Летом бы вовсю лило, а сейчас валом валит снег да такой густой, что все окрест утонуло в мельтешащем матовом, все утратило очертания, а снег валит и валит, нескончаемо добавляет мутной белизны, растворяя пепельные деревья.
Николай Дмитриевич вздыхает у окна. Не так ли затуманена и даль его жизни? Ах, если бы даль, а то столь же размытая близь, как там, за январским окном. Николай Дмитриевич ощутил себя на переломе лет- пароксизм вневозрастного молодечества, еще недавно потрясавший его, теперь ослабел, как ни бывало, а вместо него восстали нежданные помрачения. Оно и не мудрено, когда тебе за шестьдесят с хвостиком.
Где последствия молодых озарений? Где плоды полувековых трудов и дерзаний? Все позади - где-то там, в лучезарной дымке, и такое неуловимое, призрачное, словно его и не было. И никаких тебе зримых признаков - ни орденов, ни медалей, ни почетных званий! Ну как не омрачиться? Как не зациклиться на неутешительном - зачем жил? для чего?
А годы летели, летели, как эти снега за холодным окном, и заметали, заметали прожитое, и теряются его очертания, тускнеют и упокаиваются под глухими пластами прошлого - и грустно, и тревожно от безответности.
х х х
Николая Дмитриевича томят сны. Вот и намедни привиделось нечто странное : будто в какой-то келье с ветхим старцем, а на огне кипит благовонная влага, в которую позднее старец опускает голову, а он, Николай Дмитриевич, меж старческих волос просовывает тонкую кисточку, а потом под одобрительные взоры и слова чертит ей себе на лбу крестик… Что это означает? Говорят, так проходят помазание священники. Странно! Причем это таинство?
Второй день размышляет об этом растерянный Николай Дмитриевич: в священнослужители ему поздно, да и не настоль он верующий, чтобы связать остаток жизни с церковной службой. Так к чему этот странный сон? Если б прошлые рабочие запарки, горячая суета, он бы и вспоминать о подобных мнимостях не стал, а теперь, во дни долгих отдохновений, волей-неволей задумаешься: вся жизнь - как единое неразгаданное сновидение.
Что-то надо предпринять, потребен решительный поступок, который если бы и не снял томительную неопределенность, то хотя бы умягчил душевное затмение.
х х х
Старый друг художник, услышав о сновидении, прояснел лицом:
- Этот сон непростой, а провидческий! Поздравляю тебя, старина. Ты - на пороге важной перемены. Господь тебя призывает, не препятствуй, не противься этому зову. Все мы погрязли во тьме сует и грехов. Поверь, редко кому являются такие ясные сны…
Николай Дмитриевич взволновался. Художник был старше его и, понятное дело, мудрей: душевно православный, долго и трудно живший, немало сотворивший в художестве, он знал, о чем говорил. Николаю Дмитриевичу было это ясно и он смотрел на оживленное седобородое лицо с блиставшими глазами, слушал тихий, проникновенный голос и думал : «Да, сон не случаен. Как та соломинка, за которую хватается утопающий. Раздумывать некогда… Что же делать?»
- В храм тебе надо. Ты давно не исповедовался? Вот видишь1 Не дело это. Душа скорбит, не пытай ее, окорми благословением. Почувствуешь освобождение, увидишь новую дорогу, ступишь на нее, а в конце благодарно скажешь: «Слава Богу за все!»
Они еще долго сидели за рюмкой чая и беседовали не вразброс - только о провидческом сновидении и его неизбежных последствиях.
х х х
Он шел сквозь метель и думал о пожеланиях друга. «Если честно, я не разу не исповедовался да и в храмах бывал дважды как турист… Зачем обманываться? - это как историческая экзотика и только. Что же я - не русский? Чушь какая-то. Но ведь недовольство - да что там! - внутренняя тьма уже нестерпимы. Надо что-то делать. Неужели старший друг прав? Видимо, да. Дальше так существовать невыносимою Невыносимо…»
Снег лепил и лепил. В пестрой массе, наискось ниспадавшей с неба, все терялось из вида. Николай Дмитриевич трудно шел по направлению к дому, едва ли не по колени увязая в рыхлых сугробах, сокрывших тропу. Это трудное продвижение странным образом соответствовало тягостным размышлениям все о том же, о том же.
«Ну да, пойти в храм. Это же естественно! Исповедоваться, конечно, исповедоваться - что в этом дурного? Наоборот, сбросишь с себя этот гнет, эту невыносимую тьму… Достукался, дометался по сторонам…»
А снег усилился, непроглядно загустел, залепляя лицо, плечи, грудь. Хорошо, что идти оставалось недалеко. Соседние девятиэтажки почти парили в метели, деревья, как призраки, были невесомы и только ноги увязали все глубже и глубже.
х х х
После некоторых раздумий Николай Дмитриевич решился, заголяя прочитав о таинстве исповеди. Были будни, окраинный храм ярко белел среди фиолетовых снегов и, казалось, был их вертикальным просветлением.
Николай Дмитриевич шагал расчищенной дорогой и заметно волновался: из прочитанного он знал, что исповедоваться предстоит не священнику, но самому Христу, а потому вновь и вновь перебирал в уме длинный список прегрешений, начиная от юношеских и кончая недавними бытовыми. «Здесь, как под рентгеном, просветишься насквозь. Только не солгать, не скрыть ничего! Как пишут, никакого самооправдания - только самоосуждение… Хм, это противоречит моему постоянному самочувствию - ведь я же в основном хорош, во всяком случае честен»…
В храме было малолюдно - с десяток старушек и несколько молодых мам с детьми. Убранство ослепило позолотой и множеством икон. Перед службой монотонный женский голос читал псалмы, слов было не разобрать, но общий тон был просительно-покаянный. Но вот внезапно воссиял свет - вспыхнула большая причудливая люстра. Справа от аналоя, в церковном углу, образовалась небольшая очередь, люди стояли. крестообразно сложив руки на груди. Николай Дмитриевич присоединился к ним.
- Проходите вперед, - прошептали ему. - Здесь мужчины первыми.
Подошел молодой священник в черной рясе, Николай Дмитриевич нерешительно приблизился к нему, а потом сбивчиво стал называть прегрешения - вначале несмело, а затем все откровеннее и откровеннее. В пафосе дошел до того, что ощутил: вот-вот заплачет… Затем был накрыт епитрахилью и услышал долгожданное: «Раб Божий, отпускаются грехи твои».
х х х
После службы же каким-то облегченным, будто сбросив с плеч стокилограммовый гнет. Шел и вспоминал церковное богослужение, как неожиданно заплакал при пении женского хора. Певчие находились где-то наверху, почти под куполом, извлекали пронзительно чистые, наверное, небесные звуки, в которых заключались и преклонение, и мольба, и упование на жизнь вечную, безгреховную. Все смиренно крестились, глядя на них, крестился и Николай Дмитриевич - чем дольше, тем истовее. А через некоторое время облегченно освободился от своей отъединенности ото всех и всего: ему почему-то стали близки эти кланяющиеся женщины, беспечные, с интересом снующие дети. «Да, религия связывает. Как я этого не знал? Как был слеп», - думал Николай Дмитриевич, возвращаясь снежной дорогой, а в ушах все звучали и звучали дивные женские голоса. «Так поют ангелы на небесах», -уверился он.
х х х
После долгожданного душевного подъема домашняя атмосфера отрезвила. Все те же стены, та же мебель, то же окно, у которого столько думано-передумано. Но главное - все та же озабоченная жена Тома, все так же раздражительная от рабочих неурядиц, все так же поглощенная дальними проблемами челябинской дочери.
Николай Дмитриевич хорошо знал: лучше ее не затрагивать своими откровениями - увы, они с женой давно живут в разных мирах, и хотя редко ссорятся, но былого единения не существует. А как бы хотелось в недалеком будущем рука об руку пойти в храм и поначалу только посмотреть и послушать, потом все-таки склонить жну к исповеди, а много позже решиться и на венчание. Как знать, возможно, из-за его отсутствия семейная жизнь в эти дни явно не ладится? Тогда, в пору атеистической юности, им и в голову не приходило дедовское венчание. «Никчемная формальность - ЗАГС гарантирует!» - озорно согласились они, весело сыграли свадьбу и в горячке погрузились в медовые таинства…
А теперь, на пятидесятом году совместной жизни, если и не враги, то во всяком случае не «единая плоть», когда двое - в одном. Нет. здесь не только телесное - здесь душевная разноголосица, незаметно возникшая лет двадцать назад, а ныне прямо-таки вопиющая.
х х х
С кем посоветоваться? Да, только со старшим другом.
- Идея замечательная! Я рад за тебя и твою супругу. Это прекрасно - рука об руку… Только не нависай над Тамарой Игоревной, будь осторожен: кто знает прихотливую женскую душу, ее закоулки? Может, к исповеди она сейчас не готова, тем более, по твоим словам, у ней так много забот. Подожди, не торопись - духовная жизнь слишком тонка, чтобы ее грубо форсировать… А потом, дьявол на этой стезе так изобретателен!
В мастерской было сумеречно, за окнами морозно синело небо, на его фоне смутно голубела причудливая крона березы. Николай Дмитриевич не мог не согласиться : да, путь к духовному равновесию многотруден. И в то же время, слушая старшего друга, он про себя обнадеживающе повторял мысль святого старца, совсем недавно вычитанную: «Духовное действие Божией благодати в душе совершается великим долготерпением, премудростию и таинственным смотрением ума, когда и человек с великим терпением подвизается в продолжении времени»…
Сколько его в запасе, естественно, Николай Дмитриевич не мог знать. Только рассеянно прозябать в нем он уже не хотел.
2016