Из цикла рассказов «KINOPTIKUM»
Янтарное ожерелье
(Письма для Хелены)
№1
11.VII.1936
Поезд Раушен - Кёнигсберг – Инстербург
Дорогая, глубокоуважаемая фройляйн Хелена!
Позвольте мне именно так Вас называть. Полным именем. Я знаю, что все вокруг называют Вас Лени. Да Вы и сами предпочитаете именно это обращение. Возможно, в мире кино так принято. Но всё-таки мы совсем не знакомы, чтобы я смел называть Вас так фривольно, будто свою подругу. Я слишком уважаю Вашу красоту, ум и талант, чтобы позволять себе такие излишества.
Впрочем, дорогая Хелена, я немного лукавлю, утверждая, что мы не знакомы. Ведь я знаю о Вас, пожалуй, всё, что должен знать преданный поклонник. Видел все Ваши фильмы и читал всё, что написано о Вас. Буквально перед отъездом из Раушена сходил в кинозал соседнего большого санатория. Там снова показывали мой любимый «Голубой свет». В который раз. Определённо киномеханик неравнодушен к Вашему творчеству. Да и я смотрел этот давний фильм уже в шестой раз, и всё с тем же восторгом. Какая же Вы там красивая, живая!
Везу с собой открытку с Вашим портретом из этого фильма. Очень надеюсь увидеть Вас в Инстербурге и взять автограф. И вручить Вам это послание, которое, уверен, станет началом нашей переписки.
Вообще это моё первое письмо женщине, которую я к которой я так нежно отношусь. Поэтому прошу прощения за плохой почерк. Просто я не привык писать в поезде, здесь изрядно трясёт. Но очень надеюсь, что в каком-нибудь отеле будет свободный номер, и я останусь в Инстербурге на два-три дня. Тогда и опишу Вам те чувства, которые переполняют меня. Признание не требует поспешности.
Вы знаете, Хелена, я же хотел и раньше написать Вам. Но дело в том, что крайне не люблю отправлять письма почтой. Вдруг потеряют, а я буду ждать ответа и волноваться. Или Вы будете в это время где-нибудь на съёмках, а Ваш поверенный или какой-нибудь ревнивый знакомый вскроет мой конверт и прочтёт. А я просто ненавижу, когда кто-то лезет в мою частную переписку. Я и с отцом уже не раз по этому поводу ссорился. Поэтому пишу по большей части там, где мне никто не помешает.
Нет, Вы не думайте, я не из тех сумасшедших, что строчат восторженные письма всем артисткам подряд. Я веду переписку только со своими друзьями и родственниками, коих у меня по всей Германии предостаточно. Без ложной скромности скажу, что многим нравятся мои опусы. Старший брат Дитрих, который находится сейчас на военной службе в чине оберлейтенанта, даже советует мне попробовать написать какой-нибудь роман. Подарил автоматическую ручку. Это, конечно, лестно. Но, честно говоря, я не спешу заниматься литературным творчеством. Слишком молод ещё для такой серьёзной работы. Мало жизненного опыта. Лучше я буду оттачивать своё новое «перо» в эпистолярном жанре. И ещё больше читать разной литературы. Благо хороших книг в местной библиотеке изрядное количество.
Но признаюсь Вам, что больше всего на свете я хочу заниматься кинематографом. Самому писать сценарии, быть режиссёром или оператором. А может даже и сняться в какой-нибудь роли. Например, вместе с Вами. Почему бы и нет? Ведь талантливых людей должно притягивать друг к другу.
Возможно, Вам покажутся глупыми мечты наивного юнца молодого человека. Но верьте, я очень везучий. И у меня наверняка всё получится!
Вот на этих позитивных словах (а Вы, наверняка, улыбнётесь после прочтения моих мечтаний) я вынужден на сегодня окончить первое к Вам письмо. Похоже, что мы уже приближаемся к вокзалу Инстербурга.
До следующих строчек!
Искренно преданный Вам, Герхард Циммерманн
№2
Инстербург, 11.VII.1936.
Людендорфштрассе, 2, отель «Дессауэр Хоф»
Дорогая фройляйн Хелена!
Вот я, наконец, и добрался до своего номера в отеле. Просто изумительно, как всё удачно случилось. Спешу поделиться с Вами своей радостью.
Надеюсь, Вы уже прочитали моё первое письмо. Я специально решил их нумеровать. Всё-таки я не знаю, когда смогу увидеть Вас. Тем более, что мой знакомый лейтенант из сборной Германии мог и соврать, что вы в эти собираетесь на пробные съёмки в Инстербург. Или что-то перепутать. Но надеюсь, это не так, и Вы сейчас читаете моё второе письмо.
Кстати, о том случае, который сегодня днём приключился со мной. Когда я вышел на вокзале Инстербурга, первым делом спросил у дежурного по станции, где можно остановиться. Представляете, этот невежа усмехнулся и сказал, что гостиниц в городе хватает, но если я номер заранее не бронировал, то нечего и пытаться куда-нибудь попасть. Якобы в нынешнее время это, практически, невозможно. Посоветовал поискать счастья в лучшем случае где-нибудь на окраине или на частных квартирах. Я, конечно, его поблагодарил за такое гостеприимство, но твёрдо решил поселиться в центре. Я не знаю, бывали Вы когда-нибудь в Инстербурге, но мне очень хотелось провести здесь пару - тройку дней в комфортных условиях и погулять по его улочкам. А не плутать где-то на задворках. Всё-таки я тут впервые.
Так вот. Я узнал, что лучший отель находится совсем недалеко от вокзала за узкоколейкой. Это «Дессауэр Хоф» на углу Людендорфштрассе и Вильгельмштрассе. Найти его не составило труда. И я подумал, что в этом огромном пятиэтажном доме уж точно найдётся для меня местечко.
Представляете, Хелена, свободных мест в отеле действительно не было. Но когда я сказал, как меня зовут, оказалось, что на моё имя был забронирован номер! Это было настоящим сюрпризом. Я ведь никому из родных не говорил, что отправляюсь в Инстербург.
Думаю, что это мой двоюродный дядя всё устроил. Он работает на ипподроме у нас в Раушене. Я постоянно хожу к нему кататься на лошадях. У нашей семьи даже есть собственный жеребец Ветерок, который часто участвует в скачках. Как раз через моего дядю я и познакомился с бароном Конрадом фон Вангенхеймом, который иногда приезжал участвовать в соревнованиях, как наездник. Это какой-то наш дальний родственник со стороны матери.
Буквально в прошлом году этот молодой барон у нас выступал на своём Избирателе, занял второе место в прыжках, и всё хвастался мне, что его взяли в сборную Германии и что с этим конём он обязательно выиграет олимпиаду в Берлине. Вот такой любопытный барон-наездник. К тому же в чине лейтенанта.
Опять я отвлёкся. Ещё весной, когда в газетах написали, что именно Вы будете делать фильм об олимпиаде, я решил, что настала пора нам с Вами познакомиться, а мне - влиться в дружный коллектив Вашей съёмочной группы. Узнав у дяди адрес Конрада фон Вангенхейма, я написал ему письмо в Берлин с просьбой разузнать о ваших творческих планах на ближайшее время. Ему всё-таки это было сподручнее.
От Конрада долго не было никаких вестей, и вдруг две недели назад я получил открытку, в которой барон написал, что Вы собираетесь приехать на тренировку сборной Германии по конному спорту, которая будет проходить в Инстербурге. Это ж такая удача! И мне не надо далеко ехать, и Конрад мог бы меня провести на ипподром и познакомить с Вами.
Я в тот день поделился этой радостной новостью только с дядей, взял у него денег в долг, но попросил никому не рассказывать о моих планах. Отец хотел, чтобы я продолжил лечение в санатории и никуда не уежал. Он мечтал в будущем вырастить из меня медика. А я, как Вам уже писал, хочу работать только в кино.
Вы, наверное, спросите, а зачем я Вам всё так подробно расписываю. А это для того, чтобы Вы поняли - наша встреча предопределена Богом. Всё так удачно складывается неспроста. Я даже перед отъездом в кирху сходил и помолился за нас.
А по поводу брони думаю, что это дядя сделал мне такой подарок и потихоньку от меня забронировал номер в лучшем отеле. Правда, с его стороны это было слишком рискованно. Я же мог и в какой-нибудь другой отель попробовать заселиться или свою фамилию администратору не называть. Но это ещё раз доказывает, что всё здесь не просто так. На всё божья воля.
Сейчас обязательно схожу в местную кирху на вечернюю службу. Поставлю свечку за успех нашего будущего фильма. А потом продолжу мечтать о Вас в соседней пивной. Говорят, здесь отменное пиво местного завода. Называется Двойное. Как приедете – обязательно сходим и продегустируем вместе.
До скорой встречи, дорогая Хелена!
Всегда преданный Вам, Герхард Циммерманн
№3
Инстербург, 12.VII.1936.
Отель «Дессауэр Хоф», Людендорфштрассе, 2
Дорогая Хелена!
Просто не удержался, чтобы не написать Вам. Пусть коротенькое, но всё же письмо. Сижу сейчас в ресторане нашего с Вами отеля. Да-да. Именно нашего с Вами. Только что вернулся с прогулки по городу, а мне горничная по секрету сказала, что в отель ещё утром заселилась съёмочная группа Лени Рифеншталь. Вы не представляете, как я обрадовался! Даже поцеловал девушку. У администратора узнал, что у Вас, оказывается, тоже были забронированы здесь номера. И что Вы сразу после заезда отправились на ипподром. Представляете, как я был счастлив, что мы, наконец-то будем с Вами работать вместе!
Теперь вот пытаюсь доесть свой обед, который упорно не лезет в горло от переполняющих чувств. Снова убеждаюсь в высшем предзнаменовании нашей встречи. Надо бы уже заканчивать письмо и бежать к Вам, но так хочется поделиться, пока жду второе блюдо.
Я ведь вчера так и не дошёл до местной кирхи. Застрял в баре напротив отеля. Пиво-то у них действительно отменное. Зато сегодня с самого утра решил пройтись, развеяться. Знай, что Вы приедете, наверняка бы остался. Но я не жалею. Прогулка получилась довольно занятной.
Сперва я решил пройтись по Гиндербургштрассе, где куча всевозможных магазинов, лавочек и ресторанов. Но выйдя на неё, я просто остолбенел. Мимо меня двигался какой-то странный монстр – что-то среднее между автобусом и трамваем. С помощью рогов он был подсоединён к проводам, но двигался не по рельсам, а по асфальту.
Оказалось, что это современное чудо техники называется троллейбус. Это мне подсказал мальчишка, который продавал на остановке газеты. Он же с гордостью заявил, что таких троллейбусов нет больше нигде в Германии – ни в Кёнигсберге, ни в самом Берлине. Не удивительно, что я их до этого не видел. Вот тебе и Инстербург. Удивил по-настоящему. Решил проехаться на этом чуде техники, тем более, что большинство заведений были ещё закрыты, а то так бы и застрял на полпути. От автобуса этот троллейбус отличается только своей бесшумностью. И всё.
Вышел на площади Альтер Маркт. Рядом со старой лютеранской кирхой с высоченной башней. Довольно симпатичной скажу я вам. Давайте, Хелена, как-нибудь потом вместе сходим туда, когда будет служба. Я долго бродил по ней, разглядывая интересный резной алтарь, деревянные скульптуры, читал красивые эпитафии. Конечно же, помолился за удачные съёмки и только потом пошёл назад. Время уже близилось к обеду, да и голова что-то опять разболелась.
Хотел написать Вам коротенькое письмо, но опять получился длинный рассказ. Думаю, Вы не очень расстроитесь от этого. Так Вы сможете лучше узнать меня и понять после прочтения писем, что я - человек творческий, способный на многое. А главное – могу приносить удачу.
Но что-то я действительно засиделся. Обед уже давно съеден, и пора отправляться на ипподром на встречу с Вами. Кстати, я Вам не сказал, что взял с собой отцовскую «Агфу». Это, конечно, не профессиональная «Аскания», но всё-таки тоже кинокамера, хоть и 16 миллиметров. Именно с неё и началась моя любовь к съёмкам. Очень хочу запечатлеть Вашу работу для домашнего архива. Обязательно и родным покажу, с кем я теперь буду работать. Пусть завидуют и не пристают ко мне со своими санаторными микстурами.
Иду к Вам.
Всё ещё искренно преданный, Герхард Циммерманн
№4
Инстербург, 12.VII. 1936
Отель «Дессауэр Хоф», Людендорфштрассе, 2
Милая Хелена!
Итак, теперь мы знакомы, и уже с полным правом можем перейти с тобой на «ты». Очень жалею, что не взял с собой предыдущих писем, чтобы передать тебе. Ведь возможность была. Но может быть это и к лучшему. Всё-таки первая встреча получилась не совсем такой, как я себе представлял. Но главное, что мы познакомились, и ты обратила на меня внимание. Просто времени для более тесного общения уже не было. Когда я подъехал на троллейбусе к ипподрому, вы уже заканчивали первые съёмки. Пока я нашёл Конрада, пока он улучил момент, чтобы познакомить нас, ты уже дала команду киногруппе сворачиваться. Но я никогда не забуду твоего лёгкого рукопожатия, когда барон представил меня, как начинающего кинооператора и большого любителя конного спорта.
Твоё лёгкое «ну привет, Герхард» я теперь не забуду никогда. Ведь это были первые слова знаменитой актрисы и режиссёра, обращённые именно ко мне. Ты, наверное, только посмеёшься над этими наивными мыслями вслух. Но пойми, для меня всё это очень важно. Каждое слово, каждый жест. И как ты посмотрела с интересом на меня, и как взяла в руки висящую у меня на шее «Агфу» и сказала, что пора уже переходить на более взрослую технику. Ты кивнула в сторону оператора, который возился возле коня барона. Я сразу принял твои слова, как руководство к действию. Ты стала, как бы, моей крёстной, которая возвела меня в ранг профессиональных киношников.
Я тут же подошёл к твоему оператору и познакомился с ним. Его зовут Лео. Он разбирал самодельную систему, с помощью которой была прикручена к седлу небольшая кинокамера «Кинамо». Она чуть пошире моей, но всё-таки это уже не 16 миллиметров, а все 35! Лео её снял и осторожно передал мне. Камера оказалась довольно тяжёлой, несмотря на свои размеры. Оператор объяснил мне, что они пробуют снять эффектные кадры в движении во время скачек. Если получится, то съёмки могут войти в будущий фильм. Оказывается, я стал свидетелем исторического события! Первых пробных съёмок с движущегося коня. Это фантастично!
Я помог Лео донести аппаратуру до автомобиля. Оказалось, что другие операторы уже почти загрузили свою технику. Тебе пора было уезжать. Я завёл свою «Агфу» и сделал несколько кадров сборов съёмочной группы, снял, как ты общаешься с операторами.
Помнишь, я подошёл и спросил, могу ли я прийти завтра и помочь тебе в съёмках. Тогда ты посмотрела на меня внимательно и почему-то серьёзно спросила, не работаю ли я на министерство пропаганды. Я, конечно же, ответил, что нет. И даже признался тебе, что последний раз был в Берлине лет восемь назад. с родителями. Ты тогда улыбнулась и разрешила прийти на следующий день. Это была верхом счастья.
Перед тем, как сесть в машину, ты снова пожала мне руку. Какая же она у тебя нежная и мягкая. Мне кажется, Хелена, между нами всё-таки пробежала какая-то искра. Ты так не думаешь?
Обратно я добирался как-то уж очень долго. И приехав в отель, чуть не опоздал на ужин. Разумеется, твоей группы в ресторане уже не было. Я долго думал, стоит ли мне попытать счастья и постучаться к тебе в номер. Но всё-таки решил, что это может тебя оскорбить. Мне очень не хотелось начинать наши отношения с навязчивости.
Что ж, спокойной ночи, милая Хелена.
Твой новый помощник, Герхард Циммерманн.
P.S. Когда уже написал это письмо и решил сделать моцион перед сном, на лестнице встретил Лео. Он мне сказал, что ты вместе с несколькими парнями из съёмочной группы пошла погулять по Инстербургу. Я так обрадовался. Лео, правда, не смог сказать, куда точно ты отправилась, но в этом уютном городке не так уж и много интересных направлений. Я подумал, что мы обязательно должны пересечься. Так хотелось прогуляться с тобой по вечернему, а может и ночному городу. Тем более что во время прогулок совсем не болит голова.
Я пошёл тем же путём, что и утром. Только не стал останавливаться на Альтер Маркт, а решил пройтись до замка. Думал, что ты обязательно захочешь побывать там. Но, к сожалению, я ошибся. И музей уже был закрыт, и вокруг ни тебя, ни твоих людей не было видно. А может, мы просто где-то разминулись.
Я бродил по улицам города, пока совсем не стемнело. Только тогда понял, что надо было делать то, что решил с самого начала – не встречаться с тобой вечером. Всё должно идти своим чередом. Когда вернулся в отель, оказалось, что ты уже давно спишь в своём номере. Вот такой был у меня ночной моцион. А перед сном ещё и постскриптум.
Спокойной ночи, Хелена. Завтра будет сложный день.
№5
Инстербург, 13.VII.1936
Комната фрау Каун, Шпритценштрассе, 8
Милая моя Хелена!
Это был действительно самый сложный день в моей жизни. В нём много радости, а ещё больше разочарования. Сейчас сижу за истерзанным ножами дубовым столом и пытаюсь найти какие-нибудь слова оправдания того, что случилось на ипподроме. Эта дурацкая несчастная яма повлекла за собой цепь других, не менее убийственных, событий, которые только отдалили нас с тобой друг от друга. Но лучше расскажу по порядку.
Начиналось-то всё просто замечательно. Я встал пораньше, навёл марафет на лице и голове. В общем, постарался быть готовым во всеоружии не только к работе, но и к свиданию. Попросил горничную погладить рубашку. Положил в кофр к своей «Агфе» все четыре письма, адресованные тебе. И когда уже был полностью готов, спустился в ресторан.
И тут меня ждала первая неожиданность. Оказывается, ты вместе со своей группой уже давно позавтракала и преспокойно уехала на ипподром, даже не предупредив меня. Это, конечно, было не очень хорошо, я ведь теперь тоже в твоей съёмочной группе. Но я не в обиде. Всё понимаю. Я тоже виноват. Не сказал, в каком номере живу, и не спросил, к какому часу быть готовым. Ты, видимо, дала мне первый урок дисциплины.
Что ж. Хорошо, что я всё правильно понял. Быстро позавтракав, взял такси. Пусть это и очень дорого, но опаздывать надолго мне было нельзя.
Подъехав к ипподрому, я сразу понял, что съёмка идёт полным ходом. Твоё красивое белое платье было хорошо видно на фоне зелёных кустов. Вокруг тебя скакали офицеры на лошадях, а ты отдавала команду операторам, куда передвинуть штативы для лучшего ракурса. Издалека ты мне напомнила римского полководца, который отдаёт приказ своим легионерам идти в бой. А ведь один из твоих воинов – это я! И я сразу поспешил на помощь.
Как же ты была хороша в работе. То обойдёшь препятствие перед скачущим конём, чтобы найти точку съёмки, то заглянешь в визир кинокамеры, то крикнешь что-то не обращающим на тебя внимания спортсменам. Как же ты хороша! Я истратил всю плёнку на камере, но зато сделал, мне кажется, замечательные кадры.
Правда, настроение у тебя было совсем не такое, как вчера. Ты была сосредоточенно серьёзной, даже злой. Мельком скользнула по мне взглядом, даже не зацепившись. Что-то явно было не так. Я тихонько подошёл к Лео, который спокойно курил возле большой «Аскании», ожидая очередных указаний. Спросил, что случилось. Лео и сказал, что вчера двое операторов, присланных нам в помощь из студии кинохроники, обпились местным пивом. Одного они утром вообще не смогли разбудить, а второй, с трудом встав, совсем размяк по дороге и отказался выходить из машины. Теперь спит там на заднем сиденье. Лео сказал, что ты была вне себя от ярости. Ругалась так, что лучше бы и не слышать. Время на съёмки ограничено, а ещё далеко не всё снято. Теперь не хватает, как минимум, одного оператора.
Вот тогда я и решил, Хелена, что судьба мне даёт великолепный шанс выручить тебя и показать на что способен. Я ведь думал, что всё получится, и я не подведу.
Ты помнишь, я подошёл к тебе и сказал, что готов заменить отсутствующего оператора, что у меня есть опыт киносъёмок и сделаю всё, как надо. Ты серьёзно посмотрела на меня и мой кофр, потом спросила, работал ли я когда-нибудь с «Асканией».
Прости, что я был не совсем честен с тобой и немного слукавил, ответив «конечно». На самом деле, как ты теперь понимаешь, я раньше не работал с такими большими профессиональными камерами. Но я подумал, ведь когда-то же надо начинать. Почему бы не под твоим руководством.
Ты спросила, сколько мне лет, и я чисто машинально назвал цифру двадцать пять. Просто мне не хотелось казаться чересчур молодым рядом с тобой. Я ведь выгляжу явно старше своих лет, правда? Уж на двадцать пять-то точно тяну.
Ты немного подумала, о чём-то переговорила с Лео и попросила меня дойти до машины, взять в багажнике камеру со штативом, и принести их к небольшому водоёму недалеко отсюда. Как я был счастлив, что буду оператором у самой Лени Рифеншталь! Бежал вприпрыжку, не совсем понимая, что меня ждёт.
Когда водитель открыл багажник и достал оттуда большой деревянный штатив и тяжеленную «Асканию», я только тогда понял, что за такое огромное удовольствие работать рядом с великой женщиной, придётся заплатить. Бросив в багажник свой, показавшийся мне совсем миниатюрным, кофр с «Агфой», я пошёл к месту съёмок. Идти по полю нужно было не меньше полкилометра. Штатив сильно давил на плечо, а камера совсем оттягивала руку. Быстро преодолеть это расстояние у меня не получилось. Пару раз даже пришлось передохнуть.
Я так подробно рассказываю о своих ощущениях, Хелена, чтобы ты поняла, почему приключился со мной тот казус. Я подошёл к водоёму, возле которого уже расположились два других твоих оператора, совсем без сил. В ногах была мелкая дрожь, спина болела, голова раскалывалась так, что казалось, вот-вот взорвётся, а правая рука просто отваливалась. Я, конечно, улыбался, старался не подавать виду, что устал. Слава богу, что было жарко, и мой мокрый от пота лоб не был таким уж удивительным. Лео (всё-таки он классный парень), увидев моё состояние, подошёл, помог поставить штатив и прикрепить к нему камеру. Только посмеялся, что я не отцепил сразу ещё у машины электромотор от камеры. Здесь в поле он явно не пригодится, а веса изрядно прибавлял. Что ж. На ошибках учатся.
Ты попросила меня поставить штатив с камерой на край водоёма рядом с барьером, через который должен перелететь конь с наездником. Наша задача была – заснять тот момент, когда они плюхнутся со всего маху в воду и вылезут из воды на берег. Причём надо было крутить ручку в два раза быстрее, чтобы получились красивые замедленные кадры с брызгами. Ох, если б у меня тогда всё получилось, это были бы лучшие кадры твоего фильма!
Понимаешь, Хелена, засмотревшись на тебя, я пропустил момент старта коня. Только по звуку почувствовал, что он совсем рядом. Повернув голову, я увидел, как огромный конь уже несётся почти на меня, отрывается от земли и буквально в метре пролетает мимо.
Нет, я не испугался. Просто по инерции двинулся вперёд и со всей силы дёрнул рукоятку кинокамеры. Когда конь с наездником вошли в воду, я почувствовал, что штатив уже где-то у меня между ног, а я лечу вниз головой.
Честно говоря, я не помню, кто меня вытащил из воды. Пришёл в себя уже на берегу. Было очень противно и стыдно. Хотя ты не ругалась, а совсем наоборот, смеялась во весь голос. Никогда не слышал, как ты смеёшься. Это так красиво. Всё-таки хорошо, что мы с тобой друзья. Ты на меня не сердишься, как на тех пьяных операторов. Только кинокамеру жалко. Её вытащили из воды всю в какой-то зелёной тине и без рукоятки. А штатив и вовсе развалился на несколько частей. Да уж, не совсем удачная вышла у меня первая съёмка. Но ведь это первая, да, Хелена?
Ты что-то сказала Лео, махнув в сторону машины. Подъехал перепуганный Конрад. Он зачем-то начал извиняться перед тобой и операторами за мою выходку. Хотя, он же не знал, что я тоже в твоей команде. Барон подсадил меня на своего Избирателя и повёл его под уздцы к машине, по дороге всё поучая меня и приговаривая, зачем он со мной связался. А я только улыбался, мысленно благодаря его даже за это. Сзади шёл Лео с мокрой «Асканией».
Хелена, когда мы ехали назад, я уже всё решил для себя. Мне казалось, что ещё можно исправить ситуацию. В номере была чистая рубашка и запасная пара брюк. А кинокамеру можно тщательно вытереть и смазать. День только ещё в самом разгаре. А при благоприятном раскладе, я бы мог часа через два вернуться вновь на ипподром. С сухой камерой! Тогда бы ты точно похвалила меня и улыбнулась своей обворожительной улыбкой. И я вновь бы стал членом твоей дружной команды.
Понимаешь, Хелена, у меня действительно была мысль исправить то, что натворил. И именно поэтому я вместе со своей камерой забрал и мокрую «Асканию» из багажника. Я был уверен, что всё пройдёт именно так, как задумал. Но, к сожалению, пошло совсем по-другому. Не так, как ожидал. Извини.
Когда подошёл к стойке, вместо того, чтобы просто отдать ключи от номера, меня попросили подождать администратора. Что ж, хоть я и был мокрым с головы до ног, но дождался, пока этот неприятный тип не соизволит нарисоваться передо мной. Сначала я не понял его извинений и разъяснений. Но когда в третий раз услышал слово «ошибка», до меня наконец-то дошёл смысл сказанного.
Оказалось, что тот радостный случай с бронированием номера, который я воспринял, как удачу, достойную моего везения, оказался наоборот настоящим казусом. Бронь предназначалась не мне, а моему полному тёзке, который приехал с инспекцией на пивзавод. Только по глупости своей сначала пошёл на место командировки, где его так напоили, что он прожил возле бочек два дня. Оклемался только сегодня, и работники пивзавода привели его в гостиницу, где и обнаружилось, что на его место уже заселился я. Тоже Герхард Циммерманн. Надо же какое совпадение!
Самое обидное, что все номера в отеле уже были заняты, и администрация так и не смогла мне ничего предложить. Тем более что остатков дядиных денег у меня всё равно хватало только на одну ночь. Но меня не пугал поиск нового места жительства. Больше всего я расстраивался, что не смогу вовремя привести в порядок кинокамеру и снова увидеть тебя уже сегодня.
Но опять повезло. Когда я забирал вещи из номера, переодевшись в сухое, горничная дала мне адрес своей тёти, которая сдавала комнату на Шпритценштрассе. Пришлось идти туда.
Сейчас уже вечер. Я как раз пишу тебе письмо в этой комнате у открытого окна. Это, конечно, не номер в «Дессауэр Хоф», но довольное приличное скромное место. Камера стоит на подоконнике. Досыхает. Оказалось, что «Асканию» очень легко открыть с трёх сторон и добраться до внутренностей. Я всё тщательно просушил и протёр. Кроме того хозяйка, фрау Каун, любезно дала мне немного швейного масла, и я хорошенько смазал весь механизм. Сейчас камера продувается свежим ветерком, чтобы высохли и те места, куда я не смог добраться. К сожалению пока не могу проверить, работает ли она. Рукоятка отвалилась во время падения и пропала где-то в водоёме. А электромотор надо ещё тщательнее просушить. Очень не хочется короткого замыкания. Но, думаю, к завтрашнему утру уже всё станет ясно. Тогда я тебе и принесу сухую, чистую и работающую, надеюсь, «Асканию».
Верю в то, что после прочтения этого письма, ты всё поймёшь и простишь меня. И мы продолжим то дело, которое начали – свой вклад в немецкое киноискусство.
Всегда преданный тебе, Герхард Циммерманн
№6
Инстербург, 14.VII.1936
Винный погребок «Геллбуш», Шпритценштрассе, 10
Милая, милая Хелена!
Что ж я такой невезучий. Всё вроде складывалось как нельзя лучше, но опять пошло по другим рельсам. Я думал, что этот день расставит всё по своим местам. Я извинюсь, принесу исправленную кинокамеру, мы вместе посмеёмся над нелепостью ситуации и продолжим совместную работу. Даже все письма к тебе запаковал и перевязал верёвкой, чтобы никто не смог случайно прочитать. Думал, что теперь наше общение станет более тесным и живым. И надо же так.
В общем, когда я утром привёл себя в порядок, попросил у фрау Каун какую-нибудь плотную сумку, чтобы положить туда кинокамеру и, конечно же, пакет с письмами. Поехал на троллейбусе в «Дессауэр Хоф». Ещё радостный спросил у стойки здесь ли ты. И тут, как удар в сердце – оказывается, рано утром ты со всей съёмочной группой уехала в Берлин. Как же так? Не дождавшись меня, не дождавшись моих извинений и кинокамеры. Как ты могла так поступить?
Может быть, что-то срочное заставило тебя так неожиданно закончить съёмки? Может, телеграмма от родных? Или звонок от Геббельса? Я читал, ты не очень ладишь с этим пропагандистом. Но мало ли. Фильм об олимпиаде – дело серьёзное.
Хотя, что я гадаю. Надо смириться с тем, что судьба мне уготовила ещё одно испытание. Теперь придётся ехать в Берлин и везти туда «Асканию». Вот тогда ты и поймёшь, какой я надёжный и преданный друг. И больше мы уже не расстанемся. Ведь, правда?
Очень жалею, что так и не отдал тебе свои письма. Ты бы многое поняла про меня. И про моё к тебе отношение. Тогда мы бы точно стали друзьями. А может быть и кем-то больше. Очень жаль, что пришлось уйти вчера. Тем более что с тобой произошёл ещё один неприятный инцидент. Это мне по секрету сказал мальчик, который носит чемоданы за постояльцами.
Он рассказал, что фройляйн Рифеншталь вчера вызывала полицию. Обыскивали номер одного приезжего пивовара. Искали какую-то вещь, которую он украл. Правда, самого пивовара не было. Он, говорят, буквально перед приходом полиции куда-то смылся. Вот ведь сволочь. Это как же можно было ограбить такую замечательную женщину? У какого негодяя смогла подняться рука? Мальчик сказал, что этого ворюгу арестовали буквально полчаса назад. Он сам вернулся в отель. Совсем пьяный. Но так ему и надо.
Уж я бы не дал тебя в обиду, будь я рядом. Сразу бы обнаружил пропажу. Уверен, то, что украл этот пивовар, полицейские, всё-таки, найдут. Ведь для них должно быть делом чести помочь самой Лени Рифеншталь! Надеюсь, что пропажа этой вещи не сильно повлияет на твою работу.
А мне пришлось вернуться обратно в комнату на Шпритценштрассе. Честно говоря, все эти переживания последних дней меня немного измотали, очень сильно разболелась голова, и я полдня попросту проспал. А вечер решил провести в этом уютном винном погребке в соседнем доме. Правда, к вину я не очень расположен, но, слава богу, «Двойное» пиво здесь тоже подают. Теперь вот опустошаю вторую кружку и пишу тебе письмо в тетрадке, которую купил ещё днём на Альтер Маркт. И думаю, где взять денег, чтобы поехать к тебе. У меня, конечно, отложено на обратную дорогу, но только до Раушена. А остальных денег хватит, чтобы расплатиться с фрау Каун да на еду с пивом. Но ничего. Я решил, что завтра поеду в Кёнигсберг, где буду пробовать добраться до Берлина с какой-нибудь попутной машиной. А уж там опять присоединюсь к твоей съёмочной группе. И снова всё наладится. Я уверен.
Извини, что-то ручка совсем перестаёт писать. Чернила кончаются. Да и мысли от пива мутнеют. Зато голова больше не болит.
До встречи, милая Хелена.
Всё тот же искрен
№7
15.VII.1936
Поезд Инстербург – Кёнигсберг – Раушен
Милая Хелена!
Опять приходится писать под стук колёс. Почерк, конечно, уже не будет таким красивым. К сожалению, этот поезд не приблизит меня к тебе. Еду домой. Конечно, с одной стороны очень грустно, что в ближайшее время не смогу тебя увидеть. Но с другой – ещё один счастливый случай помог мне решить серьёзную проблему.
Я ведь сегодня с утра вышел от фрау Каун совсем с другим настроением. Рассчитался за комнату, купил на углу флакон с чернилами и поехал на вокзал. Я, конечно, очень хотел добраться до Берлина. Но, потаскав тяжеленные сумки, понял, что испытание предстоит серьёзное. И добраться до тебя будет намного сложнее, чем я ожидал.
Поэтому, стоя возле расписания, я уже стал сомневаться, а стоит ли мне прямо сейчас отправляться в погоню за тобой. Может лучше заехать домой за деньгами, взять ещё кого-нибудь в помощники и тогда уж поспешить в Берлин? С другой стороны получается, что меня начинают пугать трудности. А это совсем нехорошо. Ведь рядом с тобой должен быть человек сильный духом.
В общем, пока я раздумывал, как мне поступить, судьба сама распорядилась так, как было на этот момент правильнее всего. Позади кто-то окликнул меня очень знакомым голосом. Я обернулся – передо мной стоял отец и мой брат Дитрих. Как же я обрадовался! Любимого Дитриха не видел уже несколько месяцев. Какой же он статный и красивый в офицерской форме! Правда, отец Встреча получилась неожиданной и радостной. Оказалось, что брат позавчера приехал в отпуск на две недели. А отец уговорил его отправиться в Инстербург искать меня (видимо, дядя всё-таки сдал меня). Они только что вышли из поезда, зашли в здание вокзала и сразу же увидели меня. Ну не чудо ли?
Иногда мне кажется, что бог играет со мной в какую-то одному ему ведомую игру. То сделает меня безмерно везучим, то пошлёт настоящие испытания, от которых у меня только голова мутнеет. А то дарит мне счастье быть с тобой рядом. И надежду на будущее.
Ладно, Хелена. Теперь даже и не знаю, когда смогу передать тебе письма. Пока буду писать в стол. Тем более, что отец что-то косо на меня смотрит. Придётся пока закончить. Следующее письмо напишу уже в Раушене. До скорой встречи, дорогая!
Твой искренно преданный навечно, Герхард Циммерманн.
№8
Раушен, 25.VII. 1936
Cанаторий «Остлих» на Венусштрассе
Дорогая Хелена!
Извини, что несколько дней ничего не писал тебе. Хотя это не совсем так. Писал. Но отец, увидев, кому я его адресую, разорвал письмо. Он не верил мне. Долго. Они с братом снова затолкали меня в этот санаторий. Кормят какой-то гадостью. Зато голова совсем не болит. А в Инстербурге болела. Они совсем не поверили моему рассказу про наши с тобой съёмки. Твою «Асканию» поначалу забрали. А я им говорил, что это твой подарок за отличную работу. А они мне не поверили. Но когда проявили плёнку с моей «Агфы», сразу поверили. Снова стали расспрашивать, про эти четыре дня в Инстербурге. Я рассказал. Вернее, пытался. От их лекарства у меня всегда с памятью проблемы начинаются.
Зато вчера отец сказал, что я иду на поправку, и меня перестали пичкать этими порошками. Но пока трудно что-то им сказать. Ты же не против, если я расскажу о съёмках нашего фильма? Всё-таки, было очень здорово. Мне кажется, именно так и было. Ведь на кадрах ты такая красивая.
Сегодня Дитрих принесёт в комнату твою «Асканию». По крайней мере, он так обещал. Я его попросил об этом. Это будет напоминать мне о днях в Инстербурге. Хорошо, что они, всё-таки, не сдали камеру в эту новую «полицию порядка». А то мы бы потом оттуда её вряд ли забрали. К ним, что попадает, не возвращается.
Извини за неважный почерк. Очень трудно пока писать. Пожалуй, отложу ненадолго и допишу потом.
28.VII.1936
Милая моя Хелена, спустя три дня продолжаю своё сумбурное письмо. Голова совсем уж прояснилась. Правда, начала немного гудеть. Но я не говорю никому об этом. Впрочем, как и раньше.
Сегодня я прогуливался по моему любимому променаду Кайзерлинга и снова вспоминал тебя. Как было бы здорово, если б мы вместе когда-нибудь прошлись за руку вдоль побережья Восточного моря. Я верю, что именно так и будет. Сегодня, правда, день пасмурный и отдыхающих на пляже не так много. У меня, кстати, есть своя именная пляжная кабинка. Отец купил её ещё два года назад, когда мы сюда приехали.
Я же тебе не рассказывал, что раньше мы жили в Кёнигсберге, в Понарте. Я там болел постоянно после гибели мамы. Вот врачи и посоветовали переехать в Раушен, отличное, надо сказать, курортное местечко. Я очень доволен. Здесь так уютно, тихо и красиво. Отец купил домик на окраине, а сам устроился в санаторий «Остлих» главным врачом. Это такой небольшой дом с видом на море. У меня здесь тоже есть своя комната. Просто иногда у меня случаются приступы, о которых я тебе не рассказывал, поэтому Приходится время от времени здесь жить. Нет, всё-таки, я везучий человек, если бог привёл меня сюда, в этот райский уголок на берегу моря.
Кстати, сегодня я рассказал своим родным про нас с тобой. Это был последний вечер Дитриха перед отъездом обратно в часть. Они пришли вдвоём с отцом. Принесли по бутылочке нашего родного понартского пива. И где только они его взяли? Отец сказал, что сегодня можно немного и выпить. Кто знает, когда мы ещё увидим Дитриха. Он намекнул, что в воздухе пахнет войной. Я, конечно, не очень верю в это. В последнюю войну немцы и так потеряли уйму солдат. Зачем ещё? Глупость какая.
Гитлер сделал, конечно, нас снова сильными, вдохнул надежду на возрождение великого Рейха. В твоём «Триумфе воли» это очень хорошо показано. Но я уверен, что всё делается именно ради мира. Чтобы никто не посмел на нашу страну даже косо взглянуть. Дитрих обо всём этом с такой верой говорил, что сам невольно заражаешься патриотизмом.
Но мне, честно говоря, все эти разговоры о политике слишком скучны. И я перевёл разговор на Олимпиаду, которая вот-вот должна начаться в Берлине. Мне кажется, это будут лучшие соревнования нашего века. И фильм, который ты будешь снимать об этом событии, станет лучшим документальным фильмом мира. Я уверен!
Тогда я и стал рассказывать подробно, как мы провели с тобой эти дни. Как познакомились на ипподроме, и ты сразу пригласила меня поработать в команде. Помнишь, в первый же день я показал Лео, как лучше прикрутить к седлу «Кинамо», чтобы снять хорошие кадры с движущегося коня. А вечером мы вместе гуляли по Инстербургу. Ты мне рассказывала про съёмки в «Голубом свете» и очень хотела, чтобы в следующем игровом фильме мы снялись уже вместе. А на утро ты мне подарила «Асканию» своего пьяного оператора, которого ты выгнала. Помнишь, Хелена? Ты сказала, что я теперь всегда буду снимать кино только этой камерой. Мы весь день провели на ипподроме. Я снимал лучшие кадры прыжков через водоём. Ведь это всё было, правда? Я же не придумал. Да и те кадры на моей «Агфе» всё подтверждают.
А когда ваша группа уезжала в Берлин, ты попросила меня стать твоим представителем в Раушене. И начать подготовку к новому фильму, который мы скоро снимем именно здесь, на берегу Восточного моря. Ты же так сказала? Я помню.
Мне кажется, Дитрих не очень поверил моему рассказу, а отец поверил. Он очень загорелся идеей снять фильм о Раушене. Сказал, что такая работа пойдёт мне на пользу. Он обещал купить киноплёнку и поговорить со знакомым редактором газеты «Гостеприимный раушенец», чтобы тот помог написать сценарий.
Ты спросишь, зачем? Ведь у тебя будут свои планы и свой сценарий. Но я не стал перечить отцу. А почему бы до твоего приезда и не потренироваться в операторском мастерстве съёмкой небольшого заказного фильма. Это действительно пойдёт мне на пользу.
Пора заканчивать очередное письмо к тебе, милая Хелена. Время уже позднее. Да и бутылочка пива, хоть и уняла головную боль, но начала клонить ко сну.
Спокойной ночи, милая.
Всегда твой, Герхард Циммерманн.
№10
Раушен, 2.VIII. 1936
Cанаторий «Остлих» на Венусштрассе
Дорогая моя Хелена!
Сегодня слушал по радио речь Гитлера на открытии Олимпиады и опять вспомнил тебя. Представил, как ты командуешь сейчас операторами и снова решил написать. Тебе сейчас, конечно, не до меня. И уж тем более не до моих писем. Но мне захотелось поделиться с тобой радостью. Ведь мы можем скоро встретиться.
Если ты читаешь сейчас эти строчки, то мы точно встретились. А знаешь где? В Берлине, на новом Олимпийском стадионе! Вот такой я провидец.
А на самом деле всё просто. Вчера мне отец сказал, что мы поедем в столицу 16 августа, когда будет заключительный день в конном троеборье. Он же у меня давний фанат конного спорта. Вот и хочет посмотреть финал, который пройдёт на стадионе. И меня с собой берёт, чтобы удостовериться в нашем с тобой знакомстве. Он снова начал сомневаться, что это ты мне подарила кинокамеру.
Просто два дня назад он привёз из Кёнигсберга катушку чистой киноплёнки. Но, честно говоря, я её попросту испортил. Сначала попытался в темноте зарядить кинокамеру. Но, намучавшись, всё-таки, решил сделать это при свете. Естественно, плёнку засветил. Зато научился заряжать. Целый день тренировался. Теперь могу и в темноте это делать. Так что, Хелена, я уже вполне становлюсь кинооператором. Настоящим. Оператором большого кино.
Я тоже очень хочу встретиться с тобой на олимпиаде, чтобы поговорить о нашем будущем фильме, который, я уверен, мы снимем, когда ты закончишь свою нынешнюю работу. Я уже даже придумал название для него: «Янтарное ожерелье».
Это не просто так меня осенило. Сегодня рано утром, когда фуникулёр ещё не работал, я пешком спустился к пляжу. Ночью в море был шторм, и обычно после этого с утра, когда вода отходит, на песке остаётся полоска из разного морского мусора. В нём и можно найти кусочки настоящего янтаря. Я тебе набрал целую горсть! Тут и жёлтенький матовый, и коричневый прозрачный. Очень красиво. Я сделаю из них небольшое ожерелье, которое станет главным в нашем сюжете. Оно так замечательно будет смотреться на твоей прекрасной шее!
Милая Хелена, я очень скучаю по тем дням, которые мы провели в Инстербурге. Может быть, всё было и не совсем так, как я рассказал родным, но ведь что-то между нами действительно было. Иначе ты бы не согласилась взять меня на роль оператора. Иногда я и сам начинаю путаться, что было, а что я додумал сам. Но уж про камеру я точно помню, что ты передала её мне с условием, чтобы я привёл «Асканию» в порядок.
Теперь я могу на неё снимать. Так что начнём работать. Дожди прошли. Говорят, что сейчас начнутся солнечные дни, и я хочу перед отъездом в Берлин сделать несколько кадров. Отец завтра поедет в Кёнигсберг, в Дом техники и привезёт мне ещё 35-миллиметровой киноплёнки. Сделаю первую пробную съёмку.
Хотел бы, конечно, чтобы мои кадры успели проявить до отъезда на олимпиаду, но вряд ли получится. Поэтому обсудить их нам с тобой не удастся. Ну, ничего. Думаю, что мы ещё не раз с тобой встретимся и в Берлине, и здесь, в Раушене.
До скорой встречи, милая Хелена!
Вечно преданный тебе, кинооператор Герхард Циммерманн
№11
16.VIII.1936
Поезд Берлин – Раушен
Дорогая Хелена!
И снова я в пути пишу тебе письмо. Отец задремал, поэтому у меня появилась возможность поделиться с тобой событиями последнего дня.
Правда, получился он не совсем таким, каким ожидал. И в первую очередь из-за того, что мы с тобой так и не встретились. Мы с отцом уж по-всякому пытались пробиться к твоей съёмочной группе, но нас никуда не пускали. Билеты были только на трибуну, а на поле можно было выйти только по специальному пропуску. У нас его, естественно, не было. Я пытался сказать охране, что я оператор команды Лени Рифеншталь, но эти солдафоны только посмеивались. Подходил я к двум кинооператорам, которые расположились на трибунах, но они были мне не знакомы и ничем не могли помочь. Видимо, в Инстербурге их не было.
Пришлось довольствоваться тем, что я видел тебя издалека. Твою статную немецкую фигуру в белоснежном платье нельзя было перепутать. Как и тогда на ипподроме, ты металась между операторами, отдавая им команды, как полководец. Это, конечно, завораживало.
Я почти не отрывал взгляда от тебя, поэтому собственно соревнования смотрел плохо. Да и на что там было смотреть? Из десятков наездников всего трое представляли Германию. Правда, был среди них и мой хороший знакомый - барон фон Вангенхейм. Его выступление, я конечно смотрел. Но ни Конрад, ни его Избиратель не порадовали. Выступил он очень плохо, заняв в итоге только 27 место. Единственная радость, что золото олимпиады взял, всё-таки, немец – капитан Людвиг Штуббендорф на Нурми. Я отца таким давно не видел. Он чуть не расплакался от счастья. Когда звучал гимн Германии, мы все стояли, вытянув вперёд руку. Была такая гордость за страну!
Когда уже всё закончилось, и мы собрались уходить, я вдруг увидел Лео. Он нёс штатив вдоль трибун. Я окликнул его. Увидев меня, он почему-то очень удивился, стал что-то кричать про камеру и тут же побежал на поле к тебе. Что было дальше, я уже не видел. Толпа зрителей попросту вынесла нас со стадиона. Сначала я хотел подождать у входа. Вдруг ты выйдешь за мной. Но мы попали в такую давку, что решили не задерживаться. Что уж теперь. Как получилось.
Честно говоря, у меня на этой жаре и голова уже под вечер разболелась. Мне захотелось поскорее куда-нибудь присесть или прилечь, чтобы немного успокоиться.
По дороге на вокзал мы зашли в прохладненький барчик, выпили по кружке пива. Только тогда стало заметно легче. Отец болтал почти не останавливаясь, всё повторял только что увиденное на стадионе, восхищался Штуббендорфом. А мне было жаль Конрада и себя. Так и не получилось у меня поговорить с тобой насчёт нового фильма и передать свои письма, которые всегда ношу с собой. Что ж, теперь до следующей встречи. Когда свободного времени у нас будет больше.
Поезд до Раушена шёл уже глубокой ночью. Как только сели, отец сразу же отключился. А я решил снова написать тебе очередное послание. Благо у меня с собой всегда в дорожном саквояже авторучка, блокнот и баночка чернил.
До встречи в лучшее время.
Остаюсь преданный тебе, Герхард Циммерманн.
№12
Раушен, 22.VIII.1936
Пляж
Милая, милая моя Хелена!
Первый раз я поздравляю тебя с днём рождения. И мне очень жаль, что ты не сможешь сегодня прочитать эту открытку. Я вряд ли решусь её отправить. Но написать тебе всё-таки надо. Очень хочу выразить те чувства, которые меня переполняют в этот день. Ведь я живу только благодаря тебе, благодаря твоим фильмам и чистым, как небо, глазам. Благодаря тебе я поверил в себя и начал не только жить, но и работать.
Хочу, чтобы сегодня у тебя был именно тот день, которого ты заслуживаешь. Только, пожалуйста, не объедайся берлинскими пирожными. Я слышал, они очень вкусные. Особенно на Фридрихштрассе.
Я вот тоже сижу на пляже в своей кабинке с бутылочкой пива и пью за твоё здоровье. И за успех твоего замечательного олимпийского фильма, который все ждут с большим нетерпением. К сожалению, выйдет он ещё не скоро. Но будет самым замечательным. Я уверен.
С днём рождения, милая моя Хелена! С днём рождения, лучшая!
Твой Герхард Циммерманн
№16
Раушен, 24.VI. 1938
Германнштрассе, 6
Дорогая фройляйн Хелена!
Буквально вчера я наткнулся на пачку писем, которые писал к Вам два года назад. Перечитал и ужаснулся, каким я был наивным мальчишкой. Последние три письма я вообще разорвал и выбросил. Сколько в них всякого бреда и юношеской глупости. Конечно, и сейчас я ещё молод, но, всё-таки, эти два года изменили меня сильно. Во многом это благодаря Вам.
Мне было семнадцать. И я был искренно влюблён в Вас и Ваши фильмы. Я очень хотел жить и творить. Но так было не всегда. Пять лет назад после внезапной гибели мамы во мне что-то сломалось. Я тогда перестал разговаривать, перестал думать, перестал жить. Мы переехали в Раушен, где однажды я посмотрел «Голубой свет» и влюбился в Вас. После этого я пересмотрел все фильмы с Вашим участием, какие только нашёл в местных кинозалах. А когда увидел документальный «Триумф воли», понял, что может сделать обычная киноплёнка с мыслями и душами людей, как она может воздействовать на них.
Именно тогда я и решил, что обязательно должен Вас увидеть. И понял, что хочу снимать кино. Уговорил отца отдать мне его кинокамеру «Агфа». Она, хоть, и была непрофессиональной, но давала мне возможность почувствовать себя кинооператором. Отец привозил плёнку из Кёнигсберга и туда же отвозил проявлять. Эти первые опыты были, конечно, наивными, смешными. Половину отснятых кадров можно было смело выбрасывать. Но это давало мне ощущение жажды жизни. В тот момент только это могло меня вылечить, а не всевозможные порошки и микстуры, которыми меня потчевали.
Я тогда начал разговаривать, начал много читать, писать письма, снова появилась потребность в учении. Внутри как будто что-то проснулось. И всё это, я считаю, благодаря Вам.
Но решил я Вам написать не для того, чтобы высказать все эти признания. Когда однажды я узнал, что Вы приедете на съёмки в Инстербург, я решил встретиться. Мне хотелось не только автографа, но и совета. Но то, что произошло дальше, я совсем не ожидал.
Честно говоря, все эти два года я был в полной уверенности, что та история, которую я рассказал тогда отцу и брату, была настоящее правдой. Что Вы мне подарили кинокамеру и благословили на дальнейшую работу. Но, только прочитав вчера обнаруженные случайно старые письма, я понял, как заблуждался. Получается, я вор? Сам взялся высушить камеру и не смог отдать.
Наверное, с Вашей стороны это именно так и выглядело. Но поверьте, всё это случилось не со зла, а исключительно по моей болезненной глупости. Ни о каком воровстве и речи быть не может. Только перечитав мои письма к Вам, я узнал, как было на самом деле. Тогда я просто не давал себе отчёта в своих действиях. Сам себе придумал оправдания и сам же в них поверил.
Но, честно говоря, если бы в тот день я отдал Вам «Асканию» и уехал ни с чем домой, неизвестно, что бы со мной было дальше. Возможно, я уже попал бы в психиатрическую лечебницу. А может и покончил бы с собой от постоянных головных болей и отрешённости от внешнего мира.
Зато теперь всё по-другому. Я живу в нашем с отцом доме на Германнштрассе. Он, конечно, не на берегу моря, но зато рядом с Мельничным озером, на берег которого я каждый вечер хожу гулять с собакой. В санаторий теперь заезжаю раз в неделю на некоторые процедуры. Голова, практически, не болит. И ещё раз повторяю, всё это только благодаря Вам.
Ведь для всех в Раушене я теперь настоящий кинооператор. Отснял уже три сюжета о нашем курорте. Очень хочу смонтировать из них настоящий фильм.
Три дня назад в наш город привезли вторую часть «Олимпии». Первую показывали две недели назад. Честно говоря, после того просмотра у меня осталось странное ощущение. С одной стороны этот фильм превзошёл все мои ожидания. Настоящий шедевр, который Вы смогли сотворить из обычного, казалось бы, спортивного фильма. А с другой – я там не увидел кадров с соревнований по конному спорту. Одна надежда была на вторую часть.
Слава богу, эта надежда оправдалась. И я увидел даже те крупные кадры скачущих лошадей, которые Вы снимали в Инстербурге. Пусть на экране это было всего несколько секунд, но ведь я тоже принимал участие в тех съёмках!
После показа в местном кинотеатре второй части «Олимпии» меня даже попросили выступить перед зрителями с рассказом о съёмочных днях с Лени Рифеншталь. Хочу принести перед Вами извинения за то, что мой рассказ был не совсем правдивым. Повторюсь, я верил, что всё придуманное мной было на самом деле. Да и вряд ли я кому-нибудь стал бы рассказывать, что во время съёмок глупо упал в воду, а потом утащил кинокамеру у самой Рифеншталь. Ещё раз прошу прощения, что немного искупался в лучах вашей славы. Думаю, Вы меня поймёте.
Хотя, если честно, я не уверен, что вы даже прочтёте это письмо. Я не собрался с духом послать Вам те «сочинения», вряд ли пошлю и это. Мой рассказ больше для того, чтобы самому для себя создать иллюзию разговора с Вами. Иллюзию Вашего прощения.
Пожалуй, это всё, о чём я хотел написать.
До сих пор искренно преданный Вам, Герхард Циммерманн
№17
Раушен, 02.XII.1938
Германнштрассе, 6
Дорогая Хелена!
Я снова не удержался, чтобы не написать Вам. Видимо, настают такие минуты в жизни, когда хочется поделиться радостью с человеком, близким по мысли.
С последнего письма прошло уже почти полгода. За это время я несколько раз пересматривал «Олимпию», записывал интересные идеи, которые приходили в голову. В конце концов, мы вместе с моим другом из курортной газеты Людвигом Гольдштейном составили любопытный сценарий о нашем Раушене.
Вместе с Людвигом ездили в Кёнигсберг, где его друзья из кинолаборатории помогли нам смонтировать фильм из тех кадров, что я отснял за два последних года о Раушене. Озвучить его у нас не получилось. Слишком дорого. Да и ехать для изготовления такой копии пришлось бы в Берлин. Мы решили оставить фильм немым, добавив титры.
Получилось, на наш взгляд, превосходно. Такого кино о Раушене ещё никто не делал. С названием я долго не мучился, вспомнив предложенное в одном из старых писем к Вам замечательное сочетание «Янтарное ожерелье». Это название очень подошло нашему фильму.
Сегодня днём в небольшом кинозале санатория «Остлих» мы устроили настоящую премьеру для руководителей города и родных. Пришёл сам мэр и владельцы некоторых санаториев. Фильм длится около получаса. После показа все зааплодировали. Потом походили к нам, поздравляли. Мэр сказал, что обязательно оплатит изготовление нескольких копий. Он пообещал показывать его в курортный сезон во всех кинозалах. Ещё он хочет договориться с прокатчиками в Кёнигсберге, чтобы показывать «Янтарное ожерелье» там перед сеансами в качестве рекламы курорта. Это было бы просто здорово!
Вообще, второе декабря стало самым счастливым днём в моей жизни. Это был мой «триумф», моя «олимпия», моё счастье, которым я обязан только Вам. Спасибо за то вдохновение, которое Вы даёте мне.
Только одно меня волнует. Этот военный конфликт, который начался недавно в Чехославакии. Гитлер зачем-то решил забрать себе Судетскую область. В наш курорт поползли военные. Людвиг говорит, что скоро может начаться настоящая мировая война. Но, надеюсь, этого никогда не случится и в следующем 1939 году всё в мире успокоится. А в наш тихий курортный городок снова приедет много отдыхающих, которые будут смотреть мой фильм. Очень бы хотел когда-нибудь увидеть среди зрителей и Вас, дорогая моя фройляйн Хелена.
Преданный вам, кинооператор и режиссёр Герхард Циммерманн.
№18
01.III.1942
Поезд Раушен – Кёнигсберг
Милая моя Хелена!
Наверное, это последнее письмо, которое я решился написать тебе. Вряд ли я смогу когда-либо ещё взять в руки авторучку. Да и чернил на фронте, думаю, найти будет сложно. А писать карандашом я просто не люблю.
Как ты понимаешь, я отправляюсь на войну. Нет, меня не призвали, как, например, Людвига или других моих друзей. По моей болезни я не был годен. Как ни уговаривал врачей. Полгода я обивал разные пороги, в том числе, и в Кёнигсберге. Всё было бесполезно.
Ты спросишь, зачем я это делал? Зачем хотел идти под русские пули? Как же мои родные? В том-то и дело, что я остался один. Моего брата Дитриха убили где-то возле Москвы ровно год назад. Там и похоронили. У отца после печального известия не выдержало сердце и его парализовало. Летом он умер. В пустом доме я один жить не смог. Работы не было. Вместо курортников город заполонили раненые офицеры и солдаты. Да и моё здоровье всё ухудшалось. Опять начала постоянно болеть голова. Иногда даже случались приступы.
В конце концов, мне помог Людвиг. Ему, как журналисту, люди Геббельса поручили быстро сформировать киногруппу для съёмок на передовой одного из фронтов. Говорят, их очень не хватало. Выделили фургон с киноустановкой, чтобы заодно поднимать боевой дух наших солдат после второй русской зимы.
Обо всём этом мне написал сам Людвиг, предложив стать фронтовым оператором вместе со своей камерой. Я, не раздумывая, согласился. Он мне сделал документы, и теперь я двигаюсь в Кёнигсберг уже для того, чтобы дальше сесть в поезд, идущий на фронт. Под ногами у меня чемодан с «Асканией». В одном кармане янтарное ожерелье (мой талисман), а в другом – пачка писем и твоя фотография с подписью. Помнишь?
Мне кажется, это было так давно. И в какой-то другой жизни. В той, где я жму руку Лени Рифеншталь, падаю в воду на ипподроме Инстербурга, пью пиво на берегу Восточного моря, вглядываюсь в кадры «Олимпии» и слушаю похвалы от мэра Раушена. Всё это было очень давно. А что будет дальше, не придумает ни один режиссёр.
В одном уверен. Мы с тобой, милая моя Лени, больше никогда не увидимся. Прощай.
Твой Герхард Циммерманн.