Бэд трип

1



- Проснись, - кто-то в темноте настойчиво говорил с ней, - проснись же.

     Хоть голос и не казался встревоженным, однако Элиза сразу открыла глаза и едва не испугалась: она видела над собой бледное скуластое лицо с черными мазками глаз и маленьким красным ртом. Резко вдохнув, Элиза неразборчиво что-то прохрипела, и тут же к ней потянулись такие же бледные руки. Четкость зрения вдруг вернулась, и стало ясно, что черные мазки были сильно размазавшейся косметикой, а рот краснел вовсе не от крови, а от яркой помады.

     Элиза поняла, что девушка надела на нее очки, поэтому попыталась сесть и осмотреться. Ее ладони коснулись мокрого пола. Почти везде темнели лужи: и на выщербленном холодном кафеле в черно-белую клетку, и на ступенях лестницы. Капли падали откуда-то сверху, разбиваясь о гладкие перила, которые, угловато сгибаясь, образовывали треугольный лестничный пролет. Судя по тому, что разглядеть, куда уходила лестница, было сложно, Элиза пришла в себя в маяке или башне. Вода в лужах шла кругами. Даже при тусклом желтоватом свете ламп было видно, что вода грязная и темная.

     Окончательно поднявшись, не без помощи незнакомки, Элиза вновь осмотрелась. Это определенно было что-то вроде башни — скудно освещаемой, но при этом производящей впечатление уже давно заброшенной. Капли падали беспрестанно, и это можно было бы объяснить ливнем снаружи, однако Элиза не слышала дождя, только иногда на улице взвывал ветер. Над собой она видела только черноту, поглощающую лестницу.
     Чуть не подскользнувшись несколько раз, Элиза с осторожностью ухватилась за мокрые перила и наконец поднялась к окну, которое синим пятном сияло ступеней на десять выше. Незнакомка лишь молча смотрела на Элизу, будто ничего странного не происходило.

   Увиденное не объясняло ничего: на фоне синего ночного неба лишь чернело далекое дерево, одиноко торчащее из горизонта. Элиза, ощутив неприятный, тяжелый холодок в животе, медленно отошла от окна и обернулась к незнакомке.

- Где мы?

     Голос Элизы прозвучал прерывисто и с некоторым испугом, она сжала скользкие перила пальцами, будто боясь, что ее кто-то столкнет. Однако незнакомку не смутило и это.

- Это хороший вопрос, - ответила она, впрочем, довольно спокойно и даже равнодушно, - я ведь тоже не знаю.

    Повисло тягостное, звенящее каплями безмолвие. Незнакомка продолжала стоять, упершись руками в бока, и выжидающе смотрела. Холодок в животе Элизы стал тяжелее, страшок превратился в полноценный страх, и она, обхватив голову руками, осела на мокрые, чуть ли не ледяные ступени. Из-под ее ботинка вылезла вяло перебирающая лапами сколопендра, однако Элиза даже не попыталась убить ее. Она словно ее не видела, глаза ее остекленело застыли.

     Да, конечно, она не могла сказать, где находится, но это можно было объяснить несколькими днями пьянства. Да, она не помнила эту наглую и странную в своих реакциях незнакомку, однако и это можно было объяснить опьянением. Проблема была только в том, что Элиза не ощущала ничего, что обычно человек ощущает после пробуждения.

   В ее памяти зияли пустоты, глубокие темные ямы, пахнущие сыростью. Не было воспоминаний, которые обычно стремительно прокручивались в голове, как катушка целлулоидной пленки. Будто события, запечатленные некогда на старый фотоаппарат, не проявились: только белели под красным светом немые, бессмысленные квадраты. Воспоминания словно вынули из головы, не вложив взамен ничего, словно ткань памяти разорвали в клочья и превратили в ненужную, бесполезную труху, чтоб их никогда нельзя было восстановить.

- Кто я? - тихо спросила Элиза, еле дыша. В луже бледным овалом проглядывало лицо в прямоугольных очках, перечеркиваемое извивающейся сколопендрой, как уродливым шрамом.

     Незнакомка, видимо, поняла, что Элиза впадает в панику, которая пока гнездилась холодным клубком в животе, но была готова в любой момент выбросить тонкие склизкие щупальца наружу. Она подошла, застучав каблуками по полу, и перед застывшим взглядом Элизы возник лаковый мысок туфли, который резко наступил на белеющее в луже лицо и размазал сколопендру по бетону. Он так же быстро исчез, лицо подрожало, искажаясь, и снова застыло. Вместо извивающегося шрама темнело пятно с  фрагментами лапок.

     Элиза не смотрела на незнакомку, она только отупело наблюдала, как моргают глаза на ее лице, и вдыхала сырой тягучий воздух. Ощутив, что незнакомка обняла ее, чтоб успокоить, Элиза чуть не вскочила от отвращения, но усилием воли сдержалась: ее руки были настолько холодными, что Элиза ощущала холод даже через свитер. Незнакомка была одета слишком легко, однако нельзя было сказать, что она мерзла.

- Все не так уж и плохо, - говорила она Элизе, будто баюкая, - не бойся, я знаю, что делать.

     Ее голос был сухим, шуршащим, словно сушеная полынь.

- Не надо, - пробормотала Элиза, ощутив вдруг крайне неуместное сейчас чувство неловкости за то, что ей помогают. Элиза решила, что если незнакомка не отпустит ее в ближайшую минуту, то она точно сбросит с себя ее руки.
 
- Сейчас мы уйдем отсюда и решим, что делать дальше, - шуршало возле уха Элизы, - нечего здесь сидеть.

     Руки холодным кольцом обхватывали ее, однако теперь она не могла избавиться от неприятных объятий: тело будто сковали, превратили в угловатый каркас с острыми, ободранными коленками и подрагивающими пальцами.

- Где твои вещи? - наконец отстранилась незнакомка.

«Она сейчас съест меня, - промелькнуло в голове у Элизы, - выпьет и съест, пережует».

     Отбросив эту невозможную мысль, она проверила карманы юбки, и в одном из них обнаружилась опасная бритва с черной зернистой ручкой, походившая на огромного мотыля с узкими крыльями и сверкающая заточенным лезвием. Свет желтых ламп расплывчато отражался в нем, и дрожащий ореол одного фонаря в отражении плавно перетекал в другой, сливаясь с ним тонкой нитью.

- Понятно, - с некоторой озадаченностью произнесла незнакомка и аккуратно сложила бритву, которую Элиза раскрыла как раз перед ее лицом, - убери пока.

     Взяв Элизу под руку, так заботливо, будто та была больна, незнакомка повела ее к облезлой двери.

- Все очень серьезно, - шуршала она так же сухо, но теперь с долей вкрадчивости, - даже серьезнее, чем ты думаешь.

     Голос окутывал Элизу плотным коконом. Она чувствовала себя слабой, но не могла с этим ничего поделать.



2



     Может, несколько минут назад окружающее пространство и казалось Элизе ощетинившимся и враждебным, а незнакомка — голодным и чуждым существом, однако теперь наваждение начало отступать: маяк оказался обычным заброшенным зданием и больше не был декорацией к грядующему жертвоприношению, голос незнакомки по-прежнему был полынно сух, но теперь уже стало понятно, что в этом виноваты сорванные связки.

     Элиза с облегчением приняла эти изменения восприятия, порадовавшись, что паника наконец оставила ее, и позволила увести себя в находившуюся рядом пристройку, серым монолитом торчащую из высокой травы неподалеку от искусственного озерца, изрядно покрывшегося тиной. Пристройку сложно было рассмотреть из-за окружающих ее зеленых раскидистых деревьев и густой сетки дикого вьюна. В тинистой глади озерца и глянцевитой темной листве мерцала далекая иллюминация, заливающая небо зеленым, ясно очерчивал контуры лунный свет.

     Зеленые и бледные отсветы прыгали по серебристо-серым волосам незнакомки, срезанным на уровне подбородка, пока та не скрылась в темноте за заметно изъеденной жуками дверью. Элиза, стараясь не отставать, поспешила за ней и оказалась в довольно просторном квадратном зале. Скудный свет едва проникал сюда из-за оплетенных зеленью окон. В угол были сдвинуты четыре стола, возможно, находившиеся раньше у стен, а в дальнем углу высился шаткой конструкцией манекен, обтянутый линялой серой тканью.

- Столы сдвинула я, - пояснила незнакомка, хотя Элиза ее даже не спрашивала, - чтоб удобнее было спать.

- Спать?

     Хоть Элиза и перестала бояться, однако по-прежнему плохо соображала.

- Конечно. Не пойдем ведь мы ночью в город. Ты помнишь, как тебя зовут?

- Элиза, - только и выдавила она, по привычке протянув руку, однако незнакомка даже не смотрела на нее.

- Я помню, что меня зовут Агата, этим все, в общем-то, и ограничивается. Ты, наверное, тоже помнишь только имя.

- Да, так и есть, - вяло, совсем без удивления ответила Элиза.

- Прекрасно.

     Элизе это совсем не казалось прекрасным, но она решила лишний раз не возражать, а только наблюдала, как Агата, вытащив из ящика стола небольшую сумку, выкладывает ее содержимое на тускло освещенный стол.

- Что из этого тебе знакомо?

     Элизе не было знакомо совсем ничего — ни фотография, ни ключ, ни карта города, однако это все же наводило на некоторые мысли. На совместном фото — а это было именно совместное фото — Агата улыбалась, демонстрируя все зубы, и изображала пальцами сердце, а Элиза исподлобья глядела в камеру, сложив руки на груди. Глухой свитер закрывал шею Элизы, на светлой коже Агаты краснел лиф платья, а за их спинами синело побережье.
 
- Мы отдыхаем здесь, - Агата сунула ей в руки карту и ключ, - и мы явно не родственницы.

     Последнее она сказала, рассматривая явно азиатские миндалевидные глаза Элизы. Элиза рассматривала ее в ответ, не произнося ничего, так и застыв с картой в руках. Она совсем не могла представить, какие причины привели их в этот город, что заставило их дружить и как они вообще познакомились. Агата была слишком деловитой и наверняка любила мероприятия, где можно повеселиться, пообщаться с как можно большим количеством людей и, конечно, выпить. По крайней мере, Элиза могла представить ее в такой обстановке. Себя она на месте Агаты представить не могла.

     Глухо кашлянув в кулак, Элиза поднесла ключ ближе к лицу, предварительно поправив очки. Ключ тускло блестел дешевой позолотой, на брелке чернело жирное «423» и закавыченное «Красная птица».

- Пятое Плато, - Агата ткнула пальцем в заголовок карты, - город, в котором мы сейчас, называется Пятое Плато.

- Глупое название, - буркнула Элиза.

     Агата пожала плечами и ничего не сказала. Снаружи громко взвыл ветер, загрохотала дверь: хоть ее и можно было запереть на засов, однако она все же была сорвана с верхней петли. Агата, ничуть не обеспокоенная этим, прошла к одному из окон, которое единственное не было оплетено вьюном. Упираясь руками в подоконник, она посмотрела прямо перед собой и уверенно сказала:
- Завтра пойдем в гостиницу. По карте можно разобраться, где она находится.

   Элиза нерешительно подошла к ней и тоже выглянула наружу. Слева высилась стена из красного кирпича, справа блестела черная, медленно движущаяся пленка реки, а на другом берегу стремились вверх многоэтажные, подсвеченные зеленым здания.

- Туда мы и пойдем?

- Больше некуда, - скупо, но так же уверенно, как и прежде, ответила Агата.

     Элиза снова кашлянула в кулак, потому что не знала, как реагировать. Ей казалось, что все это происходит не с ней, мир вокруг был будто картонный, неестественный, лишенный жизни. Кем бы ни была Элиза, ее прошлое было потеряно, скрыто от ее глаз.

- Я не знаю, кто я такая, - сказала она, не рассчитывая услышать ответ, да и вообще ни на что не рассчитывая. Однако ответ последовал — Агата определенно хотела поговорить:
- Мы вспомним. Люди рано или поздно вспоминают, кто они.

- Не хочу, чтоб это случилось в конце жизни.

- Справедливости ради, - ухмыльнулась Агата, - в конце жизни люди обычно это забывают.

     Элиза мрачно посмотрела ей в глаза:
- А если он случится в молодости? Конец жизни?

     Агата продолжала улыбаться. Элиза настойчиво задавала вопросы:
- А если человек сам хочет закончить свою жизнь в молодости?

- Все зависит от точки зрения. Однако точку зрения можно сдвинуть, и иногда человеку даже не требуется помощь со стороны. В любом случае, я считаю, что из ощущений жизни можно извлечь толк.

     Решив, что сказано достаточно, Агата пошла туда, где были сдвинуты вместе столы, поведя Элизу за собой.

     - Ложись спать.

     Элиза не стала отказываться и, забравшись на стол, легла поудобнее на бок, насколько это было возможно сделать в таких условиях. Лакированная поверхность холодила щеку, но Элиза не могла положить под нее ладонь — та затекала и будто переставала существовать.

    Перед глазами Элизы зеленел квадрат окна, занавешенный снаружи ветками, кото-рые, словно черные жилы, виднелись среди густой, дергающейся под порывами ветра листвы. Цветы вьюна — крупные синие раструбы — тоже трепало ветром, их сминало и било о запылившиеся стекла.

     Элиза не заметила, как начался сон и как эта шевелящаяся зеленая масса исчезла из поля ее зрения, она обнаружила себя на высушенной земле, возле плотной стены колючей проволоки. Обернувшись на сильный гомон вдалеке, Элиза увидела ряд людей, которых что-то неведомое резало, выкручивало, секло. И это даже не было самым ужасным. Самым ужасным было то, что Элиза должна была быть среди них, но каким-то чудом осталась в стороне. Надеясь, что ее не заметят, она запустила руки в рыхлую землю, пахнущую сырым мясом, которая тут же затянула ее и выплюнула туда, где все было другим.

     Другая колючая проволока, другие люди — все стало иным, но это не принесло облегчения. Под ногами Элизы теперь был песок, он упрямо сыпался обратно, не позволяя вырыть хотя бы небольшой подкоп. Он сыпался с шипением, и это не могло не при¬влечь внимания неведомого. Элиза ощутила резкую боль во всем теле, будто ее кинули в яму с битым стеклом, но в самый последний момент, до того, как неведомое выпило ее досуха, она успела провалиться в нору.

     В нору, которая выбросила ее, как мешок потрохов, в то же место, где ее уже ждала боль гораздо сильнее прежнего. Неведомое выкручивало Элизе конечности, било ее о землю и росло, катаясь колесом по оцепленной территории, оставляя в кипучем песке быстро затягивающиеся рытвины.

     Элиза цеплялась пальцами за песок, медленно просачиваясь вниз, в пустоту, но это была не та пустота. Это было черное, жадное, клокочущее ничто, катающееся колесом, повторяющееся раз за разом, высасывающее последние силы, и был лишь один способ это остановить.

     Кто-то взмахнул рукой, и по ковру покатилась голова Мисимы — хохоча, исчезая в вечности, оставляя кровавый след.

    Оставляя кровавый след, по ковру безостановочно и вечно катилась голова Элизы, ее собственная голова.



3



     Они шли молча. Элиза, опустив голову, рассматривала трещины в асфальте, из которых, щетинясь, торчали качающиеся тонкие травинки. Утренний ветер холодком пробе¬гал по голым ногам и сдувал волосы на лицо.

- Ты кричала во сне, - произнесла Агата, не оборачиваясь. Она шагала впереди, рассматривая не асфальт, а постепенно приближающийся город, очертания которого приобретали все более четкие контуры: дома — желтые силикатные кирпичи — глянцево блестели окнами, летней застывшей лазурью голубело небо.

- Мне снился ад, - скупо ответила Элиза. Ей не хотелось вспоминать то, что она видела ночью. Возобновилось молчание, прерываемое только шорохом шагов.

     Пока они прошли только мост, однако Элизе город уже не нравился, и причин для этого было достаточно. В мосте, казалось, не было надобности, когда Элиза увидела реку вблизи, то посчитала ее заболоченной канавой. Казалось, что ее можно перейти вброд. Несомненно, ночью река производила лучшее впечатление. Город пока еще только виднелся на горизонте, а терпкий аромат полевых трав уже смешивался с запахом промышленного дыма и выхлопных газов.

   Когда они вошли в город, Элиза окончательно убедилась в том, что Пятое Плато ей категорически не нравится, общее впечатление неряшливости было слишком сильным. Здания, которые она видела вокруг себя, были или заброшенными и наполовину разрушенными, или однотипными бетонными блоками, выцветшими от времени, или строящимися зеркальными зиккуратами, которые смотрелись здесь так же уместно, как золотое кольцо на пальце попрошайки. Чуть ли не в каждом квартале торчали строгие конструкции строительных кранов, как потемневшие ржавые журавли, уткнувшиеся хребтами в небо.

     Агата, казалось, совсем не обращала внимания на эту нелепость и совсем нескрываемую бедность. Она сосредоточенно водила пальцем по карте, то и дело резко сворачивала, чем сбивала с толку Элизу, которая нехотя волочилась следом. Ее одолевала непонятная усталость, то ли из-за пройденного расстояния, то ли из-за сонливости. Сложно было сказать.

     Поэтому когда они наконец нашли гостиницу, Элиза ощутила некое подобие радости, впрочем, это не помешало ей отметить безвкусный вид приземистого здания: неуместная, богатая на детали лепнина, посеревшие от пыли колонны у входа и узкие окна.

      Агата направилась к рецепшену, растянув губы в приветливой улыбке, и не заметила, что Элиза осталась в дверях. Элиза видела, как Агата, нависая над  администратором, пыталась казаться  вежливой и дружелюбной.

     «Если мы действительно подруги, то как так могло случиться?» - в очередной раз подумала Элиза и перевела взгляд на мозаику, занимавшую боковую стену холла. Трудно было сказать, чего хотели добиться оформители, но раскидистое дерево, со-ставленное из мелких цветных квадратов, производило не самое приятное впечатление. Лица, в хаотичном порядке разбросанные вокруг дерева, улыбались и, наверное, принадлежали видным деятелям Пятого Плато. Оформители не позаботились о том, чтоб сделать лицам тела или хотя бы шеи, поэтому мозаичные головы, висящие в воздухе, не спасали ситуацию. Впрочем, с телами и шеями они бы вряд ли смотрелись лучше.

     Стоять возле этой стены было неприятно, и Элиза подошла к вовсю улыбающейся Агате, которая, не вызывая никаких подозрений, задавала откровенно глупые вопросы, которые часто можно услышать от бестолковых туристов.

- А сколько еще нам осталось жить? То есть, сколько еще дней, мы можем жить в го-стинице, конечно, - исправилась Агата, поняв, что первоначальная формулировка слишком неудачна.

- Ваш номер оплачен на месяц вперед, - терпеливо ответила администратор. Агата нависла над ней еще сильнее, продолжая улыбаться:
- Здорово. А только номер или еще что-то?

- В стоимость входят ассортимент бара, свежее питание и проживание.

- Здорово.

     Агату словно заклинило. Администратор, казалось, была готова сказать ей что угодно, только бы она ушла, но пока только едва заметно отшатнулась назад, теряя профессиональную выдержку.

- А можно буклет взять? - указала Агата на стойку с красными брошюрами.

- Можно, - скупо ответила администратор и отшатнулась чуть сильнее.

- Спасибо!

     Ухватив целую пачку буклетов вместо одного, Агата направилась к лестнице, тихо напевая что-то себе под нос.

- Пойдем, - позвала она Элизу, - не теряйся. Элиза нехотя следовала за ней, искренне желая, чтоб в номере была мягкая кровать. Хотелось забыться и просто лежать с закрытыми глазами.

- Лифт не работает, - ворчала она, поднимаясь пешком на четвертый этаж, - зачем мы приехали в эту дыру? Отдыхать?

- Вообще-то да. Это подобие курорта.

- Не курорт, а дыра.

     Темный коридор пересекали узкие полосы света, а от тяжелых штор на окнах сильно пахло пылью. Из номера напротив доносились глухие певучие аккорды. Агата долго пыталась найти замок, и наконец это удалось сделать.

- Вот мы и пришли!

     Она с дурашливым торжеством шагнула в номер, раскинув руки в стороны. Элиза совсем не разделяла ее оптимизма, ей хотелось скорее прилечь, чтоб подремать без кошмаров и успокоить гудящие ноги.

     Конечно же, Элизу ожидал неприятный сюрприз. Определенно не следовало думать, что обстановка номера будет отличаться от уже увиденного в лучшую сторону, но Элиза все же надеялась. Надеялась зря, потому что если в холле все было просто несуразно, то здесь — несуразно и аляписто. Бархатные зеленые шторы, тоже отдававшие пылью, вместо двери в спальню — занавеска из крупных бусин и перьев, столик с коваными ножками и стеклянной столешницей — все было будто куплено в комиссионном магазине и расставлено здесь без всякого расчета на хоть какую-то сочетаемость. Красные, как артериальная кровь, обои сильно били по глазам.

- Прекрасно, - привычно буркнула Элиза, - даже не знаю, что может быть хуже этого.

- Только отсутствие всякого жилья, - Агата кинула ключи на столик, где уже стояла бутылка вина с узким горлом, и повалилась в кресло, сложив ноги на массивный подлокотник, - ты хоть понимаешь, что у нас все оплачено на месяц вперед? Или ты все еще в прострации?

- Всё? - непонимающе переспросила Элиза.

- Именно. Проживание, питание, пляж, - она загибала пальцы с длинными ногтями, - бар, магазин сувениров, книжный магазин. Нет, магазины, конечно, не бесплатно, а за пляж и вовсе платить не надо. Но зато бар!

- Кажется, я знаю, чья это бутылка и кто здесь пьет, - Элиза вытянулась на стоящем в углу гостиной диване.

- Почему? Ты ведь не знаешь, пьешь ты или нет.

- И при чем здесь магазины? - спросила Элиза.

- Они находятся на территории гостиницы. Кстати, если ты посмотришь в окно, то увидишь море.

- Не хочу.

     Элиза скосила глаза на Агату, беззаботно качающую ногами и зачитывающую текст из буклета:
- ...прекрасный вид за окнами вашего номера, свежее питание, богатый ассортимент бара...

- Ты ничего не хочешь сделать? - грубо перебила Элиза.

- Что, например?

- Например, пойти куда-нибудь и сообщить, что мы ничего не помним. Может, нас кто-нибудь ищет, а мы сидим здесь.

- А я сообщу, - Агата сменила положение в кресле и закинула ноги на другой подлокотник, - только не сейчас, а через месяц.
 
- То есть?

     Элиза даже села от непонимания, потому что вести диалог лицом к лицу было все-таки легче. Она пыталась разглядеть на лице Агаты панику, страх или хотя бы какое-то напряжение, но ту, казалось, ничего не беспокоило, даже наоборот, она выглядела черезчур беззаботной.

- Зачем сообщать сейчас, если у нас есть еще месяц? - продолжала Агата. - Может быть, мы на эту поездку копили несколько лет.

- Конечно, на поездку в такую глушь.

- Может быть, это наш единственный долгий отпуск за все время. Может, ты работа-ешь без выходных или же совсем не работаешь и сидишь без денег. Разве это не глупо — упускать такой шанс?

   Сложно было ответить. Несомненно, находиться неизвестно где, ничего о себе не зная, было плохим решением, однако вдруг это действительно тот редкий момент, когда они смогли позволить себе отдохнуть? Вдруг их достаток мал, и они действительно долго копили?

- Ты думай пока, - прервала ее размышления Агата, - а я пойду в ванную. Думаю, ты найдешь, чем заняться.

     Она заперлась на замок, за дверью глухо зашумела вода. Элиза, решив подумать о дальнейших действиях после сна, лениво направилась в спальню, скрытую за занавесью из бусин и перьев, и то, что она увидела там, лишило ее желания спать. Во-первых, в спальне были те же шторы и обои, что и в гостиной. Во-вторых, на стене висела широкая картина, которую Элиза рассматривала, морщась с нескрываемым отвращением, пока не разглядела в темном сплетении музыкальных инструментов и человеческих тел мелкое существо, похожее на мышь — с костлявым лицом, черными глазами-блюдца¬ми и широкими белыми ушами.

     Она еще могла бы смириться с багровыми стенами, но репродукция Босха - это было уже слишком. Созерцать не самый светлый фрагмент «Сада земных наслаждений» Элизе было противно, и она вышла в гостиную, где столкнулась с Агатой, пахнущей мылом и укутанной в махровый халат.

- Я там спать не хочу, - с ходу заявила Элиза.

- Ты можешь спать на диване, - невозмутимо ответила Агата, - теперь, кстати, твоя очередь. Есть горячая вода, все нужное лежит в шкафчике. Я пока схожу вниз, узнаю про культурную программу.

     Элиза не стала дожидаться, пока она уйдет, и с радостью закрылась в ванной, надеясь расслабиться, хотя это было довольно сложно сделать в подобной обстановке. Это выглядело хуже, чем гостиная, хуже, чем спальня с Босхом на стене. Элиза сейчас была согласна созерцать всех монстров «Сада земных наслаждений» разом, лишь бы не видеть ванную комнату. Все было обсыпано мелкими квадратами красно-синего кафеля, настолько мелкими, что от них рябило в глазах. Даже шкафчик был красно-синим, даже ванная, больше походившая в такой расцветке на жертвенную купель.

     Тяжело вздохнув, Элиза крутанула выключатель, и круглая лампа, висевшая под самым потолком и до этого светившая так, что можно было рассмотреть щели между кусочками кафеля, стала заметно слабее. Ванную заливал тусклый желтоватый свет, и в этом освещении дикие цвета кафеля не резали глаз.
 
     Пока вода набиралась, пузырясь и булькая, Элиза смотрела перед собой и не верила, что отражение, уголки рта которого были будто насильно опущены, действительно принадлежит ей, что это лицо, постоянно кажущееся грустным, на самом деле ее лицо. Она не была уверена, что это тело —  она. Будучи не в силах истолковать свои ощущения, Элиза повесила одежду на крючок и медленно погрузилась в теплую воду, однако и теперь ее поджидал нечто совсем уж непредвиденное. От горячей воды сильно защипало кожу на внутренней стороне бедер, и Элиза громко ахнула, когда увидела вблизи свои ноги. На бледной коже темнели длинные линии порезов, покрывшиеся темной кровяной коркой.

     Даже при плохом свете было видно, что ноги от колена и выше исполосованы не только порезами, но и тонкими белыми шрамами, количество которых не поддавалось счету. Нервно сглотнув и подавив тошноту, Элиза успокоила себя тем, что это не свежие порезы, которым горячая вода может навредить, и вытянулась, почти скрывшись в воде, снаружи осталась только голова.

     «Роберт», - вдруг вспомнила Элиза.

     Ухватившись за подсказку, она прокручивала это имя, но это не дало результатов. Только плавало перед мысленным взором белеющее во тьме «Роберт», только отскакивал эхом от стен звонкий смех Элизы. Ей показалось очень смешным, что она, совсем без памяти, лежит с порезанными ногами в ванной отвратительного отеля, в нищем и нелепом городе, и она не могла заставить себя оборвать смех.

     Хлопнула дверь, Элиза замолчала и вслушалась, очевидно, это вернулась Агата. И в самом деле, Агата сидела в кресле с двумя масками в руках, одетая так, будто собиралась куда-то уходить.

- Ты знаешь, что эта гостиница построена в 1928 году?  - спросила она невпопад.

- Какая разница. Мне все равно.

- Через четыре часа будет чайный вечер. Все должны быть в масках. Кем будешь - совой или красной птицей?

       Большие глаза Агаты, густо окаймленные черным, горели предвкушением веселой ночи.

- Совой, - буркнула Элиза, неодобрительно покосившись на маску из красных перьев, - ты все еще хочешь ждать конца месяца?

     Она решила не рассказывать ни про порезы, ни про Роберта, пока не вспомнит об этом больше.

- Конечно. Я-то уже решила, а ты?

     Задав вопрос, Агата бодро вскочила с кресла, будто в ее теле разжалась пружина, и направилась в спальню, но застыла в дверном проеме, обтекаемая бусами и перьями. Только белело лицо с красными губами, растянутыми в широкой улыбке, которая, казалось, обнажала все зубы.

- Куда мы попадем, если сообщим, что ничего не помним?

- Куда-нибудь мы в любом случае попадем, - проговорили красные губы, и лицо исчезло за пестрой занавесью. Элиза в нерешительности замерла, слушая, как со стеклянным стуком соприкасаются бусины. Она вспомнила про порезы на ногах, и в мыслях всплыло впечатление от прежней жизни, все пережитые ощущения, слипшиеся в образ необъятного черного колеса — непрерывно движущегося, измазанного кровью задавленных людей. Оно слепо и безжалостно нависало над тканью существования, корежило ее, обрывая хрупкие, истончившиеся нити — грубо, неизбежно, неумолимо.

- Пока еще есть время, я предлагаю сходить на пляж, - громко говорила, чуть ли не кричала Агата, - там стало темно и пасмурно, возьми кофту.

- Что мы будем делать на пляже, если там пасмурно?

          Ответ последовал незамедлительно:
- Гулять по берегу, пить вино. Много чего.

- Черт с тобой, - проворчала Элиза, - пошли.



4



     Бетонная лестница, неаккуратно окрашенная белым, спускалась к пляжу неровным зигзагом. Серые тучи, сбившись в неопрятные комья, скрыли небо, сделав его похожим на плохо заштукатуренную стену, под которой темнел синим тяжелый покров еле движимого моря. Едва заметный, но достаточно неприятный ветер приносил щекочущий запах дыма и протяжные звуки музыки со стороны гостиницы.

     Агата, расстелив на песке газету, села, вытянула на холодном песке ноги. Достав из кармана кожаной куртки штопор, она стала возиться с бутылкой вина, которую до этого, ничуть не скрываясь, несла в руке. Ее круглые синие очки съехали на кончик носа.

- Как ты ее спрячешь, когда мы пойдем в кафе? - спросила Элиза, глядя, как она достаточно уверенно выкручивает пробку.

- Пронесу все в себе, - хвастливо сказала Агата, легко посмеиваясь.

- Ты сможешь стоять на ногах?

- Да, это ведь только бутылка. Оно не сильно алкогольное, его хватит только на то, чтоб немного поднять настроение.

     «Куда уж тебе его поднимать», - мрачно подумала Элиза и села рядом, на свободный лист газеты.

- Агата, у меня на ногах порезы, - вдруг решила признаться она, - глубокие, совсем свежие. И много шрамов.

     Агата только сделала большой глоток из бутылки:
- Не от хорошей жизни. Я ведь говорила.

- Агата, ты помнишь Роберта?

- Какого Роберта?

- Какого-нибудь, - пожала плечами Элиза, - любого. Вспомнила имя, пока была в ванной.

- Ничего нет в голове, - кратко ответила Агата. Элиза села удобнее, подтянув колени к груди, скрыв их под широким свитером, и перевела взгляд на стайку голубей, которые неподалеку то жались друг к другу, то ходили кругами по желто-серому песку. Вспомнив, что у нее с собой есть бутерброд, который она прихватила на всякий случай, Элиза вынула его из кармана и, разорвав упаковку, принялась кидать кусочки хлеба птицам. Голуби недоверчиво осматривались, важно качая головами, и клевали с видимой неохотой и даже ленцой.

- Наглые птицы, - сказала Агата, воткнув наполовину опустевшую бутылку в песок,- жирные, не едят, а все равно клянчат.

     Судя по тому, что ее речь стала медленной и приобрела неуместно высокие нотки, она была уже достаточно пьяна.

- О, смотри, - она указала пальцем на приближающийся черный силуэт, - к нам идет, я уверена в этом.

     Женщина, кутающаяся в черную шаль, концы которой неряшливо волочились по песку, производящая крайне неприятное впечатление, действительно направлялась в их сторону. Когда она оказалась рядом, впечатление не улучшилось. Сутулая фигура, длинный подбородок, торчащий вперед, синее от холода и опухшее, вероятно, от многолетнего алкоголизма лицо — ничего не вызывало жалости. Элиза предпочла скрыть свои эмоции, Агата же презрительно оскалила зубы:
- Чего надо?

- Вы ведете себя невоспитанно, - сказала странная женщина голосом приличного, но бедного человека и сурово насупилась. Последнее хоть и вышло у нее комично, однако это не могло сгладить чего-то неприятного, что сквозило в чертах женщины. Молодой возраст при отсутствующем, пустом взгляде и болтающиеся кисти рук, торчащие из складок шали, заставляли думать о голоде и вынужденной нищете.

- Ну и что? - Агата заметила, что женщина неодобрительно смотрит на ее раскинутые по песку ноги, и раскинула их еще шире.

- Вы пьете в публичном месте.

- Ты сама разве не пьешь? Я же вижу, что синячишь по-страшному. Проваливай отсюда.

      Элиза, желавшая то ли остановить конфликт, то ли отстраниться от происходящего, все-таки выбрала второе, хотя внезапное хамство Агаты совсем не радовало, и вернулась к кормлению голубей. Странная женщина продолжала стоять на своем.

- В вашем поведении должна быть мораль, а вы сидите, как проститутки.

     «Это уж слишком», - подумала Элиза, оценив свой внешний вид, однако не вмешалась, а просто скосила взгляд на ругающихся.

- А вот нет в нас морали, поэтому давай, катись уже.

- Во всем есть мораль, - женщина упорствовала, буравя Агату пустым взглядом.

     Возможно, Элиза так бы и продолжала кормить голубей и делать вид, что ее это не касается, однако женщина довольно ощутимо, склонившись так, что стала совсем сутулой, ухватила Элизу за плечо.

     Ей пришлось посмотреть на женщину. Та бессмысленно глядела перед собой, не разжимая пальцев, и отчетливо, с горловым бульканьем произнесла:
- Никому нельзя доверять.

     Агата, не выдержав то ли наглости, то ли абсурдности ситуации, наконец вскочила:
- Знаешь что, мразь, шла бы ты к черту!

    С неожиданным проворством она оттолкнула женщину, та упала на песок и окончательно запуталась в складках шали.
 
- Пойдем, - Агата ухватила Элизу за руку и потащила к лестнице, - поищем кого-нибудь адекватного.

     Не то что бы она сама выглядела адекватной, однако делать было нечего.

- Все же не надо было ей хамить, - нерешительно бормотала Элиза, - ушли бы в другое место.

     Агата с возмущением цокнула языком и закатила глаза.

- Мы ведь сейчас идем не на чайный вечер? - Элизу беспокоило, не выгонят ли Агату, когда она снова начнет буянить. Да и песок, попавший в башмаки, не добавлял комфорта.

- Туда и идем, все верно.

     Резко остановившись, Агата пристроила очки на вырез платья и, поискав что-то в глубоком кармане, спрятала лицо за красным оперением.

- Держи свою сову, - в руку Элизы легла маска, облепленная мелкими коричневыми перьями.

- Прямо здесь надевать?

- А почему нет?

- У меня очки.

- Надень очки поверх маски.

     Воспользовавшись моментом, Элиза все же вытряхнула из обуви песок и только потом надела маску.

- Красота, - лаконично откомментировала Агата. Весь оставшийся путь она почему-то была серьезна и сосредоточенно молчала.

     В кафе их пустили, не обратив даже внимания на то, что Агата слишком заметно пошатывалась и говорила чересчур развязно для трезвого человека, которого и пыталась изображать. Элизе, хоть она и была трезвой и спокойной, стало за нее стыдно.

     Агата, понимающая, что привлекать лишнее внимание нежелательно, выбрала столик в дальнем углу, где темнел легкий полумрак, и это чрезвычайно радовало Элизу, потому что в кафе тоже были красные стены, которые в сумраке не так сильно раздражали.

     Они пили чай и молчали, их освещал только желтый куб настенной лампы. Маска Агаты обильно топорщилась длинными алыми перьями, под маской багровел маленький рот, сейчас не расплывавшийся в улыбке на пол-лица, а почему-то нервно сжатый. Однако Агата хотя бы ни с кем не ругалась, поэтому Элиза без всякого волнения пила чай, который только пах жасмином, а вкусом напоминал дешевый пакетированный, и пыталась найти что-то приятное в окружающей обстановке.
     Складывалось впечатление, что в Пятом Плато предпочитали только красные стены и заунывные, медленные мелодии, потому что то, что сейчас играло, Элиза не включила бы в кафе никогда. Все в этой музыке было неуместно — и минорное фортепиано, и редкие глухие ударные, и детский хор, поющий про луну и плаху.

     Агату это не беспокоило, а Элиза чувствовала себя несколько неуютно. За окнами догорал вечер, блестела эмаль чайника, чай был откровенно плох.

- Ты посмотри, - пробормотала уже успокоившаяся Агата, - еще один.

     Человек, который шел к ним, казалось, не слышал этого недовольного замечания, был скорее молод, чем стар, и постоянно поправлял высокий цилиндр. Усевшись, он безвольно растекся по стулу, хотя не был пьян, и замер, уткнувшись взглядом в пространство, будто не видел, что здесь есть кто-то кроме него.

- Мы могли прийти в шляпах, а не в масках? - Элиза смирилась с тем, что сегодня они встречают только тех людей, что не в себе.

- Могли. Но в магазине были только маски. Откуда ты такой пришел, молодой человек? - Агата щелкнула пальцами перед его лицом. Тот дернулся, словно очнулся от глубокого раздумья:
- Я? Один здесь, решил сесть с вами.

     Если бы он улыбался, то можно было счесть, что он планирует знакомиться, однако он был уныл, растерян и апатичен.

- И как мы тебе?

     В голосе Агаты явно слышались издевательские нотки.

- Не знаю. Не могу пока сказать.

- Я настаиваю на ответе.

     Лучше бы Агата не настаивала, потому что мужчина в цилиндре ответил грубо и без обычной для таких знакомств лести:
- Она обычная, но хорошая, а ты красивая и гнилая.

     «Господи, сейчас опять начнется», - Элиза придвинула к себе крупный чайник в цветной горох и попыталась за ним спрятаться.Она определенно не любила участвовать в чужих ссорах. Агата и мужчина в цилиндре вяло ругались, детский хор продолжал петь про луну и плаху.

- Почему это я гнилая, а она нет?

- Я не виноват, что вы такие разные.

- ...когда прелые листья дрожат на воде...

- Слышишь его, Элиза? Вы бы с ним хорошо сошлись, оба молчите, а если говорите, то мало и невпопад.
- Конечно, - согласился мужчина, не заметив издевки в словах Агаты.

- ...когда лунные блики касаются плахи...

     Чай остыл и стал совсем мерзок, Элиза ерзала на диване, стараясь втянуть голову в плечи и стать совсем незаметной.

- Зачем же ты к нам подсел, - тягуче и пьяно ругалась Агата и так же пьяно жестикулировала, - если ты такой хам?

- Я к ней подсел, к вам обеим, то есть.

- ...погребенный шагает навстречу беде...

    Мужчина еще сильнее расплылся на стуле, демонстрируя, что не собирается никуда уходить. Агата размахивала руками, угрожая опрокинуть чашки:
- Так к ней или к нам обеим, а?

- Только к ней.

- ...он уходит ко дну, растворяясь во мраке...

    Неожиданно распрямившись, мужчина вмиг растерял прежнюю несобранность, склонился над чайником и зашептал в лицо Элизе:
- Она смотрит за тобой, смотрит, смотрит...

- Кыш! - Агата с силой хлопнула ладонями по столешнице, жалобно звякнули чашки. - Пошел отсюда вон!

- Я, пожалуй, сама пойду, - тихо пробормотала Элиза и вышла из-за стола, спрятав маску в карман.

     «Как же надоело, как же все это надоело, - с легкой злобой оглянулась она на застывшего над чайником мужчину и ухмыляющуюся Агату, - ругайтесь сами, без меня».

- Надоело, - сказала она уже вслух, когда вышла на улицу. Ей не было страшно за Агату, которую могли выгнать или забрать в полицию. В конце концов, это ведь только ее проблемы, никто не заставлял ее напиваться. А даже если ее просто выгонят, то дорогу она найдет. Наверное, ближе к утру.

     «Да пусть хоть всю ночь в кустах спит, - думала Элиза, - постоянно шумит и раздражает, пусть хотя бы немного будет тихо».

     Она шла по обочине ночного шоссе, которое, плавно изгибаясь, вело к гостинице, белела длинной дугой дорожная разметка. За узким кубом отеля терялся в сумраке черный шпиль маяка и тусклыми точками светились далекие теплицы.

     На улице не было никого, только один раз мимо Элизы незаметно проехал грузовичок и так же незаметно исчез в дымчатом мраке. Волны лениво покачивались, лаково-черное море отражало рассеянный свет редких фонарей.

     Казалось, что оно так и останется спокойным, однако спустя час, когда Элиза уже вернулась в номер, море заметно волновалось: волны, накатываясь друг на друга, разбивались о скалистое побережье и падали на камни смесью брызг и белой пены.

     Элиза сидела в кресле возле открытого окна, поджав под себя ноги, и медленно, лениво проводила пальцами по бархатным лепесткам цветов, торчащих из вазы толстым пучком. Красные, белые и фиолетовые бутоны покачивались на ветру.

     Вздрогнув, Элиза застыла и отняла руку. Что-то неуловимо знакомое, что-то из старой жизни проскочило мимолетным кадром в ее голове, и сейчас она, сосредоточенно зажмурившись, пыталась вернуть этот кадр. Бледный, взлохмаченный парень, с заметно покрасневшими глазами и в медицинских перчатках.

     «Роберт», - поняла Элиза.

     Роберт мялся, нервничал и старательно проговаривал слова, скрывая дрожь в пальцах:
- Хорошо, что наши желания так совпали. Я давно хотел, еще с тринадцати лет, с тех самых пор, как одноклассницу сбила машина. Она умирала прямо там, на дороге, а я думал, что она нравилась мне, когда была жива, и не перестала нравится даже изуродованной, лежащей в луже крови.

- Ты ведь понимаешь, что с моей стороны тоже будут условия, - Элиза слышала свой голос будто издалека.

- Понимаю, конечно, - нервно оглядывался Роберт, - я все принес, как ты и говорила.

     Голоса исчезли, пленка закончилась, и Элиза устало откинулась на спинку кресла. Воспоминания начали возвращаться, однако этот отрывок ничего не прояснил.
 
     «Надо просто подождать, - подумала она, - со временем я все пойму».

     Крупные, вывернувшиеся лепестками наружу бутоны — красные и фиолетовые пятна — рвано качало ветром. Сзади них, за узкой рамой окна, наталкивались друг на друга волны и клубилось темное небо.



5



     Элиза удивилась, когда утром обнаружила Агату спокойно спящей на кровати. Во-первых, Элиза не слышала, как она вошла, а это непременно должно было быть шумно, во-вторых, Агата не выглядела так, будто добиралась до гостиницы пьяной. На скулах темнел невредимый косметический румянец, и пахло от Агаты совсем не перегаром, а чем-то ягодным и неуловимо приторным. На тумбочке лежали ее очки, отбрасывающие овальные синие тени, и книга.

     «Совсем новая, - подумала Элиза, взяв ее в руки и почувствовав свежий запах бумаги, - купила? Или нашла в вещах и распаковала?»

     Последнее, что Элиза могла представить, так это то, что Агата в состоянии сильного опьянения зашла в книжный магазин и успела даже почитать купленную книгу перед тем, как впасть в тяжелый алкогольный сон. Это, конечно, было возможно, часы уже показывали полдень, однако воплотить это все же было сложновато.

- Просыпайся, - Элиза легко коснулась ее плеча, - просыпайся, уже обед.

- Для меня еще утро, - сквозь сон проворчала Агата и равнодушно перевернулась на живот, натянув край одеяла себе на голову.

     В коридоре шипела музыка, видимо, все из того же номера напротив, в узком окне недвижимо застыло бирюзовое, сливающееся с морем небо.

- Агата, вставай, - не унималась Элиза, - уже день.

- Кто сказал, что нельзя спать днем? - она явно проснулась, но не желала выбираться из кровати. - У меня, между прочим, уважительная причина.

- Не нужно было пить.

     Элиза хоть и не злилась так сильно, как ночью, однако легкое чувство досады не отпускало ее. Конечно, ругать Агату за пьянство было глупо, неуместно, к тому же, это отдавало душком нездорового морализма, однако нельзя было сказать, что в ее похмельном дискомфорте виноват кто-то, кроме нее.

- Агата, ты помнишь Роберта? - вдруг вспомнила Элиза вчерашнее прозрение.

- Какого еще Роберта?

     Очевидно, Агата даже не помнила, что делала ночью, и не было смысла спрашивать ее о Роберте, но Элиза не могла успокоиться.

- Он был влюблен в одноклассницу и видел, как ее насмерть сбило машиной.

- Нет, - лаконично ответила Агата, - и почему ты так уверена, что это настоящие воспоминания? Вдруг они ложные?

     «Действительно, - холодок пробежал по спине Элизы, - вдруг они ложные?»

- Но мы все равно должны их как-то проверить.

- Я не знаю никакого Роберта.

     Элиза пожала плечами и села на кровать. Она до сих пор не могла представить, как они с Агатой познакомились и как сохранили хорошие отношения до сегодняшнего дня. Они предпочитали разные виды отдыха, по-разному смотрели на жизнь и слишком отличались друг от друга — яркий калейдоскоп и тусклое зеркало, спрятанное в дальний угол. Впрочем, было вопросом, спрятал ли его туда кто-то другой или же оно само радо было оставаться незамеченным под плотной черной тканью.

     Неожиданно живописно, чуть ли не с фотографической точностью Элизе представилось зеркало, с которого откинули черный покров, и его помутневшая поверхность, по которой эпилептически скакал маленький, но яркий блик, режущее глаз разноцветье.

     Обруч пульсирующей боли обхватил ее голову, Элиза вдавила пальцы в виски, стараясь избавиться от черного колеса, сжимающего череп, и навязчивого образа: своего лица, покрытого яркими, контрастными брызгами флюоресцентной краски, и стеклянных глаз, которые заволокло цветной мозаикой. За спиной Элизы краснела сочными пульсирующими комьями утроба, по которой ползали жирные, похожие на ворс белые опарыши. На лицо попадали новые кляксы — синие, алые, невыносимо зеленые, скрывая его окончательно и оставляя на виду только мозаичные глаза.

 - Что с тобой? Что происходит? Тебе больно?

     Элиза снова видела номер, который хоть и был безвкусен, но все же не ужасен, Агату, с тревогой заглядывающую ей в глаза, и слышала, как звенит в ушах от ее собственного пронзительного крика.
 
- Не знаю, - охнула она, - голову вдруг сдавило. Наверное, это мигрень.

- Надо выйти на свежий воздух, здесь душно, - предложила Агата, - прогуляемся, купим книг. Я как раз нашла сегодня утром магазин.

- И купила книгу? - спросила Элиза, держась за висок и ощущая утихающую боль.
 
- Да. Ты ее уже видела?

- А как же ты?... Ладно, неважно, - Элиза махнула рукой. Ей не было интересно слушать про ее нетрезвые приключения, - почему бы и не сходить, пойдем. Мысль хорошая, наверное.

     Из-за накатившей слабости Элиза казалась себе жестяной плоской фигурой с синтетическими паклями темных волос, однако эта слабость была связана больше с эмоциональным дискомфортом, нежели с физическим, поэтому о том, чтоб лежать весь день в постели, не было и речи.

     Боль почти утихла, хотя иногда напоминала о себе слабыми уколами в висках, однако видения больше не всплывали перед внутренним взором, и Элиза чувствовала себя намного лучше, когда они уже подходили к магазину.

     Не было так пасмурно, как вчера, ветер, казалось, отсутствовал, и день будто застыл теплым слепком, фотографией из журнала, несомненно, обещавшей даже не хороший отпуск, а абстрактную счастливую жизнь, которая, конечно, была у каждого своя, но необъяснимым чудом умещалась в идиллическую панораму: желтеющая полоса пляжа, ровное, нагретое солнцем шоссе и фасад магазина, скрытый за шелестящими кронами деревьев и крупными, словно набухшая вата, розовыми кустами. Капли недавнего утреннего дождя нехотя срывались с веток и терялись в бутонах, то разбиваясь о лепестки, то исчезая в темных сердцевинах.

     Колокольчик, висевший над дверью, нарушил теплое полуденное безмолвие. Агату, судя по улыбке продавца в серой жилетке, узнали и даже приветливо встретили. Элиза потерла висок пальцами, заставляя утихнуть неожиданно вернувшуюся боль, и пошла за Агатой в лабиринт стеллажей.

     Голубые стены создавали впечатление больницы, свет из прозрачных зеленоватых стекол заливал стеллажи и руки Агаты. Элизу напугал ценовой сегмент, и она отошла к столу, где лежали уцененные книги — потрепанные и выгоревшие на солнце. Среди похожих друг на друга обложек Элизе бросилась в глаза лаконичная черная надпись «1Q84». Продолжая сжимать висок, она взяла книгу, и тут же откуда-то из-за спины донесся тихий заунывный вой. Обернувшись, Элиза увидела перед собой лишь зеленоватое окно и деревья за ним, покачивающие ветками и отбрасывающие радужные блики.

    «Что-то не так», - Элиза посмотрела на Агату. Та была крайне обеспокоена.

- Тебе снова плохо? - спросила она. Элиза услышала только тягучее, как кисель, эхо. Слова Агаты доходили до нее с опозданием, глаза Агаты заволокло мозаичной пленкой. Элиза поняла, что вой, который она слышала, был ее собственным, и моргнула, пытаясь изобразить хорошее самочувствие и игнорировать несуществующие и донимающие ее детали.

- Мне нравится эта книга, - она продемонстрировала Агате потрепанную «1Q84», глупо улыбаясь, - хорошая цена. Такая стоимость — это же прекрасно, хорошая цена.

- Не кричи! - шикнула она. Элиза, помня, что говорила тихо и даже не повышала голос, в недоумении смотрела на Агату, мозаичные глаза которой стекали по лицу цветными потеками.

- Хорошая цена! - прокричала она Агате в лицо. - Я куплю!

     Сначала она услышала звук пощечины, за которым последовал шлейф эха, и только потом поняла, что пощечину дали ей — кожу обожгло, Элизу наклонило вбок. Искажения исчезли. Деревья больше не отбрасывали бликов, глаза Агаты были совершенно нормальны и никуда не текли.

- Да что с тобой? - спросила Агата, на этот раз без эха.

- Не знаю, - честно ответила Элиза, - накатило вдруг.

     «И это точно не мигрень», - подумала она и решила благоразумно промолчать. Ее отвлек топот шагов с другой стороны стеллажа, из-за него вышла дама и, гордо подняв подбородок, с презрением посмотрела на Агату. Поджав губы, она вздернула подбородок еще выше.

- Почему вы кричите и деретесь в культурном заведении? Вы пьяны?

     Ее худое, будто высушенное лицо выражало ничуть не скрываемое высокомерие, которое даже казалось демонстративным и плохо вязалось с вылинявшим платьем, которое когда-то было красным, а сейчас производило удручающее впечатление. Ярким был только кровянистый, явно ненатуральный румянец, щедро заливающий щеки.
 
- Мы не пьяны, - решилась возразить Элиза. Презрение женщины было настолько нарочитым, будто она чего-то боялась — до дрожи, до холода в животе — и безуспешно пыталась это скрыть.

- Драться возле книг нельзя, - чеканно проговорила дама, сложив на груди широкие рукава.

     Элиза не могла не понять даму, в глазах которой они выглядели не очень-то располагающе и даже подозрительно, и решила ей лишний раз не перечить, чтоб не доводить дело до ссоры. Агата считала иначе.

- Ты тоже алкоголичка, - она смотрела на даму так, будто та готова была в нее плюнуть, - как та дура с пляжа?

- Вовсе нет, - сверкнула она глазами, - я не пью и вам запрещаю. Алкоголизм, распутство и хулиганство ведут в ад. А такие, как она, - женщина сверкала глазами в сторону Элизы, указывая дрожащим пальцем на Агату, - ведут в ад, в ад, в ад!

     Слова про ад дама хрипло прокричала Элизе в лицо, не забывая указывать на Агату пальцем. Элиза стояла столбом и не решалась вмешаться.

- Аминь, - ехидно завершила Агата ее троичное восклицание и торжествующе, по-базаровски ухмыльнулась. Она выглядела так, будто воплощала собой всех атеистов мира, и это, конечно, не делало ей чести и совсем не добавляло уважения. Дама разозлилась.

     Даже слишком разозлилась.

- Знаешь, знаешь что, - задыхалась она, - я прямо здесь отрежу тебе голову, и меня за это простят!

- Или не простят, - с прежней интонацией возразила Агата, не сводя с дамы внимательного, настороженного взгляда.

     Все произошло слишком быстро. Элиза не успела ничего заметить и ничем помочь, продавец, хоть и заметил, помочь тоже не успел, он находился слишком далеко. Что-то сверкнуло в руке дамы, и она даже успела размахнуться, однако Агата ухватила ее за запястье, ловко заломила руку ей за спину, заставив даму сгорбиться. На пол, жалобно звякнув о кафель, упали сверкающие острыми лезвиями ножницы.

     Остальное Агата проделала так быстро, будто нападения религиозных фанатиков были для нее привычным делом. Толкнув женщину в сторону уже подходящего к ним охранника так, что тот успел ее поймать и ухватить, прежде чем она упала, Агата ногой отправила ножницы куда-то под стеллажи.

- Быстрее! - она волокла Элизу, больно сжимая ее ладонь и совсем не замечая этого.

- Но книга...

- Потом!

- Но показания, Агата... Заявление...

- Плевать на показания, быстрее!

     Она силой вытащила ее на улицу и потянула к ближайшему такси. Затолкав не особо сопротивляющуюся Элизу на заднее сиденье, она села рядом, замолчала и долго не говорила ни слова.

     Молочно-голубые волны лениво разбивались о прибрежные обомшелые камни, оставляя на них клочки пены, и так же лениво откатывались назад.



6



- Почему мы ушли?

     Элиза с трудом заставила Агату отвечать на вопросы, хоть это и было достигнуто бесконечным повторением одного и того же, пока Агата, молча нахмурившись, ходила вперед-назад по номеру, а Элиза следовала за ней.

- Не люблю иметь дел с фанатиками, - наконец ответила Агата, продолжая хмуриться.

- Не думай, что мне чем-то не нравится твой атеизм, мне ведь все равно. Но она может накинуться на кого-то другого и зарезать его. В лучшем случае, покалечить.

- Мне-то до этого какое дело?

- То есть, какое дело? - застыла Элиза. - Человек умрет.
 
     Агата положила руки ей на плечи и внимательно посмотрела в глаза:
- Послушай, Элиза. Каждый день вокруг нас умирают сотни и тысячи людей, и даже если пытаться спасти каждого из них, твои действия все равно косвенно повлекут чью-то смерть. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, слышала такое? А вот моя жизнь — это важно. Если кто-то пытается уничтожить мое тело, то я, само собой, буду спасаться. Мне ведь хочется жить.

- А если речь идет о моей смерти, например? - спросила Элиза.

- Близкий человек это часть меня, поэтому спасать его я буду, как себя, исключительно ради собственного спокойствия.

- Это ужасный эгоизм.

- Нищим подавать тоже эгоизм: тешишь свое самолюбие тем, что ты такой щедрый, такой бескорыстный, ничего не просишь взамен. Кроме морального удовлетворения, конечно. В случае фанатиков от религии все, естетственно, только усугубляется. Соблюдают заповеди, чтоб после смерти не гореть в гипотетическом огне — далеко от бескорыстия, не так ли? Только забота о себе любимом, всё о себе печется, жалкий и нечестный с собой фанатик.

     Элиза совсем не была с ней согласна, но, как и всегда, не стала возражать. Агата, поняв, что расспросы окончены, дружески похлопала ее по плечу:
- Молодец. Что ж, я узнаю, куда можно сходить вечером. И кстати, если захочешь вернуть книгу, можешь это сделать. Я бы на твоем месте не возвращала.

     Оставив Элизу с удивлением рассматривать случайно украденную книгу, Агата исчезла в коридоре, глухо стукнув дверью о косяк. Книга действительно лежала у Элизы в широком кармане юбки, и Элиза совсем не планировала ее красть.

     «Некрасиво получилось», - подумала она и выложила книгу на подоконник. Многое следовало обдумать, и на фоне этого многого непреднамеренное воровство выглядело крайне малозначимым событием, хотя Элизе и было от этого немного не по себе.

     Дама с ножницами вызывала множество вопросов. Арестовали ее или же просто выгнали из магазина? Неужели Агату действительно не беспокоит то, что она может в конечном итоге кого-то убить? Разум подсказывал, что все-таки не арестовали: нет заявления от потерпевших — нет дела. Да и годятся ли для этого потерпевшие, забывшие свои паспортные данные?  В том, что Агату не беспокоит ничего, кроме собственного удовольствия, Элиза теперь не сомневалась, для Агаты на первом месте стояла жадная до ощущений плоть, будь то алкогольное отравление, долгий сон или адреналиновые качели.

     Однако факты говорили о том, что Агата со своей неконтролируемой агрессией и желаниями то и дело кому-нибудь нахамить, которые очень трудно было скрыть и тем более сдержать, оказалась здоровее Элизы. У Агаты не было странных видений и искажений восприятия, а даже если и были, то ничто в ней этого не выдавало.

     Шерстистый ворс пледа, которым укрылась Элиза, когда легла на диван, действовал слишком успокаивающе, и она волей-неволей задремала, провалившись в мягкие солнечные сновидения, где светло-голубое небо сливалось с сине-белым морем. Дул теплый ветер, и издалека доносился голос Агаты, становясь все громче и отчетливее.

- ...а тот художник, у которого постоянно играет музыка, будет весьма рад нас видеть. Он хотя бы не спившийся моралист и точно не религиозный фанатик.

     Элиза поняла, что это уже не сон, и нехотя разлепила глаза: Агата ходила перед ней в красном платье и такой же красной шляпе с широкими ровными полями.

- Что? - переспросила Элиза.

- Два цвета будут смотреться лучше, чем несколько, - Агата продемонстрировала ей пару черных туфель и тонкие пластиковые плечики с висящей на них курткой, которую она брала вчера на пляж.

- Нет, я не про цвета, я про художника. Мы что, идем к нему в гости?

- Да, художник, который живет напротив.

- Он нормальный? Он не захочет нас, к примеру, убить?

     Агата расхохоталась, продемонстрировав потолку белые зубы:
- Он странноват, но для художников это нормально. Ты чего в темноте сидишь? Уже вечер.

- Что? - Элиза огляделась, вокруг действительно было темно. - Я не сидела, я спала.

- Так вот почему ты не отвечала мне. Я решила, что ты просто не хочешь говорить.

     «И продолжала трепаться», - раздраженно подумала Элиза, ей действительно было не очень комфортно слушать громкий голос Агаты.

- Я не хочу никуда идти, - возразила Элиза, - я буду спать дальше.

     Однако через час она все равно сидела в номере напротив. Художник представился Германом и был одет в просторный китайский халат поверх обычных брюк с рубашкой, впрочем, довольно мятых. Он удобно расположился в ворохе подушек возле низкого стола. На полке за его спиной стояла черная статуэтка четырехрукой и явно разозленной женщины с высунутым языком и кренилась вправо высокая стопка винила.

   Свет не был включен, только виднелся в окне лоскут ночной синевы, и давал мерцающее свечение телевизор, расположенный на полу под подоконником и беззвучно показывающий не очень хорошего качества черно-белый фильм, где высокая пышногрудая женщина в черных перчатках и с азиатским разрезом глаз выкручивала кому-то руку на фоне сухой американской пустыни.

     То, что она делала на экране, со включенным звуком воспринималось бы как стандартный фильм тех годов про секс и насилие, однако проигрыватель для пластинок вращал черный круг, извлекая из него уже знакомые Элизе напевы про луну и плаху, и с таким звуковым сопровождением экранное действие больше походило на жертвоприношение.

- Вы не представляете, как я люблю музыку, - медленно, с некоторой отрешенностью в голосе говорил художник, в очередной раз выпустив из легких дым и свесив на пол кисть, сжимающую чубук синего высокого кальяна, - я собираю винил уже около пяти лет и беру с собой только те, что нравятся сильнее остальных: «Coil», «Current93», «Merzbow»...

     Света телевизора было достаточно, чтоб разглядеть его фигуру, больше похожую на щепку: впалые щеки, будто он был чем-то болен или крайне редко питался, тонкие руки, торчащие из широких рукавов халата, покрытые глубокими порезами и широкими белыми шрамами, которые напоминали прячущихся под кожей червей.

     Агата молчала и пила предложенный художником абсент. От прозрачного стакана в ее руке пахло полынью, он отбрасывал на кожу зеленую дрожащую тень. Элиза, отказавшись от абсента, выбрала отдающий чем-то лесным чай, который в темноте своим цветом напоминал скорее деготь.

    Агата сидела, так и не сняв шляпы, и пыталась произвести на художника, то ли соблазнительное, то ли угрожающее впечатление. Впрочем, в ее случае это было одно и то же.

- Это ваши картины? - спросила Агата, указав на ряд необрамленных холстов, висящих над полкой с винилом.

- Полотна! - художник многозначительно обвел воздух рукой. В своем широком халате он походил на журавля.

- Это серия посмертных портретов, «Погребенные», постмортем, - продолжал он с той же ленивой и отстраненной интонацией, - эти дамы, эти женщины, эти владычицы погибли в самом расцвете красоты, молодости. При жизни они представляли собой воплощенную витальность — жадную, хищную, поглощавшую все вокруг. Будь они живы, я был лег под их уставшие ноги, подставил бы спину под удары их плетей! Но они мертвы, и я могу только запечатлеть их бренные оболочки, кожаные мешки с требухой. Знаете, - сказал он, глядя на Агату, - я бы вас тоже так написал. С натуры.

     Элиза поперхнулась чаем. Агата только с презрением улыбнулась:
- Вряд ли вы сможете написать с натуры мою требуху. Я умирать не планирую. Зато я вполне жива, и ноги у меня очень даже уставшие, и держать в руках плеть я очень даже могу. У вас ведь есть плеть для меня.

     Элиза снова поперхнулась чаем и горела желанием зарыться в подушки, на которых сидела, а художник замахал тощими руками:
- Давайте не сейчас, давайте позже, когда ночь встретится с утром. Я ведь хочу рассказать вам про этих дам. И вам тоже.

     Он смотрел на Элизу. Та поежилась и спрятала лицо за кружкой:
- Я не умею держать плеть. Думаю, я лучше пойду к себе, когда ночь... встретится с утром. Гм.

- На все ваша воля, я не могу с вами спорить, - почтительно кивнул художник, - итак, полотна!

     Он взмахнул рукой, та застыла в воздухе, указывая на первую из четырех картин, где лицо, окруженное крупными кудрями, улыбалось разрезанным до ушей ртом.

     «Вот уж правда, пожирающая витальность», - подумала Элиза, глядя на темную щель разорванного рта.

- Черный Георгин! Это давняя история, которую я, понятное дело, не застал, но был впечатлен жизнью этой женщины, ее загадочной смертью и не менее впечатляющим посмертием...

     «Восхитительный вечер», - Элиза с отвращением пробежалась взглядом по следующим картинам. Если для художника повешенная с опухшим языком, двухнедельная утопленница и захлебнувшаяся рвотой мадам были источником вдохновения, то Элизе они не казались чем-то особенным, что следовало бы непременно запечатлеть, поэтому она перевела взгляд за окно.

     Мелкие гвозди звезд нестерпимо ярко сверкали, мерцая радужным ореолом, казалось, что небо находится одновременно так далеко и так близко, будто оно было везде. Руки и ноги стали тяжелее, голова кружилась, но это было едва заметно.

- ...прожив насыщенную жизнь, они так и не поняли, что ад — совсем близко.

     Художник с хитретцой смотрел на Элизу, а она смотрела за его спину, на черную статуэтку, которая в один миг стала больше него, больше всех них. Ее глаза ожили, засверкали радужно-красным, в черном лбу прорезался третий вертикальный глаз, тоже ярко вспыхивающий и больше похожий на голодный рот. Удушливо запахло дымом, который клубился по углам, перекатываясь тяжелыми, плотными волнами.

     «Черт возьми, - Элизу охватила паника, - снова началось!»

     Она в ожидании помощи посмотрела на Агату, но в подушках вместо нее лишь покачивал красной шляпкой большой мясистый гриб.

     «Не врасти, - билось в голове у Элизы, - только не врасти в пол!»

     Резко вскочив, она поспешила извиниться, громко и счастливо хохоча:
- Я должна идти! Ночь встретит рассвет! Простите!

     Агата в недоумении замерла и с подозрением и даже яростью посмотрела на художника.

- Я бы не советовал вам уходить, - участливо сказал художник Элизе, - вы выпили грибной чай, и ваша нервная система несколько часов будет подавать вам неверные сигналы. Лучше бы вам остаться здесь.

- Ха-ха! Ха-ха-ха! - раскинув руки, как крылья, Элиза выбежала в коридор на заплетающихся ногах. Непонятная смесь страха и веселья заполнила ее разбухшую, как мокрая губка, голову, и несла Элизу в неизвестном направлении.



7



     Элиза поспешно бежала к лифту, высоко подбрасывая окончательно раскоординировавшиеся ноги, которые, казалось, норовили ускакать каждая в свою сторону. Она не могла остановиться: раскаленный пол горел под ней и плавил подошвы ботинок.

     Коридор терялся в потоках темно-серых теней, и только двери лифта виднелись впереди четко очерченным прямоугольником. Наконец добежав до них и коснувшись руками их волокнистой, податливой поверхности, Элиза остановилась, продолжая приплясывать на месте. Она уже не могла видеть двери, из которой выскочила, все скрыли наслаивающиеся друг на друга тени.

     «Грибное царство, - с надеждой думала Элиза, - оно хочет показать мне что-то, но что?»

     В один момент все поняв, Элиза даже удивилась, что не догадалась сразу — так все было просто. Ноги привели ее к лифту, внутри которого находились ответы на все ее вопросы. С нетерпением нажав, даже вдавив кнопку вызова, Элиза вслушивалась в оглушительный вой, который издавала приближающаяся кабина.
 
     Наверное, если бы Элизе сейчас показали что-то страшное, что должно вызывать ужас у любого здравомыслящего человека, то она бы и глазом не моргнула. Всё сейчас казалось ей до восхищения удивительным и совсем не страшным. Поэтому когда двери разъехались в стороны, она не бросилась прочь, а только продолжила приплясывать на месте.

     В тускло освещаемой кабине лифта стоял, не двигаясь, скелет с массивными рогами, синими кожистыми крыльями и ветвящимся пульсирующим сердцем. На его черепе не было глазниц и носа, поверхности кости была на удивление цельной.
 
     «Грибной дух», - поняла Элиза.

- Зачем я здесь? - проговорил ее непослушный язык.

- Просто так.

- Что я могу сделать?

- Все.

     Лицевая часть черепа оставалась неподвижной, однако Элиза знала, что рыкающий голос раздается именно оттуда.

- Тебе врут, Элиза, - прорычал грибной дух с сочувствием.

- Кто врет?

- Всё вокруг.

     Рык грибного духа был преисполнен жалости и человеческого сочувствия:
- Реальность относительна, в ней много врагов, которые хотят забрать тебя.

- Кто эти враги? - нервно спросила Элиза.

- Я не могу сказать, ты сама должна их найти.

     Скорбно разведя руками, грибной дух начал таять под тусклым светом ламп, и Элиза поняла, что забыла задать самый главный, самый важный вопрос.

- Кто я? - кричала она в пустеющее пространство лифта. - Кто я такая?!

- Нечего отвечать. Это ведь очевидно, - слабеющее рычание последний раз донеслось из дрожащего воздуха и утихло совсем.

- Стой! Вернись!

     Элиза заскочила внутрь лифта и не могла остановить собственные руки, которые лупили наугад по кнопкам. Дальнейшие действия Элиза контролировать тем более не могла. Она то вжималась в угол, стараясь слиться со стеной, то выскакивала в коридор, пугая пустоту и выворачивая ноги, то искривляла руки, оставляющие след из промежуточных движений, повисший в воздухе бледной и застывшей раскадровкой.

     «Раскадровка, - промелькнуло что-то знакомое у Элизы в голове, - точно, раскадровка».

     Тут же, словно по команде, в памяти замелькали один за другим зернистые цветные кадры с нервничающим Робертом. Нервничал он теперь сильнее, чем раньше, и искривлял в полуиспуганной, полупохотливой улыбке подрагивающий от нетерпения рот.

     Он сидел на кухне, на старом диване с вылинявшей обивкой, среди запаха затхлости. Ветер гремел снаружи, заставляя ветви деревьев колотиться в окно. На кухонном столе, возле плиты, громоздились сковородка, измазанная содой, пластиковая бутылка и стройный ряд опустевших оранжевых флаконов. Сбоку от всего этого хлама жалко ютились латунная кастрюлька и шприц с пластиковой трубкой.

- Сюда точно никто не придет? - настойчиво спрашивал Роберт.

- Никто, - Элиза слышала свой уверенный голос, - я сняла эту квартиру.

- А ты решительнее, чем я думал, - тихо засмеялся Роберт, однако его смех прозвучал несколько нервозно.

- Не будем отвлекаться на пустые разговоры, лучше дай мне стакан.

     Роберт с предвкушением на лице протянул Элизе выскокий стакан, похожий на те, в которых подают сок. Она держала его в руках — секунду, две, три... Ветви стучали в окно, запах затхлости забивал ноздри, Роберт нервно улыбался.

     Поднеся стакан к губам, Элиза осушила его залпом, точнее, попыталась это сделать. Прозрачная жидкость горчила, и Элиза, пересилив себя, проглотила ее, хотя было сильное желание выплюнуть все на пол. Когда стакан опустел, по мозгу будто резануло ножом. Ей представился Мисима со вспоротым животом и лежащей рядом отрубленной головой.

- Элиза! Элиза! - кто-то надсадно кричал ей в ухо, и она узнала голос Агаты.

     Воспоминание оборвалось так же резко, как и началось. Двери лифта, как оказалось, были закрыты, а Элиза вжималась в стену возле панели с кнопками и прятала замерзшие кисти в рукавах свитера. Шляпа Агаты все еще напоминала мухомор, однако массив видений схлынул, и Элиза надеялась, что на этом эффект чая закончится, и тот больше не будет давать о себе знать.

- Прости, - пробормотала Элиза растерянно, - не знаю, что на меня нашло.

- Мускарин.
 
     Ощутив гнетущую усталость, она положила голову Агате на плечо и почувстовала, как ее успокаивающе обнимают и гладят по волосам. Элиза сомневалась, стоит ли доверять ответам грибного духа, хотя, конечно же, не стоило. Он был порождением ее сознания и вряд ли мог рассказать ей что-то, чего она еще не знала. Правдивость воспоминания, всплывшего совсем некстати, тоже была под сомнением.

     «Вряд ли грибы лечат амнезию», - устало подумала Элиза.

- Хочешь посмотреть, как я избиваю художника? - спросила Агата, продолжая обнимать Элизу.

- Угу, - тихо сказала она Агате в плечо, хотя на самом деле ей было все равно.

- Может, он даже будет доволен, хотя получит за дело. Но я сделаю так, что ему не понравится.

     С сочувствием улыбнувшись, Агата нажала кнопку этажа. К счастью, никто посторонний не успел вызвать лифт, и раскрывшиеся двери продемонстрировали Элизе коридор таким, каким он был всегда. Точнее, Элиза надеялась, что он такой же, как и всегда, потому что видела совсем иное, теперь уже понимая, из-за чего именно, однако это не приносило облегчения.

     Ее взгляду предстал ужасный, гротескный сад. Стены стали тугим сплетением множества древесных стволов, которые, распрямляясь, уходили высоко вверх и смыкались в одной точке, образовывая шелестящий темно-зеленый купол. Между крупных жилистых листьев проглядывали желтыми квадратами светящиеся окна жилых домов, отчего купол походил на верхнюю палубу ковчега с отчаявшимися или на человеческие соты.

- Черт возьми, опять началось, - устало захныкала Элиза, предвидя новый виток мыслей-выкидышей.

- Если ты про деревья, - дрожащим голосом проговорила Агата, - то я тоже это вижу.

     Она была если не напугана, то уж точно не на шутку озадачена, и неудивительно — вряд ли она ожидала чего-то подобного.

- Ты тоже у него пила, - тихо напомнила Элиза, - а в абсенте туйон.

- Нам не может казаться одно и то же.

     Несколько секунд постояв без движения, Агата все-таки сделала решительный шаг, потащив следом Элизу, которую держала под руку. У Элизы шатались ноги, и ей казалось, что она вот-вот упадет без сил.

- Я ему покажу, - бормотала сквозь зубы Агата, - я ему покажу, такой скотине!

     Она и в трезвом состоянии решила бы проучить незадачливого шутника, а в легком подпитии она готова была сделать это без сомнений, прямо сейчас.

- Вот с этим будет особенно страшно! - она ухватила с пожарного щита, который алел между стволов глубокой каверной, топор с длинной ручкой. - Вот с этим он навсегда запомнит!

     Элиза рискнула робко возразить:
- Может, не стоит его рубить?

- Ты что, я и не собиралась. Просто припугну его немного. До седых волос.

     «Почему она не боится? - озадаченно думала Элиза, ничего не понимая. - Почему она не боится изменений, если они реальны? Действительно ли рядом со мной она, и есть ли рядом со мной хоть кто-нибудь?»

     Элиза вполне допускала, что всего этого с ней может не происходить, а сама она всего лишь валяется на полу закрытого лифта, дрожа от холода и кусая до крови пальцы, однако она не знала, как различить реальность и собственные мысли. И это беспокоило сильнее всего. Ведь не было гарантии, что она не изрубила случайного человека, к примеру, этим пожарным топором и не катается теперь с хохотом в кровавых лужах.

     «Как это убрать, как это остановить? - стучало у нее в голове. - Что сделать, чтоб меня отпустило?»

- Ну что, поговорим? - раздался у нее над ухом грозный вопрос Агаты, которая, толкнув дверь ногой, решительно шагнула в номер к художнику.



8



     Элиза не знала, попадала ли она когда-нибудь в ситуацию, сходную с этой, но, так или иначе, ей предстояло что-то делать с нарушенным восприятием. Вот только пять основных чувств отказывались служить ей и до неузнаваемости искажали сигналы внешнего мира, поэтому доверять им нельзя было ни в коем случае.

     Номер художника — а Элиза надеялась, что находится именно там, а не в месте похуже — был таким же искаженным, как и коридор, однако если коридор выглядел хоть и странно, но в должной степени миролюбиво, то номер был наполнен тревожностью и больше походил на адок.

     Помимо того, что удушливый зной вытеснял воздух, будто это был парник или баня, искривленная геометрия заставила стены и потолок скоситься, как если бы неизвестное давление снаружи принудило их изменить привычное положение и образовать темные, уходящие в вечность углы и не менее непроглядные расщелины вместо стыков.

     Среди этого искривленного мрака, освещаемого почему-то совсем не изменившимся  телевизором, среди пестрых подушек и чернеющих на полу луж сидел художник. Он еле слышно, свистяще посмеивался, стал гораздно бледнее, чем был, и низко висели широкие рукава, скрывающие кисти. Впалые щеки совсем иссушились, облепив скулы и челюсть, и Элиза, хоть и была уверена, что это происходит только в ее мыслях, все равно спряталась за Агату, держащую наперевес пожарный топор. Пусть она, возможно, и была галлюцинацией, но галлюцинацией все же достаточно надежной.

     От увиденного Агата не могла говорить, хотя и сохраняла суровый вид, грозно хмуря брови. К искаженным пропорциям она, может, и была готова, но не они были самым противным. Там, где прежде висели посмертные портреты, покачивалсь четыре вяло шевелящиеся спины — вздутые, черные, похожие на купола и лишенные малейшего намека на принадлежность людям, пусть даже и мертвым. Черные раскидистые лапы, растущие из боков, цеплялись за обои, рвано подрагивая, а женские головы — и Черный Георгин, и утопленница, и повешенная, и даже мадам, захлебнувшаяся рвотой — тихо плакали, печально оглядывая темную, заполненную студенистым воздухом комнату.

- А-у-у-ы! - только и прохрипела Элиза, вжимаясь всем телом в дверь.

     Надо было срочно избавиться от этого, надо было думать о чем-то из реальной жизни, чтоб иметь хоть какой-то якорь, позволяющий не потерять здравый смысл окончательно. Но точка сборки неумолимо ускользала. Да что там, она стремительно перемещалась, будто ей управлял эпилептик, которого застиг врасплох приступ.
 
     Да, Элиза догадывалась, что представляет собой замкнутую и несколько мрачную личность, об этом красноречиво говорили любовь к одиночеству и перманентное или плохое, или никакое настроение. Конечно, Элиза предполагала, что под воздействием веществ ее мозг примется генерировать неприятные картины, было бы удивительно, если бы это было не так. Но такого она увидеть не ожидала. Несомненно, она знала, что ее бесконтрольное воображение — не самое приятное место, однако результат превзошел все ожидания.

     «Если закрыть глаза, то этого не будет», - промелькнуло в ее мыслях, и она тотчас же зажмурилась.

     Темнота перед глазами агрессивно пульсировала, скручиваясь в неровные спирали.

- Время мыть ножи, - слышался голос Агаты со стороны затылка, откуда он никак не мог доноситься.

- Кровью, - голос Элизы раздавался там же, под затылочной костью. Будто два болванчика, качающие головами, скрылись там, обсуждая планы на ближайшее будущее. Закрывать глаза определенно было не самой лучшей идеей.

     «Нет, нет, нет! - схватилась за голову Элиза. - Надо подумать о чем-то, что могло бы быть у меня. Работа? Увлечения? Молодой человек? Допустим, у меня был молодой человек. Каким бы он мог быть?»

- Он мыл ножи, - подсказал хор из-под затылочной кости.

- Молчите, молчите! - прошипела Элиза, еще сильнее сжав виски.

     Был ли это Роберт? Элиза, хоть и не была уверена, но все же плохо могла представить Роберта рядом с собой. К тому же, у Роберта, судя по всему, первое романтическое впечатление было связано с умирающей на проезжей части одноклассницей, и даже это впечатление было эмоциональным, а не физическим.
     «Да и кто бы ему позволил на дороге, у всех на виду? - хмыкнула Элиза. - Действительно. Выходит, у него платонические отношения с трупом, причем, с трупом, которого уже давно нет. А если бы он был, этот труп? И если бы Роберт выкопал его и хранил у себя, то одной платонической связью дело бы не ограничилось. Хранил бы труп в специальном гробу, нарядил в красивый фартук. Стряхивал бы опарышей...»

- Черт возьми! - выругалась Элиза. Мысли снова принимали нездоровый декадентский оборот. Видимо, нормальные образы ей в голову сейчас прийти не могли.

- Зато не про мытье ножей, - напомнили о себе болванчики в затылке.

     «Кровью», - мрачно подумала Элиза и смирилась с невозможностью контролировать ситуацию.

     Несвоевременная, ясная и простая догадка начала брезжить в разуме Элизы. Если и пауки, и художник, и общая искаженность действительно были плодом ее ошалевшего от грибов воображения, то почему она должна всего этого бояться, пусть даже картина вырисовывалась крайне неутешительная и пугающая? Стоит ли так бояться собственных мыслей, которые даже не имеют физического оформления? Конечно, у Элизы бы не вышло повернуть происходящее в нормальное русло, но перестать бояться она вполне могла.

     Успокоившись и даже осмелев, Элиза вышла из-за спины Агаты, которая все еще стояла на пороге, молча сжимая топор, и без всякого опасения прошла чуть вперед. Ничего не изменилось, однако теперь ничто не казалось ей страшным, а лишь носило характер нелепого сна, который мог легко развеяться, не оставив никаких следов, кроме блеклого воспоминания об очередном кошмаре.

     Художник, увидев, что Элиза собирается подойти к нему, засмеялся громче и хитро засверкал алеющими, словно угли, глазами. Явно намереваясь что-то сделать, он взмахнул рукавами, и Элиза отчетливо разглядела, что у него не было кистей — только длинные белые щупальца, которые стремительно рванулись вперед. Раскаленное щупальце впилось Элизе в ногу чуть выше колена, туда же устремилось второе. Она громко закричала от боли, осев на мокрый пол, и успела увидеть, как дважды сверкнул в полутьме пожарный топор, отрубивший белесые, толстые, покрытые шрамами от порезов змеящиеся конечности.

    На полу образовались лужи вытекающей из обрубков слизи, художник надсадно хрипел, опадая на пол, как сдувшийся воздушный шар. Обрубки конвульсивно извива-лись, умирая, медленно и вяло. Халат валялся на подушках. Элиза хватала ртом сырой речной воздух. Пауки с головами женщин, в последний раз всхлипнув, заворочали лапами и скрылись в широкой косой щели между стеной и потолком.

     Хоть щупальце и было лишь галлюцинацией, однако боль оказалась вполне физической и слишком похожей на настоящую. Элиза рыдала, обхватив мокрыми руками место ожога, пыталась заглушить боль силой мысли и ничуть не сопротивлялась, когда Агата, взвалив ее чуть ли не на плечо, потащила ее прочь из номера.

     Элизе было все равно, настоящая это Агата или нет, ей было совсем неважно, кто именно уведет ее в спокойное место, туда, где на нее никто не будет нападать.



9



     Элизу мучил жар, она то и дело впадала в беспамятство, пока Агата, погрузив ее на спину и подхватив под колени, уносила ее как можно дальше от луж слизи, белых обрубков и съежившегося трупа художника. Элиза изо всех сил, которые у нее были, уцепилась за Агату, положив затуманенную температурой голову ей на плечо.  Ожог то и дело давал о себе знать, однако болел уже не так сильно.

     Элиза не могла сказать ничего конкретного о том, что их окружало, потому что висела на спине медленно бредущей Агаты, закрыв глаза, и время от времени погружалась в горячечную дремоту, которая не спасала, а только усиливала ощущение липкой, как паутина, дурноты.

     Мысли путались, и Элиза, через силу пытающаяся разобраться во всем, что с ней случилось, постоянно пыталась поймать ускользающую нить размышления, но ее след упорно терялся в хаосе чувств и недодуманных до конца предположений. Она догадывалась, что ее самочувствие может быть связано с интоксикацией, но не понимала передозировка ли это или отравление ядом художника.

     «И был ли художник?» - тихо и почти незаметно проскальзывало у нее в голове. Мысли сложно было собрать вместе, они расползались в стороны, как выпутавшиеся из тугого клубка змеи, и иногда Элизе казалось, что она собирает всех змей, чтоб снова образовать скопление узлов, однако получает лишь злое шипение и отвратительный шевелящийся ком.

     Она помнила, как Агата выносила ее из гостиницы, как мелькали перед глазами оплетенные стволами лестничные пролеты, а вот дальнейшее было крайне смутно. Сквозь дрему Элиза чувствовала, как покачивается над ней широкополая шляпа Агаты. В те редкие моменты, когда Элиза все-таки раскрывала слипшиеся и опухшие от слез глаза, она видела лишь мутную грязную воду, в которой по щиколотку скрывались ноги Агаты, и качающуюся вперед-назад ручку топора, вероятно, держащегося при помощи дырявого кармана куртки.

- Куда мы идем? - спросила Элиза слабвм голосом.

- В книжный магазин.

     Она не могла видеть лица Агаты, но интонации выдавали сильную обеспокоенность.

- Почему именно туда?

- Больше никуда не получается. Сама посмотри.

     Элиза изнуренно подняла голову и увидела темное, непроглядное пространство, окружающее залитую водой дорогу, по которой они шли. Тьма клубилась облаками, образуя забор, покрытый нарывами и едва зажившими кавернами.

- Оно не дает свернуть, отталкивает назад, - устало продолжала Агата.

- А как же наш номер?

- Нашего номера больше нет.

- Что происходит, Агата? - мучительно допытывалась Элиза, хотя понимала, что у нее  нет никаких ответов. Агата лишь скупо ответила:
- Если бы я знала.

     То, что утром напомнило Элизе фотографию из журнала и символ абстрактного общечеловеческого счастья, сейчас выглядело так, будто былое великолепие оказалось полностью поражено гнилостными метастазами. Это было сравнимо с той неуловимой трансформацией окружающего мира, которая случается между юностью и окончательным взрослением, причем, из иллюзии счастья в агрессивную среду мир превращается постепенно, но окончательно это бросается в глаза только тогда, когда человек уже по уши завяз в этом представлении, как в болоте, и помочь ему теперь могут только религиозные костыли или рецептурные медикаменты. Элиза ничего не помнила о своей жизни, но это ощущение ей было очень знакомо.

     Теперь пейзаж был застывшим по-настоящему. Чернильное небо нависало устрашающим монолитом, его покрывали замершие зигзагами всполохи — ярко-алые, электрически-голубые, дающие достаточно света для того, чтоб видеть относительно далеко и постоянно ощущать тревогу.

     Там, где раньше мелела река, теперь неожиданным образом вышедшая из берегов, ртутно мерцала вода и перемещались грозные рогатые силуэты, в которых Элиза опо-знала улиток. Шуршание пошатывающихся, ненормально больших раковин этого несметного слизистого полчища сливалось в гулкий шорох. Словно они о чем-то перешептывались друг с другом.

- Ужасно... - пробормотала Элиза, вернув голову на плечо Агаты. Приходить в себя ради этого определенно не стоило.

- Зачем нам внутрь? - спросила Элиза, когда Агата потянула дверь магазина на себя. Розовые кусты, обзаведшиеся крупными глазными яблоками, торчащими из ярких бутонов, сопровождали их приближение десятками взглядов.

- На открытом пространстве гораздо хуже.

     Шагнув в синеватый полумрак, Агата заперла за собой дверь, насколько это было возможно, и аккуратно усадила Элизу, стараясь прислонить ее к стене и не задеть раненую ногу. Возле стола, где лежали уцененные книги, бесформенным кулем сгорбилось тело продавца с запрокинутой головой и ножницами, торчащими в шее. Элизе стало не по себе, и она отвела взгляд в сторону входной двери, однако непреодолимое человеческое любопытство, которое никогда не зависело от этических норм, заставляло снова и снова скашивать глаза на труп и даже делать это с интересом шкодного ребенка, еще не способного связать воедино собственный растущий организм и неизбежность умирания.

     В прелом воздухе неимоверно воняло кислым, все возможные поверхности покрылись клейкой пылью и казались седыми. Агата, бессильно осевшая на пол и опирающаяся спиной на стеллаж, высвободила из нарочно порванного кармана топор. Он лежал у нее на коленях, она крепко сжимала его, усталая, но готовая к неожиданному нападению.

     Элиза не видела ее в таком состоянии еще ни разу с того момента, как они встретились в маяке, потеря памяти не смогла выбить Агату из колеи, однако с этим успешно справилась чудовищная перемена Пятого Плато. И пусть даже это была ненастоящая Агата, а всего лишь галлюцинация Элизы, к чему та до сих пор склонялась, однако и в реальности, и здесь видеть бессилие и даже загнанность Агаты было дико. Она отупело смотрела перед собой, ничего не понимая, крепко сжимала топор, и казалось, что единственное, на что Агата теперь способна, так это рубить с размаху все потенциально опасное, не особо вникая в суть происходящего.

     «Жалко ее», - неожиданно для себя подумала Элиза и придвинулась к ней ближе, чтоб хоть как-то успокоить. Возможно, если бы не этот порыв сочувствия, Элиза бы уже обильно истекала кровью. В жизни это несправедливо, обидно и, вероятно, смертельно, в собственных мыслях — несмертельно, но несправедливо и обидно вдвойне.

     Гигантское насекомое, незаметно выползшее из-за стеллажа, явно метилось в бедро, однако из-за передвижений Элизы только ощутимо резануло жвалами голень и задрожало на месте, гневно потрясая деформированной женской головой. На глазах у Элизы снова выступили слезы. Вскрикнув, она поползла, волоча раненую уже во второй раз ногу, прочь от насекомого. Агата морально была готова обороняться, но ослабевшие руки оказались недостаточно сильны: лезвие топора звонко ударило кафель, а насекомое, проворно перебирая стучащими по полу лапками, засеменило вбок.

     Его вид ужаснул Элизу больше, чем укус, она ахнула, зажав рот, и незамедлительно продолжила отступление, оставляя в пыли размазанный кровавый след. Это был жук, размером с человека, передвигающегося на четвереньках, трясущий подозрительно знакомой женской головой и пощелкивающий жвалами.

- Нет, нет! - закричала Элиза, заслоняясь рукой. Насекомое резво бегало из стороны в сторону, пытаясь запутать Агату и пробраться к беззащитной Элизе, в синей полутьме краснела покрытая черными блюдцами хитиновая спина.

     Утомленный организм Агаты получил достаточно адреналина для того, чтобы быстро выслеживать передвижения насекомого. Оно вертело головой с ненатурально багровыми щеками и тянуло к потолку лязгающий жвалами подбородок.  Наконец оно решило броситься на Элизу, и это было последнее, что решил совершить его нечеловеческий разум: лезвие рубануло прямиком по шее насекомого, и искаженная голова дамы, с румянцем и набрякшими веками, прокатилась по полу, пачкая его темной слизью и собирая пыль.

     Для надежности Агата нанесла еще несколько ударов по защищенному хитином туловищу, и тот с третьего раза треснул, как скорлупа, раскрывая скопление причудливых кишок. С трудом вытянув лезвие топора из тягучих черных потрохов, Агата изнуренно повалилась на пол рядом с Элизой.

- Ужасно, - хныкала Элиза, - моя нога, опять моя нога... Крови так много, откуда, у меня ведь тощие ноги...

- А количество крови среднестатистическое, - Агата все еще ничего не понимала, но к ней вернулся прежний цинизм, - сиди ровно, я перебинтую.

     Элиза старалась лишний раз не дергаться, чтоб не утомлять Агату, которая перевязывала ее раненую голень куском своего подола.

- Не представляла, что мои галлюцинации могут оказаться такими ужасными.

     Агата застыла, глядя Элизе в глаза так пристально, будто та сказала что-то совсем уж дикое.

- Ты до сих пор не поняла? - спросила она без тени улыбки и не моргая. - Это не галлюцинации, Элиза.

- Почему? - тихо засмеялась она. - Почему не галлюцинации? Такого ведь не могло случиться.

- Однако оно случилось, - настаивала Агата.

- Я не могу быть уверена, что ты настоящая. Ты мне, наверное, только кажешься, я ведь пила чай...

     Не вытерпев, Агата ухватила ее за горловину свитера, дернула на себя и зашипела в ухо:
- Грибы действовали только три часа, понимаешь? Это не твои галлюцинации и уж тем более не мои! У тебя настоящие раны, настоящая слабость, всё вокруг настоящее!

- Но как? - глаза Элизы набухли слезами. - Как же?

     Замолчав на полуслове, она взвыла, испуганно вцепилась в Агату и зарыдала. За окном покачивали глазными яблоками бутоны, черные рогатые силуэты перешептывались друг с другом.



10



     Все вернулось на свои места. Элиза была напугана, Агата — собрана и решительна, в общем, ситуация поразительно напоминала их первую после потери памяти встречу. Конечно, и до этого были встречи, однако их Элиза забыла и не могла ничего о них сказать.

     Они брели по колено в темной, свинцовой воде, а окружал их все тот же застывший, мертвый, сумрачный ланшафт, гнетущий своей статичностью и похожий на декорации к массовому жертвоприношению. Элиза опиралась на найденную в магазине металлическую палку, используя ее в качестве трости и осторожно ступая на раненую ногу. Не оставалось никаких сомнений в том, что все происходящее более чем реально: и залитая водой дорога, и стылое небо, и ожог, который тоже пришлось перевязать.

     Алые и пронзительно-голубые всполохи окрашивали руки Агаты кровавым и заливали ее лицо мертвенной синевой, она тяжело смотрела перед собой и совсем не обращала внимания на досадливые вздохи Элизы, когда та переставляла вперед вязнущую в воде палку.

     А Элиза тем временем ловила себя на совсем уж странных мыслях. Яд уже давно покинул организм, в реальности окружающего мира сомневаться не приходилось, поэтому теперь можно было обдумать случившееся, без опасений полагаясь на трезвое мышление. Если вдуматься, ситуация ничем не отличалась от их встречи в заброшенном маяке. Что тогда, что сейчас Элиза не могла ничего понять, всё было ей незнакомо, и это удручало.

     Пятое Плато в своем нынешнем состоянии не вызывало доверия и почти наверняка кишело существами, которые поджидают их в темных углах и глубоких норах, но ведь оно и раньше было не лучше. Город гордо демонстрировал визуальное уродство, и на его улицах встречались люди, которые с готовностью вступали с ними в конфликт.

     Между прежним и новым обличием не было принципиальной разницы, новое оказалось даже честнее и сразу предупреждало о том, что ни на что хорошее здесь рассчитывать нельзя, что это не провинциальный курорт, а экзистенциальная ловушка. Мрачные ландшафты ничем не отличались от Пятого Плато, а Пятое Плато ничем не отличалось от остального мира.

     Вот только вода прибывала, и это действительно беспокоило Элизу.

- Кто прокладывает нам маршрут? - спросила она Агату.

- Хороший вопрос. С тем же успехом ты могла бы спросить, кто управляет жизнью человека и допускает существование насилия. На самом деле у тебя несколько вариантов. Можешь считать, что наш маршрут прокладывает таинственное и всесильное существо, сидящее где-то там, - Агата насмешливо указала топором на черный небосвод, - можешь считать, что оно там не одно, а в составе целого семейства с выводком побочных детей. Или же это безликий хаос, и в наших перемещениях нет никакого смысла. Остается, конечно, еще один вариант, но мне, например, не верится, что мы сами выбираем направление. Иначе мы могли бы свернуть в любой момент, а не наталкивались постоянно на ограду.

- Гм, - задумалась Элиза, - то есть, ты считаешь, что это хаос?

     Агата ответила весьма раздраженно:
- Элиза, пойми, я не знаю. Тебе лучше спросить об этом богослова, но его здесь нет, а я уж точно не богослов. Если я и могу представить себя кем-то духовным, так это жрицей Кибелы.

- Ясно, - примирительно сказала Элиза и замолчала. Действительно, расспрашивать Агату было бессмысленно. Полумрак впереди понемногу рассеивался, и вскоре перед ними во всех деталях виднелось кафе, где еще вчера проходил чайный вечер.

- Я бы не советовала туда заходить, - не удержалась Элиза, - там явно кто-то есть и он на нас нападет.

- Спать где-то надо, - пожала плечами Агата, - в воде не поспишь.

     Возразить было нечего.

     Внутри почти ничего не изменилось. Сидели, застыв, люди, жующие еду, не успевшие поднести вилку ко рту и только собирающиеся ужинать. Они окаменели во вполне естественных для людей позах, и можно было бы их не бояться, если бы у них не исчезла кожа, оголив кровянистые мышцы и превратив их в экспонаты анатомического театра.

- Мы снова будем спать на столах, да? - спросила Элиза у Агаты, которая шарила топором по наиболее темным углам.

- Придется. Диваны низкие, их затопило. Ага, вот ты где! - торжествующе захохотала она, раздался стук топора, рубящего столешницу.

     Агата вколачивала в доски осу, дергающую поврежденными крыльями, та была размером чуть ли не с Агату и бешено крутила головой с большими, на пол-лица глазами. Над черными пятнами глаз, на затылке, высился уродливый нарост, изрядно заросший черно-желтым ворсом и сильно напоминающий цилиндр.

- Вот и все.

     Агата удовлетворенно отошла от стола, закинув перепачканный топор на плечо. На белой скатерти в луже бурой слизи дергались в затухающих конвульсиях уродливая голова осы, грудина и полосатое брюшко с заостренным жалом. Элиза брезгливо поморщилась.

- Теперь можно спать. Давай-ка я помогу тебе, а то с палкой неудобно. Вот так, располагайся. Разбужу через шесть часов, сменишь меня. Часы еще ходят, так что пока мы можем отслеживать время.

     Не то что бы место располагало к долгому и крепкому сну, однако физическая усталость в данном случае пересиливала страх. Сев на стол рядом с улегшейся Элизой, Агата накрыла ее краем скатерти.

- Это чтоб ты не так сильно напоминала обед, - мрачно объяснила она. Элиза не нашла ничего ответить, потому что шутка ей не понравилась, и сразу же провалилась в дремоту, едва закрыла глаза. Там было темно и жалобно плакала оса в цилиндре, полураздавленная голодным черным колесом.



11



     Каким-то чудом они все-таки восстановили силы, хотя Элизу крайне напугал тот факт, что ей пришлось быть настороже и сидеть возле спящей Агаты с топором, к тому же, хромая нога только затрудняла оборонительные возможности Элизы: в случае опасности она могла лишь рубить воздух близ себя, вяло ковыляя в холодной воде. Однако ее ничего не побеспокоило, и утром им оставалось только продолжить путь по заданному кем-то или чем-то маршруту, который был подозрительно знаком Элизе. Впрочем, Агате, как оказалось, он тоже был знаком.

- Смотри, - указывала она куда-то вперед, - дорога поворачивает влево.

- И как ты думаешь, куда она ведет?

- Я уверена, что мы снова идем к гостинице.

- Надеюсь, что это так.

     Вода поднялась настолько, что Элиза не могла разглядеть собственные колени. Часы все же остановились, и теперь уже сложно было сказать, сколько сейчас времени и какое время суток должно окрашивать ландшафт. Откуда-то успел наползти туман, и это еще сильнее снизило видимость, которая и без того была плоха.

     Дорога действительно вывела их к гостинице, и Элиза надеялась, что внутри будет сухо, хотя надежда на то, что логика событий будет соблюдена, была крайне неуместна.

     Однако в этом отношении гостиница все же оправдала надежды Элизы. На первом этаже, конечно, стояла вода, но лестничная клетка еще не была ею затронута. Омрачало радость только то, что в гостинице не осталось ничего, кроме холла, лестницы и огрызка коридора, ведущего к их номеру. Остальное поглотила ограждающая тьма.

     Первым делом Агата заперлась на ключ и небрежным, уже привычным взмахом топора избавилась от растущего в полу растения, которое покачивалось на жилистых стеблях, вертело во все стороны слезящимися глазными яблоками и выглядело крайне подозрительным и агрессивным.

     Элиза пыталась разглядеть хотя бы что-то за окном, но безуспешно. Все скрыл туман, и она не могла сообразить, можно ли пройти к пляжу или он уже поглощен темнотой.

- Вода рано или поздно поднимется выше, - обреченно сказала она Агате, - мы не сможем собрать плот. Мы не можем даже украсть у кого-нибудь лодку, все исчезли. Мы остались одни.

     Элиза замерла в ожидании ответа, но Агата молчала, раскинувшись на диване, и безысходно смотрела в потолок, а лицо ее не выражало ничего, будто принадлежало кукле, а не человеку.

- Все будет хорошо, - Элиза попыталась подбодрить ее, однако не решалась подойти. Агата никак не отреагировала.

     «Пусть немного побудет одна», - решила Элиза и захромала в ванную, опираясь на палку. Вряд ли Агата хотела, чтоб кто-то видел ее растерянной и напуганной, самым лучшим выходом сейчас было оставить ее в одиночестве, чтоб она могла, не скрываясь, плакать и хотя бы немного успокоилась. Потянув дверь на себя, Элиза замерла: в ванной тускло, но все же горел свет, хотя не это было самым странным.

     Самым странным были два трупа. Элиза, зажала рот рукой, то ли от испуга, то ли от отвращения. Они лежали в ванной, похожие друг на друга, как две капли воды, с изрезанными глубоко руками и длинными черными волосами, которые водорослями колыхались в мутной, окрашенной кровью воде.

     Ей хотелось закричать, она осознавала, что надо звать Агату на помощь, но что-то необъяснимое будто сковало ее. Мертвые девы раскрыли глаза, и их смех мелким бисером рассыпался по ванной. Проследив за их хитрыми взглядами, Элиза повернулась к зеркалу и вжалась спиной в дверь. На стекле краснело грубо нарисованное колесо — во все зеркало, с восемью толстыми спицами. Еще не засохшие потеки говорили о том, что кровь свежая.

     Пересечение спиц темнело на отраженном лице Элизы, как прицел, как липкая паутина. Элиза не могла ни закричать, ни сдвинуться с места, сердце колотилось в бешеном ритме и готово было выскочить из груди.

- Вспомни, Элиза, - шептали мертвые девы в унисон, - вспомни. Тебя обманывают.

     Элиза не могла сказать ни слова, а только подумала:
     «Кто?»

- Кроме тебя здесь только один человек, и именно этот человек тебя обманывает. Она твой враг, Элиза, она ведет тебя к...

     «К чему?» - продолжила она внутренний диалог, однако уже без страха. То, что они ей говорили, невероятным образом дополняло невразумительные ответы грибного духа.

- Как будто ты не догадываешься, - девы снова залились тихим смехом и указали взглядом на нарисованное кровью колесо, - ты нужна ей слабой.

     «Нет. Она меня защищает».

- Для этого ей и нужна твоя слабость, чтоб войти в доверие, создать видимость защиты.

     «Лишено смысла. Её защита вполне вещественна».

- Вспомни тех, кого она убила, Элиза.

     «Она убила тех, кто пытался убить меня», - возразила Элиза.

- Вспомни, что было с Робертом.

     Мертвые лежали в ванне, но Элизе казалось, что они шепчут ей прямо в уши. Теперь она помнила Роберта. Он был из тех людей, которые, испытав в пубертате эпизодическое, но болезненно яркое переживание, попадают под власть крайне извращенных мыслей и остаются одержимы ими на всю оставшуюся жизнь.

     Он много рассказывал Элизе про так травмировавший его эпизод, потому что они познакомились там, где подобные истории были в порядке вещей. Конечно, эта была виртуальная реальность, окраженная в серо-оранжевый и постоянно требующая ввести капчу, где Элиза проводила так много времени, почти не выходя из дома.

     Роберт принимал свое финансовое положение и понимал, что совокупления с мертвым телом ему не испытать никогда. Псевдоснаффы с румяными, моргающими не-вовремя актрисами вызывали у Роберта только отвращение. Отрывки настоящих снаффов, попадавшие к нему крайне редко и по счастливой случайности, как правило, содержали лишь прелюдию или одни только рваные кадры с крупными планами отдельных фрагментов тела.

     Но шанс воплотить столь желанный опыт пусть не с мертвым телом, а хотя бы с человеком без сознания у Роберта все же был.

     Элиза равнодушно относилась к некрофилии, ей просто нужен был помощник, с которым она сможет воплотить в жизнь план, который уже давно сформировался в ее голове. Роберту нужна была потерявшая сознание девушка, похожая на погибшую одноклассницу, и именно в этот момент жизни их свела глобальная сеть.
 
     Когда все было сделано, и Роберт приступил к воплощению своей подростковой мечты, гликодин уже подействовал, унеся измененное состояние Элизы в поистину лавкрафтовские миры. Её окружало глубокое безвоздушное пространство, заполненное алыми воронками, она чувствовала, как срастается с Робертом в одно причудливое тело, в спящих в материнской утробе сиамских близнецов, в бракованный кожаный мешок с кровью.

     Слои, как луковая шелуха, опадали вниз потоком битого стекла, бесконечными лентами выцветших осенних полей и цветастым буйством фракталов, пока кожаный мешок не оголил свою сердцевину — холодный, пустующий космос, сжатый в точку и пожирающий в безвременьи сам себя.

     «Какое отношение Роберт имеет к намерениям Агаты?» - спросила Элиза у мертвых дев, но не успела получить ответ. Кто-то дернул ее, ухватив за локоть, и потащил прочь.

- Мы должны бежать! - взволнованно задыхалась Агата, волоча Элизу к лестнице. - Это место... Место отмечено колесом, это ловушка, здесь нельзя находиться!



12



     Им стоило больших трудов обнаружить в толще вышедшей из берегов реки мост, однако это удалось сделать, из хребтов волн торчали темные иглы фонарей.

- Ловушка, - бормотала Агата, увязая в иссиня-черной воде по пояс, - весь город ловушка, везде опасно...

     Элиза крепко держалась за Агату, а Агата изо всех сил вцепилась в топор.  Волны едва заметно, угрожающе волновалась, предвещая бурю.

- Зачем нам маяк? - робко спросила Элиза, ничего не понимая и желая только того, чтоб ее увели прочь от опасности.

- Он за чертой города, - отрывисто бросила Агата, - там нам ничего не грозит.

- Ты уверена?

- Я предполагаю.

     Не самый утешительный ответ. Как бы то ни было, Элизе только и оставалось держаться за Агату и смиренно следовать за ней. Распахнутая дверь пристройки виднелась даже издалека, и это по непонятной причине насторожило Элизу, а когда они подошли совсем близко, то опасения только укрепились: в темноте зала, на широком столе покачивался от легкого ветра крошечный огонек свечи.

- Это уже слишком! - злобно прошипела Агата и ухватилась за топор обеими руками. - Хватит этого уже! Хватит!

     Элиза не успела ее удержать, и Агата, стремительно рассекая пенящиеся волны, исчезла внутри, заслонив собой свечу. Элиза рванулась за ней, насколько это позволяла хромая нога:
- Агата!

     Ворвавшись в сумрак, Элиза застыла от нехорошего предчувствия. Стены скрывались за развешанными всюду белыми простынями, которые, образуя переменчивые, затененные складки, колыхались в воде белесыми шлейфами. Потолок тоже оказался задрапирован простынями, и они свисали скрученными дугами, покачиваясь на ветру. Элиза пригляделась к столу, где дрожал огонек, и замерла в ужасе: в стороны от свечи расходились уже знакомые восемь спиц, замкнутые размашистым кругом в  колесо.

- Агата! - только и успела крикнуть Элиза, как только та взмахнула топором и обрушила его на стол. Последний раз дрогнув, точка света исчезла, и неизвестно откуда взявшаяся деревянная рука дернула Элизу назад и туго обхватила ей горло.

- Агата, - вкрадчиво сказала обладательница руки, - у тебя так ничего и не получилось, Агата.

    Та замерла на месте, лихорадочно соображая, как вызволить Элизу, но сейчас это можно было сделать, только покалечив ее вместе с врагом.

- Отпусти ее! - выкрикнула Агата.

- Не буду, - промурлыкала обладательница руки, - она сама к нам пришла, так почему я должна ее отпускать? Это ты украла ее у нас, Агата.

     Элиза боялась пошевелиться, по затылку ее ласково гладила вторая деревянная рука.

- Она должна была увидеть все возможные варианты, - настаивала Агата, - и сама решить.

- И то правда, - обмершую от страха Элизу продолжали гладить по голове, - пусть посмотрит и выберет кого-то одного.

     Хватка на горле Элизы резко ослабла, и ее с силой толкнули в сторону, она едва успела ухватиться за висящую простынь, чтоб не упасть в воду. Напротив Агаты стоял манекен, укутанный в черную шаль с длинными кистями и не имеющий лица. Агата рвалась попасть топором ему по голове, но манекен лишь тихо смеялся и уворачивался, волоча за собой мокрую шаль.

     Но разворачивающуюся драку тут же затмила волна воспоминаний, понимания и прозрения.

     Несомненно, встреча одержимого погибшей одноклассницей Роберта и Элизы, которая желала особенно необычного самоубийства, произошла вовремя. Элиза не боялась смерти и была готова к ней, но не могла вынести даже мысли о физических мучениях. Гликодин должен был вынести ее на все мыслимые и немыслимые плато и полностью отделить от окружающего мира, и ей было решительно все равно, что с ней сделает Роберт и покажет ли он кому-нибудь видеопленку, которую до этого мог представить только в мечтах.

     От Роберта требовалось только отбить гликодин и после счастливого закрытия своего мучительного гештальта погрузить потерявшую сознание Элизу в заранее набранную ванную, пока Элиза не вернулась оттуда. Из запредельного плато, из своего Икстлана.

    Агата, как и все происходящее, была отчаявшимся порождением мимолетных секунд между пересечением Элизой последнего плато и ее незаметной смертью в покрытой ржавчиной ванне.

     Агате была жизненно необходима слабость Элизы, и она позволяла ранить ее, изображая бессилие, чтоб потом так же правдоподобно изобразить заботу.
 
     Первое впечатление не обмануло: темный и голодный рот Агаты, оскал всепоглощающей витальности, без колебаний проглотил Элизу, как сервированное блюдо, выпил ее досуха.

    Элиза была всем. Это было ее пятое плато, и она была им. Это был ее Икстлан, и она была им. Элиза, одетая в широкий китайский халат, курила кальян и резала руки под ритмично взвигивающий проигрыватель, роняя капли крови на пестрые подушки. Элиза пряталась в тени стеллажей, боясь всего вокруг и сжимая в руке острые ножницы. Элиза апатично растекалась по стулу, нехотя поправляя цилиндр, и плавала в прибрежных водах, укутанная в широкую черную шаль.

     Она была ими всеми, и они были ей.

     С застывшими от осознания всего глазами Элиза молча, без переживаний, наблюдала, как голова манекена раскололась надвое, и тот рухнул в воду нелепой марионеткой.

     Агата выпрямилась, посмотрела на Элизу и все поняла.

- Что же ты так? - зашуршала она полынным голосом, не сводя с нее таких же полынных глаз. - Разве тебе было плохо со мной?

     Зеленые глаза Агаты горели в темноте, и остро блестел наточенный топор.



13



     Решение пришло мгновенно. Действуя на опрежение, Элиза рванулась к Агате и со всей возможной силой толкнула ее в воду. Нужно было убить Агату, однако нельзя было терять ни минуты, и Элиза, прорезая уже достаточно бурные воды, пыталась бежать к маяку, который с каждым шагом становился ближе, и наконец предстал перед ней недвижимой черной громадой.

     Небольшое расстояние от двери до скрученной в ломаный треугольник лестницы, сменяющие друг друга повороты — Элиза, стараясь забыть о хромоте, стремительно, насколько хватало возможностей измученного тела, мчалась вверх по ступеням. Следом слышался знакомый и такой же стремительный стук каблуков. Поднажав, Элиза преодолела последний виток лестницы и без особых раздумий шагнула в узкую темную арку.

     Перед ней темнела полная гвоздей пропасть, ограниченная кубом светлых стен, в одной из которых чернел такой же узкий проход, путь к нему пролегал по широкой выщербленной балке.

- Остановись! - услышала истошный крик Элиза. Под ней щетинилась гвоздями про-пасть, а узкий проход, больше похожий на щель, приближался. Растрепанная, потерявшая топор и шляпу Агата стояла, не решаясь ступить на балку, и тяжело дышала.

- Если ты умрешь, то убьешь всех нас, Элиза!

- Только себя, - ее удивило спокойствие, с которым прозвучал ее голос, - здесь всё — я.

- Ты хочешь убить вместе с собой другого человека? Ты хочешь убить меня, Элиза?

     Без топора Агата говорила умоляюще и чуть ли не плакала, но все ее гримасы были искусственны и порождены отчаянием. Элиза смотрела на Агату и видела свое собственное лицо.

- Ты — тоже я, - мрачно и торжественно произнесла Элиза и шагнула вперед, в темноту, окончательно отрезав себя от Агаты.

     Под смотровой площадкой маяка в безумстве бились, взвывая и рыча, темные волны, и в каждом звуке Элизе слышалось приглашение на добровольную казнь.
 
     Элиза наклонилась вперед и чернеющей точкой полетела вниз, прорывая бушующую поверхность моря, растворяясь в глубине, оставляя след из дрожащих пузырей воздуха.

     Прозрачная вода подрагивала над ней, где-то далеко белел потолок ванной, остатки воздуха покинули горящие, заполненные водой бурдюки легких и унеслись вверх скоплением пузырей.

     И ничего не стало. Остались только тишина и Элиза, которую уносила в вечность черная река. Элиза лежала на спине, сложив руки на груди, окруженная голубыми и красными пятнами цветов, и, к сожалению, уже ничего не могла сделать.

     Посмертие, тягостное, безграничное посмертие тоже имело широкий голодный рот и тоже поглощало все кругом. И если витальность питалась всем живым, то посмертие, ее невыносимое отражение, питалось всем, что было мертво.
 
     Элизу пронизывал неведомый прежде ужас. Она не могла шевелиться, не могла слышать, а только плыла по течению в посмертной темноте. Она бы отдала все, чтобы вернуться обратно, но у нее уже ничего не было, даже самой себя.

     Она увязла в нескончаемом посмертии. Некуда бежать.