Людмила, невысокая, округленная жиром женщина сидит, полуоткрыв рот, на диване, Вся она поглощена происходящим в телевизоре, но краем глаза зорко следит за тем, что делает ее мать.
– Ну, чего ты так вылупилась на экран, как будто ты там что-то понимаешь! – обращается она к матери, выразительно выпучивает глаза и кривит лицо, копируя ее. Мать, как большая раздувшаяся лягушка, положив свой живот на колени сидит, уставивилась в экран. Она, кажется, спит с открытыми глазами, но слабое движение разреженной старостью пленки век указывает на ее участие в процессе созерцания. Белые от отупения глаза разворачиваются в сторону Людмилы на 90 градусов. Как можно четче, чтобы показать дочери, что она включена в сюжет спрашивает, почти по слогам: - Людочка, это тот губернатор, что убил женщину? – говорит слегка охрипшим от долгого молчания голосом.
– Да, он, он, - неохотно отвечает дочь. – Не видишь, что ли, какая морда? По роже видно –сволочуга! - цедит она. Ей скучно жить в своей захламленной, как и ее жизнь, квартире, где все покрылось пылью вечности, царящей без времени над потолком. Ничто не меняется вокруг. Та же обстановка, те же два дивана для удобства, чтобы целый день лежать и сидеть среди падающих на голову замызганных мягких игрушек и разнокалиберных подушек. Три раза в день Людмила встает с них, чтобы сготовить матери и себе еды и снова садится. Никто кроме матери не оценит ее талант ума, талант кулинара. Хоть мать и висит удавкой на шее, отнимает оставшийся кусок жизни, она все же ощущает свою нужность и сладостную, святую данность заботы о матери. После Людмилиных слов мать оживляется: - А это дочка его, что ли?
Людмила нервно встряхивается: – Что ты несешь? Это же ее дочка,- она выросла уже.
– Так быстро выросла... - разочарованно говорит мать.
– Тьфу, ты хоть понимаешь, что это кино! Мать-то он убил четыре серии назад.
–Аа, - успокоилась ее мать, - а я думала дочка... – Для чего ты смотришь телевизор, я не понимаю! Иди лучше в спальню!
Мать спальни боится. Ходить без Людмилиной помощи она не может. И та, в наказание, отводит ее в спальню. Сидеть в одиночестве, дремать и смотреть на пустой потолок невыносимее даже, чем слушать каждую минуту попреки и глядеть на меняющиеся картинки в телевизоре. На упреки можно не реагировать. Конечно, когда Людмиле надоест сидеть одной, и отправлять бессмысленные междометия в пустое пространство зала, не получая в ответ никакого внимания, она заходит в спальню:
– Ну, что все лежишь? Хоть бы три шага сделала! Скоро, от своей лени, лопнешь! Хоть по комнате походила бы! - говорит она. Но стоит матери самостоятельно сделать несколько шагов, как она накидывается:- Ты что, издеваешься надо мной, хочешь поломать ноги, и чтоб я потом возилась с тобой! - Иди кушать.
Она помогает ей обогнуть скорченный складками пыльный ковер и усадив на диван, ставит перед ней большую чашку борща со сметаной и кусок хлеба. Людмила готовит много и кормит мать как индюшку, которой перевязывают ноги, насильно запихивая в рот корм перед тем как ее зарезать на праздники.
Увидев тарелку и отдуваясь от как бы свернувшегося пополам, скопившегося воздуха в животе , мать просит почти со стоном: – Людочка, я не можу столько!
– Можешь, можешь, ты мне тут не устраивай фокусов... – Открывай рот!
Мать открывает свой, подобный квадратной шкатулке, рот, и держит его открытым, превознемогая отвращение. Людмила решительно вливает ей несколько ложек. Она очень заботится, чтоб мать была сыта. И старается чрезмерно. Она заботится, помня, что мать получает внушительное пособие, которое Людмила отправляет своим сыновьям на Украину. Все идет по четкому графику. Сдать ее в дом престарелых – она не может, но пугает: Вот пойдешь в дом престарелых тогда узнаешь! Загробила ты меня совсем! Смотри, что ты из меня сделала! - винит она мать, показывает на свою тучную фигуру, - все из-за тебя! Ничего не ем, а полнею Потому что нервы! И сахар, все только из-за тебя!
Мать соглашается радостно: - Сдай меня, Людочка!
Она помнит больницу, куда она иногда попадает. Это ее звездный час. Там она представляет себя королевой, покровительственно улыбается всем, и когда ее везут на каталке, успевает всем подряд, налево и направо, чрезмерно дружелюбно, как на параде, махать рукой. Ей кажется весь госпиталь только и ждет ее триумфального появления. И в масляных, смазанных собственным величием глазах, загорается живой огонек жизни. Она без надобности нажимает коллайт, а когда входит медсестра, прикладывает руки к груди выказывая благодарность. Медсестра, улыбаясь, мысленно костерит пациенку. Приходит Людмила – и сразу пересекает ее триумф. – Что ты лыбишься как клоун! - злится она, поймав на месте преступления масляную улыбку. - Что скалишься без толку!
Анализы оказываются положительными и на другой день она, опять сонная и бесцветная, сидит нахохлившись на диване. - Что ты морду такую недовольную делаешь!- спраедливо упрекает Людмила.
Людмила тоже целыми днями сидит без движения, набирая вес. Знакомым жалуется: - Вот за целый день, только и поела- а вес... Все это щитовидка и сахар!
А куда девается кастрюля борща за день, и котлеты, и огромный галон сока, история умалчивает. И когда ей советуют больше двигаться, терпеливо объясняет: – Врачи запретили.
Все знакомые ее знают, что врачи ей запретили плавать в океане, плавать в басссейне и даже запрещают ходить... И знают, что мать Людмилы пьет из нее кровь уже столько лет, и что она полностью отравила ее жизнь, – но Людмила терпеливо и гордо несет свой крест.
Тяжело поднявшись, подходит к матери: - Давай, давай, работай ртом! - Не можу я, – умоляюще смотрит мать. - А ты через не можу, - раздраженно говорит Людмила и ставит две котлеты и стакан сока, не отрываясь от экрана. Смотрит и мать в экран. Она плохо запомнила душещипательный эпизод, когда была убита женщина, а, спрятавшись за кроватью, трехлетняя ее дочь спаслась. Не заметил губернатор-убийца ее. Она хочет спросить опять Людмилу, но понимает, что времени еще немного прошло, и высиживает положенное, не соображая, что теперь происходит на экране, но вопрос она уже заготовила. – Людочка, это тот губернатор, что женщину убил? - расчитывая на вознаграждение за свое соучастие в просмотре фильма, спрашивает она.
- Да сколько тебе объяснять? Сидишь, смотришь как баран на новые ворота... - Ага, ага!- перебивает Людмила себя мстительным, торжествующим восклицанием, подавшись вперед, когда в телевизоре уже взрослая дочь убитой матери с пистолетом входит в кабинет губернатора, - попался, сволочуууга?
- Шо? – спрашивает мать, глядя на возбужденную Людмилу. – Тихо, тихо! - приказывает она матери, и поднятой ладонью дает понять: - говорить нельзя – момент серьезный. И когда губернатор испуганно отступает, выкрикивает: – Ага Ага!
И колыхаясь животом, удовлетворенно смеется, обращаясь к экранному губернатору: - А как ты хотел?
И ее радость передается матери. Ей приятно, что дочь смеется. И она, делая потуги, желая угодить, тоже выжимая смех, начинает мелко трястись. Иногда она попадает в унисон настроению Людмилы. И тогда обе смеются. Это единственно светлое пятно, в их отношениях, на время соединяет их душевно. Но в это время на экране, хитрый губернатор незаметно вытаскивает из-под папки приготовленный пистолет... Людмила вся каменеет и останавливает дыхание, а мать все еще невпопад продолжает смеяться. Людмила подпрыгивает, как ужаленная: как упустить такой шанс показать свою просвещенность: – Чего ты ржешь, как дура? - Он же ее сейчас угрохает!
Мать замолкает на время и, чтобы замять чувство неловкости, просит жалобно: - Людочка, а мне по-маленькому...
- Да ты что, издеваешься? Нарочно в такой момент, назло мне? Ты еще и стакан не допила – откуда же вода набралась? Сиди! Я сама знаю когда тебе туда надо!
И мать терпеливо дожидается пока закончится 12 серия, и дочка поведет в туалет.