Штука в том, что женщины, и та, что любит тебя по-шекспировски до безумия, до смерти, и такая, которая лишь только делает вид для каких-то одной ей удобных целей, ведут себя, разговаривают, жестикулируют, смеются, грустят, напускают на трепетные ресницы чувственную поволоку, ластятся и ласкают совершенно одинаково – и индифферентному-то наблюдателю не различить, а уж влюбленному по уши мужчине…
С родиной ничуть не иначе. То есть…, с телевизора она - ночей не спит, как только о тебе и думает и кажется, что от такой любви ты должен быть счастливее любого из смертных; но глядя из пыльного окна своего, с грязной улицы под этим окном, глядя в пустой свой карман, глядя на полуобразованных детей своих и без хоть сколько-то медицины родителей, но и глядя на в золотой парче патриарха, на в серебряном сале олигарха, на в изумрудном троне монарха вдруг понимаешь, что вся любовь твоя была в одну только сторону, что нет и не было никогда в мыслях у родины твоей ни строчки про тебя, про любовь к тебе – одна лишь какая-то удобная только ей цель.
Понимаешь такое и становится грустно, но вдруг догадываешься и до другого: красота любви вовсе не в том, что любят тебя, но когда любишь ты. Она, родина, такая, какая есть, какой бог сотворил, какой тебе поручил – другой не будет. А вот разлюбишь, отвернешься, бросишь – и тогда ей точно конец: унизят, раздавят, надругаются, сожрут. Никому не нужна она кроме тебя, никому дела до нее нет кроме тебя и выясняется, что все, что есть у нее, на что она лишь может рассчитывать – только твоя любовь.
Так что не надо меня обманывать, не надо ставить лицемерный знак тождества между православием и родиной, государством и родиной, президентом и родиной…, не надо меня уговаривать любить мою родину – я и так…, я и так… Аминь.