«Раз - ковбой, два – такой же!»
Воздух был жаркий и сухой. Пыль, взбитая конскими копытами, колыхалась в лучах высокого солнца. Салун помещался в самом сердце поселка. Вывеска над дверьми заведения была покосившаяся и ободранная. Если пройти вовнутрь, то взгляду посетителя открывался странный и убогий вид. Сухой дощатый пол трещал под ногами, стулья и столики были нелепые и износившиеся от времени. В этот час салун был практически пуст: Только несколько пьяниц, которые сидели за одним столиком и бармен за стойкой, вот и все посетители этого заведения. Бармен, пожилой и плотный мужчина с уставшими, бледными глазами, протирал стаканы. Пьяницы, а их было трое человек, сидели тихо, практически не разговаривая. С тихим треском крутился над головами вентилятор, перегоняя пары алкоголя и человеческого пота по всему широкому помещению салуна.
Внутрь вошел человек. Он был в высоких сапогах и узких брюках, короткая куртка была пыльная и порванная в нескольких местах, над его грязным лицом сидела шляпа с крутыми, согнутыми кверху, полями. Человек подошел к стойке и кивнул бармену.
- Здорова, Хенсом! – сказал человек сочным голосом, - скучаешь?! – бармен вяло покивал головой, тогда человек в шляпе обернулся и осмотрел помещение, - пусто! – сказал он, улыбаясь, - этого мне и надо!!
Один из пьяниц поднял голову и посмотрел на нового посетителя. И пока человек в шляпе заказывал себе виски, расплачивался с барменом, и медленно шел к столику у окна, все это время пьяница зорко следил за этим ковбоем. Когда ковбой уселся за столик и откупорил бутылку, тогда пьяница, впившийся в него взглядом, поднялся со своего места и пошел к нему.
- Саливан! – сказал пьяница, его дряблая кожа на щеках покрылась морщинами и беззубый рот растянулся во что-то наподобие улыбки.
Ковбой вздрогнул и посмотрел на пьяницу: -А..! Джекобс! – ответил он недовольно, - я-то думал что ты давно помер!! А ты все ещё…
- Всё ещё..! – засмеялся Джекобс, - можно!? – он указал на пустой стул.
Но ковбой спокойно задвинул стул ногой подальше под стол: - извини, приятель мне не хотелось бы… - сказал он и посмотрел злобно на Джекобса.
- Ну как знаешь… как знаешь!.. – ответил пьяница и поплелся опять через весь салун к столику, за которым прикорнули его приятели.
- Чего!? – спросил один из пьяниц, когда Джекобс водрузился на свое прежнее место.
- Не хочет, чтобы я садился!! – сказал Джекобс, и он произнес длинное и мерзкое ругательство, - совсем зазнался, - он опять выругался.
- Кто это? – спросил другой пьяница и посмотрел на ковбоя за дальним столиком, - Бьюри, малыш Бьюри!? – спросил он, разглядывая ковбоя.
- Не-е-т! – протянул Джекобс, - Саливан!
Пьяницы встрепенулись: - КТО!? Саливан!? Как же он мог приехать!? А ты не ошибся, старый пень? Не перепутал? – загомонили приятели Джекобса.
- Он самый! – ответил Джекобс и повертел свой пустой стакан в дрожащих пальцах, - самый смелый и ловкий, мать его…, - он опять забранился.
Пыль медленно кружилась в лучах трехчасового солнца, которое проникало сквозь мутные стекла окон. Бармен все так же вяло возился с посудой за стойкой. Пьяницы тихо сидели за своим столиком. Иногда трескала деревянная половица, разогретая жаром, проникавшим с открытой двери.
В светлом проеме открытой двери показалась фигура человека. Потом еще несколько черных фигур. Все мужчины вошли в салун. Первый из них был очень худой человек в рубашке с закатанными рукавами, потертых джинсах, обутый в сапоги на высоких каблуках. На широких скулах этого ковбоя играл нездоровый румянец, узкие глаза лихорадочно блестели. Он подошел к бару, двое его спутников следовали за ним.
- Старик! – сказал он, обращаясь к бармену, - в твой салун с утра никто не заглядывал? – спросил он, вонзаясь взглядом в толстое лицо бармена.
- С утра пусто! – сказал бармен, он чувствовал как взгляд этого ковбоя впивается в его лицо и режет как острая бритва, - только эти!
И бармен махнул тряпкой на пьяниц, сидевших возле окна. Ковбой обернулся и поискал взглядом по направлению, указанным барменом.
- Эти меня не интересуют! – сказал он, - я ищу другого…
Саливан склонился над своим столиком, он сидел в самом углу, на него падала тень. Он медленно стал опускать руку. Потом также медленно стал отстегивать крючок на кобуре, чтобы освободить револьвер. Тяжелая и обжигающе холодная рукоять револьвера оказалось в его вспотевшей ладони. Он сжал рукоять. Сердце у него застучало сильнее, пот полил подмышками и по спине, и тот час же его серая куртка покрылась темными разводами. Он сидел, почти не мигая. Он ждал. Губы у него дрожали. В висках стучало, и от нервного напряжения он часто-часто дышал пересохшим ртом.
Ковбои возле барной стойки продолжали разговаривать с барменом.
Саливан наклонился ещё ниже, он почти вжался в свой столик. Его колотило как от сильного озноба. Он считал про себя: «Раз, два…», но всякий раз, когда он уже был готов вскочить… что-то обрывалось у него внутри и он продолжал сидеть неподвижно. Он задыхался, темные круги плыли перед его глазами, он почти не различал ковбоев. И мерзкая, тошнотворная слабость стала разливаться по его телу: от паха вверх по животу, она затапливала грудь Саливана, подчиняя себе его большое тело. Ноги стали непослушными, ватными.
- Ну, хорошо, старик! – кивнул ковбой с чахоточным румянцем, - я еще зайду
Бармен угрюмо кивнул в ответ. И три ковбоя медленно вышли наружу, через мгновение они погрузились в вязкую жару улицы, а салун затих.
Саливан медленно отходил от пережитого, пот капал со лба, заливал ему глаза и от этого пекло. Он медленно распрямил спину.
Джекобс встал и подошел к столику, за которым сидел бледный Саливан.
Джекобс молча, без разрешения, выдвинул стул и уселся на него. Потом посмотрел на Саливана и взял его бутылку, налил себе и выпил. Саливан не сказал ни слова. Тогда Джекобс встал из-за столика и, прихватив с собою всю бутылку, поплелся к своим пьяницам. Он разлил виски и приятели подняли стаканы. – За Саливана, упокой его душу, грешного! – выпили не чокаясь.
«Ночью, в пустоте».
Он несся через пустыню, горячий ветер трепетал его волосы. Мотор ревел и он ничего не слышал кроме этого сумасшедшего звука. Он вцепился руками в руль, а взглядом в бледное пятно дороги, высвечиваемое из темноты ночи фарой его мотоцикла. Вот так он и хотел: мчаться на невероятной скорости. Лететь куда-то в черноте, в пустоте. И чтобы упругий ветер пустыни старался скинуть его с мотоцикла, а он, упорствуя этому, продолжал лететь через ночь. Он был пьян. Он налился до горлышка. Мысли мешались в его бедовой голове. Ему было очень весело и невероятно кайфово от всего этого. Адреналин лошадиными дозами впрыскивался в его кровь, разливался по венам, заставляя сердце колотиться как поршни в моторе его мотоцикла.
Он хотел быстрее. Он мечтал что земля пропадет из-под колес его мотоцикла и он взлетит в самом настоящем полете.
Ночь. Пустыня. Скорость.
Постепенно он трезвел. Гонка длилась очень долго и ветер и пройденное время смывали опьянение, голова становилась чище, мысли упорядоченей.
- Ну что?! – крикнул он, слегка обернувшись, - нравится?!
Но в ответ только ветер свистал у него в ушах.
- Лиза!! – крикнул он и сильнее обернулся. Он сбавил скорость.
- Что ты… - «Молчишь» хотел добавить он, но осекся. Девушки сзади него не было.
Он остановился и, все ещё не веря в случившееся, ещё не вполне осознавая весь ужас происшедшего, слез с мотоцикла.
- Лиза!.. – сказал он. «Она слетела с мотоцикла!!» - вдруг понял он всю серьезность и неотвратимость ситуации.
- Господи!! Что же делать?! – спросил он темноту. Темнота оставалось немой, а чернота, окутавшая его со всех сторон, делала его слепым.
Он понимал что надо что-то срочно предпринять. Но что именно: он не знал.
Лиза упала, где-то посередине пути, но только где именно? Ехать искать её?
- Да, да, да, да!.. – затараторил он. Он влез обратно на мотоцикл и завел его. Развернулся и поехал в обратном направлении.
Только куда ехать?? Он столько раз сворачивал, что теперь совершенно не помнил свой прежний маршрут. Вокруг него пустыня с паутиной пересекающихся трасс, и на этой трассе лежит его девушка. Может быть уже она умерла, разбилась от удара. А может быть Лиза все ещё жива и нуждается в немедленной помощи. Мысли неслись в его воспаленном мозгу. Он вел мотоцикл, пытаясь разглядеть хоть что-то похожее на лежащего человека, на этой чертовой дороге.
Вдруг впереди замелькали две точки. Фары автомобиля.
- остановитесь!! – заорал он, спрыгивая на землю и выбегая на дорогу.
Машина приближалась, замедляя ход.
- Что такое? – спросил водитель, высовываясь из окна.
- Вы не видели? - спрашивал он и икал от волнения, - девушку на дороге?
- Нет!! – ответил водитель, - никого не видели.
- Ладно! – махнул он и сел на свой мотоцикл и опять понесся по пустыне.
Он ехал и ехал. И только одна мысль пронзала его голову, только одна мысль как спица протыкала его разрывающийся от боли, мозг, мысль о Лизе.
Он свернул и поехал опять наугад. Темно. Небо покрыто облаками, тяжелыми и низким, без луны, без звезд. Только чернота, сине-фиолетовая чернота.
Он ехал. Мотор ревел. Топливо было на исходе. Иногда ему казалось что все это только сон: вот он проснется и Лиза окажется рядом с ним, никто никуда не ехал, и ничего подобного не происходило. Но вокруг был холодный воздух пустыни, вокруг был мрак и ужас.
Бензин кончился и он остановился. Теперь он и сам застрял черти-где, один посреди громадного пространства. Тоска, которой он не знал никогда до этого, как изжога пищевод, так и эта тоска сжигала его душу. «Идти пешком!? – перебирал он возможные варианты, - но куда я так дойду!?» . «Оставаться и ждать попутки? – думал он, всматриваясь в ночь, - но когда проедет машина, неизвестно… так и до утра…». Но ничего не оставалось делать как выбирать из этих двух вариантов. Он выбрал ждать. Он садился на землю и утыкался в черное полотно перед глазами, стараясь рассмотреть свет фар приближающегося авто. Но просидев минут двадцать, он не выдерживал и срывался идти искать свою девушку. Он шагал и песок хрустел в тишине под его подошвами. Он начинал плакать от беспомощности. Потом он бежал обратно к своему мотоциклу и падал возле него на землю, избивая землю под собою от бессилия и страха. Потом он опять вскакивал и шел, потом возвращался. Ночь казалась ему бесконечной, он физически чувствовал всю тяжесть ночи, она навалилась на него и он захлебывался, мучился, кричал.
Только когда стало светать, когда бледный рассвет осветил бескрайнюю пустыню, показался автомобиль. Парень вскочил и, плача, поднял руки. Он что-то закричал, но крик разорвался и парень скривился от боли в горле.
Автомобиль подъехал. Водитель одолжил бензина и уехал дальше.
Он вскочил на мотоцикл и поехал в свой город, он уже не пытался найти Лизу. Он понимал что это бессмысленно, он знал что опять застрянет посреди пустыни, а на это у него не было никаких сил.
Измученный, с ужасной головной болью он вбежал в квартиру. Пытался найти трубку телефона. Но как назло нигде её не было. Потом наконец отыскал её, стал дрожащими пальцами набирать номер.
- Полиция!! Алло, полиция!! – кричал он на всю квартиру, - помогите…
Он опять заплакал. И тут позади него что-то задвигалось и голос…
- что? Что случилось? – женский голос сзади него.
Он обернулся и трубка выпала из его руки: - ЛИЗА! – закричал он и бросился к девушке, - как!! Как ты добралась, - он осматривал её, стараясь определить тяжесть травм на её теле, но девушка оказалась совершенно невредимой, - КАК!? Как ты так? – не мог понять он, - как ты тут?!
- Меня Филипп подвез!! – говорила испуганная девушка, - ты же сам меня выгнал с вечеринки..? – говорила она, - ты так напился и стал такой злобный
- Господи!! – взмолился он, обнимая девушку и прижимая к себе, - не ты, не ты, не ты, - зашептал он. – А что произошло? – спросила она. – НИЧЕГО!- ответил он. Он обнял девушку зашею и поднесся свою кисть ко рту, вцепился себе в руку. Потекла кровь.
«Горнолыжный курок»
Снег шел и шел. Сначала это радовало. Крупные и белоснежные хлопья падали с серого неба и собирались на земле в огромные сугробы. Жанна и Алекс подолгу гуляли в горах. Они любовались вершинами, утопающими в облаках. Они трогали руками ветки елей и шапки снега осыпались на них и это было так волнующе и прекрасно что и Жанна и Алекс начинали целоваться, не отряхивая снег с себя, целовали заснеженные губы друг друга, ощущая холодное и мокрое прикосновение языка любимого человека.
- Опять снег! – сказал Алекс в одно утро, когда посмотрел за окно.
- Хорошо!! – сказала Жанна. Кататься на лыжах уже было невозможно и они опять гуляли по глубокому снегу, а вечером сидели перед камином в холле отеля в окружении других отдыхающих. И разговоры были теперь только про снег. А когда на следующий день не привезли продукты, из-за того, что все дороги замело и проехать стало невозможным, тут началось небольшое волнение среди посетителей отеля. Волнение усилилось на следующий день, когда на завтрак им подали остатки со вчерашнего ужина, а на обед была только каша с черствым хлебом. Как ни старалась хозяйка уверить жильцов что это только временные неудобства и что скоро все вернется в прежнее состояние: Это не очень успокаивало жильцов. Но Жанна и Алекс были влюблены друг в друга и они находили много прекрасного в том, что вынуждены оставаться теперь почти безвылазно в своем номере, ну а перебои с питанием их совсем не волновали, они испытывали другой голод, который утоляли не выходя из номера. Через два дня было съедено совершенно все запасы пищи. А снег продолжал падать.
- Так хочется есть!! – говорила Жанна, лежа на плече у Алекса, за что Алекс тут же её целовал.
Жильцы становились нервными, они злились, часто теперь они не сдерживаясь обрушивали свое негодование на хозяйку отеля. Потом они начинали ссориться между собою, вымещая свое раздражение друг на друге.
- Чего они опять кричат? – спрашивал Алекс, сонно щурясь в полутьме номера. Жанна, обнаженная, вскакивала и приникала ухом к двери и шепотом повторяла фразы, которыми словно копьями кололи друг друга жильцы, устроившие ссору внизу. Жанна так смешно передразнивала их…
Но потом случилась катастрофа. В их отель переселили жильцом другого отеля, располагавшегося по горе выше: Ожидалось схождение снежной лавины и всех отдыхающих срочно эвакуировали. А так как все дороги на полтора метра замело и проехать не было никакой возможности, то всех жильцов опасного отеля переместили в этот, казавшимся менее подверженным ЧП чем тот. Жителей расселили по номерам. К Жанне и Алексу подселили старушку и её половозрелого сына. Сначала это было забавно, Жанна и Алекс шутили над своим сложившимся положением, и считали что это очень не на долго. Но потом к ним подселили местную женщину с тремя детьми (несколько сёл, которые тоже располагались в непосредственной близости от опасного горного участка, угрожавшего схождения многих тонн снега тоже эвакуировали). И тоже в этот отель.
Спать стало невозможно. Храпел половозрелый сынок немощной старушки, сама же старушка часто вставала и просила пить. Дети местной женщины хныкали и капризничали. Сначала у Жанны и Алекса пропала интимная близость. Потому что постоянное пребывание кого-то из новых обитателей этой комнаты сводило возможность поласкать друг друга на нет. Потом начались мелкие упреки и укоры, которые Жанна делала Алексу, а он, стараясь не раздражаться, все-таки отвечал ей. В первый раз в жизни они поссорились именно из-за невозможности побыть наедине и свидетелями их ссоры стали все жители их комнаты. Но к ним подселили двух полицейских, участок которых точно так же эвакуировали, и весь состав полиции – ровно двадцать шесть человек поселилось в их отеле. Алекс стал раздражительным, он грубил всем: полицейским, старушке, донимавшей его постоянными просьбами, он грубил её половозрелому сыну, который лез к Алексу со всевозможными расспросами и комментариями, он грубил местной женщине, орал на её, изнывающих от скуки и бездействия, детишек. Но хуже всего этого он стал очень жестоким по отношению к Жанне. Он оскорблял её так жестоко и так метко, что она теперь очень часто плакала, укрывшись с головой одеялом где-то между старшим ребенком местной женщины и полицейским, который страдал несварением желудка и постоянно портил воздух и без того спертый и душный воздух. Запахи. Человек имеет десятки запахов. И Это невероятно раздражало Алекса. Ему казалось что воняют все: от толстого и пердящего полицейского со своим туповатым компаньоном, плоть до деток, которые тоже имели свой неповторимый запах и тоже воняли. Запахи отличались по интенсивности и по качеству, но они воняли.
Не спасало покидание комнаты. В коридоре, в холле, на кухне отеля творилось то же самое. Невероятная плотность население на такой крошечной площади, создавала совершенно невозможные условия для сосуществования. Ссорились постоянно. От непрекращающихся криков гудело в ушах и стучало в голове. Были драки. Иногда очень жестокие. Если в начале дерущихся пытались растащить другие люди. То теперь на катающихся по полу и вбивающие кулаки в глаза и скулы друг друга людей уже не трогали. Какое-то тупое бесчувствие навалилось на жителей. Но совсем плохо стало, когда в отель стали свозить обмороженных людей со всей округи. В отеле организовали лазарет и теперь крики ругани перемежались криками боли. У людей отмирали конечности, обмороженные и искореженные процессом гниения. Жанну тошнило от вида коричневых ран и запахов разложения плоти, и всю свою обиду и злость она вымещала на Алексе. Она поклялась что разойдется с ним, когда они выберутся из этого проклятого места («ЕСЛИ мы выберемся!!» - Додумывала она). Она ненавидела его, ненавидела его уши, нос, волосы. Но больше всего её раздражал его голос. Она не понимала: как она вообще могла влюбиться в это чудовище. Ей снились сны что она убивает Алекса разрезает его на куски
А потом пришло потепление и за несколько дней снег сошел. Реки потекли по горам, но можно было передвигаться на транспорте и они уехали.
- Ну как прошел медовый месяц!? – спросила Алекса друг. Алекс ударил его.