Антирецензия, или Как три старпёра угорали с молодой дохторки.
Предисловие.
Автор повести «Серебряный день» М.Н. Еськов.
Автор рецензии на эту повесть Н.Д. Балабай. Он озаглавил свою рецензию: «Врачу, исцелися сам».
http://www.proza.ru/2015/07/14/209
Я являюсь третьим человеком, встрявшим в разговор, чтобы озвучить главную героиню повести. Я буду говорить как будто от её лица. С целью восстановления справедливости – раз! С целью показать истинное лицо минздрава – два! И с третьей неблагодарной целью – показать лицемерие людей, которые жизнь прожили, а не видят дальше своего носа. И берутся при этом кого-то судить в своих литературных опусах. Я тот самый врач, которому предложено исцелиться!
Рецензию я приведу целиком, свои реплики буду вставлять, отделяя их точками.
………………………………………………………………………………………………………………………………………
Николай Дмитриевич Балабай:
Очень хорошую повесть «Серебряный день» написал Михаил Николаевич Еськов. Она посвящена сельским медицинским будням чернозёмной России шестидесятых годов двадцатого века. Это произведение настолько реалистично, что у читателя возникает ощущение, что он живёт среди героев писателя. А у более эмоциональных читателей может возникнуть впечатление, что он наблюдает, как ювелир куёт и протягивает через фильеру тончайшую серебряную нить, из которой на его глазах мастер творит волшебство – филигранное изделие дивной красоты. На мой взгляд, эта повесть – высшее современное мастерство сотворения литературного чуда. Настолько тонко и светло, как фату невесты, автор передаёт душевные переживания героев.
Главный герой эпической повести – молодая выпускница медицинского института Ирина Петровна.
В начале повести автор передаёт читателю размышления о важности профессии врача. Он пишет:
«...Инженеры, агрономы, зоотехники, милиционеры. И совсем иное дело – приезд врача. ожидание неведомых, но хороших перемен, какая-то прибыль каждому, и больному, и здоровому. Это было похоже на то, как ждут дождя в засушливую весну».
Потребность во враче «...по нужде терпимая до времени, вдруг стала ощутимо острой, необходимой. За семнадцать километров не так уж и разгонишься в районную больницу, когда прихватит хворь, – ни транспорта на то, ни телефона. А болезнь, да и смерть тоже не заставишь дожидаться, они действуют по закону подлости, будто и целятся на плохую погоду, на самую раскислую слякоть, на глухую ночь. Мчись к бригадиру или к председателю, проси машину. Поди, побегай, если есть кому ещё и бегать-то».
Кто не испытал острой потребности во врачебной помощи, тот не сможет понять всю трагичность сельской ситуации. Мыслями сельчан Михаил Николаевич Еськов пишет.
«Так и приходилось перемогаться. Правда, чего греха таить, не знал покоя тамошний фельдшер Иван Павлович Пожаров, хороший, безотказный человек. Вот если бы ещё и на врача повезло! А с ним, глядишь, рентген бы здесь поставили, и за теми же анализами или медосмотром не пришлось бы в такую даль отправляться, детишек бы разрешили класть в здешнюю больницу, может быть, дали бы и санитарную машину. Да и мало ли чего, нового и край необходимого, могло объявиться с врачом...».
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Я, «Ирина Перовна»:
Подведём итоги. Мы находимся в «чернозёмной России» 60-х годов. А именно в СССР в период правления Хрущёва и Брежнева. Не самый худший период, надо заметить. Перед нами районный центр с больницей, в 17 километрах от которого находится село Коряжное.
В этом селе тоже есть больница, давайте назовём её Коряжинской. В этой «больнице» нет рентгена, нет лаборатории (анализы), нет телефона, нет транспорта. Позже мы увидим, что нет там и водопровода. Есть фельдшер, Иван Павлович Пожаров.
В селе кроме больницы есть колхоз с председателем, у которого можно попросить машину. Я думаю, что это богатый колхоз.
Странно то, что учитывая всё вышеперечисленное, сюда отправляют врача. Лично я не вижу в этом ни капли здравого смысла. Не имея абсолютно ничего минимально необходимого для нормальной работы, врачу предполагается «побегать ночью по раскисшей слякоти в плохую погоду». Я думаю, сами колхозники предпочли бы прибытие санитарного транспорта вместо врача. Ну в самом деле! Врач, наверное, должна положить больного на спину и рысью мчаться 17 км в райбольницу. Или к председателю колхоза за машиной.
Николай Дмитриевич Балабай:
Автор приглашает читателя к мысли, что врач – самая необходимая профессия. Здесь, безусловно, присутствует гротеск. Ну, как у Гоголя: редкая птица долетит до середины Днепра. В разных жизненных ситуациях «мамы всякие важны, мамы всякие нужны». Роль врача в повседневной жизни велика, а в периоды эпидемий или войн – неоценима. Врач сохраняет тысячи человеческих жизней.
Я, «Ирина Петровна»:
Абсолютный гротеск. Селу Коряжино врач нужен, как козе баян и собаке пятая нога.
Николай Дмитриевич Балабай:
Учитывая, что автор кандидат медицинских наук и, естественно, патриот своей профессии, он так и должен думать и утверждать. Патриотизм – это любовь к Отечеству, а любовь всегда от Бога.
Но, с другой стороны, дипломат, предотвративший войну, сохраняет миллионы людей с обеих сторон конфликтующих держав.
Читая любое художественное произведение, мы невольно ищем среди героев автора. Например, в «Войне и мире» пытаемся определить, кто там Лев Толстой. Петя Ростов? Фамилии созвучны. Но Лев Николаевич родился после Отечественной войны 1812 года. Увалень Пьер Безухов? Тоже нет. Андрей Болконский? Слишком академичен. Ах да! Есть там геройский капитан-артиллерист Тушин. И Толстой был в Севастопольской войне капитаном в артиллерии. Но и Тушин не подходит.
Автор повести «Серебряный день» Михаил Николаевич Еськов работал на заре своей лечебной карьеры сельским врачом. Вроде ситуация сходится, что повесть автобиографичная. Однако главный герой повести – женщина.
Но как подробно она прорисована! Показаны не только её поступки со стороны, но и глубокие интимные размышления. Для этого автор использует известный приём проникновения в мысли героя – дневник героини. А это уже повествование от первого лица, где всё изображаемое воспринимается читателем как абсолютно достоверное.
Я, «Ирина Петровна»:
Я не поленилась и прочла в интернете биографию Еськова. Вот что он сам пишет о себе: «После окончания Курского медицинского института работал в сельской больнице. Затем поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию и многие годы преподавал в медицинском институте.»
Уточнённая информация: «После окончания института вернулся в сельскую местность, но не в свою, а в ещё более отдалённую от областного центра. Проработал там три года в должности врача, выполняя сразу функции и хирурга, и акушера, и терапевта, и невропатолога, и педиатра. И его первые произведения, как раз рассказывают о проблемах медицины на селе.
Затем поступил в аспирантуру, в 1967 году защитил кандидатскую диссертацию и в течение 16 лет преподавал в Курском медицинском институте: работал ассистентом кафедры патологической анатомии, был помощником декана лечебного факультета.»
Для чего я даю эту справку? Во-первых, согласно заявлению рецензента, мы будем со стороны рассматривать не только поступки героини, то есть мои, но и «глубокие интимные размышления». Ужас. Поэтому я задала справедливый вопрос: а судьи кто?
И здесь я себе позволю поспорить с Николаем Дмитриевичем! Автор описывает не себя, а своих студенток. Это собирательный образ студентки Курского мединститута, зуб даю. Итак, давайте посмотрим, что кафедралы и деканат мединститута думают о своих подопечных. Интереснейшая история вырисовывается, закачаешься!
Николай Дмитриевич Балабай:
В повести несколько сюжетных линий. Первостепенной можно назвать становление Ирины Петровны и как врача, и как человека. Причём, второе – главнее, потому что знания в институте она получила основательные, что и подтвердилось при диагностировании больных. А вот с характером...
Ирина Петровна – единственный ребёнок в семье, отец – главный инженер крупнейшего в области завода с многотысячным коллективом работающих. Она жила в благополучной обстановке, от объездчика ей удирать не приходилось, не ела она и лепёшек из конского щавеля. Семейное благополучие наложило на её характер определённый отпечаток. Она насторожена, горда, своенравна, безапеляционна, не словоохотлива. И даже жестока. Вот как её характеризует автор повести.
«Начиная со школы, с самого первого класса, она стремилась быть постарше, мечтала лишь скорей вытянуться и обогнать саму себя, лётом летела, чтобы обрести что-то сокровенное и самостоятельное, что мнилось ей за туманным порогом нестерпимо долгого детства... Она больше всего ненавидела в себе нежность, именно нежность, желание быть обласканной и самой ласкаться ко всем... Постепенно она привыкла покрикивать на них [куклы – Н.Б.] и, стыдясь самой себя, втихомолку ругать их негожими словами... С особым упоением смогла обозвать школьную подругу дурой. Ей нравилась в людях ровность характера, даже некоторый – холодок».
Такая линия поведения Ирины Петровны позволяла ей держать всех на дистанции.
Я, «Ирина Петровна»:
Действительно, не все люди пережили войну и голод. Некоторым девочкам даже повезло родиться в благополучных семьях. Порадуемся за них! Им не приходилось есть конских лепёшек, они понятия не имеют об объездчиках (а кто это?). Не за это ли воевали и боролись их предки? Эти девочки имеют возможность мечтать, учиться, добиваться чего-то. Счастливые люди! Ах.
Не знаю, с чего бы это отсутствие нежности и холодок нам с героиней приписывают. Психологией, например, давно доказано, что в медицину идут люди повышенной эмоциональности. В конце концов, я не обязана проявлять нежность к преподавателям патанатомии и зам. декана. Разумная дистанция и взаимное уважение – вот наиболее правильные отношения между педагогом и ученицей. Если же какой-то зам. декана захотел вдруг какой-то нежности, конечно, можно назвать его дураком. Для проявлений нежности у меня есть любимый мужчина и отец.
Николай Дмитриевич Балабай:
Когда после окончания института ей сообщили в облздравотделе, что она распределена в глухое и неблагоустроенное село Коряжное, она расценила это как нелепость и несерьёзную шутку. «Как это ей, горожанке, от хорошей благоустроенной квартиры, от родителей, у которых она одна-единственная, уезжать в какую-то дыру?».
Надеялась и на авторитет отца. Но он не сработал. Отец отказался «отмазывать» дочь, сколько ни наседали и словами, и слезами Ирина Петровна и её мать.
Избалованная благополучием в прошлой жизни, она этот удар судьбы приняла как недоразумение. Сходила на приём к самому заведующему облздравотделом Шорникову. А у того два сына, выпускники мединститута, работают в деревне. Он морально не смог освободить её от Коряжного. Он убедительно аргументировал посылку её в село.
Я, «Ирина Петровна»:
Ой! Насчёт папы героини я, видимо, ошиблась. Отец, главный инженер огромного завода, почему-то не хочет принимать участия в её судьбе. Я думаю, он не в своём уме. Единственную дочь отправить в одиночестве не пойми куда? «В дыру». Как будто он не понимал, что с ребёнком может случиться. Два сына облздравотдела не в счёт. Это мужчины. Только не говорите мне, что это ничего не значит.
А вот автор вместе с критиком испытывают прямо нескрываемое садистское удовольствие, по-моему. Хорошие ребята! Интересно было бы узнать, какова судьба их детей?
Николай Дмитриевич Балабай:
«Село, Ирина Петровна, ждёт не дождётся таких, как вы. Это наш с вами передний край, самое трудное место... Не хватает врачей. Больницы оснащены не совсем так, как бы хотелось... С транспортом туговато. Слаба медицинская пропаганда... Отсюда и запущенные болезни, неточная диагностика... Так что работы там... Сами понимаете... И молодому врачу, я считаю, свои силы надо пробовать обязательно на селе. Испытать радость и горе от собственного «могу» и «не могу». Набить, наконец, шишки, чтобы помнить о них всю жизнь. В городской больнице, когда за тобой приглядывают десятки глаз, ни медицинской, ни гражданской практики в таком объёме не получишь».
Она мысленно съязвила: «Отличникам, значит, место на селе, а двоечникам – в городе».
Я, «Ирина Петровна»:
А почему это больницы не оснащены? Это говорит о том, что вы не справляетесь со своей работой, уважаемый облздравотдел! Уж не двоечник ли вы? А вы, министр здравоохранения? По моему, вы полный идиот! Вместо санитарного транспорта и лекарств в село направляется врач с медицинской пропагандой. Чтобы шишки набивать! Ахахаха! Убивай – не хочу.
Николай Дмитриевич Балабай:
В день приезда в село Коряжное в доме колхозницы Марии, её мужа Петра и дочки Танечки, где приезжую поселили на квартиру, она своей закрытостью создала гнетущую обстановку.
Автор пишет:
«Все, будто сговорившись, повернули головы к Ирине Петровне. Опустив под стол руки, она сидела неподвижно. Почувствовав на себе взгляды, дрогнула губами, пытаясь улыбнуться, но невольно глубоко вздохнула».
На арену повествования вышел другой персонаж – фельдшер Иван Павлович. Он с первых слов автора абсолютно положительный герой. Это уже сформировавшийся человек. На протяжении повести он почти не меняется. О нём в селе уже сложилось стойкое мнение. Автор читателю показывает его в различных трудных ситуациях.
«Иван Павлович сколько лет берег нас...».
А Ирина Петровна появилась в Коряжном с застывшей душой.
«Она пребывала в состоянии шока, когда основным, самым главным в поведении было безразличие и глухое, застылое угнетение».
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Я, «Ирина Петровна»:
Наверное, мне нужно было станцевать комаринскую, а потом гопака. Насчёт угнетения я не согласна. Свойство молодости таково, что фон настроения, как правило, повышен. Я прекрасно помню, как я с удовольствием и любопытством разглядывала местность и людей. Мне они казались какими-то чудными, но всё равно было весело. Это приключения, всё-таки. Теперь у меня есть о чём порассказать.
Это у вас, старые лгуны и маразматики, душа застывшая. Перед вами девчонка 23-24 лет, живая и энергичная. Это вам не блоха, ногтем не раздавишь.
Так кто вы там говорили положительный? Фельдшер Иван Павлович Пожарский! Сейчас посмотрим!
Николай Дмитриевич Балабай:
Далее становление Ирины Петровны и как врача, и как администратора больницы, и как личности происходит при содействии Ивана Павловича.
Полная смелых и радужных замыслов, Ирина Петровна мечтала открыть в Коряжном операционную. Но понимала, что это пока неосуществимо. «Да и кто разрешит открывать операционную в больничке на пятнадцать коек с одним врачом...».
С первого дня работы в Коряжном Ирина Петровна столкнулась с тяжелейшим положением – отсутствием транспорта для отправки больного человека в районную больницу. «Видно, сразу, немедленно надо решить вопрос о транспорте».
Я, «Ирина Петровна»:
Я здесь прямо горжусь своей героиней! Она в первый же день смогла понять то, что тугодумы в министерстве и облздравотделе десятилетиями понять не могут: что при отсутствии операционной самый главный вопрос для Коряжного это САНИТАРНЫЙ ТРАНСПОРТ.
Николай Дмитриевич Балабай:
Образы Ирины Петровны и фельдшера Ивана Павловича идут в повести рука об руку, дополняя друг друга. Хозяин хаты, где поселили врача, Пётр, радовался не столько по поводу приезда врача, а за разгрузку фельдшера:
«Иван Павлович радёхонек будет. Несусветно. Один он, бедняга, как белка в колесе, и днём и ночью без роздыха...».
Иван Павловтч и для Ирины Петровны был светлым лучом в тёмном царстве. Он готовил её, городскую жительницу, к предстоящим трудностям и заранее ободрял и утешал её: «Так мы и живём, - подытожил Иван Павлович. Только что они закончили обход больницы и хозяйства – сарая с торфом, сеном и лошадью. Ирину Петровну встречали смиренно, выжидательно, никто и слова не произнёс, только поглядывали на Ивана Павловича. Он передавал своё хозяйство.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Я, «Ирина Петровна»:
Ух ты, у них лошадь была! Класс! Можно было бы научиться гарцевать верхом, но я же городская девочка. Я боюсь коня. С какой стороны к нему подходят?
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Николай Дмитриевич Балабай:
- Списать бы одеяла, с войны ещё... Да и койки, того. Стулья... Сани попросить... Краски... Печи отремонтировать. - Глянув на Ирину Петровну, он быстро закончил: - Да это потом. Приглядитесь сначала. Пока и так можно».
Но у Ирины Петровны было на уме несколько иное.
«Она глядела на всё посторонними непонимающими глазами, злилась в душе, но спрашивать было не о чём, хоть убей. Накричать, что ли? Так вроде начинают главные врачи. Пусть боятся...
Отыскивая, к чему можно было бы придраться, Ирина Петровн жёстко, насколько позволяла скопившаяся злость, поглядела на Ивана Павловича. А он сидел и улыбался как-то непонимающе, по-детски».
Здесь автор нам показывает некоторую человеческую никчёмность Ирины Петровны и бесконечную доброту и мудрость Ивана Павловича. Далее уточняются более подробно образы героев. Ирина Петровна старается побольнее укусить Ивана Павловича только за то, что он не врач, а всего лишь по сравнению с нею фельдшер.
«Кургузый халат, перехваченный марлевой подпояской, залатанная, в обтяжку шапочка, седеющие виски, коряжистые руки, коричневые от йода, голубые, как у новорожденного, и, главное, безмятежные глаза – всё это как-то разом не понравилось Ирине Петровне. «Сидит в болоте и радуется, как дитя», - вынесла она тайный приговор, а вслух, желая уколоть побольнее, сухо спросила:
- Над чем вы смеялись?
- Я?
- Вот именно – вы!
- Я?.. Ничего. Просто подумал...
- О чём? - Ей хотелось сказать: «О чем вы можете думать? Разве вы ещё не отвыкли думать»?
Я, «Ирина Петровна»:
Я достаточно хорошо представляю себе то, что увидела героиня. Мрачное здание, темнота, глухие окна, горбатый линолеум, шершавые стены в голубой масляной краске. Когда топишь печи торфобрикетом, всё пропитывается этим запахом и покрывается копотью. Краска, я так понимаю, облупилась. Печи разваливаются и «сифонят». Стулья корявые с разъезжающимися ножками. Дырявые одеяла. Окна никогда не открываются, духота, хлорка, человеческая вонь. Вы бы хотели в такой больничке полечиться, читатель?
Она не могла выбрать, к чему ей сначала придраться! Потому что ровно ничего нормального не было. Потому что это никакая не больница, а профанация! Фуфло это, а не больница.
И кто здесь никчёмный человек? А? Я, Ирина Петровна? Потому что считаю, что люди достойны лучших условий? Серьёзно?
А добрый и мудрый Иван Павлович не знал, что происходит? Типа, колхозникам и так сойдёт? Он безразличный, ваш Иван Павлович. Ему было лень чего-то добиваться. Его девиз: и так сойдёт! Сойдёёёт! Сделает дебильное лицо и сидит смеётся. Мне его жаль, конечно. Совестно ему перед девчонкой, должно быть.
Николай Дмитриевич Балабай:
Читателю хотелось бы заступиться за доброго и забитого обстоятельствами человека. На помощь своему герою приходит Михаил Николаевич Еськов.
«На его фельдшерском веку чего только не приходилось видеть. Правда, чаще всего это укладывалось в приказы да выговоры. Прав он никогда не был, всегда правыми оставались врачи. Наведываясь из района, они только и знали, что тыкали его носом, торопили с прививками, с подготовкой детских яслей, с обследованием работников сепараторных пунктов и доярок, с пропагандой медицинских знаний, не говоря уже о самой больнице, здесь, за что ни возьмись, за то и ругай».
Я, «Ирина Петровна»:
По-моему, от фельдшера требовали выполнения обычной его работы: прививки, первичные медосмотры, пропаганда. Ничего сверхъестественного. А вот за существование больницы основной спрос с главврача района, конечно. Михаил Николаевич совершенно прав: Иван Павлович не главный преступник. Он всего лишь винтик, беспомощная пешка, ловко облапошенный наивный человек. А главное, всегда виноват! В случае более высоких проверок всегда можно показать стопочку выговоров: наказывали, мол.
Но чаще всего, проверки сюда не допускаются. Эти проверки оседают в кабинете у главврача района. И выходят оттуда с сытыми рожами и не пустыми руками. А вы, дорогие колхозники, можете дальше гнить в своей грязи.
Николай Дмитриевич Балабай:
Вот и Ирина Петровна капризно приняла начальственный тон, полный абсурда применительно к сельской больнице:
«- В таком... я принимать не буду!.. Не могу!.. Это не кабинет, а чёрт знает что!
Иван Павлович вытянулся лицом, замер в удивлении.
- Я сказала: не буду! Что-нибудь не ясно? - Она встала. Дескать, решено. - Вот так! Потолок побелить, стены оклеить обоями. - Расхаживая по кабинету, она смахнула газеты, прикрывавшие стол, постучала по растрескавшейся фанерной столешнице, сердито один за другим пнула стулья. - Стол чтоб был новый... Стулья тоже.
- Это нельзя, - робко, как и положено фельдшеру, когда врач в буйстве, возразил Иван Павлович. - На какие деньги?.. Где?».
Какая некрасивая сцена! Женщина, врач, а так себя ведёт! Но она осталась собой довольна.
«Ей понравилась растерянность фельдшера и своя уверенность, власть. Теперь, когда она решилась, она твёрдо знала, что не отступит, добьётся своего, сделает так, как хочет. Она вынула из сумочки деньги, положила на стол:
- Пошлите кладовщика. Должен быть письменный стол с тумбой, стулья, обои. Остальное пусть сделают санитарки. Всё! Распоряжайтесь! Я в стационаре».
Я, «Ирина Петровна»:
Какая девчонка, огонь! Красавица! «Врач в буйстве». Ооо.
Вы поняли, читатели? Врач должен делать ремонт больницы за свой счёт. И после этого её никчёмной обзывают. Она боец!
И! Сейчас я хочу подвести итоги снова. Итак, загибаем пальцы, уважаемый электорат.
Штат «больницы-фу»:
1. Врач.
2. Фельдшер.
3. Медсёстры. (точно больше одной, смотри ниже)
4. Санитарки. (точно больше одной)
5. Кладовщик.(!)
6. Возможно, повар в пищеблоке. (?)
Если суммировать все зарплаты, хватит на одну машину санитарного транспорта и бензин? Вопрос риторический. До райцентра 17 км, уважаемый электорат. Вы бы предпочли, чтобы ваша жена рожала в этой больнице или поедемьте в район?
Николай Дмитриевич Балабай:
Когда одна из медсестёр заикнулась возразить, врач проявила гнусную степень барства:
«- У вас какое образование? - Ирина Петровна разглядывала молодую, не в лад суетившуюся женщину с каким-то неестественным блеском в глазах. Пьёт, что ли?..
- Фельдшерское. А что? - растерялась та.
- Вас плохо учили, - отрезала Ирина Петровна.
Та будто поперхнулась, стала жадно ловить ртом воздух.
- Что с вами? - на мгновение испугалась Ирина Петровна.
- Ничего, - глухо буркнула сестра.
Ничего – так ничего. Будешь впредь знать. Привыкли тут. Слюнявчиков не хватает... Ирина Петровна круто повернулась».
Это, значит, получается так. Её учили хорошо, а медсестру плохо. Что ещё не факт. Но разве она в этом виновата, что её плохо учили? Если её действительно плохо учили. Тем более что в другом эпизоде Ирина Петровна исколола всю шею ребёнка, а вену так и не нашла. А медсестра тут же нашла вену.
Михаил Николаевич, тонко чувствующий сущность человека и здесь отмечает дефект в мировоззрении врача.
«И вообще Ирине Петровне не нравилось, как ведут себя Иван Павлович и эта медсестра. Что это такое – перечить врачу? Какое они имеют право? Это не собрание, где соблюдается демократия, где все имеют равные права. Фельдшеру не дано право отменять указания врача. Здесь всё должно быть чётко и ясно: врач распоряжается, а они должны исполнять, притом беспрекословно, иначе – на что похоже?..
Не хватало, чтобы медсестра спорила с врачом. Каждый должен знать свое место. Главное, не давать никаких поблажек с самого начала, с первого шага. «Будете у меня... Не пикнете», - твердила она, радуясь своей решительности. А этот Иван Павлович... Все его за бога считают, только и слышно: «Иван Павлович сказал... Иван Павлович сделал... Иван Павлович, Иван Павлович...» Деревенский фельдшеришка, что он может?.. А теперь пусть попробуют не послушать! Она от своего не отступится».
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Я, «Ирина Петровна»:
Я сейчас проявлю гнусную степень барства, но я в микроскоп не вижу здесь никакого дефекта в мировоззрении врача. Именно так нас и учат в мединституте, Николай Дмитриевич. Что врач главнее медсестры. Михаил Николаевич лично этому студентов учил, я уверена. Может даже этими буквально словами.
Мне кажется, тут вы смотрите в книгу и видите фигу.
Николай Дмитриевич Балабай:
А вот штришок образа Ивана Павловича:
«Проходя мимо старушек, он задержал на них взгляд, насупился, а они проводили его потеплевшими, ожившими глазами, заворочались, готовые выпорхнуть из-под натянутых до подбородка одеял, и многозначительно перекашлянулись, как перекликнулись».
Иван Павлович, выходит, заслужил такую всеобщую любовь и уважение односельчан, что даже насупленный он был им дорог. Ревность к Ивану Павловичу проявлялась даже по пустякам.
«И то, что фельдшер стоит здесь, не ушёл в амбулаторию, что так поспешно ответил, вызвало у Ирины Петровны подозрение. Может быть, он уже осмотрел деда и даже назначил лечение, а теперь лишь выжидает, высматривает, какой она врач».
Хозяйка Ирины Петровны Мария, добрая и мудрая женщина наставляла её не брать примера с Ивана Павловича, который от врождённой доброты и сострадания к больным слишком жертвовал собой.
А вот ещё пример «вопиющего» самопожертвования фельдшера:
«Он такой, что по дворам не пойдёт жаловаться. Раза три, а то, кажись, и больше лежал в районной больнице, да и то за ним приезжали, когда уже пластом ложился.
На кого больницу бросишь?.. Домой тоже ночь-полночь идут... А бегут со всем... Через его руки, считай, каждый дом прошёл... Никто не миновал».
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Я, «Ирина Петровна»:
Иван Павлович сам-то в районной больничке лечился. Действительно, штришок.
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Николай Дмитриевич Балабай:
А ещё.
«- Как с противостолбнячной?.. Делать?.. - уже несколько раз спрашивал Иван Павлович.
Когда умирал в больнице трёхлетний ребёнок, получивший ожоги по вине родителей, медсестра спросила:
«- Противостолбнячную готовить?
Ирина Петровна метнулась глазами. И эта туда же.
- Успеется».
Ребёнок умер, а ему так и не ввели противостолбняную сыворотку. Конечно, он был обречён. Сыворотка не спасла бы его. А это нарушение. Гонор и спесь Ирины Петровны победили здравый смысл.
Я, «Ирина Петровна»:
Правильно! Главное соблюсти проформу и стандарт! Бюрократия победила здравый смысл.
Николай Дмитриевич Балабай:
В другом эпизоде, описанном автором, исколов кожу за одним и другим ухом, она никак не могла попасть в черепные вены...
- Не найти. Ему уже три года... Спрятались вены.
Закусив губу, Ирина Петровна упорно шмыгала иголкой под кожей, искала веером, туда-сюда, миллиметр за миллиметром.
- Не надо бы мучить, - упрашивал Иван Павлович.- Вы же знаете: через полчаса он умрёт.
- Нет! Должен жить!- удушливо выкрикнула Ирина Петровна.
Медсестра с первой же попытки уцелила в вену».
Здесь и как врач-профессионал она оказалась не на высоте.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Я, «Ирина Петровна»:
Да, не на высоте. Очень жаль. Не вижу повода для ехидства. За что вы меня так ненавидите? За то, что я пытаюсь спасти детские жизни? Вы хоть представляете, что я чувствую?
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Николай Дмитриевич Балабай:
Однажды Ирина Петровна допустила отвратительную истерику по отношению к Ивану Павловичу:
«- Не-ет ка-апельницы!!! - вскочив с топчана, не закричала, а бессильно выдохнула Ирина Петровна. - Вы с ума сошли! - Она вонзила взгляд в его голубые глаза, готовясь напасть с кулаками на этого безмятежного человека.
- Я-то тут при чём! - голос Пожарова позвончел.- Не отпускали сюда. Незачем... Здесь сроду врачей не было!».
Автор повести очень подробно, выпукло, тепло и правдиво рисует образ фельдшера Пожарова.
«Обвисше горбясь, Иван Павлович по-прежнему стоял около топчана, и глаза его были похожи на глаза обожжённого ребенка, такие же отрешённые, застигнутые в муке, вымеряющие чужую боль, как свою собственную».
Зазнайства и амбиций Ирине Петровне не занимать.
«- Один шприц кипятили? - в испуге спросила она.
- Один... Больше нет, - быстро ответила Лидия Кузьминична. - Скорее готовьте глюкозу. У меня в кармане... На груди! - Она в нетерпении громко затопала ногой.
Ирина Петровна дурно закричала:
- Вы мне за эту смерть ответите! - Замахнувшись, она трахнула об пол так и не вскрытые ампулы глюкозы. - Это преступление!.. Вы понимаете?! Нет! Вы очерствели! Вам не понять!.. Один шприц на всю больницу... С ума сойти... Без капельницы... Не больница, а морг...
Накричавшись, она села за свой новый стол и, обронив руки, тихо, беззвучно заплакала».
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Я, «Ирина Петровна»:
Бедная моя девочка. Я плачу вместе с тобой. Нас учили лечит уколами и капельницами. Я тоже не умею лечить пальцем, зазнайством и амбициями. Мне капельницу подавай! И шприцы! И перевязочный материал, и шовный. И стерильный хирургический инструментарий. Зонды, катетеры, аппараты. Да я перечислять замучаюсь, что мне надо! И помощника, чёрт побери! Нам в мединституте не говорили, что этого может не быть. Наверное, нужно было записаться на курсы шаманства и целительства. Или лечить мочой? Тоже вариант, детка.
Медсестра топает на нас ногой и издаёт приказы. Между тем, это её обязанность, следить за тем, чтобы в больнице было всё необходимое. Ужас. Врачу, исцелися сам. Сделай ремонт, осмотри и спаси больных, напиши миллион бумаг, проверь, сколько у тебя капельниц и шприцов, сколько лекарств, спиши использованное, составь списки, сходи пешком получи, приволоки, отчитайся. Составь ведомость на зарплату тучи твоих мудрых голубоглазых сотрудников. И всё равно Николай Дмитриевич с тебя посмеётся от души. Разорвалась надвое? А почему не на четыре? Ахахаха! Вот дура!
(Замечу в скобках, Иван Палыча мне искренне жаль. Добром это не кончится, чувствую)
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Николай Дмитриевич Балабай:
Не смотря на заносчивость и напыщенность Ирины Петровны, Иван Павлович стремился всё стерпеть и ради общего дела, своей больницы, и в заботе о самой Ирине Петровне всячески помочь молодому коллеге:
«Наседайте в райбольнице, пусть Юрий Павлович шприцов побольше даст. А то... два шприца на полгода. Они ж ломаются. Капельницу тоже...
- Знаю, - сухо обрезала Ирина Петровна».
Надменность и барство, переходящие в злобу, продолжали преследовать Ирину Петровну. Она даже в мыслях была жестока.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Я, «Ирина Петровна»:
Помог, балабол. Повторил попугаем. И ещё указания раздаёт. А сам для чего?
Николай Дмитриевич Балабай:
«А эта медсестра... Как её?.. Лидия Кузьминична. Корова неповоротливая! Завтра надо собрать всех и устроить ей разнос. Чтоб другие знали...
«Выгоню. Выгоню к чёртовой матери», - твердила себе Ирина Петровна.
С готовым раздражением и желанием накричать, разогнать всех по углам Ирина Петровна шагнула в палату и остановилась на пороге... Жадно хватая ртом воздух, на койке лежала Лидия Кузьминична.
Она остро и больно почувствовала себя лишней. Здесь она не нужна. Обошлись без её врачебной помощи».
Я, «Ирина Петровна»:
Что случилось с неповоротливой коровой Лидией Кузьминичной, которая без конца ловила ртом воздух, я не поняла, в конце мы увидим, что её прооперировали, согласно диагнозу, установленному моей героиней. Но если так, значит, она больна и мы отнесёмся к ней снисходительно. Наверное, она плохо себя чувствует. Бедненькая.
Николай Дмитриевич Балабай:
Каково было сотрудникам, да и самой Ирине Петровне, Михаил Николаевич Еськов рассказывает случай. Было два загона овец. И тех и других что кормили, что поили одинаково. Разница всего лишь, что около одного загона поставили клетку с волком. Эти овцы были угнетены. Здесь волком была Ирина Петровна. «Самой хоть в петлю лезь от этой больницы...».
Я, «Ирина Петровна»:
Сомнительный эксперимент, Михаил Николаевич, и недостоверный. Вы что-нибудь слышали о доказательной медицине? Сомневаюсь. Ну, поставили какую-то клетку к овцам и что? По-моему, овцы не знают, что такое волк. Овцы очень глупы. Даже обидно сравнивать медработников с овцами. А меня за что волком обозвали? За то, что я требую от персонала выполнения служебных обязанностей? А так бы сидели на завалинке и семки щёлкали, бебекая? Подыхайте дальше, дорогие колхозники. А у нас ни шприцов, ни капельниц, ни автомобиля.
Ррррр.
Николай Дмитриевич Балабай:
Причиной же была порочная доктрина молодого врача, что надо всех запугать.
«С подчинёнными нужно сразу себя поставить: близко не подпускать, чтобы потом не мучиться перед выбором, кого, жалеть, а кого наказывать».
А собственное зло тоже съедает человека. У Ирины Петровны наступил кризис и возникла паразитическая мысль, пусть здесь работает сельский выпускник. А она, цаца, должна жить в городе, в холе и беспечности.
«Стала шептать: «Уеду... Завтра же уеду... Вернусь в город, а там видно будет. В конце концов, найдут место... А куда они денутся в этом облздравотделе? Не будут же они со мною судиться?.. Сюда же пусть ищут какого-нибудь сельского выпускника. Хорошо сделала, что не показалась в районной больнице, не оформилась на работу... Уезжать надо сразу. Затягивать нельзя. Будет поздно...
Будет, конечно, неловко, стыдно, наверное, однако перетерпеть как-нибудь можно...».
Я, «Ирина Петровна»:
Рррррр!
Конечно, цаца. Умница, специалист дипломированный. Обученный лечить и спасать, не для этого ли знания, умения? Андронный коллайдер в хлеву. Микроскоп для забивания гвоздей. Она прекрасно понимает, что ей здесь не место. Она умная девочка! Я же говорила.
Николай Дмитриевич Балабай:
Автор очень тщательно, маленькими шажками показывает эволюционные изменения в отношении Ирины Петровны к селу Коряжному, к больнице, и к фельдшеру Ивану Павловичу. Она пишет в дневнике:
«Иван Павлович знает каждый дом, всюду он приложил свою руку, пятнадцать лет работает на одном месте. Подумать страшно: пробыть здесь пятнадцать лет...».
Здесь уже нет первоначального отторжения. Но до революционных преобразований пока далеко. Когда Иван Павлович просил у главного врача района медицинские принадлежности, Ирине Петровне это не понравилось.
«- Да тут, Юрий Павлович, такое дело, - вмешался Иван Павлович. - Один шприц остался. Капельница теперь нужна... Кровезаменители.
Ирину Петровну покоробило, что говорили за неё. Какое его дело, фельдшер - и сиди себе!.. И она с радостью и облегчением почувствовала, как завертелись, закрутились в душе злые шестеренки, что-то там повернулось, встало на дыбы».
Я, «Ирина Петровна»:
Иван Павлович молодец! Пятнадцать лет одним шприцом работал, а тут вдруг распетушился гоголем. Приписывает себе чужие заслуги. Зря героиня злится. Я бы расхохоталась в лицо. Ахахаха!
Николай Дмитриевич Балабай:
Почему так смело «воюет» с начальством района Ирина Петровна? Может, потому что она дочь главного инженера крупнейшего в области завода. Он чуть что всегда может забрать домой. Такие люди известны всей области. Поэтому главврач района подумал:
«Перегибать с ней нельзя... Пусть закрепится... Потом уж и потребовать можно». А вслух сказал: «Ну и характерец у вас... Набедуюсь я с вами! Ох, набедуюсь!.. А вы, однако, язва».
Я, «Ирина Петровна»:
Нет, не поэтому, Николай Дмитриевич! Она советская девочка, её учили жить честно и справедливо. Отец у неё коммунист убеждённый. Она хороший человек и уверена в своей правоте. Язва, бельмо в глазу продажных лицемеров, бюрократов, приспособленцев.
Она ещё снимет туфельку и постучит по трибуне, как Хрущёв. И не тронут, за отцовской спиной. Боже мой! Как не хватает таких людей у власти. Я бы с удовольствием увидела её министром здравоохранения. Мечта!
Николай Дмитриевич Балабай:
Наконец-то! Произошёл переворот в сознании. Ирина Петровна пишет в дневнике:
«Мне он больше и больше нравится. Стыдно вспоминать, что поначалу о нём плохо думала, бог мой! Идиотка! Что бы я без него делала?..
Теперь я знаю, что он для меня это делает, чтобы меня уважали. Свой авторитет передаёт мне, отдаёт то, что чаще всего не отдают. Это от добра.
Как его дети любят!
Побеседуешь, и то вылечишься!..
Как-то надо подарить ему портфель. Попрошу маму, пусть подыщет что-нибудь хорошенькое».
Подлила светлого масла в слабый огонёк в потепление к Ивану Павловичу хозяйка Мария:
«Мужик-то он сто сот стоит. Да не по нём баба попалась».
Автор показывает, как росточки сострадания, заботы и жалости у Ирины Петровны постепенно развиваются и крепнут.
До сих пор она знала одного Пожарова – предельно доброго, справедливого и глубоко порядочного.
«Это же каким нужно быть человеком, чтобы, несмотря ни на что, сохранить добро в своей душе!..».
А тут неожиданно «родился» другой Пожаров, нуждающийся в тепле и доброте. В том числе и в её жалости к нему. Но женская жалость на Руси всегда означала любовь.
Я, «Ирина Петровна»:
Мне тоже жаль Пожарова. Фельдшер работал, как мог. Я думаю, он многое сделал для людей. Помогал, как умел. А тут грымзу ещё на голову прислали.
Жаль, ей-богу. Наверное, я влюбилась. Оооо! Аааа!
Михаил Николаевич, Николай Дмитриевич, Иван Павлович! У вас слюнка по бороде течёт, мальчики мои престарелые.
РАЗМЕЧТАЛИСЬ! Ахахаха!
Николай Дмитриевич Балабай:
Дела в Коряжской больнице стали поправляться. Исправили дверь в сарае, появились стол и стулья. И самое драгоценное – телефон! Она надеялась, что это безотказная палочка-выручалочка. Были и разочарования. И на телефонные звонки не отвечали. В общем окружающий мир преобразовался, улучшился, потеплел, посветлел и подобрел.
Когда Ирина Петровна за целый день не смогла добиться машины, чтобы отвезти больную в район, она взаимно сильно эмоционально поговорила по телефону с главным врачом района, Иван Павлович сочувственно осведомился у неё, в чём дело, она, не осознавая, что говорит, «дурным, расквашенным голосом» крикнула:
- Господи! Хоть вы-то не лезьте!.
Потом спохватилась.
«И она перегорала в самой себе, злилась и негодовала на себя. Раскисла, опустилась до нуля, совсем неуправляемой стала... Слишком много собой занимаешься, оттого и раскисла хуже последней истерички. В медицине так нельзя. Девчонка, дурочка! Корчишь из себя... Проклятый эгоизм!».
Я, «Ирина Петровна»:
Детка, я же говорила. Берёшь больную на спину и несёшь до больницы 17 км. Делов то! Ты для чего нужна, доктор? По телефону ругаться. Врачу, исцелися сам.
Николай Дмитриевич Балабай:
По крохам накапливались и достижения. Дед Назар починил крышу, достал бочку, она же разжилась кислородным баллоном, хирургическим шкафом с инструментами, обеспечилась шприцами.
На очереди надеялась получить от колхоза деньги на кровати, бельё и прочее. А также вызревал вопрос о предоставлении дежурной машины для скорой отправки больных в район. А потом и прямо у больницы пробурили скважину и поставили водоразборную колонку. А на первую очередь вышла задача спасения Акимовки, где был спиртзавод. Воровали спирт, бушевало разнузданное пьянство, драки, поножовщина.
Я, «Ирина Петровна»:
Ничего себе крохи! За такие крохи колхоз её на руках носить обязан. Боец!
Николай Дмитриевич Балабай:
Между тем её тёплое чувство к Ивану Павловичу прорастало как мощный и жизнерадостный побег здорового растения.
«И вот уже Ирина Петровна дошла до такого состояния, что из правления колхоза, не раздумывая, направилась в больницу, не терпелось увидеть Ивана Павловича. Боялась одного: потерять голову и не ринуться бегом».
Это уже похоже на любовь. А вот и её развитие.
«Ирина Петровна продолжала видеть перед собой не Ивана Павловича, а проглянувшего из него мальчишку, естественно и неприкрыто, как бывает лишь в чистом и нетронутом детстве, переживающего за всех, как за себя, когда всё, чем занята душа, воспринимается с того беззащитного расстояния, где и своё и чужое – близко и неразделимо.
Невмоготу ей захотелось поправить сбившуюся шапочку на Иване Павловиче, приладить вывернувшийся воротничок его рубашки.
Между тем, Ирина Петровна пишет в дневнике: «...Всякий раз иду в больницу и радуюсь встрече с Иваном Павловичем. С ним удивительно легко работать».
О себе Ирина Петровна отмечала, что стал иным и её характер, перестала кричать. А в присутствии Ивана Павловича стыдно стало повышать голос.
Я, «Ирина Петровна»:
Ты ж мой миленький, хорошенький Иван Павлович! Дай я тебе шапочку поправлю, рубашечку приглажу. Хочешь, я тебе носочки постираю?
Слюнки подотрите с бороды, дедушки. Ахахаха!
На районе весть об областной принцессе (зачёркнуто) дохторке за час разлетелась. У меня, дедули, женихов «по сту штук на этаже». Мне серенады ночами под окнами поют. Молодые симпатичные. Я вас, дедули, в упор не рассматриваю, как кавалеров.
Размечтались.
Николай Дмитриевич Балабай:
Ну, слава тебе господи, свершилось! Михаил Николаевич Еськов очень убедительно, художественно и достоверно показал читателям становление человека.
Подтвердилась и высокая врачебная эрудиция Ирины Петровны. Она отправила больную в районную поликлинику со сложным диагнозом «загрудинный зоб, тиреотоксикоз, сердечная недостаточность, мерцательная аритмия, на ладонь печень увеличена, стеклянные от отёка ноги». А главный терапевт района с символичной фамилией Узенький, видимо, с намёком на его медицинский кругозор и размер человеческой совести, выявил гастрит. Чуть не загубил женщину. И Ирина Петровна мужественно это высказала Узенькому на районном совещании.
Я, «Ирина Петровна»:
Не такой уж сложный диагноз. Я б её и сама вылечила. При наличии лаборатории и лекарств. Подумаешь. Это вам не ногу ампутировать, как у Булгакова. Но больная действительно нуждается в скорейшей помощи. Это настоящий пациент! На что потрачено время и деньги? На поездки туда-сюда без толку. Мы, два врача с Узеньким, кто получаемся? Зачем мы? Мне стыдно. Не для этого меня учили.
Николай Дмитриевич Балабай:
А потом возвратилась из областной больницы медсестра Лидия Кузьминична, её прооперировали. Ирина Петровна ликовала:
«Права я, права, ёлки зеленые! Она на больничном листе, но и сейчас её не узнать. Кинулась ко мне, заплакала: «Вы меня из земли откопали...» Как же это здорово - победить! В больнице сегодня праздник. Хотя прямо мне никто и не говорил, но знают, что я победила. Такие все радостные, такие предупредительные со мной, будто вместе с Лидией Кузьминичной и я выжила. Да за одно такое событие из выговоров пусть хоть одеяло шьют. Человек должен был умереть, а он жив! Жив!».
Ирина Петровна осознала благодатную роль Ивана Павловича.
«Иван Павлович! Иван Павлович!.. Не будь тебя, каково бы мне здесь было? Ведь о чём бы ни думала, что бы ни делала, я всегда обращаюсь к тебе, мой светлый человек. В тебе и силы мои, и спасение».
Как и в других произведениях, в этой повести Михаил Николаевич Еськов продемонстрировал солнечное отношение к людям, к природе и вообще к жизни как таковой, даруя это своё эмоционально выразительное качество читателям.
Как утончённо и живописно автор передаёт состояние души своей героини.
«Это, на первый взгляд, пустяковое событие [покупка портфеля – Н.Б.] грело каким-то особым теплом, вызывая в душе необыкновенный покой и тихую безветренную радость. Загребая ногами снег, она торопила себя, гнала в больницу, ведь сегодня у Ивана Павловича – день рождения. Как славно, что кстати пришёлся этот чудный серебряный день и что она несёт облюбованный кожаный портфель с прочной поскрипывающей ручкой. И было приятно думать, что отныне Иван Павлович будет ходить на работу с её подарком и каждый день она сможет это видеть...
Я, «Ирина Петровна»:
Тут мне как-то неудобно за свою героиню. Швырять деньгами нехорошо. Делать дорогие подарки человеку, который заведомо не сможет ответно подарить – неприлично. Мне кажется, Ирочка уже достаточно поприкалывалась поправлением шапочки с рубашечкой. Она как будто к ребёнку относится к пожилому человеку. Она его этим подарком унижает.
Уничтожает. Этот портфель – контрольный выстрел.
Остановись Ирина! Надо быть добрее.
Николай Дмитриевич Балабай:
И с разрывающей жалостью, как-то одним разом, она увидела его лицо с проступившей сеткой морщин и седые крючковатые волосы на висках. Посеребрили дни... И сегодняшний тоже не минет изморозью».
Вот и оправдание названию повести «Серебряный день» – первая изморозь и проступившая седина на висках Ивана Павловича.
«- Дорогой Иван Павлович, примите от меня... - Нет же, не те слова, это – не то, не то, разве она может сказать, что хочет, чем переполнена душа, как хорошо ей сейчас рядом с ним, что она... Нет, этого не скажешь никогда».
Вот ещё важный штрих к портрету.
«Несколько часов назад, поутру, летела она в больницу как на крыльях. Был такой удивительный снег. Был портфель для Ивана Павловича...».
И ещё!
«Куда прятаться, если я о нём неотступно думаю? Где бы я ни была, всегда хочу, чтобы и он был рядом. Он вошёл в меня как-то незаметно».
«Иван Павлович стал таким моим и близким, словно я его родила».
Я, «Ирина Петровна»:
Я бы назвала повесть «Серебряная пуля-дура». Пиф-паф!
Николай Дмитриевич Балабай:
«А потом - носилки, тряская и нескончаемая дорога, как в длинном и кошмарном сне... Всякий раз, когда их подбрасывало и, грозясь развалиться, на ухабах грохотали борта машины, Ирина Петровна сжималась и цепенела, испытывая ощутимую, рвущую боль в своем теле».
«Видела, как он искал её руку, и поняв это, сама взяла его похолодевшие пальцы, и, сдерживая слёзы, стала греть их своим дыханием. Зажмурившись, он потянул руку к себе, приложился губами и затихши прижался к ней щекой. Вместе с горем, с этой не отпускающей тревогой Ирину Петровну пронзило что-то ликующее, от чего хотелось кричать на весь белый свет».
«Без Ивана Павловича больница - не та, и всё – не то, полумрак какой-то, как свет отключили».
«У Ирины Петровны больно кольнуло сердце, когда в больничном коридора она увидела его, сирого, ссутуленного, с большими беспомощно висящими руками...
Ей хотелось броситься к нему на грудь, уткнуться, зарыться с головой и наплакаться по-бабьи от радости, а она вынуждена стоять неприкаянно и что-то спрашивать».
И этот безмолвный крик её души, обращённый к Ивану Павловичу:
«Ждем вас, даже не знаете как».
Я, «уже не Ирина Петровна»:
Нет, Ирочка. Я тебя отказываюсь защищать. Я конечно, тоже дрянь, но не до такой же степени.
Или уж столько ярости в дитяти накопилось, чтоб сметать взрывной волной всё живое на своём пути?
Николай Дмитриевич Балабай:
Куда девалась появившаяся по приезду отчуждённость Ирины Петровны по отношению к Коряжному, к убогой больнице, к недалёким сотрудникам и даже к Ивану Павловичу. Теперь же она волновалась и радовалась и больнице с её персоналом, таким дорогим, с которым легко работается. А за делами время незаметней бежит.
Раньше ей мешало зло, которое она у себя взращивала, отгораживаясь от людей...
Вот и последний аккорд становления как человека Ирины Петровны. Сегодняшний вихрем налетевший день разрушил и разломал те замки и запоры, которыми она закрывалась, надеясь пробыть в неприкосновенности.
Я, «уже не Ирина Петровна»:
Где-то я ошиблась. Где? Наверное, кавалеров у героини всё-таки не было. В чём дело?
Действительно, что-то в ней сломалось. Это зло наполняет её. Или это обещанные «шишки», которые набил ей минздрав? Закалялась сталь, закалялась, да и лопнула. Вот прекрасный пример, как система укатала очередную Сивку-Бурку. Михаила Николаевича Еськова тоже не устроила работа на селе, например. Отработав свои положенные три года, он бежал в патанатомию, в морг, трупы резать. Не всякая птица долетит до середины Днепра, как говаривал Гоголь.
Дальше читать необязательно, но можно. Чтобы прочувствовать трагедию героини до конца.
Николай Дмитриевич Балабай:
Даже второстепенные образы показаны Михаилом Николаевичем Еськовым ярко, колоритно, индивидуально. Они дополняют своеобразную ауру, созданную действиями основных героев. Это и отец Ирины Петровны, и Шорников, и главный врач района, и председатель колхоза, и председатель сельсовета, и Мария, и медицинский персонал больницы, и терапевт Узенький, и та же Норикова...
А как написаны пейзажи! Даже слякоть, грязь, самый постный, унылый краевид у Михаила Николаевича Еськова приятен. Потому что это его и наша, читательская, Родина! Он передаёт высокую и дорогую нам правду природы через ощущения героев, в данном случае, Ирины Петровны.
«Угрюмые тучи, лохмато и неразволочно зацепившись друг за друга, выстуживали хаты, душили в трубах дым и неистраченно бежали и бежали дальше, волоком гладили безмолвную землю, будто старались смять и утопить в грязи всё, что как-то возвышалось, не никло под недельными дождями. Окорачиваясь и мрачнея, осенние дни нескончаемо и похоже начинались и блекло уходили. День за днём, день за днём - с постоянным ощущением, что завтра рассвет снова опоздает и сомкнётся с вечером, а там, гляди, и всё станет одной беспросветной ночью. Осень – что вечность, и жизнь словно вся прожита, а она никак не кончается. Как-то раньше Ирине Петровне не доводилось ни замечать, ни чувствовать такой безысходной длинноты без права на милость, на искупление, хотя бы на какую-нибудь из малых малую перемену».
А вот ещё один замечательный пейзаж показанный автором глазами Ирины Петровны.
«В глазах плавился, сплошным белым маревом царствовал незнаемый свет – ни неба, ни земли. Какой-то миг чудилось, что она обрела неземную лёгкость и, онемев от удивления, бесконечно долго парит в этом ослепительном безмолвии и небытии. Стряхнув оцепенение, она смогла различить под белым покровом и кусты у оврага, и принарядившийся диковинный бурьян, и стожок соломы, и строчки чьих-то следов».
Вот ещё!
«...Коряжное заливисто горланило петухами, оживало колкой, промёрзшей за ночь дорогой и робким спросонья переговором гусей, раскуривалось терпкими торфяными дымами и, будто греясь, продрогши куталось в них».
А вот замечательная творческая находка – неразделимый портрет героини и природы.
«Она впервые за всю жизнь ощутила себя маленькой частицей огромного мироздания - неброских, оттрудившихся и уходящих на покой полей, голубого умиротворённого бездонья, опрокинутого над головой».
«Ливший весь день дождь к этому времени перестал, но загустевший воздух был тяжёл, лип сырой холодной ватой к лицу, и трудно было дышать».
О повести «Серебряный день» можно говорить и говорить. Но лучше, когда это прочтёт читатель.
По традиции я только коснусь, к сожалению, коротко замечательного поэтического языка прозы Михаила Николаевича Еськова.
Характерной, отличной от других произведений этого автора, язык наиболее академичный, наиболее классический. Потому что автор и главные персонажи – образованные люди. И только частично в ткань повествования как украшение вкраплены сверкающие «шедевры» простонародного разговорного языка.
Чтой-то – что-то – неопределённое местоимение. Звук «й» используется для усиления. Деется – устаревший русский глагол, означает «творится», «происходит». Ить – простонародое слово «ведь». Гля-кось – глянь-ка. Эт – укороченное слово «это». Пригорнула – чистой воды украинизм – привлекла, присыпала, обняла. Ворохается – искажённое от «ворочается», «шевелится». Поболе – побольше. Полегчело – полегчало. Шоколадин – шоколадок. Протарённое – проторенное, протоптанное. Теперича – теперь, «ича» – усилительный суффикс. Ослабнуть – ослабеть. Хведичка – Федечка. Нямонии - безграмотное произношение слова «пневмонии». Дохтора – доктора, врача. Ды – да. Иргенном – рентгеном. В три дни – в три дня, архаизм из древнерусского языка. Царства ему небесная – царство ему небесное. Ишшо – ещё. Гуднул – отозвался низким голосом. Грызью – грыжей. Смурная – хмурая, украинизм. Сумлевайтеся – сомневайтесь. Обженю – женю. Кавой-то – кого-то. Витькю – Витьку. Што ль чи – что ли, «чи» здесь усилительные звуки. Хлябнула – хлебнула. Ня – нет. Приходитя, идитя – приходите, идите. К няму – к нему. Дак – так. Хтой-то – кто-то. Надоть – надо. Геть! – вон! - украинизм. Растешит – от слова «тесать», разделит. Обрыдло – украинское слово «надоело». Скорейча – скорее. Втемеж – тем временем. Дохтур – доктор, врач. Зашоркал – звукоподражание. Послухай – послушай, украинизм. Тах-то – так-то. Грызеть – грызёт. Хучь – хоть. Легше – легче. Нетути – нет. Бургыкаю – кашляю. Ничегось – ничего. Однакось – однако. Чегось – чего. Подкрепой – поддержкой, подкреплением. Жисть – жизнь. Пользительный – полезный. Убивица. Интересно тем, что оно определяет женский род, в то время как «убийца» не определяет. Убийцей может быть и он, и она, и оно. Самою – саму, самую. Уцелила – попала в цель. Обвисше – есть глагол «обвиснуть», есть имя существительное «обвисший», а наречия нет. Грубка - печка, украинизм. Голосьба – имя существительное от глагола «голосить» то есть рыдать. Байдужи – равнодушно, безучастно, безразлично, украинизм. Полохнув – полыхнув. Зырушки – маленькие окна в избе. Окромя – кроме. Куда-тось – куда-то. Слободная – свободная. Чегось – чего. Когдась – когда. Слухать – слушать, украинизм. Ладноте – ладно. Штой-то – что-то. Ну-кося – ну-ка. На-кося – на-ка. Суседи – соседи. Колькя – Колька. Хведечка – Федечка. Вумным – умным. Бывалось – бывало. Тамочки – там. Сказивси – сошёл с ума, взбесился, украинизм. Ктой-то – кто-то. Стынью – холодом. Плювать – плевать, украинизм.
Я, Има Иро: плюнем стынью напоследок. И пойдёмте застрелимся!
http://www.stihi.ru/2014/02/01/2870