Я – домовёнок
Близится 10 февраля.
Наверное, мало кто из стариков помнит этот день. Но для меня эта дата оказалась памятной вдвойне.
Так бывает, когда ребёнку поручается серьёзное «взрослое» дело, значительное для всей страны. Как это важно чувствовать себя нужным не понарошку и не по-домашнему, как то вынести ведро с мусором, а в деле государственном, к тому же сопряжённом с опасностью!
Моя детская память сохранила не только, как фотографию, плакат «10 февраля 1946 года – выборы в Верховный Совет СССР», но и сопутствующие обстоятельства.
Да, ровно семьдесят лет тому назад в стране состоялись первые послевоенные выборы в Верховный Совет СССР, и мы, юные пионеры, оказались востребованными. Ещё до выборов мы ходили по домам, разносили листовки с биографиями кандидатов в депутаты, зачитывали тексты этих листовок неграмотным людям, а таких тогда было много. В день выборов пионеры ходили по адресам не проголосовавших граждан, напоминая им, что сегодня – День Выборов и пора идти голосовать.
Мы рассказывали, что если из бюллетеня вычеркнуть все фамилии, то такой бюллетень будет испорченным и не засчитается, но можно вписать кого хочешь, и тогда бюллетень считался действительным.
Помню одного кандидата в депутаты Верховного Совета. Это был учитель истории из соседней средней школы, бывший партизан из отряда Ковпака. В городе было пять школ: одна русская десятилетка, в которой обучался и я, остальные с украинским языком обучения – одна средняя, две семилетки и одна начальная.
Дело было в Хотине, районном центре Черновицкой области на Буковине. Расположенный на берегу Днестра, до ввода войск Красной Армии в западные области перед войной город был под румынами, а в сороковом и летом сорок четвёртого года, после освобождения города Советской армией, туда была направлена на работу советская интеллигенция – врачи, учителя, финансисты, шофёра (в те годы они тоже причислялись к интеллигенции) и прочие совработники.
Мои родители тоже были направлены в Хотин. Папа преподавал математику, мама – историю, а бабушка строчила на швейной машинке, обшивала всю округу, ну и про своих внуков не забывала: в сорок шестом мне шёл одиннадцатый год, а моей сестрёнке Светлане – девятый. Рубашечки шились из дешёвых ситцев, а к празднику мне – сатиновая, Светланке – платьице из крепдешина, довольно дорогой по тем временам материи. Однажды бабушка пошила мне рубаху из парашютного шёлка. Это был у неё высший пилотаж. Материал был не совсем шёлком, погрубее, но вышитый на воротнике узор цветными нитками «мулине» делал рубашку особенно нарядной.
Представляю, как мы со Светой выглядели в праздничный день. Добавьте к этому прикиду ещё и яркие красные галстуки.
Местные люди по-разному относились к советской власти. Одни встречали юных агитаторов ласково, выслушивали наши рассказы о кандидатах, угощали, кто чем мог, бывало просто куском домашнего хлеба, но чаще кукурузным хлебом - мамалыгой с пластинкой брынзы… вкуснятина! И эти дары оказывались не лишними – время было голодное. А были и такие, что гнали со двора, грозились спустить собак, и если не спускали, то из опаски: были наслышаны, как новая власть обходится с её недругами…
В день выборов мы, пионеры, сновали между избирательным участком и закреплённой за нами улицей, напоминая тем, кто ещё не проголосовал, что – пора! Зима была снежной, сугробы достигали роста кое-кого из «агитаторов», а дорожки, протоптанные вчера, в этот воскресный день оставались под выпавшим за ночь пушистым искрящимся снегом.
Я написал, что эта дата для меня памятна вдвойне. И вот почему.
Со мной в паре была девочка моего возраста. Звали её Гандзя, фамилии не помню… но мне эта девочка из соседней украинской школы тогда нравилась, может быть поэтому я думаю, что в тот день это была она. Или это была Томочка Стратулат из параллельного класса, единственная молдаванка в нашей школе? всего не упомнишь...
В конце улицы после двух усадеб, на которых чернели уродливые руины разрушенных бомбами домов, стояла большая хата под соломенной крышей, с беленькими стенами и резными наличниками окон. За стёклами окон виднелась вата, на которой лежали плоды айвы. Такую картину, когда айва лежала на подоконнике между парными рамами, в Хотине можно было видеть в каждом втором доме. Часто это был признак, что в доме живут люди местные, а не «совецкие» – как нас, присланных из разных мест Советского Союза, прозывали аборигены. Со временем это разделение людей на «наших» и «совецких» ушло в небытие.
От калитки к сеням вела дорожка, уже очищенная от снега.
На порог вышла девушка постарше нас. Увидев двух детишек, открывающих калитку, он крикнула куда-то за спину:
- Ось и дидькови диты! Та заходьте швидше, бо ж лютый*!
«Дидько» – по-украински «чёрт». Конечно, такой приём не обещал ничего хорошего.
Приглашение в дом было кстати, хотя то, что девушка обозвала нас «чёртовыми детьми» настораживало.
К счастью, мы ошиблись.
В доме находились ещё две женщины, и в подвешенной к потолку люльке**, наверное, был ребёнок. Такое предположение подтверждалось и тем, что все говорили шёпотом.
Нас усадили за стол, поставили огромные чашки с пахучим чаем и блюдечка. Посередине стола красовалась, вызывала слюнки, благоухала неповторимым запахом горка блинов.
Я осмотрелся. Это была большая побеленная комната с фотографиями на стенах. В углу комнаты находился тройной иконостас, но он был закрыт вышитым полотенцем – рушныком, а лампада погашена. Мне это понравилось. Выборы – всенародный советский праздник. Значит, хозяева правильно сделали, что закрыли иконы.
Женщина постарше сказала девчонке, что встречала нас:
- А ну, Грунечка, принеси-ка розовый глечик. То, что из гутеи.
Гутеей местные люди называли айву.
Аромат варенья из "гутеи" так и разлился по комнате, едва Груня развязала клеёнку, которой была запечатана горловина горшка.
Женщина помоложе пригласила нас к столу со словами:
- Ось мы на вас чекали, не починали.
Нас тут ждали? И без нас не начинали завтрак? Вот новости!
Но женщина продолжила:
- Сегодня такэ соби свято -- дидькови именины. Так шо налегайте на блинчики, сколько влезет!
Ну вот, раз именины "чёртовы", то нас, "чёртовых детей" тут ещё и ждали, приготовили такое колоссальное угощение да завесили иконы?
Чудеса!
Время было послевоенное, голодное, мы не заставили себя упрашивать дважды. Едва чай наливался в чашку, по комнате плыл бесподобный аромат лета, от которого буквально кружилась голова! Ох и вкусны были блинчики с айвовым вареньем да ароматным чаем с чабрецом!
Дома, моя бабушка, когда я рассказал ей, как мы были "чёртовыми детьми" просто хохотала до слёз:
- Шобы ты, дурачок, знал, что "дидько" здесь, на Буковине, это Домовой, очень уважаемый и ублажаемый. Первые дети, которые в день именин Домового переступят порог дома – и есть его детки домовята. Так что ты сегодня у нас – домовёнок! А дидько – чёрт только в классической украинской литературе, в Киевской.
Но вот то, что у Домового именины десятого февраля, моя бабушка не знала... Кажется, она тогда пояснила, что в разных местах знают именины Домового, но отмечают их в разное время, где весной, а где и осенью.
По обычаю в этот день ближе к полночи ставят горшок с кашей куда-нибудь в угол или наливают в блюдечко молоко. Потом гасят свет и делают вид, что спят, а сами слушают. Если есть шорохи-стуки, значит Домовой угощение принял, и всё будет хорошо. Есть ещё одно правило: в этот день нельзя убить ни таракана, ни паучка, ни муравья.
Я вот думаю: в тех районах Украины, что были под румынами, когда запрещалось в общественных местах говорить на русском-украинском, и где впоследствии советская школа вела борьбу с суевериями, народ вот так сохранял свои языческие старославянские обычаи.
В День Именин Домового надо обязательно положить монетку под печь, и говорить друг другу тихим голосом ласковые слова. Да постараться угостить блинчиками чужих детей, которые в этот день переступят порог дома – то будут посланные «дидьком» его детки домовята!
С именинами тебя, хранитель очага!
____________________________________________
*) "Лютый" - февраль (укр.), а также в собственном значении - лютый.
**) "Люлька" - детская колыбелька (укр.)