Идя по серой улице и съежившись под холодным осенним ветром, я заметил, что ко мне прицепилась дворняга, рыжая, не большая и не маленькая. Она бежала за мной, закладывая круги и восьмерки, и если обгоняла на пару шагов, то вдруг застывала на месте, приподняв одну из передних лап, пропуская меня вперед. Она всем видом показывала, что, мол, видишь, какая я понятливая и послушная и особо ни на что не надеюсь, но вдруг… Я дошел до подъезда дома, в котором снимал квартиру, и присел. Собака тут же села рядом и принялась как бы с интересом смотреть по сторонам. Я понимал, что на самом деле все ее чувства устремлены на меня. Я встал и скрылся в подъезде.
В квартире было прохладно. Я согрел чайник. А потом пришла Таня…
На каблуках она была выше меня на полголовы, но мне показалось, что на целую голову. Она сняла куртку и небрежно сунула ее мне в руки. Я повесил куртку на плечики в гардеробном шкафу и еще хотел сказать, чтобы она не снимала обувь, но не сказал, увидев, что она и не думает это делать. Она сразу прошла дальше и включила весь свет, который нашла. Потом на кухне мы сидели за столом, пили чай и ели горький шоколад.
- Ты куда ездила? - спросил я.
- В Швецию.
Таня выглядела тихой, отсутствующей и чужой. Помолчав, она добавила:
- Я к тебе зашла, как и обещала. Но мне надо уже идти…
- Ты ко мне еще придешь?
- Когда?
- Когда хочешь.
- Видишь ли, я выхожу замуж и уезжаю из России.
- В Швецию?
- Да.
- Ты ездила к нему?
- Да.
- И?
- Если я тебя правильно понимаю, то да…
Она встала и подошла к окну.
- Снег повалил, - сказала она. - Красиво как!
Я сидел, тупо уставившись в недоеденный шоколад. Минут пять она еще стояла, опершись руками о подоконник, и смотрела на падающий снег. Потом отошла от окна и встала за моей спиной.
- Не оборачивайся, - скомандовала она.
Я услышал, как она снимает сапоги, что-то еще, снова надевает сапоги. Вдруг на стол передо мной упали ее колготки, те, которые только что были на ней.
- Это тебе, на память, - сказала Таня обыкновенно и ушла.
Я взял ее колготки, встал, подошел к окну и поднес их к губам. За окном валил снег. Это действительно было красиво…
На следующий день снег растаял. Я ходил бесцельно по улицам, пока не зашел первый раз в жизни в рюмочную. Там были высокие столики, за которыми можно только стоять. Я взял стакан недорогого белого сухого вина, но не успел отхлебнуть и пару глотков, как к моему столику подошли два типа с бутылкой дешевого крепленого красного и посмотрели на меня так, как будто знали меня всю жизнь.
Им обоим было за сорок. Один был коренаст, медлителен, имел светлые волосы с залысинами спереди, бесцветные глаза и веснушки на лице. Одет просто. Другой был повыше, стройнее, смуглее, имел темные слегка волнистые волосы, темные глаза и был гораздо темпераментней своего приятеля. Одет был, можно сказать, модно.
Коренастый спросил, разливая вино:
- Ну как тебе она?
Его приятель, самодовольно улыбаясь, ответил:
- Сказала, чтобы я сидел дома и не работал, потому что надо кому-то с ее собачкой гулять, готовить и по магазинам бегать. Ей некогда… А я со сдачи оставляю немного себе, чтобы сюда заглядывать...
- Мелочь, Сережа, тыришь, значит?
- Кто бы говорил, - завелся темноглазый Сережа. – А сам, Саша, живешь с матерью на ее ветеранскую пенсию.
- Она ветеран и имеет инвалидность, - гордо заявил коренастый Саша.
- Зато какая у нас любовь, - сказал Сережа. – Правда, она говорит, что я эгоист, и считает, что мы должны подлаживаться друг к другу, словно пилим дрова двуручной пилой…
- Хи, хи, хи, – засмеялся Саша.
Я улыбнулся и почувствовал себя своим в их компании…
Четвертого декабря в единый день голосования я приехал к матери в поселок, вышел из автобуса и направился к выкрашенному когда-то в зеленый цвет дому - двухэтажному, деревянному, на восемь квартир, с печными трубами и примыкающими с двух сторон выгребными ямами. Дом был построен до моего рождения в хрущевскую оттепель и, по замыслу, в нем полагалось встретить коммунизм.
Когда я зашел в квартиру, со словами «ну наконец-то» в коридор вбежала мать - среднего роста, худощавая, суетливая и с бегающими глазами. Я сухо поздоровался, сбросил с себя ботинки, куртку, помыл руки, прошел на кухню и сел за стол. Мать поставила передо мной картофельные оладьи, банку со сметаной, кружку молока и села напротив.
- Ешь, ешь, – сказала она. – А то худой такой, и не знаю в кого.
- В тебя, в кого же еще? - ответил я и стал есть.
Я совсем не знал своего отца. Мать, почувствовав некую двусмысленность в моем ответе, вскочила и захлопотала у плиты. Она стала говорить что-то про соседей и вообще, про сельчан, и из ее слов было непонятно – то ли она на них жалуется, то ли хвалит. Потом сказала, что наша корова уже старая, и что она отведет ее скоро на бойню. Мне стало не по себе и, наверное, ей тоже. Потом, немного помолчав, она важно со всей ответственностью заявила, что уже проголосовала.
Это действительно было для нее важным и ответственным мероприятием. Видимо, она считала, что для человека есть черта, ниже которой он не должен опускаться, ибо его ждет дальше только падение. Может, для кого-то это перестать чистить зубы, а для нее – ходить на выборы. Вот она и ходила, и голосовала всегда за действующую власть.
- Ну, все. Спасибо, – сказал я, вставая из-за стола.
Я пошел в коридор, а мать с озабоченным лицом шла следом и говорила:
- Иди, иди, проголосуй. Паспорт не забыл?
- Не забыл, – отвечал я
Я оделся и встал у дверей, демонстрируя готовность исполнить гражданский долг. Мать как-то пристально посмотрела на меня, пытаясь, как мне показалось, понять – а все ли я сделаю, как подобает ее сыну. Я постарался выглядеть скромным и ответственным. Таким и пошел на выборы, но сначала решил проведать корову.
Сарай, в котором жила корова, находился недалеко от дома среди других сараев. За ними было поле, за полем метрах в трехстах - железная дорога, а за ней снова поле.
Я подошел к сараю, открыл дверь ключом и вошел внутрь. Это снаружи все выглядело как сарай, а внутри был обычный хлев. На меня дохнуло теплыми коровьими переживаниями. Я включил свет. Корова стояла и жевала сено и, увидев меня, вытянула шею. Я стал гладить ее между рогов и шептать ей ласковые слова. Глаза у коровы были грустные, грустнее, чем обычно, и они словно говорили, что я вам служила, но стала старой, так что делайте то, что должны, и бог вам судья. Я выключил свет, вышел из сарая, запер дверь и пошел голосовать.
Избирательный участок находился в школе, в которой я когда-то учился.
В кабинке я перечеркнул избирательные бюллетени крест-накрест и бросил в урну.
Когда я выходил из школы, то столкнулся с Катей, с которой учился с первого по последний класс. Мы даже одно время сидели за одной партой. Катя стояла с маленькой девочкой лет пяти и держала ее за ручку.
- Ой, привет, – воскликнула Катя.
- Привет, Катя.
Я присел перед девочкой. Девочка была красивая. У нее были синеватые глаза, пухлые губки, белая кожа с румянцем на щеках, светлые волосики выглядывали из-под шапочки. Девочка засмущалась и отвела взгляд в сторону.
- Твоя? - я посмотрел вверх на Катю.
- А чья же?
- Красивая.
- Красивая.
Я поднялся. Катя улыбнулась.
- Давно тебя не видела. Из города приехал?
- Да, из города.
- А мы вот все тут, в поселке. Ты не спешишь?
- Нет.
- Поболтаем? Вспомним прошлое?
- Давай. Только вот…
- У меня тут мама тоже голосует. Сейчас я ее найду, отдам дочу и пойдем ко мне. Не ходить же нам по улицам.
- Давай.
Катя ушла с дочкой, а я стал ждать.
Когда Катя пришла одна, мы пошли к ней.
- Ты одна живешь? - спросил я.
- Да… вернее с дочкой.
- Я это и имел в виду.
Мы подошли к ее дому. Это был точно такой же дом, как тот, в котором жила моя мать, только выкрашенный в синий цвет.
- Ты будешь чай или чего покрепче? - спросила Катя, когда я сидел за столом у нее на кухне.
- Чай.
- Не пьешь совсем? - удивилась она.
- Почти.
Мне показалось, что ее это немного расстроило. Мы пили чай, говорили, вспоминали… Когда я ушел, она смотрела мне вслед из окна.
10 декабря в городе, идя по улице, я увидел толпу. Это был митинг протеста против фальсификации результатов Парламентских выборов. Сразу бросились в глаза немногочисленные анархисты - молодые, активные и все в черном. Немного в стороне стояли коммунисты с красными флагами - пожилые и тихие. Остальные на вид – обычные граждане.
В толпе я увидел Сашу и Сережу с белыми ленточками на груди, которые здесь раздавали всем желающим. Сережа что-то живо обсуждал с окружающими, а Саша озирался и ежился. Я подошел к ним. Сережа встретил меня с восторгом, крепким и теплым рукопожатием. Протянул свою вялую и холодную руку и Саша, уставившись мне в грудь. Сережа продолжил разговор с участниками митинга, а я хотел было заговорить с Сашей о происходящем, но передумал.
Митинг еще продолжался, а мы втроем выбрались из толпы и направились в свою забегаловку. Сережа оживился еще больше, видимо, предвкушая выпивку, а Саша еще больше замерз.
В рюмочной я взял себе стакан полусладкого, а мои приятели, как обычно, красного крепленого.
- За демократию! - торжественно произнес Сережа, поднимая наполненный пластиковый стаканчик.
Саша готов был выпить за что угодно, лишь бы согреться. Они выпили все до капли, а я немного отхлебнул своего.
- Эх, - продолжил Сережа, – Сашок, на отца русской демократии ты не тянешь, а за гиганта мысли вполне сойдешь.
- Хи, хи, хи, - засмеялся Саша, вжимая голову в плечи.
Сережа еще с полчаса нес революционную чепуху, а потом мы все вместе шли по улице: Саша и Сережа впереди, а я чуть сзади.
- Серега, – сказал Саша.
- Что? - ответил Сережа.
- А бог есть?
- Бога нет.
- А справедливость?
- Есть.
На автобусной остановке стояли две девушки поодаль друг от друга. Обе в курточках и в коротких юбках. У одной на некрасивых ногах были моднющие сапоги, у другой на красивых ногах были изрядно поношенные зимние кроссовки.
«Наверное, это и есть справедливость», - подумал я.
Стройка, где я работал ночным сторожем, благополучно закончилась, и мне надо было искать работу. В газете я прочитал объявление, что требуется сторож до тридцати лет, стройный и не очень высокий. Странное объявление. Я позвонил, и женский голос предложил встретиться.
Мы встретились в кафе в восемь вечера в среду, за три дня до Нового года. Я пришел ровно в восемь. Место и время назначила она, и теперь сидела за столиком и ждала. Я подошел, сел напротив, деликатно кивнув и расстегнув куртку. Ни жестом, ни словом не ответив на мое приветствие, она просто закурила, немного откинувшись на спинку стула, и пустила дым поверх моей головы, немного суживая глаза. Я посмотрел на дым, а потом на тлеющий огонек на конце тонкой дамской сигареты. Подошла молодая официантка.
- Два кофе и два мороженых с шоколадом, – сказала дама.
Официантка ушла.
Выглядела дама прекрасно: ухоженное красивое лицо, холеные руки, небольшая приятная полноватость в фигуре.
Принесли заказ. Я стал есть мороженое, а она курила и все смотрела на меня.
- Ну, расскажи про себя, - сказала она, пустив струю дыма мне в лоб.
- Сторож, - сказал я.
- Все? - спросила она.
- Все, - ответил я.
- Прекрасно, - сказала она и пустила дым мне уже в глаза.
Я уклонился, опустив ниже голову, и доел мороженое.
- Ешь еще и это, - она кивнула на второе мороженое.
Она докурила и принялась пить кофе. Доев второе мороженое, я тоже стал пить кофе.
- Устала я, - вдруг сказала она. – Эта беготня предпраздничная, а у меня целых три магазина. Все как с ума посходили. Хочу выпить. Составишь компанию?
Я посмотрел на стойку бара.
- Не здесь, я за рулем, поехали ко мне, - продолжила она и встала, оставив на столе деньги.
Надев бордовую курточку, она направилась к выходу. Я пошел за ней, рассматривая ее ноги…
Потом в ее стильном автомобиле мы проехали три квартала и остановились.
- Видишь дом из красного кирпича? Квартира шестнадцать. Не хочу тебя показывать соседям. Выходи. Жду.
Я вышел...
Когда она открыла мне дверь, то я увидел ее в другой, более короткой юбке, в тоненьком свитере и в туфлях на каблуке.
- Раздевайся, - сказала она. - Руки можешь помыть в ванной. Жду на кухне.
Я снял куртку, ботинки и направился в ванную комнату, осматривая по пути квартиру. Квартира была небольшой, уютной и современной.
Когда я пришел на кухню, то увидел, что она сидит за столом, на котором была бутылка хорошего коньяка, две стопки, блюдце с нарезанным лимоном и тарелочка с малосоленым лососем. Она с нетерпением посмотрела на меня и указала взглядом на стул. Я сел.
- Наливай по полной, - распорядилась она.
Я разлил коньяк, который был темного янтарного цвета с приятным запахом. Она взяла рюмку, подержала ее в руке, как бы передавая тепло ладоней, и выпила залпом. Я выпил в один глоток, запрокинув назад голову. Я так не пил раньше никогда, но видел, как так пьют другие. Мы взяли одновременно по дольке лимона и закусили. Она немного сморщилась и пальцем показала поочередно на две стопки, жуя лимон. Я снова налил по полной. Повторили. Ее красивые холодно-зеленые глаза заблестели. Она опять взяла дольку лимона, а мне предложила попробовать рыбу. Я поддел кусочек лосося вилкой и отправил его в рот. Вкусно… Голову она чуть опустила, и я увидел зачатки второго подбородка, но это ее не портило.
- Ладно, я в душ, потом ты пойдешь, - сказала она и ушла.
Я налил еще полстопки, выпил, доел рыбу и стал сидеть и прислушиваться. Услышал, как открылась дверь, звуки шагов, потом наступила тишина. Я встал и пошел…
Вода приятно грела…
В спальне, куда я несколько обреченно пришел, горел светильник. Стены были красноватыми, а одеяло и подушки черными. Она лежала под одеялом, отвернувшись. Я лег рядом и поцеловал ее в плечо. Она повернулась и легла на спину. Я, вытянув шею и одновременно положив руку ей на грудь, хотел поцеловать ее в губы, но наткнулся на ее ладонь. Ладонь уперлась мне в лоб, не пуская дальше. Потом мягко, но настойчиво стала давить на мою голову, направляя вниз вдоль ее тела. Я не противился. А потом наступила звенящая тишина, когда ее ноги плотно прижали мои уши. В тишине и в темноте теряешь чувство времени, даже если что-то делаешь… Вдруг она почти борцовским приемом перевернула меня на спину, а сама оказалась верхом на мне. Ерзая, она сместилась к низу моего живота и, приладившись там, стала громко дышать и постанывать. Я старался содействовать ей во всем этом, как мог, но все-таки что-то сбилось. Она отчаянно издала протяжный звук и неожиданно дала мне пощечину по левой щеке, и тут же по правой. Странно, но опять все пошло своим чередом, а потом она мелко задрожала и повалилась рядом на кровать. Я лежал, не шелохнувшись, пока она не встала и не вышла из спальни. Послышался шум падающей воды, потом в наступившей тишине я услышал ее удаляющиеся шаги.
Когда я появился на кухне уже одетый, она сидела за столом, на котором были две маленькие чашки кофе. Она ждала меня, завернувшись в халат, и, дождавшись, молча стала пить кофе. Я сел, взял чашку и сделал несколько маленьких глотков.
- Ты где Новый год празднуешь? - спросила она, не глядя на меня.
- Не знаю.
- У меня за городом домик. Я обычно там встречаю Новый год. Те люди, с которыми я хотела там отпраздновать… ну, в общем, кто уедет, кто не может. Поехали со мной.
- Хорошо.
- Тогда договорились, но ты позвони обязательно еще утром тридцать первого.
Она взяла маленький квадратный листик бумаги, написала на нем два слова - «Елена Сергеевна» и номер сотового телефона.
Я ей позвонил утром тридцать первого.
Около девяти вечера мы поехали в ее загородный домик. Дорога шла мимо поселка, где жила мать. Я увидел крышу нашего дома.
Минут через двадцать мы въехали в другой поселок, который был совсем не похож на все остальные в округе. Когда-то он был обычным, находящимся на скалистом перешейке меж двух озер. Исключительная красота и близость к городу сделали это место престижным. За последние лет десять почти все старое было скуплено, снесено и построено новое, красивое и дорогое.
Машина на небольшой скорости проехала пять или шесть домов, спрятавшихся за заборами, съехала с дороги направо и остановилась у ворот. Елена Сергеевна достала брелок, нажала кнопку, и ворота стали открываться. Мы въехали во двор, ворота за нами закрылись. Во дворе было полно снега. Вышли из машины. Елена Сергеевна потянулась, разводя широко руки, шумно вдохнула и шумно выдохнула воздух, потом открыла заднюю дверь автомобиля, взяла увесистый пакет, поднялась на веранду и включила свет, который осветил почти весь двор и, повернувшись ко мне, сказала:
- Возьми лопату и снег немного поразгребай.
Она открыла дверь дома и исчезла за ней. Я остался один во дворе и стал глазами искать лопату, попутно с интересом осматривая все это хозяйство.
Дом был одноэтажный, из клееного светло-коричневого бруса, с покатой крышей, из которой торчала кирпичная труба. Слева, в некотором удалении от дома, к забору прижался аккуратный дощатый сарай. На склоне у озера стояла бревенчатая баня, за которой виднелся деревянный пирс.
Лопата стояла у ворот, на видном месте, но я ее не увидел сразу, так как было на что смотреть. Я взял лопату и стал расчищать двор. Открылась дверь. Елена Сергеевна вышла на веранду.
- Когда закончишь, пойди в сарай и принеси дрова для камина, - сказала она и опять скрылась за дверью.
Вдруг где-то рядом со свистом в небо взмыл фейерверк и в вышине рассыпался на грозди разноцветных огней. От неожиданности я даже вздрогнул. Вдали залаяла собака.
Прихожая, где я появился с охапкой дров, показалась мне огромной. Слева через широкий проем был виден каминный зал. Прямо сквозь проем поменьше – кухня. Прихожая справа переходила в коридор, из которого налево вели одна за другой две двери. Последняя была приоткрыта.
Из кухни в джинсах, рубашке и шлепанцах вышла Елена Сергеевна и, кивнув в сторону большого проема, сказала:
- Сними обувь, куртку и разожги камин, а я тут что-нибудь приготовлю пока.
Так я и сделал.
- Мой руки, бери тарелки с едой и неси в каминный зал на стол, - услышал я, как только приятно запахло дымком.
Я нашел ванную комнату, совмещенную с туалетом, помыл там руки и отправился носить по две тарелки зараз. На одной тарелке были маринованные огурчики, на другой соленые грибки с лучком, на третьей ломтики селедочки. На трех других разные салаты, купленные, видимо, в магазине в готовом виде. Я еще захватил чистые тарелки, ложки и вилки. Потом с кухни пришла Елена Сергеевна, неся стопки и бутылку водки.
- Знаешь, хочу водочку с селедочкой, - сказала она. - От шампанского у меня голова болит.
Мы сели за стол, и я разлил водку по рюмкам. Она, улыбаясь лишь глазами, произнесла:
- Ну, за Старый.
Мы чокнулись рюмками, выпили и потянулись за закуской. Она за селедкой, а я за огурцом. Закусив, она весело сказала:
- Все приличные дамы пьют мартини и закусывают конфетками «Рафаэлло», а я сейчас пью водку, ем селедку и получаю от этого наслаждение.
Мы выпили по второй. За окном где-то загрохотали петарды. Елена Сергеевна положила себе в тарелку один из салатов. Я последовал ее примеру. Грохот умолк. Мы стали молча и сосредоточенно есть…
- Курить хочу, - вдруг сказала она. - Ты куришь?
- Нет.
- Пошли на веранду, я покурю, а ты просто постоишь.
Мы оделись и вышли на веранду. Был легкий морозец. Она закурила. Почти докурив сигарету, она спросила:
- У тебя есть табу в сексе?
Подумав с пару секунд, я ответил:
- Мужчины, животные, трупы.
- Мужчины, животные, трупы, - повторила она задумчиво. – Что-то в этом есть. Пошли в дом.
Мы снова сели за стол, но перед этим я бросил еще два полена в камин.
- Может, ты горячего хочешь? - спросила она. - Я лично есть не хочу.
- Нет, спасибо, тоже не хочу.
- Но это надо все доесть, - она озабоченно посмотрела на стол.
Я стал доедать, а она не стала. Потом, посмотрев на часы, сказала:
- Наливай.
Я разлил водку, она еще раз посмотрела на часы и почти прокричала:
- С Новым годом!
Мы выпили.
- С Новым годом! – выдохнул я.
За окном загрохотало.
Елена Сергеевна высадила меня из машины на следующий день днем по моей просьбе, когда мы проезжали мимо поселка, где жила моя мать. Она не удивилась и не спросила ничего. Просто остановилась, я вышел, а она поехала дальше в город.
Мать меня ждала, обрадовалась и даже прослезилась. Такого с ней раньше не было. Она стала еще более суетливой и даже заискивающей немного. Когда я сел за стол на кухне, мать поставила передо мной большую тарелку с салатом оливье.
Она всегда на Новый год готовила этот салат. Он не приедался, был желанным, и я мог его съесть невероятно много.
Пока я ел, мать хлопотала на кухне, изредка поглядывая на меня. Потом налила мне чай, хотя обычно наливала молоко. Я удивленно посмотрел на нее. Она отвела взгляд, подошла к окну и стала что-то высматривать на улице. Я понял, что нашей коровы больше нет. Я выпил чай, сказал «спасибо», и пошел в комнату. Там я лег на диван и стал смотреть в потолок.
Сегодня утром за завтраком Елена Сергеевна предложила мне сторожить ее загородный дом. Потом отвела в баню, где, помимо парилки и моечной, была комната отдыха с крохотной кухонькой, холодильником, старым кожаным диваном, столом и парой стульев, и сказала, что, если я соглашусь с ее предложением, то буду жить в этой комнате. Еще я должен чистить двор от снега, и за все она мне будет платить шестнадцать тысяч, но пока ежемесячно только восемь. Остальные она выплатит потом, так как ей нужен залог на случай материальных убытков по моей вине. Квартира в городе мне не понадобится, и я на этом сэкономлю. К тому же здесь свежий воздух, тишина и покой. Еще она сказала, что у нее есть подруга Светка, Светлана Ивановна, и она меня с ней обязательно познакомит. Подруга - директор большого торгового центра. И если я себя нормально зарекомендую, то Елена Сергеевна замолвит словечко за меня, и тогда ее подруга возьмет меня к себе кем-нибудь, но ближе к лету.
Я согласился.
Сказав матери, что хочу прогуляться, я оделся и вышел на улицу. Поселок выглядел тихим. Ничего не взлетало и не взрывалось. Здесь люди предпочитали покупать нечто более существенное, чем пиротехнику. Я не знал, куда иду, но, походив, оказался у Катиного дома. Волнуясь, поднялся на второй этаж, постоял немного у двери, потом позвонил. Прислушался, позвонил еще и еще. Никто не открыл.
Седьмого числа я съехал с квартиры и стоял на улице с сумкой в руках. Подъехала Елена Сергеевна и повезла меня на новое место работы и проживания.
Мы доехали, как мне показалось, быстрей, чем в прошлый раз. Она оставила меня во дворе и, не заходя в дом, уехала, отдав ключи и напоследок сказав, что все продукты из холодильника в доме я могу взять себе в баню, и чтобы был все время на связи.
Я был все время на связи, чистил двор, сторожил и никуда не отлучался. Продукты расходовал экономно. Мне нравились тишина и одиночество.
Елена Сергеевна приехала только 13 января вечером не в настроении. Бегло осмотрела свои владения, сказала, чтобы я растопил камин, и скрылась в доме.
Когда я справился с этим нехитрым делом, она сказала:
- Ступай.
Я ушел к себе в баню. Но примерно через час, она позвонила и предложила зайти в дом.
Когда я пришел, то увидел, что Елена Сергеевна сидит за столом.
- Присоединяйся, - сказала она устало.
Было видно, что она уже немного выпила. Я скромно сел за стол, на котором был такой же коньяк, что мы пили с ней на Новый год, нарезанный лимон, соленая розовая форель и несколько магазинных салатов.
- Наливай, - сказала она все тем же усталым голосом.
Я разлил. Мы выпили и поели.
- Как работа?
- Хорошая работа...
- А ты добрый.
- А что лучше?
- Лучше быть по ту сторону добра и зла. У тебя не было мысли жениться?
- Пока нет.
- Люди тупеют от семейной жизни. Ладно, я в душ и в спальню. Жду тебя.
Она ушла, а я налил себе полную стопку коньяка…
Елена Сергеевна уехала на следующий день после обеда, а я пошел в магазин за хлебом.
У магазина стояли три старухи. Я услышал, как одна старуха говорила двум другим:
- А че мужику-то, коли у него совесть вся в штанах. И держит она этого дурака, а наверно хорошо ей с ним, хорошо.
Когда я вышел с буханкой в руке из магазина, то увидел, что старух уже нет, а на их месте стоял ладного вида мужчина лет 35-40 и улыбался мне.
- Привет, - сказал он дружелюбно. – А мне сказали, что у Сергеевны новый сторож. Меня хохлом кличут.
- А что? До меня у Сергеевны был кто-то другой? - спросил я.
- Да каждый сезон новый. Я тут третий год, так ты третий на моей памяти. Со снегом появляются, со снегом исчезают. А в прошлом году был тут у нее такой манерный. Пидерок.
Хохол зло сплюнул.
- С чего ты взял?
- Я их сразу вижу.
- А я?
- Ты вроде нормальный хлопчик.
- Так вроде?
- Да ладно тебе.
И он ладонью хлопнул меня по плечу. Я чуть хлеб не выронил. Ну и силища!
- Ты лучше скажи, сколько тебе платят? – спросил он, прищуриваясь.
- Восемь тысяч, ну и потом… еще.
- Не густо…
- А тебя как сюда занесло?
- Шабашил с бригадой украинцев, работали и в этом поселке. А потом хозяин, где мы закончили работать, предложил мне остаться у него здесь на хозяйстве. Сторожу, тренирую хозяйского пацана. Я же мастер спорта по боксу. В прошлом. Хотя как говорят, мастерство не пропьешь. Ты как выпить после баньки, когда хозяев не будет, а?
- Можно.
Мы уже подошли к воротам, за которыми был дом Елены Сергеевны.
- А я тут живу, - сказал хохол, показывая на дом через два участка.
Прошла еще одна неделя. Елена Сергеевна позвонила в пятницу около шести вечера и сказала, что скоро будет. Я побежал растапливать камин.
Она приехала минут через сорок, удовлетворенно посмотрела на дымок из трубы, ничего не сказала, и, не глядя на меня, с пакетом проследовала в дом. Я ушел к себе в баню, где лег на диван…
- Солдат спит, служба идет, - услышал я голос Елены Сергеевны.
Проснувшись, я сел, хлопая глазами и не понимая, как уснул. Она сидела за столом, держа в руках мою книгу со стихами Есенина.
- Для души? - спросила она, кивая на книгу.
- Да, - ответил я. – Для души.
Она положила книгу на стол, повертела головой, а потом уставилась на сумку с моими вещами, которая стояла на полу у стола. Из сумки Елена Сергеевна вытащила колготки Тани, оставленные мне на память. Я накануне искал в сумке теплые носки, все перевернул, и получилось так, что колготки, которые я всегда прятал подальше, стали видны.
- Носишь? - спросила она серьезно.
- Нет.
- Тоже для души?
- Да.
- А может скрываешь свою маленькую постыдную сексуальную тайну, замирая от ужаса, что кто-то об этом что-то узнает? Но эта тайна может стать и источником счастья, если станет общей с кем-то еще... Ты со мной поделишься этой тайной?
Я весь напрягся, не зная, что и ответить.
- Не пыжься, - сказала она. – Сегодня обойдусь без тебя. Надоел этот ваниль с тобой. Да и ты, смотрю, устал.
Она ушла. На столе остались лежать книга со стихами и колготки…
Озеро замерзло, на льду лежал снег. Я часто всматривался в озерную белизну и в темную полоску противоположного берега.
Утром в субботу 28 января Елена Сергеевна приехала без звонка и была в приподнятом настроении.
Растопив камин, я принялся убирать двор - ночью шел снег.
Елена Сергеевна стояла на крыльце, курила и наблюдала, как я работаю. Потом сказала, что пойдет поспит, и чтобы ее не беспокоить.
Закончив работу, я пошел к себе в баню, а ближе к вечеру вышел во двор, сел на ступени крыльца и стал ждать.
Стемнело. Дверь неожиданно открылась.
- Принеси еще дров, - сказала Елена Сергеевна, на секунду высунувшись.
Я принес дрова. Камин потух, и я растопил его снова. Елена Сергеевна сказала:
- Давай, через полчаса жду тебя. Будем ужинать.
Я вышел и снова сел на ступени крыльца. Когда мне показалось, что полчаса прошло, я вошел в дом. Снял куртку и ботинки. Из кухни в зал прошла Елена Сергеевна, неся тарелки в руках. Я помыл руки и прошел в зал. На столе было много всякой вкуснятины, и еще стояла бутылка коньяка, но другого, не такого, какой мы пили с ней до этого.
- Садись, - сказала она, внимательно осматривая стол.
Я сел, а она вышла.
Она вскоре пришла в красивом красном платье с глубоким разрезом на ноге и в красных туфлях на высоком каблуке. На ногах были чулки, именно чулки, это было видно через разрез. Я почувствовал, как сердце мое стало стучать чаще, и мне захотелось поскорее выпить.
- Мог бы и стул для меня отодвинуть, - сказала она и села за стол.
Я смутился.
- Наливай.
Я разлил коньяк, и мы выпили. Закусили лимоном. Она нетерпеливо повела кистью руки, и я наполнил рюмки снова. Снова выпили и набросились на еду. Когда выпили по третьей, я, не закусывая, встал, подошел к камину, бросил одно полено в огонь и сел обратно за стол.
- Почему ты в таком затрапезном виде? – вдруг произнесла она. - Я вся такая нарядная. Ах, да, ты же на работе. Это моя вина, что я тебе не выдала спецодежду.
- Какая еще спецодежда? – насторожился я.
- Новая и красивая. Примерь. Но сначала пойди и прими душ.
Когда я пришел обратно, завернутый в полотенце, Елена Сергеевна стояла у дивана, на котором лежали женские вещи.
- Вот это твоя спецодежда, - весело сказала Елена Сергеевна. – Костюм горничной. Правда, мило? Чулки надевай аккуратней. А туфельки какие - твой сорок второй размерчик. А какие прелестные трусики. Ну, что стоишь, как невеста?
Я откинул полотенце, попереминался немного с ноги на ногу и стал облачаться в «спецодежду». Необычно, конечно. Но самое удивительное было то, что, надев туфли на приличном тонком каблуке, я не испытал никакого дискомфорта.
- А сейчас я тебя накрашу, - заботливо сказала Елена Сергеевна. - Садись и учись. Накрасим глазки, губки. Тени тебе не нужны.
Когда она закончила меня красить, то надела на голову мне легкий платок, завязав узел сбоку у уха.
- Ну, пойдем, поглядишь на себя в зеркало, - сказала она.
Мы вышли в прихожую к зеркалу, в котором я увидел, что на меня смотрит в туфлях, в чулках, в короткой юбке, в блузке, в фартучке и в платочке хорошенькая горничная.
Меня стали терзать смутные сомнения - нужно ли мне все это? Я всячески себя успокаивал. В конце концов, у нас были интимные отношения, а в них всякое бывает.
Четвертого февраля, в субботу утром, позвонила Елена Сергеевна и сказала, что ее не будет на выходные, а приедут к трем часам дня ее дочь с подругой. Девушки хотят попариться в бане. В дом не пойдут. Моя задача – протопить баню к указанному часу, перенести из бани в дом на время свои вещи и приглядывать за печкой, чтобы девушки не угорели и не сгорели.
Девушки приехали в красном «Фиате». За рулем была зеленоглазая блондинка. Она вышла, улыбнулась мне и поздоровалась. Вместе с ней вышла сероглазая брюнетка и несколько высокомерно кивнула мне. Я подумал, что это и есть дочь Елены Сергеевны. Они достали из багажника спортивные сумки и уверенно проследовали в баню. Я сел на ступени крыльца дома.
Пошел снежок. Я вспомнил, как в детстве, балуясь, ловил снежинки ртом, смотря вверх и постоянно падая. А мать меня подымала, отряхивала и не ругала. Еще я вспомнил, что в бане оставил книгу со стихами Есенина. Вещи перенес, а книгу забыл.
Прошло минут сорок. Я встал и пошел к бане. Постучал в дверь и сказал, что мне нужно посмотреть печь. Мне разрешили войти. Идя к печи, я невольно скосил взгляд на голых девиц, сидящих на диване. Беленькая сидела нога на ногу, а черненькая даже не сдвинула ноги вместе. На их лицах были косметические маски. Я забросил в печь пару поленьев, вышел из бани и снова сел на ступень крыльца дома.
Снег продолжал идти. Минут через двадцать стукнула дверь бани. Мимо меня к машине проследовали девицы, румяные и довольные. Я открыл ворота. Машина немного постояла с работающим мотором, потом медленно проехала мимо меня, выезжая на улицу. Я видел, как беленькая, немного наклонив голову вправо, улыбнулась мне и помахала рукой, а черненькая не проявила никаких эмоций. Я кивнул в ответ и закрыл ворота.
Я зашел в дом, взял свои вещи и понес обратно в баню.
Книга лежала, где обычно, но из нее торчала закладка. Закладкой оказалась прокладка на каждый день, бывшая в употреблении. Я выбросил ее в печь.
Прошло полторы недели, никто не звонил и не приезжал. Сам я звонить не решался. Оставленные продукты кончились, и я ходил каждый день в магазин.
В четверг 16 февраля у магазина я встретил хохла.
- Куда пропал? - спросил он озабоченно. – Хотели в баньку вроде сходить, выпить.
- Не пропадал никуда. Ты что пьешь?
- Водку. Что тут еще пить? Давай сегодня и приходи часам к семи вечера. Будет банька. У меня соленые огурчики есть, картошки сварю.
- Хорошо.
Хохол пошел к себе, а я в магазин за водкой.
Вечером я пришел в гости к хохлу.
- Давай, дуй в баню, а я из дома принесу чего-нибудь, - сказал он. – Веники замочи.
Войдя в предбанник, я поставил на деревянный столик бутылку водки, разделся, взял два березовых веника, которые лежали тут же на скамейке, и пошел в моечную. Там увидел на лавке три таза: два пластмассовых красных и один железный. Я положил в железный таз два веника и залил их из крана горячей водой. Холодная вода была в синей пластмассовой бочке, которая стояла на полу в углу. Потом я налил в пластмассовый таз горячей воды, добавил холодной и, попробовав предварительно рукой воду, окатил всего себя. Взяв железный таз с вениками, я вошел в парилку. В парилке было градусов сто, а может и больше. Я сел на полок, поставил рядом таз и стал ждать хохла.
Послышались шаги, распахнулась дверь, и в парилку зашел голый хохол во всей красе.
- А ты, казачок, вперед батьки в пекло залез, - весело сказал он.
Хохол достал из таза веники, стряхнул их и сказал:
- Ложись, сейчас я из тебя душу выбью.
Я лег на полок. Хохол взял ковшик, зачерпнул воду из таза и плеснул на каменку. Горячая волна ударила мне в бок. Хохол стал вениками на меня гнать горячий воздух. Стало нестерпимо жарко. Затем он стал неторопливо поглаживать меня вениками от стоп к голове. Несколько раз веники соединялись и прижимались на пару секунд к пояснице. Потом веники стали меня легко постегивать, сначала по спине, а потом по ногам. Я почувствовал, что стал обильно потеть. Когда закончились постегивания, два веника легли мне на затылок и, давя, стали скользить по телу к ногам, сгоняя с тела лишнюю влагу. Наконец веники стали меня хлестать. Они приподымались, захватывали горячий пар и обрушивались на меня. Все это чередовалось с прижатием веников на пару секунд к спине.
- Живой, казак? - спросил хохол запыхавшись.
- Живой.
- Хватит или еще?
- Хватит.
- Тогда выходи, а я сам себя попарю.
Я вышел из парилки, окатил себя прохладной водой и пошел в предбанник. На столе помимо бутылки водки были уже кастрюля с вареным картофелем, соленые огурцы, лук, нарезанное кусками сало, несколько тарелок, два стакана и две вилки. На одном из стульев стояло ведро с водой, и рядом был ковш. Я набрал ковш воды и стал пить. Было ощущение, что я пью саму жизнь. В висках стучала кровь. Я сел на лавку и стал отдыхать. Послышался плеск воды, затем появился хохол, весь красный. Он тоже зачерпнул ковшом воду и стал жадно пить, сев на лавку.
- Ты еще будешь? - спросил он.
- Нет.
- Я тоже нет. Давай тогда по пятьдесят грамм, помоемся и за стол.
Он открыл бутылку, плеснул в два стакана немного водки. Мы чокнулись стаканами, выпили, закусили солеными огурцами и пошли мыться.
Помывшись, сели за стол. Хохол разлил по полстакана водки.
- Бери картоплю, сало, цыбульку, - сказал он. – Ну, с легким паром, и за наше казацкое счастье.
Мы выпили и стали закусывать.
- Какие мы с тобой казаки? – сказал я. – Мы, скорее, псы на цепи.
- То, что на цепи, ты правильно сказал. Обычный человек связан с миром тысячью нитей. И дергают его со всех сторон за эти ниточки, и не вырваться ему из этой паутины. А с цепи в любой момент можно сорваться на волю…
Хохол разлил водку по стаканам и сказал:
- Давай, хлопчик.
Мы выпили. Хохол взял кастрюлю, вывалил мне почти весь картофель на тарелку, потом положил туда же мне сало и лук.
- Ты кушай, кушай, - сказал он заботливо.
Хохол разлил остатки водки, поднял стакан и ничего не сказал. Выпили. Я съел все, что у меня было в тарелке, а хохол как-то ушел в себя и замолк. Я сказал, что пойду. Он махнул рукой. Я оделся, дошел до двери, потом повернулся и сказал:
- Научи меня боксу.
Он кивнул головой.
На выходных никто не позвонил и не приехал. В понедельник днем я пришел к хохлу тренироваться, предварительно убедившись, что он один. Он принял меня буднично.
Хохол поставил меня в боксерскую стойку и заставил делать шаг вперед - шаг назад. Он сказал, что это движение называется «челнок». Ноги пружинят, движения легкие, руки подняты, голова опущена, плечи расслаблены. И так полтора часа с короткими перерывами.
На следующий день был опять «челнок» и в среду тоже.
На четверг пришелся праздник – 23 февраля. Утром, опять без звонка, приехала Елена Сергеевна.
- Ну, как ты тут? - спросила она, когда вышла из машины. – Выглядишь молодцом.
Я улыбнулся, забрал из машины два наполненных покупками пакета и понес их в дом, идя вслед за хозяйкой.
Я растопил камин, а Елена Сергеевна сварила кофе, наделала бутербродов, села за стол и пригласила меня. Я присоединился.
- Я тебя не поздравляю с этим нелепым мужским праздником. Поздравлять по половому признаку считаю моветоном. Хотя моя подруга обожает 8 марта. Мы всегда с ней 8 марта гуляем здесь. Ты нам понадобишься.
Она ласково посмотрела на меня.
- Как тебе моя дочь?
Я хотел что-то сказать одобрительное, хотя не знал точно, кто из этих девиц ее дочь, но не успел, ибо Елена Сергеевна продолжила:
- Хорошие, умные девочки. Какое твое любимое есенинское стихотворение?
- Над окошком месяц. Под окошком ветер…
- А я думала что-то типа «ты жива еще, моя старушка…» Я отдохну, а потом продолжим. А ты помой посуду и свободен.
Я помыл посуду и почувствовал себя свободным. С таким чувством я и пошел к себе в баню.
Вечером позвонила Елена Сергеевна – велела прийти и захватить с собой униформу.
Елена Сергеевна встретила меня в очень короткой ярко-желтой юбке, в белых, как у невесты, чулках, в желтых туфлях и в белой блузке.
- Мыться, переодеться, накраситься, подать на стол, и живей, - приказала она.
Я пошел в ванную и увидел там у зеркала заранее приготовленную тушь для ресниц со щеточкой и помаду. Принял душ и на секунду задумался - что сначала сделать – накраситься или одеться. Решил сначала одеться. Оделся без затруднений, потом осторожно накрасил ресницы и губы. Все получилось с первого раза.
Когда я пришел в зал, сидевшая за столом Елена Сергеевна оглядела меня с ног до головы и сказала:
- Умничка. Мне нравится. Неси блюда с кухни и займись камином.
Я пошел на кухню. На кухонном столе были маленькое блюдо с нарезанным холодным мясом, три блюда средней величины с разными салатами, бутылка коньяка и нарезанный лимон. Еще были чистые тарелки, ножи, вилки, ложки и бокалы. Я стал все это носить в зал, стуча каблуками, и ставить на стол, а Елена Сергеевна задумчиво смотрела в темноту окна. Я разжег камин, потом подошел к столу, открыл бутылку с коньяком и налил его в бокал, отошел и встал сбоку у стола. Елена Сергеевна взяла бокал, погрела его в ладони, как обычно, и выпила все. Поставила бокал, закусила долькой лимона и опять стала смотреть в темноту окна. Я налил ей снова. И снова она выпила, закусила и кивнула на блюдо с салатом. Я тут же взял это блюдо и переложил часть салата к ней в тарелку. Она стала есть, а я стоял не шелохнувшись. Она посмотрела на меня и сказала:
- Красавица… Ты так гораздо привлекательней, чем как мужчина. Сейчас мужчина - это одомашненное животное, как собака. Только на одну собаку надевают строгий ошейник, а на другую ленточку с бантиком, но ни та, ни другая не способны стать снова волком. Если прогнать их, то они будут бегать по помойкам в прямом и переносном смысле. Налей мне половину.
Я налил. Она выпила, не закусывая…
Примерно через час я вышел из спальни все еще в костюме горничной, прошел в зал, сел за стол и стал жадно и много есть, пить спиртное не хотелось. Потом все, что было на столе, перенес в кухню. Что-то положил в холодильник, что-то выбросил. Помыв посуду, пошел в ванную. Там посмотрел на себя в зеркало. По лицу были размазаны тушь и помада. Я не спешил все это смыть. Стоял и всматривался в себя…
Елена Сергеевна оставила мне деньги – восемь тысяч, как часть заработной платы за январь. Я почему-то подумал, что до седьмого или до восьмого марта она не приедет, а продуктов, которые она оставила, хватит дня на три, поэтому деньги были кстати.
24 февраля, как только Елена Сергеевна уехала, я пошел к хохлу на тренировку. Он показал прямой удар левой и прямой удар правой. Всю тренировку я, стоя на месте, осваивал эти технические действия.
На следующий день я стал учиться делать эти удары в движении вперед и назад. Еще через три дня хохол показал мне, как бить боковые удары справа и слева и тут же предложил опять сходить вместе в баньку. Я охотно согласился и сказал, что куплю бутылку водки. Договорились на пятницу второго марта.
Вечером второго марта я пришел к хохлу.
И опять он парил меня, сам парился, потом мы сели за стол. На столе снова были картофель, сало, лук, соленые огурцы и, конечно, принесенная мной водка. Когда мы выпили с ним почти всю водку, он мне стал рассказывать про Украину. Говорил про яблони, вишню, дубы, каштаны, подсолнухи, карасей в пруду и про украинских девчат…
8 марта около шести вечера приехала Елена Сергеевна. Приехала не одна. С ней была женщина, на вид немного полнее и немного старше Елены Сергеевны. В ней было что-то от работника советской торговли. Я решил, что это ее подруга – та Света, Светлана Ивановна.
- Это и есть твой Герасим? – шутя, спросила она у Елены Сергеевны. – Немой?
- Нет, Света, он мой, - скаламбурила Елена Сергеевна.
Они засмеялись и пошли в дом. Я занес вслед за ними пакеты с продуктами, что они привезли, разжег камин и ушел к себе.
Прошло около часа. Наконец зазвонил сотовый. Елена Сергеевна сказала, чтобы я пришел, захватив с собой спецодежду.
Идя по двору, я чувствовал воздух ранней весны.
В доме я сразу направился в ванную. Помылся, оделся в женское, стал краситься. Все это я делал неторопливо, а когда сделал, еще раз придирчиво осмотрел себя в зеркале. Потом на каблуках, размеренно и легко, пошел в зал.
В зале был «пир на весь мир». На столе чего только не было.
Я встал сбоку у стола, стараясь придать лицу выражение, с которым ходят манекенщицы по подиуму. Светлана Ивановна повернула голову ко мне, глаза ее блеснули. Но она тут же отвернулась к подруге, говоря ей:
- Ленка, представляешь - мой бывший-то позвонил дочери нашей и сказал, что он против развода со мной был всегда. Конечно, когда оказался с голой жопой, то так и заговорил. Ты же знаешь, что мы всегда хорошо жили, и что деньги в дом носила я. Одевала его, машину купила. А он водку жрал и гулял. А потом принес этой заразы. Ну, признался бы, черт с ним - будь мужиком. Так он все на меня свалил, типа я его заразила. Ну не сволочь же? Я его выгнала, живет у матери своей теперь. Машину забрала.
- Светка, а может, заживете опять. Почти двадцать лет прожили же вместе. Ну, куда он без
тебя.
- Ой, не знаю, Лена. На что он мне? По поликлиникам вместе ходить? Так рано вроде еще. Да ну его к лешему. Давай выпьем за нас, за баб.
Они одновременно вопросительно посмотрели на меня. Я тут же налил в их бокалы коньяк. Они чокнулись, выпили и стали есть.
- Ой, блин, Ленка, жру много и толстею, как корова. Я же была худее тебя.
- Света, ты в теле. Женщина не должна быть худой.
- А быть жирной. Да?
- Не жирной и не худой.
- Хорош жрать, пошли курить.
- Пить, есть будем еще? Может кофе?
- Видно будет.
Они встали из-за стола. Елена Сергеевна была в том же наряде, что и в прошлый раз, только белые чулки поменяла на чулки телесного цвета, а Светлана Ивановна была в темной до колена юбке, в тонком красноватом свитере, в чулках темного цвета со швом и в черных туфлях на тонком высоком каблуке. Елена Сергеевна сказала мне:
- Можешь выпить и поесть. Потом приберешь тут и в спальню придешь.
Они ушли. Я сел за стол, налил почти полный бокал коньяка, который тут же опрокинул в себя и съел довольно приличный кусок курицы. Прошло минут пять. Я услышал, как дамы пришли с улицы и удалились в спальню. Я стал все, что было на столе, переносить на кухню, стараясь тише стучать каблуками. Закончив с посудой, я прошел в ванную, помыл руки, прополоскал рот, подкрасил губы и направился в спальню. Там при свете ночника я увидел, что дамы лежали на кровати в одежде, без туфель поверх одеяла. Между ними мог поместиться человек. Я снял туфли, лег между ними и закрыл глаза…
Елена Сергеевна, оставив мне девятого марта восемь тысяч, не звонила, не приезжала.
Снег постепенно стаял, озеро потемнело, обнажая рыхлый лед, и вот-вот должно было вскрыться. Дни становились длиннее.
Я занимался боксом и больше почти ничем. Ноги мои стали пружинить, как рессоры, тело перестало быть скованным. Я уже непринужденно двигался, выполняя уклоны и нырки, и бил хлестко с обеих рук.
Раз в неделю я покупал бутылку водки, мы с хохлом парились в бане, выпивали и закусывали.
Вечером, в последний день апреля позвонила Елена Сергеевна и сказала, что выехала из города и скоро будет.
Я взял сумку с моими вещами, бросил на стол ключи, вышел на улицу и направился в сторону города. Выйдя из поселка, я прошел по дороге метров сто, потом свернул в лес, углубился немного, сел на пень и стал ждать. Минут через пятнадцать мимо проехала машина Елены Сергеевны. Я отключил телефон, выбрался на дорогу и мерным солдатским шагом снова пошел в сторону города.
Через четыре с половиной часа я пришел в поселок, где живет мать, но пошел не к ней, а к Кате.
Когда она открыла дверь, я без приглашения шагнул за порог. Тут же Катины губы впились поцелуем в мои губы, и я провалился в бездну.
Утром я пришел к матери. Я ее не видел с Нового года. Она обрадовалась, засуетилась, пошла на кухню что-то собирать на стол. Я снял куртку, ботинки, занес в комнату сумку с вещами и побрел на кухню. На кухонном столе уже стояла большая чашка с чаем, половина нарезанного батона и блюдце с малиновым вареньем. Мать как-то виновато посмотрела на меня, словно извиняясь за скудость стола. Я сел и стал есть.
- Чего не приезжал так долго? - тихо спросила она.
- Работал.
Она понимающе посмотрела и вздохнула.
- Я ходила на огород. Можно уже копать…
- Вскопаем. Я пока поживу тут?
- Конечно, сынок. Живи, сколько хочешь.
На следующий день я поехал в город искать работу. Прослонялся там полдня, а потом зашел в рюмочную. Там были Саша и Сережа. Я взял стакан сухого вина и подошел к ним. Сережа торжественно протянул мне руку, которую я пожал. А Саша засмущался, но тоже протянул руку. Я, заметил, что они почти выпили свое вино и грустили. Вдруг Саша заморгал, виновато посмотрел на меня, потом на Сережу, потом решительным шагом пошел в туалет. Сережа улыбнулся и подмигнул мне.
За соседним столом выпивали два парня. Один из них был крупный, другой поменьше, но с нехорошей ухмылкой, которая не сходила с его лица. Крупный что-то говорил своему приятелю, жестикулируя руками. Когда Саша возвращался из туалета и проходил мимо парней, крупный неожиданно, не видя Сашу, выбросил в сторону руку и нечаянно угодил ею в Сашину физиономию. Саша обиженно остановился. Парню следовало хотя бы сухо извиниться. Вместо этого он уставился на Сашу и процедил:
- Чего тебе?
- Ты меня ударил, - пробормотал Саша.
- Ну и что? Иди отсюда.
Ухмылка второго еще больше стала нехорошей. На лице Саши помимо обиды появилось упрямство. Тут во все это влез Сережа со словами:
- Ты че быкуешь?
Крупный медленно повернулся к Сереже. Глаза его сузились, левое плечо опустилось, и левая рука стала немного сгибаться в локте. Левша – определил я. Я быстро вышел из-за стола, взял одной рукой за рукав Сережу, а другой рукой - за рукав Сашу и потянул их к себе. Они нехотя, но поддались.
Мы вышли из рюмочной и пошли. Они чуть впереди, а я за ними. Нас обогнала белая «Мазда» и остановилась. Правая передняя дверца открылась и из нее вышла Таня. Она шла ко мне и улыбалась.
- Мы с подругой едем, а я думаю, ты это или не ты. Ну, как ты?
- Никак. А ты?
- Я замужем.
Она повернула голову в сторону моих приятелей, которые остановились и глазели на нас. Сережа стал походить на киногероя индийского кино, знающего себе цену. А Саша стоял, расставив ноги, оттопырив губу, и смотрел исподлобья.
- Кто это? - спросила она.
- Никто, - ответил я и махнул приятелям рукой. Они повернулись и медленно стали удаляться. Она снова посмотрела на меня.
- А ты изменился. Не могу уловить что, но что-то изменилось.
- Все меняется.
- Ладно. Ни о чем не спрашиваю, ни о чем не рассказываю. Я тут еще с неделю пробуду. Позвони на сотовый. Номер прежний. Если хочешь, помогу тебе перебраться в Швецию. Будешь работать у моего мужа на деревообрабатывающей фабрике. Формальности уладим. Есть загранпаспорт?
- Есть.
- Но только учти, я помогу тебе устроиться на работу. На данном этапе работа – это главное. Но дальше сам. Обо мне забудешь. Понял?
- Понял.
- Все. Побежала. Звони.
Она села в машину и уехала. Я смотрел на удаляющийся автомобиль, пока он не исчез из вида. Потом вернулся к рюмочной и стал ждать у входа.
Они вышли минут через десять и увидели меня.
- Смотри, перетереть чего-то хочет, - сказал тот, что с ухмылкой, приятелю.
Крупный ничего не ответил, он всматривался в меня и, видимо, соображал, чего это я стою тут и спокойно смотрю на них, сунув руки в карманы куртки. Он, конечно, меня вспомнил, хотя особо и не смотрел в мою сторону во время конфликта. Он глянул по сторонам – нет ли там моих дружков или еще кого. Потом опять уставился на меня, не обращая внимания на своего приятеля, видимо, зная ему цену в подобных делах. Обойти меня стороной было ниже его достоинства, но он осторожничал, возможно, думая, что я куда-то сбегал, наширялся наркоты, и у меня в кармане нож. Его можно было понять. Я вынул руки из карманов и безвольно их опустил. Крупный приблизился. Его глаза стали сужаться, левая рука немного согнулась в локте, а правой рукой он попытался оттолкнуть меня в сторону со своего пути. Я легким и резким движением ладони сбил его руку, и тогда в удар левой он вложил всю свою мощь. Но на мгновение раньше ударил я, навстречу, хлестко и точно, в самый подбородок. Я тут же сделал два шага назад, как бы освобождая ему место. Туда он и повалился.
Я ехал на рейсовом автобусе в поселок. Правый кулак немного припух, и я его потирал другой рукой. Я решил зайти к Кате.
Катя открыла дверь, как-то натянуто улыбнулась и громко произнесла:
- Ой, привет.
Тут же в коридор выбежала ее дочь из комнаты, остановилась и стала смотреть на меня.
- Иди, Леночка, играй. Дядя ко мне на минутку зашел, - громко и четко произнесла Катя.
Из кухни в коридор выглянул мужчина лет сорока. Он с ненавистью посмотрел на меня и исчез.
- Это Сережа, папа Лены. А ты пришел узнать, не узнала ли я чего про Марину? Нет. Пока нет.
Катя снова произносила громко и четко, как говорит на уроке учитель. Я все понял, посмотрел на маленькую девочку, которая так и не ушла играть, сухо попрощался и ушел.
На следующий день мы с матерью к обеду вскопали огород. Устали. Когда пришли домой, мать подогрела простенький суп и достала две банки кильки в томате.
Когда мы пообедали, то обычно бледные щеки матери немного раскраснелись. Она стала хитро посматривать на меня, как будто зная уже, как перехитрить эту жизнь. Потом сказала:
- Много городских взяло участки в нашем поселке. Строятся. В городе квартиры дорогие. Может, и ты так? Дадут участок. Ты же здешний. Женишься. А я на хорошую девку укажу. Укажу на ту, что не курит и не пьет. За тебя любая пойдет. Заживете. Внуков мне нарожаете. А я телочку снова куплю. Молоко, сметана, масло, творог будет. Что-то будем продавать. Не пропадем. Я отложила деньги на телочку, и тебе кое-что на дом накопила.
Мать встала, вышла из кухни, потом вернулась. Она бережно положила на стол передо мной сверток из газеты, перетянутый резинкой.
- Возьми, сынок. Это тебе.
- Не надо, мама.
- А чего?
- Я уеду.
- Куда? Далеко?
- Далеко.
Мать опустила глаза и прошла к окну. Она стояла спиной ко мне. По тому, как стали дрожать ее плечи, я понял, что она плачет.
Я вышел из дома и спустился к реке. Она текла сквозь поселок и была видна отовсюду. На берегу я сел на старое, наполовину сгнившее бревно и стал смотреть на воду. Вода двигалась медленно и неумолимо.
2012