Не замечая луж и жирной весенней грязи, Лена шла в морг. Редкие утренние прохожие, удивляясь строгому взгляду незнакомки, уступали хрупкой девушке дорогу.
В руке Елена Сергеевна Березовская несла Свидетельство о смерти. Скрученная в трубочку бумага, касаясь куртки, задавала ритм. Починенные на прошлой неделе сапоги протекали.
За свои тридцать лет кроме разочарований в жизни Лена не видела ничего. Поднимаясь по ступенькам анатомического театра, ее мучил единственный вопрос: что изменится в мире, если я опознаю этого алкаша?
На общем собрании подъезда тайным голосованием единогласно была выбрана кандидатура Березовской. Ей вручили траурный документ на смерть соседа Белкина и денег на оплату услуг общества «Последний приют».
Когда старший по подъезду узнал о гибели жильца из 39 квартиры, он мгновенно оповестил весь дом. Свободно вздохнули все. Уборщица теперь могла оставлять без присмотра воду в ведре. Молодые семейные пары – коляски у мусоропровода. Жорик из 54-ой – велосипед. Рыбак с шестого сушить воблу на балконе. Эдуарду Генриховичу не нужно было закрашивать похабные слова на стенах. Даже от клопов снова несло коньяком.
Уже на пороге Лена почувствовала себя не уютно. От санитара читавшего свидетельство пахло тупостью, алкоголем и формалином. Долго вертя бумажку перед глазами, сотрудник морга пропустил гостью.
– Вот и всё,– мужчина с темными пятнами на белом халате старался поддержать даму,– отмучилась грешница.
– В смысле? – Лена косо глянула на сопровождавшего.
– В смысле копыта откинула,– санитар изменился в лице и принялся хамить,– пипец подкрался, кранты приехали, звездой накрыло. Так понятней?
– У меня мужик! – девушка остановилась.
– Вижу, что не лесбиянка,– представитель «приюта» надел марлевую повязку и подтолкнул девицу к двери,– не суетись. Нервы береги.
В небольшом холодном подвале гудели лампы дневного света. У заложенного кирпичом оконного проема стоял старый диван, рядом висел ковер. Мрачные стены были покрыты паутиной лопнувшей штукатурки. На каталках, столах и бетонных тумбах лежали человеческие тела. Некоторые из трупов были накрыты грязными простынями. В углу которых чернел штамп «в/ч 6479».
– Хороший оттиск,– Лена шевельнула болевшим плечом.
Весь вчерашний рабочий день в своем почтовом отделении, она ставила печати на письма и документы. Стучала, словно кузнечный пресс. Левой письмо, правой – удар. К концу дня по запарке она случайно проштамповала пенсионеру паспорт. Когда тот возмутился, встала и тихонько произнесла:
– Я тебе сейчас, старый хрен, башку пропечатаю.
Дед ушел, не рискнув пожаловаться начальнице.
Сейчас у Лены болело все тело. Душа витала на уровне детских воспоминаний о дохлой кошке. Колени дрожали. Легкие мучительно старались втянуть из воздуха кислород. Это была даже не тошнота, вместе с завтраком наружу пытались вылезти внутренние органы.
– Эта? – санитар приподнял простынь. На Лену смотрела старушка с белым лицом актера японского театра кабуки. Сквозь сдвинутый набок парик блестела лысая голова. Сложенные на груди руки были похожи на тряпки. Длинные ногти почернели.
Сдерживая челюсть, девушка простучала:
– У м-м-меня м-м-мужик.
– Тогда вот там посмотри,– санитар зевнул, заткнув кулаком рот.
На полу лежало три тела. Рядом стоял мешок, из которого торчала рука.
– Здесь, правда, не комплект,– последний приютец пожал руку, выглядывающую из прочного полиэтиленового пакета,– три ноги и рука. Онопко, наверное.
– Какое онопко?
– Футболист,– и, не много подумав, добавил,– шучу.
Лене было не до шуток. Она пыталась разглядеть средь гор наколок, волос и конечностей морду сволочи, которая даже после смерти портила ей устаканившуюся жизнь.
– Егорыч,– послышалось из-за коврика с оленятами.
Санитар испугался. Его изъеденное оспой лицо покраснело.
– Егорыч, бл…, ты где?
Ощутив очередную гадость, подброшенную жизнью, Березовская заглянула за ковер.
Бывшая душевая была переоборудована под операционную. В центре маленькой комнаты на стальной тумбе с ящиками лежал человек. Рядом в синем хирургическом костюме стоял высокий мужчина. Лицо его предохранял прозрачный щит.
– На Третьяка похож,– отложилось у Лены.
«Хоккеист» склонился над распоротым животом пациента. Руки хирурга что-то месили. Он повернулся.
– Егорыч, это еще кто? – по испачканному кровью стеклу ползали красные черви.
– Дык, это Белкина баба.
– Какого Белкина?
– Это ко мне,– человек с распоротым животом привстал с кушетки.– Ленок, ты что ли? Я ж тебе сказал, деньги отдам через месяц,– и обращаясь к санитару, добавил.– Вот ей Богу за две сотни с того света вытащат.
Потолок сузился, стены поплыли, в глазах вспыхнул и тут же погас яркий свет кварцевой лампы. Егорыч подхватил девушку на руки.
– Лежи не дергайся,– доктор принялся зашивать живот.
Резкий запах аммиака вернул девушку к жизни. Белый потолок стал медленно вытягиваться в приятное мужское лицо.
– Кто вы? – открыв глаза, спросила Лена.
– Не бойтесь, голубушка. Я ваш лечащий врач Франкенштейн Илья Моисеевич.
– Доктор! – внезапно Лену обуяло беспокойство.– Там в морге,– она пыталась показать руками,– санитар Егорыч. Они Белкина зарезали!
– Ну что вы, дорогая вы наша. Ничего не было,– у доктора на шее висел фонендоскоп. От аккуратной бородки клинышком пахло карболкой и йодом.– Вас привезли прямиком с почты. Вы Ивана Петровича печатью стукнули,– доктор повернулся вполоборота.
В дверях стоял старик с пакетом мандаринов. На лбу мужика синел двуглавый орел с надписью «Почта России».
Лена расслабилась. Теплые руки врача напомнили ей заботливую медсестру, которая выхаживала ее после аппендицита.
– Как же ее звали? – напряглись мышцы лица, гулко застучало сердце.
– Расслабьтесь, милая. Вам необходим покой,– глаза лекаря светились уверенностью и домашним уютом.– Полежите пока в палате интенсивной терапии,
а там видно будет. Извините, у меня обход,– Илья Моисеевич откланялся.
– Какой внимательный доктор, и какая странная у него фамилия.
Лена встала с кровати. Слегка пошатываясь, она направилась в туалет. С трех коек на нее смотрели три пары ласковых глаз. Лиц женщин было не разобрать, все плыло, словно в тумане. Взгляд больных показался Березовской настолько одинаковым, что она обернулась.
– Не может быть,– Лена усмехнулась уголками губ.
У всех трех соседок по палате было лицо Белкина Ефима Ибрагимовича.
Отогнав от себя дурные мысли, Елена Сергеевна дрожащей рукой открыла дверь туалетной комнаты. На полочке рядом с мылом лежали деньги. Лена пересчитала, сто девяносто три рубля.
– Не хватает семи рублей,– подумала она.
Мягкое сидение унитаза растворилось в нежной коже девичьих ног. Белый кафель на полу, хромированные трубы, покрашенные в салатный цвет стены, капавшая вода в раковине. Потянув салфетку, Лена вдруг увидела выпавшую из рулона бумажку.
Развернула лист и прочла:
«Свидетельство о смерти гражданина Белкина Е.И…»
Закрыв рот рукой, она вскрикнула от неожиданности. На своем лице Елена Сергеевна почувствовала жесткую, трехдневную щетину. Мир лопнул, земля ушла из-под ног. Стук сердца напоминал барабанную дробь.
С трудом разогнув деревянные ноги, девушка увидела свое отражение.
Из овального зеркала, с наклеенными по краям снежинками на нее смотрел Фима.