Диана пребывала в дурном расположении духа. На то имелись свои причины. Почему-то именно ее, несомненно более талантливую, нежели Людка Орлянская, отправили на практику корреспондентом подальше от столицы, куда-то на юг, в Краснодар. А ту оставили в Москве всего лишь потому, что так пожелал ее начальственный отец.
Сначала, получив распределение, она лишь плечами передернула. Однако, прикинув затраты и различное положение в будущем, раздражение ее все же охватило. Да и Людка смотрела виноватыми глазами, и это заводило еще больше. Кому как не Диане, дружившей с ней с самого детства, знать, что это – финал очередной борьбы за независимость в семействе Орлянских. Людмила и пошла то на журналистский факультет в пику родне. Она никогда в Университете не рассказывала, но зачастую приходила на занятия бледная, расстроенная, не выспавшаяся. А накануне распределения вообще превратилась в привидение – видимо, бои там шли нешуточные. «Уж лучше бы направить эту энергию на улучшение стиля – больше бы толку было» - подумалось тогда ее подруге детства. И что теперь, Людке удавиться из-за ректора, лучшего друга ее отца, оставившего ее в столице и без звонков и просьб?
Диана вошла в купе поезда, шедшего в Краснодар, загрузила вещи и вытянулась на верхней полке, стараясь отвлечься от грустных мыслей. Как говориться – что ни делается, все к лучшему. Да и ей ли злобствовать, в конце концов? Ведь именно ее статьи, ее экономические обзоры уже шли в передовицах. Конечно, не профессиональных журналов и не главных газет страны, но и не бульварной прессы. Все равно, для нее командировки не только неизбежны, но и желательны. И какая другая профессия даст такую свободу передвижения, расширение кругозора? Чем раньше она к ним привыкнет… Она не заметила, как заснула под мерный стук колес.
- Бедняга Велешенко! – раздался голос - то ли из сна, то ли из яви. – Мыслимое ли дело - потерять единственную дочку, следом зять покончил жизнь самоубийством, - не успел тесть уехать с похорон. – На него сейчас всех собак повесят.
- Да и Диана-то, - поддержал другой голос, - казалось бы, звездная девочка, родилась с золотой ложкой во рту – кто бы мог подумать!
Бесцеремонность говорящих коробила, но журналистское любопытство взяло вверх – она стала слушать. Говорили явно южане – говорок мягкий, неторопливый, даже тягучий. Такими интонациями читают вслух сказки, рассказывают былины. Итак, жили-были…
- А кем была ее мать?
- Этого никто уже толком не помнит. Кажется, воспитательницей в детском саду на Юбилейном. Но родом из наших мест, из Краснодара.
- Тоже мне, городская жительница нашлась.
До этого говорили женщины, сейчас вступил мужчина. Диана не открывала глаз, дабы не обнаруживать свое присутствие. Она думала, сейчас начнут препираться, но говорившие беззлобно фыркнули, и та, к кому эта реплика относилась, тоже.
- Чем же она привлекла этого богача? Была так красива?
- Балда, Велешенко ведь не родился богачом. Скорее, чем он ее привлек? Был не то механиком, не то сантехником из станицы. Без жилья, с одним сахарным техникумом по непонятной специальности за плечами. Наследственный выпивоха, ко всему прочему.
- Она его так изменила?
- Едва ли. Он бурно, говорили, отмечал рождение дочери. А потом у него просто выбора не было остался с маленьким ребенком на руках.
Они говорили о давнем знакомом, как слышно, местной достопримечательности и им не нужно было поднимать старую историю во всех подробностях. А может, они их просто не знали?
- Да бросьте, право. Стоит мужику остаться одному, как перепоручит ребенка родне, да бегом жениться, чтоб было кому нянчить. А Велешенко даже не пытался больше жениться. И пить бросил, хотя поводов спиться было более, чем достаточно.
- Конечно, оскорбили твою любовь, ты готова всем глаза выцарапать.
- Всем – не всем, а ты, между прочим, при малейших неприятностях пьяный домой приходишь. А частенько и без неприятностей, в профилактических целях, видимо, надираешься.
- Вот его супруга тоже, наверное, пилила его. Как исчезла – так и бросил.
Дальше попутчики перешли на личности, и выясняли отношения до самого Краснодара.
1
Краснодар не произвел впечатления на коренную москвичку. Она думала о бестактности людской – это ж надо, во всеуслышание обсуждать перипетии чужой жизни, странно, как из других купе не зашли «разговор поддержать». И спроси ее сейчас о впечатлениях о городе, она бы недоуменно осмотрелась по сторонам. В такси она не удержались от замечания:
- Какие у вас люди беспардонные!
Таксист, немолодой мужчина глянул на нее с явной обидой за своих земляков. Казалось, он с трудом воздержался от препирательств на эту тему – во всяком случае, улыбаться перестал. Ехать им было долго – от аэропорта в Юбилейный, через весь город. Тот самый, там была редакция, куда отправлялась Диана - такой вот знак судьбы.
В понедельник утром город был перегружен машинами, преобладаи станичники. В такси работало радио, а вот таксист молчал. Помятуя об их словоохотливости в Москве, она ждала, что он заменит радио – южный пылкий темперамент. Увидев по дороге аварию, где люди вышли на дорогу и, яростно жестикулируя, переругивались, оня поняла, что ее настораживает - противоестественное молчание в машине.
- Вы местный? – нужно было как то разбить этот лед отстраненности. А может, и местные новости послушать.
Таксист кивнул, но от разговора стойко воздерживался.
- А в каком поколении? – ей говорили, что для них это значимо.
- По батюшке – в пятом, - и без перехода, в том же тоне. – Вы, москвичи, на редкость бестактны в отношении местных. Всюду ведете себя, как хозяева. Только если ждете ответов на свои вопросы, то лучше воздержаться от резких замечаний.
Москвич мог промолчать. Кубанец – никогда. В его лице только что была вся Кубань оскорблена, и спускать этого он не собирался никому. Тем более, что эта юная нахалка пытается завязать разговор – значит, не проездом, какое-то время побудет, пусть поучится манерам. И довольный тем, что это сказал, явно повеселел. Тем более, Диана смутилась.
- Вы к нам надолго? – уже миролюииво спросил он.
Девушка, скрывая смущение, отвернулась к окну: - На два месяца.
- В гости? По работе?
- На практику. Я – журналистка.
- Вот как!
Снова тягостное молчание. – Вы не любите журналистов?
- Нет.
- А за что?
- За то. Беспардонные слишком, - иронично заметил таксист. Но молчать больше не стал. – Велешенко затравили так, что чуть с собой не покончил.
- Я слышала эту фамилию в поезде. Люди бурно обсуждали его личную жизнь.
- И вы тут же подумали плохо? – рассмеялся таксист. – Вам ли, журналистам говорить о неприкосновенности личной жизни? На хлеб чем тогда заработаете?
- Но не в открытую же, в поезде?
- В поезде несколько человек поговорили и разошлись – никто не в обиде. Даже Велешенко, если б узнал. А газеты ваши выносят на всеобщее суждение и обсуждение то, что никого не касается.
- Чем же «мои» газеты задели вашего Велешенко?
- Откройте и прочитайте. У него горе, врагу не пожелаешь. А его полощут.
- За воровство что ли? – она знала, что это провокация. Но шла на это сознательно – тема уже ее зацепила, профессионализм брал свое, она жаждала информации.
Кубанец чуть не врезался на повороте.
- Осторожнее такими словами кидайся, девочка. Порядочность Владимира Александровича еще ни у кого не вызывала сомнений. Просто закрылся у себя… и исчез. Не выходил, на работе не был, на звонки не отвечал – пропал без вести. А написали тут же пьянствует, дебоширит, опасен, рехнулся. Десять дней от него не было ни слуху ни духу, а потом – вышел и сразу за работу. Уставший, осунувшийся, видно, не ел, не спал все эти дни. Вернулся к работе, надумал газеты посмотреть – мол, что в мире делается. Вот тут-то его «скорая» и увезла Обширный инфаркт, второй, между прочим. Провалялся сначала в реанимации, потом в кардиологии. Сначала думали, не выживет – так был плох.
- А что случилось, что за горе такое?
- А вы не знаете? У вас не говорили? Дочка единственная умерла – ее здесь хорошо знали. Диана Велешенко. И зять следом за ней. Только Владимир Александрович слетал на похороны, после первого инфаркта еще не оправился, вернулся – а здесь ждет известие о его самоубийстве. Тут же приписали это Велешенко. Мол, довел. А они и виделись только на похоронах. До похорон зять горькую пил, а после – затих, думали, унялся – так нет, отправился следом за женой.
- Любил, видеть. – Она не стала говорить, как ее зовут. И даже не выказала удивления, что ее зовут также, как дочку Велешенко. Что это? Знак?
- Похоже на то. Во всяком случае, на публику ни один из них не работал, в истериках не бились, друг друга не обвиняли. Правда, и не поддерживали. Газеты писали, что это он зятя довел до ручки, что его в дурку забрали, только не говорят, чтоб бизнес разграбить. А вышел на работу – никто словом добрым не помог, шарахались, как от чумного. Как он не свихнулся – неведомо. Но когда после всех этих передряг он вышел, его не узнавали. Был смолянисто-черным, стал весь седой в один миг. А делал вид, что ничего не происходит. Приехали. А Велешенко лучше оставьте в покое, он вряд ли еще одну газетную атаку переживет, да и сотрудники его уже не отдадут на растерзание. Уж больно трудно ему пришлось.
2
Очень скоро Диане пришлось убедиться в обманчивости первых впечатлений. С самого въезда на квартиру, ее, как гостью, обхаживали, привечали и помогали. Но, стоило ей появиться, краснодарцы замолкали. Кормили, рассказывали о достопримечательностях, историю города. Все это вполне охотно, в высшей степени доброжелательно, но не допуская до своих разговоров. Она же вела себя корректно и сдержанно, вопросов не задавала.
Вначале казалось, они лицемерят, настолько ощущалась изоляция. Подняв газеты, она снова столкнулась с фамилией Велешенко. Эта была всего лишь цветная реклама его фирмы – но, конечно, она поняла очередной знак. Она перешерстила подшивки в поисках подробностей. Но не нашла ничего такого, что не слышала до этого. Одно только поняла – этот человек очень влиятелен. Тема репортажа шла прямо в руки. Правда, Велешенко на дух не переносит прессу. И почитав, она понимала, почему. Но теперь пресса поддержит его, исправит свои ошибки, пока не стало совсем поздно и эта недосказанность не усугубила положение.
Для начала нужно бы его увидеть. Диана поехала в его автосервис. Попытки поговорить со служащими успеха не имели, она не походила на свою. Более того, заподозрив, что она журналистка, ее едва не выставили, - таксист был прав, шефа здесь любят и в обиду не дадут.
- Что здесь происходит? – Седой мужчина спускался по лестнице. Он шел уверенно, прямо держа спину, подняв подбородок *на уровень второго этажа*, как говорила ей бабушка. Выражение лица спокойное, взгляд тяжелый, чуть надменный и отрешенный. Только в движениях некоторая доброжелательность, кажется, уже на уровне рефлекса. Она не сразу узнала его, хотя и видела на плакате. Там он был не только с волосами цвета смолы, еще и со спокойной, уверенной улыбкой. Сейчас не было ни того ни другого. Была лишь привычка держаться на людях, отвечать за свой бизнес и подчиненных, выполнять свои обязательства. Инерция.
- Лариса, я должен повторять? – обратился он к особо усердствовавшей даме. Та покраснела, потом побледнела.
- Эта особа из писак, наверняка. Норовит прорваться к вам.
Брови Владимира Александровича взметнулись вверх от удивления. – Что ж, идемте, упорство должно быть вознаграждено, - с насмешливой покорностью судьбе произнес он. И сразу же пошел к себе, не сомневаясь, что она последует за ним. Он будто говорил всем своим поведением и видом: «Если посмеете». И она пошла, принимая вызов.
Лариса топнула ногой в сердцах: - Ну что, вызвать сразу «скорую», а то ведь могут и не успеть?
Диана шла за Велешенко, едва поспевая за его широким и быстрым, но неспешным шагом. Вдруг она вспомнила - так ярко и отчетливо, что видела уже эти поступь и осанку, Это был репортаж из Франции о защите русских и о том, как билось посольство и множество влиятельных людей разных стран за выдачу русских России. Там была девушка, которую напомнил ей сейчас Велешенко. Она не помнила, конечно же, ее лица. Но профессионально зафиксировала ее, обратив внимание на спокойную уверенность, без чванства и спеси, доброжелательность без проблем. Эта девушка вдруг встала перед ее глазами крупнее и живее – во весь рост, спокойная и прямая, в наполеоновской позе.
Она вздрогнула от стука захлопнувшейся двери и поняла, что смотрела на портрет во всю стену кабинета, куда ее пропустил Велешенко. Он и закрыл дверь за собой. А она так и стояла под портретом, пока он обходил стол вокруг, отодвигал стул и садился. Перед огромным столом стояли два кресла. Сам стол состоял как бы из двух половин, и за ним было два рабочих кресла – второе чуть меньше, изящнее, будто бы женское. В большее сел хозяин и взглянул на нее все так же, с насмешливой покорностью.
- Прежде, чем предложить вам присесть, хотел бы узнать, с чем пожаловали? – доброжелательно, но жестко.
Диана с трудом перевела глаза от портрета на него.
– Я действительно журналистка, здесь на стажировке. – Он молча слушал, не позволяя себе выказывать эмоции. – Совершенно случайно я узнала о вас, о том, какую обиду вам нанесла пресса. И я бы хотела принести свои извинения за них, если вы сочтете возможным их принять. И сделать ответ газете, вас оскорбившей.
Что-то дрогнуло в лице Велешенко. Или ей так показалось? Он встал и перегнулся через стол, близко глядя прямо в глаза. Показалось, должно быть.
- Почему именно вы? Вы имеете отношение к этой брехне прессы? – прозвучало спокойно и с сильным южным акцентом. Только взгляд пронизывал насквозь. Но она не отвела глаз, смотрела прямо, лишь немного смутилась и категорически отрицала.
- Выбрав эту профессию, я сегодня впервые усомнилась в ней. Потому что до этого почти ничего о вреде прессы, кроме досужих сплетен, не слышала. И теперь я чувствую себя виноватой за этот инцидент. – Она смотрела на него с достоинством, но не напыщенно, с искренним раскаянием.
- Присаживайтесь, - кивнул он на кресло. Включил коммуникатор.
- Лариса, газеты и кофе. – Взглянул на нее: - Не возражаете, надеюсь? Или чай?
- Чай, если нетрудно.
- Лариса, и чашку чая. – Он хитро прищурился. – С шоколадкой. – Как же она напомнила ему дочь. И Ларисе тоже. Она вдруг поняла, что заставило шефа уступить – она поведением так напоминала молодую Велешенко.
- Как ваше имя, дитя?
- Диана, - смутившись, произнесла она. – Диана Широкова.
Велешенко побледнел и взглянул ей в глаза как-то странно. Но быстро взял себя в руки. Мирно попивая чай, он заговорил.
- Лично ваши извинения я принимаю, однако, на контакт с прессой я не пойду. Всю жизнь воздерживался, и не стану менять своих привычек.
- Но опровержение…
- Нет, спасибо. Если б я утруждался отвечать на каждое заявление, все мое время на эти показательные суды и уходило – обо мне много всякой чуши и пишут, и говорят. Какое то время это меня развлекало – открываешь и узнаешь о себе много нового. Сам бы не придумал такого. Но реагировать на эти домыслы и сенсации не было и нет никакого желания.
- Ведь вы не даете никакой информации о себе – приходится домысливать. Нет, нет, я, ни в коем случае, не оправдываю. Но, возможно, вы захотите рассказать о себе, и это положит конец сплетням?
- Вы очень наивны, если всерьез считаете, что этого будет достаточно. Да и не вижу смысла уже во всем этом.
Она смотрела на него и видела перед собой израненного, истерзанного Льва. Слишком усталого от свалившегося на него горя, от прожитой жизни. И искра в глазах, было пробежавшая, быстро погасла.
- Даже в память о дочери?
Нет, искра не вернулась. Не было ничего – ни гнева, ни раздражения, ни даже любопытства, ничего. Он не повержен и не потерпит к себе ни жалости, ни сострадания. Он поднялся.
- Всего хорошего, дитя мое. Успехов вам на вашем поприще и разборчивости в противоположном поле.
Она вынуждена была с улыбкой откланяться, про себя пожалев о том, что нет своих визиток, а она даже не назвала издательство, при котором прикреплена. А ведь учили их с первого курса: можно забыть обо всем, зачем пришла – обстоятельства напомнят, как зовут – спросят, если заслужишь, но название газеты должно идти сразу после *здравствуйте*, а иногда и перед ним. Если, конечно, нет причин его скрывать. И что они теперь подумают? Дорога к Велешенко закрыта. Ей и в голову не пришло, что она только что открыла перед собой двери в неведомое.
3
Велешенко же сидел, после ее ухода, будто встретив призрака. Что это, знак судьбы? Он долго жил на свете и научился видеть и слышать знаки. Ведь мало того, что она поведением напоминала ему дочь, ее звали так же. Можно, конечно, предположить, что она солгала об имени, устанавливая контакт. Но было еще одно обстоятельство, которое не так-то легко узнать приезжей студентке журфака. Фамилия девичья его покойной жены была Широкова. Ирина Широкова…
Об этом мало кто помнил, даже из местных. Ира, вопреки предположениям *земляков*, была родом из Армавира. И в Краснодаре жила всего лишь год, когда закончила учебу и вышла на работу, не успев запомниться чем-то местным. Она получила тогда в наследство бабушкину квартиру. Но бабушка носила другую фамилию. И, несмотря на повышенное любопытство краснодарцев, как и любых южан, ее здесь мало знали. Девочкой она гостила частенько и подолгу у бабушки, но ее фамилию никому и в голову не пришло спросить. Тем более, что она общительностью не отличалась по местным меркам. Так и была всю свою недолгую жизнь здесь просто Ирочкой
Да и он научился разбираться в людях… Такие, как она, не плетут интриг, не разыгрывают много ходовые комбинации. В юношеском максимализме, они считают честность замысла достаточной причиной для открытой игры. Он знал это по собственной дочери – такой же прямолинейной, ответственной за весь мир, успешной и талантливой. *Необыкновенная, неземная, она почти не похожа на королевскую дочь…*
Он встал. Может, он должен спасти это дитя, или, хотя бы, помочь ей? Почему ему ее направили? Он не думал о своем спасении, считая, что для него жизнь, в принципе, закончена. Хоть бы внуки были, ради которых он бы мог жить… Ведь он хороший воспитатель, раз вырастил свою дочь честной, чистой, справедливой, прилежной, словно не из этого мира. А может, это ее и погубило? Слишком много света было в ней, чтобы вести борьбу за жизнь, далеко не всегда по правилам? А зачем это ей было нужно, разве он не взял это на себя? Ну не ради себя же одного он все это создавал! И детей у него не было больше. Он жизнь посвятил ей, даже не делая попыток жениться. Все ради нее одной, *звездной* девочки, любимицы и наследницы. А она…
Все пронеслось перед его глазами, события, мысли, ощущения… Радости и горести, страхи и надежды, ошибки и сожаления, успехи и поражения… Вошла Лариса, подозрительно поглядывая на шефа. Они работали вместе последние пятнадцать лет, и она хорошо знала его привычки и настроения. Он искал свои ошибки во всем произошедшем, и не находил их. Это выводило из равновесия и заставляло мысленно ворошить события прошлого, с их переживаниями, зачастую весьма болезненными. И она сейчас даже обрадовалась, когда он заговорил, выходя из оцепенения:
- Лара, узнайте, что это за девочка. Знаете, как ее зовут? Диана Широкова.
Помощница, изменившись в лице, широко открыла глаза. Даже она не знала фамилии бывшей жены. Но ей поведение этой студентки тоже напомнило Диану Велешенко, а тут еще имя…
- Откуда она, чем занимается здесь, где живет. Наведи справки в Москве, подними ее работы. Что у нее с семьей, друзьями, финансовым положением…
- Да, конечно, Владимир Александрович. Я знаю, как это сделать.
- И чем быстрее, тем лучше.
Она ушла, а он остался в своих мыслях и воспоминаниях.