АЛЁНА ТОКАРЕВА - http://www.proza.ru/avtor/vozrozhdenie - ПОЧЁТНОЕ ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 33» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Город застыл, словно смертельно раненое гигантское животное. Разрушенные от ежедневных авианалётов и артобстрелов здания, воронки, оборванные линии электропередач, занесённые снегом трамваи, которые, казалось, навсегда остановились на полпути... Пустые окна домов зияли пугающей чернотой, улицы погрузились в непроглядную тьму, а на заледенелых тротуарах повсюду лежали безжизненные тела истощённых людей, мимо которых безучастно, будто во сне, брели те, кто ещё мог хоть как-то передвигаться. Люди падали, молили о помощи, ползли и цеплялись за всё, что попадалось под руку, пытаясь самостоятельно подняться. Кому-то это удавалось, они поднимались, шли и снова падали, а кто-то затихал и смирялся, сознавая безнадёжность своего положения. И всем этим правили беспощадный, парализующий холод и доводящий до исступления, до потери человеческого облика голод.
Маша медленно шла из госпиталя домой, сжимая бесценную банку тушёнки, которую муж потихоньку от медсестёр положил в объёмный карман её телогрейки. Идти было, в общем, недалеко, и в прежние времена она преодолела бы этот путь играючи, но сейчас приходилось часто останавливаться и подолгу переводить дух, потому что от постоянного недоедания кружилась голова, и каждый шаг давался с трудом. Спасибо мужу Володе, который, как мог, подкармливал их с маленьким сыном Витей из своего госпитального пайка. У самого кожа да кости, глаза горят лихорадочным блеском, и раненая нога плохо заживает, а он ей каждый раз тайком передаёт что-то съестное. И она берёт! Понимает, что отрывает у него чуть ли не последнее, плачет, а берёт! Потому что иначе — верная смерть. А, может, это и лучше было бы для неё теперь, когда не стало Витюши...
- Милая, постой! - вдруг услышала Маша позади себя голос.
Она поправила платок и обернулась. В нескольких шагах от неё стояла женщина. Незнакомая, в мешковатом пальто и шали, крест-накрест перетянутой на груди.
- Вы что-то хотели? - устало поинтересовалась Маша.
Ещё не стемнело, и в серых морозных сумерках она увидела глаза этой женщины, от которых ей стало не по себе. Тёмные, бездонные, они, казалось, заглядывали ей в самую душу.
- Хочешь, судьбу расскажу?
Женщина подошла и попыталась взять Машу за руку. Та испуганно отшатнулась.
- Зря ты так... - проговорила незнакомка. - Да я и без руки вижу, что твой сын будет известным человеком...
- Что вы такое говорите! - в голосе Маши зазвенели подступившие слёзы. - Нет никакого сына... Нет! Умер мой Витюша!
Она повернулась и хотела бежать. Но опухшие ноги не слушались. Она сделала несколько шагов и беспомощно осела на снег.
- Будет сын... не сейчас, потом... И весь мир о нём узнает... - услышала Маша.
Она обернулась, но женщины нигде не было. Незнакомка словно растворилась в сгустившихся сумерках. Маша вытерла рукавицей моментально вспотевший лоб, с трудом поднялась и побрела дальше.
Преодолев последнюю заледенелую ступеньку и, наконец, добравшись до подъезда своего дома, она обессиленно прислонилась к стене и закрыла глаза. Надо было немного передохнуть и зайти ещё к соседям, где малыши — семилетняя Аня и двухгодовалый Митя — целыми днями оставались одни, без матери, которая на рассвете уходила на работу. Мать с утра варила маленькую порцию детской каши для Мити, давала ему половину и заворачивала кастрюльку с остатками в платок, чтобы подольше сохранилось тепло. Аня должна была днём дать брату вторую половину. Мальчик жадно съедал кашу и начинал плакать, потому что каждый раз хотел ещё. Плакал он тихо и жалобно, словно понимал, что рассчитывать больше не на что. Ане каша не полагалась. Она боялась даже притронуться к ней, чтобы, повинуясь порыву, не съесть всю и не оставить брата совсем голодным. Девочка, как и все остальные, получала небольшой кусок хлеба, который изо всех сил старалась растянуть на целый день. Иногда была картошка, и тогда это был праздник. Митя почти совсем не ходил. Целые дни малыш проводил на большой кровати среди груды тёплых вещей, на которой ночью семья спала, тесно прижавшись друг к другу. Иногда мальчик ползал, но больше находился в полудрёме, лишь изредка всхлипывая во сне.
- Ну, как вы тут, маленькие мои? - Маша, как могла, постаралась придать бодрости своему голосу.
- Тётя Маша! - обрадовалась Аня, прижавшись к ней худеньким тельцем.
Митя лишь повернул голову в её сторону и посмотрел серьёзным, недетским взглядом. У Маши сердце зашлось от жалости. Она вспомнила, как однажды мать Ани и Мити вечером возвращалась с работы, и у неё на глазах фашисты разбомбили продовольственный фургон. Лошадь, тянувшую повозку, разорвало на части, и один огромный кусок туши отскочил прямо к её ногам. Женщина, не помня себя и скорее повинуясь инстинкту, подхватила его и потащила в сторону дома. Люба — так звали соседку — щедро поделилась мясом с Машей и её маленьким сыном, и только благодаря этому две семьи смогли сносно просуществовать какое-то время. Но оно закончилось, к тому же пришли настоящие, трескучие морозы, и вновь неумолимо стал наступать голод...
- А я вам тушёнку принесла! - радостно сообщила детям Маша, выкладывая банку из кармана.
- Ура! - захлопала в ладоши Аня.
Митя по-прежнему молчал и смотрел серьёзно и безучастно. Аня сделала кипяток и залила им несколько сухих листочков мяты, которые ещё с лета сохранились у Любы. Разлила «чай» по кружкам, потом открыла банку тушёнки, небольшую её часть отложила на вечер, а остальное порезала на кусочки.
- Ну-ка, ребята, налетайте! - весело позвала она.
Аня жадно набросилась на еду. Митя завозился, захныкал и попытался сесть.
- Иди ко мне, мой хороший... - Маша взяла Митю на руки и подсела с ним к столу.
Она добавила немного кипятка и размяла мясные кусочки, сделав хоть какое-то подобие супа. Это была совсем недетская еда, но выбирать не приходилось. Чуть остудила и стала кормить малыша. Странно, но сама Маша в последние дни совсем не чувствовала голода, хотя почти ничего не ела. Ей казалось, что после смерти сына холод, наконец, добрался своей безжалостной рукой до самой её середины, до самого сердца, и сдавил его так, что она уже ничего не ощущала.
Покормив детей, Маша с трудом поднялась и пошла к себе. Сейчас она немного полежит, и придут силы... Надо только чуть-чуть отдохнуть, совсем немного... Не снимая телогрейки, она прилегла на кушетку. Сколько солнца и света... Откуда? Так тепло, спокойно, и Витюша, живой и здоровый, тянет к ней ручки... А, может, это и не он... Русоволосый мальчик, знакомый, а как будто и нет, смотрит на неё с такой любовью, но в его глазах печаль... « И весь мир о нём узнает!»... Холодно, как холодно... Спать...спать...спать...
Как от внезапного толчка, Владимир резко сел на кровати. Необъяснимая тревога подгоняла его. Он уже пошёл на поправку и начал понемногу ходить, но до выздоровления ещё было далеко. Ему надо было срочно домой, к Маше, он чувствовал это. Пришлось долго уламывать дежурную медсестру, чтобы та выдала ему верхнюю одежду. Наконец, Владимир её получил, уложил свой паёк в вещмешок и, подхватив костыли, поспешил, насколько мог, в сторону дома.
Когда он подходил к подъезду, то увидел, что у них работала санитарная команда. Это было обычным для блокадного Ленинграда делом. Люди привыкли к тому, что повсюду на улицах лежали окоченевшие трупы, которые санитары собирали и увозили прочь. Умерших в домах собирали по подъездам, но не хватало рук, и рейдов было недостаточно, поэтому сами жильцы иногда выносили трупы родственников и складывали их во дворах. Из подъезда вынесли на носилках несколько человек, и в одной из женщин Владимир узнал свою жену.
- Маша! - он кинулся к ней, гулко стуча костылями.
Владимир обнял жену, коснулся губами её лба и почувствовал, что она ещё жива.
- Она жива!!! - крикнул он санитарам.
- Друг, она уже не жилец... По дороге дойдёт... - скупо бросил один из них.
- Да ты... да я... тебя под трибунал! - задохнулся Владимир и, тяжело опираясь на плечо санитара, замахнулся костылём. - Заноси обратно! Убью!
- Ну, как знаешь... - тот, привыкший ко всему, был невозмутим. - Мы теперь не скоро приедем... Сам будешь, если что...
- Заноси!
Владимир, с запавшими щеками, покрытыми тёмной щетиной, еле стоящий на ногах и размахивающий костылём, был измождён и страшен. Когда, наконец, Машу принесли обратно в квартиру, он взял её лицо в свои руки.
- Девочка моя, очнись... - молил он, целуя её. - Теперь всё будет хорошо!
Она вдруг открыла глаза.
- Володя...
Маша едва шевелила губами, но она его узнала!
- Машенька, ты будешь жить, обещаю... - повторял он, как заклинание, отогревая её заледеневшие ладони в своих.
И она почувствовала, как теплеют её руки, как переливаются в неё спасительной силой его жажда жизни, энергия, любовь... Ей вновь привиделся маленький русоволосый мальчик. И вновь он смотрел на неё с нежностью, но только теперь улыбался и как будто говорил: «Жди, я обязательно приду!»