8. Ученик полковника английской разведки

Борис Тененбаум
Примечание:

Текст, помещенный ниже, является 8-й главой книги "Холм весны", которая вышла в Бостоне в издательстве M-Graphics. Предыдущие главы можно найти на моей странице в фолдере "Израиль. Холм весны".

==
I

В середине 20-х годов, в период более или менее гармоничного сотрудничества с Англией, ходила в еврейской среде такая шутка:

"Сионист - это американский еврей, который дает деньги английскому еврею на то, чтобы тот перевез польского еврея в Палестину”.

В каждой хорошей шутке есть элемент правды - просто правда эта заострена до парадокса.

Деньги, необходимые на освоение Палестины, действительно приходили главным образом из Америки - еврейские общины там были многочисленны, богаты и делу сионизма симпатизировали вполне.

Распоряжение же собранными средствами часто приходилось осуществлять не на месте, в Палестине, а в Лондоне.

Британские власти в Палестине, и министерство колоний в целом и не думали помогать делу еврейской иммиграции - напротив, все время ставились те или иные препоны, и справляться с ними выпадало на долю людей вроде доктора Вейцмана, располагавших связями в Парламенте и в английской прессе.

Что же касается Польши, то она-то и поставляла наибольшее количество иммигрантов - хотя бы в силу того, что к середине 30-х годов ее еврейское население выросло почти до трех с половиной миллионов человек.

Рост был обусловлен не столько высокой рождаемостью, сколько бегством евреев с Украины - дикая анархия Гражданской войны прошлась по ним тяжким катком.

На фоне петлюровщины новорожденная Республика Польша выглядела как остров стабильности и порядка. Скажем, когда в 1920-м году к польскому юристу по имени Вольф Бегин явились солдаты, чтобы забрать его как большевика, он попросил у них показать ему ордер на его арест. Ну, ордера у солдат не было ...

И они его не убили на месте, а оставили в покое.

II

Основатель новой Республики, пан Юзеф Пилсудский, носивший одно время странный титул “Начальника государства”, на вещи смотрел по-государственному, и полагал, что всякий гражданин Польши должен быть лоялен по отношению к государству.

A все остальное - его частное дело.

Но к середине 30-х многое изменилось. К сожалению, наследники пана маршала придерживались других взглядов. Теперь считалось, что "... Польшу следует полонизировать ...", и что в ней слишком много меньшинств, и что эти меньшинства слишком велики. В частности, это относилось к евреям, которые в иных городах составляли половину населения - да и в самой Варшаве их было не меньше трети.

Государственная служба была для них затруднена и раньше - а теперь начались всевозможные ограничения, исключения и ущемления - даже такие, которые и смысла-то не имели, кроме разве что желания нанести оскорбление.

Скажем, студенты в университетах стали настаивать на том, чтобы их товарищи-евреи на лекциях сидели отдельно, на особых скамьях - и скамьи эти стали называться “гетто-скамейки".

В результате многие евреи - особенно молодежь - начали думать, что нет у них  в Польше будущего, и призыв сионистов стал находить значительный отклик.

Среди этой молодежи оказался и сын Вольфа Бегина, Менахем.

В "Бейтар" он вступил в возрасте 15-и лет, быстро там выдвинулся, и через несколько лет свел личное знакомство с основателем движения, Владимиром  (Зеэвом) Жаботинским.

Несмотря на большую разницу в возрасте, они не только познакомились, но даже и подружились. Жаботинский, например, прислал Менахему Бегину к свадьбе письмо, в котором были такие слова: "... Желаю вам всего, что пожелал бы своему сыну …”,  и сам приехал, и был на свадьбе почетным гостем.

Менахем Бегин к своему старшему другу относился с восхищением.

Он считал его своим Учителем - именно так, с большой буквы - и в этом качестве ставил себе образцом не только политические идеи Жаботинского, но и его манеры.

Однажды он осмелился спросить, почему Учитель не отвечает на газетные нападки Бен-Гуриона.

А надо сказать, что свара между сионистами-социалистами, возглавляемыми Бен-Гурионом, и сионистами-ревизионистами, возглавляемыми Жаботинским, после недолгого примирения снова обострилась. Соперничество шло за влияние в профсоюзах, за контроль над вооруженным подпольем, и так далее.

Бен-Гурион настаивал на своей монополии в этих вопросах.

И вот он со свойственным ему "... энергичным напором ..." - что многие другие считали "... беспардонным хамством ..." - осыпал своего соперника самой отборной руганью - на что Жаботинский не  реагировал ни единым словом.

Но Бегину на его вопрос он все-таки ответил. Жаботинский сказал своему ученику и другу, что в самые черные минуты он все-таки не может забыть, что было время, когда Давид Бен-Гурион носил мундир Легиона. А какие споры могут быть между товарищами по оружию ?

И они, в общем-то, и сейчас бьются за общее дело.

III

Немецкое вторжение застало Менахема Бегина в Варшаве. События развивались так быстро, что его даже не успели призвать в армию - и он с волной беженцев оказался в Литве, в ту пору еще  считавшейся независимой от СССР.

Через какое-то время он перебрался в Вильно - после "... освободительного похода Красной Армии ..." осенью 1939 этот польский город был передан Литве и стал Вильнюсом.

Там-то его в сентябре 1940-го года и арестовали.

Собственно, особых иллюзий Бегин не питал - примерно за месяц до ареста его вызвали в горсовет - для "... рассмотрения его заявления ...", которого он не подавал.

Понятно было, к чему идет дело - но Бегин в горсовет не пошел.

Как он потом, много позднее, написал в своих мемуарах - не захотел идти у НКВД на поводу и облегчать им задачу. А когда за ним пришли, даже набрался нахальства и попросил предьявить ему ордер на арест.

Он, собственно, вряд ли надеялся повторить успех своего отца - разницу между панской Польшей образца 1920-го года и Советским Союзом Менахем Бегин себе представлял.

Но вот почему-то ему захотелось продемонстрировать, что он - при всем понимании ситуации - добровольно и тихо на заклание не пойдет, и если физически сопротивляться у него возможности нет, то он будет сопротивляться, цепляясь к формальностям.

Ну, ордера на арест у пришедших не было, но поскольку без предьявления официальных бумаг Бегин никуда идти не хотел, ему  показали удостоверения сотрудников соответствующих органов Литовской ССР, и сказали, что он арестован.

Это обстоятельство - то, что арестованному сказали, что он арестован - так рассердило назначенного Бегину следователя, что от отругал сотрудников, производивших арест. Они нарушили планы следствия

Дело в том, первый допрос должен был идти как "собеседование".

IV

Жаботинский умер от инфаркта летом 1940 года. Он находился в то время в США - и там его и похоронили. Бегин узнал об этом примерно за месяц до своего ареста - и ужасно удивился, когда следователь задал ему поразительный вопрос:

“ Где в настоящее время находится Владимир Жаботинский ?”

Надо сказать, что допрос и вообще проходил удивительным образом: Бегина называли Менахемом Вольфовичем, допрашивали на русском, и он по-русски же и отвечал - хотя ему часто не хватало слов, и он тогда вставлял что-нибудь по-польски.

Следователь почему-то все время сворачивал разговор на Жаботинского.

Он считал его "... предводителем еврейских фашистов …”, а кроме того, сообщил Бегину, что его Учитель был "... полковником в Интеллидженс Сервис …”.

Бегин следователю возразил:

“…  Неправда. Жаботинский сформировал во время Первой Mировой Bойны еврейский легион, вступил в него рядовым солдатом и дослужился до звания лейтенанта. Он не был полковником и не служил в британской разведке. Он служил еврейскому народу, и англичане, в отместку за его борьбу против их антиеврейской политики, не пустили его в Эрец Исраэль …”.

Словосочетанием "Эрец Исраэль" Бегин обозначил Британскую Палестину.  Это не было общепринятым выражением - так говорили только в сионистских кругах - но следователь его понял.

Он вообще оказался очень осведомленным человеком - вот только понимал все как-то по-своему, а каких-то вещей просто не понимал.

Например, он никак не мог взять в толк - почему Жаботинский, которому английские власти запретили вьезд в Палестину, тем не менее спокойно жил в Лондоне.

В свою очередь Бегин никак не мог понять, почему сионистов считают “… агентами Британии …”, если в Белой книге 1939 Англия заявила, что через несколько лет вообще не пустит в Палестину ни одного еврея ?

На этом взаимном непонимания и закончилось "собеседование".

Но аргументам Бегина, по-видимому, все-таки вняли.

V

Когда он пожаловался, что не может точно выразить свою мысль на русском, к допросу был привлечен “переводчик" - с идиша на русский. Как оказалось, русский язык он знал не так чтобы хорошо - зато в вопросах сионизма оказался в высшей степени осведомленным человеком:

“…  Мой переводчик мог отличить бундовца от ревизиониста, он знал, что ревизионисты никогда не входили ни в какой интернационал, и он знал, что Бунд никогда не был во Втором Интернационале. А чего он не знал? Он помнил наизусть письма Герцля и речи Жаботинского, он знал о встречах Вейцмана с Муссолини, он мог отличить правое крыло от левого в партии Поалей Цион …”.

У него с Бегином произошла целая дискуссия, причем выяснилось, что "переводчик" может процитировать статью, которую Менахем Бегин, стоявший во главе всего польского "Бейтара", не читал.

"К стыду моему  - не читал ..." - написал он об этом в своих мемуарах. 

Дискуссия, конечно, носила своеобразный характер.

"Переводчик", например, напомнил следователю:

"... Герцль направил письмо Плеве, тому самому палачу Плеве, и просил помощи царского правительства в осуществлении планов сионистов, обещая, что сионисты не допустят вступления еврейской молодежи в ряды революционеров …”.

Из этого следователь делал смелый вывод:

"... Ясно, что Герцль был агентом международной буржуазии. Он сам подтвердил это. Он был подослан буржуазией, чтобы подорвать и ослабить борющийся пролетариат ...".

Tем не менее, допрос и в самом деле превратился "... в дискуссию троих ..." - причем настолько, что Бегин, войдя в коридор этажа, где была его камера, спросил у дежурного офицера -- нет ли для него писем ?

Дежурный, принятый за администратора гостиницы, арестанта обругал и отправил в камеру.

Ho, как оказалось, это все-таки был успех.

VI

Как обьясняли потом знающие люди, "переводчик" на самом деле был референтом, в задачу которого входила перепроверка сведений, полученных из допросов Бегина. И, по-видимому, движение "Бейтар" и в самом деле было переквалифицировано из "... агентов британского империализма ..." в противников этого самого империализма.

Сподвижников Бегина не только не арестовали, но даже и дали им возможность вполне легально уехать из СССР в Палестину.

Другое дело, что на его личной судьбе это никак не отразилось - по-видимому, система была настроена так, что однажды пойманную птичку уже не выпускала.

Как было сказано в приговоре:

"Особое совещание при Народном Комиссариате внутренних дел постановило, что Менахем Вольфович Бегин является социально-опасным элементом, и приговорило его к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет”.

Но он оказался счастливцем - ему редкостно повезло.

Во-первых, его не били. Один раз, правда, продержали 60 часов на стуле - лицом к стене, без сна, без воды и без пищи. Но все-таки 60 часов на стуле - это не 60 часов стоя …

Во-вторых, ему сошло с рук то, что он отказался подписать следственный протокол с формулировкой:

"Признаю себя виновным в том, что был главой "Бейтара" в Польше ...".   

Бегин настаивал на том, что да, он действительно был главой "Бейтара" в Польше - но может с чистой совестью сказать, что не видит в этом какую-то вину.

И следователь, как ни странно, пошел ему навстречу, и в протокол была записана формировка, предложенная подследственным:

"Признаю, что был главой “Бейтара …”.

Ну, и в-третьих, Бегину невероятно повезло,  когда он был уже в Печорлаге. Между СССР и польским правительством генерала Сикорского в августе 1941 годa было заключено соглашение, согласно которому польские граждане подлежали амнистии.

Бегина посчитали поляком.

VII

Жить бродягой без единой копейки, без вещей на продажу и без куска хлеба - дело очень нелегкое. Но после Печорлага Менахем Бегин решился бы и не на такое - и он двинулся с Печоры в общем направлении на юг, в Среднюю Азию.

По слухам, там формировалась новая польская армия - но присоединяться к ней он сначала и не думал, а просто разыскивал родных.

Было известно, что вокруг военных лагерей армии генерала Андерса собирается множество гражданских лиц из числа поляков, волею судьбы оказавшихся в СССР, и Бегин надеялся найти среди них свою сестру - она была замужем за юристом по фамилии Гальперин, и Бегин слышал,  что супругам удалось спастись.

Невероятно, но факт - он их действительно разыскал. И они, теперь уже вместе, застряли "... в маленьком узбекском городке Джизак, между Ташкентом и Самаркандом …".

 Но Бегин по-прежнему думал о том, как выбраться из Советского Союза, и когда услыхал, что армия Андерса, по-видимому, будет через Иран отправлена на Ближний Восток, в распоряжение английского командования, решил, что должен попробовать к ней присоединиться.

Брать его сначала не хотели. Это в Печорлаге решили, что он поляк - в армии Андерса в этом были совсем не уверены.

Там считали, что евреи - хорошие инженеры и администраторы, но как солдаты никуда не годятся. Так что Менахем Бегин поначалу был забракован на медкомиссии как негодный к службе инвалид.

Но связи - великое дело.

В штабе удалось найти людей, знакомых с Бегином еще с Польши - и повторную медкомиссию он все-таки прошел. Его зачислили в строй - a спустя какое-то время польские части армии Андерса были переброшены через Каспийское Море в Иран, а оттуда - в Палестину.

Куда двигаться дальше, должно было решить английское командование - но кандидат в офицеры Менахем Бегин подал прошение о бессрочном отпуске.

Прошение было удовлетворено - его подписал сам генерал Михал Тадеуш Карашевич-Токаржевский (Micha; Tadeusz Karaszewicz-Tokarzewski), второй человек в иерархии армии после самого Андерса.

Говорят, что он на прощанье даже пожелал Бегину удачи.

Может быть, это и не легенда - генерал сам отсидел в ГУЛАГе, и мог по достоинству оценить тот факт, что кандидат в офицеры Менахем Бегин не дезертировал, хотя мог сделать это без всякого труда, а попросил отпуск.

Но, как бы то ни было, Бегин на законных основаниях оставил ряды польской армии - и сразу после этого ушел в подполье.

Бывший глава польского "Бейтара" присоединился к ЭЦЕЛЬ.

***