А они там есть!
Так всегда: только сядешь, расслабишься в конце смены, нарежешь колбаски с сыром, положишь на свежий душистый хлебушек, только рука к рюмочке потянется, как телефон блажить начинает.
Дремавшая Юленька встрепенулась, одной рукой схватила карандаш, второй – телефонную трубку, прижала ее плечом к уху и прохрипела:
- Скорая помощь. Здравствуйте, - ненадолго она затихла, лишь карандаш скреб по бумаге, потом последовал стандартный набор вопросов: - Возраст? Адрес? Ага. Как давно это случилось? Это не опасно для окружающих? Не волнуйтесь, бригада выезжает.
Василий Петрович поднес ко рту бутерброд, закрыл глаза и взмолился, чтобы это – по душу кардиолога, а то совсем страх потерял – дрыхнет в подсобке, и есть подозрение, что не один.
Звонкий голос Юленьки стегнул бичом:
- Вась, звонил мужик, вызвал тебя своему другу, говорит, в квартире полно чертей, а он, друг то есть, их не видит – что-то у него со зрением.
- Псих-то хоть не буйный?
- Вроде нет.
Василий Петрович выстроил многоэтажную словесную конструкцию, не подлежащую воспроизведению, где нашлось место безотказным женщинам, оральным ласкам, пациентам, залюбившим чуть ли не до смерти, и чертям, попытался растолкать медбрата Никитича, спящего на диване богатырским сном, тот перестал храпеть и перевернулся со спины на бок. Пришлось обрушивать на него сходную по высоте и забористости словесную конструкцию. Слава богу, заворочался, свесил ноги (вот она, сила слова!), потер глаза кулачищами и прогудел:
- Ну, что еще? Утро, да?
- Вызов. Шевелись, давай, чертей гонять будем.
***
Иван Абрамович сидел на табурете и скорбно взирал на приятеля, вменяемого еще два часа назад. Петро Тарасович стоял на четвереньках и указывал под стол мухобойкой:
- Вань, открой ты, наконец, глаза! Они захватили твою квартиру! Посмотри, уже костер разводят, и сковородку несут! Ах вы гады! Вот я вам!
Сверкая лысиной, Петро Тарасович устремился на врага подобно маленькому броненосцу – Иван Абрамович еле успел на стол запрыгнуть. Поверженный табурет полетел в сторону. Под методичное «шлеп-шлеп-шлеп» Иван Абрамович осенил крестным знамением зад приятеля, выглядывающий из-под стола, и опрокинул в рот рюмку вискаря. Все равно хуже не будет, куда уж хуже-то. И с чего Петю так накрыло? Наверное, пил все праздники, не просыхая. Говорят, если его опохмелить, то белая горячка прекратится.
- Петя, - позвал он, наливая вторую рюмку. – Ты это, святой водицы-то испей, чтоб они тебя боялись.
Петро перестал бить чертей мухобойкой, высунул голову:
- А у тебя есть?
Иван Абрамович с готовностью протянул рюмку и мысленно взмолился, чтобы помогло, но приятель не стал пить, брызнул под стол дорогим напитком и заорал:
- Изыйдите!
И что тут будешь делать? Иван Абрамович застонал, принялся наполнять вторую рюмку, приговаривая:
- Петь, ты внутрь, внутрь прими!
Ненадолго Петр Тарасович затих, Иван Абрамович уже собрался обрадоваться, что ему полегчало, но душераздирающий вопль известил о другом:
- Аааа! Это не святая вода! Они ее пьют и растут, растут, суки! Ты с ними заодно, да?
- Господь с тобой, Петя, - пробубнил Иван Абрамович и перекрестился, чтобы засвидетельствовать свою приверженность силам света, но не было в его жесте искренности, и приятель не поверил, зашипел, сжимая ножку табурета:
- Конечно, как я сразу не догадался! Конечно вы заодно, иначе что они делают в твоей квартире?
Иван Абрамович закатил глаза, попросил себе терпения и проговорил голосом воспитателя, успокаивающего малыша:
- Петя, ты болен, тут нет чертей, они тебе мерещатся.
- Это я-то болен? Я?! Ты – болен! Ты или покрываешь их, или живешь с широко закрытыми глазами!
Петро Тарасович начал наступать на Ивана Абрамовича, его грудь вздымалась, глаза сощурились в щелки. Не слезая со стола, хозяин населенной нечистью квартиры схватил нож и прижался спиной к стене, он не был уверен, что сможет убить Петра, даже если тот нападет.
- Петя, давай поговорим, успокоимся…
- Мне не о чем с тобой говорить, я должен поднять тебе веки!
По стене скользнул свет фар автомобиля, и Петро Тарасович оцепенел, вытаращился в окно и сунул руку в рот, позеленел, побледнел, дернулся и попятился, тыча в черное стекло дрожащим пальцем:
- Это он… Он пришел за мной! Это большой Буу, вон его лысая голова, он тебя поработил, теперь и меня хочет!
Заверещав, Петро Тарасович вырубил свет и ломанулся в зал, Иван Абрамович выдохнул с облегчением, слез со стола и собрался закрыться в ванной, пока не приедут санитары, которых сам Петя и вызвал, но его остановил звонок в дверь. Вот она, бригада «скорой»!
***
- Скорая? – донесся интеллигентный голос из-за двери, обитой желтым дерматином.
Василий Петрович и Никитич переглянулись, медбрат закатил рукава, обнажив предплечья, жилистые, как бедро балерины.
- Открывай, это мы, ангелы, - прокричал Василий Петрович, но интеллигентный не спешил.
- Вас вызвал мой друг для меня, ему мерещатся…
- Да знаю, знаю, открывай!
Щелкнула щеколда, и взору явился невысокий кудрявый мужичок в круглых очочках, посторонился, прижимаясь к стене. Василий Петрович повторил:
- Бригада быстрого реагирования «Слуги света» на место прибыла! Кто нас вызывал?
Никитич растянул губы в улыбке удава, готового заглотнуть добычу, Василий Петрович собрался толкнуть дверь в зал, но уловил едва заметное движение – что-то зеленое юркнуло из открытого туалета в кухню. Он повернул голову и едва не вскрикнул, увидев высунувшуюся зеленую башку, всю в наростах и бородавках, подергал Никитича за рукав, кивнул на существо. Медбрат всхлипнул, закатил глаза и упал в обморок, к нему бросился очкастый, принялся махать перед его носом газетой:
- Что с ним? Ему плохо?
- Вы и правда их не видите?
Очкарик замер с поднятой газетой, икнул, выпрямился и спросил обреченно:
- Кого – чертей?
- Каких, твою мать, чертей? Кто вообще сказал, что тут – черти? Тут самые настоящие гоблины!
Василий Петрович схватил тапку и швырнул в гоблина, который успел показать ему фак пупырчатым пальцем. Такое нельзя прощать! Со шваброй Василий Петрович бросился за богомерзкой тварью в кухню и оцепенел от увиденного: пол, стены и даже потолок были забрызганы кровью, алые ручейки текли из-под стола, где бородавчатые гоблины топтали маленьких, размером с бабочку, убитых ангелочков.
Вопль Василия Петровича сотряс стены, из глубин его души вырвалась не подлежащая воспроизведению словесная конструкция и разорвала гоблинов на тысячи клочков.
Услышав скрип петель, Василий Петрович обернулся и увидел в коридоре царя гоблинов - огромного, мерзкого, с опухолью вместо носа и изъеденным червями левым глазом. В руке гоблин сжимал ножку раскуроченного табурета.
- Ну, теперь вы убедились? Тут везде черти! – пожаловался гоблин.
Василий Петрович вдохнул, смежил веки, ущипнул себя за руку. Открыл глаза, но гоблин никуда не делся, даже словесная конструкция его не сразила, лишь парализовала на время. Не давая нечисти опомниться, Василий Петрович устремился на гоблина.
***
Сначала Иван Абрамович обрадовался бригаде «скорой», но когда и врач начал галлюцинировать, испугался, что это с ним что-то не так, завертел головой, но ни чертей, ни гоблинов не увидел. Тогда он подумал, что имело место распыление неизвестного психотропного вещества, он даже допустил влияние на неокрепшие умы неких частот, в существование которых не верил до сегодняшнего дня.
В его квартире беснуются два неадекватных человека, самый крупный неадекват, слава богу, нейтрализован обмороком. Если вызвать полицию, скорее всего, вновь прибывшие тоже лишатся рассудка, а они вооружены. Надо справляться собственными силами, вопрос только – как?
Пока он размышлял, обезумевший врач «скорой» ринулся на Петро с явным намерением его нейтрализовать навсегда. Чтобы остановить безумие, Иван Абрамович встал между сумасшедшими и крикнул, раскинув руки:
- Прекратите безобразие!
Но гость не послушал его, лишь на миг замер, вскинул швабру и обрушил ее на шею Ивана Абрамовича. Боль пронзила яркой вспышкой, а потом стало легко, Иван Абрамович попытался встать и понял, что висит под потолком собственной кухни.
Перед тем как устремиться в черный коридор, он увидел темную комнату, где за круглым столом на изогнутых ножках его вискарь допивали черти и гоблины, а над ними, меняя цвета нимбов и лица, восходила сияющая голова большого Буу.