(предыдущее - здесь :)
http://www.proza.ru/2016/02/02/2567
- Ну вот, присаживайся рядом со мной – посмотрим, как юноши на палках бьются! – сказал весело Макарий, хлопая ладонью по сухой каменистой земле.
Каллист не особенно хотел смотреть на местные забавы, но отказаться было бы крайне неприлично, Макарию и его спутнику уступили место в самом первом ряду. Проклиная забавы коптской молодёжи, Каллист в три погибели согнулся и сел на пятки, чувствуя, как что-то хрустнуло в его позвоночнике.
Его соседи, достойные старцы и мужи этой береговой деревушки, оживленно восклицали, цокали языками, прищёлкивали пальцами, хлопали в ладоши глядя на зрелище, происходящее перед ними.
Молодые копты, подростки и юноши, разделившись на пары, вместе со старшим, но тоже молодым человеком, видимо, предводителем одной из сражающейся групп, увлеченно сражались на длинных палках. Песчаная пыль столбом поднималась из-под их босых ног, щедро осыпая их светлые опоясания, а частные удары дерева о дерево звучали звонко и весело.
Каллисту показалось, что они, держа палку двумя руками за концы, прыгая и ловко разворачиваясь в прыжке, переступая, почти садясь на шпагат, оставаясь на месте или вдруг стремительно пускаясь бегом, совершают какой-то древний ритуальный танец.
- Правда побеждает! – засмеялся Макарий. – Ты видишь, дитя мое? Это все – о правде.
Один юноша выбил палку из рук другого, и тот, воздев горестно руки, пошел прочь, чтобы присоединиться к другим, еще раньше выбывшим из игры. Все товарищи начали его обнимать и хлопать по плечам, а потом снова неотрывно стали следить за продолжением игры. Никто не казался серьезно расстроенным, как показалось Каллисту.
- Он проиграл – значит, он не прав? – спросил Каллист.
- Почему? – не понял Макарий. – Все бьются за правду. Правда побеждает на суде. Но где же твой друг?
- Вот он! – вскричали соседи Макария. – Этот юноша сражается как царский сын!
Каллист не сразу понял, что тот, кого он сначала принял за предводителя или наставника коптских атлетов – и есть Кесарий-Гор.
Действительно, Кесарий, высокий, в белом опоясании, сжимающий в сильных загорелых руках крепкую боевую палку и ловко отбрасывающий своих противников неожиданными, легкими ударами, был похож на царевича.
- Обреченный царевич… - проговорил Каллист, вспоминая о сказке, что рассказывал своим длинноногим племянникам Горпашед.
Две последние пары почти одновременно закончили танец-поединок – полетели на землю с громким сухим стуком выбитые палки, и двое молодых коптом присоединились к зрителям.
- Ах! – вскричал Макарий, смахивая слезу и рукоплеща юноше-копту, ставшему последним противником царскому сыну. – Будь же молодцом, Нечерис! И ты тоже, Гор!
Противником Кесария был худенький подросток в коротком хитоне, почти мальчик – Каллист недоумевал, как его вообще допустили до этих, в сущности, опасных игр. В числе бывших зрителей виднелись борцы с забинтованными уже головами, перевязанными пальцами на ушибленных ладонях, а кому-то друзья по очереди прикладывали примочки к подбитому глазу. Как этот стройный, изящный и с виду такой нежный отрок не только одолел всех своих соперников, но и стал соперником Кесарию?
Каллист и Макарий теперь вдвоем следили, затаив дыхание, за игрой-танцем. Прыжок, поворот, прыжок назад, вперед… Дерево ударялось о дерево, скрещиваясь в синеющем предвечернем небе…
Кесарий наступал, но стоило ему поднять руки для неотразимого, как казалось всем зрителям, удара, его маленький соперник совершал невообразимый прыжок, словно танцовщица, и вся сила его огромного соперника обрушивалась в пустоту, увлекая его за собой, лишая его равновесия. Кесарий после одного из таких разворотов, оступившись, упал на одно колено – его задравшаяся набедренная повязка обнажила шрам – и, вскочив, словно забывшись, стал преследовать своего юного соперника.
- Кесарий, не надо! – закричал Каллист, заметив недобрый огонь в глазах своего товарища – огонь Аякса.
Тот, казалось, уже не слышал ничего – и преследовал своего танцующего по песку соперника в запыленном хитоне и алой вышивкой по вороту так, как преследуют смертельного врага. Все замерли, в полной тишине наблюдая прыжки, совершаемые в ставшем вдруг страшным и смертельном танце. Удар – палки скрестились, но отрок выскользнул вновь. Удар – звон сухого дерева – порхающий полет продолжался. Последовал сильный, беспощадный взмах руки Кесария – и вдруг всем стало ясно, что отрок попал в ловушку, что сейчас его отбросит на несколько саженей на твердую землю грубая мужская сила воина, не знающего пощады…
Прежде чем Каллист бросился к Кесарию, чтобы подставить себя под удар, предназначавшийся юному копту, Макарий протянул обе руки к сражающимся и возгласил в царившей страшной тишине:
- Гор! Ты уж не обижай мою дочку!
Кесарий остановился как вкопанный, словно его околдовали. Весело и легко цокнуло дерево в руках его противника – и тяжелая палка Кесария отлетела на десять шагов в сторону.
- Победила! Правда победила! – закричал Макарий, а за ним и остальные, включая Каллиста. Вифинец подбежал к другу, обхватывая его руками, словно боясь, что тот стремглав помчится за обидчиком, нанесшим ему такое бесславное поражение. Но Кесарий вдруг рассмеялся.
- Так ты – девушка? – произнес он.
- Ага, - ответил отрок в хитоне.
- Ты сумасшедшая, - выдохнул Кесарий. - А если бы я тебя…
-… убил? – засмеялся отрок. – Не убил бы. Пайоат не дал бы. Дай пожму тебе руку – ты грек, а сражаешься, как египтянин.
Они при общих одобрительных восклицаниях и смехе пожали друг другу руки.
- Вот палка твоя, - добавил отрок, подавая бесславно выбитое из рук каппадокийца оружие. – Помиримся!
- Это моя дочка, Нечерис, - заговорил Макарий. – А я тот друг, что Раосири вам велел ждать здесь. Молодец, Гор! – похлопал он по плечу Кесария. – Порадовал нас красивой игрой. Не расстраивайся из-за Нечерис – она кого угодно обыграет… такая уродилась…
Он обнял Кесария и Нечерис за плечи и отвел в тень, где их ожидало угощение. Каллист пошел следом, радуясь, что монах предупредил смертоубийство на этих варварских атлетических играх.
Нечерис была совершенно похожа на мальчика – даже острижена по-мальчишески. Над правым ухом у нее дерзко торчала косичка.
- Ты был женат на гречанке? – спросил Каллист, вглядываясь в правильные, совсем неварварские черты девушки-воительницы.
- О нет, моя Та-Иси была, как и я, рожденной от египетских родителей… и чадо наше умерло вместе с нею… - вздохнул Макарий. – А это чадо, что мне Христос подарил, когда я монахом стал ради него…
Окружающие мужчины и женщины радостно кивали головами, словно поддерживая ликование Макария о милости Христа. Кесарий и Каллист переглянулись. Девушка взяла лепешку, обмакнула ее в масло и, откусив, начала объяснять грекам что-то.
- Погоди, Нечерис, - ласково остановил ее отец. – Они все узнают в свое время.
- Пайоат, там твои монахи пришли! – задыхаясь от бега, закричали веселые босоногие мальчишки. – Ты сейчас им будешь слово говорить? А мы будем внимательны к сказанному!
- Очень хорошо! – отвечал Макарий. – Значит, они догнали меня, наконец… Что-то я быстро пошел, Гарсиез еще молод такие тяготы переносить, вот они и отстали.
Скромный деревенский ужин закончился, а с ним закончился и сам праздник. Наступала ночь, холодало. Зажглись факелы, и все пошли на высокий холм, с плоской вершиной, и чинно расселись. Каллист заметил монахов – они были в белом, как и Макарий, и он легко мог принять их за бедных жителей деревни, так как их одежда не отличалась практически ничем, только поношенностью.
+++
- Братья, подумайте – вот, некий человек связан по рукам и ногам оковами, и вот пришел к нему другой человек, развязал его узы – так, что он может свободно и легко идти. Что же это за образ? Это так Христос Бог освобождает душу, связанную оковами смерти и отпускает ее, и в великом покое шествует она в горний край. Или еще послушайте – вот, некий человек упал в воду во время наводнения, когда Нил разливается до горизонта, и тонет такой несчастный, и волны относят уже его далеко на глубину, и вокруг собираются страшные звери морские, крокодилы и змеи. Как же спасти его? Если неопытный ныряльщик прыгнет вслед за ним, то и сам погибнет вместе с ним и утонет. Нет! Здесь нужен умелый и опытный ныряльщик. Он – сильный и крепкий – сможет войти в глубину водяной пучины, погрузиться и на руках своих вынести утонувшего, и опутанного уже тиной речной и покрытого илом, и вырвать его у страшных зверей морских. Да и сама вода, кажется, когда чувствует опытного пловца, помогает ему – разве вы не знаете этого? Так и душа наша, утонувшая в бездне мрака, лежащая в глубине пучин смерти, задохнулась и лежит мертвая, не имея в себе Бога, и окружена она страшными зверями. И кто силен сойти в эти страшные поистине глубины? Лишь Он, Единственный, сотворивший человека.
Он сходит в глубину ада и в глубочайшие недра сердца человеческого, куда проникла тлетворная рука смерти. И, сойдя, восходит Он вновь, возводя с Собой умершего человека, имя которому – Адам, ибо от первого человека начались все бедствия. И сама смерть обнажена Им, и она теперь помогает человеку, как вода помогает пловцу. И это несложно для Христа Бога – сойти к смерти и сойти в пучину умершего сердца. Он сходит в этот ад и не терпит вреда от смерти, словно дождь небесный, который достигает глубин земли, и орошает там иссохшие корни, и воскрешает травы, и делает пустыню прекрасным лугом.
- Святой Боже, Святой Христе наш,и Дух Твой Божественный... - запели тихо монахи, обнажая головы.
Макарий встал со своего места и трижды поклонился на восток.
- Что они поют? – вполголоса спросил Каллист.
- Это хвала Богу – Избавителю от смерти, - также вполголоса ответил Кесарий.
- То есть вашим трем богам?
- Нет, Бог у христиан один, Каллист. Но он выше, чем один. Он – Отец, Сын и Дух. Это единство и троичность открылось нам в Иисусе Христе, Сыне Божием, который стал человеком и осуществил Свою великую сотерию.
- А, помню. Григорий говорил мне, что это похоже на Триаду Плотина – Единица двинулась в Двоицу и остановилась в Троице.
- У Плотина Единое, Ум и Душа мира не равны, а христиане говорят, что Сын равен Отцу, но Он и Отец – разные.
- Да-да – как там Григорий говорил- «не иное и иное, но Иной и Иной». Пока понимаю, о чем речь. Ты не устал переводить?
- Нет.
- Я согласен, что только Бог может спасти. Если Сын спасает, то он – Бог. Это очевидно.
Макарий снова опустился на свое место – на большом камне. Вдалеке белели глиняные домики монахов внутренней пустыни Скитос. Сотни монахов сидели на сухой земле, слушая Макария. Они были старые и юные, в белой и цветной одежде, с глазами светлыми, словно озаренными утренним светом, идущим изнутри. Они были копты – их предки плакали и радовались с умершим и воскресшим Осирисом. Теперь они слушали своего наставника, который говорил им о том, что то, чего ожидали их пращуры, осуществилось на той земле – не в Верхнем Египте, как называли мир богов, но в Египте Нижнем, на земле людей. В Египте всегда знали, что это должно случиться – без этого было бы невозможно жить дальше. Когда царя называли сыном бога, не восточное лицемерие было этому причиной. Бог в человеческом обличье обитал среди людей – вернее, он стремился обитать, а люди стремились, чтобы это произошло, и царь был образом этого.
Они сидели рядами – на их лицах была тихая радость и покой, как у детей, понявших тайну, недоступную взрослым. Они были похожи друг на друга, как братья – и каждый был самим собой. Они не смешивались, и на лицах их были словно написаны их имена - у каждого свое. Они были похожи на кого-то Одного, который смиренно и незаметно пришел и сел между ними.
- Братие, упование наше – в том, чтобы мы стали братьями Христа, по неизреченному дару Бога, по дивной Его благодати. И если мы, из-за нашей лени не можем достичь высоких мер в христианской жизни, то нам следует, по крайней мере, возвещать несказанную доброту Христа Бога.
- Скажи, пайоат, - спросил один из монахов, поднимаясь со своего места и преклоняя колена на восток, - скажи, авва Макарий, ты говорил нам о воскресении – и я не смог уразуметь до конца – просвети тьму мою. Когда наступит месяц Ксанфик и мы совоскреснем со Христом, будут ли наши тела обнаженными или имеющим на себе покровы, и будем ли мы питаться пищей?
- Брат Пижими, - сказал мягко Макарий, и лицо его стало совсем молодым. - Брат Пижими, что такое сказал ты? Неужели Бог не в силах дать нам нечто, превышающее эти земные вещи? Он подавал манну с небес израильтянам – а ты говоришь об одежде и пище, когда закончились ветхозаветные времена и воссиял Новый Завет Христа Бога. Те, которые сеют в землю сердца своего семя небесное, вкусят от славы тела. Ведь сокрытая ныне красота Божия, обитающая в их душах явится при воскресении и покроет собой, и оденет славой внешнее тело человеческое вечным светом Христа Бога. Мы будем подобны Ему, Спасителю душ и тел наших, брате Пижими.
- То есть и тело станет божественным, так он учит? – спросил Каллист. - Это кажется самым сложным у христиан.
- Ну да – неспроста ученики Плотина нас зовут «любителями плоти» - филосарками, - молвил Кесарий. - Весь человек проходит сотерию, а не только его душа. Но он при этом меняется, и тело становится иным, чуждым унижения телесности, в котором оно сейчас находится. Эти объяснения христиан обычно недослушивают, и потешаются над нами, будто мы учим о том, что полуразложившиеся трупы и кости оживут и будут бродить среди живых.
- Древо, на котором распят был Безоружный, и тело мертвое победили противника. Ибо Крест Христов – то оружие, которым Он, Бог Крепкий, победил диавола, хотящего гибели Адама и чад его. И Христос победил его, и предал диавола смерти. А ныне Он приходит ко всякой душе, что ждет Его и ищет воистину, и приближается, и сокрушает силу смерти и тьмы, что сковывает и стережет душу. Душа же должна иметь такое влечение и любовь к обрученному с нею Жениху-Христу, какое побуждает жену, целомудренную и любящую мужа, если она видит мужа своего брошенным в темницу и закованным в кандалы, сострадать ему. Истинно, из-за своей великой любви, она словно с ним пребывает в узах, и душа ее претерпевает еще большие мучения. Так Мария, Мать Христа, стоя рядом с распятым Сыном и Господом, рыдала и обливалась слезами, и казалась распятой вместе с Ним. Братия – ведь так и душа, что любит, Господа делает то же. Всегда сострадает она страстям Его, всегда помнит видит очами своими раны, полученные из-за нее, помнит она, как много пострадал из-за нее Бесстрастный и был наказан, как преступник Тот, кто выше всякого наказания. Помнит она, что Он, кто образ Божий и равен Богу, принял во воле Своей, по Своей неизреченной любви, образ раба. Заключает себя в узы душа вместе с Ним, претерпевает страшные страсти и крест вместе с Ним – чтобы слава Его, Воскресшего, осияла ее, чтобы и прославилась она вместе с Ним.
И Господь, видя мужество и стойкость души, является ей во всей красоте Своей, открывает Себя и озаряет ее сверхсиянным светом Своим. Призывает Он ее к Себе и говорит ей: «Приди в мире, ближняя Моя. Видишь эти следы, видишь эти язвы, плевки и раны? Все это претерпел Я ради тебя, израненной многими ранами, влекомой многими врагами в тяжкое рабство. Но пришел Я к тебе, ищущей Меня, чтобы освободить тебя, потому что создал Я тебя, как образ Мой и невесту Мою». И Господь являет Себя душе и в язвах своих, и в славе света Своего.
Макарий встал, повернулся лицом к востоку. Поношенная мантия развевалась в предрассветном зареве, темнея, словно царская багряница. Монах простер руки в стороны – его тело образовало крест.
+++
- И тогда она стала ненавистна родителям ее, потому что они не могли переносить смрада. Потому что тело ее почти разлагалось от пояса и ниже, и черви копошились в ранах этого несчастного младенца. И тогда они принесли мне ее и оставили под дверью хижины, а сами сбежали, они из греческой деревни, вверх по Нилу. И я плакал над ней, потому что мне было жалко младенца этого, и я лечил ее маслом, и я молился Христу и Матери Его, чтобы младенец был исцелен… и Христос – ведь Он может все! – Он и Матерь Его исцелили мою доченьку Нечериc…
И Макарий вытер слезу, и посмотрел на Каллиста и Кесария.
- Она – возлюбленное дитя мое, - добавил он тихо.
- Она… живет с тобой в монастыре? – осторожно спросил Кесарий. – И… никто не … смущается?
- Дитя моё! – вздохнул Макарий. - Как бы я был рад выдать дочь мою замуж, и стать дедом, и качать внуков на коленах моих… Но Нечерис… бедная Нечерис после болезни своей никогда не узнает счастья стать ни женою, ни матерью… такая у нее печальная судьба. Не судите меня строго, за то, что я слишком много ей позволяю.
И он слегка подтолкнул пятками мула в бока, и уехал вперед, а Каллист и Кесарий ехали рядом, как коптские Диоскуры, затерявшиеся в песках Западного берега Нила, и пересевшие на мулов, чтобы добраться до Великого Скита, великим начальником которого был монах Макарий.