто не проверял и не ремонтировал. И если, не дай бог, плотину прорвёт, то будут в мгновение ока смыты в Днепр и находящаяся на пути потока часть автодороги Смоленск – Красный с мостом, и деревня Ясенная. Вот уж тогда крайнего найдут, да будет поздно!
Но, мы, невольно, отвлеклись от воспоминаний о былом облике Смоленска. А хотелось бы вспомнить добрым словом смоленский стадион «Динамо», куда мы, мальчишки, частенько бегали смотреть футбольные матчи и другие зрелища. Футбол тогда любили не меньше, чем сейчас и стадион, вмещавший пару тысяч зрителей, был всегда полон. Мы гроздьями висели на окружающих стадион деревьях, заборе, иногда проникая в святая-святых без билета. Смоленское «Динамо» в те годы было одним из лидеров этого клуба в России, а один раз даже стало Чемпионом Российского ФК «Динамо». Когда наши неудержимо рвались к воротам соперника, свист и шум стоял невыносимый. До сих пор стоит в ушах тысячеголосый вопль: «Толя, давай! Сила, давай!». Это зрители подбадривали своего кумира нападающего Анатолия Сильченкова, проживавшего, кстати, в одном доме и одном подъезде со мной. И Толя давал! Его голы были умопомрачительно красивы! Его уносили с поля на руках восторженные поклонники! А потом он спился и умер ещё в молодом возрасте, в безвестности и одиночестве.
На этом же стадионе «Динамо» проводились ежегодные Всероссийские сельскохозяйственные выставки. Я помню двух огромных быков, – белого и чёрного, подаренных Н. С. Хрущёву премьер – министром Индии Джавахарлалом Неру. В деревянных вольерах разгуливали невиданных размеров пёстрые хряки с бивнями, как у мамонта. Демонстрировалась всевозможная элитная живность и птица, продукция полей, садов и огородов. Здесь же проходили соревнования по конному спорту: конкур, выездка, бега и скачки. Особый восторг вызывали состязания русских троек: удаль, лихость, задор!
Здесь, на стадионе, я впервые увидел выступление выдающегося атлета Григория Новака. Он ложился на спину и на него помещали деревянный помост, по которому проезжал грузовик. Ему на плечи клали рельс длиной метров десять, на каждом конце которого повисали по пять человек, и он гнул этот рельс на собственной шее. Он рвал руками толстенные цепи, жонглировал гирями и ядрами, держал на поднятых вверх руках платформу с людьми – человек десять, ломал по три подковы, сложенные вместе. Это было феноменальное зрелище! Стадион ревел от восторга, женщины обмякали от вожделения.
А потом весь город строил стадион «Спартак», сотни людей, десятки бульдозеров, экскаваторов, самосвалов срывали склон холма, устраивая площадку под будущий стадион. Он был сдан в эксплуатацию 31 мая 1959 года, а стадион «Динамо» передали СГИФКу ( ныне – Академия спорта). Сегодня наше всеобщее достояние – стадион «Спартак» продали с молотка частникам, и это означало конец большого спорта на Смоленщине.
Общественно значимым, грандиозным событием было сооружение в Смоленске телевышки, высота которой 180, а вместе с антенной – 196 метров. Тогда у состоятельных смолян уже появились телевизоры «Рекорд». Большинство же смолян созерцали это чудо у зажиточных соседей или в красных уголках. Может быть кто-то помнит, что когда вышка уже была построена ( к 7 ноября 1957 года), но не настроена на Москву и регулярная телетрансляция ещё не началась ( она началась 4 ноября 1958 г.), на экранах можно было увидеть отрывки телепередач из Франции и США, ФРГ, Финляндии и других капиталистических стран. Представляю себе, как скрипели зубами гэбэшники! А когда вышка уже вовсю функционировала, особо доверенных допускали по ночам в операторскую, где можно было посмотреть, например, транслируемый из Франции фильм о Владимире Высоцком, запрещённый у нас к показу. Мне тоже пару раз довелось побывать в святая святых, когда из Англии транслировали концерты обожаемых нами «Биттлз». У нас и пластинок- то их было в ту пору не достать.
Много чем ещё можно дополнить общую картину города поры моего детства и отрочества. Рассказать о первых дачных кооперативах, создаваемых на выделенной в пригороде земле, весёлых, многолюдных, красочных демонстрациях трудящихся на 1 Мая и 7 ноября, первых наших самодельных электрогитарах и попытках выхода в эфир по радиоретрансляционной сети, общественных банях, новостройках, первых девятиэтажках , появлении новых улиц, микрорайонов и промышленных предприятий, изменении облика родного города.
Однако, мой рассказ уже и так получился довольно длинным. Надеюсь, что люди старшего поколения, читая его, вспомнят былое, восполнят в памяти упущенное мною. А те, кто помоложе, узнают нечто новое для себя о нашем прекрасном городе и его обитателях той, послевоенной поры.
25 января – 05 февраля 2016 г.
Евгений Гордеев