Суровая и морозная сибирская зима. С веток березы красивыми узорчатыми гроздями нависает иней. Налетела тихая струйка ветерка и гроздь, плавно кружась, рассыпалась на заснеженный асфальт. Ярко-алое солнце разрезает простор неба, раздвигая пуховые тучки и устремляясь к заснеженным домам. Дома стоят, плотно укутанные высокими сугробами и лишь прочищенные дорожки к подъездам говорят о существовании человечества. Именно о существовании, но не о жизни. Жизнь в стране замерла. Идет 1997 год, кризис достиг своего пика. В городе едва теплятся полу-разграбленные фабрики и заводы и рабочие, плотно укутавшись в шарфы и подняв воротники, идут на работу. Идут без особого энтузиазма, потому что зарплату многие не получают в течение полугода, а кто и более.
Павел стоит возле окна в своем кабинете, он глубоко втягивает в себя едкий табачный дым и смотрит, как дворник лениво, и часто вытирая пот со лба своей черной рабочей рукавицей, разгребает лопатой снег возле проходной, через которую тянутся вереницы работниц на смену. Павел потушил сигарету в пепельнице и закрыл форточку. Подойдя к большому письменному столу, с обитой дермантином поверхностью, выдвинул ящик, достав с его дна свой партийный билет, бережно отряхнул с него пыль. С ноября 1991 года его коммунистическая партия, ради которой он два года отдавал свой патриотический долг в чужой для всех стране - Афганистане, рухнула, и в душе что-то оборвалось, и повисло, как сломанная рука на теле. Все те понятия: «партийная честь и долг», которые были его воздухом и его жизнью, остались только отголосками в душе, как глухие звуки на дне пустой железной бочки. Павел положил обратно красные корочки и задвинул ящик:
- Теперь моя жизнь – это моя семья: любимая жена и сын, я сделаю все, чтобы им было лучше. Валя уже несколько месяцев не работает, надо что-то для нее придумать? – он отправился в бухгалтерию и попросил распечатку по номенклатуре шестого склада.
Павел достал ключи из кармана и открыл двери квартиры. Дома уютно и тепло. С кухни пробиваются ароматы, только что испеченных женой, пирогов. В прихожей он заметил пальто Катерины:
- Валя, у нас гости? – улыбаясь, он прошел на кухню. Катерина сидела на подоконнике и глубокими затяжками выпускала в форточку серые клубы дыма.
- Привет, Паша, - Катя примяла сигарету о край хрустальной пепельницы и села к столу.
- Привет, Катюха. Как дела? – он подошел к Валентине, отряхнул с её щеки след от муки и поцеловал. Потом сел напротив Катерины.
- Да как дела, Паша. Я вот без работы осталась, сократили меня, - Катерина вздохнула.
- Не грусти. Я вот вам с Валентиной кое-что хочу предложить, - он принес с прихожей папку и извлек из неё стопку бумаг, - я предлагаю вам открыть на территории фабрики магазин.
- Паша, не смеши. Люди по полгода денег не видят, а ты магазин нам предлагаешь открыть.
- Ты, Катерина, не горячись, а послушай. Товар вы будете давать под зарплату, а уж с фабрики я деньги возьму. Как-никак я собственник, ну не совсем я.
- То-то, Павел, не совсем. А если в Москве узнают?
- Ты лучше бумаги посмотри, - Валентина вытерла руки и стала перелистывать страницы:
- Это что шутка? Наволочка – семьдесят копеек, простыня – рубль двадцать. Сейчас булка хлеба в магазине пять штук стоит, а мясо – двести тысяч.
- И я вам про тоже говорю. Расчет вы с фабрикой будете вести по тем ценам, которые указаны в номенклатуре. Откроете кооператив и вперед. А самое лучшее товар оплатить уже сегодня и тогда не возникнет никаких вопросов. Юридически все правильно.
- Паша, откуда такие деньги? – Валя смотрела в его улыбающиеся глаза и только сейчас стала понимать, почему он улыбается. Весь товар на складе по старым ценам Советского Союза, которого уже не было, стоил нескольких Валиных и Павловых зарплат. Фабрика должна была по зарплате Валентине двенадцать миллионов, а по этим бумагам, пододеяльник стоил едва ли не три рубля.
- Ну что девочки согласны?
- Павел, это не честно, - Катерина повела плечом.
- А честно тебе, с двадцати двух лет оставаться вдовой? А честно то, что ты живешь, с совершенно чужой женщиной в квартире, и тебе государство не может даже комнату дать в общежитии, как вдове ветерана. Это, по-твоему, честно и справедливо?
- А ты Павел изменился, - Катерина сверлила его глазами.
- Изменился не только я, изменилось все вокруг. Народ бежит за границу, как крысы с тонущего корабля, а нам с Валентиной бежать некуда. Моя Родина – здесь, и я постараюсь обеспечить своим близким сытую и счастливую жизнь. Сегодня у нас на фабрике женщина упала в обморок, вызвали скорую помощь. И знаешь, какой ей поставили диагноз? – он язвительно посмотрел на Катерину.
- Какой?
- Голодный обморок. Она несколько дней почти ничего не ела. Это же дикость. Блокада Ленинграда какая-то. О какой морали можно после этого говорить? Где она – моя Родина? Что с ней?
- Надо зарплату работникам вовремя давать, - не унималась Катерина.
- Ты же знаешь, что завод в моей собственности, только формально и все деньги уходят в Москву.
- Ну, допустим, не все.
- Да, у нас есть деньги. Но не могу же я свои дивиденды, полученные на своем же предприятии, ходить и просто раздавать чужим людям на улице. А их там, безработных и голодных, ой как много, у меня на всех и денег не хватит. Я, Катерина, тебе помощь предлагаю, а ты меня кусаешь за это.
- Ребята, успокойтесь, - Валентина поставила на стол тарелку с румяными и ароматными пирогами, - ешьте пироги с рисом и мясом. Паша, мы с Катей подумаем. Не будем спорить. Надо все хорошенько обдумать.
С торца здания проходной табличка: «Магазин «Славянка». Павел постучал ботинками о ступени и вошел:
- Вечер добрый, девчата.
- И тебе не хворать. Двери на засов закрой, - Катерина пересчитывала деньги, они были широкими купюрами разного номинала: от ста рублей до пятидесяти тысячной купюры. Павел взял в руки одну из купюр:
- Пятьдесят тысяч, цифра красивая. А толку? Только двести грамм колбасы на них и купишь, - Катерина укладывала пачки с деньгами в коробку из-под пряников.
- Бестолковые деньги. Мы за товар деньги коробками возим.
- Потерпите, девоньки, скоро деноминация будет в стране, и за товаром будете ездить с дамской сумочкой, - Павел стал осматриваться по сторонам. На полках стояли трехлитровые банки с натуральными соками, различные супы в литровых банках, подернутые изнутри белым жиром, рядом, по деревянному верху витрины, коробки со свежей халвой и большая жестяная банка с весовым яблочным повидлом. На другой стороне магазина высились полки с продукцией завода: ситцевое постельное белье разных расцветок, ночные сорочки с веселыми мелкими васильками, фланелевые халаты и мужские полосатые пижамы цены на них стояли сегодняшних дней.
- Павел Иванович, ваша фабрика должна нам двести пятьдесят миллионов рублей. Как рассчитываться будете? – Валентина снимала рабочий халат.
- Валентина Степановна, вы не нервничайте, копите долг, копите. А потом какой-нибудь цех за задолженность у фабрики заберете, - он подошел и обнял жену за талию. Крепко обнять не совсем получалось. Валентина за последнее время сильно поправилась, в семье ждали прибавления, и она до родов дохаживала свои последние деньки.
- Паша, занеси с подсобки ящики с конфетами, а то что-то спина сегодня ноет, - Валя села на стул и поправила на шее ожерелье. Это ожерелье с камнями сапфира, которое Павел привез из Афганистана, Валентина почти никогда не снимала и считала его своим талисманом.
- Конечно, милая. Я и ящики перетаскаю, и тебя на руках до машины отнесу, - Павел весело подмигнул Валентине. Катерина обернулась и засмеялась:
- А спину, Папаша, не надорвешь? – она с нескрываемой завистью посмотрела на ласково воркующую пару.
- Своя ноша не тянет.
Весна торопилась и молниеносно подтаивала высокие снега, вытесняя суровую зиму за порог жизни. С каждым приходящим днем сугробы становились ниже, обнажая молоденькие яблоньки и кусты сирени. С леса вернулись игривые свиристели. Помахивая своими ярко-оранжевыми хохолками, они рвали с диких яблонь мелкие красные яблочки и тут же отправляли их в клюв. Остальные замороженные яблочки падали на асфальт, растаптывались прохожими и превращались в алые пятна, похожие на капли крови на замерзшей корке белоснежного снега. На карнизах крыш повисали длинные сосульки, по которым капельками стекала талая воды. Она образовывала ручейки, которые звонко пели и журчали вдоль оттаявших дорог. Дороги сбросили с себя надоевший за зиму лед и снег, выставив напоказ свои глубокие выбоины, наполненные водой.
Павел с Катериной, матерью Валентины – Елизаветой и сыном Сергеем на лексусе цвета мокрого асфальта подъехал к ступеням родильного дома. Пока он парковал машину, Сергей в сопровождении тети Кати и бабушки входил в холл больницы. Они подошли к окошку регистратуры и назвали фамилию - Игнатов. Дежурная медсестра, услышав знакомую фамилию, сняла трубку:
- За Игнатовыми приехали.
Вскоре в холле появилась счастливая Валентина и медсестра с малышом, завернутым в одеялко с красной лентой и нежно-розовым кружевом по краю пододеяльника:
- Павел Иванович, поздравляем Вас с дочерью, - она подала сверток Павлу. Павел забрал драгоценный сверток и подал медсестре пакет с подарками: бутылкой шампанского и несколькими коробками конфет. Медсестра попрощалась и пошла в регистратуру, чтобы понаблюдать за ними из окошечка регистратуры. Сергей подал маме огромный букет белых лилий. Сергею исполнилось двенадцать. Он был высоким подростком с густыми светлыми волосами и глубокими синими глазами. Ростом он уже почти догнал мать, хотя это было и несложно. Валентина была невысокого роста и Павлу она едва доставала до плеча. Медсестра издали любовалась этой дружной семьей:
- Молодцы Игнатовы. Он и до директора дослужился, у Валентины собственный магазин и мальчишка у них, говорят, неплохо учится, а теперь вот и доченьку родили. Молодцы, - она закрыла окошечко.
- А чтобы им не рожать. Денег – куры не клюют, - полная молодая уборщица, с покрытым веснушками лицом, переставляла ведро с водой, - ты глянь, что делается, в роддоме по одной роженице в палате лежат, а там по шесть коек в каждой палате стоит. Родильный дом полупустой. Не хотят бабы рожать, боятся. Моя сестра десять лет назад рожала, еще при СССР, так её сутки в коридоре держали, мест в палатах не было, роддом битком был забит. А нынче? Одни только Игнатовы и рожают – она махнула рукой и отправилась к выходу из регистратуры.
Вскоре фабрику объявили банкротом и рабочих распустили с выплатой пособий по безработице. Начали распродавать имущество фабрики и гасить долга. В первую очередность шло погашение больничных листов и инвалидностей, во вторую очередь погашение заработной платы перед сотрудниками предприятия, у которых половина из них был долг перед магазином «Славянка», в который тут же перечислялись деньги с заработной платы работниц фабрики. На счетах фирмы Валентины Степановны Игнатовой собралось приличное количество денег, и они запланировали открыть торговый центр.
С Москвы прилетел Вадим Леонидович, сначала он перешел в ФСС, а теперь уже служил в органах ФСБ, в звании полковника. Комитет государственной безопасности упразднили, и эшелон сотрудников начал распадаться. Некоторые покинули страну, кто-то ушел в бизнес, а кто перекочевал в новое образование, подчистив и обновив свои ряды. Новое образование – федеральную службу безопасности. Вадим не видел смысла ухода из органов. Денег они с Павлом за последние десять лет сколотили не мало, и ни кто в органах ФСБ знал об их количестве у полковника. А полковник Савинов жил и наслаждался жизнью.
С предыдущей женой он разошелся. Бывший комсорг завода «Красный Октябрь» - Надежда Сергеевна, была ему напоминанием о его прошлой жизни. Жизни после Афганистана, когда каждый вечер он не мог уснуть, не приняв на грудь. Какое-то время он был частым гостем в наркологическом диспансере, где его откапывали и вновь он вставал в строй. В те ряды, которые вскоре развалились и покрылись зеленой склизкой плесенью.
Теперь Вадим уже три года не принимал спиртное и однажды посмотрел на свою жену трезвым и новым взглядом. Умная и серьезная, правильная и честная - она стала ему просто не интересна. Детей у них не случилось, и их развели одним днем. И буквально на следующее утро Вадим проснулся слегка седеющим мужчиной не полных сорока лет, богатым и абсолютно свободным. И эта свобода теперь вальсировала и кружила ему голову.
___Продолжение следует___